Шоколад с морской солью. Книга II

Софина Райз

Две любви живут в сердце юной героини: страсть к балету и страсть к мужчине. Творчество и опьянение. Самовыражение и мучительная жажда чувств. Борьба, одиночество, боль… Прошлое – плотная паутина лжи и горькая карма чужих ошибок, которые не позволяют ей стать счастливой.Куда приведет её судьба? Через какие испытания, в том числе смертельные, ей придется пройти, чтобы паутина наконец порвалась и отпустила на волю?

© Софина Райз, 2021

ISBN 978-5-0055-2928-2 (т. 2)

ISBN 978-5-0055-2927-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 9. Восемнадцать лет спустя

Неприятная новость увесистым камнем влетела в окно предрассветного утра и резко задребезжала осколками телефонного звонка. Эванджелина услышала его не сразу. Мягкий шум тёплого душа проглатывал звуки и окутывал тело густым облаком белого пара. Подставляя лицо тонким струйкам воды, она то и дело изящно запрокидывала голову, ловила приоткрытыми губами капли. Не открывая век, она нащупала овальный флакон и выдавила из него на ладонь капельку геля с ароматом сандала и восточных специй. Затем тонкие пальцы девушки принялись нескромно ласкать обожаемое чувственное тело, продлевая наслаждение от мужчины, что крепко спал в этот момент на её жемчужно-серых шёлковых простынях. Рука игриво скользнула между ног и пощекотала нежную кожу бедра… Затем проникла глубже. И ещё глубже. Тело до дрожи сковал спазм, и с влажных губ сорвался чуть слышный стон. Нежно лаская, мягко надавливая и дразня, она продолжила истязать себя, причиняя мучительно-сладкую боль… Пальчики намеренно остановились всего в миллиметре от экстатического транса, и выдох прозвучал беззвучным именем «Луис», — Эва представила, как покинув через несколько мгновений ванную, она неслышно проберётся в постель. Капельками, стекающими с мокрых волос, разбудит его могучее обнаженное тело, а затем будет жадно целовать мягкий пушок внизу его живота, дразнить языком тонкую кожу его сонной плоти, несдержанно рассыпая поцелуи всё ниже и ниже… Будет приставать к нему до тех пор, пока могучий зверь не пробудится приливом страстного желания. И… грубо, обезумев от страсти, резко, с силой сжимая тиски загорелых рук, не возьмёт себе всю её без остатка…

Внезапно волну оргастического возбуждения Эвы прервал тот самый мужской голос, который должен был в этот момент крепко спать. «Какого чёрта! ЛУИС! Почему ты здесь! Que nojo! Eu odeio isso!» — раздражённо выругалась она и с нечеловеческим усилием открыла веки, продолжая при этом подставлять спину каплям тёплой воды. Больше всего на свете Эва ненавидела, когда кто-либо неожиданно беспокоил её, тем более когда она была в душе и уже спланировала, чем займется после.

— Desculpe-me, Eva! Тебе звонят. Это важно! — Луис прокричал из спальни, но девушка не расслышала смысла произнесённых им слов. Мягкий мужской баритон безнадёжно утонул в шуме тропического дождя, что без остановки лил из круглого хромированного блюдечка над самой её головой.

— Детка, слышишь меня? Возьми, наконец, проклятую телефонную трубку! Эва! Я серьёзно! — нетерпеливо и громко рявкнул тот же самый голос на этот раз всего в нескольких шагах от ванной комнаты.

— Пошли их всех к чёрту! Никого не желаю слышать! — резко ответила девушка и, громко фыркнув от досады и недовольно закусив губу, призадумалась. Механически уменьшила напор воды. Застыла в нерешительности, рассматривая запотевший кран… С её нежной, загорелой и бархатистой кожи стремительно испарялись крошечные росинки. Превращаясь в пар, они забирали с собой драгоценное тепло, оставляя взамен дискомфорт. «Ненавижу холод! Всё против меня! День испортился, даже не успев начаться. Merda!» — но Эва даже и не догадывалась о том, что настоящая катастрофа ждет её впереди. Тем временем с волос быстро спускались прохладные ручейки остывшей воды, тонкими змейками скользили по спине, щекотали ягодицы, обвивали стройные сильные ноги, вызывая в теле озноб, а затем и крупную дрожь. Эва сильно замёрзла, но по-прежнему из упрямства не желала покидать тёплую душевую кабинку, а тем более отвечать кому бы то ни было в полседьмого утра. Она неосознанно тянула время, подсознательно не желая знать причину звонка… Всего неделя прошла с тех пор, как она переехала в квартиру на Rua de Fialho! Новый номер могли знать только трое: её менеджер, директор труппы и Луис, всем другим этот сообщить она пока не успела. «Кто бы это мог быть?» — всерьёз призадумалась Эва. Ведь Луис в этот момент лежал в её собственной кровати, а из театра в такую рань никто и никогда не позвонит.

— Что за бестактность беспокоить меня в понедельник, да ещё и в такую рань? — от холода зуб на зуб не попадал. Эва ворчала, нехотя махровым полотенцем смахивая с тела последние капельки желания.

Луис в третий раз нетерпеливо постучал и, не дождавшись ответа, грубо ввалился в ванную комнату. Одежды на нём не было, взъерошенные волосы неряшливо спадали на лоб, а выражение растерянности на лице говорило о его сильном испуге. Он окончательно пробудился, и только на его гладко выбритой щеке алел глубокий след от подушки, что глубоко впечаталась в его усталое забытье: мужчина не спал так крепко второй месяц кряду. Словно волк, он метался от логова к логову, скрываясь, путая следы и опасаясь за свою жизнь… Проклятый телефонный звонок разразился автоматной очередью у самого его уха и разбудил тревожный ум предчувствием неминуемой беды. Весь красный от напряжения, он, шумно дыша, настойчиво протянул любовнице телефонную трубку и сурово скомандовал: «Сейчас же возьми, полиция. Ну же!» В голосе этого сильного мужчины Эва явно расслышала вибрацию наспех замаскированного страха и невольно встревожилась. Послушно приложила трубку к уху.

— Да, слушаю. Эванджелина Муньес, — испуганно ответила девушка и внимательно прислушалась к жёсткому хриплому голосу. Молча закивала. Побледнела и затаила дыхание. Пауза. Всего мгновение — и телефон выпал из рук, глухо ударившись о синий кафельный пол. Разлетелся на множество бессвязных частей и жалобно застонал короткими гудками.

— Эва, что они сказали? Спрашивали обо мне? Отвечай, ну же! Не томи, — с неимоверным усилием сдерживая беспокойство, Луис вопросительно впился взглядом в застывшие и бесцветные от ужаса глаза подруги. Тщетно. Она напряженно молчала. Молчала так, будто секунду назад умерла. Дыхания слышно не было. На безупречном фарфоровом лице прелестной статуэтки застыл не моргающий взгляд, выражая непонимание и ужас.

— Эва, детка, что произошло? Ты в порядке? Да не молчи ты!!! — Луис с силой встряхнул любовницу за плечи и попытался привести её в чувство, но не вышло. Плечи Эвы показались ему холоднее гранитного камня, хотя при этом она совершенно не дрожала и лишь расслабленно, словно в анабиозе, равнодушно смотрела сквозь него.

Самообладание Луиса раскрошились под тяжестью молчания, и он решился на отчаянный шаг… Пощёчина! Она вышла несильной, однако левую щёку девушки тут же залил густой румянец, а глаза от неожиданного хлопка густо заморгали. Эва гневно посмотрела в глаза обидчика и не раздумывая вернула пощёчину обратно.

— Луис! Да ты в своём уме?! Как ты посмел поднять на меня руку? — возмутилась Эва и, оттолкнув его от себя, принялась с силой тереть кожу на щеке. — Псих ненормальный, у меня завтра спектакль!

— Прости, прости, я просто не знал, как привести тебя в чувство, — извиняющимся голосом бормотал испуганный мужчина.

— Болван! В кране полно воды! Ума не хватило?! И запомни раз и навсегда, красавчик, если ты ещё хоть раз поднимешь на меня руку, обещаю… Нет, клянусь, он станет для тебя последним! — жёстко выругалась Эва и уже более спокойным тоном сухо произнесла: «Не переживай, ты им пока не нужен. Следователь звонил сообщить, что вчера вечером убили мою Камиллу. Кто-то застрелил её прямо на улице. Взял и застрелил, словно дворнягу бездомную… Камилла… сестричка… Я не верю в это, Луис. Ни за что не хочу верить! Только не она… Только не моя Камилла…» — она громко разрыдалась и, раздавленная своим горем, безвольно стекла на пол.

Луис в растерянности смотрел на то, как полуобнажённое тело его любовницы вздрагивает от плача, свернувшись комочком на мокром полу. Он присел на корточки рядом и одной рукой обнял худенькие плечи, а другой попытался потянуться и собрать угрюмые останки телефонного аппарата, что монотонно гудели в тёмном углу под раковиной. Такую Эву Луис прежде не знал… По правде сказать, она и сама не знала, что умеет так искренне и горько плакать. То была первая в жизни истерика Эванджелины Риверу Муньес. В день, когда умерла мать, девочка не проронила ни единой слезинки. Да и о ком ей было плакать, ведь та так подло предала их с сестрой, трусливо уйдя из жизни воскресным днем накануне Рождества. Зои не оставила детям после себя ни единой капли сожаления — предала. Когда же из жизни ушёл отец, Эва лишь напряжённо молчала, стоя у открытого гроба и не понимая, как ей дальше быть. Затем равнодушно бросила тёмно-бордовую розу на лацкан чёрного пиджака. Попрощалась парочкой банальных пустых фраз и, не угадывая в исхудалом бледном лице ни единой родной чёрточки, молча отошла к тем немногим, кто пришёл его проводить. В душе при этом не было скорби, ибо отец тоже их предал. Сейчас же всё было иначе. Узнав о внезапной, несправедливой кончине сестры-близняшки, её сердце обливалось не просто слезами — оно тонуло в горьком отчаянии чего-то ужасающе непоправимого. Всепоглощающая пустота заполнила всё существо девушки, потому что не стало на Земле последнего самого дорогого сердцу человека — Камиллы, её собственного зеркального отражения. Навсегда исчезла воплощённая в прекрасном теле доброта с улыбкой ангела на усталом лице. Её больше нет… Нет единственного родного существа в целом Мире. Нет сестры!!! Как же так?!

— Скажи, Луис, кто мог поступить с ней так жестоко? Почему именно она? Ты же хорошо её знаешь, она была ребёнком: наивная, добрая, глупая. Камилла была… — слово «была» горячими искрами отчаяния обожгло душу: «Была…»! «Была…»! «Была…»! Ее больше нет… Нигде и никогда… Ни на земле, ни под землей, ни в небе, ни в другой галактике! НЕТ!!! Рыдания с новой силой сдавили горло Эвы, и она, не помня себя от горя, с силой застучала ладонью о холодный кафельный пол.

— Тише, милая. Успокойся. Я рядом, — мужчина бережно взял в свою ладонь её хрупкую кисть. Крепко обнял и прижимая к себе, отнёс на руках в спальню. Уложил на кровать. Заботливо укрыл одеялом и тут же неловко отвёл взгляд от бездонного не выплаканного человеческого горя.

Смотреть на Эву было невыносимо больно и одновременно страшно. Взгляд Луиса непроизвольно упал на большой чёрно-белый портрет, что висел на стене у самого изголовья кровати. Он видел его прежде, но в этот момент он выглядел несколько иначе… Прямоугольное горизонтально вытянутое полотно с отпечатанной на холсте фотографией Эвы было туго натянуто на подрамник и ярко выделялось на матовом фоне белой окрашенной стены. Красивое утончённое лицо девушки буквально утопало в пушистых завитках белокурых волос, а чувственный, слегка приоткрытый рот обнажал идеальные жемчужины белоснежных зубов и кончик языка. Глаза живые, притягательные, страстные. Рука фотографа как будто слегка дрогнула в момент съёмки, и блики на радужке цвета синего сапфира получились немного смазанными. Эффект придавал фотографии пугающе-мистический реализм и намертво приковывал взгляд. «Ведьма», — невольно подумал Луис. Нижнюю губу Эвы на фото до крови оцарапал острый шип розы, и она будто стонала, но не от боли, а скорее, от желания. Такой знал её Луис. Такую понимал, такую желал до дрожи, головокружения, спазма. Он твёрдо знал, его Эванджелина — женщина с лицом небесного ангела и тёмной душой распутного демона. Любовница без смысла любить, но с искренним неутолимым «заниматься любовью». Никаких обязательств между ними никогда не было — был только секс. На этом сценарии настаивала Эва. Однако этим утром Луис не поверил своим глазам — перед ним на кровати лежала плачущая незнакомка. Беззащитная, словно младенец, она роняла слезинки на шёлк простыней, отчего расплывались ужасающие тёмные пятна. При этом она дрожала и глубоко всхлипывала. Мужчина в растерянности присел на краешек кровати, убрал со лба прядь мокрых волос и нежно поцеловал.

— Эва, девочка моя, я буду рядом с тобой, что бы ни произошло. Тебе сейчас нелегко, понимаю… всё понимаю, — Луис испытывал одно единственное желание — хоть чем-нибудь помочь и хоть как-то успокоить. Сказал пару банально-сочувственных фраз, но вышло как-то не очень… Задумался. И понял, что его ум отказывается верить в то, что такая расчётливая и холодная стерва, как Эванджелина, вообще способна испытывать чувства… Однако.

Истерика Эванджелины закончилась так же внезапно, как и началась. Всего через несколько минут Эва уже стояла в дверях в светло-голубом вязаном пуловере, одетом на голое тело, и нервно втискивала босые ноги в туго зашнурованные кроссовки.

— Спасибо, Луис, — сухо произнесла уходя и добавила, — Мне срочно нужно ехать на опознание. Поедешь со мной?

— Прости, Эва, ты же не хуже меня знаешь, что мне с тобой нельзя… Дождусь тебя дома, окей? — извиняющимся голосом промямлил Луис.

— Боишься, что тебя попросят остаться? — съязвила девушка ухмыляясь. К Эве понемногу начал возвращаться злобный сарказм, что свидетельствовало о том, что она окончательно пришла в себя…

Луис пожал плечами и ничего не ответил ей.

Эванджелина вернулась домой после полудня. Молча вошла в квартиру и резким движением швырнула ключи на стеклянный стол. Не поворачивая головы, она скомандовала кому-то ожидающему её в сумраке по ту сторону открытой двери.

— Ну что стоишь? Заходи. Поживёшь пока здесь с нами, — сказав это, она растерянно посмотрела на Луиса и тут же отвернулась.

Луис вопросительно посмотрел в ответ. На пороге квартиры, переминаясь с ноги на ногу, стояла маленькая испуганная девочка лет шести. Войти она по-прежнему не решалась, смотреть в глаза тоже.

— Да не бойся ты, не съем же я тебя в конце концов. Луис детьми тоже не питается. Правда, милый?

Ответа не последовало.

— Заходи живо в дом, — прикрикнула Эва и в нетерпении заскрежетала зубами.

Малышка не сдвинулась с места ни на дюйм и ничего не ответила.

— Если хочешь жить в подъезде, оставайся там, сколько тебе влезет, — с раздражением добавила девушка, но тут же взяла себя в руки и холодно произнесла банально-вежливую фразу, которую, по ее мнению, следовало сказать ребёнку в такой ситуации: «Может, ты голодна? То есть завтракать с нами будешь?»

Тишина. Девочка от произошедшего с ней прошлой ночью буквально впала в анабиоз и перестала адекватно реагировать на происходящее вокруг. Молчание ребёнка вывело Эву из себя настолько, что через минуту она снова распсиховалась и повысила голос.

— Я же сказала, заходи в дом, немедленно! Уговаривать я тебя больше не буду, — рявкнула она и едва не закрыла перед лицом ребёнка входную дверь.

— Зачем ты орёшь на неё? Не видишь, она сильно напугана, — Луис вступился за ребёнка, испытывая в душе знакомое чувство, которое он сам определял как ОБОСТРЕННОЕ ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ. Беспочвенную агрессию Эвы нужно было немедленно остановить, иначе он за себя бы не ручался.

Мужчина заботливо взял ребёнка на руки и занёс в квартиру. Бережно усадил на диван и пошёл на кухню ставить чайник. Эва поплелась вслед за ним. Забралась на высокий барный стул, сцепила пальцы в замок и положила на них острый подбородок. Взгляд миндалевидных голубых глаз при этом не выражал абсолютно ничего.

— Может, объяснишь мне, что всё это значит? — вопросительно обратился к ней Луис, переминаясь в нерешительности и похрустывая костяшками пальцев.

— То и значит, что это та самая девочка, дочь моей покойной сестры Камиллы… Зовут Эмилия. Судя по всему, она какое-то время будет жить со мной. И это, мать твою, большая удача для всех нас! — съязвила Эва и снова сильно закусила губу.

— Луис, ты только представь, моя бедная сестра сейчас в большом стальном холодильнике с биркой на указательном пальце, а я неожиданно стала матерью, да ещё в тот самый момент, когда мне предложили работу в Париже. Вот — посмотри. У меня контракт с Мулен Руж на два года, где чёрным по белому написано: НИКАКИХ ДЕТЕЙ! Она достала заветные листки и, размахивая ими перед лицом Луиса, продолжила разыгрывать свой драматический спектакль.

— Неужели из-за этой девчонки мне придётся всю оставшуюся жизнь танцевать в кордебалете в каком-нибудь провинциальном театре?! — прошипела сквозь зубы Эва и с ненавистью во взгляде посмотрела на беззащитное испуганное дитя.

— Не психуй и не повышай голос. Девочка тебе не чужая! И, по-моему, она довольно милая, — Луис попытался смягчить яростно-агрессивный настрой Эвы и неумело изобразил на лице благодушие.

— Зато тебе она чужая! Легко рассуждать, если ТЕБЯ, милый мой, это лично не касается! То же мне герой нашёлся! Как обычно, примешь душ, позавтракаешь и исчезнешь месяца на два или на три. Ах, нет, поправь меня, если я ошибаюсь, сегодня и завтра ты ночуешь у меня, да и то только потому, что тебе совсем некуда идти. Кстати, милый мой Луис, ты ещё не рассказал мне, во что противозаконное ты вляпался на этот раз? Кого: наркодилера, мошенника или убийцу я приютила на этот раз в своём доме? — эмоционально выкрикнула Эва, радостно вымещая зло на Луисе.

— Детка, знаю, тебе сейчас нелегко. Ты сильно переживаешь из-за смерти сестры и поэтому такая нервная… Но я прошу тебя, успокойся. В прошлом я тоже потерял сестру и понимаю тебя гораздо лучше, чем ты думаешь… Эва, я всегда на твоей стороне. Но если ты немедленно не прекратишь язвить, я оденусь и немедленно уйду отсюда! На этот раз навсегда. А тебе придётся всё решать самой, — он произнёс правильные слова спокойно, с властной интонацией и совершенно не повышая тон. Эва его услышала… «Радостная» перспектива расхлёбывать всё в одиночку усмирила крутой нрав валькирии, и она всё же решила проявить благоразумие и промолчать.

Луис как ни в чем ни бывало улыбнулся, заварил какао, добавил взбитые сливки и с полной кружкой направился к девочке. Маленькая Эмилия лежала на диване, свернувшись калачиком, и тихо плакала, уткнувшись носом в диванную подушку. Не зная, что сказать, он молча поставил кружку на журнальный столик и присел рядом. Нежно погладил девочку по голове и слегка потрепал за плечо.

— Эй, ты, милашка. Я Луис и я твой новый друг. Смотри, вот на столике стоит какао, выпей когда захочешь. Ещё могу приготовить тебе сэндвич с курицей, тосты или омлет. Что пожелает маленькая леди? — шёпотом произнёс он, ощущая, как сердце непроизвольно застонало от невыразимой боли. Он вспомнил всё. Всё в мельчайших деталях… Увидел, словно наяву, как двенадцать лет назад в госпитале медленно умирала его собственная маленькая сестрёнка. У восьмилетней девочки внезапно, после сильного отравления, отказали почки, а на операцию у родителей не было денег. Именно тогда студент инженерного факультета Луис Гарольду ди Оливейра впервые попал в тюрьму: попытка ограбить кассира в банке завершилась провалом, и сестрёнку похоронили без него. Парень так и не смог простить себе, что позволил копам схватить себя и всё это было напрасно. За время своего тюремного заключения он возненавидел систему ещё больше и решил, что никогда не будет жить честно. Какой смысл работать всю жизнь, платить налоги, если в государственном госпитале нет квот для бесплатной операции всего одной маленькой девочки. Луис люто возненавидел банкиров. Продажные, алчные кроты. Отец, словно раб, трудился всю свою жизнь от зари до зари; погасил ипотеку за дом и выплатил банку все грабительские проценты — и что? Когда он пришёл за кредитом на лечение дочери, то банк ему отказал! Трусливо оправдывая себя тем, что отцу скоро шестьдесят, и он, возможно, не успеет вовремя вернуть долг.

