Город не от мира сего. Цикл «Хроники Обсервера». Часть I

Сергей Остапенко, 2020

Иона Верный, старый богатый мизантроп из будущего, находит у себя на острове супер-устройство, в котором записана вся история иного мира, где Ганнибал разрушил Рим. Погрузившись в Хроники Обсервера он пишет роман о том, что расшифровал. Действие его рукописи начинается в мятежной провинции Богоросия. Честолюбивый журналюга Андрей Ярый приезжает туда в командировку, чтобы снимать репортаж о карательной операции властей, и в захолустном городке встречает юную Марию Фрейнир. Влюблённая Маша чудом избегает тюрьмы и мечтает сбежать из Бугорков. Но гадалка на Таро Странников предрекает, что в её судьбу вмешаются древние силы зла, которые хотят уничтожить и её возлюбленного. Это первая часть приключений героев "Города не от мира сего.

α

Жертва революции

Некий есть город Сума посреди виноцветного моря,

Город прекрасный, прегрязный, цветущий, гроша не имущий,

Нет в тот город дороги тому, кто глуп, или жаден,

Или блудлив, похотлив и охоч до ляжек продажных.

В нём обретаются тмин да чеснок, да фиги, да хлебы,

Из-за которых народ на народ не станет войною:

Здесь не за прибыль и здесь не за славу мечи обнажают.

Кратет Фиванский

Ранним весенним утром Мария Фрейнир поняла, что в её шестнадцать жизнь уже бездарно потрачена. Ну, почти, если допустить, что титул местной царевны красоты, всё же, чего-то стоит.

Это твои лучшие годы — говорили они. Будешь потом вспоминать — говорили они. Ага, как же. Было бы, что вспомнить в этом муторном захолустье. У Марии давно зрела простая девичья мечта: уехать отсюда, куда-нибудь поближе к цивилизации. Но контуры этого желанного будущего, по ряду причин, пока оставались далёкими и размытыми.

Щупальца ядовитого солнца пробились сквозь бреши в занавеске и залили комнату на втором этаже особняка фигурными линиями и пятнами, повторяющими узоры на полупрозрачной ткани. Оконце всю ночь было приоткрыто, и дальше спать под лай соседских собак и надсадный клёкот петухов, было решительно невозможно. Можно смотреть сны подольше, если закрывать окно на ночь, но так Маша чувствовала себя словно в темнице.

Она убрала с подушки учебник всемирной истории для старших классов, легко вскочила с кровати и, убрав цветочные горшки на письменный стол, широко распахнула створки окна, словно собиралась сейчас же взобраться на подоконник и упорхнуть в неведомые дали. Взгляд её скользнул по сине-зеленым от пролесков клумбам во дворе, кованому забору, напоминающему ряд приставленных одна к одной алебард, поднялся выше, над крышами соседей, и потерялся в волнующемся море крон ожившего леса. Если, а вернее, когда она покинет опостылевшие Бугорки, останется только одно, о чём она будет скучать — этот лес.

Хотя… Нет, ещё кое-что. Вернее, кое-кто. Уверенный в себе, немного заносчивый и очень симпатичный.

Герман.

Если верить всему, что он говорит, скоро он станет для Бугорков, а потом и всей Богоросии¹ тем, кем стал рабимаханит² Ганнибал для Картхадашта³ в тот миг, когда поднялся к победоносным воинам на головную бирему своего флота, воскликнул «Якорь поднят!», и отчалил из гавани сожжённой Остии к Новому городу, чтобы стать его малкадиром⁴.

Пока она одевалась, её пальцы нащупали на подоконнике звонер и набрали заветный номер. Отклика не было. Либо Герман отключил прибор на ночь, либо по какой-то причине решил пока быть недоступным.

Осенью они познакомились во время утренней пробежки и стали приятелями. Иногда они созванивались и гуляли после занятий, а потом он познакомил её со своим кругом общения. Герман рассказывал о своей учёбе в Танаисе, где он постигал кенаанитское и эллинское право, о службе в маханате⁵ Укровии, куда он пошёл было по своей инициативе, однако был изгнан за крамольные высказывания и неподчинение авторитету офицеров во время подавления Херсонесского мятежа. Потом, в столичной Данапре⁶, он хлебнул немало лиха, пытаясь нормально устроиться. С его нордманским⁷ происхождением и крутыми политическими взглядами эти попытки в столице Укровии были обречены.

И слава Богу, потому что сложись его судьба иначе, он никогда не вернулся бы в Бугорки. А значит, она не встретила бы его и не переживала бы это вдохновляющее смятение всякий раз, когда надеялась, что у нее хватит силы воли открыться. Рано или поздно она всё равно это сделает; выдавшееся сегодня свежее воскресенье вполне подходит для такого поступка.

Мария нахмурила брови, вспоминая. Мама говорила, что женщина никогда не должна признаваться в чувствах первой. Не потому, что в её древнем роду скифских аристократов так было не принято, а потому что мужчины не ценят лёгкую добычу. «Тобой попользуются и исчезнут, в лучшем случае — придумав не слишком нелепое объяснение» — говорила она.

Впрочем, исчезла как раз она сама. Рассказывали, что Ольга Фрейнир, в девичестве Яфетей, спуталась с сектой андробежцев⁸ и покончила с собой по их обряду; другие пересказывали слух, что она стала жертвой прахманов⁹, хотя преданные Арходрогора давно не промышляли в Бугорках или окрест.

Маша не верила ни в одну из версий. Не хотела верить. В её девичьей памяти мать осталась насмешливой, острой на язык волшебницей, знающей самые сокровенные тайны стряпни, рукоделия и красоты. Если она исчезла, то потому что слишком увлеклась каким-то своим новым волшебством, но обязательно вернётся, когда оно ей наскучит. Скука — то, чего она не могла выносить и минуты. Машу удивляло, что же, в таком случае, она нашла в отце, таком основательном и серьёзном. Иногда казалось, что причина её пропажи кроется именно в том, что ей стало скучно, но горе отца не было похоже на горе брошенного мужчины. Отец старался не говорить о её исчезновении — ему всегда сдавливало горло, и слова, казалось, выпадали из его рта как волокна фарша из мясорубки. Однажды в подпитии он обмолвился, что её могли похитить и увезти в Транскенаанику¹⁰ боевики общины фридомитов¹¹, но Маша почувствовала фальшь. Исчезновение матери было тайной.

Ратмир Фрейнир так и не связал себя с новой женщиной, или же его связи были надёжно спрятаны от Марии. Хотя до того ли ему было? Маше казалось, что вся его жизнь вертится вокруг двух столпов — титанического усилия сохранить собственное дело, в то время, когда вокруг усиливалось всеобщее разорение, и вокруг неё самой. Отцовская опека за эти полтора года стала для Марии невыносима, словно ватное одеяло в натопленной комнате, из-под которого хочется выскочить хоть в сугроб или под дождь, только бы глотнуть воздуха. Тем не менее, она понимала его мотивы и тревоги, поэтому старалась терпеливо сносить отцовскую тиранию, чтобы не причинить ему ещё больше боли. Осталось всего чуть-чуть потерпеть, сдать выпускное испытание, и она покинет родительское гнездо.

Правда, выбор будущей учёбы всё еще оставался для неё зыбким и туманным. Отец хотел, чтобы его дочь была как можно дальше от Богоросии с её вялотекущим кошмаром. Он настаивал, чтобы она поступила в академию дипломатии в Древлестоле, или в университет права в Тьмутаракани. Он обоснованно считал, что в Евразилии¹² пока спокойнее, чем в заражённой реваншистским угаром Укровии, к лоскутному одеялу которой пришит и кровоточащий ошмёток мятежной Богоросии. Увы, учебные заведения иных держав стали с недавних пор недоступны, из-за блокады, которая распространялась за симпатии к Евразилии и на Богоросию. Правда, когда мятежную провинцию силой вернули под крыло Укровии, было обещано, что блокаду постепенно отменят. Однако пока становилось только хуже.

Когда дела у отца шли гораздо лучше, Маша вместе с матерью успела побывать в дюжине точек на глобусе. Вот на светографическом снимке две точеных осиных талии в купальных костюмах напротив городского пляжа в столице Эллады, Александрополе Боспорском. Первое место на городском состязании красавиц Маша получила вполне заслуженно, но если бы в нём участвовала мать, судьи оказались бы в затруднительном положении. Мария кое-что взяла из отцовских черт характера, но худощавым ладным телосложением она как две капли воды была похожа на Ольгу Фрейнир. Издали их можно было различить только по оттенку волос. У Маши он тоже был светло-русый, но более густой и тёплый.

Рядом — снимок на фоне гигантского собора Спасителя в Древлестоле. Они на переднем плане в парадных пеплосах¹³, сзади — как всегда немного нескладный и зажатый отец. Еще левее, на выкрашенной в оливковый цвет стене — светография¹⁴, где Мария, ещё совсем ребёнок, корчит рожицы на площади у амфитеатра в Тарквиниях. Весёлые были деньки. И сумбурные. Не успеешь вынырнуть из эклектической западной культуры, с культом сбережения природы и правилами, которые регламентируют каждую мелочь, как на контрасте — дух припорошенного нафталином осколка прошлого величия Евразильской империи, с надрывом противостоящего мягкому натиску глобализма.

После выпускного испытания в травне придётся делать выбор: налегать ли на эллинское право, новокенаанские языки, на которых говорит полмира, или выбрать другую, более практичную специальность в Черкасии или Евразилии. Главное, не оставаться в Бугорках, где всерьёз придётся заниматься укровичским, без которого уроженцам Богоросии заказана дорога в учебные заведения Укровии, раскинувшейся от Нордманского моря до Понта Эвксинского. Четверть века оккупации Транскенааникой — и вот, при поддержке марионеточных властей, один из многочисленных языков её народов возведен Укровией в ранг государственного. Марии он даже нравился, но Герман уверял что в свободной и независимой Богоросии это недоразумение упразднят. Уж он постарается.

Раз уж в выходной проснулась до будильника — пора планировать день. Впереди предстояло немало свершений, и не обо всех стоило сообщать отцу. Маша уселась в светлице и открыла чистую страницу дневника, намереваясь записать туда свои задумки, однако отвлеклась на кадры работающего без звука приёмника.

По всевещанию шла очередная передача «Вокруг света». Историки провели новые исследования, подтверждающие подлинность фрагментов Книги Праха, хранящейся в национальном археологическом музее Танаиса. Именно у стен этого эллинского форпоста произошла решающая битва между ордой Великого раджаната и объединенной ратью эллинов, скифов и черкасов. В тот день поступь военной машины, созданной злым гением Арходрогора, была остановлена. А победителям, потерявшим в тот день, по разным данным, до трёх четвертей личного состава, достался обоз прахманов, в котором находилась и отчеканенная на бронзовых листах Книга Праха. Реконструкция битвы рисовала расположение войск союзников перед сражением, как тактически неудачное: эллинский стратег не успел развернуть фалангу танаитов в боевые порядки и гоплиты понесли жестокие потери от метательного оружия южан. Дружинников князя Ермака на левом фланге постепенно теснили лучники на бронированных слонах. Судьба цивилизации висела на волоске, так как за плечами ратников осталась лишь пара беззащитных острогов, не способных остановить войско захватчиков от продвижения вглубь страны. Положение спас лишь налет засадного полка черкасов, под командованием атамана Рогдая. Молниеносно врубившись в тыл врага, тяжелая конница обратила ряды легковооруженных прахников в панику и опрокинула войско в воды Танаиса. Экспансия раджаната в тот день закончилась.

