Славгород

Софа Вернер (2024)

Закрытый город, где советские устои до сих пор живы, таит внутри границ большую тайну. Его населяют гибриды — не-люди, чья природа исходит от животного начала. Они различны по повадкам и по внешним особенностям, но главное — ими правят инстинкты. Гриша Рыкова провела всю жизнь на собачьей милицейской службе. Она отказалась стать матерью, и по закону ее ждет добровольная эвтаназия. Готовясь покорно принять свою судьбу, она знакомится с революционеркой Ильяной Зильберман, которая не привыкла сдаваться так просто. Теперь целью Ильяны становится спасение Гриши от смерти, которой нельзя избежать — в городе, о котором нельзя говорить.

Глава девятая

Это будто заговор. Намереваясь под единым законом праведно убить Григорию Рыкову физически, кто-то решает сделать это, для репетиции, морально. Иначе почему так больно бьют? Заныло все тело от бессилия и отчуждения. События последних дней сильно выматывают Гришу, и она готова сдаться: расследование — это глупая идея. Она не следователь, Славгород — не преступная цитадель. Все, Гриша, фу. Нельзя.

Взгляд Ильяны не сочувственный и не жалостливый. Это работа, борьба и больше ничего. И все же природная кошачья эмпатия ноет, как опухшая гноящаяся рана. Гришина беда сочится, но сама она от нее отворачивается, не желая замечать.

— В первую очередь мы говорим о том, что ни одна живая душа не достойна умерщвления. — Альберт Харитонов заумен, высокопарен, подкован знаниями, но Григория не готова к такой поддержке. Никакие гибридские медицинские атласы не помогут залезть в крепко закрытую собачью душу.

— Хватит, — молит Ильяна за Рыкову, зная, что молчание той будет долгим. Но после голос ее меняется. — Ей плевать на твои убеждения. Она пришла сюда показать нам, что готова перед смертью на что-то сгодиться. Пришла выслужиться перед своими — до последнего вздоха.

Удивительно, как эта кошка точна в своих высказываниях. Рыкова захлебывается воздухом на ее полуслове, угадывая, к чему она начнет клонить прямо сейчас.

— Заткнись! — Григория, вопреки решениям Ильяны, взревела нечеловеческим рыком. — Кто ты вообще такая?!

Позже Ильяна расскажет, она — плохая девочка из плохой семьи. Но сейчас она лишь пожимает плечами, словно сама себя не знает. Гриша могла бы упрекать ее молодостью, безрассудностью, но она только воет про себя по-волчьи, чувствуя у себя в крови отголосок предков. Все они чувствуют — начался сезон охоты. И хищница тут, вопреки всему, — Гриша. Ильяна на секунду вздрагивает от горячей хмурости, пришедшей по ее душу представительницы власти.

— Альберт, объяснись ей.

Харитонов мнется, выгибая пальцы в неловкий замок. Он разбирал в своей практике различные сложные случаи, но мирить власть и сопротивление ему еще не приходилось. Он не рад, что Ильяна совсем не воспринимает Гришу как серьезную угрозу — по крайней мере, не признает этого вслух.

— Я представляю «Новую волну». Мы помогаем гибридам обходить законы, которые… которые стоят жизни. Мы знаем, что тебе сейчас тяжело. Возможно, некоторые идеи тебе не близки… — Альберт осторожно кивает на Ильяну, подразумевая ее явные радикальные мысли. — Но мы на твоей стороне.

— Вы на ее стороне. Я связная, — акцентирует наглая балия, намекая, что не заинтересована в Гришином выживании.

Альберт говорит о каком-то спасении, но Гриша совсем не хотела от чего-то спасаться. Не хотела увиливать, трусливо поджав хвост, потому что принимает смерть в качестве достойной награды за службу. Ее наконец отпускают в увольнительные, длиной в вечность. Ежедневно множество гибридов разрождается детьми, замкнутый в круг город гибнет от перенаселения, и ей всего лишь нужно уступить ранее арендованное место. Не все обязаны умирать в этом городе, и даже она могла бы остаться в живых, но должен же хоть кто-то. И не от голодной жизни на скудную пенсию, не от руки пьяного супруга, не от тяжелых родов — а просто так, в светлой палате, после сытного вкусного ужина.

— Довольно этих бесполезных бесед. — Ильяна цокает языком и разводит руками. — Не хочет — значит не хочет. У вас есть много других забот — аборты, дети, браки, разводы… Пусть уходит.

