Gothic Love. История о признающих только черный цвет

Скотт Адамс

Кто они, эти мрачные создания, признающие только черный цвет? Молодые философы, утонченные юноши и девушки, живущие в своем, неведомом для других мире, где царит дух творчества, любви и размышлений о смерти?Действие романа происходит в наши дни, но это не мешает автору погружать героев и читателей в мрачный, мистический мир, полный одиночества, но в то же время наполненный прекрасными и верными отношениями, разговорами о вечном, поиске себя, утешении в скорби и неповторимой истории любви.

Глава IV. Душа и снежинки

Рома плохо спал той ночью, ему то и дело снился Коля: как они ругаются в подъезде, и что все это слышат его соседи, и что наговорили они друг другу целую кучу гадостей. Рома то и дело просыпался и думал, что утром он пойдет к Коле и обязательно поговорит с ним обо всем. Затем засыпал вновь, и сон повторялся. Монотонная ругань так надоела Роме, что когда он в очередной раз погрузился в сновидения, то не увидел того раздражительного Колю, а наоборот, друг его был спокоен и молчалив. Это Рома кричал, по привычке, и чтобы все как раньше было, а тот молчит и смотрит на него, улыбается так по-дружески:

— Ром, ты это, зла не держи на меня? Хорошо? Сам виноват, ну так получилось, ну ничего не смог поделать.

— Да ладно, всякое бывает, — осторожно ответил ему Рома, а тот руку на плечо ему кладет. — Да, бывает. А тебе готом быть даже пойдет! — и смеется.

Тут Рома проснулся окончательно. Слова его друга до сих пор звучали у него в голове. Парень выглянул в окно, но во дворе было пустынно, только пара человек прошла мимо. Тогда он взял свой телефон и, щурясь от яркого света, посмотрел на время: семь часов, тридцать минут; вставать Роме нужно было в восемь. Полежав еще пятнадцать минут, Рома решил собраться и зайти за Колей, чтобы на учебу отправиться вместе. Голова сильно гудела даже после того, как он умылся ледяной водой — ничего не помогало. Он старался отвлечься от мыслей о своем приятеле и подумать о ребятах: Торн, Миттэр, Эмбер, Ленор. Но почему-то хотелось гнать мысли о готах от себя подальше. Рома вспомнил, как вчера разоткровенничался, как почувствовал любовь к этим людям, как говорил, что скучает. Все это вдруг показалось ему таким призрачным, таким нереальным, словно почудилось. Люди они для него были самые что ни на есть чужие, и никто не говорил ни о какой великой дружбе: так, встретились, на концерт сходили, им чемодан и удачи, а Роме — жить здесь дальше.

— А ты что проснулся в такую рань? — спросила мама, выходя из своей комнаты. — За Колей зайду, вместе на учебу пойдем, — сказал Рома.

— Он что, маленький, что ли, или барыня какая, заходить за ним? Спал бы. И так полночи шатался неизвестно где, — сказала Наталья Семеновна.

— Мам, ну что ты сразу?! — запротестовал Рома, не понимая толком, на что он злится. — Ну, если мне надо за ним зайти, значит, я возьму и зайду.

— А чего ты сразу голос начинаешь повышать?

— Я не начинаю, это ты начинаешь!

— Я начинаю?

— Ой, мам, все… Я не могу больше, вот что ты, что бабушка, как прицепитесь с какой-нибудь ерундой, пока не поругаемся — не разойдемся. Давай не будем ссориться с самого утра. Я на учебу, просто пораньше выйду, — говорил Рома, попутно запихивая тетрадь в свою сумку и надевая парку.

— Случилось что? — мать вдруг как подменили. Она даже присела на табуретку, которая странным образом вновь появилась в коридоре.

— Да нет. Не знаю. Проверить хочу, мы с ним поругались вчера днем, — сказал Рома, жалея, что не коснулся этой темы вчера: может, мать бы нашла нужные слова, как она всегда делала в таких ситуациях. Она всегда старалась его выслушать, и они часами могли сидеть на кухне и говорить обо всем на свете, но зато после таких разговоров Роме спалось всегда легко и уютно.

— А с кем же ты тогда полночи гулял? — спросила мать.

— Какая разница? — спросил Рома в ответ, не имея желания обсуждать готов.

— Девушка появилась? — деликатно спросила мать и сложила ладони на груди в замок.

— Ну Мама! — возмущенно произнес Рома. Он повязал шарф. — Тут об учебе думать надо, а ты мне о девушках?! А об учебе думать кто будет?

— Так вряд ли ты в библиотеке до двух ночи сидел!