Маша с любопытством поглощала подробности исторического исследования. Зловещая личность Арходрогора была для неё притягательна, пожалуй, больше других исторических фигур подобного масштаба — создателей великих держав, таких как македонец Александр, кенаанит Ганнибал или отечественный царь Деметрий Прахобойца. Жизнеописание создателя доктрины «злокачественного буддизма» оставалось противоречиво, а его деяния повергали в дрожь и через века. Большинство исследователей сходились на том, что это не реальная личность, а легендарный персонаж, собирательный образ бесчеловечного тирана-долгожителя, с которым вступили в противостояние потомки Александра Великого на Востоке.

Согласно любимой Машиной легенде, был Арходрогор краснокожим ахавом — жрецом-правителем из Тикаля. Его настоящее имя не сохранили хроники. В то время майя под предводительством Ичак-Балама объединились в борьбе против Картхадаста, чьи торговые фактории всё больше облагали поборами местное население. Как сообщает источник «Перипл Магона», малкадир Магон Барка отправил за Геркулесовы столпы карательную экспедицию с большим войском, которое сломило сопротивление аборигенов. Многие из них попали в плен, в том числе и Арходрогор. Магон Барка продал его на невольничьем рынке Гебала, где он на потеху горожанам сражался с дикими зверями и другими рабами. Краснокожий боец выжил и через несколько лет его купил как телохранителя эллинский философ, который, в свою очередь, отпустил его по просьбе Александра Великого, которому тот стал служить. Когда подосланные к Александру Македонскому убийцы из Картхадаста были пойманы и разразилась война, краснокожий воин вызвался мстить своим пленителям и добился того чтобы стать телохранителем разъярённого подлостью кенаанитов Александра. Когда между державами установилось перемирие, он принимал участие во второй индийской кампании Александра, был назначен сатрапом провинции, но отложился от него через несколько лет, и создал свою державу.

Другие эллинские авторы приводят версию, что он всё же был кенаанитом по происхождению, невольником раджи и его виночерпием. Однажды он убил его и провозгласил себя раджой. Возможно, он обладал гипнотическими способностями, так как его необычные, наполненные внутренней силой проповеди снискали ему беззаветную преданность учеников и подданных. Доподлинно неизвестно, какие личностные метаморфозы стали причиной беспримерной жестокости этого правителя. Несомненно, путь на трон, полный лишений и потерь, проведший его из страны майя в сердце Азии через рабские узы и кровь сражений, мог наложить на его личность тяжёлый отпечаток. Впитав передовые для своего времени знания географии и военного дела, за тридцать лет он подчинил себе Индию, Бактрию, Междуречье и Аравию, а его последователи опустошили Ближний восток, Малую Азию и Западную Африку, едва не уничтожив и всю средиземноморскую цивилизацию. Только Ариан избежал истребления — ценою предательства молодого, коварного и мстительного сатрапа Александра — Ахурамаздава, войско которого без боя пропустило орду прахников через узкое горное ущелье под Персеполисом, в тыл грекам.

Но главным историческим наследием краснокожего раджи была не оставленная им держава, просуществовавшая как единое государство не так уж и долго, а философское учение, много веков вдохновлявшее последователей убивать и умирать с лёгкостью.

Маша не помнила, когда началось её увлечение Путём Праха — до исчезновения мамы, или сразу после. Она собирала всю информацию об учении Арходрогора, систематизировала обрывки тайных знаний и мистерий, искала встреч со сторонниками запретного учения. Но когда преуспела, причастие прахом принять так и не решилась. Наверное, благодаря Герману.

— Его страну покорили коварные кенааниты. Сам он попал в рабство. Думаю, сила его затаённой мести была столь безумна, что он всерьёз подумывал увлечь в погибель весь Старый свет. А вот ни одного майя, принявшего причастие прахом, история не помнит, — как-то заметил Герман.

Он почти силком показал ей нордманскую картину о восхождении бывшего раба на вершину духовной и земной власти, по неисчислимым телам жертв. Сюжет, который переменил её внутри и избавил от желания служить смерти. Но где-то в глубине, на юном зеленом ковре её души осталась вытоптанная Арходрогором пыльная пустошь, где она периодически находила свежие следы.

Каждое утро она заново осознавала, что комната матери пуста, и в голове у неё приходила в движение впечатавшаяся в память клеймом сцена из фильма «Пророк пустоты»:

… телохранители сгрудились вокруг раджи, повинуясь неясной тревоге за своего владыку. Виночерпий, отбросив кубок, подходил всё ближе к трону.

— Мой господин, — произнёс он, и голос его стал хриплым и вкрадчивым. — Ты ли говоришь, что мы снова переродимся, и, как прежде, ты воссядешь в славе над народом твоим? Так ли это?

За его спиной как тени стали выстраиваться дворцовая прислуга, воины, евнухи и танцовщицы.

— Дерзкий шудра! Ты знаешь, что это так! И, Будда свидетель, за то, как ты смеешь обращаться к радже, ты переродишься червём!

Голос раджи дрогнул и пресёкся.

Арходрогор бросился к столу с яствами как хищный мангуст, с золотого блюда брызнули в разные стороны фрукты. Телохранители успели только заметить, что край подноса был заточен как лезвие ножа. В следующий миг виночерпий, словно серпом вскрыл сосуды их шей и они пали на пол подле своего раджи. Тот обхватил руками горло в надежде спастись, но удар последовал не в шею, а в тучное чрево, тут же рассевшееся и отдавшее все внутренности.

— Где тот, кто должен переродиться? — вопросил обагрённый кровью Арходрогор, пересиливая гул ликованья челяди.

— Где тот, кто должен переродиться, вопрошаю я? Пусть покажется, и червь вновь признает его господином!

Несмотря на искаженное неродной речью произношение, все в тронном зале прекрасно понимали его. Порыв сквозняка качнул чадящее пламя факелов, один из которых оказался в руке убийцы. Обильно возлив на труп раджи из сосуда с драгоценным маслом, Арходрогор поднёс факел, и раджа запылал. Челядь плясала и бесновалась вокруг горящего трона, по стенам прыгали зловещие тени, воздух наполнился смрадом. Сквозь блики от огня на лице виночерпия блуждала улыбка.

— Его нет, потому что он, наконец, освободился, как и желал!

Когда от раджи остался только жирный комок сажи на костях, он соскрёб в горсть этой горячей черной массы и протянул сторонникам, ждавшим новых откровений от своего учителя.

— Этот человек учил освобождению, но не понимал, о чём говорит. Он был далёк от истины, и истина пришла ему на помощь.

Ладонь обошла полный круг, по очереди помазывая всех, кто был в зале. Морок спадал с глаз тех, кто ещё не был пробуждён ранее, и они, наполняясь ужасом и трепетом, падали на колени.

— Прах — вот истинный путь к освобождению из колеса перерождений, и для раба и для господина. Я укажу пленникам путь к свободе. Во прахе нет ни эллина, ни кенаанита, ни дравида, ни ария. Те, кто будет освобождать со мной, будут сопричастны моей духовной власти, и познают Дар Праха. Вы — мои споспешники и угодны пустоте. Будда призвал нас помочь освободиться упорствующим в невежестве. Я нарекаю вас прахманами. Несите же со мной истинную свободу к пределам земли!

Исступлённые крики разорвали полутьму дворца.

— Привет Будде, — промолвил Арходрогор и пнул покатившийся с трона чёрный остов некогда блистательного победителя эллинов…

Маша помнила все эпизоды картины наизусть. Как бойцы, защищавшие храм Ягуара, один за другим скатывались вниз со ступеней пирамиды, сражённые неуязвимыми в доспехах воинами Картхадаста. Как солёные брызги, поднятые сброшенными у входа в порт Гадира мертвыми пленниками, привели в чувство живых. Как краснокожий боец лежал в песке амфитеатра на убитом леопарде, чувствуя вкус его и своей крови во рту. Как подразделение гетайров под его командованием решило исход битвы у Паталипутры. Как Арходрогор, уже в сане раджи, лично помогал воинам «крестить» непокорных, отрубая поголовно всем жителям той или иной провинции руки, или вырывая языки. Человек, который подвёл черту под древней историей цивилизации, едва не стерев саму цивилизацию.

Машина остановилась у двора, хлопнула дверь, ворота автоматически открылись и в проёме показались фигурки людей, толпящихся возле храма. Сегодня же Благовещенье!

Фенрир бросился на входящего отца и попытался обнять его лапами, но получил тычок в морду и удовольствовался приветствием в виде лая. Отец сгруппировался в попытке имитировать погоню за псом и тот скрылся в палисаде, не прекращая лаять.

— Маша, Машенька!

— Нет!

— Да! Ты с начала поста ни разу не была в храме.

— Может, уже и нет смысла? Ещё один грех меня не испортит.

— Какие могут быть грехи у моей умницы и красавицы? — отец ввалился в горницу, сгрёб дочь в охапку и поцеловал в темя. — Ну-ка, признавайся!

От его плаща и хламиса пахло дорожной пылью, маслом и сдобой. Видимо, с утра успел побывать и в пекарне, и на маслобойне.

— Папа, ну откуда у меня может появиться парень? Разве что ты подберёшь нового охранника, помоложе и посимпатичнее.

Ратмир Фрейнир выпустил Марию из объятий и подошёл к окну, наблюдая за хождениями в толпе, где покояне¹⁵ активно перемещались от прихожанина к прихожанину, прося милостыню. Его брови вступили в союз над переносицей.

— Нам нужно это обсудить, — сказал он.

— Ты серьёзно? Я же пошутила.

Отец оторвался от окна, поправил складки хламиса и подошёл к светографиям над письменным столом. Глаза сосредоточенно впивались то в один образ жены, то в другой.

— Маша, я больше не могу содержать охранника. А значит и машину будешь водить сама. И вообще придется быть более ответственной и самостоятельной.

В его словах не было тревоги, скорее озабоченность и досада. Маша присела на край кровати. О стены грудной клетки билась свобода.

— Я давно самостоятельная и ответственная. Ты же знаешь. А что случилось? — спросила она, стараясь скрыть ликование в голосе.

Отец присел рядом.

— Еще мне придётся уволить Савелия. Так что по дому будем управляться сами. А ещё я продаю лавку. А может и маслобойню.

— Всё в убыток?

— Увы. Мои сбережения тают. Нам придется что-то продать, чтобы хватило тебе на оплату обучения.

Мария пыталась осознать масштаб проблем, свалившихся на семью. Дипломатом ей, видимо, не быть. Всеобщему упадку не было видно ни конца, ни края, значит дела вряд ли пойдут на поправку. А на оплату учёбы в Древлестоле не поможет накопить никакая экономия.

— Пойдём. Сейчас служба начнётся. Только не выряжайся снова как блудница, — улыбнулся отец, и вышел.

Маша задумчиво подошла к зеркалу, убрала назад волосы, разложенные на пробор, уговорила гребнем непокорные пряди и повязала голову платком. Волосы под ним заструились по острым плечам над туникой, спадая почти до поясницы. Сверху пришлось надеть плащ — цветневое тепло обманчиво.