В тюрьму Луис попал прыщавым Робин Гудом, а вышел из неё талантливым мошенником. Играл всегда только по-крупному, не имел привязанностей. Жил легко, а деньги тратил красиво. С Эвой его связывали давние постельно-дружеские отношения, напрочь лишённые каких бы то ни было обязательств. В первый же вечер знакомства они уехали вместе из ночного клуба встречать рассвет в Сан-Пауло. Провели три волшебных дня и ночи в постели, а по возвращении в Рио подарили друг другу полную свободу и счастье случайных встреч. Луис не мог предложить большего, а Эва ни за что не желала ограничивать себя отношениями только с одним мужчиной. Молодая, яркая и талантливая балерина любила только себя и назначила себе непомерно высокую цену. Ни к кому никогда не привязывалась и использовала мужчин до тех пор, пока они не наскучивали ей своим постоянством или не начинали изводить ревностью. Легко расставалась с каждым новым поклонником, не сожалея о нем ни на минуту, однако с Луисом всё было иначе. Он, словно фантом, появлялся из ниоткуда и так же внезапно исчезал. Человек-загадка. Невысокого роста, харизматичный венесуэлец с красиво скроенным телом, рельефным мускулистым торсом, чувственными губами и обворожительной улыбкой, которая никогда не сходила с лица. Точнее, он дарил её Эве каждый раз, когда их глаза встречались и, передавая частичку своего юмора, заставлял серьёзную девушку задорно шутить и смеяться. Луис носил небольшие аккуратно подстриженные усы и бородку, отчего выглядел немного старше своих тридцати семи лет. Седина, несмотря на возраст, пеплом рассыпалась по густым пружинистым волосам, а кожа от долгого пребывания на солнце приобрела оттенок янтарного пива. Одевался мужчина подчёркнуто небрежно и одновременно стильно. Его жёлто-каре-зелёные, редкого оттенка глаза смотрели немного с прищуром, внимательно, загадочно и чуточку томно. Ему хватало всего одной лёгкой улыбки, чтобы свести женщину с ума, однако на Эву его чары действовали иначе. Она была им увлечена ровно настолько, чтобы не отказывать себе в удовольствии обладать им, сохраняя при этом паритет и настаивая исключительно на отношениях друзей с привилегиями. Необузданная в своих желаниях девушка наслаждалась огнём взаимного влечения и ярким фейерверком несдерживаемой страсти, которые дарил ей Луис — он и только он был для Эвы лучшим любовником в Рио. С ним одним она ослабляла корсет тотального контроля над ситуацией и исступленно отдавалась ласкам, которые длились бессонные ночи до самого рассвета.

— Луис, прости. Я действительно немного перегнула палку и была слишком резкой… Мне очень нужна твоя помощь, потому что… «F***», я и правда не знаю, что мне делать дальше! — Эва с трудом выдавила из себя правду о своём полном провале и, услышав себя будто бы со стороны, задумалась. Впервые она встретилась лицом к лицу с призраком своего одиночества и, сильно испугавшись его пустых глазниц, трусливо попросила о помощи.

— Эва, ничего не бойся, я буду рядом, и мы вместе всё решим. Найдем лучший вариант, и ты обязательно отправишься в свой Париж. Иди ко мне, — он легонько похлопал рукой по своему бедру и подмигнул.

Эва послушной кошкой подошла, села к нему на колени. Прижалась головой к плечу. Плакать больше не хотелось. Слёзы высохли, хотя голубые глаза были по-прежнему полны печали и полного невыразимого в словах отчаяния. Ей так хотелось многое ему рассказать, вспомнить их с Камиллой детство, но она всё же не проронила ни единого слова.

Маленькая Эмилия неожиданно пришла на кухню и недоверчиво посмотрела Эве в глаза.

— Ты ведь не моя мама? Ведь так? Тогда скажи, почему ты так на неё похожа? — невинный вопрос ребёнка вывел Эву из оцепенения.

— Проще простого, детка, я её родная сестра. Понимаешь, мы с твоей мамой близняшки. Были… — это жестокое слово снова причинило жгучую боль и привидением повисло в воздухе.

— Скажи, когда моя мамочка вернётся? Она же в больнице и скоро будет дома, ведь так? — Эмилия точно помнила только то, что врачи забрали маму и увезли на машине скорой помощи. Девочка решила, что там её непременно вылечат. «Ведь больницы нужны именно для того, чтобы лечить?!» — вслух добавила она.

— Объясни ей всё сам. Луис, я не знаю, как правильно… — на ухо прошептала Эва и удалилась, оставив девочку без ответа.

— Эмилия, ты веришь в ангелов? — издалека начал Луис.

— Да, мама говорила, они прилетают к нам по ночам, — уверенно ответила девочка.

— Так вот, твоя мама была очень хорошей, она была доброй, и ангелы забрали её с собой. Мама сама стала ангелом, и у неё теперь тоже есть крылья, а ещё она будет к тебе прилетать каждую ночь… Она будет сниться тебе по ночам и приходить, когда тебе будет нужна её помощь.

— Разве днём я её больше никогда… никогда-никогда не увижу? — девочка горько заплакала. Она спряталась от всех, закрыв лицо маленькими ладошками, и затряслась словно от сильного внезапного испуга.

Луис прижал ребёнка к себе, погладил по голове и ласково прошептал: «Малышка, не плачь, пожалуйста, мама не ушла. Она рядом. Её трудно увидеть, но она смотрит на тебя и очень, очень расстроится, если ты будешь так сильно плакать…» — закончил свой нелёгкий монолог Луис, едва сдерживая слёзы. Его душу больно царапала ложь… Он не верил ни в Бога, ни в Ангелов, ни в Демонов… Всё, что знал Луис в этот момент: жизнь — это проклятая мышеловка, в которую попадают самые неопытные и беззащитные мыши, и что все, кто пока ещё жив и беззаботно разгуливает, виляя сытым брюхом, — скорее всего, изворотливые подлые крысы, с которыми нужно держать ухо в остро. А малышка Эмилия… она же совсем одна наедине со своим горем и безрадостным сиротливым будущим.

— Дядя, мама, правда, будет прилетать ко мне по ночам? — распахивая ладошки, будто выпуская из рук невидимого мотылька, тихо всхлипнула девочка и посмотрела в глаза Луису. Да так проникновенно и искренне, как только могут совсем невинные доверчивые дети.

— Конечно, будет, мама тебя не оставит, — кивнул взрослый мужчина и снова ощутил царапающую боль в груди.

— Как тебя зовут? — Эмилия обняла его за шею и благодарно, крепко-крепко прижалась к его плечу… Уткнулась мокрым носом и засопела, словно ёж.

— Зови меня Луис, мартышка. Я… я здесь вроде случайного зашедшего на чашечку кофе доброго волшебника, который умеет делать фокусы и всегда угощает красивых девочек мороженым, конфетами, газировкой… Хочешь чего-нибудь ванильно-шоколадного или тебя сначала накормить омлетом? — он широко, по-доброму улыбнулся малышке, подмигнул, состроил смешную физиономию и потащил за собой на кухню.

— Да, дядя Луис, я очень голодная. А ещё хочу мороженого, — тихо произнесла Эмилия, неловко карабкаясь на высокий барный стул.

— Окей, позавтракаем, а потом пойдём в магазин и купим тебе всё, что пожелаешь. Идёт? Только обещай больше не плакать. У меня от твоих слёз чай стал солёным-пресолёным, — и Луис смешно скривился, делая глоток из своей чашки.

— Вы шутите, — уверенно сказала девочка. — Я не наплакала в вашу чашку ни единой слезинки!

— Неправда, ты ревёшь почти целый час и у меня уже тоже потекли слёзы… Если ты перестанешь плакать и улыбнёшься, мой чай снова станет сладким, — он смотрел на неё, но видел только свою умершую сестрёнку. У неё были такие же огромные небесно-голубые глаза… «Господи, ты безнравственно несправедлив к ней. Будь ты… если вообще существуешь!»

Девочка улыбнулась и кивнула.

— Луис, а ты включишь мне мультики?

— Конечно, мартышка, — улыбнулся он, ощущая на языке вполне реальные острые крупинки соли…

Мартышка, — именно это ласковое имя будут дарить Эмилии самые близкие люди и все, кто её по-настоящему любят… Все, с кем ей предстоит расстаться навсегда.

Спустя час девочка уснула на диване. Луис сидел рядом и нежно водил рукой по её мягким белокурым вьющимся волосам. Из спальни показалась Эва и знаком пригласила пройти к себе.

— Спасибо, Луис. В смысле, спасибо, что поговорил с ней, у меня бы так точно не вышло. Не умею и никогда не умела разговаривать с маленькими детьми. Ненавижу делать вид, будто я сладкая фея из мороженого с сахарными узорами на крыльях. Наверное, дети вообще не мой случай. Кстати, ты должен кое-что знать о ней. Эта самая девочка словно проклятье для близких. Нет, я серьёзно. Из-за этого ребёнка моя сестра лишилась карьеры, из-за неё мы с Камиллой столько лет не общались и наконец из-за неё, мелкой избалованной мерзавки, моя сестра вчера погибла. Нынешним утром она появилась в моей жизни, чтобы и её разрушить до основания!

— Что ты говоришь? Опомнись! Она же ребёнок! — запротестовал мужчина. Его покоробили отнюдь не слова Эвы, но то каким именно презрительным равнодушным тоном она их произнесла.

— Нет, это ты, милый добрый дядюшка, не понимаешь! Девчонка действительно приносит несчастье. Если бы не она, моя сестра была бы жива. Детектив сказал, что эта капризная тварь потребовала купить ей мороженое, в тот самый момент когда на улице началась перестрелка, — не унималась Эва.

— Не говори о ней так! Ребёнок здесь ни при чём, это у тебя паранойя.

— Паранойя или нет, но я однозначно решила — Эмилия не будет жить в этом доме. Завтра же отвезу её в муниципальный приют. Может статься, кто-то её удочерит? — твёрдо заявила Эва и буквально окаменела, словно мраморное изваяние, и сквозь тонкую кожу явно проступили напряжённые мышцы изящного встревоженного лица, выражая при этом решимость во что бы то ни стало совершить задуманное.

— Конечно же, тебе одной решать, как избавиться от племянницы, но знай, в муниципальном приюте она точно пропадёт. Такие маленькие домашние дети не выживают среди уличных бродяг. Эва, разве тебе ни капельки её не жалко? Она же единственное близкое тебе существо в целом мире! — Луис вступился за девочку, словно она была ему родная, желая переупрямить чёрствое намерение любовницы немедленно отделаться от ребёнка.

— И речи быть не может! Что ты такое мне предлагаешь? Кто вообще будет кормить нас и оплачивать квартиру, когда меня с треском выпихнут из труппы?! Мне, по-твоему, тоже в стриптиз-клуб податься?! Как Камилле?! Балет — моя единственная карьера, и не для этого я полжизни провела у станка, до седьмого пота отрабатывая батманы и сгибая спину перед хореографами в гранд-плие, чтобы закончить её на панели? — гнев Эвы, отражаясь от пустых стен, буквально сотрясал потолок.

— Должно же быть другое решение! Эва? Где вы с Камиллой жили, когда умер ваш отец? — мозг Луиса мгновенно просчитывал все возможные варианты и, как ему показалось, нашёл правильный логичный ответ.

— Как где? В балетной школе при театре Мунисипаль. Точнее сказать, в интернате. Отец оставил нас там насовсем после смерти мамы, — Эва погрузилась в далёкие воспоминания, и яростное выражение глаз немного смягчилось.

— Возможно, Эмилию отправим туда же? Получится настоящая балетная династия, — он вопросительно заглянул Эве в глаза и, довольный своей находчивостью, игриво подмигнул.

Девушка не оценила его смекалку, ничего не ответила, а только резко отвернулась и принялась ходить из угла в угол. На мгновение Луису показалось, что Эва и не Эва вовсе, а загнанный дикий зверь, который вот-вот на него набросится и растерзает.

— Браво, Луис! Отличная идея пришла в твою светлую голову! Ты, верно, идиот или прикидываешься? Кто заплатит за её обучение там? Может быть, ты? — желчно прошипела Эва, гневно стиснув губы и с силой пнув ногой стул. Ни в чём не повинный стул обиженно и громко упал на пол.

Луис едва заметно вздрогнул, но сделал вид, будто ему всё равно, он не слышит оскорблений и равнодушен к истерике. Продолжил более спокойно, чем прежде: «Разве бесплатных мест в интернате нет?» — при этом он задумчиво посмотрел в окно. Яркое солнце зависло высоко в небе — примерно четыре часа после полудня — и ему нестерпимо захотелось выбраться из душной квартиры на пляж. Через пару часов ребята соберутся играть в волейбол, а он, первый игрок и капитан, вынужден будет сидеть в четырёх стенах, чтобы успокаивать бессмысленную злобную истерику своей любовницы. От досады мужчина едва заметно поморщился и заломил руки за спиной, громче прежнего похрустывая суставами изящных, будто выточенных умелым скульптором пальцев.

— Бесплатные места в теории, конечно, существуют, но… — в таком же раздражённом тоне добавила Эва, — попасть туда на общих основаниях, то есть по конкурсу, словно вытащить лотерейный билет. Шанс один на несколько тысяч! Желающих чересчур много, а у меня при этом нет ни связей, ни денег. Через месяц я рассчитывала уехать в Европу и наконец начать новую жизнь. Заработать хорошие деньги и выбраться из бедности наконец. Балеринам в Париже весьма неплохо платят… Намного больше, чем здесь, — она продолжала расстроенно сокрушаться, нервно перебирая руках в связку ключей.

— Скажи, сколько времени у меня есть в запасе, прежде чем ты избавишься от племянницы? Постараюсь всё уладить иным способом, без твоей помощи и тем более без твоих денег. Не могу обещать, что получится, но пробовать надо. Против законов совести пинать несчастное дитя, словно бездомного щенка, от двери к двери. Только подумай, на глазах маленькой Эмилии убили мать… Как думаешь, она когда-нибудь сможет это забыть?! Эва, пожалуй, ты безнадежна, если зная всё это и глядя малышке в глаза, в тебе нет ни капли сострадания, ну же!

Эва равнодушно моргнула глазами, улыбнулась одними губами и по-кошачьи плавно отвернулась от любовника, облокотившись локтями о спинку кресла. Застыла, глядя в окно. «Конечно, мне жаль, но что я могу?» — но отвечать вслух не хотелось, потому как всё, что сказал Луис, было правдой, которую малодушному сердцу совершенно не хотелось слышать.

— Брось дуться. Тебе не жаль. Правда она и есть правда. Не важно под каким соусом её подавать. Будь честна — ты не любишь никого на свете и девочка для тебя обуза. Не хочу судить тебя, потому что это не моего ума дело, как тебе следует поступить со своей племянницей. Однако не спеши, если у меня получится, именно ты будешь в выигрыше — получишь полную свободу и отсутствие желчной отрыжки в спонтанных воспоминаниях о дочери покойной сестры. И ещё, знаешь, у девочки самая злобная и, пожалуй, самая сексуальная тётушка во всем Рио-де-Жанейро, м-м-м? — Луис неслышно подошёл к Эве сзади, крепко обнимая своими сильными пальцами изящные упругие бёдра, и по-испански прошептал на ухо: «Eva, cuando estas furioso tu es muy muy linda y tе quiero mucho»… При этом его правая рука скользнула под тонкий трикотаж свободной светло-серой майки и остановилась, поглаживая живот чуть ниже пупка. Нежная кожа девушки, чувствуя жар настойчивого прикосновения, отозвалась лёгкой дрожью и в мгновение покрылась мурашками.

Вопреки ожиданиям Луиса Эва вовсе не испытывала в этот момент потерю рассудка от желания, а скорее наоборот, ею овладело сильнейшее раздражение. Липкие прикосновения любовника, как и его банально-пошлые комплименты, только усилили это чувство.

— Не сейчас, Луис! Перестань немедленно! Идиот, ты что не видишь, в каком я сейчас состоянии? Думая своим нижним полушарием, ты в одно мгновение позабыл о девочке? Не думал, что будет, если она прямо сейчас войдёт в комнату и увидит, как ты лапаешь меня, а? — презрительно произнесла Эва, с силой убирая руки мужчины от своей обнажённой груди.

— Да, брось ты злиться, любимая. Сейчас закрою дверь на замок и… — спокойно произнес он, одной рукой стягивая с загорелого торса чёрную бельевую майку, другой ловко поворачивая защёлку.

— Пошёл ты к чёрту. Сказала же — я не в настроении! Читай по губам: не хочу ни тебя, ни секса с тобой, ни даже видеть твоё лицо так близко к моему. НЕ ХОЧУ! — девушка яростно оттолкнула Луиса, но мужчина, казалось, её слов не слышал. Не обращая ни малейшего внимания на грубый отказ, он уверенно отрезал Эве пути к отступлению и приблизился почти вплотную.

— Детка, тебе сейчас просто необходимо расслабиться. Ты слишком напряжена и агрессивна, поверь, я знаю отличный способ… — Луис провёл кончиком языка по самому краю мочки и теплым шёпотом дыхания проник в ухо. Поцеловал шею и крепко притянул к себе. Эва напряжённо сжалась и скрестила руки на груди: «Я же сказала НЕТ!» — прорычала она и оттолкнула мужчину сильнее и резче, чем первый раз, намереваясь непременно причинить ему боль. Упорство Луиса выводило из равновесия и, окажись в её руках в этот момент увесистый предмет, она непременно обрушила бы его ему на голову. Эва мечтала только об одном — чтобы её наконец оставили в покое. Мечтала поскорее избавиться от плаксивой капризной племянницы, а заодно и от любовника, который задержался в доме намного дольше обычного. Все мысли в этот момент шептали только о желанном уединении под аккомпанемент фортепиано и виолончели, и бокале-другом прохладного белого савиньон блан, или наоборот в ночной клуб — и так, чтобы до утра и без памяти… Утром следующего дня всё обязательно само собой прояснится. В минуты отчаяния нужно помолчать, подождать, подумать, и возможно тогда, в благословенной тишине спокойного ума, Эванжелина Муньос расслышит ответ Вселенной на вопрос о том, как именно следует поступить с Эмилией и есть ли смысл ждать обещанного Луисом чудесного избавления.

Мужчина тем временем, не обращая ни малейшего внимания ни на слова любовницы, ни на её сопротивление, продолжил осуществлять желаемое. Годы, проведённые в тюрьме, сделали его безразличным к человеческим страданиям. Однажды ему даже пришлось убить человека, но об этом Луис предпочитал не вспоминать, понимая, что в том мире, где он существует сейчас, для выживания необходима твёрдая уверенность в том, что собираешься сделать. Ни сомнений, ни колебаний. Задумал — действуй. Пусть это незаконно, аморально и идёт вразрез с интересами других. Хотя, на первых порах своего криминального образования, юноше, воспитанному в духе гуманизма Сервантеса и воскресной мессы, было довольно нелегко принять грубое несовершенство мира и обречённость его на страдание. Ещё в тюрьме Луис разорвал свою душу, словно страницу, пополам и лучшую половину надёжно спрятал, оставив от неё лишь способность обезоруживать людей своей манерой добро и проникновенно смотреть в глаза, будто разделяя чужую боль. Он легко входил в доверие к людям, быстрый ум в сочетании с природной эрудицией сделали из Луиса непревзойдённого мошенника и удачливого карточного игрока. Хотя и ему порой изменяла удача; в квартире любовницы он скрывался от мести почтенного полицейского начальника, которого по незнанию обыграл в покер и высмеял перед почтенной публикой в одном известном подпольном казино.

Луис никогда не унывал и тем более не имел привычки менять свои планы. В тот самый момент его упругое желание, плотно прижимаясь к бёдрам девушки, нетерпеливо пульсировало, испытывая быстро нарастающее возбуждение от сопротивления, — он решил идти до конца любой ценой. Мужчине даже показалось, что за прерывистым дыханием скрывается взаимность и что тело любовницы непременно скажет «да»… Однако девушка медлила с ответом, по-прежнему с силой отталкивая его и упрямо убирая потные от желания руки любовника. Луис, обезумев от страсти, окончательно потерял над собой контроль. Всего мгновение — и из тёмного бессознательного, поддаваясь древнему инстинкту, вырвалось на свободу дикое похотливое животное, агрессивно повалило девушку на кровать и резко проникло в неё, зажав ладонью рот.

