Хроники Януса

Сергей Сиверс, 2022

Писатель видит сны, в которых угадываются события будущего. Какая тайна спрятана в его памяти, может быть загадка будущего кроется в далёком прошлом? Вскоре сон и явь переплетаются, а события принимают драматический оборот. Будущее и прошлое, сны и приметы, наука и мистика, истории людей, любовь и предательство, а также тайный заговор, которой предстоит раскрыть, и многое-многое другое в первой книге трилогии.

II

Марциан

«Карфагенский диверсант был доставлен во Врата Цербера. Я знал, что он бесстрашен, поэтому допрос с пристрастием с помощью галлов-близнецов я оставил на крайний случай. Элий Марциан, один из моих сотрудников, был весьма искусен в дознании. Он умел переманить тех, кто упорствовал, и порой даже самые несговорчивые переходили на нашу сторону. Одной из причин было и наше обещание, скреплённое клятвой богам, не лишать их жизни после требуемых показаний и сокрыть от мести сородичей. Так, без всякого насилия и пыток ему удалось склонить шпиона иллирийского царя Агрона. Царь этот бессовестно лгал нашим послам, что ничего не знает о пиратах в Адриатике. Тогда как из показаний его шпиона не вызывало сомнений, что он не только не знал, но и поощрял их нападать на наши торговые суда. Так же было и с подручным этого карфагенянина, который бежал к нам и всё рассказал о подлом убийстве купцов недалеко от Сицилии. Так же было и с некоторыми другими, где Марциан проявил недюжинный ум и хитрость, сумев склонить их на нашу сторону».

***

Лучи уходящего солнца били скозь решетчатую прорезь, высвечивая яркий жёлтый квадрат на каменном полу в центре. Было душно и сыро.

Внутри находилось трое. Один был тюремным секретарём; он сидел за столом с папирусом и пером в руке, чтобы записывать ход допроса. Другим был Элий Марциан.

Толстая дверь широко распахнулась. Два охранника ввели узника. Гремя кандалами, он медленно прошёл внутрь слегка прихрамывая, бросив недобрый взгляд на дознавателя. Его одежда была грязна и порвана. Один его глаз сильно заплыл, а на голове у правого виска была видна запекшаяся кровь. Его усадили на скамью вдоль стены, закрепив кольца на кандалах в железные пазы к ещё более длинным цепям между камней. После этого охранники удалились.

Марциан приблизился к нему.

— Вижу твоё лицо размалёвано как у карфагенской потаскухи, — заметил он с усмешкой, разглядывая узника.

— Ты, верно, их большой знаток? Сочувствую твоей жене.

— Хочу сказать тебе, это только начало. Тебя уже заждались два галла.

Карфагенянин повернул голову. Он был сильно измучен.

— А где твой начальник?

— Появится, когда ты выложишь мне всё.

Карфагенянин презрительно посмотрел и сплюнул на пол.

— Вы — просто кучка трусливых псов.

— На твоём месте я бы задумался о будущем. Тебе известно как поступают у вас с предателями. Для них ты мертвец уже потому, что попал к нам. Твои родственники будут считаться родственниками предателя до конца жизни.

Пленник усмехнулся.

— Что ты знаешь об этом? Я умру героем. И даже после вашей тюрьмы ни один на моей родине не поверит что воин Решефа — предатель.

— Ты в этом так уверен?

— Как и в том, что ты подохнешь гораздо раньше, чем я выйду отсюда.

— У тебя буйная фантазия, пун, — усмехнулся Марциан.

— Ты ещё вспомнишь мои слова.

Марциан промолчал.

Он несколько раз прошёлся взад-вперёд. Звук от его шагов отдавался слабым эхом в каземате. Луций предупреждал, что этот человек не похож на всех тех, с кем он доселе имел дело. Но Луций, также, знал и о способностях своего дознавателя.

Марциан остановился перед ним.

— Ладно, ответь, если у тебя ещё остались мозги. Ты говоришь словно тебе не стыдно за свою работу. Но так ли это? Так ли хороши твои дела, как ты пытаешься представить? Как ты ни прятался, тебя поймали. Твой человек сдал тебя, и теперь мы знаем кто послал тебя. Мы нашли деньги для проведения диверсий. Ты не достиг своей цели. Ты провалил задание, но раздуваешься словно жаба и говоришь о себе как о герое… Я собью с тебя спесь. Клянусь Марсом, ты расскажешь кого ты нанял, и кто на тебя работал. Потом я узнаю почему твои хозяева хотят войны с нами.

— Как насчёт твоих хозяев?

Марциан вопросительно посмотрел на него.

— Ты что, намекаешь…

— Ты дурак. Вот на что я намекаю. — Узник смотрел насмешливо.

— Ты лжёшь, пун. Тебе не удастся запутать меня.

Карфагенянин скривил губы и отвернулся.

Марциан зашёл к нему с другой стороны:

— Подумай вот о чём. Ты скрыл от своего хозяина, что один из твоей команды сбежал и переметнулся к нам. Так же, как скрыл это от Совета Старейшин. Признать, что твой человек предал тебя было бы позором для тебя. От него мы узнали и про корабль, и ещё много всего. Мы узнали про тех в Карфагене, кто желает c нами войны. Для твоих земляков твой человек погиб, ибо тому, кто тебя нанял, ты солгал, что он был убит тобой…

Он сделал паузу.

— Предположим, я не стану тебя пытать и не позволю тебе сдохнуть. Напротив, я сделаю по-другому. Я поселю тебя в доме под охраной и распространю слух от Рима до Египта, что дал тебе много денег, и за это ты переметнулся к нам. И это был не тот, кто сбежал от тебя, а ты сам — ты сам рассказал нам и про корабль, и про своих хозяев, и уже будучи купленным нами соглядатаем, спасся и, с нашего же ведома, давал показания в Совете. Это мы послали тебя в Карфаген собирать требуемые нам сведения… я передам это через наших людей слово в слово! Твои хозяева возненавидит тебя. Родичи проклянут тебя. В Карфагене тебя ждёт мучительная смерть, если раньше они не наймут убийцу.

Пленник прищурился здоровым глазом:

— Это так ты пытаешься меня переманить, римлянин? Придумай что-то получше. Даже если ты меня оболжешь с ног до головы и тебе поверят, и я не оправдаюсь — я буду рад принять смерть от земляков. Обман рано или поздно выйдет наружу. Но как быть с твоей честью, римлянин? Вы говорите о чести, но сами рыщете как псы и используете малейший случай, чтобы нанести удар в спину, как трусы. Вы используете клевету и подкуп. Так почему с вами не поступать так же… Хватит болтовни. Ты думаешь, я поверю, что ты поступишь так, как говоришь? — Его глаз сверкнул: — Ну, чего ты медлишь? Веди своих истязателей. Только сам никуда не уходи. Стой и смотри на меня не отводя своих глаз. Ты увидишь что такое сила карфагенского духа!

Лицо Марциана перекосилось. Он наклонился к его уху и быстро заговорил:

— Ты хочешь разыграть мне героя, и думаешь я поаплодирую тебе? Я разуверю тебя. Я лишу тебя этого. Не героем, нет, ты будешь лежать вот здесь, на полу в своей моче, потому что ты обмочишься от страха, когда это наступит. Тебе будет стыдно за себя. Ты будешь умолять меня прикончить тебя потому, что не сможешь с этим жить. В одночасье всё твоё тщеславие испарится, и передо мной будет лишь жалкий, вонючий пун, которому опротивела жизнь…

Он понизил голос до полушёпота и продолжил:

— Есть вещи, которые тебе и не снились. Они выше воли человека. У меня есть вещество из которого мне приготовили снадобье. Оно ломает волю как тростинку, какой бы сильной она не была. Человека, выпившего его, трясёт, наконец он падает и становится как мёртвый, а затем оживает. Он оживает, чтобы стать послушным как дрессированный пёс. Компоненты, что там содержатся, проникают в самые мелкие поры тела; они изменяют кровь и меняют удары сердца. Но, что главное, они меняют разум — делают его податливым и мягким как воск, он становится как у младенца, неспособного лгать старшим. Ни один вопрос не останется без правдивого ответа. Ты станешь таким же. Через меня прошли не одни «герои», кичащиеся сильной волей и которые хвалились что не страшатся пыток. Но перед действием этой штуки они бессильны. Они выложили мне всё; рассказали добровольно, рыдая за своё бессилие.

Марциан улыбнулся:

— Это зелье стоит целого состояния. Но ты его достоин. Сегодня тот случай. Выпей это во славу Рима, пун.

Лицо карфагенянина сделалось на миг напряжено. Казалось, он размышлял над словами Марциана. Но затем рассмеялся:

— Придумай-ка что-то получше. Расскажи сказки про волшебное зелье римским малышам.

Марциан распрямил спину и поджал губы.

— Ну что ж.

Открыв дверь, он хлопнул два раза в ладоши. Охранник, стоявший в коридоре, кивнул и вышел. Через минуту он вернулся в сопровождении двух дюжих экзекуторов с суровыми лицами в черных кожаных фартуках и наручах.

Отойдя к столу, Марциан сдернул ткань и взял небольшой стеклянный флакон туго закрытый пробкой. Подойдя к узнику, он демонстративно потряс им перед его глазами. Затем кивнул экзекуторам. Они схватили карфагенянина. Задрав ему голову за волосы, один зажал ему нос. Другой схватил за шею. Узник тут же стал вырываться, неистово мотая головой, но экзекуторы крепко удерживали его. Наконец он, задыхаясь, открыл рот. Тот, что держал пленнику голову, вставил длинную и узкую металлическую воронку ему в рот. Хрипы и гортанные звуки раздались из горла карфагенянина. Марциан открыл флакон и вылил содержимое в воронку. Вслед за этим экзекутор сильно сдавил пальцами горло узника, затем разжал, заставив сделать глотательное движение. Марциан дал знак отпустить его. Они вытянули воронку из его рта и прекратили его держать. Пленник, кашляя и гремя кандалами, упал на колени. Он держался за грудь. Наконец, отдышавшись, сел на пол, прислонившись спиной к скамье.

