Gothic love II. Крионика

Скотт Адамс

Что останется от мира через сто лет? Во что он превратится после череды техногенных катастроф, революций и войн? Что ждет людей впереди: технологический прорыв или постапокалипсис с зараженной землей и опустевшими городами?«Gothic love II. Крионика» является продолжением книги «Gothic love. История о признающих только черный цвет», ставшей финалистом Германского Международного литературного конкурса русскоязычных авторов «Лучшая книга года 2018» в номинации «Мистика. Фантастика. Фэнтези»

Глава II

Когда рушится мир

Рома не спал всю ночь, жалея, что пришел домой, а не поехал к Шабрири и Герману. Он все думал, что они — наглядный пример любви, искренней, чистой и настоящей. Шабрири и Герман не раз говорили, что разделяю взгляды «чайлдфри», может, это их влияние так подействовало на Рейма, что он взял его за основу как нечто правильное, а детей — как возможное, но совсем не обязательную часть отношений между мужчиной и женщиной. «Обеспеченная старость», — никак не выходила эта фраза у Рейма из головы. «Да не нужна мне никакая старость… Ни жизнь, ни смерть», — тут Рейм понял, что вся его жизнь после смерти Марго стала одним сплошным сюрреализмом, противоречивой и непонятной для него самого. И мысль, словно пуля, прошила его мозг насквозь: все боятся, что он покончит с собой, но на том свете его никто не ждет. Никто не знает, что он вовсе и не стремится на тот свет, ведь летать одному на облаке необъятную вечность — не самый лучший исход. Но и жить без Марго он тоже не может: без нее это будет не жизнь, а какое-то существование, как безвкусная пища, несмешное и неинтересное кино, от которого все в полном восторге, холодное лето, зима без снега, тикающие часы — которые вновь отбивают прожитые минуты, кидая их в копилку вечности. И как бы его ни воротило от всего происходящего, он не может заснуть навечно, погрузиться в мир грез и никогда больше не касаться реальности.

Солнце уже отражалось в окнах домов, что были напротив, посылая в комнату к Рейму солнечных зайчиков. «Я сдаюсь, я больше не могу, Марго», — подумал Рома, провожая скользящий солнечный луч по комнате покрасневшими от недосыпа и усталости глазами. «Как же я люблю тебя», — думал он, когда луч коснулся его руки и долго-долго не двигался с места. На глазах Рейма выступили слезы. «Я обещал тебе быть сильным, но это невыносимо, Марго. Слышишь? Без тебя все потеряло смысл, да и сам я — потерянного смысла существо», — Рейм вытер глаза от слез. Луч в считанные секунды исчез. «Ты приходи почаще…» — прошептал Рейм.

И вдруг гнев с какой-то неведомой силой ворвался в душу, и, вскочив на ноги, Рейм начал швырять в стену все, что попадется ему под руку: в ход шли подушки, стул, затем он скинул все со своего стола. В числе прочего на пол упала и рамка с фотографией, на которой были они с Марго. Стекло разбилось. Рейм тут же упал на колени и поднял фотографию, но та была сильно поцарапана. В комнату вбежали отец и мать, поправляя халаты. Они застали сына в разгромленной комнате, сидящим на полу и прижимающим к себе фотографию.

— Я сама, — сказала мать отцу, и, затворив за собой дверь, присела рядом с Реймом, затем обняла его, прижала к себе и, ничего не говоря, долго-долго сидела вот так, слегка покачиваясь и роняя соленые слезы.

Он уснул спустя пару часов в гостиной, куда они с мамой пришли, что бы та налила себе валерианы. Когда же она вернулась с двумя стаканами, Рома уже провалился в глубокий сон. Наталья Семеновна поставила стаканы на столик, из большого шкафа-купе достала плед, укрыв им сына, провелась рукой по его волосам и ушла к себе в комнату.