— Вряд ли, но где и с кем я был — мое лично дело.

— Совсем большой стал, — всхлипнула мать. — Мы с бабкой все для него, а он шляется не пойми где по ночам. А мне сиди, дожидайся.

— Так никто тебя не просит дожидаться, шла бы спать. Ты же сама там фильмы смотришь! — сказал Рома и понял, что все не так. Она его ждала. — Ладно, мам, мне сейчас некогда, давай вечером обсудим, хорошо? — и Рома поскорей покинул квартиру.

Выскочив на улицу, Рома оглянулся: кругом было еще темно. Он прошел пару кварталов и начал сомневаться, что зайти за Колей — хорошая мысль. Стоять у подъезда — холодно, подниматься и звонить — можно разбудить кого-нибудь из домашних. Но тем не менее он все-таки двигался по направлению к Колиному дому. «А тебе готом быть даже пойдет», — повторил про себя фразу, которую во сне сказал ему приятель. Рома даже подумал, что первым делом расскажет про этот сон и наедет на него с претензией, мол, что это ему вместо всяких там девушек друг его снится и всякую чушь несет?

Дойдя до дома Коли, парень осмотрелся: кругом никого не было в столь ранний час, и двор показался парню сиротливым и оставленным. Когда-то он видел фотографии из Припяти, где жизнь остановилась в один момент. В один момент и навсегда. Сквозняки гуляли по пустым улицам некогда живого и процветающего города, где во дворах домов был слышен детский смех, по улицам ездили автомобили, мамы гуляли с колясками, пока отцы семейства работали на фабриках, заводах и впоследствии печально известной ТЭЦ, молодежь пела песни под гитару — в общем и в целом, город жил своей размеренной жизнью. Хорошей или плохой? Совсем не важно в этом случае. А теперь он год за годом зарастал сорной травой, деревьями, кустарниками. Когда-то местные жители, должно быть, с трудом узнали бы свой город детства и юности, вернись они туда снова. Ветры гуляли по оставленным квартирам, подъездам, зданиям школ, детских садов, больниц вследствие того, что многие стекла были разбиты мародерами, или сталкерами — единственными «жителями» этого города. Сталкеры — были своего рода туристами, причем что съезжались они в Припять почти со всех стран некогда великой страны советов. Что ищут там эти люди? Что их так притягивает к этому месту? Должно быть, некая мистическая составляющая города, который обрастает легендами о чудовищных мутантах, собаках-людоедах и зомби. А может, и попытка увидеть зараженную радиацией, но все же не тронутую современностью частичку СССР. Для себя Рома отметил, что его привлекает в этой истории правдивость произошедшего. Это не кино со спецэффектами, не театральные декорации и не повесть писателей-фантастов, воплощенная в жизнь — это и есть жизнь, со своими ошибками, трагедиями и одиночеством. Вот и сейчас, стоя здесь во дворе Колиного дома, парень отчетливо переживал какое-то неведомое ему одиночество и скорбь по пустой и оставленной Припяти. Фонари тоже как-то печально освещали пространство возле подъездов, и снег пошел, такой же неторопливый и тихий, как и все вокруг. Рома понимал, что это проекция его сознания, что весь мир вокруг равен внутреннему состоянию его души. События последних дней внесли в его устоявшуюся жизнь какой-то надлом, и теперь он видит все несколько иначе, чем раньше. Словно весь мир потускнел и стал более правдивым, чуть более жестоким, чем раньше. Рома не был конфликтным парнем, другом он был отличным, всегда был верный и преданный дружбе от начала и до конца. Уже в сознательном возрасте Рома видел только то, что видел, без каких либо прикрас. Он прекрасно видел, в каком положении оказалась его семья после того, как отец их оставил, что матери приходится из кожи вон лезть, чтобы их прокормить, и воспитанием подчас занималась бабушка. Он был вынужден жить в этом городе и любить его, распевая гимн на дне города и других местных праздниках, ходить в детский сад, школу, и вот теперь в колледж. Разговоров о переезде у матери Ромы никогда не возникало, да и сама она не особо стремилась как-то поспособствовать, вбить в головы своих детей мысли о переезде. Когда Женя объявил, что переезжает — мать промолчала, а Рома пребывал в каком-то шоковом состоянии, так как это напрочь выбивалось из концепции его жизни и всех идеалов. Он видел, как несколько маминых подруг перебрались в более крупные города, как уезжали его одноклассники с семьями, уезжали все, но словно кто-то вбил ему в голову мысль априори, что это совсем не его история, не его жизнь и он никуда не уедет из этих мест. Тем более что отказаться от трешки, пусть и в хрущевке, его мать не готова. А тут Женя вдруг заявляет о своем переезде — и ладно бы в какой город, а то в саму Москву. Рома тогда шутил, что брата нужно вести в «Терныш», психиатрическую клинику имени Тернышовой, в Мало-знаменском районе поселка Западный, что был по соседству с ними. О «Терныше» ходят самые разные слухи — и смешные, и грустные. Но психиатрическая больница — это всегда особая тема для шуток с одноклассниками и друзьями. Переезд в Москву настолько удивил Рому, что карточный домик из его иллюзий начал рассыпаться. Когда же Женя уехал, у Ромы наступил период отрицания: то ли не хотел верить, что брату это удалось, то ли в душе надеялся, что Жене будет так трудно, что он приедет домой, и все вернется на круги своя. Затем был период смирения, когда Рома осознал, что Женя не вернется, и нужно хотя бы сделать вид, что он все тех же самых взглядов, что его родной Каменогорск, самый лучший и что ему здесь все так же нравится. Ему это удалось, даже когда брат приезжал в гости, Рома старался не узнавать о жизни там — в большой и чужой Москве. Ему было достаточно друзей, чтобы всегда были рядом, футбола во дворе, музыки в плеере и еды, что бабушка готовит, словно на случай «Третьей мировой» на завтрак, обед и ужин. Все это Рома научился любить заново — и удержать свой карточный домик от падения. Теперь же, стоя у Колиного подъезда, Рома снова почувствовал шаткость своего положения. Ему стало неинтересно и одиноко этим утром, и впервые в жизни ему захотелось уехать, убежать как можно дальше от всего: от мамы, бабушки, колледжа — и начать какую-то другую, интересную жизнь, ту, что будет ему по вкусу, ту, в которой он спокоен.