Эва боролась. Сопротивлялась изо всех сил. Громко стонала и отчаянно впивалась ногтями в бицепс его сильной руки, а другой рукой пыталась исцарапать лицо. Луис, не медля ни минуты, руками, сотканными из стальных нитей сухожилий и сильных мышц, словно наручниками, сковал тонкие запястья девушки. Затем, хищно улыбнувшись, продолжил не спеша, глубоко с наслаждением истязать свою обездвиженную жертву, открывая ей невиданные прежде грани наслаждения…

Ближе к финалу пьесы Эва сдалась, и оба синхронно, глядя в друг другу в глаза, сыграли последнюю высокую ноту… Обессиленные от наслаждения, в полном изнеможении, они лежали какое-то время, почти не подавая признаков жизни. Спустя час сознание постепенно вернулось к обоим и окружающее пространство вновь обрело свои тусклые сумеречные краски, а спёртый воздух отозвался в носу пряным запахом борьбы в бреду страсти… Луис заговорил первым:

— Эва, я же говорил тебе, что знаю лучший способ снять напряжение.

Девушка довольно кивнула и провела рукой по его шее. Под тонкой кожей в одно мгновение расплылась глубокая царапина, и Луис вскрикнул от неожиданно сильной боли.

— Луис, не советую впредь так шутить со мной, а то ведь в следующий раз я обязательно выцарапаю тебе глаз. Или оставлю такой шрам, который до конца твоих дней будет напоминать обо мне твоему самоуверенному отражению.

— Именно за это я так тебя люблю, mi linda, — мужчина довольно слизнул капельку крови со своей ладони и прикоснулся ею к лицу девушки.

— Можешь ещё раз оцарапать меня или разбить вазу о мою голову, только прошу, не отдавай Эмилию в приют до отъезда в Париж. Нет таких задач, которые не имеют ответа, и твою я постараюсь решить сам, — Луис приподнялся на локте и восхищённо посмотрел на плавные изгибы безупречного тела своей любовницы. Нежно поцеловал полные влажные губы и откинулся на спину.

— Милый, — равнодушно ответила Эва, — у тебя немногим более месяца, и если не справишься, то я не раздумывая отвезу девочку в приют, а твое имя навсегда сотру из списка своих контактов, договорились? Кстати, с чего это ты так о ней печёшься? — она удивлённо заглянула в его необычного цвета глаза, стараясь в их глубине разглядеть ответ.

— Тебе не понять… Только настоящий мужчина, проигрывая пари, навсегда теряет часть самого себя. Вы, женщины, умеете плакать и быстро забывать ошибки, а после неудачи с изящной быстротой электрического ската вы погружаетесь на самое дно торгового центра и копошитесь в золотом песке бессмысленных покупок, порой забывая даже дышать. Вы, в отличие от мужчин, ловко манипулируете своими желаниями, выдавая их за истинную осознанную необходимость. Словом, ты и такие, как ты, всегда смогут договориться со своей совестью, а для меня важны мои принципы. Во что бы то ни стало я хочу вернуть долг покойной сестре, может, тогда я снова стану целым, как прежде… Эмилия — живое напоминание мне о том, чего я, увы, не сделал, но был обязан. Послушай, Эва, обещаю, тебе делать ничего не придётся, просто доверься моему предчувствию… Жди…

Сволочь с раннего утра

Квартира на Rua de Fialho. Семь часов утра. На высоком барном стуле, по-турецки скрестив ноги, завтракает задумчивая Эванджелина. Девушка медленно накалывает на вилку каждый компонент салата по отдельности: авокадо, помидор, сельдерей, латук и две небольшие креветки, — завтрак, начисто лишенный аппетита и настроения. Отодвинув от себя тарелку на край стола, девушка сделала небольшой глоток несладкого крепкого кофе и посмотрела сквозь открытое окно на улицу. Сквозь бахрому сухих пальмовых ветвей ей улыбнулись шафраново-жёлтое солнце и небо цвета яркой утренней бирюзы. Воздух в Рио это время суток был ещё чист, свеж и прозрачен. Утренний бриз отнес остатки смога в океан и рассеял суетливую пыль уже забытого горожанами прошедшего дня над водной гладью. Медленно зарождался новый прекрасный день, а вместе с ним и надежды на всё, что не сбылось вчера. Так уж устроен ум человека, что мысли опережают тело на многие дни, а порой на месяцы или целые годы, а день сегодняшний проскальзывает капельками воды на ладошках в то время, пока мы умываем своё заспанное лицо. Эва всегда жила будущим, но вместе с тем обожала утро именно за то, что в тишине могла побыть наедине с собой в моменте. Старалась встать на час раньше, чтобы неторопливо насладиться прохладной тишиной и гармонией нового дня своей жизни, под аккомпанемент тихой фортепианной музыки. Однако этим утром девушку ничего ровным счётом не радовало. Мысли о судьбе Эмилии омрачали всё, к чему невольно прикасался взгляд: салат казался вялым и пресным, кофе горчил, а календарь на часах говорил о том, что день принятия решения уже настал…

— Господи, за что мне всё это? Почему именно мне и именно сегодня предстоит решать чью-то судьбу? Слишком сложно и слишком ответственно. Любой выбор, который я сделаю сейчас, определенно изменит и мою жизнь тоже, — подвела итог Эва, испытывая одновременно жалость к себе и едкие угрызения совести поводу судьбы ребёнка. — Не ясно и не понятно, что же мне следует предпринять? Если рассудить по совести, то я должна остаться работать в Бразилии; собственными руками заживо похоронить свою карьеру, а вместе с ней и перспективу удачно выйти замуж; при этом официально удочерить Эмилию и следующие десять лет изображать из себя добрую, заботливую, любящую мать, — неудобные варианты тут же отозвались спазмом где-то внутри, и виски немедленно заболели, оказавшись стиснутыми мыслями, совершенно не подходящими по размеру, словно не разношенные новые балетки.

— Думай, Эва. Думай! Если я отвезу девочку в приют, что тогда? Разумеется, я сделаю это ненадолго. На год или вроде того? Определённо, ничего страшного с ней там не произойдет. Другие дети там живут всё своё детство, и ничего. Не слышала, чтобы в приютах убивали или насиловали, государство отвечает за них, — в памяти тут же всплыли кадры из субботней программы новостей, где супруга мэра лично присутствовала на открытии нового муниципального приюта, в котором, по её словам, дети будут жить намного лучше, чем в некоторых бразильских семьях. Летиция Мело Грасси, некрасивая рыжая толстуха, нескромно увешанная безвкусными бриллиантовыми побрякушками, лицемерно улыбаясь, рассказывала о том, что детишки в приюте ни в чем не будут нуждаться и все как один получат хорошее среднее образование. И, дескать, она, ответственный попечитель и любящая «крёстная мать», лично проследит за тем, чтобы «все сироты Рио-де-Жанейро навсегда забыли горький вкус предательства и ощутили силу нашей искренней христианской любви…» Затем Летиция любезно проводила журналистов в просторные светлые комнаты с разноцветными обоями, коврами и стеллажами, полными книг. Картину неописуемого счастья дополняли радостные физиономии детишек с щеками, полными шоколадных конфет. Нарядные сорванцы восторженно скакали по кроваткам и благодарили добрую тётю за новый красивый дом… В момент просмотра репортажа Эва, разумеется, не поверила ни жене мэра, ни её показной добродетели, ни даже детишкам в одинаковых синих шортах, на которых болтались необрезанные ценники. Безусловно, её смутили конфеты… На момент даже показалось, что худые голодные дети их увидели впервые в жизни и оттого запихнули сладости в рот по дюжине штук одновременно.

Тем не менее с прошлой субботы в её мироощущении многое изменилось. Накануне злополучного утра стало ясно, что Луис не сдержал своего обещания, а до отъезда в Париж осталось немногим более недели. Времени ждать больше не осталось и необходимо было срочно что-нибудь предпринять. После репетиции Эва решительно отправилась в муниципальный приют. Ноги при этом отказывались идти в направлении унылого здания, обнесённого серым бетонным забором, которое напоминало скорее тюрьму, чем приют, где счастливо живут маленькие дети. Однако, присмотревшись повнимательнее, она увидела на стеклах разноцветные рисунки, пёстрые шторы и пурпурную герань. «Уфффф», — напряженно выдохнула Эва и уверенно направилась к входной двери. Попыталась войти, с силой потянув на себя тяжёлую дверь, но… Её внезапно остановил телефонный звонок — возбужденный голос подруги сообщил о том, что каким-то невероятным чудом им достались два пригласительных билета на закрытую вечеринку в Belmond Capocabana Palace. Планы мгновенно изменились. Времени для общения с директором приюта не оставалось, ведь надо было многое успеть: подобрать подходящий наряд, уложить волосы, сделать маникюр, макияж. «Приют подождёт до завтра», — успокоила себя девушка и немедля поехала в сторону центра. При этом в глубине души испытав едва различимое чувство удовлетворения от того, что разговор не состоялся.

Мысли о приюте вернулись вновь перед самым выходом из дома, когда ослепительная в своей красоте Эванджелина посмотрела в зеркало. Отражение выглядело безупречно: тонкая талия была закована в тугой корсет, а воланы пышной короткой юбки подчёркивали точёную форму изящных ног. Девушка несколько раз кокетливо покружилась у зеркала на тонких атласных шпильках и поправила причёску. Внезапно, мило улыбнувшись отражению, пришла в полнейший ужас: на неё смотрели грустные глаза сестры, и тонкая бледная мраморная рука покойницы нежно расправляла непослушные крупные пряди, разделяя их и укладывая их локонами. «Камилла, — простонала Эва и зажмурила глаза от ужаса. — Прости, родная. Мне очень жаль твою Эмилию, но всё уже решено! Завтра мы поедем с ней в приют. Но я обещаю тебе, что буду навещать племянницу и привозить подарки, сладости, игрушки. Буду забирать на выходные, чтобы сходить вместе на пляж. Эмилия ещё совсем маленькая и быстро ко всему привыкнет. Не на свалку же я её собираюсь выбросить! В конце концов не я её рожала и не мне за неё отвечать. Да и перед кем, собственно, отвечать? Родных у нас с тобой не осталось и упрекнуть меня никто не сможет. Камилла, сестрёнка, ты всего-навсего игра моего воображения и головная боль от решения, которое ты так любезно на меня взвалила», — успокаивала себя Эва, с усилием расставляя мысли на свои места и пытаясь отыскать злость, которая поможет вернуть самообладание.

И снова утро. Бесконечно долгое, с привкусом похмелья. Во сне к Эве снова приходила сестра. Смотрела в глаза, дрожала будто бы от холода, шевелила губами, но слов было не разобрать. Камилла казалась встревоженной и грустной. Эва заплакала во сне и тут же проснулась. Совесть пробудилась синхронно и начала методично протыкать сердце остриём булавки, словно портниха тонкую ткань. «Ответь честно самой себе: на какой такой пляж я поведу Эмилию на выходные? Я же буду в это время в Париже», — честно ответила себе девушка и грустно произнесла: «Она останется в Рио совсем одна. Маленькая одинокая сирота среди таких же изувеченных одиночеством и ненужностью детей улиц. Конечно, Эмилии будет нелегко, но я-то еду в Париж, чтобы обеспечить ей будущее! Когда девочка вырастет, я оплачу хороший колледж», — наконец нашла себе оправдание девушка, но отчего-то честно, не кривя душой добавила: «Эва, ты омерзительная, бесчувственная, жестокая сволочь. Оправдать себя может каждый, даже серийные убийцы имеют веские мотивы совершать преступления! Но меня Бог обязательно за это накажет, потому что предательство оправдать нечем. Эмилия, прости, детка, я не могу поступить иначе. Прости, Камилла. Прости, сестричка», — Эва вышла на балкон и закурила. Вернувшись на кухню, сделала ещё глоток кофе и прикрыла отяжелевшие от слёз веки. Вечеринка до дурноты кружила голову похмельем, а впереди ещё столько всего предстояло сделать.

«Эва, ты опять начала курить? Какого дьявола, ведь удалось продержаться почти три месяца! Ерунда, разве сможет кто пережить подобное и не закурить», — заговорила сама с собой девушка и от досады всплеснула руками.

— Мама? — малышка Эмилия пришлёпала босыми ножками в кухню. Тётя по привычке сидела на стуле, обхватив колени руками, а волосы были забраны в высокий хвост. Профиль женщины на фоне яркого солнечного света был немного размыт, и девочке на мгновение показалось, что это мама сидит на стуле и смотрит в окно. — Ой, простите, тётя Эва, — малышка немного смутилась, опустила свои заспанные глазки и принялась рассматривать танцующие на полу тени пальмовых ветвей. — Вы знаете, а дядя Луис очень хороший и он говорил правду, — смущаясь произнесла девочка. — Сегодня во сне я видела маму. Она мне сказала, что мы скоро уедем отсюда. Только куда — не сказала. Может быть, вы знаете? — она вопросительно посмотрела тёте в глаза и улыбнулась. Смешно вышло от того, что два передних зуба у малышки уже выпали, а им на смену ещё не успели вырасти новые.

— Нет, этого я не знаю, — соврала Эва. — Завтракать будешь? Мне скоро на репетицию, думай быстрее. Хлопья или омлет?

Разговаривать с ребёнком в полвосьмого утра ей совершенно не хотелось. Тем более если у малышки огромные грустные голубые глаза и она «по ошибке» называет тебя «мамой». Раздражение немного растаяло от тёплого дыхания девочки, когда она подошла ближе и поцеловала тётю в щёку. Эва вздрогнула и резко отвернулась. На её глазах снова выступили слёзы, и она попыталась скрыть их, делая вид будто ресница попала в глаз. «Кого же мне сейчас жальче? Себя или ребёнка, которого я завтра собственноручно собираюсь отослать в приют святой Катарины?» Вопросы, терзавшие сердце многие дни и не находившие ответа ни в одном из известных Эванджелине эгоистичных оправданий, наконец вылились потоком горячих, не сдерживаемых слёз. Решительная прежде девушка впервые в жизни не была уверена, как ей следует поступить.

— Эмилия, уйди немедленно в свою комнату, мне нужно побыть одной, — грубо скомандовала Эва, наспех проглатывая слёзы и тыльной стороной руки вытирая глаза.

— Хорошо, тётя. Простите меня. Можно я включу мультфильм? — послушно ответила девочка, нервно комкая в руке ткань на короткой юбочке в крупный зелёный горох.

— Да, Эми, включай, что захочешь, только выйди из комнаты.

Эва негодовала, понимая, что самое слабое звено в истории с девочкой лопнуло, и браслет из пустых обещаний уже рассыпался одинокими бусинами по полу и закатился под кровать, одиноко стоящую у стены. Не собрать ни единой, как ни старайся. Время вышло. «Где Луис? Трус и подонок, его нет уже два проклятых дня, и он ни разу не позвонил! Весь этот цирк — его рук дело. Нелепая фантазия бездарного фокусника — оставить девочку ещё на неделю здесь в надежде, что всё по волшебству само собой решится — полнейший бред. Тянули, тянули и дотянули до тех пор, пока ребёнок привык. Папа Луис и мама Эва. Чушь! Пускай сам теперь всё объясняет девочке. Заодно сочинит новую милую сказку про приют, где лучше, чем дома, и добрых воспитателей, которые будут ей на ночь рассказывать истории про розовых слоников и пушистых ангелов… Тьфу. Как я вообще дала себя уговорить на такое? Реши я эту проблему сразу, мне бы сейчас не было так больно… Стоп! — резко прервала ход собственных мыслей Эва, — Что значит больно? Где больно?! Эмилия просто побочный продукт вожделения моей глупой покойной сестры к трусливому смазливому обманщику и трусу. Ненавижу французов. Все как один бабники! Высокие отношения, любовь, страсть, блеф… всё ложь. Что это за мужик, который не умеет ни контролировать себя, ни предохраняться?! Сделал ребенка и удрал. Герой! Эмилия, конечно, милая девочка и вроде бы особых проблем с ней нет. Пока. Но год-два, и она вырастет и станет для меня настоящей обузой. Мои-то годы уходят без обратного билета. Мне недавно исполнилось двадцать шесть, а после тридцати мне останется только „стоять у воды“ во втором составе, печально размышляя о том, чего уже вернуть нельзя! Время — это то, чего у меня нет. Второго предложения поехать в Париж в любом случае больше не будет… Да и какая в самом деле из меня мать? Я не создана, чтобы заботиться о ком-то и вытирать своими руками чей-то вечно сопливый нос. Решено окончательно и бесповоротно: завтра же отвезу её в приют. И точка».

— Только как же ей об этом сказать? — Эва изо всех сил стукнула ладонью по столу, отчего испытала неожиданное удовольствие и боль одновременно. Вилка при этом громко звякнула об тарелку и зелень рассыпалась по стеклянной столешнице, нарушив гармонию изысканно задрапированного к завтраку салата. «Странно», — пронеслось у неё в голове: «Оказывается, физическая боль кроме страдания может принести вполне реальное облегчение! Нет, чего точно нельзя делать, так это нельзя позволять эмоциям управлять моей жизнью! Эмилия определенно не моя история, и нужно срочно перестать об этом думать…»

Когда Эва вернулась с репетиции, Луис уже ждал её дома. Ослепительно улыбнувшись ровным рядом крупных зубов сквозь давно не стриженные и неухоженные усы, которые смешно закручивались в уголках рта, он достал бутылку шампанского, откупорил пробку и протянул прямо с порога тонкий изящный бокал. За дни отсутствия он сильно похудел и выглядел немного усталым.

— Ничего не говори, любимая. Сначала выпей. Нам сегодня есть, что отпраздновать, — он возбуждённо отхлебнул и загадочно закивал волнистой гривой угольно-чёрных волос. При этом в глазах яростно блеснул лукавый огонёк, а полные губы по-кошачьи загадочно растянулись в хитрой улыбке.

— Какая неожиданная встреча! Глазам своим не верю! Рассказывай, что произошло на этот раз и где твою костлявую задницу столько дней подряд носило? — не скрывая своего раздражения, ответила Эва. Она схватила бокал и, резко вильнув бедром, грубо оттолкнула Луиса. Прошла в гостиную и, не снимая с усталых ног туфли, уселась на диван и положила икры на подлокотник.

— Эва, детка, ты до невозможности сексуальная, когда злишься. Представь, у тебя сегодня особенный день и целых два повода, чтобы радоваться. Возможно, даже напьемся, — Луис растянул длинную паузу, желая посильнее заинтриговать собеседницу.

— Твои соображения по поводу того, что мне делать сегодня вечером, оставь при себе и выкладывай живее, что ты имеешь в виду, говоря о том, что я должна радоваться? Загадки сейчас неуместны! — залпом осушив бокал, прошипела раздражённая и усталая после репетиции Эва. — Хотя… У меня тоже есть, что сегодня с тобой отпраздновать, папа Луис.

— Детка, ты только представь — через пару дней ты больше не увидишь ни меня, ни Эмилию. Я всё устроил, — прошептал ей на ухо Луис, едва касаясь губами кончика мочки. Обнял сзади её обнажённые плечи, скользнул пальцами в глубокое декольте тонкой туники.

— Тоже мне новость! Спорим я даже знаю, почему это произойдёт: тебя, герой, скорее всего, посадят, а Эмилия сразу после завтрака отправится в приют. Или я что-то путаю? — торжественным голосом произнесла девушка. — И вообще, немедленно убери свою руку с моей груди. Я не в настроении!

— Ты даже ни капельки по мне не соскучилась? Эва, мы прожили полтора месяца вместе как настоящая семья, и тебе совсем не жаль, что я завтра уеду? — Луис недвусмысленно посмотрел девушке в глаза, пытаясь рассмотреть там хоть ничтожно малую пылинку её стерильно чистой души. Тщетно.

— Ба! Да у тебя сердце холоднее, чем у рептилии! Можно я буду называть тебя «моя божественная игуана»?

— Называй меня как тебе угодно. Муреной, скользкой гадюкой, бездушным крокодилом — всё равно. Довольно с меня всей этой сентиментальной чуши! Выкладывай, что там у тебя, и немедленно проваливай. Мне надо собирать вещи, через неделю я уезжаю в Париж, — Эва гордо вскинула голову, и золотые локоны небрежно рассыпались по плечам.

— Эмилия не будет жить в приюте, — уверенно отчеканил Луис.

— Ты что решил её удочерить? Или нашёл, кому её продать подороже? — яд сочился из каждого произнесённого ею слова, и девушка почти потеряла свою привлекательность за хищным оскалом острых жемчужно-белых зубов.

— Нет, Эванджелина, ты права, ты даже не ящерица, ты омерзительная ядовитая змея. Бесконечно рад, что с завтрашнего дня никогда больше тебя не увижу. Запомни, Луис сдержал своё слово: Эмилия будет жить и учиться в балетном училище, притом за счёт заведения. Я заключил весьма неплохую сделку, согласись?