Что ж, испытания — это одновременно и новые возможности. То, что для отца головная боль, для неё — решение судьбы. Значит, никакого Древлестола. Доля сулит языки и право в Танаисе или Пантикапее, еженедельные поездки домой и встречи с любимым. Это главное, а там видно будет.

Служба началась с привычного прошения к Господу о мире и благословении правителям, землям и народам под началом Древлестола, Данапра, Тьмутаракани и Новостола. У Маши на душе скребли кошки, и во время литургии она не могла сосредоточиться ни на чём возвышенном. Поэтому совсем пропустила мимо ушей момент, когда дряхлый отец Явослав огласил скорбную и страшную весть. Престарелый Иоанн Тринадцатый, царь Скифии, Богоросии и Соберики, покровитель всех готов, сарматов, черкасов, скифов, чуди, мурома, вятичей, словен и прочих крещёных народов, сегодня под утро присоединился к своим царственным предкам. Государь пользовался любовью и уважением, несмотря на то, что последние десятилетия из-за старческой немощи был почти непубличной фигурой. В своё время, вернувшись в страну из изгнания, он не только восстановил разрушенную ревнителями равенства державу, но и выиграл самую кровопролитную в истории войну. Однако его эпоха закончилась позже, чем его политическое наследие.

По храму пронесся гул, гомон, некоторые старушки начали тихо голосить. «Война будет» — доносились возгласы с правого, мужского крыла. Во время молебна за упокой царя Маша витала где-то в облаках. Внимание вернулось к ней только во время чтения отрывка Евангелия, подобающего сегодняшнему празднику в святцах.

Батюшка принес внушительную катабу¹⁶. Библия была старая, возможно еще староимперских времён, богато оформленная — золотое тиснение, кожаный переплёт.

— Во время оно, — начал священник историю Благовещенья, — в остроге Нацретском разверзлись ложесны её, и явилась на свет младенец, и нарекли Мариею. И умерла матерь её родами, и как отец её, князь скифский, пал до того на брани, то осталась Мария сиротою…

Маша довольно смутно помнила историю своей святой тёзки и слова отца Явослава были ей внове. Он продолжал историю о том, как кормилица отдала деву Марию на воспитание благочестивым аддирам¹⁷ из числа местных книжников, и когда она подросла, и пришло ей время выходить замуж, они стали подыскивать ей мужа из хорошего рода, но Мария отказалась, предпочтя сохранить девство, прислуживая при обители священников храма. Однажды в вешний день явился ей ангел господень и поведал, что она будет благословенна в женах, и благословен будет плод чрева её, так как она родит Спасителя для всего человечества.

— Радуйся, благодатная Мария, — повторяла Маша, раз за разом становясь на колени, выпрямляясь, и чувствуя то лёгкое лучистое тепло, которое и было ей всегда в храме единственной наградой вместо глубокой веры или благодати. Для того чтобы выходя в мир чувствовать облегчение и надежду, ей хватало и этого.

Сегодня на исповеди батюшка особенно дотошно допрашивал её, выясняя, хранит ли она телесную чистоту и не соотносится ли она с лукавыми мятежниками. Насчёт первого ей не в чем было себя упрекнуть. Насчёт второго она предпочла отвечать уклончиво, а батюшка делал вид, что ей верит. Все прихожане были уверены, что он не доносчик.

Мятежники. Возможно именно из-за этого слова, запавшего в голову, несмотря на поселившееся внутри после причастия лучистое тепло, там же поселилась и тревога, не спешившая покидать свитое в душе гнездо.

Во время проповеди Маша заприметила среди прихожан Василису Змеянинову и протиснулась к ней.

— Ты готовилась?

— Ну, так…

— Идёшь сегодня на дополнительные?

— Наверное. А ты не хочешь со мной к бабе Радунее сходить?

Вопрос застал Машу врасплох. Сторонников старой языческой веры в Бугорках было не так много; их недолюбливали, хотя и не притесняли. Идти к ведунье-гадалке в такой праздник было как-то страшновато. Да и не в праздник тоже. Маше никогда не доводилось так делать. С другой стороны, когда как ни сейчас вопрошать о грядущей судьбе, раз уж всё стало так зыбко и неопределённо?

— Можно, — кивнула она. — Но я пока с отцом.

— Давай после занятий. Отпросимся пораньше.

Подружки переместились пошептаться к стене, под икону с образами Спасителя и скифского посадника провинции Кенаан Полдния Полатя. Того самого, который поверил Богочеловеку, но из-за ропота местных хирамитов¹⁸, опасаясь восстания, не решился сразу отпустить его. А когда в провинцию ворвался картхадастский полководец Ганнон с десятитысячным маханатом, было поздно. Потрёпанные войска скифов на своих ладьях спешно отплыли в осажденный эллинским флотом Александрополь, бывший им временной базой в районе проливов. А Ганнон, уже успевший объявить себя новым малкадиром Восточного крыла кенаано-эллинской империи, найдя Спасителя в темнице, по решению совета жрецов приказал распять его как еретика. Впоследствии, когда Спаситель уже воскрес, и апостол Андрей пришёл проповедовать в страну скифов, те, под напором раджаната, уже утратили почти все завоевания в Малой Азии и Сирии. Апостол объяснил, что в их военных неудачах повинна трусость Полатя, который своими сомнениями и нерешительностью обрёк своего учителя на страшную смерть. Кроме того им вменялась жестокость к соседним народам, земли которых они опустошали постоянными пограничными войнами и набегами. Племена, жившие при Меотиде и в Таврии, тронула его проповедь, и они во главе с живым ещё престарелым Полатем, покаявшись, приняли крещение. Вскоре скифы исчезли с арены истории, уступив место многочисленным родственным народам евразильской культуры и языковой группы, но принятое ими христианство распространилось до самых северных студеных озер и гор у пределов Гардарики. С тех пор эти народы помнили, что задолжали Господу, как помнили и наизусть повторяли также пророчество апостола Андрея о том, что Север еще возьмет своё. Через несколько веков гиперборейские земли действительно возродились в едином государстве, но центром объединения выступила уже не Данапра, а новая столица на севере, Древлестол, постепенно собравшая воедино все земли, населенные евразильцами.

После крестоцелования девушки вышли во двор в числе первых и дожидались отца снаружи. Ветер нагнал серых облаков, лес недовольно заворчал, досадуя что солнце скрылось. Мужчины, покинув храм, не спешили расставаться — хмуро переговаривались, обнимались и жали руки, но не расходились. Ветер трепал полы их хламисов, вымазанных вешней грязью. Обсуждали вероятность того, что Укровия снова нападёт на Евразилию, науськиваемая новокенаанскими советниками, и попытается занять всё Древлестолье. Официально режим в Данапре не считался протекторатом Транскенаанского Содружества, но в реальности укровийское правительство было полностью марионеточным. Если дойдёт до войны, новые репрессии против неблагонадёжной Богоросии неизбежны.

— Я знал, что не к добру. Что что-то будет. Примета не врёт. Ветреная вешня, а ручей наш в лесу едва цедит, — сокрушался дед Варда, топчась у ворот.

Другой дед, Лукиан, как мог, успокаивал древнего друга. Он был известный на улице скептик, ни в какие армагеддоны не верил. Но на этот раз его увещевания были особенно неубедительны. Все понимали, что царственный, единственный настоящий заступник Богоросии сегодня покинул бренный мир, и теперь ничто больше не защищает их от гонений, подобных тем, что постигли верных православию жителей Арамеи, Эфиопии, Склавии и Эллады. Потому что светским властям Евразилии было не до защиты Богоросии. Страна находилась на грани распада на уделы, некогда собранные династией Древлестольских князей из конгломерата народов, отчаянно сопротивлявшихся нашествию Великого раджаната.

В такой час смерть монарха, не оставившего наследников, чревата самыми неприятными последствиями. Особенно когда ближайший династический преемник престола — родственник по линии покойной матери царя, конунг Нордмании Вальдемар Семнадцатый. Если он предъявит права на трон, быть беде. Хотя монархии сегодня кажутся лишь декоративной тенью былого величия, волнения и мятежи при попытке отдать корону иноземцу неизбежны. Ведь Вальдемар иной веры, рунославия, а народ это вряд ли стерпит. А если стерпит, то Евразилия потеряет независимость, ибо за Вальдемаром будут стоять силы, для которых вопрос веротерпимости — вообще не приоритет.

Впрочем, даже если смуты удастся избежать, радоваться всё равно нечему. Из всех шахт в Бугорках работа кое-как теплилась только на одной, остальные после очередного восстания закрыло правительство, даже без консервации. Солнечная и ветровая электроэнергия непрерывно дорожали из-за дефицита нужных материалов, но власти предпочитали лучше переплачивать, чем восстановить экономику мятежной провинции. Семьи горняков перебивались скудным урожаем с подсобных хозяйств, и с каждым днём надежда, что всё наладится, становилась всё призрачней. Так что Лукиану, Варде, Ратмиру и другим мужам было о чём хмурить брови и качать головой. Завтрашний день показывал из мглы грядущего свой недобрый оскал.

Наконец Ратмир Фрейнир распрощался с соседями и подошёл к мёрзнувшим подругам, вертя на пальце ключи от машины.

— Я не знаю, чего ждать после кончины его величества, но надеяться на хорошее глупо. Будем готовиться к худшему. Поехали на рынок, — скомандовал он, отдавая ключи дочери. — Посмотрим, заслужила ли ты свои права. Василиса, тебя подвезти?

Василиса, росшая в семье бедных горняков, приятельствовала с Машей не без оттенка зависти. Прокатиться по Бугоркам в большой чёрной машине, одаряя случайных парней снисходительными улыбками — отличный способ начать день. Она радостно закивала в знак согласия.

Девушки хихикали по дороге до дома, старший Фрейнир хранил молчание, небо играло облаками в салки. За лесом на северной окраине города завыли сирены. Троица остановилась перед воротами, которые постанывая стали подниматься наверх. Фенрир завыл в ответ на тревожный зов далёких механических волков. Ратмир перекрестился и что-то пробормотал. Привыкнуть к сигналу тревоги было невозможно, потому что для него всякий раз могли быть новые причины. Теракт прахманов, карательная акция против повстанцев, возобновление пограничных боёв Укровии с Евразилией или Черкасией¹⁹ — да всё что угодно.

Через пару минут шум стих и все успокоились. Мария, подавив желание позвонить, медленно выдохнула, привела в порядок блуждающие мысли и уверенно запустила двигатель. Хлопнули дверцы и автомобиль, произведенный в лабиринтах заводов Кхмерского царства, выполз со двора. Прежняя машина, из Транскенаанского Содружества, нравилась Марии больше, но была слишком уж дорога в обслуживании, и семья Фрейниров избавилась от неё с началом очередного кризиса.

На рельсоходном переезде скопилась пробка. Водители сигналили, пытались объехать друг друга, но в итоге всех разворачивали по объездной дороге назад в город.

— Да чтоб вас антихристов прахом накрыло! — высунув голову в окно возмутилась женщина в богатом одеянии, которой знаком показали выруливать на обочину.