— Чем тебе здесь неспокойно? Вон, Припять какая! — сказал Роме его внутренний голос, и парню ничего не оставалось, как согласиться.

— Но! — через какое-то время возразил Рома своему голосу.

— Но? — удивился тот.

— Вот именно, я согласен: спокойно, и вроде даже жить можно… Но мне чего-то не хватает. Я чувствую это, я знаю это, как самого себя, — подумал Рома.

— Почему сейчас, почему ты сейчас об этом задумался? Что случилось? — не унимался голос, который подмывал Рому на откровения.

— Сам не знаю, но чувствую, что мне подвластно нечто другое от всего этого, — разоткровенничался парень.

— Может быть, эта субкультура тебя так задела? Ребята вчерашние, концерт? — спокойно спросил его внутренний голос.

— Может, кто знает. Может быть, в Коле разочаровался, может, старше стал за эти дни? Ведь может же быть такое: живешь, живешь, а потом бац! И в один момент полностью регенерируешь?

— Импорт замещаешь, тогда уж. Любил красный, стал любить… черный.

— Ну не совсем это, просто стадия взросления и осознания может же наступить в один день?

— Как по волшебству!

— Да!

— Нет! Любое взросление происходит по выполнении многих условий: жизненных, моральных, умственных, физических, психологических. Да полно всяких. Видишь ли, Рома, чтобы стать полноценно взрослым человеком, нужен опыт, ответственность, осознание себя в этом мире. Просто ответь мне на вопрос: кто ты и что ты? Что ты из себя представляешь? Кому ты нужен, кроме как не здесь? На что жить собрался?

— По мне так ты нудные вопросы задаешь, а не взрослые.

— Значит, не готов еще к переезду, если сам себе сумел наскучить этими вопросами. А взрослый человек всегда знает свои цели, знает, что он делает, для чего, куда стремится, чем живет, где работает, на что тратит.

— Господи! Да неужели это я? Больше на мою маму похоже, Наталью Семеновну. Вы часом с ней не общались?

— Ну, разве что в твое отсутствие, — иронизировал голос.

— Кажется, переобщались. Звучишь в точности как она. Но мне бы просто вырваться, а дальше…

— Ооо, — простонал голос. — Дальше совсем беда, если уже на вопросах засыпался.

— Да умолкни ты! — чуть ли не вслух выругался Рома.

«И где Колю носит?» — подумал Рома, чувствуя, что дверь ему не открыть, а стоять на снегу холодно. «Где эта женщина с выводком собак? Может, она дверь открыла бы?» — подумал Рома, и тут же дверь со звоном открылась, но вышел оттуда дед. Он был из тех алкашей, что первыми стоят у магазина в домашних тапках, трениках и куртке на тельняшку или голое тело.

— Слышь, это, — сказал он и покрутил головой. — Курить не найдется?