Мужчина гордо произнёс свой монолог, словно дал пощёчину, и презрительно отвернулся от собеседницы, не удостоив даже коротким дерзким взглядом. Затем направился в гостиную, где в глубоком кресле, поджав ноги, сидела малышка, сжимая в маленькой ручке своё любимое лакомство — вафельный рожок с мороженым, и неторопливо обкусывала шоколадно-ореховую глазурь. Глаза ребёнка увлечённо следили за мельканием картинок на экране телевизора, и Луис, стоящий совсем близко, ничуть не привлёк её внимания.

— Эми? Малышка.

— Да, Луис, — не отрывая взгляд от экрана, улыбнулась она.

— Иди ко мне, детка. Ты знаешь, завтра мы с тобой отсюда уедем, — он бережно взял на руки девочку и усадил к себе на колено. — С завтрашнего дня ты будешь жить и учиться в лучшем балетном училище Бразилии и сможешь стать такой же известной и красивой балериной, как мама. Поверь, тебе там будет хорошо. В школе много точно таких же девочек, как ты, и у тебя обязательно появятся друзья. К сожалению, мне придется оставить тебя там одну, но это ненадолго. Обещаю, что буду тебя навещать.

— Луис, не уезжай, пожалуйста, я не хочу без тебя там жить, — девочка обхватила руками в его сильную шею и расплакалась. — Луис, миленький, пожалуйста, не бросай меня. Не хочу я ни в какую школу. Хочу остаться здесь с тобой и тётей Эвой.

— Брось реветь, малявка. Сказал же, буду тебя навещать по выходным. Честно-честно! Прости нас и пойми, тётя Эва скоро уезжает в Париж, а у меня даже дома нет, чтобы тебя забрать. Обещай, что не будешь плакать и капризничать, — смотреть на маленькую беззащитную мартышку, перепачканную молочным шоколадом, было невыносимо больно, и мужчина малодушно отвернулся, понимая, что ложь, безусловно, не спасет его от угрызений совести. Приходить в гости по выходным — дешёвый рекламный трюк для домохозяек, а мужчины устроены иначе. Можешь — говори, не можешь — молчи, чёрт тебя подери.

— Буду плакать! Буду! Буду! — раскапризничалась девочка. — Вы все меня бросаете! Сначала мама, потом ты и Эва. Никому я не нужна. Совсем никому. Все вы обманщики, хотите поскорее от меня избавиться и придумали вашу школу с балеринами, — не унималась она. — Не нужны мне друзья, не хочу балериной быть, я хочу здесь с вами.

Луиса поразила и удивила внезапная перемена в поведении ребёнка. Всего в один миг девочка стала смелее, серьёзнее, взрослее. Прежде она никогда не капризничала, вела себя скромно, робко, молчаливо… Внезапно услышать такое?! «Как же больно должно быть у тебя на душе, малышка, если ты с такой обидой мне это говоришь?» — подумал Луис и крепко обнял Эмилию. Поцеловал в лоб и прижал к себе сильнее, чем обычно. Девочка на этот раз его оттолкнула и обиженно отвернула лицо.

— Эми, мартышка, не говори так, пожалуйста. Мы тебя не бросаем. В школе тебе будет хорошо. Обещаю. Ты научишься танцевать точь-в-точь как твоя мама. Камилла будет смотреть на тебя с небес и гордиться, — Луис сказал первое, что пришло на ум, и остался вполне доволен своей находчивостью. Хотя как вообще может быть доволен человек, говоря ложь тому, кто тебе безусловно верит?

— Я люблю тебя, — искренне добавил Луис, чувствуя облегчение от того, что хотя бы в этом остался честен.

— Ты правда меня не бросаешь? Мы будем видеться с тобой? По выходным? Ты честно, честно-причестно, любишь меня? — с надеждой произнесла Эмилия, посмотрела дяде в глаза и уткнулась мокрым от слёз носом в его тёплое плечо.

— Честно-причестно, Эми. Обещаю, что всегда буду любить тебя, — он нежно гладил рукой её спутанные волнистые волосы, тяжело переживая предстоящую разлуку. Внутреннее чутьё подсказывало, что они больше не встретятся никогда…

— Как прикажете всё это понимать? — Эва стояла неподалёку, скрестив руки на груди и нервно постукивая каблуком. Вся эта сцена прощания начинала изрядно действовать ей на нервы, и, злобно поджав губы, девушка демонстративно отвернулась, указывая жестом следовать за ней. Но Луис не торопился. В этот самый момент ей больше всего на свете захотелось оказаться рядом с ними! Обнять обоих за плечи и стать частью семьи. Однако подойти означало проявить слабость. Одиночество, амбиции и страх надели на лицо Эвы стальную маску бесчувственности и высокомерия, спрятав семена живой души глубоко под толщей гордыни и тщеславия. И вот сейчас одно маленькое семечко неожиданно начало прорастать, пробивая себе путь в сердце, словно в сухой каменистой пустынной земле. Окружающее пространство, словно воздух после дождя, наполнилось любовью, согрелось тёплым светом детской улыбки и нежно прикоснулось ладошками к холодной змеиной оболочке её души, отчего чешуйки обсыпались, обнажая нежную девичью кожу… «Эми… детка… я тоже тебя люблю» — едва не закричала от нестерпимой боли Эванджелина. Но сдержалась. Затем резким движением выдернула крохотный росток нежности из души, бросила под ноги, растоптала и быстро удалилась в свою комнату.

— Вижу, ты совсем не рада моей идее с балетным училищем? Отчего же? — Луис вошёл следом за ней, крепко сжимая в руке странного вида конверт.

— Нет, ну что ты, разумеется, я рада! Ты у нас такой добренький, такой правильный и великодушный. Маг, чародей, благородный рыцарь, — слушай, если начистоту, то меня от всего этого спектакля уже тошнит. Пойди-ка ты лучше расскажи Эмилии, за что тебя на этот раз разыскивает полиция, — агрессивно набросилась Эва. Понимая, что раздражение от того, что она оказалась в оппозиции против самой себя, заставляет буквально закипать кровь в жилах и что сдерживать себя дольше нет больше сил.

— Причём тут я? Проблемы есть только у тебя одной. Все алчные жестокое демоны живут в голове у тебя, а не у нас с Эмилией! Разберись в себе и успокойся наконец! Я всё устроил, как и обещал, что не так? Твоя племянница будет жить в училище до своего совершеннолетия, и тебе, милая, даже не придётся договариваться со своей совестью, когда будешь нечаянно вспоминать Эмилию. Кстати, о совести. Не уверен, что ты знакома с ней, как, впрочем, и с состраданием к людям. Ты эгоистична до самых кончиков обесцвеченных волос, и кабаре ждёт тебя вместе с твоей лицемерной улыбкой королевы на час…

— Спасибо за комплимент. Не буду с тобой спорить, это вообще не имеет смысла. Позволь полюбопытствовать, как ты смог её туда устроить? Там всего-навсего двадцать бесплатных мест, и то для одарённых детей, а наша толстушка Эмилия даже ходить нормально не умеет, — не воспринимая упреки Луиса, но будучи заинтригованной таким неожиданным поворотом событий, довольно спокойно спросила Эва.

— Во-первых, не двадцать, а двадцать одно бюджетное место, — улыбнулся Луис. — И поверь мне, наша малышка Эмилия очень даже одарённая девочка. Вот увидишь и скоро убедишься во всём сама, — он с энтузиазмом протянул Эве смятый жёлтый конверт и торжествующе вздёрнул бровь. В этот самый момент его лицо озарилось светом уверенности в себе, делающей мужчину особенно привлекательным.

— Смотри внимательно: это плата за все годы её обучения и гарантия её безопасности.

Эва взяла в руки увесистый конверт и с нетерпением начала его открывать. Руки немного дрожали. Разорвала бумагу в неподходящем месте, и на пол высыпались фотографии — тридцать две омерзительные цветные фотографии с участием одного хорошо ей известного уважаемого человека.

— Луис, глазам своим не верю! Скажи мне, что это монтаж, — выражение ужаса и непонимания застыло на лице девушки. — Ты вообще понимаешь, что я держу сейчас в своих руках?! Да этого подонка надо упрятать за решётку до конца его дней! Мразь! Нужно немедленно передать фотографии в полицию.

— Э… нет, детка. Ты ничего не докажешь. Будет грязный скандал, его лишат должности, и что? Вместо него будет назначен другой такой же точно извращенец, и всё повторится с начала. Пока эти снимки у нас, Эмилия в безопасности, а этот мерзавец будет вести себя намного скромнее.

— Как же так, Луис? Это же дети! Совсем маленькие беззащитные дети! Какое же он чудовище! Животное, вовсе он не человек, — Эва гневно затрясла фотографиями прямо перед лицом своего любовника, словно он был виноват во всём произошедшем на снимках. — Таких ублюдков надо немедленно кастрировать!

— Тише, тише, не кипятись, он своё обязательно получит. Не видать ему на старости лет ни почёта, ни уважения, ни покоя. Главное, что ты должна знать, Эва, то, что наша мартышка не уедет в муниципальный приют. Поверь, там ужасы ещё пострашнее происходят каждый день и детей бессовестно продают за деньги. Мир намного страшнее, когда с ним сталкиваешься в реальности. Вот только выбора у нас нет. Хотя ты ещё можешь передумать и удочерить Эмилию.

— Правда твоя, Луис. Выбора нет, и интернат — лучшее решение из всех, вот только скажи, пожалуйста, откуда ты взял эти снимки? Это же настоящий динамит и зажженный фитиль в моих руках! Как?

— Всё просто и не просто одновременно, — я месяц за ним следил. Ежедневно был рядом с отцом большого семейства и уважаемым в Бразилии человеком. Кстати, у него четверо детей, ты знала об этом? Да, и он же попечитель благотворительного детского фонда «Дети нашей жизни» — вот кто у нас действительно благородный рыцарь без страха и упрёка. Однако ты знаешь, Эва, я прошёл тюрьму уже дважды и научился хорошо разбираться в людях. Человек — он как дерево. Высокое, стройное, сильное, здоровые корни, размашистые ветви и широкий ствол… Но стоит только отковырнуть нечаянно кору не в том месте, и древесина под ней вся до дыр изъедена червями. Труха… Поверь мне, у каждого человека есть своя червоточина, надо только суметь её найти.

— Интересно, а что ты думаешь обо мне, — лукаво спросила его Эва и пристально посмотрела в глаза.

— Вижу, Эва, что ты редкая стерва. Красивая, сексуальная до безумия, но, к сожалению, совершенно бесчувственная. Скорее всего, ты проживёшь свою жизнь бестолково меняя любовников, и состаришься, подобно Коко Шанель, в одиночестве. Встретишь смерть на стерильных отельных простынях без единой близкой души рядом. Тебя за всю твою долгую жизнь никто не сможет полюбить, потому что твоя красота холодная, а сердце чёрствое и сухое, словно известняк. Такие, как ты, прозрачны для людей и надолго не цепляют взгляд. Да, деньги, думаю, у тебя будут в избытке, но ты никогда не сможешь купить на них настоящее счастье.

— Благодарю. Да ты, оказывается, ещё и провидец! Великий знаток человеческих душ! Счастье?! — с сарказмом произнесла девушка, — если захочу узнать однажды, что это такое, непременно спрошу тебя об этом… Все неудачники в мире оправдывают себя тем, что они нашли счастье, и что оно определённо не в деньгах, — парировала Эва, язвительно задрав свой красивый нос. Больше в жизни она ненавидела, когда её критикуют, тем более когда сказанное кем-то мнение отличается в корне от её собственного, к тому же имеет весьма сильные аргументы.

— Надеюсь, ты всё сказала? — сурово ответил мужчина и презрительно посмотрел в лицо растерянности своего оппонента. Затем резко вложил фотографии обратно в жёлтый разорванный конверт с эмблемой Western Union и небрежно бросил на кровать. — Сегодня же отнеси их в банк, арендуй ячейку и запри там надежно, чтобы никто не знал об их существовании. Будь внимательна, он, возможно, наймет кого-то, чтобы за тобой следить. Поэтому ни минуты не жди и отправляйся в банк.

Холодный свинец в голосе Луиса заставил Эву немедленно успокоиться. На этот раз она отчетливо поняла, что перегнула палку и что ситуацию надо немедленно исправлять, пока не поздно. Поддержка Луиса и всё, что он сделал для неё и Эмилии, не укладывалось в голове и вызывало уважение, признаться в котором самой себе означало отступить и покаяться.

— Не сердись на меня, пожалуйста, я, правда, очень-очень тебе благодарна. Всё, что ты сделал для меня и моей племянницы, — настоящее чудо, и я ценю твою помощь.

Луис ничего не ответил на это и, не глядя Эванджелине в глаза, направился прямиком к двери. Его силуэт стремительно удалялся, как вдруг Эва не выдержала и с надеждой в голосе произнесла:

— Луис, не хочешь сегодня остаться? Поужинаем вместе, а после прогуляемся на пляж… — она покорно пошла вслед за мужчиной, который, ступая босыми ногами по элегантному шелковому ковру её самомнения, навсегда покидал дом. Уходил из сегодня без надежды увидеться завтра. Уходя, он навсегда заберёт с собой запах своего безупречного чувствительного к ласкам тела, поцелуи чувствительных улыбающихся губ… Только Луис был способен вернуть Эве улыбку и сделать её безмерно счастливой всего за одну ночь. Эва внезапно осознала, что не готова с ним вот так расстаться. Поняла, что злилась вовсе не на Луиса, а скорее, на саму себя и свои проклятые чувства, в которых боялась признаться. Обижена на свою острую, как нож, страсть к нищему преступнику, к человеку без будущего и без единого шанса начать нормальную жизнь. Такие, как Луис, никогда не изменятся; ощутив вкус свободы, словно затянувшись крепкой ароматной сигарой, он уже никогда не выпустит её из рук. Свобода, — вот чем пропитана кожа самого желанного и самого недостойного мужчины из всех, кого когда-либо встречала Эва. Луис — её собственный демон. Он по сути зеркальное отражение, её собственный крик против законов «нормальной жизни», которые так презирает сама Эва. Луис опасен, потому что ближе него нет никого на свете и никто не в силах понять её так, как понимает её он. Магия его сильных прикосновений лишает рассудка, воли, самообладания. Всё, чего желает гордая Эванджелина Муньес, так это сесть, словно кошка, у его красивых стройных ног, покорно положить голову на колени, ожидая ласки, и не думать… Не думать о том, что ещё одна ночь, и она может решиться на отчаянный, безрассудный шаг — остаться в Бразилии с ним и Эмилией, а там будь что будет. Катастрофа. Как же сильно Эва злится на боль, которую испытывает в те вечера, когда он не приходит, не звонит, не думает о ней… «Господи, я должна сделать всё, чтобы он остался», — отчаянно произнесла про себя Эва, с трудом сдерживая накатившее мучительное чувство предстоящей разлуки. Рубцы от потери сестры еще и наполовину не затянулись, а на горизонте несправедливое прощание с двумя самыми близкими людьми.

— Нет, детка. Эва, любовь моя, я не останусь и говорить нам больше не о чем. Ты сказала более чем достаточно. Ни один настоящий мужчина не сможет остаться с тобой после всего, что услышал. Запомни, я был искренен с тобой, потому что любил. Любил тебя несмотря на твою гордыню, злобу и высокомерие. Я верил, что в глубине твоей души есть солнечный свет, такой же теплый, как у твоей сестры. Я ошибся. Темно там. Словно неоновые лампы трепещут, отражаясь от глянца чёрного мрамора твоего холодного сердца. Наверное, свет таким людям, как ты, вообще не нужен. Хотя мне кажется, что бриллиантам для того, чтобы сиять, тоже нужны лучи солнца. Подумай об этом, Эва. Мои слова — мой прощальный подарок.

Уходя, он подмигнул Эмилии, потрепал по пухлой щеке, чмокнул в макушку и громко захлопнул за собой дверь.

Через месяц Луиса не стало…

Глава 10. Гарпия да Силва

Династия, Эмилия, — это когда представитель фамилии идет по стопам предков или «уверенно наступает на те же самые грабли…»

Эванджелина — Эмилии

С момента последней встречи с Луисом прошла неделя. Пожалуй, это была самая сложная неделя в жизни Эванджелины. Она никак не могла решиться на разговор с директором балетного училища. Упорно и отчаянно девушка оттягивала момент встречи, трусливо надеясь на Луиса. Однако тот сдержал своё обещание и бесследно исчез из её жизни. Эванджелина осталась одна с малышкой Эмилией. Неопределённость ситуации сильно действовала на нервы, и девушка никак не могла решиться сделать последний шаг. Все фотографии и негативы хранились в надёжной банковской ячейке, а копии девушка ежедневно брала в руки; вновь и вновь перелистывала и брезгливо убирала обратно в пакет. Уверенности в том, как именно следует поступить, по-прежнему не было. Душу до краёв переполняли два противоречиво-сильных чувства: страх и негодование. Тридцать два отвратительных интимных снимка словно остановили мгновение до конца света, запечатлев в осязаемой форме грязную порочную связь директора балетного училища с пятью мальчиками. Все дети, судя форменной одежде, были учениками, а самому старшему на вид не исполнилось и двенадцати лет… «Срочно отнести компромат в полицию, а копии в редакцию», — твёрдо решила Эва и добавила: «Флавио должен ответить за всё!». Её обуревало жгучее желание восстановить справедливость — предать фото огласке и посмотреть на резонанс, вызванный этим делом в прессе. Эванджелина прекрасно отдавала себе отчёт в том, что в таких её изящных ухоженных руках находится тот самый детонатор, и одно неосторожное движение способно вмиг обрушить кровлю на голову директора и заодно уничтожить под её обломками репутацию старейшего и самого именитого балетного училища Бразилии. Более века, из года в год, уникальная балетная школа, основанная великими хореографами прошлого, дарила Миру сотни своих талантливых выпускников. Бразильские имена по сей день украшают афиши европейских и американских театров, а само учебное заведение по праву считается гордостью Рио-де-Жанейро. Ко всему прочему училище существует за счёт муниципальных дотаций и на общих основаниях открывает свои двери талантливым детям из небогатых семей. Даёт шанс раскрыть талант и вершит судьбы сотен тех, кто отдал балету свою жизнь, энергию, вручил своё сердце и навсегда связал с ним судьбу. Одна единственная публикация в прессе — и школа изящного искусства, воплощённого в танце, закроет свои двери навсегда. Руки Эвы держат не снимки, но судьбы сотен человек: Преподаватели? Ученики? Что будет с ними? Ежегодно, по окончании последнего семестра самых талантливых выпускников приглашают в самые известные балетные труппы по всему свету. Хореографы высоко ценят бразильских танцоров за редкую красоту, силу, трудолюбие и уникальную экспрессивную эмоциональность… Однако после грязного скандала с педофилией их, вероятно, будут избегать, словно прокаженных, чья плоть в неизлечимых язвах и от которых исходит зловоние. Замараются все… Прервется более чем вековая преемственность традиций русского балета, и величайшая история всей жизни самой Эвы станет постыдным позавчера. Нечем будет больше гордиться. Все молодые годы, полные труда, боли и аскез, вмиг обесценятся… Всё будет напрасно. Эва обречённо взглянула в будущее и тут же себя остановила: «Однако прочь эмоции! Драма и слезы ни к чему. Всё уже свершилось. Лицо на фотографии принадлежит не мне и ответственность моя лишь косвенна! Разумеется, в случае отказа Флавио Гарсии принять Эмилию я с великим удовольствием передам проклятые фотографии в СМИ и полюбуюсь из Парижа на скандал, который за этим последует. Но спешить нельзя. Глупо», — в душе проснулось твёрдое намерение идти до конца, невзирая на непогоду и на тесные новые туфли. «Действовать в отношении Флавио нужно без оглядки, но разумно, словно выслеживая добычу. Соблюдая сперва интересы Эмилии и свои. В случае несогласия директора с условиями мира — быть войне, и это, пожалуй, будет очень даже любопытно…» — подбодрила себя Эва, понимая, что без правильного настроя с такой сложной задачей ей точно не справиться. Откладывать дольше разговор с Флавио было бессмысленно, тем более что до вылета в Париж оставалось чуть более суток.