— Ты… просто жалкий трус, — произнёс он слабым голосом.

Марциан кивнул секретарю. Тот приоткрыл заглушку водяного хронометра. Капли одна за другой устремились в чашу.

Через пару минут пальцы карфагенянина вдрг сжались в судороге, его спина выгнулась. Он закатил глаза и упал. Его начало трясти, словно больного падучей, а изо рта показалась пена. Цепи на его руках и ногах брякали, сопровождая его содрогания. Обильный пот покрыл его тело.

Пока узник лежал на полу, Марциан стоял над ним с торжествующим видом и молча наблюдал, время от времени оборачиваясь на хронометр. Когда уровень воды достиг отметки двадцати минут, судороги узника постепенно стали проходить. Он лежал на боку редко вздрагивая и безучастно глядел в одну точку. Наконец, замер. Казалось, что он умер. Его глаза не моргали. Цвет их вдруг переменился — они стали или, правильнее, вновь стали зелёными. Изощрённое снадобье действовало.

Марциан вышел за дверь и вернулся в сопровождении двоих охранников. Они подняли и посадили узника на скамью. Марциан подошёл ближе.

— Ты слышишь меня? — спросил он.

Тот не отвечал и продолжал смотреть в одну точку.

— С этого момента ты будешь отвечать мне. Ты скажешь мне правду, хочешь ты того или нет.

***

«На следующий день Марциан доложил мне о результатах допроса.

— Ты не поверишь, но я вылил ему в рот всю склянку, и теперь у нас нет снадобья. Больше нет! Обычному хватило бы и трети, но пун оказался очень крепок…

— Я тебя предупреждал.

–… и всё же не настолько, чтобы запретить своему языку говорить мне правду, — продолжил он со смешком. — Я многое узнал. В последний момент пун был готов выложить мне главное, но как-то сумел напрячь последние силы. Я слышал обрывки слов, бессвязное бормотание… а потом он упал без чувств. Мне жаль, Луций. Скоро он придёт в себя. Думаю, близнецы его не сломят. Он, скорее, откусит себе язык, чем расскажет то, что не договорил. Только не подумай, что на этом конец, — поправился он, не желая, чтобы я подумал, что он и в самом деле опустил руки. — Я всё равно узнаю то, что хочу.

— Так что же ты выяснил?

— На основании сведений перебежчика я полагал, что он лишь исполняет волю Аркуда. Оба начинали в Воинах Решефа и хорошо знают друг друга. Но Аркуд продвинулся по службе и высоко взлетел — теперь он правая рука Гамилькара Барки. Это был его замысел устроить провокацию с кораблём и, надо сказать, он добился своего: в Карфагене увидели, что Риму нельзя верить. Вот, взгляни на это. Мне это передал Геласий, он только что вернулся.

Марциан взял со стола свиток и протянул мне.

Геласий был сицилийским купцом и нашим осведомителем. Он неоднократно бывал в Ливии, откуда возил свой товар. В Ливии же сведения ему передавал для нас беглец из Карфагена, когда они пересекались в порту. Этот знатный человек лично пострадал от Гамилькара, и всей душой ненавидел клан Барки. Мы щедро платили ему, и ещё ни разу не раскаялись в этом, ибо сведения, что он передавал нам, были чрезвычайно важны.

Я развернул свиток и, пройдя несколько строк глазами, нашёл в нём то, о чём только что сказал Марциан:

«… и одиннадцатого дня он дал клятву в храме Баал-Хамона в присутствии жрецов и свидетелей, оставаться вечным врагом Риму до скончания дней своих, и просил запомнить его слова, и сказал, что если он сам отступит от этой клятвы из-за малодушия или измены, то пусть понесёт справедливую кару смертью как клятвопреступник от любого из стоящих здесь…

Я отвёл глаза.

— Что это значит?

— Читай дальше.

Я произнёс вслух:

— «Такую же клятву он заставил произнести своего старшего сына Ганнибала. И в скрепление этой клятвы трое римских пленников были принесены в жертву Баал-Хамону».

Я вздохнул и возвратил ему свиток.

— Нам следовало раньше вырвать зубы у этой злой собаки.

— Ещё не всё потеряно.

Я посмотрел на него, желая получить пояснения его слов.

— Семья Барки могущественна. Но есть и те, кто недоволен ими, — сказал Марциан. — Многие из карфагенской знати не хотят новой войны. Они нашли себе вождя. Им стал Ганнон.

— Ганнон? Разве он не устал от политики?

— Если узник не врёт — а он соврал бы в любой другой раз, только не тогда, когда его язык не повиновался ему — то, видно, ещё нет. Род Ганнона так же влиятелен, как и род Барки.

— Хочешь сказать, что нам стоит выйти на него?

— Несомненно, Луций. Несомненно.

— Что ж, об этом стоит подумать.

— Мы бы могли осуществить контакт через Тарент, чтобы не бросать на него тень.

— Только не через Тарент, — предостерёг я. — Там всё продаётся и покупается. Пока мы предоставляем им торговые льготы, они заискивают перед нами и клянутся в дружбе. Но как только пуны высадятся на южном побережье, они забудут все свои клятвы переметнутся к ним.

— Тогда через Египет.

— Это звучит лучше.

Но в следующий момент ко мне вкралось сомнение:

— Если пун верно сказал тебе про Ганнона… я к тому, что может быть, это и правда. Но я знаю, лишь что у Ганнона не меньше интересов чем у Баркидов. Он тоже желает вытеснить нас из Внутреннего моря.

— Но он не хочет с нами войны, Луций. Он за честное соперничество. Споры торговцев не требуют крови.

Я задумался. Затем посмотрел на него и усмехнулся.

— Что-то заставляет тебя усомниться? — спросил Марциан, уловив мои мысли.

— Гм, мы сейчас говорим с тобой так, словно от нас что-то зависит. Мы обсуждаем политику, словно мы с тобой восседаем на Капитолии…

В его глазах блеснуло недоумение.

— Тогда зачем мы делаем нашу работу?

— Мы просто делаем то, что должны делать.

— Почему ты считаешь, что это не будет принято в сенате?

Я пристально посмотрел ему в глаза.

— Друг мой, я слишком хорошо знаю сенат. Они не послушают ни Луция Капитула, ни Элия Марциана, ни префекта, даже если будут самые проверенные сведения. Они послушают того, кто имеет среди них влияние.

— В твоём роду есть двое сенаторов, — сказал Марциан. — Один был консулом и сохраняет большое влияние. Почему бы нам не изложить ему наши соображения, а он донесёт это до ушей остальных?

— Ты говоришь о моём дяде? — спросил я, уточняя имел ли он моего дядю Ветурия Филона.

— О нём. О нём.

Я вздохнул.

— Они зададутся вопросом с какой стати я сказал это дяде, а не моему начальнику. Об этом сначала должен узнать Полониан. Если он одобрит, уже тогда следует пойти с докладом к претору. Тебе ли этого не знать. Если же советник Капитул не доверяет компетенции претора, назначенному сенатом, а доверяет своему дяде, значит его дядя желает оказать протекцию племяннику. Так они сочтут. Существуют исключение из правил — например, при военном положении. Но теперь не война.

Я сделал паузу и продолжил:

— Мой поступок не одобрят. Это первое. Второе. Даже если предположить, что мы выйдем на них через дядю, и они рассмотрят это, на Капитолии есть группы с разными полномочиями. Внешнюю политику представляют два десятка сенаторов, и внутри них нет единства. Если они узнают, о чём мы здесь говорим, принять решение займёт время, а действовать нужно быстро. Наконец, третье и самое главное. Мой дядя был консулом, но у него есть завистники. Они убедили его провести Марка Салинатора, которого уличили в растрате казны, а затем изгнали из Рима — это сделали те же, кто рекомендовал его моему дяде, чтобы потом бессовестно обвинить его.

Я вздохнул и сделал паузу.

— Послушай, дело не в том, что сведения, которые мы передадим, будут важны. Дело в том, от кого они исходят. Они исходят из тайной службы, которую возглавляет его племянник. Так они подумают.

Взгляд Марциана отражал досаду.

— Так что же мы можем сделать?

Я усмехнулся:

— А разве мы прежде не поступали так, как считали нужным?

— Да-да, Луций. Ты совершенно прав. — Он кивнул.

— Тогда вернёмся к допросу, — сказал я. — Я прочёл в свитке, что Гамилькар поклялся оставаться врагом Рима всю жизнь и заставил старшего сына принести такую же клятву.

— Да, это так.

— Почему лишь старшего, а не ещё двух других?

— Я задал этот вопрос узнику. Он ответил, что их жрецы получили откровение, что именно Ганнибал отомстит Риму. Кроме их откровений, ходят слухи, что этот юноша необычайно одарён военным талантом. Он уже имел опыт в битвах и командовал войском. Он использует необычную тактику и особые тренировки для воинов. Он, также, переоснастил армию, убедив их использовать новое оружие и доспехи. Говорят, он сам их придумал и передал мастерам чертежи. Также, он привёз в Карфаген семерых мидян, которые учат как использовать в бою слонов. Ганнибал трижды участвовал в сражениях с ливийцами и наголову разгромил их вдвое меньшим числом. Вот почему Риму следует опасаться именно его.