Рома проснулся оттого, что сильно хотел пить. Поначалу он даже не понял, где оказался, но затем сообразил. Увидев стакан с водой, он жадно принялся пить, не обращая внимания на вкус валерианы, лишь потом, когда пришло послевкусие, он поморщился. «Нужно прибраться в комнате», — подумал Рома и отправился к себе. Толкнув дверь, он сильно удивился, увидев полный порядок, где ничего не напоминало ему о произошедшем. «Мама», — вздохнул Рейм и пошел в ванну. Он умылся, почистил зубы, сходил в душ и, почувствовав себя значительно лучше, собрался к Шабрири. Он вышел из дома и, свернув за угол на Петровский бульвар, услышал, как позади него просигналил автомобиль. Рейм обернулся, думая, что это отец или Женя, но у обочины стоял припаркованный «Лексус» Владимира Витальевича. Отец Марго вышел из авто и направился к Рейму. Он был хорошо одет: в дорогое пальто, костюм, но какими бы ни были на нем дорогие вещи, сам он выглядел сильно постаревшим, осунувшимся, почти стариком.

— Рейм, рад тебя видеть, — поздоровался Ониксин с парнем.

— Я тоже, — сказал Рейм, так как действительно был рад видеть отца Марго. В этом мужчине было много отцовского, располагающего к себе. Он вспомнил, как зимой перед всем случившимся они отдыхали в его загородном доме, что он очень радушно принял Рейма и был счастлив за их союз с дочерью, которому так и не суждено было сбыться. Владимир Витальевич обнял Рейма и похлопал его по спине, как бы говоря: «Я знаю, что у тебя в душе, я разделяю твою боль».

— Хотел подняться к тебе, но увидел, что ты идешь, — он немного помолчал, как бы извиняясь, что без приглашения, не зная, насколько было уместно его появление здесь.

— Владимир Витальевич, мне так жаль, — сказал Рейм, и предательский ком стал у него поперек горла. Мужчина покачал головой и похлопал парня по плечу:

— Нам всем ее не хватает… Но у каждого свой путь в этом мире: кому-то отведено больше, кому-то меньше. После смерти ее матери я делал все возможное, что в моих силах, для Марго. Но она всякий раз ускользала от меня, и я видел, что выбранный ею путь не кончится ни чем хорошим. Об этом мне говорила еще Тамара, одна ведунья. Все сказала, и про культуру Вашу, что будет такой период в ее жизни, и что смерть ей ранняя предсказана тоже сказала. Тут не могли помочь ни деньги, ни связи — оставалось ждать. Она и сама всегда это чувствовала; я ссылался на юношеский максимализм, трагизм всего и вся, но она нередко говорила о своих чувствах, о соприкосновении с тем, другим миром.

Виктор Витальевич говорил это так, словно они находились с Реймом не на улице, а приятельски сидели наедине у него в гостях, где их никто не слышал. Он говорил это несколько отреченно; со стороны могло казаться, что старик явно тронулся умом, и только Рейм понимал, что это говорит в нем горечь потери любимой и единственной дочери.

— Я прошу прощения, если задерживаю тебя.

— Ничего страшного, Виктор Витальевич, Вы не задерживаете. Я сам хотел увидеться с Вами, только не знал, будет ли мой визит к Вам уместным.

— Конечно, Рейм, когда угодно, в любое время!

— Договорились, — Рейм кивнул.

— Я хотел передать тебе это, — Ониксин достал из кармана ключи от квартиры Марго. Рейм помнил, что раньше на этой связке был еще брелок в виде гробика с серебряным крестом на крышке, но теперь он куда-то исчез. — Можешь взять все, что посчитаешь нужным, думаю, так будет правильно. Ты уж извини, сам я не могу туда поехать, — он слегка постучал себя по ладонью по сердцу. — Тяжело.

— Благодарю, Виктор Витальевич, — Рейм взял ключи и убрал их в карман.

— А если нужно, можешь жить там. Думаю, Марго бы одобрила. Все-таки там и твоя память о ней тоже, — Рейм кивнул, и Виктор Витальевич снова обнял парня. — Ну, не смею задерживать, Рейм. Спасибо, что уделил мне минутку.