После полудня Эванджелина с маленькой Эмилией подъехали к зданию балетного училища. Отворив с усилием массивную, пахнущую свежей краской, резную деревянную входную дверь, они лицом к лицу встретились с сумрачной пустотой прохладного мраморного холла. По коже Эвы непроизвольно пробежали мурашки, а мысль сама собой перенеслась в далёкие воспоминания. Их с Камиллой общее, одно на двоих детство. Точнее, бесконечно долгие и унылые 12 лет училища. Годы, которые лучше не вспоминать вовсе. Как ни старайся, ничего хорошего на ум не приходит. Ностальгия ничуть не бередит душу. Одно лишь графитово-серое, будто стертое в спешке ластиком, размазанное чувство тотального взаимного безразличия, — вот и всё, что связывает интернат со всеми его выпускниками. Мрачные стены старинного особняка быстро забывали своих постояльцев и, провожая, быстро захлопывали за ними двери. «Словно и не было в моей жизни всех этих мучительных лет», — подумала Эва, поднимаясь вверх по по знакомым, истёртым временем мраморным ступеням. Спёртый воздух старинного особняка, как и прежде, дурно пах сыростью, наспех помытыми пыльными полами и старыми бархатными занавесками. Широкий лестничный пролёт тускло освещали два литых латунных светильника викторианской эпохи, а круглые жёлтые лампочки, не подходящие по форме и размеру, заставили Эву поморщиться. Судя по неряшливому запустению, царившему в здании, училище под руководством Флавио Гарсии переживало не лучшие свои годы. В этот самый момент Эва искренне посочувствовала маленькой девочке, что крепко сжимала пальчиками левую ладонь её вспотевшей от волнения руки. «Интернат — здесь заканчивается детство и начинается тюремное заключение ни в чём не повинных маленьких душ. Хотя, в случае с Эмилией это вполне логичный и, пожалуй, последний из всех возможных выход из лабиринта. Грамотное решение сложной жизненной ситуации, в которую попали обе. Жаль девочку — она ещё совсем ребёнок, доверчивая, пугливая, беззащитная», — подумала Эва и почувствовала, что пальцы девочки от волнения стали холодными и увлажнились. Затем она посмотрела на Эмилию с высоты своего роста и попыталась представить себе, что она чувствует в этот момент и почему так сильно, испуганно сжимает её ладонь. Сквозь пушистую копну белокурых растрепанных волос мило розовел кончик курносого носа. «Славная всё-таки малявочка, похожа на мать», — выдохнула про себя Эва и, не говоря ни слова, резко потянула девочку за собой вверх по ступеням.

«Эва, соберись! Возьми себя в руки и делай всё, что угодно, только не смотри ей в глаза. Ни при каких обстоятельствах… Жаль девочку, но это всего-навсего эмоции… моя запоздалая фрустрация на тему материнства, ответственности и родственных чувств», — решила молодая женщина и прибавила шагу настолько, что племянница еле-еле поспевала за ней.

— Тётя, скажите, зачем мы приехали сюда? Почему так спешим? — пищала испуганная девочка, путаясь в собственных ногах и неуклюже наступая родственнице на пятки. Эмилия с самого раннего утра чувствовала, что Эва вела себя довольно странно: суетилась, нервничала, спешила. Затем одела нарядно, причесала и зачем-то привезла её в это хмурое холодное здание. Напугала, дёргая за руку и не говоря при этом ни слова. «Эва, пожалуйста, давай уйдем отсюда», — начала тихо поскуливать девочка, рассеянно озираясь по сторонам.

— Эмилия, прошу тебя, не начинай!.. Бояться не нужно и плакать тоже. Мы с тобой сейчас в балетном училище, где выросли я и твоя мама. У нас тут что-то вроде династии получается, — мягче обычного ответила тётя и даже попыталась изобразить улыбку. Заплачь девочка прямо сейчас, и хрупкий внутренний баланс в душе будет подорван. Эва не выдержит. Сорвётся. Развернётся и убежит вместе с девочкой прочь от унылого склепа, где заживо, в угоду искусству, покоятся радость, игры и детский смех. Господи, сколько же боли предстоит перенести Эмилии, прежде чем она покинет эти холодные стены! «Эванджелина, ты же сама не раз проклинала своё прошлое! Училище — чистилище и ад одновременно. Спаси бедную девочку, а она спасёт тебя. Подумай тысячу раз, прежде чем оставлять её здесь», — шептал внутренний голос, разрывая сердце на части. Однако ум оставался непреклонным. Чувства обреченно склонив голову подчинились логике. Решение принято. Надо действовать быстро, — оборвала цепочку сомнений Эва и стиснула зубы покрепче. Для предстоящей схватки с директором училища ей требуется такой сильный психологический настрой, будто иммунитет для защиты от тяжёлого гриппа. Нужны смелость прочнее авиационной стали и безусловная несгибаемая уверенность в себе.

— Тётя, а скажи, пожалуйста, что такое династия? — не понимая смысла сказанного, робко спросила девочка.

— Династия, детка, — это когда кто-то из детей в семье, по своей воле или против таковой, идёт по стопам родителей. Например, выбирает ту же самую профессию или продолжает семейное дело, — ответила Эва, а про себя добавила: «Или со всей силы наступает на те же самые грабли…»

— Правда? Значит, когда я вырасту, я стану балериной, как ты и как моя мама? — радостно затараторила вдохновлённая услышанным девочка. Слова тёти воскресили в памяти Эмилии те несколько фотографий, что она видела у себя дома в платяном шкафу среди концертных костюмов и украшений: на первом снимке среди нескольких балерин, похожих на сказочных фей с малюсенькими прозрачными крыльями, в пачках-колокольчиках из тончайшей газовой ткани, чуть в стороне стояла мама. Самая красивая из всех, тонкая, изящная, с диадемой в волосах и в объятьях красивого сказочного принца. Мужчина придерживал маму одной рукой за тонкую талию, одетую в плотный открытый атласный лиф, и нежно смотрел ей в глаза… Эмилия часто фантазировала, будто прекрасный герой на фото и есть её папа. Однажды даже наивно произнесла своё предположение вслух… Камилла пропустила вопрос мимо ушей и предпочла к теме больше не возвращаться, удивляясь, как маленькие дети умеют тонко чувствовать мир и разбираются в людях, мельком взглянув на них. Она загрустила и убрала фотографию подальше в шкаф, на полку, что выше её собственного роста. Больше дочка это фото не видела…

На втором снимке мама застыла в прыжке. Прекрасная лесная нимфа в лёгком прозрачном платье с розовой лентой на запястье и короной из цветов на голове. Словно мотылек, она парила в воздухе, не касаясь пуантами пола… Мама казалась ей волшебной феей из сказочного мира. Воплощённой красотой и грацией. Маленькая Эмилия всегда и во всём мечтала походить на неё. Танцевать, как она… Бессчётное количество раз, без спроса доставала из старой шляпной коробки атласные пуанты и примеряла их, неуклюже пытаясь сделать один единственный шаг. Ничего путного, разумеется, не выходило… И тогда, отложив пуанты в сторону, она начинала украшать волосы, пристраивая на макушку головной убор из страусиных перьев с россыпью мерцающих радужных страз… В своих фантазиях Эмилия танцевала на сцене, а мама гордилась ею, тайком подглядывая из-за кулис.

— Тётя, а что, я вправду стану балериной? Самой настоящей балериной? — девочка застыла на месте как вкопанная, не желая делать ни шагу, пока не услышит ответ.

Эва тоже остановилась и, посмотрев Эмилии в глаза, задумчиво ответила: «Безусловно. Обязательно станешь балериной, как я и твоя мама. Жить и учиться будешь здесь. Одна. В этом самом балетном училище. Думаю, настала твоя очередь продолжить нашу балетную династию. Вечером я улечу в Париж по работе, но когда я вернусь в Бразилию… обязательно навещу тебя. Сегодня нам придётся расстаться, но помни, что это не навсегда. Я вернусь за тобой, когда придёт время», — выпалила Эва, желая побыстрее закончить неудобный для неё разговор. Сама-то она прекрасно знала, что банальную фразу «вернусь, когда придёт время» произносят только те, кто не уверены в том, что вообще собираются это сделать.

До двери кабинета директора оставалось всего пару метров, и девушка механически прибавила шаг. Эва хорошо понимала, что беседа будет сложной, поэтому мечтала побыстрее утрясти все формальности. Самолёт вылетает в Париж рано утром, и времени на сборы осталось катастрофически мало. Надо спешить.

— Дядя Луис правда меня не бросит? Он будет меня здесь навещать? — с надеждой в голосе пропищала Эмилия.

— Конечно, будет. Сказала же, никто тебя не бросает. В интернате никто не живёт с родителями, и это закон. Все балерины через это проходят, очень много трудятся, и это плата за успех. Профессия балерины особенная. Здесь танцевать научат всех, хотя вовсе не обязательно, что получится блестяще… Талант есть не у всех, но с большой вероятностью здесь его отыщут, и у тебя, возможно, тоже, — путано произнесла Эва, с досадой глядя на пухлую косолапую и нескладную девочку. — Запомни одно, милая, Луис и я делаем всё это для твоего блага, — немного резко произнесла тётя, как бы давая понять, что продолжать разговор на эту тему больше не желает. По сути, ей не о чем больше было говорить с Эмилией: все оправдания, ложь, обещания — подлость, а в чистых глазах осиротевшего ребёнка вся эта мнимая «доброта и забота» приобретала бутылочно-зелёный оттенок плесени, что так некстати образовалась на единственном ломтике хлеба для завтрака. Но что ещё оставалось Эванджелине Муньос? Ложь от собственного бессилия и проклятый вездесущий Страх предстоящего разговора с директором. Страх ядовито сочился из стен, свисал с потолка пыльными паутинными лохмотьями и неприятно поскрипывал песчинками под тонкой кожаной подошвой её элегантных туфель. Это был тот самый, истинно животный страх встретиться лицом к лицу с Флавио Гарсией… Эве предстояло угрожать, запугивать, шантажировать того, на кого она даже смотреть боится. Не говоря о том, что разговаривать придётся сквозь туго натянутую на лицо фейковую маску уверенности в себе! «Зря я ввязалась во всё это! Ничего не выйдет», — остановилась у двери Эва, желая больше всего на свете убежать отсюда подальше. Во всём происходящем с ней в этот момент было что-то невероятное, сильное и одновременно пугающее до смерти. Решение головоломки, что глубоко сокрыто за гранью добра и зла. Если Эва решится и войдёт, то произойдет нечто такое, что до капли выпьет её прежнюю. Уничтожит или откроет в сознании врата к Источнику неведомой внутренней силы. «Господи, когда же всё это закончится! Как же мне всё это надоело! Луис, Эмилия, директор, это училище и вообще ВСЁ!.. Как же я хочу исчезнуть. Немедленно. Перенестись сию секунду в Париж подальше от всего этого кошмара! Как же хочется закрыться в номере отеля на трое суток, не меньше, выглядывать из-под одеяла только, чтобы переключить канал телевизора или выпить чего-нибудь очень-очень крепкого», — взмолилась Эва, беспомощно глядя в направлении резной палисандровой двери кабинета.

Флавио Гарсия да Силва ожидал их в своём кабинете уже более часа. Мужчина держал во рту незажженную сигару и нервно ёрзал на стуле. Гости задерживались неприлично долго, и воздухе пыльным облаком повисло напряжённое ожидание, которое казалось вполне осязаемым для глаз. Флавио отчаянно хотелось курить, но он пообещал себе сделать это не раньше, чем проклятая гостья войдет в эту самую дверь. Она все не шла и не шла. Приходилось ждать шагов, беспомощно вращая в руке коробок спичек и сдерживая пальцы от такого короткого привычного движения. Сигары всегда помогали Флавио вернуть самообладание. Спасительная пауза, намеренно долгая, помогала сосредоточиться. Ритуал — не спеша, двумя пальцами открыть спичечный коробок, резким движением зажечь спичку и прикурить от неё скрученный в плотный цилиндр кубинский ароматный табак. Кто не курил почти всю свою жизнь, не сможет понять чувства мужчины за пятьдесят, который клятвенно пообещал себе бросить курить и внезапно понял, что эту партию окончательно поиграл. Флавио недавно исполнилось пятьдесят четыре года, хотя выглядел он намного старше своих лет. Однако возраст в его случае придавал его образу определённый шарм. Всегда ухоженный и одетый со вкусом, эстет и сибарит. В любую, даже в самую жаркую погоду, он носил накрахмаленные белые рубашки с запонками, узкие чёрные брюки из тонкой шерсти и приталенный чёрный атласный жилет. Его вытянутое тонкое тело выглядело по-прежнему изящным и подтянутым, хотя заметно ослабло из-за мучившей его последние годы язвенной болезни кишечника. Злой недуг ежедневно истязал мужчину, отравляя каждый, даже самый безобидный приём пищи ощущением, будто его внутренности медленно разрезают на части ржавым старым ножом с зазубринами. Алкоголь был под запретом, но рюмочку — другую дорогого выдержанного ямайского рома после еды он всё же себе позволял, оправдывая это тем, что спокойный сон продлевает жизнь гораздо лучше любого из известных лекарств. Однако с неожиданным появлением снимков даже три порции рома не могли вернуть ему сон, а язвенная болезнь, хитрая змея, ещё навязчивее прошипела о своём присутствии в теле. Угрюмое лицо стало мертвенно бледным, а уголки тонких, бескровных губ вовсе сползли вниз, придавая образу высокомерно-пренебрежительный вид. Сухая кожа, туго натянутая на острые скулы, тонкий крючковатый нос и злые карие глаза, выглядывающие из глубоких впадин глазниц, смотрели всегда резко и агрессивно, делали облик мужчины похожим на хищную птицу: величественного и непроницаемого грифа, сохранявшего спокойствие без единого оттенка эмоций даже в период сильных потрясений. Эва хорошо помнила, когда он, будучи в расцвете своей карьеры, выступал на сцене театра Мунисипаль. Флавио Гарсия да Силва был безусловно талантлив, обожаем публикой и знаменит. Особенно он запомнился в роли Ротбарта из «Лебединого озера» и Джеймса из «Сильфиды». Все роли без исключения ему давались легко, но амплуа злодея как нельзя ярче отражало истинную суть грешной души, закрытой тёмным саваном порока и разврата. Его нутро изнывало от страсти к мужчинам, но обязательства перед родными не давали открыто проявить себя, заявив о своей гомосексуальности, и заставляли нести на себе бремя вынужденного супружества.

Когда Эве исполнилось пятнадцать, Флавио Гарсия только начал преподавать, и это был не его выбор. Нелепая травма колена во время репетиции, когда он оступился, выполняя технически простой прыжок, заставила одного из величайших танцоров страны преждевременно оставить балетную карьеру. Флавио не доиграл свой спектакль до конца и ушёл со сцены без поклона и аплодисментов. Взрастил в сердце лютую обиду на весь мир и ежедневно подкармливал её завистью ко всем, кто всё ещё мог танцевать. Однако Флавио был умён и на должности преподавателя показал себя как бесспорный профессионал высочайшего класса. Среди равных и подобных преподавателей его отличала редкая, сверхъестественная строгость по отношению к себе и к окружающим. Такая требовательность, благодаря которой на небосклоне балета зажигаются робкие неуверенные звезды, отвечая трудом на эмоциональную боль, которую щедро дарит наставник. Талантливый режиссер и грамотный администратор, он начинал преподавать помощником хореографа и всего через пару лет занял свой первый руководящий пост. Суровый и молчаливый, Флавио вселял в людей ужас одним своим присутствием, а проницательные приметливые ученики за сходство наставника с гарпией остроумно прозвали его Гарпия да Силва. Однако произносили это шёпотом, страшась гнева, клюва и острых когтей владельца знатного титула. Воспоминания из детства неминуемо воскресили в душе Эванджелины давно позабытый страх. Им с Камиллой, как единственным в интернате беззащитным сиротам, особенно часто приходилось становиться мишенями его гнева, злобы и раздражения, но никогда так и не пришлось услышать из его уст ни одной заслуженной тяжким трудом похвалы. Войдя в кабинет и столкнувшись с кошмарным демоном своего из прошлого, Эва непроизвольно попятилась назад. Высокая шпилька подогнулась, и девушка почувствовала глухой щелчок, поняла, что больно подвернула щиколотку. «Какого чёрта, отчего я даже сейчас боюсь смотреть в глаза старого извращенца?!» — пронеслось в голове девушки и, с усилием набрав полные лёгкие воздуха, она решила начать разговор первой.

— Сеньор да Силва, здравствуйте, — артистично натягивая обворожительную улыбку на густо напомаженные коралловые губы и делая второй, на этот раз более решительный шаг в направлении директора, уверенно произнесла Эва. Роскошные локоны непроизвольно упали на открытый лоб, и элегантно спрятав прядь за ухо, девушка продолжила:

— Разрешите представить вашу новую талантливую ученицу — Эмилию. Моя племянница и необычайно одарённый ребёнок, — Эва немедля выставила перед собой испуганное дитя, словно стул, с силой обхватила плечи девочки и продолжила декламировать свой заученный до запятых монолог, в котором попыталась изложить суть вопроса в контексте общепринятой деловой этики. Всё шло прекрасно первые несколько минут, возможно, продолжалось бы дальше с тем же лихим напором, если бы директор внезапно грубо её не прервал:

— Эмилия?! Таких учениц у нас нет. Я вообще не понимаю, о чем ты, — безразлично, как бы глядя сквозь неё, процедил директор. — Эванджелина, мне порядком наскучил разговор о талантах и перспективах этой девочки в нашем учебном заведении. Не томи и переходи прямо к делу, у меня мало времени, а вы, ко всему прочему, изволили себе неприлично опоздать, — сухо и агрессивно отчеканил он, сделав отдельный акцент на слове «опоздали».

— Хорошо. Перехожу прямо к делу: нам обоим хорошо известно, зачем я здесь и почему Эмилия будет проходить обучение именно в вашем благородном учебном заведении, — кокетливо прищуривая глаза, съязвила девушка, сделав в свою очередь особый акцент на слове «благородном»… — Также нам с вами хорошо известно, что ваше училище, — на этом слове она сделала ещё один акцент, — возьмёт на себя все расходы на обучение девочки вплоть до выпускных экзаменов, — понизив к концу фразы тон до угрозы, сухо добавила она.

— Нет. И ещё раз НЕТ! Совершенно неприемлемо, и я ни за что не пойду на это. Ты вменяемая или нет? Разве можно объяснить появление новой ученицы среди учебного года, да и к тому же на полный пансион? — пытаясь переиграть заведомо проигрышную партию, холодно и недовольно сказал директор. — Подумала, что скажут об этом преподаватели? Чиновники из муниципалитета? Дети, наконец? — несмотря на щекотливость ситуации он не терял надежды на то, что всё будет именно так, как он привык — то есть по его воле и никогда в разрез с его планами. Директор всё ещё верил в то, что за небольшие деньги ему удастся выкупить проклятые снимки и забыть досадное недоразумение как проклятый страшный сон.

— Сколько хочешь за них? Это же вопрос денег, не так ли? — выдавил из себя Флавио Гарсия и презрительно поджал тонкие бледные губы, отчего они вытянулись в полоску, а лицо злобно заострилось, лишив его образ остатков человечности.

— Снимки не продаются. Негативы тоже, — Эва спокойно протянула ему несколько снимков и добавила: «Это копии. Не возбуждайтесь слишком, здесь не всё, остальные надёжно спрятаны и ждут подходящего момента, чтобы пустить корни в том самом месте, где будет похоронена ваша репутация. Здесь история… Пожалуй, всё самое важное о ваших внеклассных занятиях с учениками», — говоря это, Эва зажала руками ушки племянницы, но немного перестаралась и девочка вскрикнула от боли. — Эми, лучше тебе выйти за дверь. Жди меня там, я недолго, — внезапно спохватилась девушка, поняв, что говорить о подобных вещах в присутствии ребёнка — большая ошибка и может нанести глубокую травму на всю оставшуюся жизнь. Эванджелина заметно нервничала, стараясь при этом сохранить иллюзорную видимость владения ситуацией. Как нельзя кстати тут помогла эта пауза. Выпроводив ребёнка за дверь, девушка воспользовалась моментом, сбросила гипнотическую тяжесть взгляда Флавио и смогла отразить его превосходно спланированную психологическую атаку. Контролируя дыхание, она вернулась в кабинет и демонстративно громко закрыла за собой дверь. Неосознанно разбивая громким хлопком воздух, спёртый высоким напряжением. Мужчина при этом встал во весь рост и резко, угрожающе подался всем телом вперёд. На мгновение девушке показалось, будто реально существующая мифическая гарпия из темного Тартара вот-вот вырвется из клетки человеческого тела и накинется на неё, чтобы длинными когтистыми лапами сломать её тонкую шею.

— Идиотка, ты хоть понимаешь, что твои бумажки — это подлый шантаж?! Осознаешь, во что ввязалась? Или ты наивно думаешь, что можно с помощью парочки умело смонтированных фальшивок легко мною манипулировать?! Даю тебе последний шанс! Предлагаю решить всё миром, сейчас же. Эванджелина, одумайся или будет поздно! Заплачу тебе, сколько ты скажешь, потому что училищу не нужен скандал, а ты, получив деньги, отдашь мне все снимки и забудем навсегда о досадном инциденте… Однако запомни, я не боюсь тебя, и если дело дойдёт до полиции, мои адвокаты посадят тебя за распространение сведений, порочащих мою честь. Обещаю упрятать тебя за решётку надолго, — Флавио прекрасно знал о существовании снимков, но прикоснувшись к опасным фотографиям, как к чему-то реально существующему, вроде ручки, карандаша или сигары, которую он без остановки крутил в своих пальцах, сильно испугался. Опытный игрок ловко сменил агрессивную тактику на психологическое давление и продолжил диалог, искусно манипулируя угрозами так, чтобы найти брешь в обороне собеседницы и надломить шаткую убеждённость в благоприятном исходе дела, с которым она пришла.