— Риму следует опасаться их всех, — поправил я.

— Конечно, их всех, — согласился Марциан. — Теперь у них в политике зыбкое равновесие. Если Ганнон соберёт достаточно сторонников, он сможет противостоять Барке. Если нет, вероятность войны усилится многократно. Но я нахожу…

— Говори.

— Я патриот, Луций, но я нахожу, что мы не готовы к ней, — добавил он осторожно.

— Не ты один находишь это, — проявил я солидарность вполголоса.

— Но из ответа узника у меня сложилось мнение, что не всё так просто, — прибавил он с озабоченным видом.

— На что же ты намекаешь?

— Мне кажется, не только Карфаген заинтересован в войне с нами.

— Конечно же нет. Есть ещё Македония, Нумидия, галлы, многие другие….

— Я не это имел в виду, — сказал Марциан. — Из его ответов я понял, что нити тянутся ещё от нас…

Я удивлённо посмотрел на него.

— Не хочешь ли ты сказать… — пытался я предвосхитить его догадку.

— Нет-нет, это всего лишь моё предположение, — не стал пояснять он. — Просто одна его фраза показалась мне загадочной. Он тогда почти выдохся и с трудом отвечал на мои вопросы. Когда я спросил его о врагах Рима, он ответил буквально следующее: «здесь есть другие, внутри и снаружи». Так вот и сказал. Я вспомнил об этой фразе уже после допроса. Она не выходит у меня из головы.

— После допроса?

— Дело в тот, что, слыша мой вопрос на латинском, он ответил на своём языке, — пояснил Марциан.

— Почему?

— Я связываю это с действием снадобья. Я запомнил эту фразу слово-в-слово, и даже записал. Потом я просил перевести тех, кто знает язык пунов. Фраза на их языке звучит так: drahe rin melhura shrent'am, и означает то, что я и сказал тебе: здесь есть другие, внутри и снаружи. Однако мне сказали, что в зависимости от смысла она может быть переведена и так: здесь есть другие, кто ни внутри, ни снаружи. Это меняет смысл, Луций. То есть, есть какая-то третья сила.

— Очевидно, он бредил.

–Допускаю. Но он повторял это много раз как заклинание. Не думаю, что он был в состоянии лгать мне. Значит, это глубоко сидит его голове.

— Ни внутри, ни снаружи… гм, странно. Кто же это?

Мы глядели друг на друга. Элий Марциан молчал.

Я задумался.

— Кажется, я начинаю лучше понимать смысл тех слов, — вспомнив тот случай, произнёс я.

— Ты о том, что услышал сейчас?

— Нет-нет, я о других его словах. Я услышал их, когда взял его в таверне. Он, уходя, бросил мне очень странную фразу. Сказал что «мы куклы в их игре».

— Что это значит?

— Я и сам бы не прочь выяснить что это значит.

Кажется, Марциан ещё что-то вспомнил:

— Прими к сведению вот что, — сказал он. — Поводом для военных действий будет их высадка в Испании, якобы для защиты колонистов. Аркуд уже послал подстрекателей возмущать народ.

Последнее было очень важным известием. Однако мне нужно было уходить.

— Продолжай допрос. Мы должны распутать этот клубок.

— Мы сделаем это, Луций.

Я собрался было уйти, но захотел выяснить ещё одну вещь.

— Скажи, в тот самый последний момент, когда он упёрся, о чём ты спросил его?

Марциан задумался.

— Имя. Он упёрся на имени одного человека. Я просил назвать его имя, на котором он запнулся. Этот человек больше чем Аркуд заинтересован в войне. Он сказал, что тайно встречался с ним и получал от него инструкции. Он хотел его назвать, но боролся с собой. Я тряс его, я кричал: «имя, говори имя!». Он открыл рот, шлёпал губами…но в последний момент как-то сумел напрячь всю свою волю. Это отняло у него последние силы. После этого он закатил глаза и упал без чувств.

***

На следующий день узник пришёл в себя и стал прежним. Конечно же, он не помнил что говорил под действием «снадобья правды», и поначалу думая, что мы его дурачим, вёл себя нарочито дерзко — но до того лишь момента, пока Марциан не раскрыл свиток с протоколом допроса и зачитал его собственные слова; а в них всё то, что тот не сказал бы даже под страшными пытками. Слыша про тайны, которые он добровольно выдал своим врагам, узник приуныл. Дерзкий вид с его лица исчез и теперь, поникши, он сидел и молча глядел в пол. По нему было видно, что он опасается повторного допроса с использованием снадобья. Которого, впрочем, у нас уже не было. Он молчал, но мы догадывались, что внутри он весь кипит от злости на себя. Марциан, увы, так и не узнал главного имени — того, кто помимо Аркуда, отдавал инструкции. Однако он, желая больше подавить его волю, нарочно сказал карфагенянину, что услышал тогда всё, что хотел…

Третий допрос, однако, мало к чему привёл. Карфагенянин, обозлённый на нас (и в не малой степени на себя самого), вёл себя как никогда дерзко и сыпал проклятиями. Похоже, он догадался, что снадобье у нас закончилось. Из его поведения Марциан вывел, что он вёл себя так желая вызвать наш гнев и надеясь, чтобы мы его поскорее убили — ак, вероятно, он хотел умереть с честью, наказав самого себя за то, что проговорился. Но Марциан не поддался на его уловку.

Здесь я чуть от повествования.

Считается, что мудрость — удел стариков повидавших жизнь. Посему, о собственной мудрости (разве что о её начатках?) я сказать не решусь, хотя за свою недолгую жизнь мне довелось многое пережить и немало повидать. Так, я заметил, что знание людей напрямую зависит от знания самого себя — как и то, что настоящая мудрость не приемлет однозначных суждений. Ещё есть одна вещь, о которой я размышлял как о непреложной. Например, если что-то идёт очень хорошо и вскоре даёт плоды, то затем, как правило, всегда будет препятствие или подвох; всегда последует то, что осложнит тебе жизнь и умерит твою радость. Говоря это, я исхожу из своего опыта, хотя слышал похожее и от других. Вот почему, я выработал в себе привычку относиться безучастно к неожиданной удаче. Потому, что почти всегда вслед за ней — по крайней мере, это стало верно для меня — придёт неудача; непременно случится то, что всё испортит. Я стараюсь сдерживать радость. Хотя, признаюсь, что истинную радость нелегко сдержать. Возможно, вот так боги напоминают о себе, исправляя собственные ошибки в нас, и этим же дают понять чтобы мы, будучи несовершенны, знали своё место. Это игры богов. Возможно, так они просто развлекаются: нарочно чередуют радость и горе, наблюдая как мы справимся от перепада чувств — как развлекается ребёнок: засыпая песком жука и с интересом глядя как тот выберется… чтобы засыпать вновь.

Я сделал отступление это совсем неслучайно, а предваряя продолжение истории. Потому что вскоре произошло то, что весьма омрачило наш успех.

Придя во Врата Цербера на следующий день, Марциан не обнаружил в шкафу протокол с первым допросом. Поиски свитка ни к чему не привели. Все протоколы допросов хранились в его кабинете закрытым на замок. Это сложный замок, и ключ от него — штырь с множеством несимметрично сделанных прорезей — было непросто изготовить. И этот ключ был только у него. Каждый раз Марциан открывал кабинет ранним утром, как только появлялся во Вратах, и закрывал, когда уходил. Коридор, где был расположен кабинет, охранялся, а охранники были взятыми на службу по рекомендациям. Зная всех их почти поимённо, я тут же отмёл версии об их небрежности. Это была намеренная кража. Это, также, означало, что в Риме под самым нашим носом в самой закрытой тюрьме орудуют агенты врага.

Тщательно поразмыслив и перебрав все подозрения кто бы это мог сделать, мы остановились на тюремном секретаре. Он был последний, кто заходит в кабинет Марциана, чтобы положить свиток в шкаф. Сам же секретарь являлся дальним родственником префекта, и был взят на работу во Врата Цербера по личной рекомендации Полониана. Подозревать его означало бы не доверять префекту. Впрочем, он мог и не знать что он за человек. Подозревать же самого Марциана было равносильно мне подозревать самого себя.

… После этого мы вызвали секретаря и здорово его припугнули. Он поклялся жизнью, что в тот день положил свиток в шкаф и сразу вышел. Мы выслушали его, и не могли ничего на это возразить, ибо не могли с уверенностью утверждать обратное. Но, на всякий случай, решили отстранить его от записи допросов и делопроизводства до завершения расследования.

Марциан продолжил допросы. Зная уже многое, он собирался сыграть на уязвлённой гордости пуна. Если будет видно, что «карфагенский дух» поколеблен, финальная часть отводилась мне. Я собирался воззвать лишь к холодному расчёту и принятию неизбежного, так как знал, что он вряд ли переметнётся к нам. Я скажу ему, что живым он отсюда не уйдет, но у него есть выбор как умереть: позорно распятым на кресте, когда его тело будут заживо пожирать черви, либо от меча как солдат и похоронен согласно их обряду. Главное, к чему я собирался воззвать — к его чувству долга. Я скажу, что его использовали негодяи и лжецы, потому что всё будет не так, как хочет Аркуд; и зачем он, будучи человеком твёрдой воли, согласился быть «куклой в их игре», хотя у него есть выбор. И что от новой войны не выиграет никто».

Трезубец Нептуна

На город опустилась ночь.

Его голова была тяжела. Он чувствовал усталость, но пребывал в приподнятом настроении от чувства исполненного долга. Потому что сегодня он распутал весьма сложный клубок.

