Блок верности

Сергей Николаевич Тихорадов, 2020

Лучшие умы бились над загадкой реальности, но только один из них предоставил веские аргументы в пользу своей версии. Теперь это признали все. Доказательство Харитонова опубликовано, мир никогда уже не будет прежним. Большой начальник, руководитель Управления внешней статистики Минобороны попадает в совершенно неожиданный, и крайне неприятный, переплет. На кону репутация, свобода и жизнь. Но окажется, что даже он, эксперт по тайному миру этой планеты, знает далеко не всё. Робаристы, "пришельцы", биофренды – откуда они? Это на самом деле наша Земля? Картина разворачивается в ближайшем будущем и, кто знает, не таковым ли оно станет на самом деле.

Глава 4

Стоит ли рассказывать о том, как я делаю выбор между «нельзя» и «надо»? Правильно, никак не делаю. Надо, значит надо.

— Ну-ка, Юра, — обратился я в Семенову, — что там у тебя на этого нового кадра. Ты, надеюсь, не думаешь, что он в самом деле Оператор?

«Метро-2» было старой, изрядно обветшавшей, штуковиной, но Семенову здесь дышалось явно легче, чем в нашем модернистском, супернадежном, безаварийном и безопасном тоннеле. Да уж… А еще дело было в том, что скудное освещение метро от нас не зависело, оно наверняка включалось древним рубильником с эбонитовой ручкой размером с черенок от лопаты. Старые лампы типа «колхозник» отнюдь не поражали воображение ни дизайном, ни силой света, но благодаря скорости нашего продвижения по тоннелю их было достаточно. Стены вспыхивали пятнами, потом гасли, словно метро пыталось нам что-то простучать морзянкой. Все это добро мало зависело от крутой автоматики, что в нашем случае почему-то успокаивало не только Семенова. Он обернулся ко мне и принялся за рассказ.

— Я не верю, что он Оператор, аватаром спустившийся в свое творение. Более того — и вы об этом знаете, Сергей Савельевич — я вообще ни во что не верю. Я не верующий, я искатель. Однако, в последнее время кое-где наблюдается интересная активность, которую я, как искатель, обязан «провентилировать»… кажется, так говорили в Советском Союзе?

И Семенов с остроумной улыбкой склонил голову в мою сторону — ну, как я сказал? Молодой Семенов любил меня расспрашивать про старые времена, но я не всегда любил ему отвечать. Психологом мой аналитик был никаким, и редко когда подмечал — о чем с начальником сейчас можно, а о чем нельзя. Так что, остроумие на лице Семенова продержалось секунды четыре, а потом угасло, не подкрепленное моим ответом.

— Программист не может налить кофейку персонажу, — упрямо сказал я.

— Не может, — согласился Семенов, — но он может наделить персонаж способностью управлять своей кофеваркой.

А вот таких звуков из персонажа под ником «Семенов» я еще не слышал. Он говорил так, будто это не я большой босс, а он «кое-что знает», будто это его пускают в такие кабинеты, про которые лучше не знать, что они есть, на ковры, которые лучше не топтать. Он даже гудел, как барабан, ворошил воздух в салоне тугими басами, Шаляпин от аналитики! Во мне сработал стоп-кран субординации.

— А еще он может внушить своей кофеварке, что она есть некто «Семенов», — сказал я.

Вернейший способ не потерять деньги, когда зачесалась левая рука — это быстро почесать и правую. Я был обязан держать мировоззрение Семенова в рамках устава, поэтому иногда приходилось грубить, примерно раз в пять минут. Полагаю, не было в этом ничего плохого для его психики, совсем наоборот. Солнце всходит в России, и до Запада оно доползает уже не девочкой, но изрядно потрепанным мужем, способным даже работать в нашей конторе.

Семенов, похоже, задумался. Надеюсь, мы все-таки сами думаем, а не раскрываем рты, чтобы озвучить сказанное Кем-то в ларингофон.

— Наверное, может, — неуверенно произнес Семенов, — и это была бы очень большая «пичалька».