— Шантаж, детка, — серьёзное и уголовно наказуемое преступление! Сама по себе попытка запугать человека, используя ложные улики, является поводом применить меры… Вплоть до того, чтобы упрятать тебя за решетку на несколько лет. Ты вообще задумывалась о том, что произойдёт с тобой, если я сам, лично, сообщу об этом в полицию? Просто представь последствия для твоей репутации, особенно если я докажу, что все эти снимки сфабрикованы и ты меня шантажировала? Спросишь, как это можно доказать? Нет ничего проще, мой диктофон сейчас на записи, — хитро улыбнувшись, произнёс директор и положил на стол маленький тёмно-серый прибор для аудиозаписи с миниатюрной вращающейся кассетой. — Повтори, пожалуйста, для следователя и судьи, что ты мне угрожала, заставляя взять в интернат свою племянницу! — Флавио уверенно откинулся на спинку своего кованного кресла и закинул руки за голову, тем самым доказывая, что победил.

— Флавио, вы не сообщите ни о снимках, ни о нашем с вами разговоре. Более того, мне совершенно наплевать, как именно в рамках закона называется наш с вами диалог. Хотя, если поразмыслить… Наш разговор можно назвать взаимовыгодной сделкой вашей неоднократно провинившейся извращённой совести с моей безусловной правдой, которой, ко всему прочему, будут сказочно рады все скандальные журналисты в нашем городе и за его пределами, — Эва элегантным жестом обвела фотографии, ткнула острым ногтём в лицо одного из мальчиков и, наклонившись к диктофону, добавила громче, чем прежде: «Как вы считаете, можно назвать снимки с растлением малолетних мальчиков взрослым мужчиной позорным концом блестящей карьеры директора уважаемого в Бразилии учебного заведения?» Соглашусь с вами, Флавио, только в том самом аспекте, что в полиции «все ЭТО», скорее всего, назовут омерзительным, грязным и подлым уголовным преступлением, которое вы, сеньор, несомненно совершили. Точнее, неоднократно совершали на протяжении многих лет. Да и мальчики, чьи лица запечатлела камера, на допросе вряд ли смогут соврать… Маленькие дети… они такие бесхитростные и пугливые… Плохо умеют хитрить и, пожалуй, непременно стушуются, когда их напрямую спросят взрослые о таких серьёзных вещах. Как вы полагаете, а снимки понравятся их родителям? Кстати, среди них я успела рассмотреть мальчика из семьи высокопоставленных чиновников! Что же вы были так неосмотрительны, так неосторожны, сеньор? Безнаказанность затуманила ваш разум, и вы потеряли ощущение крайних пределов допустимого? Бедный глупый развратник Флавио Гарсия, я даже боюсь представить, что они сделают с вами, когда узнают?! Быть может, выберут линчевание с последующим расчленением или просто кастрируют без наркоза? Возможно и то, и другое, и третье. Лично я бы поступила именно так, а ваше грязное тело выбросила бездомным собакам. Вы даже представить себе не можете, до чего же вы мне сейчас противны! О, я надеюсь, диктофон ещё записывает наш с вами разговор?

— Ладно, ладно, Эва, не кипятись. Хватит читать мне мораль, мы не на мессе и ты не святая, чтобы судить меня. Каждый из нас разберётся своими грехами сам… Понял, что ты пришла сюда не договариваться и конструктивного разговора у нас не получится. Одного не могу взять в толк, зачем ты вообще решила запихнуть в наше училище свою племянницу. Если я не ошибаюсь, она дочь твоей сестры Камиллы? — сказав это, он изменился в лице, видимо, из-за сильной боли от язвы желудка, что так некстати напомнила о себе в самый разгар конфликта. Обессиленный мужчина с силой опёрся о подлокотники и привстал. Скривив губы на мертвенно бледном лице, он презрительно выдавил из себя: «Камилла была гораздо порядочнее и намного талантливее, чем ты». Смакуя каждое слово, повторил: «В тысячу раз талантливее! Ты же, детка, статистка, посредственность и полная дура, если посмела идти в одиночку против меня, закона и здравого смысла. У тебя ничего не выйдет с племянницей, а ещё я приложу все усилия и связи, чтобы ты, Эва, закончила свою карьеру в кордебалете в каком-нибудь провинциальном театре. А ещё лучше в стриптиз-клубе, где тебе самое место».

— Возможно, вы правы насчет моего таланта. Сестра была намного талантливее и однозначно человечнее меня, однако её на этом свете больше нет, а я завтра улетаю в Париж. Контракт на два года с известной балетной труппой начинается в следующий понедельник, а Эмилия остаётся жить здесь. Кстати, я буду её навещать и, не приведи Господь, вы чем-нибудь обидите её или проявите грубость, — триумфально завершила Эва. В этот самый момент она почувствовала себя абсолютно счастливой и лёгкой… Такой сильной и уверенной, как никогда прежде.

— Отведи девочку к Габриэле и проваливай отсюда. Обещаю позаботиться о ней как о своей собственной дочери. Но при одном условии — мне нужны гарантии. Могу я быть уверен в том, что ты сохранишь снимки в тайне?

— Поверьте мне на слово. Самые надежные гарантии — это благополучие Эмилии. До окончания её обучения я гарантирую тайну, и каждый год в Канун Рождества буду присылать по два снимка. Разумеется, оригиналы и негативы. К концу обучения вы получите их все. Клянусь именем покойной сестры, — гордо добавила Эва. — Только и вы не забывайте своих обещаний. С девочкой всё должно быть хорошо, а иначе эти фотографии окажутся у одного моего знакомого журналиста. Вы же не хуже меня знаете, как дорого нынче стоят сенсации! Если я не ошибаюсь, у вас такая дружная семья… Четверо чудесных деток, не так ли? Уже успели стать дедушкой?

— Да, у меня недавно родился внук, — сквозь зубы процедил Флавио Гарсия да Силва. — Я же сказал тебе, обещаю. Теперь проваливай отсюда вон, — произнеся это, он переломил тремя пальцами толстую сигару, и ароматный табак засыпал полированный стол из благородного морёного дуба.

— Рада была повидаться, — ехидно добавила Эва и громко захлопнула за собой массивную входную дверь. В этот самый момент она поняла, что наконец справилась со страхом, который сидел в её сердце долгие годы. Почувствовала себя лёгкой, свободной, невесомой и абсолютно счастливой. Затем присела на корточки и ласково обняла грустную девочку, одиноко сидящую в тёмном коридоре, прислонившись спиной к холодной стене. Эмилия была сильно напугана: одна в тёмном безлюдном тоннеле, где эхом разлетаются громкие звуки и резвится без остановки сквозняк, хлопая в ладоши открытых дверей. Петли на дверных полотнах все как одна поскрипывали, а за одной из них стеклянно звенела и поскрипывала распахнутая форточка. Слов, что произносила тётя, Эмилия разобрать не могла, но судя по тому как был страшен и зол директор, во время их разговора происходило что-то очень неприятно важное. Она не понимала, что именно, поэтому предпочла тихо плакать, безжалостно теребя розовый бантик из лаковой кожи на босоножках. Увидев тётю совсем близко, Эмилия бросилась к ней и благодарно прижалась щекой к плечу. Шумно засопела носиком, заложенным от слёз, и, сглатывая слезинки, пропищала что-то неразборчивое. Успокоилась довольно быстро, а когда слёзы на ресничках высохли, в ладошке остался тот самый кожаный розовый бантик…

— Извините тётя, простите, я случайно, — спохватилась девочка и испуганно взглянула на драгоценность в своей ладони.

— Не важно, Эмилия. Всё хорошо! У нас с тобой получилось всё, что мы задумали! Мы выиграли! Ты обязательно станешь настоящей балериной! Такой же красивой, как мама, и будешь выступать на сцене, — возбуждённо произнесла Эва и положила бантик свою ладонь. Можно я оставлю его себе?

— Возьмите, конечно, у меня ещё один остался, — лукаво улыбнулась девочка и посмотрела на вторую туфельку. — Скажи, тётя, а этот злой дядя, он кто? — поинтересовалась Эмилия.

— Сеньор да Силва. Самый главный в училище. Большой начальник. Но бояться его не нужно. Он тебя не обидит, а если только попробует, ты расскажешь мне или Луису. Мы тебя обязательно защитим и накажем его. Ничего не бойся, — Эва отпустила на свободу свои чувства, перестала сдерживать искренний порыв — ещё крепче стиснула ребёнка в своих объятиях и поцеловала в щёку. Затем выпрямилась во весь рост и уверенно застучала каблуками по направлению к правому крылу здания, где располагались комнаты девочек.

Сперва Эванджелина решила навестить свою прежнюю комнату. Огляделась. Присела на кровать. Клетчатые фисташковые покрывала были аккуратно заправлены под матрац, жалюзи открыты наполовину, а книги и школьные тетради, как прежде, ровными стопочками сложены на широком подоконнике. «Странно, — подумала девушка, — почему никто так и не повесил на место книжную полку, что сорвалась с креплений столько лет тому назад? Да и интерьер комнаты почти не изменился: исписанный и исцарапанный стол, со следами лака и чернил. Платяной деревянный шкаф, два табурета и комод стоят на потёртом светлом паркете с бесчисленными щелями, в которых так удобно могут жить многоножки и, возможно, даже маленькие мышата». Лишь одна деталь показалась Эве немного странной — на её прежней кроватке теперь сидел улыбающийся толстолапый плюшевый кот. «Да, это определённо больше не моя комната», — решила девушка и уверенно направилась в столовую. Там она встретила Габриэлу — воспитателя, которая следила за юными учениками школы, заменяя родителей в их отсутствие. Эванджелина сперва не узнала свою наставницу. Спустя мгновение расчувствовалась, да так сильно и эмоционально, что едва не бросилась ей в объятья, но сдержалась. И взяв сухую морщинистую ладонь в свои сильные руки, энергично затрясла. Габриэла поначалу тоже немного опешила, но быстро пришла в себя и ласково закивала в ответ на приветствие. «Господи, как же сильно она постарела!» — подумала Эванджелина и, стараясь не выдать своих мыслей вслух, спросила: «Как поживаешь, Габриэла? Господи, сколько лет мы не виделись с тобой? Кажется, прошла целая вечность!»

— Эванджелина, красавица моя! Как же я рада тебе, — не задумываясь ответила Габриэла, чувствуя минутное замешательство своей воспитанницы. Она и вправду заметно постарела, ссутулилась и располнела, но глаза остались как прежде светлыми, добрыми, ласковыми, с улыбчивыми морщинками лучиками в уголках глаз. В одном женщина осталась верна себе: всегда стриглась по-мальчишески коротко, красила волосы в белый цвет, несмотря на то, что они не слушались и всегда отливали медной рыжиной. Восемь лет! Господи! Они не виделись восемь долгих лет. Эва вдруг осознала, как соскучилась по этой строгой и бесконечно доброй женщине. Невысокого роста, хрупкая, смуглая, улыбчивая, она всегда была рядом, когда не стало матери и когда внезапно ушёл отец. Эва вспомнила, сколько ласки и любви каждый день им дарила Габриэла Мария Диас де Алмейду. Эва внезапно увидела день экзамена при переводе из средней балетной школы в училище, когда наставница, вывернув рукав своей белой накрахмаленной выходной блузки, вытирала размазанный от волнения макияж сестры. В тот самый день взволнованная Габриэла, не сдерживая эмоций, плакала от счастья, зная, что обе девочки продолжат обучение и их не разлучат. Она любила их словно своих родных дочерей. Ругала, прощала, жалела, ждала…

Кожаный розовый бантик в её руке. Бесполезный кусочек кожи. На мгновение ей показалось, что это кусочек кожи, который девочка оторвала от её собственного сердца. Может быть, такой же кусочек сердца Габриэлы не сохранила Эва. Выбросила в корзину прошлого и забыла. Эва совестливо потупила взгляд. Воспоминания нахлынули разом, а вместе с ними пришло болезненное раскаяние. Осознание своего малодушия, чёрствости, эгоизма. Ведь за все эти годы Эва так и не нашла времени, чтобы навестить наставницу. Не нашла ни одной единственной минутки, чтобы позвонить и поздравить Габриэлу с Днём Рождения, с Рождеством, Пасхой… Не нашла в себе ни благодарности, ни искренности к человеку, который был рядом на протяжении стольких лет. «Вся эта история с Эмилией определённо действует мне на нервы, потому я расчувствовалась…» — попыталась успокоить себя Эва, прикрыв шёлковой косынкой оправдания, торчащие сквозь острые шипы угрызений совести. Ничего не вышло. Эва искренне попросила прощения. Виновато отстранилась. Нырнула руками в большую кожаную сумку. Достала оттуда золотую цепочку с крестиком, поцеловала распятие и, собрав все купюры, что оставались в кошельке после оплаты счетов, протянула их наставнице:

— Габриэла, эта девочка, — она прикоснулась неловко к волосам ребёнка, будто бы стесняясь проявления своих чувств, — дочка Камиллы. Сестру убили месяц назад, и Эмилия осталась сиротой. Сеньор директор великодушно разрешил малышке остаться в школе, чтобы продолжить балетную династию Муньос. Она будет жить здесь и учиться вплоть до самого последнего семестра.

— Этого не может быть! Дочка Камиллы! Эва, а ведь я хорошо помню, как она забеременела. Мы несколько раз встречались с ней после рождения дочери. Бедная, он всё ждала и ждала предателя. Дни, недели, месяцы… Она ему верила, верила своему чувству, верила в справедливость, надеялась, что в жизни тех, кто страдает, однажды обязательно восходит солнце счастья… Наивная! Всё было напрасно, он не вернулся и даже не позвонил, а затем и она пропала… Шесть лет ничего о ней не слышала… И на тебе! Вот так запросто, ты приходишь сюда с её дочерью и говоришь мне, что мою Камиллу убили. Как так, Эва? — будто недопонимая смысла сказанного, женщина сделала удивлённое выражение лица и пристально вопросительно посмотрела на собеседницу. Руки женщины при этом заметно дрожали, будто бы не зная с чего именно ей следует начать.

— Габриэла, всё именно так, как я вам рассказала. Камиллу застрелили на выходе из магазина. Полицейские сказали, что это произошло случайно. Уличные банды что-то не поделили, и началась перестрелка. Возможно, наркотики. Не суть. Беда в том, что девочка видела своими собственными глазами, как это произошло… Не думаю, что такое вообще можно забыть. Трудно ей будет здесь одной. Вечером я улетаю в Европу. У меня контракт с Мулен Руж, и если представится возможным, разумеется, я попытаюсь продлить его. Думаю, вы понимаете! От такого предложения отказываться нельзя. В Бразилии у меня нет перспектив, да и возраст… Не судите, если получится, мне больно оставлять Эмилию, но иначе я не могу, — Эва говорила и говорила, не поднимая глаз, и затем мягко, будто не своим, прежде резким и уверенным, а теперь словно заискивающим голосом, добавила:

— Благодарю вас за всё и прошу прощения. Я виновата пред вами. Вашу доброту ко мне и моей сестре оценить невозможно. Оплатить тоже. Я ваша должница до конца моих дней, а теперь ещё и прошу вас позаботиться об Эмилии. Вы ведь не откажете? Деньги на расходы буду присылать ежемесячно, на ваш счёт, разумеется, если вы согласитесь, — Эва снова взяла морщинистые дрожащие руки Габриэлы в свои и посмотрела ей в глаза, надеясь разглядеть утвердительный ответ. Женщина напряжённо молчала. Эва внезапно осознала, что без поддержки наставницы она не решится оставить Эмилию одну в интернате, слишком свежи были воспоминания о той боли, что пришлось пережить им с сестрой, столько лет находясь в изоляции в училище.

— Умоляю вас, позаботьтесь о ней, я заплачу столько, сколько вы скажете, — не выдержала Эва и похолодевшим голосом добавила: «Во имя всех святых, не молчите!» В её глазах блеснула слеза, и она поспешила промокнуть глаза чёрной шёлковой косынкой, что дважды обвивала её тонкую длинную шею.

— Не тревожься, девочка, не брошу твою племянницу, а деньги свои забери, такой грех на душу я не возьму. Дочка твоей сестры для меня и есть родная. Камилла была мне словно дочь. Дочь, которой у меня никогда не было, — от этих слов Габриэла заплакала.

— Спасибо тебе, но деньги ты всё же оставь, купи ей, пожалуйста, какой-нибудь одежды. Из меня не то что мать, даже тётя приличная не вышла, — грустно улыбнулась Эва. — И ещё, Габриэла, сохрани этот крестик и отдай Эмилии, когда немного подрастёт. Он принадлежал Камилле. У меня есть точно такой же…

— Откуда такой чудной крест с распятием? Никогда раньше таких не видела, — наставница с любопытством рассматривала маленький ажурный золотой крестик, в центре которого располагалась фигурка распятого Иисуса.

— Точно не знаю, но, по-моему, он не католический… Нам их мама надела перед смертью. Велела носить не снимая, но мы не послушались. Стеснялись носить и хранили как сувениры в шкатулке. Глупо, конечно. Теперь всё, что осталось от моей семьи, — Эмилия и два золотых распятия. Больше я не сниму этот крест никогда, хотя в Бога я по-прежнему не верю. Особенно после смерти сестры.

— Напрасно не веришь. Молодая просто… Он говорит с теми, кто хочет услышать, и помогает тем, кому ещё можно хоть чем-то помочь, — как-то туманно произнесла женщина, подумав о смерти скорее как об избавлении от страданий. Совсем недавно она похоронила свою мать, которая страдала от рака желудка долгих семь месяцев. Однако в случае с Камиллой такая параллель не прослеживалась, и Габриэла впала в минутный ступор. «В самом деле, отчего Бог забрал Камиллу так рано и оставил невинное дитя сиротой? Камилла сама была Ангелом, её-то за что?» — не найдя ответ, она передёрнула плечами и резко произнесла: «Хватит с меня разговоров! Прощайся с племянницей и уходи. Это у тебя Париж и Мулен Руж, а у нас тут своих дел по горло, а времени мало: покормить надо девочку и комнату найти. Совсем скоро закончится урок, и тут такая суета начнётся», — неловко смахивая слёзы, скомандовала Габриэла. Она поставила свою собственную, строгую точку в конце разговора и направилась в кухню, жестом предлагая Эмилии следовать за ней.

— Прощай, Эва. Звони десятого числа каждого месяца и не тревожься. Если что будет нужно, я сообщу.

Эванджелина благодарно кивнула. На прощание чмокнула Мартышку в щёку, а затем резко отвернулась и поспешила к выходу, сжимая в руке маленький розовый бантик. Для долгого прощания не осталось сил. Сердце в груди непривычно громко стучало. Нет, оно звенело подобно обезумевшей мухе, случайно залетевшей в комнату; глупая, она бьётся о стекло, не понимая, что путь в небо надёжно скрывает невидимая для сотен мушиных глаз стена. Стена несвободы. Которую ни понять, ни преодолеть — невозможно. Эва ощутила в груди вполне осязаемую боль и твёрдо решила, что с этого самого дня ни любить, ни привязываться к кому бы то ни было она больше не желает. Эмоции по самой своей сути слишком тяжёлый и неудобный скарб для трансатлантического путешествия из Рио в Париж, а стало быть, их надо оставить здесь. В новую жизнь нужно входить налегке и в красивых удобных туфлях. Стоит положить в чемодан только самое необходимое, а весь ненужный старый хлам раздать нищим. Ни сожалений, ни размышлений, ни сомнений. Одно «но»: что будет с Эмилией? Неопределённость… Малышка останется совсем одна в Рио. Странное чувство необъяснимой тревоги не покидало Эву при мысли о племяннице. «Предательство оправдать нельзя, но мне придётся. В итоге всё будет хорошо, девочка вырастет и обязательно поймёт, почему я поступила именно так и почему не могла иначе», — размышляла Эва, запихивая неудобные предчувствия вместе с подаренной «драгоценностью» в кармашек для мелочи. «Тут вам самое место! Не стоит обращать внимание и тратить время, размышляя о том, на что повлиять невозможно». Чудесная психотехника «отложенных на время проблем» вовремя пришла на помощь и успокоила разбушевавшийся в сомнениях ум.