Советник Элий Марциан шёл быстрым шагом.

Завтра он доложит Луцию. Он нарисует схему, прочертит линии от одних к другим и расскажет про все их связи. Он назовёт заказчиков диверсий, причём в этом списке всплывут неожиданные имена. После случая с потерей протокола и внутренним расследованием, он больше не прибегал к услугам секретаря и держал всё в голове.

Улицы были пустынны.

Он миновал «Коней Диомеда», одного из пяти возничих дворов в городе. Когда он задерживался допоздна, то иногда пользовался их услугами. Во Вратах Цербера находился конь на всякий неотложный случай, только почему-то сегодня он захворал…

Он любил ходить пешком. Ясная луна и бодрящий ночной воздух сегодня вполне к этому располагали. Его дом находился в двух милях от места службы.

Элий Марциан прошёл уже половину пути и теперь находился на пересечении Второго и Третьего дистриктов, где-то между Викус Куриа и Викус Бублариа. Оттуда он свернул в сторону Ремова Ключа, желая сократить путь.

… Минуя тёмный переулок, он краем глаза заметил, как из него показались два человека и молча последовали за ним. Шли они не так быстро, оставаясь на расстоянии примерно двадцати шагов от него. Марциан ускорил шаг. Пройдя ещё примерно сто шагов, он оглянулся. Никого сзади не было. Он выдохнул. Он подумал, что рано или поздно эта работа превратит его в мнительного безумца…

Теперь он находился недалеко от храма Весты, откуда до дома оставалось совсем чуть-чуть. Дома его ждала супруга и трое детей в возрасте от четырёх до одиннадцати лет. Вернее, не дождавшись, все они уже крепко спали.

Подул мягкий юго-восточный ветер. В нос ударил запах печёной рыбы, приправленной травами. Запах доносился из «Трезубца Нептуна», харчевни на Палатине открытой круглые сутки. Пообедать сегодня не удалось, да и завтрак был лёгкий. Запах жареной рыбы сильнее заставил почувствовать голод.

***

Отворив дверь, он увидел за прилавком пожилого хозяина и слугу. Из посетителей он заметил лишь невысокого рябого мужчину средних лет.

Марциан устало присел за стол и сделал знак.

Когда слуга приблизился, он заказал себе порцию рыбы c зеленью, хлеба и вина.

Рыба показалась ему вкусной, хотя чуть сыроватой. Неспешно поглощая пищу, он думал о завтрашнем дне. Из обрывков фраз, сказанных узником в забытьи, а, также, из сведений пришедших из Египта, он с большой вероятностью завтра будет готов назвать имя. Имя таинственного второго человека, который помимо Аркуда тесно связан со сторонниками войны. То, что он скажет, может вызвать взрыв в обществе. Но люди обязаны знать правду.

… Советник Элий Марциан отвлёкся от мыслей.

Дверь отворилась — и в «Трезубец Нептуна» вошли двое незнакомцев. Оба были в коротких плащах поверх туник. Один был с чёрными длинными волосами, со смуглым лицом и щетиной на щеках, при этом хорошо сложён. Другой был с короткими рыжими волосами, чуть повыше и более плотной комплекции. Чуть постояв, они подсели к Марциану — один напротив, а другой рядом с ним, хотя соседний стол был свободен. Это показалось ему странно. Он отложил тарелку и поочерёдно внимательно поглядел на того и другого. Они тоже глядели на него и молчали. Ещё через минуту дверь снова отворилась. В харчевню вошёл третий, ещё один человек в плаще. Лицо его было закрыто капюшоном. Не говоря ни слова, он прошёл внутрь и сел на лавку вдоль стены.

***

«Стояла глубокая ночь, когда меня разбудил цокот лошадиных копыт, доносившийся с улицы и, вслед за этим, частый громкий стук кованого кольца о ворота. Я прислушался. Ворота во дворе скрипнули. Я услышал громкие голоса внутри дома и рывком поднялся с кровати. Спешно одевшись, я вышел из комнаты и проследовал в атриум. Навстречу мне быстрыми шагами уже приближался Геллий. С ним был офицер из городской охраны, которых сопровождал мой распорядитель дома с факелом. У всех были крайне встревоженные лица. Геллий был с мечом и в латах.

После того как Геллий мне всё рассказал, я был настолько потрясён, что не мог вымолвить ни слова. Чуть оправившись, я тут же приказал Порциру седлать коня…

Мы прошли внутрь. Стол был подвинут в центр. Вокруг стола я заметил Атилия, Каллиста и Непота, уже прибывших сюда, а, также, патрульного офицера из префектуры.

Увидев как я подхожу, они расступились.

На столе лежал он. Его одежда была в крови. Он был мёртв.

***

Мы начали допросы с трактирщика. Вот что он нам описал.

Ближе к полуночи в харчевне появился Марциан. Он заказал ужин. Спустя некоторое время, в харчевню пришли двое других. Судя по одежде и манерам, из простолюдинов. Они заказали рыбы, маслин и вина. Эти двое подсели за стол к Марциану. Им просто хотелось поболтать. Они что-то его спросили. Марциан ответил. Постепенно беседа завязалась. Со слов трактирщика, они стали обсуждать результаты последних скачек. Марциан был в курсе, так как, со слов трактирщика, сказал, что посещал ристалища и делал ставки. Двое пришедших доели рыбу и допили вино. Затем попросили ещё кувшин. Они предложили Марциану выпить за здоровье какого-то наездника. Марциан присоединился к их тосту. Теперь они вели громкую беседу на тему следующих скачек. Марциан заявил, что ему всегда благоволит Фортуна и он, делая ставки, много раз угадывал победителя. Рыжий счёл это бахвальством и произнёс что-то вроде «если Фортуна благоволит тебе в одном, то должна благоволить в другом, или ты просто хвастун» и предложил это проверить на игре в кости. Его реплика показалась Марциану обидной, и он согласился. Первый вынул кости и предложил делать ставки. Марциан вытащил кошель с монетами. Так они стали играть. Они играли довольно долго и заказали новый кувшин вина. Марциану не везло, он проигрывал. Тот, кто играл, сказал трактирщик, постоянно поддразнивал Марциана с каждой проигранной монетой. Он забирал монету, смеялся и, тыкая пальцем на чеканку, приговаривал: «видишь, Фортуна выгравировала здесь моё имя!». Все были уже изрядно пьяны. Когда Марциан снова проиграл и услышал очередную насмешку то, взбешённый, вдруг бросился на него. Повалив, его на пол, он начал его душить. У того, кого он повалил, был нож у пояса. Ему удалось выхватить нож и нанести Марциану удары. Затем он сбросил Марциана на пол и вскочил на ноги. Оба, напуганные случившимся, ринулись к двери и убежали.

Таковы были показания трактирщика. Два других свидетеля рассказали то же самое почти что слово в слово.

Всё, что мы услышали о произошедшем, по меньшей мере, озадачило нас. Мало того, что их показания были одинаковыми вплоть до мелочей — они плохо соотносились с тем, что мы знали о нашем друге. Например, Марциан никогда не говорил, что делал ставки на конных состязаниях. Или никто из нас ранее не замечал его в пристрастии к вину, не говоря про игру в кости. Бывало, что по какому-то поводу мы собирались и пили, но это было нечасто. При этом он был самым умеренным из нас. Зная его характер и чувство долга, трудно вообразить, что он стал бы пить и играть в кости накануне напряжённого дня. А уж вывести его из себя, чтобы душить кого-то из-за нескольких проигранных монет, это вообще не укладывалось в голове…

Следующим пунктом, заставившим нас усомниться в его показаниях, были следы от ран на теле. Все трое сказали, что убийца выхватил нож и, говоря о ноже, описали его как нож пастуший или нож мясника, что носит всякий сброд. Но подобные ножи не оставляют таких следов. По характеру ран мы определили, что это был кинжал. Лезвие кинжала было длинным и узким. Первый удар был нанесён справа в подреберье в область печени. Второйй удар был нанесён очень точно в сонную артерию, что вызвало большую кровопотерю. В пьяной драке весьма трудно рассчитать точность удара. Две раны на теле нашего друга не были похожи на пьяную поножовщину. Это был почерк тренированного убийцы.

Сопоставив всё это, мы поняли, что свидетели лгали нам. И по тому, что они лгали нам в совпадающих мелочах, мы вывели, что их научили так лгать.

Район был немедленно оцеплен. Однако поиски по горячи следам с привлечением собак не дали нужных результатов. Зато дали пищу для сплетен и кривотолков среди знати, живущей здесь. Что же до свидетелей, никто из них не напоминал сообщников убийц, ибо у всех была работа, семьи и жизнь без преступных деяний. Но, учитывая особенность преступления, мы допускали, что и среди них мог быть убийца. Поэтому до конца расследования все трое были задержаны и отправлены в тюрьму Карсер Туллианум.

… Мы продолжили допросы. Среди свидетелей был некий торговец рыбой, поставлявший её в таверну. Им лично занялся Геллий. Показания этого человека и во время первого допроса вызывали подозрения: торговец запинался, постоянно поправлял себя, а глаза его бегали, словно он что-то недоговаривал. Во время второго допроса Геллий прямо уличил его в лжесвидетельстве, когда снова попросил описать момент убийства. Тот повторил, что сидел и видел как убийца наносит удары ножом. Тогда Геллий подметил, что тот сидел сзади и правее от них — а именно там он и сидел — и видеть, что они упали на пол, никак не мог из-за выступа в стене, в отличие от трактирщика и его слуги, которые стояли за прилавком и которые могли это видеть. Такое несоответствие смутило торговца. Геллий же, уцепившись за это, перешёл в наступление. С суровым лицом он схватил его за шею и припёр к стене.