Над перекрёстком, поводя камерами слежения, завис патрульный круголёт, лениво перебиравший лопастями. Крохотные, жужжащие как стрекозы устройства анализа стайками ещё издали встречали машины, просматривая содержимое багажников, сумок и карманов. Страпоры²⁰ на посту были во всеоружии и в бронежилетах, документы проверяли у всех без исключения. По их лицам не выходило прочесть, то ли что-то неприятное уже случилось, то ли только ожидается. Фрейнир, до того, как начать своё дело, был старшим сотским городского страпориума, и по привычке отдал честь, однако никакого эффекта это не произвело. Патрульный офицер был явно не местный, либо из Деркуланума²¹, либо из Александрии Меотийской. Документы просматривал тщательно, вглядывался в лица, попросил показать багажник.

— Что случилось, баал²² страж порядка? — поинтересовался Ратмир Фрейнир.

— Выезд из города закрыт. Карантин. В соседнем селе эпидемия. Возвращайтесь в Бугорки.

— Эпидемия чего?

— Проезжайте.

— Но нам не за город. Нам на рынок, мы просто с Залесья повернули по этой дороге. Пожалуйста, пропустите.

Офицер еще раз изучил документы, внешность Фрейнира и остальных пассажиров.

— Ладно. Давайте вон туда, на полный осмотр. Если всё в порядке, вас пропустят.

Маша тронула машину с места, и она медленно проползла мимо постовой будки, потом перевалилась через выступающие из платформы рельсы.

— Что-то непохоже на карантин… — пробормотал отец.

— А что это за эмблема? — спросила Василиса, показав пальцем в полускрытый ветвями сосен угрожающего вида внедорожник, стоявший у передвижной контрольной будки.

— Миротворцы, — ответил Фрейнир.

— А что они здесь делают?

Маша услышала хруст пальцев — отец слишком сильно сжал их в кулак.

— Помогают, — ответил он.

Машина остановилась. Маша бросила взгляд на молодого человека, стоявшего рядом с меднокожим офицером миротворческих сил. Возрастом между двадцатью и тридцатью, проницательные серо-голубые глаза. Коротко стриженые волосы, легкая щетина, сложен весьма ладно. В униформе творянина²³. На груди красовалась нашивка «Черкасвест». Новостничий, причем из танаитов. Он о чём-то оживлённо препирался с миротворцем, судя по всему, досадовал, но не отступался. А потом уловил, что за ним наблюдают, и перехватил её взгляд. Связь длилась всего миг, но Маша успела почувствовать, как млечный путь проступает сквозь небесную синь, звёзды становятся в хоровод и сыплются на землю сладким шлейфом. Парень едва заметно улыбнулся ей, и Мария улыбнулась в ответ.

— Выходите из машины, — скомандовал миротворец с довольно сильным кенаанским акцентом.

— Заснула, что ли? — буркнул отец. — Выходи.

Пытаясь побороть смущение Маша оглядела спутников, и поняла что её игра в гляделки не осталась незамеченной для Василисы. Та едва сдерживалась, чтобы не разразиться какой-либо остротой, и только присутствие старшего Фрейнира останавливало её намерение.

Пока длился тщательный досмотр, Машу оттеснили от машины, так что она оказалась буквально рядом с творянином. Они снова переглянулись и Мария почувствовала, что тепло, которое она утром вынесла в груди из храма, превратилось в жар.

— Привет, — вдруг выронила она, неожиданно для себя самой.

— Здравствуйте.

Улыбка. И тревога в глазах? Нет, кажется, показалось. Маша смутилась, что позволила себе фамильярность.

— А вы из Тьмутаракани? В древней столице Черкасии просто волшебные музеи.

— Нет. Из Пригорстня-на-Танаисе.

— О, так это близко от нас.

— Как сказать. Через две границы и чёртову дюжину застав.

— Меня зовут Мария, а вас?

— Очень приятно. Андрей. Вы, наверное, учитесь в нашем городе?

— Нет, я ещё раздумываю, куда поступать. Мне только семнадцать, — соврала Маша, хотя день рождения был ещё не скоро. — Может, и в Пригорстень поступлю. Выучусь на творянку. Вы бы рекомендовали?

Парень изобразил на лице показной ужас:

— О нет, только не творянство!

— Отчего же? Разве вам не нравится ваша профессия?

— Не то чтобы не нравится… Понимаете… Не в этом мире.

— Маша! — послышался голос отца, и она рефлекторно дёрнулась к машине.

— Берегите себя! — в след ей бросил Андрей. Она обернулась и махнула рукой:

— Хорошо!

Всю дорогу она размышляла о том, какой, должно быть, возвышенный внутренний мир у этого новостничего, старомодно обращающегося на «вы», и насколько это вообще романтичная и интересная профессия. Потом внезапно вспомнила о Германе. И испытала стыд за свои чувства, потому что он внезапно показался ей пафосным и напыщенным юнцом, корчащим из себя всезнайку.

Рынок встретил их закрытыми воротами. Подле них прохаживались страпоры, пресекавшие попытки проникнуть внутрь. У ворот рыночной площади творилось столпотворение. Людской гвалт, сигналы машин, ругательства. Кое-как она сумела припарковаться (насчёт чистоты выполнения этого манёвра Маша переживала больше всего). Ратмир Фрейнир наказал девочкам оставаться в машине, а сам вышел и нырнул в гущу негодующих мужчин, выяснять в чём дело. Его лицо и массивную фигуру хорошо знали в Бугорках, и по службе, и как бывшего выборного поместной громады. В отличие от многих других представителей власти, его до сих пор уважали. Фрейнира не так-то легко было прогнуть, если он считал что прав. Кроме того, никто не мог попрекнуть его, что он что-то имел из городской казны.

Фрейнир нашел кого-то в толпе. Маша узнала в грузном мужчине городского голову.

Из-за гвалта трудно было разобрать их разговор. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, раз торговля остановилась. На душе становилось всё тревожнее. «Ты же знаешь, я это не решаю» — услышала она голос вышедшего из себя головы.

— Представляешь, Фёкла рассказывает всем, что твой отец заплатил кучу денег, чтобы ты заняла первое место. Я ей сказала, что это бред, и ты сама победила, — Василиса воспользовалась отлучкой старшего Фрейнира, чтобы поделиться свежими сплетнями.

Маша закатила глаза:

— Это ещё что. Гаврила брешет, что я переспала с половиной жюри.

У Василисы приподнялся один уголок губ:

— А ты?

— Что — я? — не поняла Мария.

— Спала? — решилась Василиса.

— Ты что, с ума сошла?

— Да не с жюри. С Германом?

— Боже. Ты нашла, о чём поговорить.

— Так что?

Маша вздохнула.

— Он даже не знает, что нравится мне.

— Серьёзно?

— Вполне.

— А ты ему нравишься? Как думаешь?

Ответа на этот вопрос у Марии не было. Она наблюдала, как отец, закончив один разговор, окликнул знакомого и снова ввязался в беседу. Маша взглянула наверх, обвела глазами небо, перевела взор на крышу родного учебного двора, находящегося в двух кварталах, потом ещё дальше, на лекарню, видневшуюся на другом конце города, на исполинские терриконы, вонзившиеся в небо на горизонте. Кроме леса все детали пейзажа этого городка были ей ненавистны.

— Не знаю, Вася. Иногда кажется, что я ему интересна только как свободные уши во время совместных пробежек. А иногда думаю, что ему ничего кроме его игры в подполье и не важно.

— Так это только игра? — поинтересовалась Василиса.

— Для него всё всерьёз, — сказала Маша. — Но со стороны всё это выглядит как отроческие игры.

Отец отходил от них мрачным, а вернулся и вовсе как грозовая туча, жестом показав дочери пересесть назад.

— Пап?

— Сейчас объясню.

Отец сам сел за руль и завел двигатель. Повисла пауза.

— Трудные времена настали, девочки, — сказал он. — Нам всем нужно перестать думать о чепухе и сосредоточиться на том, чтобы пережить это время. А север возьмет своё.

— Север возьмёт своё, — нестройно отозвались подруги.

— Мёрзлым векам больше не бывать…

–…и потопу нас миновать, — закончила Маша. — Отец, что происходит?

Фрейнир сдержанно выругался в рукав.

— Да всё одно к одному. Говорят, в сёлах на трассе между Бугорками и Деркуланумом бушует смертельная эпидемия. Народ мрёт поголовно. Пока не могут понять что это за хворь. Объявлено, что источником заражения может быть продукция местных крестьян. Правда это или нет — не знаю. Но знаю, что с сегодняшнего дня запретили продажу мяса домашнего скота, свиней, птицы и огородной продукции. Под запретом всё, что выращено и выкормлено дома, без разрешения поместных громад²⁴. Переходим на новые правила производства и продажи продовольствия. Без разрешения продавать нельзя, будет считаться опасным для здоровья, изыматься и уничтожаться. А чтобы получить разрешение, нужно заплатить гору денег в казну. И взятку сверху. Чтобы выращивать для себя, тоже придется платить, чтобы проверяющие закрывали глаза. В общем, мужики совещаются, то ли начинать резать скотину, чтобы не платить штрафы, то ли браться за топоры и идти к бугорковской громаде, требовать справедливости. Я не знаю, чем кончится, но чувствую, будет голод.

— А мои родители собирались в этом году не только картошку, но и кукурузу сажать, — воскликнула Василиса. — Чтобы экономить…

— Бред какой-то. Я не хочу есть эту завозную отраву из торговых сетей, — возмутилась Мария.

— Ничего не поделаешь. Вступает в силу торговое соглашение с Транскенааникой. Укровия уже давно на эти правила перешла, а у нашей автономии был переходный период. Но что-то в высоких кабинетах поменялось и решили, видимо, что для нас слишком много чести. Понимают, что Евразилия теперь не вмешается… В общем, продавать лавку придется даже раньше, чем я думал. Если найдется покупатель, конечно.

— Понятно, — протянула Маша. — Час от часу не легче. А заразу точно не прахманы распространяют?

— Да какие прахманы… Тут свои шишки хуже Арходрогора. Это не самое страшное, — понизил голос отец. — Василиса, закрой уши.

Та послушалась или притворилась.

— Феодосия Иоанновича сегодня ночью арестовали.

Сердце ёкнуло и затаилось, конечности похолодели, неприятная испарина стала пропитывать одежду. Вот тебе и игры в подполье. Доигрались.

Маша прекрасно знала этого всеми любимого учёного мужа, преподавателя истории в их учебном дворе. Знала, как друга семьи и как вдохновителя местного сопротивления, кумира Германа и его единомышленников. Они с женой жили неподалёку, тяжело перенесли смерть сына. Иногда приходили в гости и вели жаркие споры с Фрейнирами. Феодосий Иоаннович повторял, что Богоросия не может существовать в составе иноверческой Укровии, что древнескифская область Бугорика, унаследованная склавинами, готами и сарматами, является сакральным центром Евразильской империи, и что Евразилия будет чахнуть и вянуть пока не вернёт себе свой исконный очаг государственности. «Мы не стелились четверть века под Кенааном, — шумел он после очередной бутыли отцовского полугара, — и из-под новой оккупации уйдём. Домой! А дом наш — Евразильская империя!».

Маша знала, что на занятиях, в учебном дворе, он вынужден был говорить вещи, в которые не верил, но после учёбы, собираясь с подростками под ширмой краеведческого кружка, он своими идеями тайно вдохновил не одно мальчишечье сердце. Ей он, правда, казался идеалистом, речи которого точно не могут быть никому опасны. Но вот теперь он где-то в подвале даёт показания страбезам²⁵ из Данапры. Быть может, имена Германа и его друзей уже с кровью вылетели из его грудной клетки после очередного удара. Впрочем, Маша не знала, как на самом деле выглядят допросы, пытки и подвалы охранки, но представляла их себе в самых мрачных красках.