— Рад был нашей встрече, Виктор Витальевич.

Парень проводил мужчину взглядом, пока тот не сел в автомобиль и не уехал. Поднялся ветер, Рейм поднял воротник своего пальто и зашагал по улице. Водителем отца он пользовался редко, тем более сейчас, когда нужно было проветриться, он предпочел общественный транспорт. Когда Рейм ехал в метро, то задумался, что поезд — это как жизнь человека: кто-то заходит и едет, а кому-то на следующей выходить… В вагоне оставалось все меньше и меньше уже знакомых лиц, с которыми Рейм ехал от самого кольца. «И чего ради живут все эти люди?» — думал он. Но вот объявили его станцию, поезд медленно остановился у платформы. Рейм вышел из вагона и направился к выходу.

— Рейм, — Шабрири улыбнулась, впуская парня в квартиру. Она была в футболке под горло. На шее висело несколько кулонов с крестами, на руках — перчатки-сетка, на пальцах — кольца с черепами, и образ дополняла лиловая юбка. На ногах были тяжелые ботинки на платформе. — Хорошо, что приехал. Германа, правда нет: он уехал на съемки, его пригласил один журнал.

— Здорово, — выдохнул Рейм, снимая пальто.

— Вина? — спросила девушка.

— Давай.

Рейм прошел на кухню, отметил, что в доме тихо, нет привычно играющей музыки.

— Такая тишина, даже не по себе, — сказал Рейм.

— Я только что приехала. Еще не успела включить, — девушка улыбнулась и, поставив бокал с вином перед Реймом, села напротив.

— Сегодня виделся с Ониксом, — сказал Рейм, сделав глоток. — Отдал мне ключи от квартиры Марго.

— Он сильно переживает, его можно понять. Когда мы видели его на похоронах, он очень плохо выглядел, но держался мужественно. Такой удар не каждый выдержит, но он бы не был «Ониксом», если бы бился в истерике, я так думаю. Он очень рассудительный. У него аналитический склад характера, эмоции — это не про него.

— Я представляю, каково ему сейчас. Сохранять хладнокровие, когда весь мир внутри рушится… Не каждый может. Я вчера сорвался, такой погром в комнате устроил.

— Рейм, — Шабрири с грустью посмотрела на него и, протянув руку, взяла его ладонь в свою. — Ты же все понимаешь… Она явно в лучшем мире.

— Да, — сказал Рейм, смотря Шабрири в глаза и думая о том, что не только в лучшем мире, но еще и не одна. Хотя может быть, все увиденное им была лишь галлюцинация? Марго, Дейман, этот странный перевод, Миттер.

— Ты давно видела Миттера, Ленор?

— Они же живут в Петербурге, в Москву приезжают редко — иногда на концерт какой или если такой повод представится…

«Вряд ли у готов так много праздников… Разве что похороны», — подумал Рейм.

— Они приезжали…

— На похороны?

— Да, мы все были: Эмбер с Торном, Миттер с Ленор, еще некоторые знакомые, ты их вряд ли знаешь: они из компании Деймана.

— Ну почему же, я много кого знаю, — вздохнул Рома, выпустив руку Шабрири. — Миттер ничего не говорил?

— Нет, они очень обособленно держались с Ленор, мы разве что поздоровались с ними. Похороны были красивыми…

Рейм с грустью улыбнулся.

— Пойдем в студию, — сказала Шабрири.

— Зачем?

— Сейчас увидишь.

В студии, которая когда-то служила комнатой Рейма, произошли значительные перемены: теперь она еще исполняла и роль гостиной. Один из углов был выкрашен в черный цвет, здесь стоял черный кожаный диван, был журнальный столик, а на стенах висели фотографии различных музыкантов, друзей и Германа.

— Марго, — сказал Рейм, смотря на фотографии.

— Да… — Шабрири обняла Рейма за плечи.