— Отвечай как было на самом деле, — пригрозил он.

— Я ничего не знаю, я просто поставляю рыбу в харчевню, — испуганно бормотал торговец.

— Не ври мне, или пожалеешь!

— Клянусь, я сказал тебе то, что видел…

— Лжёшь! — Геллий надавил предплечьем на его шею.

— Я говорю правду! — взмолился он, задыхаясь.

— Дело твоё.

Геллий разжал пальцы. Затем вытянул меч из ножен к вящему ужасу торговца.

— Если ты лжёшь, ты соучастник. Если ты соучастник гибели римского советника, ты враг Рима. Если ты враг Рима. Я имею право убить тебя прямо сейчас. Говори или, клянусь всеми богами, твоё тело завтра выловят в Тибре!

Торговец рыбой упал на колени.

— Сжалься, советник. Они убьют мою семью!

— Нет, это прежде я убью тебя как их пособника.

— О нет, прошу тебя. — Он беззвучно заплакал.

–…Но если ты скажешь мне правду, я прикажу охранять тебя и твою семью.

Услышав это, торговец поднял голову. Затем поднялся с колен с надеждой посмотрел на Геллия. Геллий кивнул ему на стул. Тот присел. Геллий вложил меч в ножны и присел рядом, приготовившись слушать.

Торговец сильно волновался.

— Я правда могу тебе верить, что моя семья получит защиту? — спросил он с тревогой в голосе.

— Как и ты сам. Даю тебе слово.

Он налил ему воды.

— Это они научили тебя так говорить?

— Да, советник. Нас двоих.

Торговец залпом выпил воду, поставил кружку и вытер губы.

— Двоих? Как насчёт этого малого, слуги трактирщика? — спросил Гелий.

Торговец оглянулся по сторонам.

— Этот слуга — их человек, — полушёпотом сказал он. — Он сообщит им если почует, что я сказал правду.

— Откуда тебе известно, что он — их человек?

— Мне это неизвестно, советник, но я так думаю. Я видел, как тот, что в длинном плаще, подозвал его и они удалились для разговора.

Геллий вскинул брови.

— О ком в длинном плаще ты говоришь?

— Здесь был третий. Он пришёл спустя время, после того как вошли эти двое. Я говорю правду.

Геллий промолчал, подозрительно посмотрев на него.

— Если ты действительно говоришь правду, тебе нечего бояться. Но если ты лжёшь…

— Нет, я не лгу тебе.

— Ладно. Что было дальше?

Торговец снова налил воды в кружку и отпил из неё.

— Как я сказал, в харчевню пришёл третий — тип в плаще с капюшоном на голове. За всё время он не проронил ни слова. Он сидел в углу, молча наблюдая за двоими. Теми двоими, которые пришли раньше и подсели к вашему человеку, пытаясь его разговорить. Но он не хотел говорить. Мы почувствовали неладно, когда человек в плаще встал и направился к выходу. Но он не собирался уходить, а лишь задвинул засов с внутренней стороны.

— Ты видел его лицо?

— Нет, он так и не снял капюшона. Но когда он встал ближе к огню, я заметил длинный шрам на правой щеке, вот здесь… — и он прочертил пальцем по своей скуле.

Некая догадка блеснула в глазах Геллия. Он нахмурился, что-то вспомнил и задумался.

Он кивнул торговцу, давая знак продолжать.

— Это правда, я сидел чуть сзади справа, и не мог видеть вашего друга, — начал тот, — я лишь видел одного из двоих пришедших — того, что сидел за столом напротив него. У него было смуглое лицо и длинные волосы, и когда он поднялся, его волосы колыхнулись — и я заметил, как с правой стороны… вот здесь… у него не было уха…то есть, оно было отсечено. Он сидел боком ко мне. Я просто ел, когда услышал шум. Затем увидел, как смуглый быстро вскочил, и в его руке что-то блеснуло. Я тут же поднялся с места и выбежал посмотреть. Тут я увидел, как другой, рыжеволосый, держит вашего товарища сзади. Всё произошло быстро. Никакой драки не было. Смуглый ударил его кинжалом сначала вот так… Когда ваш человек схватился за бок от боли и сел на скамью, он снова ударил его в шею, вот сюда ближе к ключице… — и он показал в область сонной артерии. — У вашего друга брызнула струя крови. Он быстро слабел и так и не смог подняться. Он опустил голову на стол и замер. Мы были очень напуганы.

Лицо Геллия было спокойно, хотя внутри всё кипело.

— Продолжай, — сказал он.

— Тот, третий в длинном плаще встал, раскрыл плащ — и мы увидели меч. Он выхватил меч и подошёл к трактирщику. Схватив его за руку, он прижал её к прилавку и размахнулся, намереваясь отсечь ему кисть. Я не успел опомниться. Рыжеволосый был силен, он схватил сзади меня за руки, а смуглый приставил кинжал к моему горлу. Трактирщик завопил. Человек в плаще ударил мечом рядом с его рукой и разрубил доску. Затем швырнул трактирщика в угол и сказал что отрубит ему обе руки, а затем и голову, если он проболтается. И что если наши семьи хотят жить, мы должны говорить так, как он скажет. Клянусь тебе, это правда. И пусть Юпитер покарает меня, если я солгал тебе хоть в чём-то.

— Это всё, тебе нечего добавить?

Торговец задумался.

— Я слышал одну историю о купце, жившем в Первом Дистрикте, который разбогател на продаже персидских тканей. Но вскоре выяснилось, что они из Карфагена. Они ввозились в обход запрета. Вскоре его обман обнаружился и его судили. Суд был закрытым, и он там назвал неких людей. После этого его нашли убитым в притоне, хотя все, кто знал его, утверждали, что он не посещает притоны. Ходили слухи, что убил его некий вольноотпущенник, который работает на знатного человека. Это страшные люди, их боится весь Рим. Глядя на того со шрамом, я подумал об этом. Мне стало не по себе, — добавил он.

Геллий знал эту историю, которая случилась два года назад. Он вздохнул.

— Теперь я вижу, что ты — честный человек и любишь свою семью.

— Да, советник, это так. Помни, что ты обещал мне.

Геллий встал и направился к двери. Стукнув в неё три раза и отошёл. Дверь открылась и внутрь вошли два рослых стражника.

— Связать мерзавца и приготовить к отправке во Врата Цербера! — приказал он.

— Наконец-то! — потирая руки усмехнулся стражник. — Там тебе живо развяжут язык.

— Думал, мы не расколем тебя, ублюдок? — прибавил другой.

Торговец обомлел. Он испуганно поглядел на Геллия:

— За что? Cжалься, я сказал тебе правду. Я простой человек. Ты дал мне слово!

Геллий отвернулся.

— О, горе мне. О, мои бедные дети! — запричитал торговец.

Надсмотрщики крепко связали его. Геллий приказал усадить его на скамью, а самим удалиться.

Он подошёл к двери и, прислушавшись, плотно прикрыл её. Затем повернулся к нему.

— Я держу слово и приставлю людей к твоей семье. Это будет незаметно для них. Но ты должен помочь нам. Ты слышишь меня?

Тот не отвечал.

— Отныне для всех остальных ты — убийца римского советника, — продолжил Геллий. — Пусть настоящие убийцы поверят, что им удалось нас одурачить. Так мы быстрее нападём на их след…

Торговец поднял голову.

— Ты играешь со мной, — произнёс он сокрушённо. — Моя жизнь ничего для тебя не значит. Как я могу тебе верить?

— Я не убийца и не бандит. Я наделён властью, но я такой же гражданин, как ты.

— Почему я?

— Потому, что так нужно. Так мы быстрее их найдём. Именно во Вратах Цербера я гарантирую тебе безопасность. В этой тюрьме у них могут быть свои люди. Я могу отпустить тебя, но тогда я не поручусь за твою жизнь. Жизнь хозяина харчевни тоже в опасности. Но тебе решать.

— Есть ли у меня выбор? — c отчаянием в голосе произнёс торговец.

— Думаю, что нет.

О способностях пауков

Однажды, когда я был совсем мал, я заметил в саду большого паука величиной со здоровенный орех. Я не знал что это. Вид его был мне крайне неприятен; он внушал мне страх и любопытство одновременно. Хотя, как всякому ребёнку, пожалуй, больше любопытство, чем страх. Я тут же протянул руку, намереваясь дотронуться до него. Но тут же услышал строгий окрик. Мой дед вовремя одёрнул меня. «Non tangere, aranea est!» строго предупредил он. Затем подхватил меня на руки и, показав пальцем, сказал, что укус этого паука ядовит и у меня будет болеть рука. Потом дед рассказал мне о способностях пауков, главным образом, об их умении плести сеть для ловли добычи, добавив, что пауки всегда делают запасы еды впрок. Я спросил как паук плетёт сеть. «B его чреве созревает жидкость подобно молоку в чреве коровы, — был ответ. — Когда настаёт время, она появляется наружу и твердеет как остывший сахар. Паук вытягивает из неё нити». Я был удивлён как такое возможно. Это мне казалось волшебством. «Паук что, волшебник?» недоуменно спросил я. Дед опустил меня на землю. — «Нет. Просто боги дали ему такую способность. Хотя, думаю, все пауки смышлёные». После его слов я стал считать пауков едва ли не умнее людей. Потом я спросил деда для чего паукам столько ног. Дед прищурился: «скажи, а ты бы смог одновременно стоять, вытягивать нить и плести сеть, если бы у тебя было только две ноги? » сказал он и подтолкнул меня. Я упал и растянулся на траве, а он рассмеялся.