— В городе творится не пойми что. Думаю, что сегодня вы обойдётесь без дополнительных уроков. Давайте-ка, я отвезу вас. Сегодня лучше дома позанимайтесь.

Маша поникла. Это означало, что её планы на вечер испорчены. Отец не отпустит её к Герману на сходку. Если, конечно, она вообще состоится, в свете последних событий. Сердце Марии было не на месте. Хоть бы он ответил на вызов.

По дороге домой они встретили около полудюжины страпорских патрулей. Возле памятника Героям Освобождения стояло несколько бронемашин с миротворческой символикой, но кроме миротворцев там разгуливали ещё какие-то вооруженные люди. Маша прищурилась и разглядела на их форме эмблему Дагона. Судя по всему, частная военная компания, или орден из Транскенааники. Что они тут забыли?

Высадив их у ворот, Ратмир Фрейнир строго наказал сидеть дома и отправился к Богдану Цепню, попытаться спасти если не своё дело, то хотя бы собственность. Тысяцкий страпориума Цепень был в Бугорках кем-то вроде доверенного лица олигарха Стрекальчука, почитай, истинного, а не формального головы города. У Маши сложилось впечатление, что ситуация настолько серьёзна, что помочь отцу не в силах и он.

На Благовещенье было попущение поста. Дозволялось вкушать всё, кроме умерщвленных животных, и две девицы решили позавтракать сдобным пирогом с чёрной смородиной и молоком. Утолив голод, поднялись наверх, в комнату Марии, чтобы зайти во всевед²⁶, но доступ был полностью закрыт. Василиса предположила, что в связи с карантином. Маша не могла понять, почему каждый раз в таких случаях отключают всевед, но делать было нечего, оставалось смириться.

Звонер Германа не отвечал. Настроения готовиться не было. Подруги с час проболтали о личном, обсудили сегодняшние события и страхи, поделились надеждами и планами. Василиса призналась, что уже была близка со своим парнем, и он уже обещал прислать сватов. Но выходить ли за него замуж, она пока сомневается, поскольку зажиточной его семью вряд ли назовёшь. С другой стороны, среди соседей слухи уже поползли, и если дело расстроится, вряд ли на ней захочет жениться кто-то приличный. Маша слушала Василису безучастно. Ей казалось, что так ветрено подходить к близости не стоит. Но и прямо назвать подругу распутной у неё не хватало духу. Потому, устав от сплетен, она предложила ей всё же немного позаниматься. Начали с физики, но в учебнике теория равновесия эфира излагалась слишком сложно и скучно. Историю повторять было, по крайней мере, интересно.

В прошлый раз они остановились на наборе выпускных испытательных вопросов под номером семь. Сегодня на очереди был восьмой набор.

Наборы были сгруппированы так, чтобы охватывать различные периоды истории. Один вопрос — широкий, общего характера, два дополнительных — более конкретные.

— Общая периодизация исторического процесса, — зачитала Василиса. — Вспоминай.

— Так… Сейчас…

Маша приоткрыла свои записи, подсмотрела пометки и попыталась восстановить в памяти ответ полностью.

— Первый период. От Сотворения до Потопа. Расселение людей с территории нынешней Скифской равнины. Противостояние цивилизации патриархов и цивилизации отпавших. Ориентировочно 40 — 10 тысяч лет до основания Цура²⁷. Потом следует первая тёмная эпоха, а после неё — деятельность героев-цивилизаторов, восстанавливавших очаги культуры среди деградировавшего человечества. Так называемый первобытный период.

— Угу, дальше.

— Второй период. Датируется примерно восьмым — вторым тысячелетием до основания Цура. Эпоха архаики. Восстановление технологий керамики, очагов обработки металла. Освоение и использование останков предыдущей материальной культуры. Сохранившиеся допотопные мегалитические постройки по всему миру становятся культовыми объектами, вокруг них развиваются архаичные цивилизации.

— Хорошо, следующий.

— Третий период. Расцвет торговых цивилизаций греков и кенаанитов. Победы Александра над ариями и основание эллинистической империи. Победа Ганнибала над Римом, его воцарение, основание первых поселений в Новом Свете. Создание Западно-Кенаанской империи. Династический брак Олимпиады Премудрой и Ганнона Баркида, объединивший Средиземноморье в единую державу. Колонизация эллинами и кенаанитами новых земель, расцвет поселений в Новом свете. Появление учений Христа и Арходрогора. Поражение империи в столкновении с Великим раджанатом.

— Давай подробнее, иначе будут задавать дополнительные.

— Ну… Империю постепенно теснили завоевательные походы прахманских полководцев. Поражение Малка Неудачника при Сидоне привело к быстрой потере ближневосточных территорий империи в Азии и распаду единого государства. Вскоре происходит и отпадение от Картхадаста колоний в западном полушарии. Но в этом же периоде начинается объединение евразильских народов в единое государство и их войны с Раджанатом.

— Ага, хорошо. И чем заканчивается период?

— По-моему, эфирной²⁸ войной. Или это относится уже к началу второй тёмной эпохи?

Василиса перекрестилась. Даже думать об ужасах той эпохи не хотелось.

— К третьему периоду. Это ты перепутала с Мировой Замятней, многовековой эпохой войн, сначала между кенаанитами и нордманами за Север Нового Света, потом нашествие их союза на Евразилию, а потом войны Запада и Севера против вторжения Кхмерского царства. Вторая тёмная — это уже после неё. Мёрзлые века²⁹, упадок культуры, сокращение населения. Появление неохирамизма и падение христианства на Западе.

— Да, точно… И датировку я забыла. Вторая темная эпоха — 13-17 века. Ладно, твоя очередь.

— Так-с… Четвертый период, эпоха нового цивилизационного расцвета. Разгром и окончательное усмирение возродившегося Раджаната. Восстановление культурных и торговых связей в мире. Расцвет новокенаанских царств. Экспансия неохирамитских орденов на Юг и Восток, воссоединение народов Черкасии, Укровии, и Соберики в единую империю. Новое противостояние с державами моря. Четвертьвековая война и учреждение Объединенных полисов Магоники. Экономический и социальный кризис приводит к появлению движений Ревнителей равенства³⁰ и их смертельной борьбе со староукладниками.

— Неплохо. Где победили эгалитарии?

— Так. Поправь, если ошибаюсь. Победа Ревнителей в Евразилии, Брамистане и Ханьине³¹. В Ригведии, Нордмании и Транскенаанике восстания были подавлены. Дальше, пятый период — новейшая эпоха, крушение эгалитарных режимов и «тихая война» держав моря и суши. Её итог — учреждение на конференции в Цуре Совета по Безопасному и Справедливому развитию³². Распад нашей страны на несколько независимых государств… И задница, в которой мы теперь живём.

— Батюшка говорит, что по пророчествам эта эпоха станет последней.

— Ты в это веришь?

Маша задумалась и подошла к окну. Если приникнуть к стеклу, будет хорошо видна поверхность стены, посеченная осколками мины, шарахнувшей во дворе. В памяти всплыл эпизод той странной войны, когда партизаны сбили над лесом круголёт укровичской армии, и в этот район города стали в отместку один за другим прилетать снаряды и мины. Один, невзорвавшийся, потом доставали из купола храма. Несколько упали на опушке леса, несколько вспахали огород соседей. Родители тогда никак не могли вылететь с курорта, потому что все полёты в Богоросию отменили, и Маша в одиночестве пережидала в погребе обстрелы. Отец звонил не переставая, и всё повторял, что бояться нечего, погреб надёжный, сам бетонировал. У Феодосия Иоанновича, соседа по улице, тоже было надёжное убежище, но их сын, Диоген, одноклассник Марии, после того обстрела так и не пришёл в школу. Просто ему не повезло: тяжёлый снаряд, проломив перекрытия, прилетел прямо в подвал.

Маша пожала плечами.

— Откуда мне знать. Но я точно знаю, что даже конец света я хочу встретить подальше отсюда.

— В Древлестоле?

— Лучше в Дагонпорте³³. Или, на худой конец, в Александрополе.

— Ха! С нашими паспортами нам в Дагонпорт никогда не попасть…

— Ну, чисто теоретически. Мы ж не подданные кхмерского монарха. Им, я слышала, в детстве делают особые инъекции патриотизма. Действует всю жизнь. Покинул страну — умер. Их дипломатам и разведчикам приходится постоянно принимать препараты «заглушки». Если перебегут к кенаанитам — без этих нейтрализаторов конец.

— Да, мне кажется, у нас всё не так уж плохо, — заметила Василиса. — Послушаешь по всевещанию³⁴, что в мире творится, и не хочется из дому нос высовывать.

— Ты так говоришь, потому что нигде не была и не знаешь, как там люди живут, — бросила Маша и осеклась, понимая, что обидела подругу.

— Ну, не всем же быть моделями, — кисло проронила Вася.

— Я больше не модель.

В горле Маши стало сухо и колюче, так что ей пришлось несколько раз проглотить слюну, чтобы не расплакаться. В памяти вспыхнули гигаполисы, заполонённые беспилотным транспортом, комфортные небоскрёбы с бассейнами и садами, управляемые искусственным интеллектом, без участия единого человечка. Запретные роскошь и технологии, теперь закрытые для граждан Евразилии, Черкасии и Богоросии после разрыва отношений с Советом по Безопасному и Справедливому развитию. Самое обидное, что международный кризис мог не сказаться на её судьбе. У неё были хорошие данные, и нордманское агентство предлагало ей контракт и вид на жительство, но после исчезновения матери она не могла бросить отца. Так в её модельной карьере была поставлена точка. Однако Маша не теряла надежды однажды превратить эту точку в запятую. Найти способ сбежать из захолустья в цивилизацию.

Она подошла к Василисе и пощекотала её. Та пыталась продолжать дуться, но почти сразу рассмеялась и попыталась ущипнуть Машу.

— Знаешь, к чёрту сегодня учёбу, — сказала Мария. — Пойдём к твоей ведунье?

— А отец тебя не накажет?

— Поругает, конечно. Но он очень отходчивый. К тому же, чего нам у себя на Залесье бояться? Мы и вернёмся раньше него.

Ветер к обеду нагнал серые облака. Срывалась водяная крупа, воздух стал сырее и холоднее. Маша пожертвовала подруге один из своих непромокаемых плащей и сама оделась потеплее.

Фенрир жаждал гулять и всем видом изображал преданность, так что Мария не смогла ему отказать, несмотря на то, что сил у этого мускулистого пса было немеряно, и пристёгнутый к ошейнику легкий поводок был скорее условностью, чем сдерживающим фактором.

Лес принял их троицу в свой вешний шатёр. Влажно-серые стволы деревьев описывали петли вокруг своей оси, раскачиваемые ветром. Листвы еще не было, зато снизу лес уже покрылся жёлто-зелёно-синим ковром из пролесков, диких тюльпанов, нераскрывшейся ещё ряски и других, более редких цветов. Фенрир исследовал носом поваленные после тяжёлой зимы стволы, лежащие в овраге, разрывал лапами почти погребенные землёй руины неизвестного строения, засовывал морду в дыры, вымытые под корнями дерева на склоне. Ёжась от ветра, по дороге девушки плели тугие венки, цветущие на холоде синим пламенем. Вскоре лесная тропа привела их к цели.