Могла ли предвидеть Эва, что решение оставить девочку в интернате — та самая фатальная ошибка, которая впоследствии сломает их судьбы? Не смалодушничай она и выбери путь, что лежит честнее её эгоистичного бегства за океан, и её, и Луиса ждал бы счастливый финал. Они были созданы Богом друг для друга. Любое дело, за которое бы они не взялись вместе, было бы заведомо обречено на успех. Деньги, слава, — всё это с избытком было бы отмерено обоим, а жизнь малышки Эмилии вместо боли была бы наполнена взаимным счастьем любящей семьи… Всего одна единственная слезинка Эвы, исполненная искреннего чувства, заботы и сострадания развернула бы колесо судьбы в обратном направлении от тьмы; уберегла бы девочку от немыслимых страданий, что уготованы на этом жизненном пути… Вернись, Эва! Одумайся! Вернись. Забери Эмилию домой, и Луис не встретит так рано и так глупо свою смерть, а ты сказочно преуспеешь, открыв своё собственное модельное агентство. Увы… Самые лёгкие решения — те, что продиктованы эгоизмом и ленью, и именно они обойдутся дороже… Подумай, Эва, о племяннице всего на один процент больше, чем о себе, и счастье девочки обернётся твоим собственным, умноженным на два. Нет жертвы в том, чтобы сделать другого счастливым, но есть боль позднего раскаяния от осознания своего малодушия. Да и откуда Эве тогда было знать, что Эмилия — единственный ребёнок, подаренный ей Богом?

Но сейчас выбор сделан. Трагедия обеих женщин начинается в этот самое мгновение… и закончится лишь в тот момент, когда четыре линии обречённых на страдания изувеченных судеб нечаянно пересекутся в Женеве, в автобусе номер 8 на остановке Mont-Blanc.

Глава 11. Проклиная имя твое

Упорных, что с надеждой в сердце,

Господь однажды наградит…

Десять лет в интернате пролетели для Эмилии словно десять одинаковых бесцветных дней. Вместо радостных рассветов и аппетитных завтраков, вместо золотых закатов с неспешными прогулками и долгожданных семейных праздников её ежедневно встречали безликие, чёрно-белые цифры в календаре да мутное окно во внутренний дворик, сквозь которое редко, словно прищуриваясь, только на закате заглядывало солнце. Жизнь Эмилии в закрытой школе — суть череда унылых дней. Подчиненная строгому распорядку дня, она беспощадно стёрла ластиком добела все будни, а одинокие серо-фиолетовые выходные, наоборот, растянула, томя душу в тоске от безделья и скуки. Ничего необычного или сколь-нибудь примечательного за эти годы не произошло и ровным счётом ничего не изменилось. За стенами интерната сменились президенты, едва не началась революция, прогремели с экрана телевизора один за одним экономические кризисы, а великий январский карнавал в Рио, не обращая внимания ни на какие новости, как и положено, ежегодно танцевал свои лучшие самбы. Лишь только в заповедных стенах училища не случалось перемен. Вязкая тишина векового смиренного послушания. Распорядок дня словно в монастыре и покорное молчание. Извне, благодаря толстым стенам унылого особняка, не доносилось ни единого звука и казалось, что окружающий мир и не существует вовсе. Эмилия, подобно сомнамбуле, смиренно жила среди совершенно чужих людей, отдыхала на казённой скрипучей мебели, питалась скудной пресной едой и испуганно сжималась от звука громких недовольных голосов. Помногу часов танцевала. Молчала. Почти перестала мечтать, с детским трепетом ожидая одного единственного момента — долгожданной обещанной после окончания училища свободы. Девушка разучила простенькую молитву Богородице и по вечерам до слёз повторяла её шепотом на ухо своей подушке. На последнем курсе и вовсе стала реже выходить на улицу. Пряталась от дневного света и, словно улитка, изо всех сил цепляясь за свой единственный хрупкий дом. Сердце Эмилии, безусловно, рвалось на свободу, но ум, заключённый в тиски привычного распорядка дня, трусливо протестовал против неизбежных перемен. До выпускных экзаменов осталось ни многим ни малым — пятнадцать дней. Что ждет её потом? — Неизвестность. Туманная, словно облако на рассвете, она давила тяжестью дурных предчувствий, тревожно и до тошноты переворачивая внутренности. «Всему конец… за стенами училища у меня нет ни родных, ни друзей, ни даже дома. Останусь совсем одна в большом городе. Страшно. Что же мне делать дальше?» — невольно повторяла она, сжимая пальцами золотой крестик, словно он мог услышать, понять или хоть чем-нибудь помочь. «Господи, почему так скоро? Две недели — время, когда всему наступит конец. И, вероятно, моей жизни тоже. Смысла жить дальше нет — выступать я не буду, это очевидно. Флавио ясно дал понять, что надежды когда-либо выйти на сцену у меня нет, а с его стороны никогда не будет ни рекомендаций, ни позитивных комментариев. Его предвзятое отношение ко мне, скорее всего, имеет вескую причину, но какое теперь до неё дело?! Всё пропало! Жалкая трусливая мышь, тебя самой первой вышвырнут отсюда на улицу и презрительно захлопнут двери. Флавио и все его лицемерные прихвостни, желчно улыбаясь, проводят меня взглядом и злобно хихикнут, задирая носы и кривляясь вслед моей тени», — предрекая неизбежный позорный крах своего привычного бытия, Эмилия внутренне сжималась от ужаса, словно приговорённая к смерти невинная жертва. Девушке казалось, что БОЛЬШОЙ МИР шумных многолюдных улиц, спешащих машин и незнакомых лиц непременно её раздавит. Он безжалостно, словно ничтожную козявку, пригвоздит её к грубой подошве старого ботинка и унесёт с собой в неизвестность, а там… Никто не знает, что там, но определённо ничего хорошего там нет, ибо выпускников, подобных ей, нищих, талантливых и полных надежд, из тех, кого она знала лично, она больше не встречала ни в интернате, ни на сцене. Все как один собирали свои вещи и незаметно уезжали незнамо куда, без «прощай» и без «скоро увидимся». Более того, Эмилия вообще никогда о них больше не слышала. Будто свой срок эти самые люди прожили на этом свете и послушно растворились, как кусочки сахара в чае. Все, с кем Эмилии суждено было расстаться за годы её жизни в училище, благодаря её сумрачному воображению, словно уходили в вечность. Умирали для неё и для времени. По сравнению с такой туманной перспективой грядущего жизнь в интернате не казалась чем-то ужасным, скорее наоборот, она истинно существовала, в отличие от мутной воды будущего в которую только предстояло ей войти. Надежды на то, что всё образуется само собой, у никому не известной выпускницы балетного училища не было. Перспективы продолжить достойную танцевальную карьеру тоже… Да и о какой вообще перспективе могла идти речь без протекции со стороны директора Флавия Гарсии?! А он дважды недвусмысленно намекнул ей о том, что с такими ничтожными данными, как у неё, о профессиональном балете не стоит и мечтать. Жестокие слова наставника острым лезвием искромсали душу на части, лишив самого ценного — надежды. «Возможно, Флавио прав», — размышляла Эмилия. — «Какая из меня балерина? Статистка в кордебалете, и то если повезёт устроиться в труппу… Но если всё так безнадежно, то зачем продолжать? Зачем жить? Кто я в этом мире и зачем?..» — повисли в воздухе пустые мыльные пузыри неразрешимых экзистенциальных вопросов, и жизнь начисто лишилась красок.

Накануне экзаменов от стресса и тревожных предчувствий с Эмилией случился настоящий нервный срыв. Трое суток она не ела и почти не спала. Измученная от напряжения и страха, она неподвижно сидела на кровати, не отрывая глаз от своих худых синеватых пальцев с короткими обкусанными до крови ноготками. При этом непрерывно пыталась вспомнить слова молитвы, которые мелким бисером разлетелись в голове. Эмилия изо всех сил пыталась собрать их, но тщетно. Путаница в голове усиливалась тупой занудной болью в затылке, от которой хотелось плакать навзрыд. Да так плакать, чтобы всхлипывать, задыхаясь от слёз. Выплакать боль так чтобы утонуть в стенаниях и забыться наконец усталым сном! Умереть не дожидаясь заката дня, в котором жить так безрадостно и так больно. Однако слёз, как на зло, не было и в помине… Ни единой слезинки! Как, впрочем, не было и подходящих к её состоянию слов… Молитва Спасителю пришлась бы как нельзя кстати. Но растерянные от бессонницы слова, прежде такие родные и понятные, сейчас напоминали скорее разные, пустые, бессвязные и скомканные фантики от конфет… Утомленное сознание Эмилии отчаянно нуждалось в безмыслии искренне повторяемой молитвы, чтобы освободиться от тяжёлых переживаний хотя бы на час. Тщетно. Её сильный, быстрый и логичный ум пребывал в беспокойстве непрерывного думанья, страдая от перегрузки из-за неразрешимой жизненной ситуации, в которую она попала, не совершив при этом ни одного неверного шага. Точнее, Эмилия осознала, что подошла к той самой временной черте, за которой её ждет полная неопределённость.

«Что ждёт меня после экзамена, что??? Куда, например, идут заключённые после того, как двери тюрьмы захлопнутся с обратной стороны, а их не встречает никто из близких? Существует ли универсальное решение вопроса о том, как выжить на свободе или в этом случае ответа в принципе нет? Господи, поговорить бы с тем, кто может меня понять. Спастись хотя бы на один единственный час от самой себя!» — грустно размышляла девушка, стесняясь произнести своё желание вслух. Габриэла или Санти возможно могли бы дать совет, но жаловаться Эмилия не умела, говорить о своих чувствах боялась. Зато за долгие годы вынужденного девичьего одиночества она научилась беззвучно и непроницаемо для окружающих терпеть боль, не понимая, что терпение — это путь в никуда. «Закон жизни гласит: умеющий терпеть обречён терпеть вечно…». Разумеется, людей восхищают святые мученики, претерпевающие муки адовы при жизни, истекающие кровью за веру и готовые войти в огонь из любви к Господу. С подобным трепетом мы восхваляем женщин, вышивающих иконы своими седыми волосами в ожидании любимого, безвозвратно ушедшего на борту корабля к далёким берегам. Однако всеми ими движут чудеса святой веры, надежды, любви… А что если терпение у человека есть, а веры нет? Что если сердце его не испытало той самой любви, ради которой он не задумываясь готов умереть?! Как быть с сотнями трусливых душ, заключённых в тесной клетке обусловленности ума, скованного страхом неизбежных перемен? Настолько ли благородно их терпеливое молчание? Ответ на это у каждого свой. Молчать, смиренно принимать, покориться судьбе или идти в свой страх?! Победить независимо от результата… Эмилия струсила и решила покорно сдаться. Однако в душе едва заметно трепетал непокорный смелый бунтарский огонёк надежды — русская кровь её покойной бабушки. Именно благодаря ему в жизни девушки спустя всего несколько лет разгорится пламя, способное поглотить многие души. Пламя, которое неминуемо сожжет дотла её саму и уничтожит самых близких людей.

Санти вошёл в комнату неслышно, словно подкрался охотящийся на птицу дикий камышовый кот. Присел на краешек кровати, почти не потревожив матрац, и, наклонившись совсем близко к уху, шутливо подул своим тёплым дыханием. Смешно запыхтел словно маленький ёж и пощекотал пальцем живот. «Мышка Эми, выходи, ёжик пришёл, и если ты не повернёшь ко мне свой носик, то я защекочу тебя до смерти!» — юноша заботливо прикоснулся к плечу ладонью и слегка потряс, привлекая внимание зачарованной подруги, которая отчего-то не обратила ни малейшего внимания на его шутливые заигрывания. Реакции не последовало. Раздосадованный молчанием подруги юноша, состроив удивлённое лицо, спросил: «Моя любимая мышка, ты что совсем не рада? Может, я чертовски некстати и мешаю тебе медленно, упрямо и гордо помереть от голода в полном одиночестве? Страшная смерть, скажу я тебе. Лучше уж яд, честное слово, умирать от истощения слишком утомительно и тоскливо, не считаешь?» Закончив саркастически подтрунивать над подругой, Сантини шутливо протянул имбирное печенье с россыпью кристаллов сахарного песка: «На вот, мышка, погрызи печенье, нам пора собираться на репетицию, надеюсь, ты не забыла? По твоей вине мы и так уже пропустили две. Что на тебя нашло? Странно ведёшь себя, согласись? Но не тревожься, я соврал Силве, что тебе немного нездоровится, типа женские дни и всё такое, и что несмотря на вынужденные пропуски мы планируем вместе репетировать после занятий и обязательно всё наверстаем».

Эмилия ничего не ответила. Не шелохнулась и не притронулась к печенью. Сантини всерьёз забеспокоился и с силой дёрнул подругу за плечо, пытаясь развернуть её лицо к себе и прочитать, что же там на самом деле написано. Со второй попытки девушка поддалась на уговоры и, повернув к другу своё заплаканное лицо, непривычно громко заскулила, всхлипывая и подёргивая носом:

— Санти. Уйди, прошу тебя. Всё, что мы делаем с тобой, — ерунда и ни к чему путному не приведёт. Мне не нужно готовиться к этим экзаменам. Ищи себе другую партнёршу. Я провалю выступление по одной простой причине — мне это не нужно! Не интересно! Мотивация отсутствует, а без нее никак…

— Чушь, мышка, и враки! Всё, что ты говоришь, — полная бессмыслица, — попытался остановить её Санти. — Все эти проклятые годы мы работали, словно рабы на галерах, для этого — одного единственного выступления на выпускных экзаменах! Не верю, что ты хочешь вот так запросто сдаться! Не понимаю и, наверное, не хочу понимать. Что вообще происходит?

— Ничего, Санти, в том-то и дело, что ничего не произошло. Мне страшно. На этот раз мне по-настоящему страшно! Для тебя предстоящий концерт — это начало, а для меня — конец. Я отдаю себе полный отчёт в том, что конкретно меня ждет после экзаменов — и это полное тотальное НИЧТО. Не имеет значения, хорошо я выступлю или нет, так как без рекомендаций Флавио никто не предложит мне работу. Директор давно составил мнение на мой счет и даже публично позавчера его озвучил. «Балерина с сомнительными физическими данными и неустойчивой психикой» — вот кто я. После такого резюме кому я вообще нужна? Тётя Эва далеко — на другом конце света — и связи с ней нет. Последние известия от неё приходили год назад, да и то в виде пяти сотен долларов, что она передала Габриэле. Мне некуда отсюда идти, мой единственный дом здесь, но и его скоро тоже не станет. Дверь захлопнут громко.

Санти замотал головой и взял холодные, влажные от пота пальцы подруги в свои тёплые ладони:

— Эми, не драматизируй… Ничего плохого пока ещё не произошло… Вот когда это самое «всё кончено с карьерой» с тобой случится, тогда вместе над ним поплачем. Или поплачем с ним вместе? — не знаю даже как правильнее выразиться. Флавио умён! Он специально угрожает тебе, чтобы ты сдалась и перестала репетировать. Ах да, ты уже опустила руки, ему даже делать ничего не нужно, — ты сама провалишь экзамен и ничего уже нельзя будет изменить. Самое обидное, что по твоей вине он ещё и окажется прав! Заметь, вина твоя, и никак не наоборот. Эми, у тебя есть великий талант и уникальная пластика — ты не имеешь права раскисать! Забудь всё, что он сказал, пора репетировать!

— Напрасно, Санти. Не стоит даже начинать. Не важно, как всё пройдёт на экзаменах: получу я главный приз или провалю выступление. Наш с тобой танец — десять минут времени в масштабах всей моей жизни. Слишком глупо делать высокую ставку на него, не так ли? Пойми одно, каждый жизненный шаг человека имеет направление, свою собственную дорогу, цель наконец, а у меня впереди лишь обрушенный от наводнения мост через бурлящую реку — нет у меня ни семьи, ни денег, ни знакомых, кто помог бы мне перебраться на другой берег… Даже адреса у меня нет. Ты что, вообще меня не слушаешь? Санти, я в этом мире совершенно одна! Никому не нужная бездомная дворняга — вот кто я. Оставь меня в покое! Уйди. Найди себе другую партнершу.

— Прекрати истерику! Немедленно перестань реветь и живо собирайся. Ты не одна. Я рядом и никогда тебя не брошу. А ещё перестань морщить нос, — он непроизвольно скопировал её навязчивый кислый жест и язвительно добавил: «Выхухоль. Точно выхухоль! Когда ты так делаешь, становишься очень на неё похожа! Посмотри на себя в зеркало! Нет, ты только полюбуйся — сутулая, трусливая кривоносая мышь, вот ты кто!» — парень изо всех сил упражнялся в остроумии, не теряя надежды развеселить раздавленную горем подругу. К счастью, он воспринимал всё происходящее в жизни менее эмоционально и никакой трагедии в окончании одного жизненного эпизода и начале нового не видел. Всегда с оптимизмом смотрел в будущее, хотя сам, как и Эмилия, был круглой сиротой.

— Ты прав, Санти, я самая трусливая мышь из всех самых трусливых мышей на свете. Боюсь даже лёгкого сквозняка, не то что открытой двери. Сейчас же хочу только одного — забиться в угол, закрыть глаза и никогда больше их не открывать. Можешь называть меня как хочешь. Подшучивать, щекотать и даже накормить паприкой (Эмилия с детства ненавидела этот овощ и не переносила его даже на нюх), это ничего не изменит. Друг мой, мне не смешно, даже нисколечко не обидно, мне уже всё равно…

— Эми, хорошая моя, — юноша неожиданно обнял её и, притянув к груди, поцеловал. Прижал к себе крепко-крепко… Почувствовал слабое тепло тонкой кожи, почувствовал, как от рыданий хрупкое тело нервно вздрагивает от рыданий и учащённо дышит. — Малышка, я рядом. Слышишь? Ты и я — это навсегда. Вот уже десять лет, как мы просидели в этой тюрьме, поддерживая друг друга изо дня в день. Я вдруг понял, что дороже и ближе тебя у меня на целом свете никого нет. Ты же знаешь, Сантини, как и ты, круглая сирота. Такой же бездомный и одинокий пёс. Эми, услышь меня, один человек способен на многое, но все же если он одинок, он уязвим. Он слаб перед ударами судьбы. Одинокие деревья часто погибают от порывов ветра, а в лесу, среди других таких же, шансов выжить больше. Нас двое, и поэтому мы в два раза сильнее! Вместе, рука об руку, мы обязательно решим, что же нам делать дальше. В смысле, решим, посовещавшись предварительно и выпив банку пива на двоих, где теплее ночевать — в спальном мешке или в коробке, на пляже или под мостом, — пошутил молодой мужчина, у которого на лице едва пробивалась редкая щетина, зато в сердце уже созрела решимость такой силы, что он ни на минуту не сомневался, что всё обязательно образуется и, невзирая на трудности, им предначертан успех.

— Мне кажется, что когда рядом близкий друг, проблем становится в два раза меньше, разве я не прав? Подумай, Эми, сможем ли мы найти место хуже, чем наш интернат?! — остроумно добавил Сантини и ласково укусил Эмилию за кончик носа. Затем приблизил губы к её уху и прошептал: «Кажется я не говорил тебе этого раньше, но после смерти моих родителей кое-что всё ещё осталось на моём банковском счету. Мой опекун, конечно, постарался». Санти грустно опустил уголки губ, но затем, так же внезапно, улыбнулся своей ослепительной белозубой улыбкой и добавил: «Прорвёмся! Дядя наказал себя сам, и его собственная совесть на старости лет станет его физической болью. Люди, совершившие подлость, не могут спокойно спать по ночам, я читал об этом у философов. Обкрадывать сирот безнаказанно у него точно не выйдет. Бог все видит. Мы же с тобой справимся! Обязательно найдем выход. На кофе с маниокой и папайю точно хватит, а там посмотрим… Только вот экзамен без тебя я точно провалю, и ты это прекрасно знаешь. Это наш с тобой танец, и заменить тебя другим партнёром в принципе невозможно. Ну же, мышка! Проснись! Подумай обо мне и моих чувствах.»

— Прости, Санти. Твоя мышка — жуткая эгоистка. Все мои слёзы ведь только о моих страхах. Всё это о себе!!! Господи, о тебе, родной мой, я даже и не подумала. Спасибо… Санти. Дорогой мой! Большое тебе спасибо. Бог послал мне Ангела, и рядом с тобой мне совсем не страшно. Вместе мы справимся. Я люблю тебя и никогда, никогда тебя не оставлю… Разумеется до тех самых пор, пока ты сам об этом меня не попросишь, — благодарно улыбнулась Эмилия и провела рукой по смуглой мягкой щеке друга.

В этот вечер друзья пообещали друг другу не расставаться ни при каких обстоятельствах и принять только то предложение, которое придёт одновременно к обоим, даже если это будет какая-нибудь неизвестная провинциальная балетная или, возможно, даже цирковая труппа.