— Отец, слышь, иди домой, вон руки дрожат, — Рома, обычно жалеющий таких людей, отреагировал довольно грубо.

— Чего? — с возмущением, удивлением спросил тот.

— А что слышал, бать, давай, иди домой, нечего шататься.

— Ах ты, щенок, — с улыбкой сквозь зубы процедил тот. Позади него послышались шаги. Тучного вида женщина спускалась в халате, нервно пыхтя:

— Куда собрался? — и бац, в голову ему. Кулаком. Рома аж отшатнулся. — Домой пи*дуй, уходильщик хренов. Я те уйду, я тебе так уйду! — она сняла со своего плеча полотенце и начала стегать мужика. «Бате», как раз в голову прилетело от жены, так он на улицу выкатился, даже тапки потерял — так в подъезде и стоят, а они уже вовсю на крыльце машутся. Мужик, правда, не бил ее, только защищался руками от ее хлестких ударов.

— Паскуда такая! Всю ночь бухал, на работу снова не выйдешь! Откуда водку взял, я спрашиваю?

— Так Люсечка, не пил я водку, вот те крест, — бормотал тот, принимая удары полотенца.

— Ах, не водка, а почему ты бухой как свинья? Я когда уходила на дежурство, ты спать ложился! Когда успел нажраться? Откуда водку взял?

— Да говорю тебе, ты глупая женщина! Не пил я водку, — а сам на ногах еле стоит. Дал ей отпор, сам отбежал на пару шагов. Это немного заставило ее утихомириться.

— А что тогда пил? Раз не водку?

— Вино, вино я пил, Люсечка! — с вызовом сказал мужик.

— Гляньте на него, люди добрые, вино он, скотина такая, пил. А еще что пил? Шампанское?

— Шампанское! — подтвердил тот. «Люсечка» вдруг перестала юморить и испуганно так руку к лицу поднесла.

— Как шам-шамп-шампанское?

— А вот так: вино пил, шампанское пил и еще лабуду твою эту, — и пальцами цокает, вспомнить пытается. — Ликер твой чуть-чуть, во! — вспомнил, наконец.

— Ты сволочь проклятая, — на всю улицу заголосила «Люсечка» на самой высокой ноте. — Идиот! — и разрыдалась.

— Говорил же, не пил я водку, чего теперь-то орешь?

— Это на Новый год заначка была! Алкаш чертов! — и снова давай его полотенцем охаживать. Затем устала и быстрым шагом пошла к подъезду, швырнула в него тапки и посмотрела на Рому.

— Что стоишь? Заходи и закрывай! Обратной пойдешь, чтоб собаку эту в подъезд не впускал, — сказала «Люсечка». Тут Рома вспомнил ее: это была их участковая, врач из районной поликлиники.

— Здравствуйте, Людмила Николаевна, — произвольно вырвалось у него, когда он узнал в ней добрую и отзывчивую мамину подругу. Рома помнил ее доброй, отзывчивой и веселой Людмилой Николаевной, которая до слез хохотала с мамой на кухне и всегда давала ему мандарины, когда тот заболевал, и она выписывала ему больничный. Ему и в голову не могло прийти, что она живет с таким алкашом и так несчастна. Но раз живет, значит, должно быть, любит, все же не просто так, и не Роме было ее осуждать.

— Здравствуй, Ромочка, — женщина постаралась улыбнуться, и было видно, что ей очень неловко.

— Вот ведь как, — сказал Рома, стараясь ободрить женщину.

— Как мама? — спросила она в ответ, переводя разговор.

— Хорошо, заходите в гости, она рада будет.

— Да куда ж я этого-то оставлю?

— Ну да, — не вдаваясь в подробности ответил Рома. Они поднимались вместе на третий этаж.

— А ты к кому? — вдруг остановилась женщина на третьем и посмотрела на Колину квартиру.

— К товарищу, — ответил Рома. — Вы тоже здесь живете.

— Да… напротив… Вот, в тридцать пятой, — заволновалась женщина. — Ой, — и начала махать ладонью себе на лицо, после чего приложила руку к груди.

— Что такое?

— Дружили с Колькой? — спросила она, жалеючи.

— Да что случилось?

— Так умер он, ночью, — и закусила губу.

Рому словно пыльным мешком по голове огрели. Он не сразу понял, что сказала женщина. Слова он слышал, смысл их знал, но воедино составить у него не получалось.

— Что говорите? — переспросил Рома.

— Колька умер. Ночью. Выбросился из окна. Вот я в больницу и поехала с ним. С концерта своего, должно быть, вернулся; вчера ночью какой-то концерт был. Что ему в голову стукнуло? Молодой совсем, мальчик еще.

