Глухариный ток. Повесть-пунктир

Сергей Осипов

Осипов С. Н. Глухариный ток. Повесть-пунктир. Повествование основано на фактах, сообщённых автору участниками описываемых событий. Не являясь простым синоптическим наблюдением, удваивающим действительность, художественная ткань повести благодаря образности, многозначности и символизму позволяет увидеть события великой войны 1941—1945 годов в новом стереоскопическом освещении.

6

Главным делом жизни Петра Пудова было продолжение жизни. Своей. Собственной. Все его поступки и ведущие к ним мысли были подчинены этой цели. Вступление в партию в тридцать четвёртом, публичное отречение от родного отца (оказавшегося «врагом народа») в тридцать седьмом, длинная череда последовавших доносов на товарищей-сослуживцев «во искупление родового греха» — были последовательными ступенями её достижения. Нехитрый строй ума подсказывал Петру: чтобы выжить, надо примкнуть к жёсткой силе и следовать её воле в то нелёгкое стальное время. Остальное — приложится, а если нет, то его следует отложить, как ненужное и опасное. Милосердие, терпимость, простая порядочность были чужды молодому строителю нового порядка. Задача упрощалась тем, что проблемы выбора действительной, стоящей силы, которой надо было служить, не существовало. Ясность была кристальная, и Пудов был ослеплён ею. Дослужившись до ротного замполита, он встретил войну во всеоружии обыденных тогда убеждений, что кровь будет малая и прольётся она на чужой земле. Но в первые же дни и недели всё пошло каким-то не умещающимся в сознании образом. Раз за разом, слушая сводки новостей с фронта, который стремительно приближался к месту, где стояла его артиллерийская часть, а значит и к нему, Пудов чувствовал предательский плеск сомнения: «а правильно ли я всё тогда рассчитал, семь лет назад, в тридцать четвёртом?» Конечно, о предательстве пока не могло идти речи. Ведь, если ни сам товарищ Сталин, лично, то непосредственное начальство должно, в конце-то концов, озаботиться сбережением жизни такого опытного пропагандиста, каким не без веского основания считал себя замполит. Однако приказа следовать в тыл не поступало. Вот уже и пушки немецкие рядом грохочут, и толпы раненых мимо, но нет приказа по Пудову. «Как же так? Разве не всё я сделал, чтобы быть, если не незаменимым, то нужным? А меня в пекло!?»

От дальнейшего разбега сомнительных мыслей спасала муштра обыденных действий. Вот и сегодня, засветло ещё, направлялся он, прихватив с собой пухлую папку с «наблюдениями» за вверенным ему личным составом, в особый отдел дивизии, километров семь на восток от места расположения батареи. Идти надо было лесными тропами, и всё это, вместе со временем на доклад начальству и обратной дорогой, занимало полный сентябрьский день.

На этот раз подфартило с транспортом. Старенький грузовичок привёз на батарею ящики со снарядами и письма личному составу. В него-то Пудов и уместился рядом с шофёром-ефрейтором, пока бойцы, взволнованные ожиданием полученной почты, быстро справлялись с разгрузкой. Проверять почту Пудов не стал, дабы не упустить подвернувшуюся оказию и не идти в штаб пешком. «Потом проверю,» — подумал он и скомандовал:

— До моего прибытия почту не выдавать.

Бойцы не вслух выматерились, Пудов уехал.

Дорога вела вокруг леса и была несколько длиннее пешей тропы. Через полчаса, как выехали, начался обстрел. Пудов с удивлением обнаружил, что стреляли не только с запада, со стороны фронта, но и, как ему показалось, почему-то впереди, чуть ли не со стороны штаба. «Эхо, должно быть» — успокоил он себя и водителя. Ещё через четверть часа впереди на дороге показались танки. Немецкие. Грузовик не успел свернуть в лес. Заметили. Первый снаряд разорвался у левого ската. Машину занесло и опрокинуло на водительскую сторону. Пудов с трудом выкарабкался из кабины, наступая на безжизненное тело ефрейтора. Проверять не стал. «Некогда. Свою жизнь спасать надо». С этими мыслями замполит убегал глубже в лес, вышвыривая из папки-планшета бумаги, затем, подумав, и сам планшет, и срывая трясущимися руками лычки и помидороподобные нашивки с рукавов. Ведь он читал немецкие листовки, ревностно сберегая их содержание от бойцов, которым «великодушный враг» предлагал сдаваться и сдавать большевиков-командиров.

Через полчаса бега, сорвав с себя всё лишнее, Пудов остановился. «А куда это я, собственно говоря, бегу? В холодный неприветливый лес? Осенью? Вот ведь уже и заморозки по ночам. Зверям на съедение, что ли? Не дурак ли?» И бывший замполит медленно повернул обратно. На дорогу. К людям. И к новой для себя силе.