Дом был ничем особо не примечательный: стены, сложенные из дикого камня на растворе, деревянная крыша с резными гребешками, деревянный же забор, давно требующий покраски.

Василиса постучалась в калитку. Через полминуты в сенях скрипнула дверь.

— Молчи, чудище! — строго приказала Маша псу, и он изготовился быть вежливым.

«Баба» оказалась вовсе не старой, как представляла Мария. Ей было, казалось, чуть за пятьдесят. Просто во двор она вышла в домашнем, и потому создавалось сходство с пожилыми людьми, которые часто перестают следить за внешностью.

Радунея подошла к калитке, взялась за опору, на которой держались петли и неожиданно отдёрнула руку, словно обжёгшись.

— Здравствуйте! Можете нам погадать сегодня?

Ведунья с сомнением оглядела Василису, которая заметно стеснялась своей просьбы, и одновременно горела ею. Потом с таким же сомнением оглядела Машу, на лице которой трудно было прочитать что-либо определённое. Последним испытующий взгляд пал на Фенрира.

— Бедный пёс, — нехотя сказала она. — Ну, заходите. Вообще-то я больше не гадаю, но время тяжёлое, если что пожертвуете на бедность, так можем попробовать, — добавила она ритуальную фигуру речи.

Василиса достала из пакета нехитрые полагающиеся в таких случаях подношения, в основном продукты. Маша была в замешательстве — она совсем упустила из виду, что за гадание следует заплатить. Поэтому решила, что гадать не будет и успокоилась. Гадалка запустила их в дальнюю комнату, центр которой занимал овальный стол. Девушки сели рядышком на диване, привязанный Фенрир остался ныть на крыльце. Окна были полуприкрыты тяжелыми шторами, но Маша разглядела в восточном углу обычные православные иконы и свечи, чему удивилась. Радунея вынесла из соседней комнаты, скрытой за раздвижной дверью, колоду карт, и Маша удивилась ещё больше — от, казалось бы, несовместимого сочетания православной и древней веры.

— Не очень удачный день сегодня для того чтобы карты раскладывать. Всё сбудется, как в книгу запишется, — проронила она, сортируя и перемешивая карты с узорчатой, словно волнующееся море, рубашкой. — Не боитесь?

Василиса отрицательно покачала головой.

— И что знать хочешь?

— Судьбу свою, — после секундного колебания ответила Василиса.

Радунея протянула ей колоду:

— Подуй.

Василиса дунула, но слишком сильно, верх колоды взметнулся в воздух и осыпался, почему-то, рядом с Машей. Ведунья недовольно поморщилась.

— Карты хотят сначала о тебе говорить, девочка.

— Эм… Но у меня нет вопроса. Я за компанию пришла.

— Как скажешь.

Радунея сложила карты как положено и начала свою работу, обращаясь к Василисе.

— Делаю тебе простой расклад. Называется «весло». Посмотрим, кто правит рукоятью весла, которым движет твоя судьба.

Сначала четыре карты по очереди легли в линию, затем снизу к ним были приставлены ещё две, все рубашками вверх.

— Кедр. Шекель³⁵. Купец. Эшдарта³⁶, — возглашала она, открывая их. — Пять Амфор. Пара Вёсел. Масть Амфор означает приобретения, но и жертвы. Масть Вёсел — труд, низкое происхождение, но также приключения и грубую силу. Скоро и негаданно выйдешь замуж. Эшдарта пошлёт тебе мужа и дитя. Получишь по сердцу своему. Но это всё мирское, а мирское недолговечно. Будет ли муж твой отрадой тебе, или будешь томиться и тяготиться им — кто знает. Не благодари, ты не знаешь, будет тебя радовать то, что сбудется, или нет.

Василиса приоткрыла рот, но заткнулась. Ветер усилился так, что ветви дерева в палисаднике стали царапаться в окно, а сквозняк, струящийся со стороны плохо законопаченного окна, задул несколько свечей на тумбочке в красном углу. Фенрир решил подвыть ветру. Ведунья от неожиданности вздрогнула, и колода снова просыпалась, на этот раз — прямо к ногам Марии.

— Подай карты, — потребовала гадалка. — Придётся выслушать, что они хотят сказать тебе. Сама видишь, у них сообщение для тебя, нужно послушаться.

Маша пожала плечами. Надо так надо.

Радунея смерила её встревоженным взглядом.

— Напрасно кривляешься, девочка. Карты Странников не часто так себя ведут. Если требуют высказаться, нужно отнестись к этому со всей серьёзностью, поскольку сила, которая ими движет, очень древняя и приходит из того места, где наши доли записаны. Вон еще одна, подай.

Маша подобрала карту и протянула её так, как она легла — рисунком наверх.

— Столпы Мелькарта³⁷… — задумчиво протянула Радунея. — Это знак. Странники указывают на то, что я должна сделать самый сильный расклад, потому что в тумане непознанного скрывается что-то важное. Не только для тебя важное.

Она снова попросила подуть. Маша постаралась сделать это аккуратнее чем подруга, наблюдавшая за ней с опаской и некоторой завистью; преуспела. Гадалка принялась вытаскивать карты с таким напряжением, словно это были свинцовые листы, или магнитные пластинки, прилипшие друг к другу.

— Пусть Меч Ганнибала вскроет грядущему чрево, и поведает, что в нём таится, — проговорила она, закончив вытянутый крестообразный расклад. Рисунок на столе действительно напоминал меч, при этом пара карт находилась по сторонам от лезвия. «Ножны» — догадалась Мария.

— В навершии меча Буря, — как будто издалека донёсся до Марии голос. — Планы глупых разрушатся. Рукоять сжимает щупальцем Левиафан. Беды не видно пока, но она уже плывёт под днищем, и вынырнет нежданно. Ошуюю гарды шестёрка Щитов. Люди в доспехах крепки и нельзя им противостать. Одесную десятка Вёсел. Тяготы мирские и люди подлые до исполнения времени. Ножны хранят меч. Двойка Амфор. Мудрость спешит преизобиловать, да голод стучится в дверь. Но извлечено остриё, и Баал восседает в долу меча, неизбежность собою являя. На левой заточенной грани горит Тофет, требуя свою жертву, а на правой — Маяк, давая надежду. Нет, не богатство блестит на лезвии, но святость и жертва. На острие же меча — сам Странник. И девиз его — отправляясь в путешествие, не забудь дорогу домой. Ох, девочка, тот, кого ты ждёшь, не зря на острие.

— Занятно, — выдавила из себя Мария, про себя отметив, что услышанное — какая-то тарабарщина. — Звучит очень таинственно, но совершенно непонятно. И, самое обидное, я никого не жду. Наверное, путешественник — это я. Я хочу уехать отсюда.

— Но ты никуда не уедешь, — с неожиданной сталью в голосе отрезала Радунея. — Не ты покинешь сей град, но к тебе несут волны Странника. Не отсюда твой суженый.

— Допустим, — сказала Маша, пытаясь унять холодок, поднимающий на её коже волосок за волоском. — Но кто же он? И что такое Тофет? Это значит — мне конец?

— Нельзя карты утомлять, — рассудительно произнесла гадалка. — Но, поскольку они сами взяли слово, может они и дадут тебе знать более чётко. Разложим «Волну».

Её руки выполнили необходимые манипуляции, и из уст полился распевный речитатив:

— Вот вниз идёт волна… Элисса там в пучине, и это ты сама. Вверх идёт волна. И вновь на гребне Странника являет нам она. Сокровища Офира провал волны даёт. Фаланга всеоружная, там где волна растёт. Восьмерка там Светильников, где море прогибается, и разрушенье Цура… Волною он смывается!

Радунея отскочила от стола, перевернув стул, и стала совершать руками движения, словно обирая голову от паутины. Девушки бросились к ней, пытаясь поддержать, чтобы женщина не упала.

— Ох, — почти простонала она, усаживаясь на услужливо поднятый стул. — Мне кажется, девочка, это я не тебе гадала.

— В каком смысле? Вы меня пугаете.

— Да мне самой не по себе. По-моему, девчата, лучше вам идти домой. Я не понимаю, что означает этот расклад… Он такой ёмкий и горячий. И что-то, что управляет картами, будто бы само внутри меня говорило.

— И всё-таки, что же означает разрушение Цура? — допытывалась Василиса.

— Я же говорю — не знаю. Но чувствую. Чувствую, что грядёт что-то великое и страшное. И вам лучше сидеть дома и в храм ходить.

— Я думала, вы в нашего Бога не верите, — разочарованно проронила Василиса.

— Напрасно. Ибо сказано в Писании — «и бесы веруют, и трепещут».

Ведунья явно восстановила самообладание и улыбнулась им улыбкой, которую Маша определила как хищную. Девушки без лишних слов поднялись с мест и неловко попятились к выходу. Обуваясь, Мария заметила, что Радунея сидит над раскладом, обхватив руками голову, и раскачивается взад-вперёд. Зрелище было жутковатым, и подруги шмыгнули прочь из дома.

Пришли в себя только когда дом гадалки давно скрылся за покачивающимися силуэтами голых деревьев. Лес, казалось, был взволнован не меньше, чем они сами. И Фенрир стал как-то тосковать, жалобно поглядывая Маше в глаза. Она решила, что пёс грустит оттого, что прогулка заканчивается. Она подумала о возвращении домой и спохватилась — на звонере было несколько пропущенных вызовов от отца. Она поспешно набрала номер. Ратмир Фрейнир ответил, казалось, быстрее, чем завершился первый гудок. По голосу чувствовалось, что отец принял пару чарок полугара, то ли в кабинете у Цепня, то ли по возвращении. Первое значило удачные переговоры, второе — наоборот.

— Маша, я же сказал сидеть дома!

— Пап, да мы и так почти дома. Рядом в лесу гуляем. И с нами Фенрир.

— А почему не отвечала?

— Да не слышала как-то. У меня звонок на приглушённом режиме, а тут такой ветер что-то поднялся.

— Вот именно. Давай домой.

— Хорошо. Василисе домой нужно, я её проведу и назад, ладно?

— Ладно. Но я тебя прошу…

–…быть осторожной.

— Именно.

Мария действительно провела Василису до дома. Но только чтобы избавиться от ненужной компании. Потому что домой она так быстро не собиралась. Отец, скорее всего, уже лёг вздремнуть, оставив ей окно возможностей в пару часов. Чтобы прояснить ситуацию с Германом, этого достаточно.

Залесье раскинулось вдоль лесного массива, клином разделяющего Бугорки на две неравные части. «Олимпик» — одно из мест, где собиралась местная ячейка сопротивления — располагался неподалёку от острия этого клина, ближе к центральным улицам города.

— За мной, — скомандовала Маша и собака послушно помчалась за ней.

Длинноногая и тонкая, Маша бегала очень прилично. В тёплом плаще было жарко, и она мчалась расхристанной, так как мысль о том, что запах пота свалит Германа с ног, пугала её. Ветер подсушил раскисшие было тропы, и подошвы почти не скользили. Ручей. Мост. Беседка у родника. Вон, впереди уже видны качели в городском парке. А вот и парк позади. Всего десять минут напрямик через лес, и она уже почти на месте.