— Да вы о ком говорите-то?

— Да о товарище твоем…

— О Коле? — начало доходить до Ромы, и ему стало совсем нехорошо, что он даже присел на ступени. Живот скрутило, в сердце закололо, все тело бросило в жар.

— Рома-Рома-Рома, — причитая, помогла сесть ему Людмила Николаевна. — Я сейчас, — и скрылась куда-то за дверью. Затем вернулась со стаканом и накапала туда несколько капель какого-то лекарства.

— Вот, выпей, полегче станет.

— Угу, — взял Рома стакан и выпил. — Да нет, он дома, наверное, просто не открывает, я же вчера к нему заходил. Он долго не открывал, а потом открыл.

— Так то ночью произошло.

— А потом я на концерт пошел… — пытался вспомнить вчерашний вечер Рома. — Мы с Колей поговорили, и я пошел на концерт.

— На эмо этих?

— Готов, — проговорил тот, но абсолютно равнодушно. Он смотрел в одну точку, покачивался и пытался что-то вспомнить. — Потом мы с концерта шли, и скорая стояла.

— Да, это Кольку забирали.

— Теть Люд! — вдруг вскочил Рома. — Не Коля это был. Наш Коля на третьем живет, вот здесь, — и указал на дверь. — Не смог бы он разбиться, если бы спрыгнул. Ну, может он ногу сломал? Или простудился, и его забрали на скорой?

— Так он на девятый поднялся, и… Я лично принимала, — и зарыдала. Рома обнял ее, и они зарыдали вдвоем, потом на ступеньки сели.

— Я ему говорю, ты чего в шарагу не пришел, а он послал меня, злой такой был или расстроенный. Мы с ним не ругались, так что бы…

— А родители его где, не знаешь?

— Он с матерью живет, — сказал Рома. — Жил, — сквозь ком в горле выдавил парень.

— Не было ее дома: вчера все номера их оборвали, до утра наряд в квартире был, участковый наш матери его звонил.

— У него отец в Москве, а мать здесь должна быть, — вытирая щеки от слез, сказал парень.

— Ромка, я тебя к себе не приглашаю: там этот такой бардак устроил, извини, — сказала женщина.

— Ничего-ничего, — словно под влиянием гипноза, ответил молодой человек. — Я пойду наверно.

— Куда, постой? Я матери твоей наберу, — сказала Людмила Николаевна и ушла в квартиру, оставив дверь открытой. Но Рома встал и пошел вниз. На улице, на железной изгороди, сидел и засыпал муж Людмилы Николаевны, которого уже прилично запорошило снегом. Снег усилился, стал идти сильнее. Рома взглянул наверх, на девятый этаж, но из-за снега верхние этажи было так плохо видно, словно их и не было вовсе. «Это он летел все девять этажей. Почему? О чем он думал? Что он переживал в тот момент, когда падал и летел к земле? Когда видел, как она метр за метром приближается? Или он летел с закрытыми глазами, чтобы не видеть? Было ли ему страшно? Больно было чувствовать землю? Умер ли он сразу? Он мучился? На ту или эту сторону дома он спрыгнул?» — вертелись вопросы в голове Ромы, как вдруг, высоко-высоко, он увидел снежинку, чуть больше, чем все остальные. И Роме показалось, что это падает Коля; он сбросил рюкзак на землю и побежал к тому месту, куда летела снежинка, но ветер метал снег из стороны в сторону, и Рома бегал туда-сюда, думая про себя: «Я спасу тебя, я спасу!» Он даже отчетливо видел его уменьшенную фигурку, но иногда он терял снежинку из виду. И вот он, Коля-снежинка, летящий с белого неба прямо Роме в ладонь. Он приземлился мягко и растаял. Только тогда до Ромы дошел смысл всего случившегося. Он упал на колени и заплакал во весь голос, закинув голову. Он заревел раненым зверем — так тяжело на душе у него было. И, проревевшись, он еще раз взглянул на свои ладони, а затем шепнул: «Теперь я готов. Готов ко всему, к обряду посвящения, к переезду, к смерти, к жизни, к боли, страданиям, ко всему». «Представляете, душа еще ничего понять не успела, а тело уже увозят… Стоит, должно быть, смотрит вслед уезжающей скорой», — вспомнилась фраза Ленор, когда они проходили здесь вчера. Да даже не вчера это было, а всего несколько часов назад. И душа его здесь стояла и смотрела… А может, стоит, смотрит до сих пор и видит Рому, как тот ловит снег и отчего-то плачет.