Альберт вспыхивает, как будто юнцу отказали в свидании. Он бросается к столу Ильяны, сделанному из старой школьной парты. На их теперешней авансцене все обретает вторую жизнь. Диван обит старым покрывалом; стулья — советские «Венские» — тщательно отремонтированы и перекрашены; а с потолка свисает люстра такая старая, что даже на барахолках такую не сыскать. В Москве за такие вещи платили бы двойную цену.

— Все заслуживают второй шанс, — молит Харитонов, стараясь найти контакт с Гришиными глазами, которые заполонили сухие слезы. — Пожалуйста, Григория, дайте и нам его.

Совсем неясно, о чем говорит Альберт, но Гришу воодушевляет готовность Ильяны отказать ей, рубя с плеча. Она горько усмехается, глядя в кошачьи бесстыжие глаза. Илля замечает, как разнятся ее зрачки — среди темных коричневых ям виднеется лужа, отражающая небо. Разного цвета, надо же!

— Что вы от меня хотите? Рассказывай, — охрипшая от беззвучных рыданий, приказывает Гриша. Пальцы ее в треморе тарабанят по бедру.

— Мы хотим… Мы — «Новая волна» — хотим обеспечить нужную отсрочку от эвтаназии… я ошибочно дал вам доступ к ней… — мямля, начинает Альберт, но она его тут же прерывает. Предавший ее психотерапевт теперь только раздражает.

— Нет, ты. — Гриша кивает на Ильяну. — Ил-ля, — впервые это имя звучит так неряшливо, издевательски и тяжело, — расскажи ты. Чем ты тут занята?

Ильяна поджимает губы. На фоне раздосадованной Рыковой кабинет кажется ей безвкусным и чужим. Лучше бы все эти вещи давно выбросили.

— Давай выйдем на крышу.

Ильяне не хотелось задохнуться вместе с Гришей. Терпкий покорный собачий запах кружил голову. Она хорошо собой владела — умела формулировать мысли и вести за собой людей. Может, только из-за Ильяниных воодушевляющих речей и жила до сих пор светлая мысль о будущем в головах ее слушателей. Ей казалось, что Гришу увлечь будет несложно. Не знающей хорошей жизни — ей, служебной! — будет легко показать все прелести свободного Славгорода.

Не за горами ты, современный Славгород — а среди сухих степей. Ильяна мечтала о нем и досконально знала, как говорить о нем. Ей помогало природное умение говорить простые слова из глубины себя. Там, где у балий, как говорят в народе, «мурчалка» — в самом деле, может, находится душа. И эта душа звучит сама собой в нежном рокоте урчащих слов. А о чем говорить — уже неважно.

Воздух свежий. Минута обеим — подумать. И после Ильяна начала. Неспешно, с самого начала. О своих идеях и о благах. И Гриша вроде реагировала на сказанное. Охала, вздыхала, подавалась вперед и возмущенно отстранялась. Рассказчица ждала вопросов — но нет. Беседа не клеилась. Гриша лишь послушно выслушала важный для Ильяны монолог и еще немного молча смотрела вдаль.

— Понятно.

Вот что Гриша сказала. Ильяна рассказала ей все — по крайней мере, все то, что требовалось знать. Неясным оставалось лишь то, хотят ли члены РЁВ свободы для гибридов, или же они желают запереть людей. У их организации были связи с врачами и школами, с социальными службами и даже с партией (вернее, ее остатками), и именно балийская изворотливость помогла в этом.

— Сколько у тебя осталось жизней? Две, три? — Гриша усмехается. На самом деле балии, как и все смертные, проживали всего-навсего одну.

— Очень остроумно для той, кто в зубах собственную цепь держит, — отвечает таким же тоном Илля, но улыбается — впервые, наверное, за вечер. Как-то искренне даже, и на душе у Гриши становится тепло.

Ильяна очень старается донести до Гриши, что желает ей помочь, да так, что и впрямь убеждает в этом и саму себя. Она приказывает себе не привязываться к тем или иным «задачам» — так она называет тех, кому приходится помогать. В их организации неясная структура и в целом все равны, просто кто-то примыкает дольше, кто-то присоединился лишь вчера.

— И ты тут с самого начала, — предполагает Гриша.

— Неплохой из тебя следопыт, получается.

— Ты придумала это?

— О Пресвятой Лев, конечно же нет! — Ильяна фыркает от смеха. Это милее, чем фыркала медсестра, насмехаясь над Гришиным некрасивым уставшим лицом. Она упоминает балийского бога — значит, есть путеводная звезда, за которой они в своей революции следуют. От слова на букву Р Гришу передергивает.