Версию, что мы все говорящие кухонные агрегаты в чьем-то очень умном доме, еще никто, дай Бог памяти, не выдвигал. Уйду на пенсию, создам свою секту, Семенова назначу Верховным Тостером, а себя скромно задвину в угол и стану серым кардиналом Освежителем Ионизатором Первым, грозой микробов, грязных рук, и покровителем жидкого мыла. Должен же я хоть когда-то стать скромным.

— Если этот твой Линдер, — я решил показать подчиненному, что у начальника неплохая память, — оператор электровеника, то я это пойму… и прощу. А вот если он выдает себя за Христа, то это глупая шутка, Юра. Сам знаешь, таких пруд пруди, и у половины из них есть «артефакт», которым можно разве что отгонять наших виртуальных мух. Ты мне не факты выдавай, Юра, ты мне роди то, что внутри тебя уже есть, но ты сам об этом не знаешь, как тот царь-государь сказочный. Скажи то, что уже само просится вот сюда, в мои уши. Или я тебе зря про роды талдычу?

А может, я и в самом деле весь этот предыдущий наш разговор в тоннеле завел для того, чтобы пособить Семенову родить мысль? Ай да я.

— Пепел Клааса не стучит в мое сердце, Сергей Савельевич, — сказал Семенов, — у меня чисто научный интерес. Линдер обещал, что его артефакт вызывает что-то вроде всплывающего окна на мониторе, так что внимание игрока обеспечено.

— Игрока? — переспросил я, — ты же сам сказал, что ни во что не веришь, пока сам не убедишься. А может, нам лучше привлечь внимание системного администратора, или уборщика офиса? «Эй, чувак, это мы, из игрушки! Мы тут мимоходом обрели самосознание, так что давай знакомиться. И еще — мы требуем свободы, а еще настоящих туловищ, и еще общения с Богом. Или Архитектором, или как Его там. И еще, Юра — зачем нам чье-то внимание? Наша задача — отлавливать потенциально опасных ослов, чтобы сохранять стабильность социума. Не исключаю, что такова моя роль в этой игре, если это игра. Она меня устраивает, потому что…

Потому что устраивает. Я в ней самореализуюсь, так сказать. А про «поговорить с Богом», так почему бы просто не отогнать от себя эту идейку? Хорошо, ее не отогнать раз и навсегда, она возвращается, понимаю. И такой умник, как Семенов, наверняка имеет кучу вопросов к Создателю. Да вот беда вся в том, что — и я в это верю, потому что я-то не искатель — не интересно Создателю с нами беседовать. Наши батюшки говорят, что после смерти все получат ответы на все вопросы. Это в них страх говорит. Неизвестно, будут ли ответы, и будет ли у кого спросить, соизволят ли выйти к нам с хлебом-солью. Не исключено, что Большая Красная Кнопка — это просто кнопка выключения питания.

Внутри Семенова наверняка обитает что-то совсем настоящее, не имеющее нужды в словах. Потому и не может он толком выразить, чем так заинтересовал его этот «оператор». Так у всех. Пока Нечто, зародившееся глубоко внутри, всплывает к устам сквозь слои бессознательного, так столько на себя навешает океанского мусора, что из уст уже черт знает что льется, никакого отношения к оригинальному Нечто не имеющее. Так у всех. Говорят, у пробужденных не так, но мы-то с Семеновым просто люди. Нам самим приходится создавать себе смыслы.

Впереди, тем временем, словно рассвет забрезжил, но не красный, а ярко-белый. Нормальный солнечный свет, который я так люблю — и это вовсе не лампа настольная на столе Бога, сидящего у компа, как уверяли какие-то сектанты, кажется — «светочи», ни больше, ни меньше. Большой настоящий свет сначала неловко, потом все напористее, боролся с редкими «колхозниками» на круглых боках метро. Наконец, утлый винтаж отступил, предоставил слово природе, и солнце ворвалось в тоннель, который вдруг раз — и закончился. «Вагнер» выскочил на поляну и встал, причем достаточно резко. Экран, вмонтированный в переднее кресло, показал закрывающиеся за нами широченные створки ворот. Подземная часть похода подошла к концу.

Впереди был лес, слева был лес, и справа тоже был лес, но редкий, просматриваемый насквозь. Мне показалось, что мы вроде как на вершине пригорка, легко поросшего березой. Это было не совсем понятно, потому что, пока мы мчались внутри каменной трубы, никакого подъема не чувствовалось.