Рейм сел на диван, Шабрири села рядом и положила голову ему на плечо.

— Мы так ехали тогда на вокзал, помнишь?

— Помню…

Они молча сидел и пили вино. Пока Рейм не увидел на глазах Шабрири слезы.

— Умирать не страшно. Страшно, оставлять всех любящих тебя, рушить их мир, привычный уклад.

— Как механизм, в котором не хватает очень важной детали.

— Незаменимой, — она вытерла слезы и посмотрела на Рейма. — Как вчера добрался до дома?

— Нормально, — устало сказал Рейм. — Если бы у тебя была возможность увидеть будущее, ты бы согласилась?

— Но мы и так видим будущее, в книгах и кино.

— Нет, я говорю не просто увидеть, а жить в будущем, лет так через сто.

— Хмм… — задумалась девушка. — Сложно сказать. Я раньше всегда хотела отправиться в прошлое, в восемнадцатый, девятнадцатый век.

— А теперь?

— Теперь повзрослела. Наши потомки в молодости будут романтизировать наши дни, а много ли в них хорошего? Вот и я думаю, что все это относительно. Научно-технический прогресс интересен в его развитии, в его пути, а не в конечной стадии. Пользоваться благами техники и упустить ее развитие — думаю не слишком здорово. А почему ты спрашиваешь?

— Да просто… — Рейм задумался рассказывать ли Шабрири о докторе Сегаеве и его предложении. К Шабрири он относился очень тепло и кому, как не ей он мог рассказать обо всем? Но какое-то черное затворничество, поселившееся в его душе в последнее время, словно кричало ему о том, чтобы он оставался со своими мыслями наедине и вообще поменьше говорил. — Просто, — выдохнул парень.

В коридоре послышался звук шагов. В студию вошел Герман. Он был одет в черно-красную латексную футболку, кожаные штаны с ремнями и пряжками вокруг ног, на голове у него был хвост из черно-красных дредов, и несколько широких прядей свисало вокруг лица. Глаза были сильно подведены черным, а в зрачках были видны белые линзы.

— Это был самый загребанный день! — и он шаркающей походкой дошел до дивана, помахал Рейму и сел рядом с ребятами. Шабрири поцеловала парня и взяла его за руку.

— Как фотосессия? — спросила девушка.

— Футиристично, — сказал Герман. — Но если будущее будет действительно таким, каким оно было на этой фотосессии, я рад, что не доживу до него.

— Как я посмотрю, сегодня темой будущего пропитано все кругом, — протянула Шабрири.

— Мы как раз обсуждали… — но Рейм так и не договорил о крионике.

— Я не против будущего, только не такого. Потом посмотрите в журнале.

— Я налью тебе вина, — сказала Шабрири и, поцеловав Германа, ушла на кухню.

Герман посмотрел на Рейма.

— Вводи меня в курс дела, с удовольствием придамся рассуждениям: у меня как раз на съемках родились пара мыслей.

— Хорошо, — Рейм на минуту задумался, но затем продолжил. — Представь, что сегодня ты ложишься спать, а просыпаешься уже лет через сто, двести.

— Ты о криоконсервации? — спросил Герман, и Рейм кивнул. — Только если бы я сильно боролся за эту жизнь, возможно, из страха перед смертью. Но сама идея вечной жизни не прельщает меня настолько, насколько я бы хотел прожить короткую, но яркую жизнь.

— Яркую, но чтобы в черном цвете?

— Ну, само собой. В таком, знаешь, насыщенном черном цвете, — улыбнулся Герман.

Послышался звук затвора фотоаппарата — парни повернулись к двери: на пороге стояла Шабрири и снимала их.

— Отличные кадры, — сказала она еле слышно, просматривая материал.

— Вот так всегда, — Герман обратился к Рейму. — Ни минуты без фотоаппарата.

— Шикарно, — проговорила Шабрири. — Какой контраст, — и, посмотрев на парней, послала воздушный поцелуй, а затем ушла на кухню.