Рыкова поднимается с крыши, хотя чувствует, что разговор еще не окончен.

— Замечала, что у нас давно не видно звезд?

— Что? — рассеянно переспрашивает Ильяна. — А. Да, наверное, с заводом связано. Все небо затянуло смогом… Надо бы заняться этим вопросом, подниму его на следующем «РЁВе»… Ты куда?

— Домой. Спать. Кому-то завтра на работу, в отличие от мечтателей.

Интерес к Ильяниной организации у Гриши пропал сразу же, как только у самой Ильяны проснулся интерес к ней. Гриша совсем не доверяла этой заманчиво предложенной помощи и по-прежнему тешилась уверенностью, что не нуждается в ней. Неблагодарно, да и что с того?

— Составишь на меня дело? Приставишь слежку? Посадишь всех? — Илля веселеет, хотя для веселья нет причин. Гриша не слышит ее слова, потому что они бессмысленные. У нее самой нет никакой власти. — О, а посмертно у вас награждают?

Их шутки взаимно болезненны, и Грише хотелось бы хоть раз увидеть эту кошку без издевательской, попустительской и безразличной гримасы. Ее лицо словно всегда искажено тяжестью планов, и голова забита громкими мыслями, смысл которых собакам не понять. И, к счастью, Гриша и не пытается.

— Насколько это было больно?

На одетой Ильяне не видно шрамов, и ничего не выдавало в ней травм, но Гриша знала и чувствовала, что каждое сказанное слово царапает ей глотку изнутри. Наверное, битый побитого чувствует.

— Мне не было больно. Но мне было пять. И семь. И десять. А потом пятнадцать. Четырежды пятнадцать. Дальше я перестала считать. Типичная кошачья жизнь — шпыняют кому не лень.

— И ты все еще веришь в Бога?

— В себя. — Она аккуратно убирает одну-единственную слезинку. Гриша завидует ей: осталось еще чем плакать. — Верю в себя. И ты в себя хоть разочек поверь. Потом. Как будет время.

Пресвятой Лев. Великомученица Анна Вирийская. Лесная община. Бог-озеро Топь. Герой Юрий Гагарин. Теперь «Новая волна». Все как будто помешались. Откуда название-то такое взяли? Волна… никто из них даже не увидит моря. Хотя если бы Гриша спросила, может, Харитонов объяснил бы ей, откуда взялось такое название. Умные, начитанные вирии — только они читали о море и представляют себе, как оно выглядит. Однако и они, какими бы ни были, все равно застряли вместе с остальными.

Почему застряли? Никому не выгодно больше использовать гибридов в своих целях. Ни их сила, ни красота, ни ум людям давным-давно не нужны. У людей появились деньги — большие, некоммунистические, — и появилась сама по себе отдельная сила, невероятная красота и развитый ум: они все это купили. Наверное, в новом ФСБ все еще лежат старые папки с грифом «Совершенно секретно», но печатный шрифт документов в них выцвел, а сама бумага обветшала. Большая земля ждет, что Славгород сам себя сожрет.

— Посажу. Сожру с потрохами. Обязательно. — Гриша улыбается напоследок и ныряет в маленькую дверь, ведущую на лестницу с крыши. Ей следует как можно скорее убраться из этого места и никогда о нем не вспоминать.

РЁВ — Гриша вычеркивает. Нечего ей с ними якшаться.

Грише хочется к Карпову. Выйти за него замуж, забеременеть от него той же ночью — все, чтобы забыть о кошке и о ее шайке добродетелей. Жаль, что первое запрещает закон, а второе — природа. Хорошие, надежные мужчины не валяются на дороге, как ошибочно полагает предатель-психотерапевт, сдавший ее «Волне». Не больно-то нужен Грише какой-то домашний колотила, тот же пограничник! От этих никакие щенки не спасают.

Ее первая привязанность — крепкая, незаменимая, благоговейная великомученица-мать — вышла замуж и родила, бросив подругу запросто. Ни к чему хорошему это не привело. Все уже знают о ее подвигах — газета клеймит громкие заголовки, а радио и местное телевидение не умолкают, сообщая лживые новости — мол, «истинное зло» наказано. Бабки у подъезда то признают героиню мученицей, то осуждают за распутность. Церкви то устраивают службы в память о ее ребенке, то всячески отрицают смерть в капсуле, в которую помещают всех изъятых незаконнорожденных детей (это, мол, безопасный сон, пока не найдут бездетных родителей взамен). Все в Славгороде идет от противоречий — одних судят за лишних детей, а других за их отсутствие. И Гриша не в обиде — закон есть закон.

