Привет от папы

Сергей Семенович Монастырский, 2020

Долго и тоскливо умирал Иван Афанасьевич, проживший бурную и счастливую жизнь. И к дележу наследства слетелись женщины, которых он любил и которые дали ему свои кусочки счастья.

Иван Афанасьевич

Серая пелена мартовского утра медленно вползала в забрызганное дождем окно. Больше всего Иван Афанасьевич боялся именно этого часа. Приходилось просыпаться. И длинный как казнь день предстояло прожить. Предстояло проснуться. Провыть волком. Проснулся

(Иван Афанасьевич был парализован) внезапно и страшно. Иначе он бы успел (это он так думал сейчас), что-нибудь с собой сделать. Да даже броситься из окна своего третьего этажа вниз. Нет, так бы не разбился. Ну, перерезал бы вены, медленно умер. Да, это было бы лучше. Да, хоть как-нибудь только не это! Но было это. Инсульт стрельнул внезапно. Когда очнулся в реанимации, было уже вот так — не шевелилось ничего, кроме глаз: ни руки, ни ноги, не язык. И при этом он был зачем то жив — вот такая гуманность врачей, вот такой их профессиональный долг — обречь человека на медленную казнь.

Кормили его через зонд — глотать он кое-как мог. Целый день в голове отчаянно вертелась только одна мысль — как умереть?… Но этого было не дано. Даже попросить об этом он не мог — говорить он не мог. Ну, а мог бы — кто бы пошел на уголовку? Хоть за любые деньги?

Нет, Иван Афанасьевич был обречен на бессмысленную мучительную жизнь.

Из реанимации его забрала дочь, специально прилетевшая из Швеции, где уже жила лет двадцать. Эти двадцать лет они виделись два раза. В Швецию прилетал Иван Афанасьевич Дочь ни за что не хотела прилетать в «эту вашу вонючую Рашку». Во второй раз Иван Афанасьевич понял, что она в свиданье не нуждается. Так, разве что для приличия.

Пока дочь довезла его на машине из аэропорта до своего дома, обо всем переговорили.

Следующие три дня не знали, о чем разговаривать. Иван Афанасьевич пожалел

, что не взял отель, увиделись бы в кафе на пару часов, попили пива, и он свободен — смотрел бы город, был бы обычным туристом. Но дочери видно неприлично отправлять родного отца в отель, да и дом у нее был огромный — восемь комнат, стыдно при таком богатстве отца в отель. Да, слава богу, жила дочь богато. Муж у нее был врач с частной практикой, по-русски не говорил, как и Иван Афанасьевич по-английски.

Но мужик видно, был хороший — на каждое слово широко улыбался. Хотя не понимал ни хрена. В отличии от дочери, которая все больше молчала. Типа: « Ну, чайку — то уже попили»!

Больше у Ивана Афанасьевича родных не было. Чему он был очень рад — человек он был совершенно свободный. И жил хорошо, интересно!… Да, жил. А, может, и нет. Иван Афанасьевич, как-то не помнил. Он помнил лишь эти последние бесконечно вечно тянущиеся полгода.

… Жена умерла давно. К своим сегодняшним шестидесяти пяти Иван Афанасьевич уже двадцать лет, как холостяк. Больше он не женился. Да, были истории. И любовь была, несколько раз. И жил он с некоторыми. Но — не женился. Как любому богатому человеку, — а Иван Афанасьевич был богат, ну не долларовый миллионер конечно, но все, же состоятелен — да, как любому состоятельному ему казалось, что любят не его, а его деньги, что дай только волю чувствам — вмиг охомутают, приберут к рукам, а сам он им на фиг не нужен.

Дочь уехала. Женщины были, небольшой бизнес был, друзья, коллеги, он всем нужен, ему все рады, времени свободного куча, обязанностей никаких — что еще нужно?

Для ведения хозяйства, а оно было большое — к тому времени он купил небольшой особняк в два этажа с мансардой, считай три, в престижном районе города. Соседи стали друзьями, — да и для ведения хозяйства он нанял женщину надомницу по рекомендации. Миленькая такая и не глупая, без особых претензий.

Приходила утром, готовила ему и подавала завтрак, выполняла его хозяйственные поручения, за которые он давал ей деньги. Когда он уходил на работу, она убиралась, готовила ему ужин — обедал он в кафе.