«Олимпик» прятался в подвале тренажерного зала, где юные революционеры сбрасывали свою ярость и протест, монотонно качая железо. Она отдышалась, усмирила Фенрира и прошла по коридору за душевые, раздевалки и туалеты. В зале было немноголюдно. Она постучалась в обшарпанную дверь с криво нацарапанной новокенааницей³⁸ надписью «ПЕКЛО».

Условный стук — два раза, три раза, три раза и снова два раза — должен был известить тех, кто внутри, что за дверью свои.

В приоткрывшейся двери появилась нахмуренная физиономия Рогдая, одного из товарищей Германика.

— Ты чё тут делаешь? — удивился он. — Сегодня тебе с нами нельзя.

— Да нужны вы мне. Герман здесь?

Рогдай столкнулся с дилеммой: с одной стороны, Маша была вхожа в их круг, с другой, сам же Герман наказал сегодня не подпускать её и на пушечный выстрел. Пусть сам разбирается.

— Герман, к тебе пришли.

Опасливо косясь на Фенрира, он охранял дверь, чтобы Маша ненароком не проскользнула внутрь. Фенрир был недоволен, но не протестовал. За дверью разговаривали на повышенных тонах. Басок Добрыни Сруба настаивал на том, что теперь, когда они тайно напечатали на формотворе³⁹ немного оружия, пора занимать здание поместной громады, а там «народ сразу поднимется». Более высокий голос Германа парировал, что отпечатки еще не испытаны, пристрелка не проводилась, а штурмовать громаду или страпориум сейчас, когда в городе полно иностранных военных — смертоубийство, поэтому нужно выжидать. Незнакомый голос долго призывал всех успокоиться, и когда гомон стих, произнёс:

— Я всех вас очень люблю и уважаю. Но не могу не сказать то, что должен. Вы просто мальчишки. Глупцы. Я долго объяснял вам, что мир так не исправить. Я знаю, о чём говорю, мы же у себя пытались не один раз. Нужно готовить другой путь, не имеющий ничего общего с насилием. Но вы не хотите учиться на своих ошибках, вы хотите совершать свои. Я вам не нужен. Прощайте, я ухожу.

В наступившей тишине послышались нарастающие шаги.

— Эклектор, подожди! Ну зачем ты так!

Тот, кого называли Эклектором, протиснулся в дверь бочком, едва не зацепив морду Фенрира гитарным чехлом. Пёс с интересом обнюхал его хитон.

— Прошу меня извинить, царевна, — проронила его рыжеватая борода. — Господин пёс, сожалею.

После чего его силуэт стал скрываться в сером проёме над лестницей, напевая слова незнакомой песни:

«Точка уже была, а я — постскриптум, и все дела.

Сказано всё про всё, и всё равно, что скажу ещё.

Сказано всё про всех: что ни добавь — поднимут на смех.

Но слова после точки всегда важнее всего.

Слова после точки всегда важнее всего…»

Маша ошарашено провожала его взглядом, пока он не исчез. Гитарист был ей не знаком, и ей было любопытно, почему он назвал её царевной. Намекая на титул главной городской красавицы?

— Дура!

Она не заметила, как Герман откликнулся на зов Рогдая и вышел. Впрочем, может он и не к ней вышел, а просто хотел догнать Эклектора. Как бы то ни было, он не последовал за ним, а стоял рядом, наливаясь пунцом.

— Прости. Я бы не пришла, если бы ты включил звонер и ответил. Я беспокоилась. Тут и так Феодосия Иоанновича арестовали…

— Вот именно. Вот именно! И даже если он нас пока не сдал, то все контакты из его звонера уже точно стоят на прослушке! И твой тоже! А ты названивала мне, так что теперь ты тоже под подозрением. Вот чёрт…

— Извини, откуда я могла догадаться! Если тебя так беспокоило это, ты нашёл бы способ дать мне знать.

Я и собирался… Передать через кого-то, кто «чист». Но у тебя ж нетерпячка. А сам я сейчас стараюсь по улицам не шастать. Ладно, заходи уж, не светись тут.

Маша и Фенрир проследовали в хаос каморки, где уныло продолжали переругиваться подавленные члены бугорковского сопротивления. Некоторые приветствовали её жестами, другие игнорировали, занятые своими мыслями.

— Что на собрании делают посторонние? — поинтересовался Дир, кивая на Машу.

— Я не посторонняя!

— Оставьте… — устало махнул рукой Герман. — Прошу тишины.

Гутор постепенно стих. Герман обвёл соратников взглядом.

— Добрыня, смени на посту Меркулина, осмотритесь там, нет ли за логовом наблюдения.

Добрыня Сруб кивнул и вышел, подмигнув Маше.

— Ну что? Каков расклад? Что порешим? — раздались возгласы.

Герман прошёлся по кругу.

— Я думаю, Эклектор прав. Мы глупцы. Поэтому, пока нас не пытают укровийские страбезы в остроге, нам нужно на время разойтись и стараться держаться друг от друга подальше.

— Да с чего он уверен, что за нами слежка?

— Даже если пока слежки ещё нет, её скоро установят. Учителя расколют, он же всего лишь человек. Я думаю, основную базу партизан сегодня разгромили, и, судя по всему, подчистую. Вы сами слышали, что рассказал Эклектор, который оттуда вырвался. Это была или бомбардировка или ракетный обстрел. Народ думает, что там карантин, а там огненное месиво.

— Эклектор не преувеличивает?

— Он никогда не давал повода сомневаться в его честности. Ну и вы сами видите, что в городе творится. Вот-вот начнут всех кто под вопросом из постелей выдёргивать. Так что, моё мнение — расходимся и на дно. Я ночью уеду из города.

У Маши ёкнуло сердце.

— Герман, ты должен взять меня с собой.

— Ну что за глупости. Ты же знаешь, что это невозможно. Это слишком опасно. И что я скажу твоему отцу?

— Но я не могу уже тут оставаться! — возмутилась девушка.

— Пойми, всему своё время. Ты должна потерпеть.

— Я и так уже терплю полгода, а ты словно слепой!

Герман растерянно огляделся — личным разборкам он явно не хотел предаваться на виду у соратников.

Он сделал жест, означающий паузу в заседании, и отвёл её в сторону.

— О чём ты?

Маша набрала в грудь воздуха, но решимости из него ни капли не почерпнула.

— Я давно собиралась тебе сказать… Хотела…

Маша так и не успела собрать в кучу слова и мысли, описывающие, что же она хотела, так как Фенрир внезапно зарычал и медленно пошёл на дверь.

— Страбезьяны! — крикнул Рогдай. Герман выхватил пистолет, который он, оказывается, носил при себе, и, не стирая отпечатки, едва успел избавиться от него, забросив под стол, прежде чем дверь шмякнула об пол, выбитая штурмовым тараном. Фенрир прыгнул на первого бойца в униформе, который появился в проёме, но был застрелен на лету и не успел его цапнуть.

Маша рефлекторно прикрыла рот рукой, чтобы не закричать; через миг двое других солдат мигом оттеснили её от Германа и быстро повели наружу. Члены Сопротивления валялись на полу, их скручивали и обыскивали военные без опознавательных знаков на униформе. Приказы на ломаном кенаанском отдавал укровийский офицер, остальные были явно иностранцы, то ли из миротворческих сил, то ли из какой-то частной военной компании, не афиширующей своё присутствие в Богоросии. Что происходило в каморке дальше, Мария не видела, так как солдаты бодро подтащили её к раскрытой машине. Свесив ноги наружу, в ней сидел бледный и взъерошенный отец. Маша обнаружила, что она свободна.

Лицо отца искажала смесь страха и гнева. Он скорбно сжал губы и отвернулся, потом выбрался из машины и подошёл к одному из страпоров в высоких чинах, которые наблюдали за происходящим в сторонке. Видно было, как он униженно тараторил слова благодарности. Один из них мягко хлопнул его по плечу и махнул рукой, понуждая скорее покинуть это место.

Пока отец раскланивался, съёмочная группа с канала местного всевещания готовилась снимать, как будут выводить задержанных. Маша узнала местную звезду — весторианца Всеволода, который пытался договориться, чтобы оператора с камерой пустили поснимать внутрь. Мария наблюдала за происходящим с отвращением и горечью. Она понимала, что подвела отца, что вляпалась в глупейшую историю, и что виновата во всём сама. Не в силах выносить позор, она отвернулась, чтобы не видеть, как будут выводить Германа.

Отец вернулся и кивком головы указал ей на место водителя. Она, ни слова ни говоря, послушалась, немедля повернула ключ, тронулась и, не оглядываясь, покатила к дому через нижнюю часть города. По мосту через пруды в плену сгущающегося тумана, мимо старинной усадьбы знатного князя Кречетова, несколько веков назад превратившего слободу в городок, не доезжая до новых кварталов, вокруг Залесья, чтобы никому из знакомых не попадаться на глаза. Отец достал из бардачка бутылку и прихлёбывал прямо из неё. Заговорил только когда иссякли, видимо, все упрёки, которые он проговаривал про себя.

— Мне позвонил старый товарищ, Богдан. В своё время он мне был обязан продвижением по службе. Теперь высоко поднялся. Говорит, быстро езжай, забери свою девицу, иначе вместе с остальными повяжем. Знаешь, сколько я отдал за то, что он всё уладил?

— Я дура. Я тебя подвела. Прости меня.

Маша умолкла, пытаясь представить, о какой сумме может идти речь. Отец помолчал, взвешивая слова.

— Не представляешь… У меня больше ничего нет. У нас больше ничего нет. Ты не только меня подвела. Ты себя подвела. У тебя могло быть нормальное образование, — отец сделал порядочный глоток. — Ну что ж, хорошо, что не дали десять лет строгача. А ведь могли бы. Если бы не Богдан…

— Ничего, пап. Ничего страшного. Переживём. В крайнем случае… У меня ноги длинные и мордашка вроде ничего. Я ещё могу попытаться заработать в сфере красоты…

Чего Маша не ожидала, так это того, что отец сейчас засмеётся. Он утёр проступившие слёзы, прокашлялся, снова порядочно отхлебнул и изрёк:

— Эх, родная. Красота и юность — это же не навечно. Как сказано в Писании, «красота преходяща и миловидность обманчива, но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы».

Маша вдруг отчётливо поняла, что это действительно так, что её волшебная юная внешность очень быстротечна и увянет так быстро, что она этого не успеет даже заметить. От этой мысли стало ещё горше, так, словно бы обещанный чудесный подарок вдруг оказался траченным молью клубком тряпья.

— Это ужасно, пап, — сказала Маша. — Ужасно. Так быть не должно. Надо как-то исправлять порядок вещей, иначе всё совсем беспросветно.

Фрейнир только крякнул.

— Надо же. У людей дети фридомитствуют, андробежествуют, спиваются в конце концов… А мне свезло. У меня революционерка. Вся в мать…

— Что?

— Ты же умная. Должна была догадаться.

Дорога поплыла перед глазами. Марево длилось несколько секунд, а потом мир снова стал чётким. Мозаика сложилась. Нет никакой загадки. Только политика и кровь. Мать была связана с сопротивлением и погибла во время одного из карательных рейдов. Потому отец так берёг её от всего этого подальше, словно чуял, что дочь удалась в его мятежную супругу Ольгу.