***

Вскоре мы поняли, что это подлое убийство тщательно планировалось, но оттягивалось до последнего, так как не было известно как Марциан будет действовать дальше. Только когда они удостоверились, что он вот-вот представит доклад, они решились на это. То, что некто снабдил их информацией, стало для нас совершенно очевидно — так же очевидно, как то, что у диверсанта в Риме остались сообщники. Местные они, или пришлые нам следовало выяснить.

Убийцы знали, что наш товарищ допоздна засиживался во Вратах, и знали, что нередко возвращался пешком, идя лишь по определённым улицам. Фосулла, тёмная улочка недалеко от Викус Селена, была выбрана идеальным местом преступления. Каллист опросил людей. Одна женщина сообщила, что слышала подозрительный шум и голоса. Другой проснулся, услышав собачий лай. Выглянув в окно увидел нескольких людей в плащах. Там, видно, негодяи поджидали его, но что-то пошло не так. Они не могли предусмотреть, что Марциан свернёт в харчевню. Так как он изменил план, им тоже пришлось менять свои планы. В «Трезубце» же, некстати для них, оказались лишние свидетели. Кто-то спросит: почему же они оставили улики, не убив остальных? Я не знаю почему, но, думаю, четыре убийства (вместе с Марцианом) было бы слишком для этого места как на Палатин, где проживала знать, располагалась четыре посольства и стояло два храма. Четверо за ночь было бы вызовом римскому правопорядку, а через него — общественности. Убийцы же, действуя не от себя, а будучи наняты кем-то важным, не хотели лишнего шума.

Поскольку Марциан вдруг изменил путь, дальше тянуть им было нельзя. «Трезубец» был последним местом для этого, сделай они это позже — их бы заметили, и ускользнуть было бы трудно. В самой же харчевне они тоже торопились потому, что ближе к утру туда могли нагрянуть патрульные, которые заходят сюда с Викус Селена перекусить…

После убийства их главарём была спешно состряпана байка с пьяной поножовщиной по вине Марциана, чтобы бросить тень на нашего друга.

Я прежде сказал о сомнениях насчёт тюремного секретаря. В день убийства он был допрошен и отпущен домой. Но на следующий день он не вышел на работу. Я отдал приказ срочно его разыскать. Увы, тщетно. Его не нашли. Он пропал, и никто его так и не видел. Люди, посланные к нему в дом, так же не нашли его там. Его исчезновение было весьма подозрительно. В тот же день у меня состоялся разговор с префектом, где я высказал ему подозрения относительно его дальнего родственника. Префект Полониан, к его чести, отнёсся к ним весьма серьёзно и обещал приложить все усилия, чтобы помочь мне в поисках… деликатно, однако, прибавив, что чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.

Вскоре у нас появились новые улики, доказывающие, что исчезновение секретаря было неслучайно. Это больше укрепило наши подозрения (помимо пропажи свитка с допросом) в прямой причастности этого человека к гибели нашего товарища.

Во-первых, я припомнил, что где-то пять дней назад я разговаривал с Марцианом, а секретарь как бы случайно прислушивается к нашей беседе. Марциан же мне тогда сообщал, что доклад вот-вот будет готов. Другим обстоятельством было то, что к вечеру накануне его гибели, конь для срочных поездок, припасённый во Вратах на разный непредвиденный случай, вдруг захворал. Обнаружилось, что захворал неслучайно: конюх увидел на его правом бедре глубокую царапину, вокруг которой ползла чернота — кончик острого предмета, которым была нанесена царапина, явно был смочен какой-то отравой. При допросе караульных один из них обмолвился, что случайно заметил, как секретарь выходил из конюшни. Это были серьёзные улики; это указывало, что убийцы хотели исключить возможность Марциану воспользоваться лошадью.

Нам предстояло срочно найти секретаря. Мы не знали прячется ли он, или уже лежит мёртвый под мостом с перерезанным горлом как человек, который сделал свою работу и теперь был ненужен. Чем дольше длились его поиски, тем больше мы склонялись ко второму. Хотя, по большому счёту, этот человек он был просто орудием. Кто были те, кто склонил его, вот что требовалось выяснить… Мои подозрения, однако, не пали на префекта. Интуиция подсказывала мне, что он тут совсем причём. Он был сильно обеспокоен своей репутацией, ибо обнародуй мы это, это грозило бы ему неминуемым скандалом. Маний Полониан был достойным человеком, с которым мы ни разу не испытывали трений за все годы службы. Он попросту мог не знать кто его дальний родственник.

Всё, что Геллий провернул с торговцем рыбой — то есть, намерение выдать его за убийцу — было сделано без моего ведома. В оправдание Геллий сказал, что тогда его просто «озарило», и он не мог терять время. Я сначала упрекнул его, но затем увидел, что эта ложь во спасение может принести результат. Тем не менее, я сказал ему впредь не делать ничего подобного, без совета со мной.

Мы уличили трактирщика и его слугу во лжи и пригрозили наказать за лжесвидетельство. Они были сильно испуганы. Мы сказали, что лучшим наказанием трактирщику за малодушие будет жизнь в страхе: мы выпускаем его и не предоставим ему защиты. Слугу же трактирщика мы придержали, опираясь на показания торговца, что он как-то мог быть связан с убийцами Марциана — до выяснения истины.

***

Прошёл сильный дождь. Я сидел в саду у того же самого места, как и в детстве.

Между ветвей я заметил натянутую паутину, но не заметил её хозяина, который определённо затаился где-то в листве или в ветвях. Возможно, паук тоже видел меня, хотя, говорят, что пауки плохо видят. Я знал, что век пауков короток: там не тот паук, которого я наблюдал в детстве, а его правнук или пра-правнук.

Поднялся ветер. Прозрачные капли висели на паутине и дрожали. Паук, несомненно, знал как дрожат нити от ветра или дождя — и как они дрожат от попавшей туда добычи. Он различал ложную тревогу от настоящей.

Боги бывают тщеславны. Иногда они воплощаются в смертных, стремясь показать как они превосходят нас во всём. Обретая плоть и кровь людей, боги, однако, не всегда оказываются так же искусны в чисто человеческих вещах. Например, в ремёслах. Когда они сознают, что переоценили свои способности, соревнуясь с людьми, а последние видя это, смеются над ними — это задевает их самолюбие, и тогда боги становится мстительны. Я слышал легенду об Арахне, превращённую Афиной в паучиху за то, что та превзошла её в искусстве ткачества. Araneus est. Арахне. Почему-то пауки везде похожи и внушают отвращение. Но внешность бывает обманчива. Несмотря на отвратительный вид, пауки полезны, так как уничтожают вредителей в садах.

Всё имеет свою противоположность, вопрос лишь как её принять. То, что делаю я, и что делают мои противники — сродни способностям пауков, добрых и злых. Для них мы — злые, так же, как и наоборот. Мы искусны в плетении сетей и фатальных укусах, парализующих жертву. Мы созданы, чтобы хранить сады от вредителей и научены различать добычу, попавшую в сеть, от ложных тревог.

Деба

Я всё же выкупил её у Ахаба. Теперь она служит в нашем доме.

Набатеец пребывал в восторженном состоянии от неожиданного разворота событий, несмотря на отсрочку выплаты долга солдатом, ибо я сдержал слово и уговорил префекта сделать его главой Коллегии Восточных Торговцев. Я ещё раз убедился, что поступил тогда правильно, сыграв на его тщеславии и, одновременно, сделав ещё более рьяным своим осведомителем.

Однако уже вскоре его жадное нутро взыграло в нем, и он стал прежним Ахабом. Мы прежде пришли к соглашению о цене в одиннадцать тысяч сестерциев. Однако в канун самой сделки, извиваясь как угорь и жалуясь на убытки, он чуть не рыдал, доказывая мне, что рабыня для него большая потеря — после чего начал перечислять как она красива, как много трудится, какая знахарка, как хорошо поёт; и когда поёт, народ толпой валит в таверну чтобы её послушать. Когда я прямо спросил его к чему он клонит, он намекнул, что неплохо бы приструнить сирийцев. Я напомнил ему, что два раза в его грузе обнаруживали подделку, а жрецы, возжигая его ладан в храмах, жаловались на запах гари, тогда как у сирийцев товар отменного сорта. Но мне нужна была эта рабыня, и пошёл на уступку этому пройдохе. Я пообещал, что решу вопрос, предупредив, однако, что если он снова вздумает хитрить, путь забудет о моей протекции.

***

Деба была одной из самых красивых рабынь, что я видел. Такие не прислуживают в тавернах. Из них делают элитных гетер как только они ступают с корабля на сушу. Среди торговцев, приходящих смотреть очередную партию рабов, как правило, всегда присутствуют несколько хозяек притонов (в отличие от греков и египтян, у нас это больше женское ремесло), которые не жалеют денег на покупку таких, как она. Для меня было загадкой почему Деба избежала подобной участи. Уже позднее, с её собственных слов я сам услышал как ей удалось этого избежать.

