Воспитание жениха

Сергий Чернец

Эта книга на тему неприязни. Есть чувства, основанные на отрицательном отношении людей друг к другу. Самым сильным является вражда.

Исключение из пионеров. Из детства

Толяба — Толька Щербаков…. Я помню его необыкновенно отчётливо, будто это было вчера, а не много лет тому назад. Коренастый крепыш — он стоит передо мной, широко и упруго расставив свои короткие накаченные ноги, в обтягивающих «джинсах-техасах» советской фабрики «Трехгорная мануфактура». У Толябы большая семья, — кроме него ещё были три сестрёнки постарше и два брата помладше.

…Во дворе нашего нового микрорайона собирались что-то строить и привезли какие-то бетонные блоки, наставили их в два ряда скрывая стройплощадку от жилого двора, строительного забора ещё не было. И вообще мы были первые «поселенцы» в окраинном нашем панельном микрорайоне. Дома росли, как грибы, быстро, один за другим — это было новое слово в строительстве в те годы — панельное домостроение.

А поселенцы были из разных концов города и все только-только знакомились друг с другом, и заводили свои новые «порядки», привычки и «обычаи». Дождливыми днями августа, предшкольной, предосенней порой мы собирались с пацанами в каком-нибудь подъезде с широкими лестничными площадками и рассказывали разные истории. А в этот раз дождей не было, как вроде «бабье лето», и солнышко пригревало, собрались мы за бетонными блоками, за которыми среди прочих стройматериалов (кирпичей на поддонах), были свалены свежие доски.

И в этот день случилось. — Захлопнулась дверь с английским замком, а ключ остался в квартире — с таким сообщением прибежала к нам Танька — соседка с четвертого этажа первого подъезда нашей пятиэтажки, одноклассница по возрасту. Все ребята побежали к углу дома. Тогда Толяба вызвался залезть в окно по водосточной трубе. Окно на кухне было открыто, вернее даже не само окно, а форточка окна близкого к углу дома, там, где и проходила водосточная труба, собиравшая воду с крыши.

Подойдя к трубе, Толька поплевал на руки, снял курточку, передав её одному из ребят, снял даже тяжелые осенние ботинки, оставшись в носках, подпрыгнул и ухватившись за трубу, по-лягушачьи двигая ногами стал подниматься вверх. Произошло это так быстро, что никто ничего сказать не успел. Толяба тем и отличался в дальнейшем, что он всегда сначала делал, а потом уже думал.

Мы не сразу осознали всю опасность происходящего. Только когда наш Толяба добрался до третьего этажа, и мы увидели, как труба шатается в своих не успевших поржаветь скобах, мы поняли, какой опасности подвергается наш приятель. Он мог свалиться с большой высоты.

— Спускайся обратно! — сдавленно крикнул я. Меня схватила за руку Танька.

— Нельзя кричать, криком ты его спугнёшь — сказала она, сама замирая и сжимая мою руку.

А труба, хоть и не ржавая, закреплена была плохо и всё могло плохо кончиться.

Но Толяба вскоре был уже на уровне четвёртого, оставалось перебраться с трубы на окно, на подоконник, что было самое сложное, труба скрипела в уключинах-креплениях. Сами того не замечая, мы стояли с «открытыми ртами» и, затаясь от волнения, смотрели за смельчаком.

Толик подтянулся, наконец, и повис ногами наружу на форточке, — как он там спустился головой вперёд мы уже не видели. А Танька убежала впереди всех к себе домой. Я бегом за ней. То, что я увидел в квартире, было невероятно: Толяба лежал ничком на полу, уткнувшись лицом в Танькины колени, и судорожно рыдал. А она гладила его волосы рукой и тоже плакала, только беззвучно. Я стоял с минуту остолбенев и не знал, как себя вести.

— Закрой дверь, почти шепотом сказала мне Танька, — что я быстро исполнил. — Ничего… сейчас пройдёт… — сказал Толяба, виновато улыбнувшись сквозь слёзы. Это чтобы никто не видел. Потом мы так и договорились — никому не рассказывать ничего….

Мы приняли меры (предупредили всех), чтобы взрослые об этом происшествии не узнали. Но весь двор видел, и отец Толика как-то узнал. Он вышел к нам во двор и стал расспрашивать, как было дело… Мы рассказали очень сбивчиво…. Потом отец Толика подошёл к трубе, потрогал её рукой, посмотрел вверх, покачал головой и направился к Толику, который стоял в стороне опустив голову. «Ну, начинается», — подумал я, и сердце зашлось тогда болью за Толябу. Но отец поступил совершенно неожиданно, он обнял Толика за плечи, и сказал:

— Молодец, парень… характер у тебя мой…. Это хорошо. Но больше по трубам не лазить! Понял? —

— Понял, — тихо сказал Толяба.

____________________________

…А в школе в тот год все ребята поступили в пионеры — все сразу, почти все были одногодки в нашем дворе, я так думаю. Малышня, конечно, тоже была, но она выпадала из поля зрения, на них просто не обращали внимания, матери и бабушки занимались малышнёй. А старших почему-то в нашем дворе не было. Может быть они уходили в другие дворы….