Два дня из драгоценного оставшегося Грише времени минует — и все это время лицо Мальвы Карповой преследует ее и по делу, и без. В конце концов она сдается и идет к ней на свидание.

Много раз она мечтала о нем: о том, как нежно Мальва будет щебетать ей сплетни, пока единственное разрешенное кино не оборвется на самом интересном месте из-за внепланового отключения электричества во всем городе. Или, может быть, они выпьют покрашенного в красный винный цвет самогона, нарежут жалкие остатки еды из холодильника и до утра не будут спать, раздражая общажных соседей. Живот предательски закрутило.

Мальву облачили в белую простынь, навевающую образ Девы Марии. В такую скучную религию в Славгороде с советских времен не верят, однако ситуация требовала радикальных мер. Пять лет назад навы уже отвоевали право обучать детей в своей деревне, не контактируя с обществом — значит, и вопрос о количестве потомства можно обжаловать, — так потребовали представители духовенств Славгорода и бесполезные правозащитные организации. Грише не противен вид Мальвы, но чем-то она ее отталкивает. Из грешницы навы пытаются сделать богиню, и кто этому виной? Быть может, и сама Гриша, позволившая Мальве зазнаться в юности. Восхищаясь ею, она лишь вскармливала эгоистичного демона в хрупком бледном теле. Навы держатся годами вне социума — и, вырвавшись из пут набожности своих бабок, стремятся отличиться и хорошим, и плохим.

Мальва предстает перед Гришей похудевшей, постаревшей и осунувшейся. Во всяком случае, каяться не хотелось — не сильно Гриша во что-либо веровала. Как милиционерше, ей позволили войти в специальную комнату для временных свиданий с семьей и супругами. Тут Мальве даже не пялились в спину охранники. В колонии-поселении ей не позволяли носить простыню, которую использовали для газетных фото, однако роба заключенной была выбелена уже чуть ли не до дыр. Обтирая руки о низ живота после тяжких трудов в полях, она создала на ткани шрам из грязи, напоминавший всем ее почитательницам о том, как жестоко и безвозвратно она лишена возможности иметь детей.

Тут Карпова не одинока: каждая женщина Славгорода носит на своем чреве хотя бы один шрам.

— Не думала, что ты придешь повидаться.

В ее голосе изменилось все — от подбора слов до манеры и придыхания. Грише приходится сдерживать себя, чтобы не скривиться, будто от скрежета металла. Чутким ушам неприятно эхо комнаты, а Мальва намеренно пытается звучать, словно она — гром среди ясного неба.

— Откуда все это? Неужели ты выволокла эти повадки из своей секты?

О том, что происходит внутри озерного круга, ходят лишь легенды. Семья Карповых давно исповедовала типичную для нав религию, схожую с шаманизмом, но из-за разногласий с законом Мальва переметнулась к радикалам. Вот они-то и топят неверных, лишь бы принести жертву своему богу, называя убийства ритуалами. Два озерных берега не ладят между собой. Петя всего лишь носит коловрат и окуривает спальню травами, а вот Мальва…

— Зачем ты пришла? — вопросом на вопрос атакует умудренная опытом Мальва.

Мало-помалу им все же приходилось сталкиваться, и всегда все заканчивалось так, будто они по судьбе обречены быть врагами. Гриша арестовывала Мальву без особых сожалений — воспоминания, горести и совесть проснулись потом.

— Попрощаться.

— Уезжаешь в отпуск?

Ирония уместна. Только один хорт по собственному желанию смог покинуть Славгород — и его имя до сих пор прославлено на весь мир за открытие космоса.

— А-а! — Мальвино лицо просияло осознанием. — Точно-точно. К тебе вернулось то, на что ты сама меня обрекла.

— Приятно было повидаться. — Гриша старается не терять самообладания. — До встречи на твоем дне.

В аду — если по-навьи.

Мальва тут же залилась стенаниями. Рухнув на колени, она взвыла неведомую Грише молитву на едва разборчивом языке. Если бы у Мальвы был хоть один шанс стать настоящей мученицей, грехи Гриши приписывали бы ей в заслуги — и потому она оплакивала ее теперь, еще живую, чтобы этот вопль стоял в ушах даже тогда, когда будет слышен лишь звук капельницы. Злобная нелюдь, вот ты кто, Мальва.

От души, казалось, отлегло, когда тюрьма осталась далеко позади. Всего-то пять километров пешком по пустырям — и спать.