Ахаб использовал малейший случай, чтобы нажиться с нубийки, и не брезговал ничем. Когда Порцир, мой управляющий, появился на следующий день забрать её, он прошел внутрь в подсобное помещение. В одной из комнат он увидел толпу мужчин, включая самого Ахаба, которые облепили два окна выходящие на внутренний двор. Хозяин знал, что Деба усердно работала и ей, особенно в жаркое время, требовалось вода, чтобы помыться. Но он запретил ей выходить в город, чтобы омываться в купальнях для женщин. Он решил по-другому. Грязный плут. Он распорядился наливать тёплую воду в большую каменную чашу для мытья продуктов. Ровно к четырём часам когда лучи солнца падали прямо во двор-колодец, окруженный с четырёх сторон стенами, он приглашал всех желающих смотреть как нубийка моется, взимая за это по два асса с человека. Вода струилась по её голому телу, а она, закрыв глаза от наслаждения, смывала губкой пену со своей кожи, блестевшей от солнца. Для иной рабыни с Запада или Востока, зрелище устроенное Ахабом, было бы формой наказания со стороны хозяина; она испытывала бы стыд, и это отбило бы у ней охоту впредь хорошо трудиться. Только не для неё, южанки. Ей это было безразлично. На её родине было совсем иное отношение к наготе.

Когда она закончила и вытерла тело, Порцир сказал ей кто он, и от кого пришёл. Нубийка была поражена. Порицир заметил слёзы в её глазах. Она жила рядом с таверной в грязном каменном сарае, который был использован под склад. Она тут же побежала туда, чтобы собрать в сумку свой скарб.

***

Я не знаю откуда пошли эти слухи. Думаю, их пускали сами рабы. Мы слыли добрыми и справедливыми господами. Я, также, не знаю почему, но за десять лет мы продали лишь двоих. Один из них тайком выпил вина и сказал непристойные слова моей супруге. Другая украла её серебряную заколку и продала на рынке. Оба были наказаны, хотя и несоразмерно мягко тому, что они сделали. Самым же страшным ударом для них было намерение их продать. Они умоляли нас простить и были согласны на суровые наказания, лишь бы остаться. Но я был непреклонен.

У многих хозяев бытует мнение, что нельзя допускать, чтобы раб и хозяин имели что-то общее — между ними всегда должна быть глухая стена. А если такая стена падает, её нужно заново возвести. Например, не следует спрашивать мнение раба. Не следует хвалить и поощрять его за хорошую работу. И вообще делать чего-либо, что раб расценит как добрый знак или заботу. Речь, как они говорят, не о жесткости, а о том, что хозяин должен быть равнодушен и требователен — и раб должен это чувствовать. Я скажу, чем многие это объясняют. Во-первых, до двух третей, говорит они, всех наших рабов из приходят варварских земель — в первую очередь с Азии и Африки, где деспотии весьма сильны. Их правители всячески стараются подчеркнуть и увековечить свою мощь с помощью силы и жестокости. Людям в тех землях с детства внушается, что сила превыше добродетелей. Наказание за любое мелкое ослушание несоразмерно сурово. И если случается, что кто-то из таковых, будучи прежде сам рабом, страдающим он гнёта своего хозяина, делается по какой-то причине свободным, богатеет а, затем, сам становится господином — то нередко становится намного более жесток по отношению к своим бывшим собратьям, кем он был сам до недавнего времени. С этим, как говорят мои собеседники, ничего поделать нельзя, эти люди так воспитаны. Наше поощрение или, чего хуже, выказывание заботы, развратит их и воспримется как проявление слабости, а хозяин потеряет всякое уважение. Поэтому-то и следует выбрать разумную середину для них между страхом и разумное заботой — что как раз есть равнодушие и требовательность. Так они говорят.

Один из них, далее, привёл мне пример бунта в Кампании два года назад, где рабы жестоко расправились с господином — и этим доказывал мне, что это как раз произошло из-за незнания их природы. Я же, зная этот случай почти что досконально, возразил, что это было на вилле некоего Гая Фульвиция, сына богатого плебея. Если же называть вещи своими именами, он был ничтожеством, недостойным памяти своего отца. Получив от отца огромное состояние, он его прокутил менее чем за полгода. Деньги развратили его; он погрузился в пучину распутства и, как следствие, боги извратили его разум: он изыскивал все более и более изощрённые развлечений. Будучи римлянином по рождению, он был варваром в душе. Рабы восстали из-за его жестокости. Причиной тому стала казнь семьи раба за намерение к побегу, и остальных двенадцати рабов за то, что, зная об этом, не известили господина. Началось же всё с того, сказал я, что один раб был статен и красив, таков же был и его сын — мальчик одиннадцати лет. Господин отобрал его от отца и матери и развлекался с ним сам и потом давал своим гостям. В конце концов мальчик умер. Но у этого раба был другой сын. Семья раба замыслила побег. Кто-то узнал это и выдал их. Затем были пытки без разбору, и уже после этого произошёл мятеж… Я сказал, что не бывает следствия без причины. После этого кое-кто со мной согласился, но далеко не все. Взгляды как у нас с женой редкость среди римской знати. Но мы с Плинией до сих пор не изменили им, и со времени лишь убеждаемся в их правильности.

Я сказал, что моя супруга полностью разделяла мои взгляды. Но её отношения с новой рабыней превзошли мои ожидания. Я заметил, что Плиния общалась с ней, не подчеркивая свою власть. Сама же нубийка оказалась необыкновенно скромна и с душевными качествами редкими для молодой женщины. Видя, что Плиния так приблизила её, она никогда не позволяла себе возгордиться и хвастать о благоволении госпожи другим рабам, всем своим видом подчеркивая, что лишь одна из них; при этом её речь была неизменно учтивой, а поведение кротким.

Все выше к тому, что я знал множество примеров, когда господа, приближая рабов и поверяя их в свою жизнь, убивали остатки добродетелей, которые те имели, превращая их в жадных и развращённых существ. Плавт хорошо это показал в «Привидении».

Мой дом мне достался от отца, и когда отец умер, я решился на реконструкцию. Я расширил атриум, кое-где сделал перегородки, кое-где сломал стены. Многие украшали стены яркими фресками. Римляне далеко не мастера в этом. Другое дело, когда ты приглашаешь греков или этрусков, которые знают в этом толк; толк в секретах приготовления красок и технику мазка. Такие мастера очень ценились, ибо их роспись была превосходна. Нанять их было весьма дорого, и немногие из знати могли позволить себе это. Те же, кто хотел, но экономил на качестве, пользовались услугами низкопробных ремесленников — особенно разбогатевшие плебеи и вольноотпущенники: они раскрашивали стены немногим лучше, чем внутренности лавок и лупанариев. Мы с Плинией находили это безвкусным. У нас было мало фресок, то есть, почти что не было. Поэтому кто-то, возможно, находил наш дом скучным.

Кто-то, но не мы. Плиния, придумала так, что он по-новому заиграл красками. Она украсила двор и атриум (не говоря про прилегающую землю) редкими цветами и растениями, превратив наш старый дом в царство Флоры, и даже поставила её статую на лужайке. У неё был искусный помощник, Калх (увы, третий год уже как в мире ином), который ей во всём помогал и давал советы как правильно расположить растения, чтобы цвета не наслаивались друг на друга, или как правильно что-то посадить или подрезать.

Плиния искренне получала удовольствие от нового занятия, и уже через три года наш дом расцвёл. Не было ничего более умиротворяющего, чем летним днём сидеть в тени, созерцать цветы и слушать пение птиц.

… Но я ушёл в сторону от рассказа о новой рабыне. Итак, нубийка была поселена в комнату на двоих, предназначенной для служанок. Эта была чистая комната с отоплением, подававшимся через каменные воздуховоды (за такие инженерные изобретения я горжусь земляками), а рядом во дворе была каменная чаша, вода из которой шла из городского акведука — всегда чистая и свежая вода. Новое место было разительным контрастом с её прежней конурой с заплесневелыми стенами и кишащей мышами, где это создание жило.

Я сказал «создание». Я проговорился. Я испытывал к ней симпатию, и ничего не мог с этим поделать. Однако, здесь было и нечто другое — то, что мне подсказывала интуиция, а она подсказывала, что в этой рабыне есть какая-то тайна. Однако всё, что я сказал выше относительно моих ощущений, было лишь дополнением к главному. Главным же было то, что я выкупил её у набатейца только и ради Плинии, так как очень надеялся на её помощь жене. О том, что это будет за помощь, я расскажу потом.

У этой рабыни был особый тип красоты, отличной от Апеннинской, восточной или какой ещё. Вытянутое лицо, широкий лоб и тонкий подбородок. Тонкий правильный нос. Большие широко посаженные тёмно-карие глаза с почти детским выражением, при этом очень проницательные, с длинными ресницами и тонкими длинными бровями. Чуть припухлые губы, под которыми были белоснежные зубы. И черные как смоль густые волосы, которые она укладывала сзади и закалывала на затылке костяной заколкой. По римским или греческим меркам она была худа, и комплекцией, скорее, напоминала египтянку. В теле её не было лишнего жира, талия её была узка, у ней была красивая, правильной формы грудь. Походка её была плавной, осанка и посадка головы просто царственна. Для меня было загадкой почему такой сквалыга как Ахаб не нажился на её продаже торговцам плотскими утехами. Денег вырученных за её одну ему бы хватило с лихвой на пару новых лавок.

Она сама не знала сколько ей лет. Как-то взяв её в город, Плиния зашла в храм Минервы. Там у входа сидела гадалка, которая, по слухам, редко ошибалась. Плиния заплатила ей и попросила сказать кто эта девушка. Нубийка села напротив неё. Они долго смотрели в глаза одна другой. Гадалка сказала, что ей восемнадцать. Она, также, сказала, что Деба была из знатной семьи, но их землю разорили египтяне, а её саму продали в рабство набатейскому купцу.

***

Стоял прекрасный солнечный день. Я сидел в кабинете и перебирал документы и не заметил когда она вошла. В её руке были восковые таблички, иначе церы, в которые я делал заметки.

— Мой господин забыть это в саду, — сказала она. — Госпожа найти это и просить меня передать ему.