Однако, для пионерского отряда из старых местных жителей окраинного района города, (частый сектор и дома-бараки — деревянные двухэтажки, ещё оставались в районе, а «панельки», с квадратными дворами между ними, были новые и «пришлыми» заполненные) — прибытие нашего пополнения явилось радостным весьма сомнительного свойства. Мы принесли с собой «буйную вольницу» дворовых привычек. Но из вожатых старшеклассников, учеников девятого класса, из девочки и мальчика, «юноша» был житель нашего двора, «из панелек», — комсомолец Серёжа Колосов. И он проявлял дьявольское терпение к нашим неадекватным выходкам: когда на каждом собрании, на каждом «совете отряда» разбирался поступок кого-нибудь из нас, новеньких.

Этот Серёжа Колосов, видать, был не только умнее, но и хитрее всех нас, неизвестно чем он «подкупил»: многие ребята потянулись к нему и вне школы, во дворе у нас. Во время прогулок всё чаще слышалось от пацанов: — Надо спросить у Серёжи… — или — Серёжа этого не разрешает… — и так далее. И так незаметно многие из ребят стали подчиняться ранее им неведомой силе — дисциплине коллектива…. Вдруг стало важным для многих всё, что происходит в отряде пионеров, и, наконец, пионерство побудило во многих жадное, неутомимое любопытство к делам, совершавшимся за пределами двора и даже за пределами школы….

____________________

Сказано — «многие», — это значит не все стали пионерами. Некоторых исключили из пионеров заслуженно, а некоторых, меня, например, вообще не приняли в пионеры.

Но я стал свидетелем события исключения из пионеров одного нашего пацана, ставшего потом моим другом.

Пионеры установили шефство над «трудными подростками», над теми, кто учился не очень хорошо, — это называлось «подтягивать» по учёбе. Так вот, я считался одним из «трудных» и за мной пионеры «присматривали», что называется…. Даже летом, в каникулы, эти пионеры во главе со своим вожатым Серёжей Колосовым меня «доставали».

Однажды летом почти весь отряд отправился на нашу речку в поход и взяли с собой меня и младших ребят с нашего двора. За город проехали на автобусе, — ребят было так много, что автобус был переполнен…. К речке мы шли через лес, бродили по лесу в поисках земляники-ягоды, а после этого купались в реке. Речка и пляж, который мы нашли, был не такой, как на той же нашей речке в черте города: лягушатников для малышей не было, и течение реки было достаточно быстрым. И вожатый, Серёжа Колосов, вместе со своими пионерами из своего «совета отряда» разделили ребят на четвёрки, во главе которых были умеющие плавать, чтобы во время купания старшие смотрели за младшими, за теми, кто плавает плохо или не умеет.

Ну и меня привлекли — я плавал хорошо, умел плавать даже без рук, вытянув их вперед….

Моя четвёрка расположилась рядом с четвёркой Толябы. Мне попалась очень удачная троица ребят: они так боялись глубины, что их и палкой нельзя было загнать на метр дальше от берега, плескались они на мелководье. Убедившись в этом, я уплыл далеко к середине реки, и плавал вволю. Вдруг я услышал страшный крик:

— Генка утонул! Генка утонул! —

Буквально за минуту до этого я видел, как этот Генка из Толькиной четвёрки, разбежавшись, неуклюже плюхался в воду у берега….

— Генка утонул! — истошно кричали ребята, паникуя.

Я поплыл к тому роковому месту, и мне самому было страшно так, что у меня немели руки.

На обрыве у пляжа появился вожатый Серёжа Колосов. Не раздеваясь, он бросился в воду, нырнул и тут же вытащил безжизненное тело. В это время подоспел и я, мы вместе вынесли на берег скользкое и холодное тело Генки. Вдруг раздался треск сучьев, и из кустов, как снаряд, вылетело и плюхнулось в воду человеческое тело — это был опоздавший Толяба.

Послышались гудки, и у обрыва показалась легковая машина, из которой выскочил мужчина в белом халате: скорая помощь дежурила в местах отдыха, и кто-то успел позвать их. Подбежав к нам, врач скорой склонился над Генкой и начал действовать. Он делал Генке искусственное дыхание. Толяба стоял тут же, лицо у него было такое же синее, как у «утопленника» Генки, и его трясло.

Произошло, как мне казалось, чудо: Генка ожил и начал неровно дышать.

— В машину! — отрывисто приказал врач. Мы втащили Генку в машину и нас, меня и еще одного пионера вожатый посадил вместе сопровождать, бросив нашу одежду нам, принесённую тут же кем-то. Когда машина тронулась, последнее, что я видел, на фоне реки — силуэт сгорбившегося Тольки.

…Совет отряда потом разбирал дело о проступке Толика, позвали меня тоже на «совет пионеров», в качестве свидетеля события.

Ну и, конечно, Толябу исключили из пионеров. Я запомнил слова вожатого Серёжи Колосова, он сделал краткое сообщение о случившемся и потом сказал жесткие слова:

— Покинуть товарища в беде — разве может быть для пионера более страшный поступок? —

Конец ознакомительного фрагмента.