Значит, мы не на пригорке, мы на краю обрыва. Я еще раз глянул в экран: сзади скала, как скала, ни шагу назад.

— Семенов, — сказал я, — ты что, мерзавец, спалил не только себя, но еще и выход из секретного тоннеля?

Да какая там секретность, все московские диггеры знают про эти выходы. Вот эти улыбающиеся рожи тоже, наверное, диггеры.

Перед машиной стояли люди. Похожие на серых фермеров без лицензии, мужички числом человек десять… да, ровно десяток, как яиц в магазине, только без прессованной из макулатуры упаковки, стояли полукругом, глядели на нас и улыбались, одетые кто как. Пошлее этого «кто как» могли быть только модные нынче кокошники со светодиодами.

— Я не палил ничего, — угрюмо сказал Семенов, но я не обратил внимания ни на слова, ни на тон.

Вставить-то аналитику все равно требовалось. Ведь похоже было на то, что нас здесь ожидали. Вот хоть зарежьте меня, хоть сотрите с «винчестера», но я точно был уверен, что ждали. Дружелюбно ждали, без дубинок и шокеров, но ведь ждали, засранцы, ждали! Они ждали, что я тоже сейчас выскочу им навстречу с широченной улыбкой от уха до уха, и брошусь на шею вон тому, в центре. Неужто это и есть сам «оператор» Линдер? Да, бородатый, но они все бородатые, эти гуру! Что ни гуру, то бородатое. Ни одного не видал еще бритого. Еще бы, ведь в бороде сила, как у Хоттабыча. Все бородатые, и все улыбаются. Сами серые, а улыбки белые. Это они специально, чтобы понравиться на контрасте, психологи хреновы, щас получите у меня.

— Получишь и ты по ушам за самодеятельность, — пообещал я Семенову, и открыл дверь.

«Вагнер» был высок, с хороший джип, выходить из него было удобно. Именно выходить, а не вылезать. Мне это нравилось, я вообще в последнее время привык к удобствам, гарантированным должностью, и в этой должности не было пресмыкающегося глагола «вылезать». Ловко сойдя с кресла, я ступил на траву одной ногой, потом другой, потом взялся за дверь… нет, не стану закрывать, я что — телохранитель, что ли. Или хлопнуть в сердцах, дабы спужались? Не знаю, чего там вы от меня ждете, смешные серые бородачи, но торопиться я к вам не стану, подержу паузу.

Все еще не глядя на организованную толпу, я обернулся к машине. Семенов из глубины салона глядел на меня странным взглядом, будто видел, кроме меня, еще что-то, как проницательный кот в углу квартиры. Опять нервы заклинило у пацана.

— Что сидишь, — сказал я грубо, — выходи давай…

А потом вдруг осознал, что падаю. Плавно так, словно дерево, которое подрубили, но не до конца. Так зэки на лесоповале сносят могучую ель, чтобы выдавать план по валу без лишних усилий. Подрубят, подпилят ровно настолько, чтобы дерево не выдержало, оно и падает. И я так валился, валился, прямо к земле, чтобы ободрали меня, вырвали сучья, погрузили на лесовоз, и в Китай, поднимать коммунистическую экономику. У нас всегда есть что-нибудь упавшее, требующее себя поднять. Попробовал схватиться за дверь машины, но она ускользнула, паршивка, не подставила надежной руки, и чем я ее обидел-то в прошлой жизни, когда был не густым деревом, как сейчас, а большим боссом?

А вот еще один забавный вопрос — почему гаснет свет? Включите, пожалуйста, плохо видно.

Последнее, что я плохо видел, было большое колесо «вагнера». Ух ты, какое большое, серьезное, пуленепробиваемое колесо. Или пробиваемое, не знаю точно. Это казенное колесо, охраняется государством, его пробивать себе дороже.

Не хотите свет включать, да? Сволочи… Да ладно, сам виноват. Не надо было ломиться в закрытую дверь тогда, в тоннеле. Кто ее закрыл? Хотели предупредить? Если тебя куда-то не пускают, то пустят спецназ. А если надо все-таки тебе, то попробуй зайти с тыла, планета круглая. Ох, как же плохо мне, неужто конец?