Я кивнул. Мой стол был завален свитками.

— Поблагодари госпожу и положи это вот сюда, — сказал я, указав на широкую скамью рядом куда обычно приносили мне еду если я задерживался.

Девушка наклонилась. Она носила свободную тунику на восточный манер. Когда она наклонялась, мой взгляд невольно упал в широкую прорезь на груди. Я отвёл глаза.

Деба выпрямилась, и сделав поклон, собралась уйти.

— Постой, — сказал я. — Я хочу тебя спросить что-то.

— Что хочет спросить господин? — повернулась она.

— Ты сыта? Мне сказали, что ты мало ешь.

Она улыбнулась. Она была тронута.

— Нигде не спрашивать меня об этом, кроме как в этом доме. Я нигде не видеть, чтобы слуг так вкусно кормить. Но я привыкла есть мало.

— Тебе не нравится наша еда?

— Это очень вкусный еда, мой господин. Просто я другая. Я могу долго без еды. Но я могу много работать.

— Если ты не будешь есть, ты не сможешь много работать. Я прошу тебя есть как все.

— Как хочет мой господин, — сказала она и сделала короткий поклон.

Она молчала. Я смотрел на неё. Я не хотел, чтобы она уходила.

— Деба, я спрошу тебя кое о чём… Можешь не отвечать, если не хочешь.

— Господин не надо спрашивай меня хочу я или нет. Я служи ему. Я буду делать то, что он хочет. Господин может спросить меня всё, что он хочет. И я буду говорить правду.

— Хорошо. — Я сделал паузу. — Ты красива, Деба.

— Благодарю, мой господин.

— Наверное это тебе говорили и другие.

— Да, мой господин.

— Скажи… сколько мужчин было у тебя?

Я заметил румянец на её щеках.

— Когда я жила на мой родина, у меня был хашэ, как это…женх.

— Жених.

— Да, жених. Он был хороший человек. Его имя Тумо. Когда пришёл Египт, он защити меня. Египт убил его, — её глаза стали грустными. — Это был только мужчина я знай.

— И когда тебя продали никто не пытался завладеть тобой?

— Я хочу что-то сказать мой господин. Я не такая как все. Боги с мой земля дали мне что нет другие. Я могу лечить болезни. Но я могу делать плохо. Когда Египт продал меня Ахаб, он вёз меня на корабль. Люди с корабль платить ему, чтобы владеть меня. Он взял деньги и разрешить им. Их было четыре. Один из них имел кувшин со змей, он хотел продать змей в Рим для врач… Они схватить меня. И когда они подойти делать мне плохо, я стала молить богиня Мохаш с мой земля. Один раз в мой земля я спасла раненый змей и лечить его. Змей знать это и не кусай меня… Этот раз я сильно смотреть на кувшин со змей. Богиня Мохаш слышать меня. Она разбить кувшин. Змей ползти и кусай два человек. У этот змей сильный яд. Оба они умереть. За это меня сильно бить. И у хозяин Ахаб был страх. С этот день все называть меня… как это… ведьма. И больше ни один заставил меня силой любить.

После её слов с моих уст сошла горькая усмешка вроде «уж так устроен этот мир». Её история была, возможно, одна из десятков, а то и сотен ей подобных. Она смогла избежать унижения потому, что то ли ей в самом деле помогли её способности, то ли её боги. Но сотням другим таким же, как она, посчастливилось гораздо меньше.

Я был, однако, удивлён тому, что она сказала о себе. Моя интуиция не подводила меня: в этой девушке определённо есть тайна. И эта тайна начинает открываться.

Она подняла голову и вдруг тихо произнесла:

— Почему мой господин спрашивать меня это?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Мне просто любопытно, — сказал я. И в самом деле, зачем задавать такие вопросы, не подумав как молодая красивая рабыня может это истолковать.

— Любо…что?

— Любопытно.

— Я понимай, — кивнула она.

— Мы говорим «я понимаю».

— Я панимайу.

— Так лучше, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты подтянула латинский. Я найму тебе учителя, твоей госпоже нужна грамотная служанка.

— Я очень благодарна господину, — и она снова поклонилась.

— Расскажи ещё мне о себе.

Она посмотрела мне в глаза и тут же отвела взгляд. В Риме, как и везде, царило негласное правило, что раб не может смотреть долго в глаза своему господину. Поэтому даже среди свободных можно было легко определить вольноотпущенника по этой привычке, которая не пропадала с годами.

— Что мой господин хочет знать? — спросила она.

— Расскажи, что ты делала у Ахаба.

— Я готовила. Я знай как готовить много вкусный пища. Ещё я знай травы и специи. Я убирала таверна. Ещё я могу петь. И когда я петь, в таверне ходил много людей слушать меня. И я могу лечить. Я лечить много людей. Ахаб знай это и брал много деньги за это.

— Я знаю, Деба. И я хочу, чтобы ты помогла своей госпоже.

— Я буду делать это с любовь к ней. Никто не относиться раньше ко мне так, как она.

— Хорошо, — сказал я. — Я многое узнал о тебе. Теперь я знаю, что гадалка, к которой вы ходили, сказала правду.

— Это я позволить ей. Если бы я нет, то она бы никогда не узнай это. Я позволить ей. Для господин и госпожа, — повторила она.

Я сделал непонимающее лицо.

— Я сказать раньше мой господин, что я не такая, как все, — продолжила она. — Я имею то, что другие нет. Я позволить ей читать меня. Но я сильнее, чем она. Когда она читать меня, я читай её. Только я не сказала, что я читай в ней. Я теперь знаю, что она теряй сына на войне, и что она очень-очень больна и скоро умирать.

Я промолчал и подумал, размышляя о предопределении, о котором я слышал у стоиков, что возможно, это девушка неслучайно оказалась здесь. Что-то вспомнив, я опустил голову. Затем снова взглянул на неё.

— Можно просить мой господин мне уйти? — робко спросила она. — Меня ждёт много работа.

— Да. Конечно. Ступай, — сказал я и сделал жест рукой.

Она поклонилась.

На моём столе лежали свитки из библиотеки. Один из них был из Египта. Я пытался прочесть его. Он был раскрыт и, упав, раскрылся ещё больше. Показывая ей жестом уйти, я нечаянно задел его рукой. Деба тут же присела его поднять. Складка туники на её плече соскользнула вниз, едва не полностью оголив её грудь. Нубийка, заметив мой взгляд, тут же смущённо прикрылась ладонью и поправила складку. Перед тем как отдать свиток мне, она взглянула на текст и чуть улыбнулась.

— Почему ты улыбаешься? — спросил я.

— Я прошу простить мой господин, — виновато сказала она.

— Тебе не за что просить прощения. Просто скажи что тебе показалось смешно.

Она посмотрела мне в глаза и поспешно отвела взгляд. Что за глаза у неё…

— Этот папирус, господин.

— Он что-то тебе напомнил?

— Не он, слова в нём.

Я поднялся со стула и подошёл к ней.

— Ты хочешь сказать, ты знаешь иероглифы…

— Да, мой господин.

— И ты говоришь на египетском?

— Да, мой господин.

Я был удивлён.

— Я его осваиваю с трудом. Я думал, я один из немногим в Риме, кто делает это. Ксэ шер мэдэв ти-бу кетте л'кемт?

— Тив, мэд са фу дар мхетек, и таа-би кемте ду нур фаем шхама, хемэфт…

— Довольно… и никакого акцента. Откуда ты знаешь язык?

— Египт второй язык в наш земля, господин. Но мы говорим на м'ера. Он родной язык нам. Мы зовём Египт «шамри».

–… а сами они себя зовут «тaмри».

— Мой господин хорошо заметить это, — улыбнулась она. — Это наша как это… игра слов. Шамри в наш язык значить э-э… червь, который пьёт кровь.

Я усмехнулся.

— Пиявка. Что ж, боги одарили ваш народ юмором. Но почему вы прозвали их так?

— Мы долго были вместе. И боги Египт были наши боги. Но многие из нас начали понять, что Египт хотят лишь наш земля и власть, — взволнованно произнесла она. — Они не хотят чтобы мы говорить наш язык. Они пришли с много солдат к нам. Они думай, что они лучше всех и только они могут решай за нас. Они приказывай служить другой народ, как и… — она вдруг резко замолчала.

Я подошёл ближе.

— Как и Рим?

Она тут же опустила голову.

Я протянул руку и коснулся её подбородка, заставляя поднять голову.

— Смотри мне в глаза.

Она посмотрела мне в глаза. Это были бездонные блюдца полные детского испуга.

— Я прошу простить, мой господин! Я неблагодарна ему. Я очень плохо сказать. Я не должна так говорить. Мой господин должен наказать меня! — У неё задрожали губы.

— Ты ещё ничего не сказала. Но то, о чём ты подумала правда для тебя. Твоя честность не заслуживает наказания. Тебе не за что любить Рим, как и Египет. Ступай, твоя госпожа ждёт тебя.

Она в слезах выбежала из моего кабинета.

Я двинулся в атриум, взял деревянный молоток и ударил по бронзовому гонгу, подвешенному рядом со статуей Флоры. Пришел Порцир и Малла, старшая служанка. Я дал знак Порциру удалиться.

— Малла!

Она поклонилась и приготовилась слушать.

— У нас новая служанка. Она трудолюбива и скромна. Но её одежда весьма открыта, а она из южных земель. Если она заболеет, госпоже придётся искать другую. Позаботься выбрать ей новую одежду.

— Всё исполню, господин.

Мне часто приходилось лгать во чьё-то спасение. Говоря это сейчас, я подумал о своём.