Потом он как-то, ну типа в шутку, спросил: — какие еще услуги она может оказывать?

— А какие нужно? — спросила она.

— Ну, например, сексуальные — немного оробев от собственной наглости, ответил Иван Афанасьевич.

Она задумалась, помолчала, потом спросила:

— А сколько?

Иван Афанасьевич был щедр, о чем впрочем, потом пожалел:

— Ну, пять тысяч.

— За раз? — спросила она

Сумма ее ошеломила, и с тех пор Иван Афанасьевич вообще не знал проблем.

***

… Из реанимации его забрала дочь. Но повезла его не в дом, а в специально арендованную двух комнатную квартиру, где в одной комнате будет теперь лежать Иван Афанасьевич, в другой — та самая домоправительница, которой дочь втрое подняла зарплату. Этой милой женщине дочь объяснила, что особняк она закрыла и поставила на сигнализацию. Чтобы не провонял лекарствами и говном из-под Ивана Афанасьевича, а то ведь потом его не продашь, да и не нужен теперь отцу такой особняк — его жизненное пространство сузилось до одной койки.

Вздохнув, она утешила даму, что мучиться ей с больным придется не долго — вряд ли он протянет больше года. И дала свой телефон для связи — если что произойдет — звони!

Серый мартовский рассвет продолжал вползать в его комнату и превращаться в день, такой же серый и нерадостный. Ничего не ждал Иван Афанасьевич от этого дня, как и от завтрашнего, послезавтрашнего и сколько еще там будет….

Сейчас проснется в другой комнате и придет его хозяйка, снимет памперс и вольет через трубку в рот какую-то кашу, это и будет его завтрак. Дальше будет такой же обед, опять смена памперса, потом ужин, памперс… Иногда между этим занятием, она что-нибудь ему читала. Не то, что интересовало бы хоть как-то Иван Афанасьевича, а был человек он весьма начитанный, — а то, что читала она сама — в основном любовные романы.

Она прочитала бы ему и то, что ему было интересно, но Иван Афанасьевич не мог ей об этом сказать — язык не шевелился. А в той, до этой жизни они на такие темы никогда не разговаривали. Так, о хозяйстве, на общие темы, да раз в две недели ( за пятерку ) на тему секса.

Теперь то, чем делался секс, валялось в памперсе, и милая женщина без всяких чувств брала его, обтирала и грустно упрятывала в памперс.… И так изо дня в день.

Думал Иван Афанасьевич о многом, но мучительнее всего — об одном. О том, как ему сказать, как чем-нибудь дать понять, кому сколько отдать.

Он знал совершенно точно, что умрет и умрет скоро. И все нажитое за жизнь, уже не нужное ему, а он это все приобрел для себя, пойдет куда-то прахом. Ну, не прахом, конечно, дочери, других наследников нет. Но вот никаких удовлетворенных чувств он от этого не испытывал — чужая была для него.

Маленькая — была своя, все бы отдал ради этих кудряшек, а выросла, уехала — чужая. Да особенно не нужно было ей все это богатство, а для них с мужем — так, небольшая прибавка, да к тому же с хлопотами. Нужно будет получать русскую визу, приезжать хотя бы на месяц, нанимать незнакомого адвоката, да о чтобы не обдурил, законов русских она сроду не знала. Собирать документы, делать какие — то сделки, платить жуткие налоги — она ведь хоть и дочь, но иностранка, вообщем — сто раз подумаешь, прежде чем решиться.

Два случая он помнил. Первый, когда у него был юбилей — пятьдесят лет и он очень звал ее приехать. Хотел погордиться перед гостями, вот, мол, мое главное произведение.

Она не приехала. Позвонила, сказала: — Пап, я пришла за визой в русское консульство, а они работают почему-то до обеда. Я спросила: «Почему до обеда? Ведь сегодня обычный рабочий день?» Знаешь, что они мне ответили? Сказали на чистом русском языке: « Это у вас, у шлюх рабочий день, а у нас восьмое марта!» Знаешь, что? Теперь я пойду за визой в эту страну только когда ты умрешь.!

И второй случай. Он любил, что бы все было сделано, чтобы все лежало в порядке.

Лет пять назад, понимая, что старость — дело такое — можно умереть в один день, он озаботился наследством. Нет проблем. Но часть денег — в валюте — он хранил в банковской ячейке — не доверяя особенно счетам.

Конец ознакомительного фрагмента.