Волна скорби сменилась волной уважения и благодарности к нему. И, теперь уже, безутешной тоски по ней.

Она не проронила больше ни слова на эту тему. Смирение. Потом в сердце ёкнуло воспоминание о Германе. Его образ как-то успел размыться и стать карикатурным, хотя всё случилось лишь несколько минут назад. Маша бросила камень в гулкий колодец своей души, и от его ледяной кладки не отразилось ни звука. Герман собирался бежать один, без предупреждения, даже не задумываясь, что у неё могут быть к нему чувства. Его интересовала только его игра.

— Нет уж, — поджала губы Мария, осознавая, что её чувства к нему тоже были наигранными и незрелыми, а теперь и вовсе растаяли. — Нисколечко я не революционерка. Я жертва революции. Я этих революционеров ненавижу. Глупыши. Подростки. Мне с такими не по пути.

Отец сделал большой глоток.

— А каков же твой путь, дочка?

— Пока не знаю, — честно ответила Маша, наблюдая, как срываются с неба запоздалые снежинки, налипающие на лобовое стекло.

Что ж, она совершила ошибку. Теперь произошедшее изменить было нельзя. Ей остаётся только готовиться к выпускному испытанию и ждать неведомого Странника, которого предрекли карты с древними символами кенаанских мореплавателей. А что ж это за Странник, который не возьмёт её с собой в свои странствия? Надежда всегда есть.

Вечером, зашторив окна и зажёгши все свечи и лампады, которые только нашлись в доме, Мария Фрейнир уложила сегодняшний венок под иконы, достала из потайного места дневник и долго сидела над ним недвижно. Потом на неё хлынул поток, и она аккуратной скифицей⁴⁰, почти без исправлений, торопливо записала нехитрые рифмы:

Если я полюблю без ответа

Я не стану винить никого

Ни Создателя, ни человека

Ни властителя мира сего

Я постигла: нельзя быть счастливой

Средь обмана, иллюзий и слёз

Все пути здесь устроены криво

Все надежды сбываются вкось

Но я верю: на свете есть Город

Без тщеты и проклятья богов

Совершенный, невидимый город

Город… не от мира сего…

Мария Фрейнир, 7.01.⁴¹

Покончив с грёзами, Мария включила приёмник всевещания и наткнулась на укровийскую передачу, где один из маргинальных политиков убеждал зрителей, что настал идеальный момент покончить с независимостью Евразилии. Мол, пора мобилизовать все ресурсы, и, заручившись поддержкой миротворцев СБСР и заокеанских союзников, вернуть северо-восточные территории, покуда те в глубоком кризисе. Хватит им-де гулять на свободе, пора назад, под крыло «метрополии». «Иначе империя не успокоится! — брызжа слюной, вещал он. — Они будут продолжать провокации, попытки подрывать устои свободного мира, пытаясь вернуть своё профуканное величие!». Мария переключила кнопку, но увидела заставку Бугорковского канала. Не то. Испражнениям местных звёзд, типа Всеволода Крюкача, она давно не верила. Она вздохнула и нашла черкасские новости.

Кадры замелькали, показывая блок-посты, пугающие надписи новокеноаницей «КАРАНТИН» на щитах загородивших дорогу, и мёртвые тела, которые из-за чрезвычайной заразности сжигали вместе с домами. Она вспомнила слова Германа об истинных причинах «карантина» и ужаснулась своей догадке: тела «сжигают» не потому, что они заразны, а чтобы скрыть тот факт, что они уже погибли в огне. От обстрела или бомбардировки. Ясное дело, это злодеяния чужеземцев с нашивками Дагона на военной форме.

Потом камера показала лицо новостничего, в котором она без труда узнала сегодняшнего случайного знакомца, Андрея.

— Берегите себя, — сказал он, завершая выпуск, и его голос, как ей показалось, виновато дрогнул.

Мария вырвала шнур из сети и, рухнув лицом в подушку, зарыдала.

Примечания

1

Богоросия — область в Юго-Восточной Укровии, примыкающая к Меотиде (Азовскому морю).

2

Рабимаханит — кенаанитский (финикийский) термин — главнокомандующий.

3

Картхадашт — более корректная транскрипция топонима Карфаген.

4

Малкадир — (кенаанск.) великий царь, могущественный правитель. То же, что император.

5

Маханат — (кенаанск.) — вооруженные силы, армия.

6

В готском языке названия населенных пунктов имеют, скорее, женский род.

7

Нордманы — жители скандинаво-германского государства Нордмании, включающего в себя Северную Европу, Британские острова, запад Северной Америки. Франки, даны, саксы, готы и другие народы во время экспансии на Юго-Восток образовали на территории восточно-европейского речного бассейна ряд княжеств, просуществовавших несколько веков, до вхождения в состав единой скифо-нордманской державы. Евразилия частично возводит свою государственность от нордманских вождей, существенное влияние нордманы оказали и на язык страны.

8

Андробежцы — (от эллинского «андрофигасы» — «сбегающие люди») — религиозная секта, проповедующая постепенную подготовку к самостоятельному уходу из жизни.

9

Прахманы — последователи «полубога» Арходрогора, жреческий орден «злокачественного» ответвления буддизма. Стержень религии составляет учение о том, что дух упорствующих в невежестве следует насильственно освобождать от плоти.

10

Транскенааника — Транскенаанское Содружество. Включает в себя Республику Кенаан, Эшмунтину, Кельтику, Этрурию, Лаций, и другие страны, которые находятся под фактическим протекторатом Магоники — наиболее развитого государства западного мира, расположенного в Западном полушарии, на территории заокеанских колоний Картхадаста. Содружество образовано после окончания Четвертьвековой войны.

11

Фридомиты — влиятельное контркультурное течение в Транскенаанике, характеризуется крайне распутными нравами.

12

Евразилия — (просторечн.) — Евразильская империя. Крупнейший осколок древней империи, в основу которой легли нордманская Гардарика, славянская Укровия и скифская Соберика. Исторически западная часть империи именовалась Древлестольем, а восточная, Соберика — Новостольем. Соберика (устаревш.) — земля, где люди сосуществуют «со бером» — с медведем. Конституционная монархия была восстановлена на большей части Евразилии после крушения Евразильских Свободных Соединенных Общин (ЕССО), созданных в результате эгалитарной революции.

13

Пеплос — предмет женского гардероба из большого куска шерстяной ткани, оборачиваемого вокруг хитона. Пеплос закалывался булавками на плечах, в верхней части образовался напуск, свободно свисающий над талией. Левый бок у пеплоса был закрыт, а правый — открыт. Пеплос был выходной одеждой;

14

Светография — фото.

15

Покояне — нищенствующий монашеский орден. Придерживаются строгой аскезы, практикуют непрерывное покаянное правило, благовествуют приближающийся Покой Божий, который наступит в конце дней.

16

Катаба — (кенаанск.) — книга.

17

Аддиры — (кенаанск.) представители ханаанской и карфагенской знати.

18

Хирамиты — оккультный орден, почитатели мифического царя Хирама-Строителя. Родоначальники многих будущих оккультных и мистических тайных организаций.

19

Черкасия — южная часть Евразилии, отпавшая от ЕССО во время эгалитарной революции, и отстоявшая независимость в ходе многолетней усобицы с Соединенными Общинами. На протяжении Четвертьвековой войны соблюдала нейтралитет. Находится в союзных отношениях с Евразилией. Черкасы считают себя главными наследниками победы над Раджанатом. Некоторые военные ордена черкасов выводят начало возникновения из той эпохи.

20

Страпоры — сокращ. от «стражи порядка».

21

Деркуланум — столица Богоросии, получившая название от реки Деркул.

22

Баал — (кенаанск.) — господин.

23

Творянин — то же, что и журналист, корреспондент.

24

Поместная громада — совет населённого пункта или территориальной единицы в Укровии.

25

Страбезы — стражи безопасности. Просторечное название сотрудников Острога громадской безопасности (ОГБ).

26

Всевед — информационная сеть, изначально основанная на локально-облачных технологиях. В большинстве государств подвержен запретам или ограничениям. В частности, невозможно его использование без обязательной личной идентификации. Хранить данные пользователей на личных компьютерных и других цифровых устройствах запрещено, вся информация любого характера изначально загружается в персональную ячейку всеведа.

27

Цур — (древнекенаанск.) — Тир, один из городов-государств кенаанитской (ханаанской), или финикийской цивилизации. Летосчисление в большинстве стран Транскеноаники ведется от основания Цура, в Магонике — от основания Картхадашта. События в главе происходят в 4767 году от основания Цура, или в 2830 году по новому стилю. В Богоросии, как и в Евразилии, в отличие от Укровии официально использовалось летоисчисление, заимствованное из Эллады, восточного крыла кенаанито-эллинской империи, ведущееся от Рождества Христова.

28

Эфирная война — речь идет о применении в военных целях технологий эфирной энергии.

29

Мёрзлые века — длившийся несколько десятилетий после эфирной войны период пониженных температур на всей площади планеты. Характеризуется фактическим прекращением ведения сельского хозяйства, голодом, наступлением ледников, разрушением государственных, социальных и торговых связей. Оседание пыли, поднятой взрывами в атмосферу, сопровождалось катастрофичным засыпанием множества населенных пунктов. Истинные причины описываемых явлений остаются неизвестными из-за мифологизации и скудности источников.

30

Староукладники — консервативное традиционное движение в поддержку монархии. Ревнители равенства — радикальные эгалитарные движения, выступавшие против традиционных институтов, включая монархию и религию. Пришли к власти в ряде стран, в Евразилии — путём переворота, учредив Евразильские Свободные Соединенные Общины (ЕССО). В результате поражения в Четвертьвековой войне и победы эгалитаристов, от Евразильской империи была отторгнута территория Укровии и ряд других регионов. Эгалитарные режимы вскоре пали в большинстве стран. В том числе, после многолетней гражданской войны — в Евразилии, после чего в страну из изгнания вернулся наследник престола, Иоанн Тринадцатый, а существовавшие до переворота общественные институты стали восстанавливаться.

31

Ханьин — национальное государство ханьцев в междуречье Хуанхэ и Янцзы. Брамистан и Ригведия — азиатские осколки Великого Раджаната.

32

Совет по Безопасному и Справедливому развитию (СБСР) — международная организация аналогичная ООН. Её устав является главенствующим по отношению к внутреннему законодательству стран, входящих в Совет. Обладает собственными вооруженными «миротворческими» силами, разветвлённой сетью представительств, значительным бюджетом.

33

Дагонпорт — столица Магоники.

34

Всевещание — система эфирного и кабельного телевидения.

35

Шекель — наименование денежной единицы у жителей древнего Кенаана и Карт-Хадаста.

36

Очевидно, имеется в виду Астарта (кенаан.) или Иштар — женское божество древней Месопотамии.

37

Столпы Мелькарта — то же, что Геркулесовы столпы. Проход из Средиземного моря в Атлантику, за которым для древнекенаанских (финикийских) мореплавателей начиналось неизведанное.

38

Новокенааница — набор алфавитных символов финикийского происхождения, читается справа налево.

39

Формотвор — аналог 3D-принтера.

40

Скифица — набор алфавитных символов традиционного скифского начертания. Пишется слева направо.

41

Счёт новолетий в Богоросии и Евразилии вёлся со дня весеннего равноденствия, так что месяц цветень, в календаре следовал первым.