26 мая. Выпускной концерт. Позолоченный миниатюрный дворец Theatro Municipal do Rio de Janeiro с небесными куполами зажигает вечернюю подсветку по всему периметру, преображая старинное здание в сказочный кукольный домик. Волшебство встречает гостей на украшенной лепниной парадной позолоченной лестнице. Мягкий жёлтый свет позолоченных бра спокойно струится, отражаясь от стен и утопая в мягком бархате красной ковровой дорожки. Обнажённая нимфа на высоком пьедестале приветливо встречает гостей, застыв на мгновение в танце с лёгкой улыбкой на устах. Большой камерный зал выглядит словно скорлупа яйца изнутри. Круги, овалы, плавные линии — и даже на потолке. Задуманный архитектором с долей иронии, зал словно погружает зрителей в атмосферу материнского лона и настраивает на созерцание, не подавляя своим величием и не заставляя неуютно ерзать в кресле в ожидании спектакля. Гости уже заняли свои места и шепчутся, обсуждая предстоящий концерт. Строгие судьи, наоборот, намеренно опаздывают, заставляя понервничать педагогов и выпускников. Однако в целом и в общем концерт на сцене Theatro Municipal do Rio de Janeiro — это всегда праздник! Эмилия и Сантини единственные, кто чувствуют поддержку старинной сцены и блестяще исполняют па-де-де влюблённых из танцевального трио в балете «Корсар». Фрагмент долгожданной встречи гречанки Медоры и её возлюбленного Конрада — весьма неожиданный и сложный выбор темы для экзаменационного выступления. Современный, неоднократно переосмысленный преподавателями-хореографами эпизод подарил обоим танцорам полгода изнурительной подготовки и не менее четырёх часов ежедневных репетиций. Никто из наставников по-настоящему не верил в их успех — постановка на грани фола. Сомневались и сами партнёры. Эмилии и Сантини хотелось показать взыскательной публике, как в технически сложных и виртуозных танцевальных пассажах звучит их танцевальное мастерство, актерский талант и искренняя любовь к классическому балету.

Выступление уверенно начал Конрад. Смело, дерзко, allegro начав свой сольный танец, он с первых па покорил зал своей харизмой и, подхватывая жестом восторженный выдох дам, обворожительно улыбнулся. При этом его красивый рельефный смуглый обнажённый торс был густо покрыт мельчайшими блёстками, отчего он визуально казался влажным, а каждый мускул словно играл под упругой кожей при попадании на него жёлтых лучей софитов. Скромный костюм корсара состоял из свободных бордовых штанов, широкого кожаного пояса, небрежно застёгнутого на бедрах, и красной банданы, надетой поверх длинных чёрных вьющихся тугими пружинами волос. Юноша, создавая свой образ, не желал привлекать внимание к деталям, уводя внимание зрителей от своего великолепного тела, которым сам немало гордился. Сантини и в самом деле был божественно красив, безупречно сложен и пластичен, словно пантера. Его стройным, точеным длинным ногам завидовали многие балерины-бразильянки, не говоря о том, что его талия, туго затянутая в корсет, могла легко примерить на себя строгие женские корсеты и балетные пачки. Юноша уверенной походкой вышел на середину сцены и с первыми аккордами музыки вихрем закружился едва касаясь стопами пола. Легко зависая в воздухе на доли секунды и мастерски исполнив два прыжка-cabriol один за другим, он, почтительно поклонившись, опустился на одно колено у ног возлюбленной… Медора, наоборот, деликатно, не спеша и очень плавно присоединилась к партнёру чуть погодя, не затмевая его великолепия, но подчёркивая нежность их чувственного дуэта. Застенчивая, но не лишённая кокетства фарфоровая статуэтка, бесшумно вращая fouette, озарила зал своей искренней улыбкой и застыла на несколько мгновений в изящном арабеске, будто приглашая Конрада следовать за ней. Затем она виртуозно исполнила grand plie и затем, чуть хвастливо, свои коронные амплитудные прыжки, умело сочетая их с живописными плавными движениями рук. После оба слились в танце, синхронно делая каждый вдох и не отрывая взгляд друг от друга… Кульминация танца… Прыжок Медоры навстречу Конраду. Сложнейшая поддержка была выполнена до того легко и мастерски, что по залу невольно пролетел лёгкий удивлённый шепоток. Мгновение, — и возлюбленная из сильных рук мужчины стекает на пол подобно ручейку, не отрывая взгляда от его горящих желанием очей. Затем она словно в истоме закрывает веки и приоткрывает уста для поцелуя… Музыка переходит в адажио, затихает. Что происходит на сцене после? Эмилия напряжённо дышит, словно в беспамятстве, не шевелясь и не моргая лежит. Сантини, подобно ей, словно ожившая на мгновение статуя, снова неподвижен и застыл, балансируя на одной ноге низко склонившись всем телом над своей возлюбленной. Эмилия не покидает свой образ даже когда стихает музыка. Она проживает до последнего вдоха отчаянный любовный порыв своей героини и не оставляет роль. Сознание девушки на грани обморока, а пульс стучит громче финальных аккордов. Кода… Вот и всё. Музыка стихла. Эмилия и Сантини, крепко сцепив пальцы своих влажных горячих рук, тяжело дыша, подошли к краю сцены. Зрительный зал замер и напряжённо молчит, ожидая сурового вердикта судей. Повисла мертвая тишина, обычно означающая полный провал. Как же восторженно пылали танцоры! Как смело, искренне, феерично, балансируя на грани фола и до последней искры безумства, они отдавали себя зрителям?! Но зал по-прежнему молчит. Словно нагие, стоят они посреди сцены, с трудом сдерживая слёзы и физически ощущая на себе лезвия холодных взглядов судей, высокомерие безжалостных учителей и ухмылки завистливых конкурентов. Судьба не оставила танцорам выбора — от одного единственного выступления зависело их будущее и, увы, они оплошали… О, как же часто мы бываем субъективны в оценках своего мастерства и таланта! Растерянно глядя в зал, ребята опустили плечи и синхронно сделали прощальный реверанс. Всё кончено. Внезапно из тёмного зала прозвучала неожиданная реплика:

— Браво, ребята! Браво!!! Великолепно. Незабываемо, — красивым благородным баритоном разлился по залу голос приглашённого французского хореографа Бенджамина Мильпье.

Вопреки предсказаниям Флавио, это самое неожиданное и рискованное выступление оказалось самым ярким из двух десятков подобных и стало самым запоминающимся студенческим номером за последние несколько десятков лет. Остальные судьи подхватили смелый порыв своего коллеги и, не страшась более грозного гнева да Силвы, присоединились к овациям. Зал послушно зашелестел ладонями сотен рук и затопотал ногами, как бы выражая танцорам свои самые искренние похвалы. Ещё несколько мгновений — и зрители аплодировали стоя.

Танцоры испуганно посмотрели друг другу в глаза. Всего несколько секунд длилось небытие от внезапного счастья. Оба чувствовали неимоверную усталость и не передаваемую словами благодарность за то, что всё прошло без ошибок. «Господи, мы смогли», — синхронно прошептали актеры и почтительно поклонились на бис. Эмилии на мгновение стало не по себе, и страх до боли сковал сердце. Девушке почудилось, будто зрители, наполняющие зал, и не люди вовсе. В это самое мгновение, устремив тысячи ненасытных хищных глаз на неё, дышит огромное живое существо, обладающее невероятной силой и фатумом. Мощью вершить её судьбу и могуществом принять или отвергнуть. Существо способное полюбить тебя с первого взгляда без памяти или навеки возненавидеть… Сегодня вечером зал приветствовал Эмилию, но что будет, если… «Боже, теперь мне стало ещё страшнее… Как пугают меня глаза, что пристально рассматривают моё тело… Они будто жадно алчут увидеть если ваммои слабые места, ждут чтобы я наконец совершила ошибку. О, Санти, что будет с нами?», — непроизвольно вырвалось из уст Эмилии в тот самый момент, когда позади них начал медленно опускаться занавес.

— Мышка, всё будет хорошо. Не волнуйся. Я всегда буду рядом, — успокоил её друг и поцеловал в лоб.

Под не смолкающие аплодисменты зрителей и одобрительный, хотя и несколько суховатый кивок со стороны наставника классического танца Хосе Мадесто Суареса ребята покинули сцену. Они снова вернутся на неё восемь месяцев спустя, но уже в основном составе «Bossa do Brazil».

Выступление Сантини и Эмилии высоко оценили хореографы из нескольких известных балетных трупп. Одно за одним поступали интересные предложения, но ребята медлили с ответом. Увы, не было ни одной труппы, куда бы их пригласили выступать вместе. Эмилия была в отчаянии, Санти, как всегда, невозмутим и весел. И даже когда ему предложили контракт «Metropolitan», в Буэнос-Айресе, он ответил вежливое «Нет». Ни один молодой танцор не имел права отказываться от такого предложения, но Санти отказался. Все выпускники до единого мечтали стать частью труппы, которая успешно гастролировала по всему миру восемь месяцев в году, собирая полные залы. Однако юноша свято хранил верность своему слову и ни за что не желал оставлять подругу один на один с пугающей жизнью в городе.

А вот к жизни в шестимиллионном мегаполисе они оба, как оказалось, были совершенно не готовы; ритм города сбивал с ног, шум и суета сводили с ума, а таинственные иероглифы, смешанные с бессмысленной россыпью цифр в нескончаемых коммунальных счетах от муниципальных служб, начисто лишали рассудка. Всё, вплоть до покупки продуктов, вызывало стресс, не говоря о запутанном расписании общественного транспорта и Metro do Rio de Janeiro. Друзья медленно вырабатывали иммунитет к жизни после интерната, опираясь друг на друга, словно на костыль. Страх, разумеется, был, но был поделён ровно пополам. Настолько, чтобы не впасть в анабиоз сонной апатии и сохранить трезвость ума, действуя в новых обстоятельствах. В целом всё шло неплохо, за одним досадным исключением — Сантини не знал и не отдавал себе отчёта в том, что делая свой благородный выбор в пользу Эмилии, он ломает и её судьбу тоже… Не осознавая последствий, он отверг лучшее предложение из всех возможных, открыто заявив, что без Эмилии ехать отказывается. Это был настоящий скандал: его не поняли преподаватели, его возненавидели танцоры, обвинив в зазнайстве и высокомерии, он же, обворожительно улыбаясь, заявил, что его танцевальная карьера не зависит от труппы, она зависит от партнёра, и без Эмилии он никогда и никуда не поедет… «Не надо так, Санти… Прошу, не разрушай свою судьбу ради меня. Такое предложение бывает только один раз в жизни», — умоляла его Эмилия, виня себя в том, что взяла однажды с друга такое эгоистичное обещание. Но Санти, казалось, не слышал и упрямо стоял на своём, в душе лелея надежду на то, что руководство «Metropolitan» изменит своё решение и пригласит подругу вместе с ним. Увы, не огранённый идеально прозрачный алмаз неврастеничной харизмы Эмилии Муньес испугал аргентинского хореографа, и путь в Буэнос-Айрес на этом для обоих оказался закрыт.

В середине июля окончательно закрылись за ними и двери балетного училища. Постаревший к этому времени и не покидающий своего инвалидного кресла Флавио Гарсия в этот день торжествовал. С душой, исполненной ненавистью и злорадством, он провожал Эмилию победоносным взглядом из окна, крепко сжимая в руке конверт с проклятыми негативами. Девушка, чувствуя на себе его недобрый тяжёлый взгляд, медленно брела через внутренний дворик, волоча в одной руке чемодан, а в другой — холщовый пакет с костюмами. Совсем недавно на клумбе расцвели её любимые туберозы и грустно шелестели ветром, склоняя цветы в прощальном низком поклоне той, кто любил их нежнее всех. Белые, розовые, нежно-голубые, кремовые и жёлтые. Радостная палитра цветочных красок провожала девушку до самых ворот, и оттого расставание с училищем казалось ещё более тягостным. Для Эмилии интернат был единственным домом, который она знала…

Друзья переехали в квартиру, что осталась Санти в наследство после смерти родителей. Маленькая студия в престижном районе Леблон — то единственное наследство, что по воле фатального несчастного случая не успел продать его заботливый опекун. Сантини действительно лишился всего своего фамильного состояния… Такого положения дел он, признаться, не ожидал. В итоге следующие несколько месяцев друзья скромно прожили на деньги, что были на их счетах. Однако средства стремительно таяли, а телефон по-прежнему молчал… Неизвестность действовала обоим на нервы. Уходило время. Таяли перспективы, а вместе с ними и вера в то, что все как-то само собой образуется. Эмилия чувствовала себя ещё более скверно. Угрызения совести лишили её сна. «Metropolitan». Буэнос-Айрес. Красавец Сантини Ферейро в основном составе. «Что же я наделала? Моя сиротливая трусливая беспомощность не оправдание. Нежелание взять на себя ответственность за свою собственную жизнь есть позор и укор самой себе в том, что я ничтожество. Позорный клещ или москит, на теле ни в чём не подозревающего близкого человека», — грустно осознавала Эмилия, но, увы, ничего не могла изменить… Если бы могла… то обязательно сделала бы всё, что от неё зависит, пожалуй, даже продала бы душу дьяволу, чтобы помочь Сантини. Всё лучше, чем смотреть в печальные глаза друга и на его поникшие плечи.

Поздним вечером первого октября в квартире Сантини раздался неожиданно-поздний звонок в дверь. Гость пришел как раз в тот момент, когда друзья молчаливо доедали ужин из двух оставшихся яиц и половины прокисшего манго. Эмилия вздрогнула от неожиданности и выронила вилку. «Кто бы это мог быть? Санти, посмотри, пожалуйста», — она несмело обратилась к другу, нарочно шаря рукой под столом будто в поисках прибора. «Скорее всего, счёт за электричество! Провалиться мне на этом самом месте», — подумала девушка и зажмурила глаза. К счастью, вместо курьера на пороге, прислонившись плечом к стене, стоял хорошо одетый элегантный мужчина с приятной полу-улыбкой на гладко выбритом ухоженном лице. Позднему гостю на вид было чуть более сорока лет, он был весьма хорош собой и носил стильные очки в тонкой роговой оправе. Добродушно поприветствовав Сантини, он мелодичным голосом произнёс:

— Здравствуйте. Сантини Ферейро?

Парень утвердительно кивнул и немного растерянно прохрипел: «Да-а… Добрый вечер. Чем могу быть полезен?» — приветливая улыбка незнакомца и его спокойствие располагали к беседе и неосознанно вызывали почтение.

— Прошу прощения, для начала я всё же представлюсь, негоже вот так врываться к вам на ночь глядя: Энрике Висенте Лисиу. Обращаться можно просто Энрике, я управляющий и художественный руководитель труппы «Bossa do Brazil». Видел ваше выступление на выпускных экзаменах и, признаюсь, весьма был впечатлён. У вас обоих редкий природный талант, а вы, Эмилия, неподражаемы и очаровательны, — внезапно обратился к ней гость, заметив два испуганных небесно-голубых округлившихся от удивления ока, часто моргающих и любопытно выглядывающих из-за плеча Санти. Мужчина едва не рассмеялся, когда взгляды встретились и сдержавшись, ответил приветливым кивком головы.

Эмилия покраснела до кончиков ушей и не проронила ни звука. Не нашла ничего лучше, чем спрятаться за спину друга, поправляя взлохмаченные, не причёсанные волосы, чтобы затем вновь предстать перед важным гостем.

— Вообще-то я пришёл к вам с предложением о сотрудничестве, точнее, чтобы предложить вам обоим работу… Да, да, вы что-то хотите мне сказать? — он не окончил фразу, видя явное замешательство на лице юноши и его несмелую попытку заговорить.

— Сеньор Энрике, простите мою бестактность. Вы наш гость, а мы даже не предложили вам войти. Прошу вас, проходите! Эмилия, предложи гостю кофе, — суетливо и с дрожью в голосе произнёс Санти, у которого от неожиданности застряли в горле все слова до единого.

— Благодарю. Не стоит беспокоиться. Я всего на минуту. Увы, у меня нет времени, даже чтобы выпить воды. Думаю, у нас ещё будет возможность посидеть всем вместе за чашечкой кофе и поговорить. Мне действительно пора идти. А вы с Эмилией приходите завтра к нам в театр ко второй репетиции, в двенадцать. Поработаете вместе с остальными, а после обсудим детали контракта. Не хочу вас обнадёживать, так как при всём моём к вам расположении есть одно НО… Завтра возьмите с собой весь ваш талант, харизму и удачу, так как окончательное решение принимаю не я один. Кроме меня на репетиции будет присутствовать Мигель — наш гениальный скандальный хореограф. На вашем выступлении он не был, а стало быть, не видел вас в деле, к тому же по поводу новичков он рассуждает по большей части предвзято. Не переходя на личности, он требует от танцоров больше, чем они могут дать, и это всегда конфликт, но если вам повезмастерёт то работать с ним очень большая удача. Не обессудьте. На завтрашней репетиции вам придётся понравиться именно ему. Предупреждаю: это не так уж и просто, как бы это помягче сказать, он несколько эксцентричный. Несдержанный то есть, и без экивоков выражает всё, о чём думает, вслух. Он непревзойденный мастер и талантливый хореограф, и к его мнению я всегда прислушиваюсь. Полагаю, что после знакомства с ним вам самим станет понятно о чём это я толкую. В общем, жду вас обоих завтра утром. Репетиция ровно в двенадцать, — повторил Энрике, прощаясь. Он немного лукавил, перекладывая ответственность за выбор танцовщиков в труппу на своего коллегу. Сам-то он давно выбрал Эмилию, но терпеливо ждал.

Случайное знакомство с девушкой состоялось примерно за год до экзамена, когда он приезжал к Флавио Гарсии, чтобы обсудить судьбу своего талантливого танцовщика и одного из бывших выпускников училища, который вёл себя в коллективе несколько агрессивно, а порой открыто саботировал репетиции, опаздывая больше чем на час и не объясняя причин. Рауль должен был исполнять одну из главных ролей в грандиозной постановке «Спящей красавицы», приуроченной к юбилею театра. Поначалу всё шло хорошо, но начиная со второй недели репетиций, юноша начал вести себя неадекватно — дерзил хореографу и спорил с партнёрами, забывал фрагменты своего сольного номера и, казалось, был чем-то сильно встревожен, хотя видимых причин на то у него не было. Желая узнать побольше о том, как Рауль вёл себя во время учёбы, Энрике приехал в балетное училище. Добрался он удивительно быстро, ловко проскочив туннель и не встретив на своём пути ни один запрещающий сигнал светофора. «Редкая удача, не задержался, а наоборот, приехал раньше на полчаса», — удивился Энрике, взглянув на элегантный тёмно-сапфировый циферблат хромированных наручных часов Montblanc. Директора Флавио Гарсии на месте не оказалось, а до встречи оставалось неожиданно много свободного времени, которое чем-то надо было занять. В просторном прямоугольном внутреннем патио строгими рядами росли серебристые акации и сейбы, но утреннее солнце ещё не вошло в зенит и деревья почти не отбрасывали тени. Энрике вяло поднялся со скамейки, на которой в ожидании встречи надеялся немного вздремнуть. Спасаясь от солнца, мужчина проследовал в здание и принялся бесцельно бродить по коридорам, без особого любопытства заглядывая в открытые классы. Внезапно его ушей коснулась психоделическая рок-композиция «Procol Harum», которую он совсем не ожидал услышать в стенах классического учебного заведения. Довольно неожиданный выбор мелодии, — удивился Энрике и, словно завороженный, пошёл в том направлении, откуда доносился звук. Музыка привела его в просторный репетиционный зал, где в сопровождении «A Whiter Shade of Pale» одиноко импровизировала щупленькая невысокая девушка-подросток. Мужчина неслышно остановился у приоткрытой двери и принялся, едва дыша и не выдавая своего присутствия, смотреть сквозь узкую щель. Очарованный и сбитый с толку, он с любопытством всматривался в пластичные лёгкие движения девушки, совершенно не понимая, что именно незнакомка хочет выразить своим танцем. «Невероятно! Она выдаёт эмоции на недосягаемой для обычных людей частоте!» — едва не произнёс вслух зачарованный мистическим танцем мужчина. Тончайший натурализм каждого движения тела в пространстве тускло освещённого зала завораживал природной пластичностью, словно тело её повиновалось движению ветра, а изящные линии рук повторяли динамику ловкого морского спрута на песчаном дне. Порой Энрике казалось, что взмах гибких тонких, но при этом красивых и жилистых ног танцовщицы напоминал ему взмах крыльев, настолько естественно и без капли напряжения она перемещалась с их помощью в пространстве пустого зала и совершала невесомые прыжки. Сама природа сквозь её тело кричала о танце, сливаясь с музыкой в едином взаимном страстном порыве. Даже непредсказуемые скачки ритма «A Whiter Shade of Pale» ничуть не путали движений, — скорее, девушка ими наслаждалась. Подобную эксцентричность, искренность, нежность и чувственность, выраженную в танце, он повстречал в своей жизни впервые. С последними аккордами музыки Энрике незаметно ушёл не желая выдать себя, однако пообещал себе во что бы то ни стало рассмотреть девушку поближе, когда она будет выступать на выпускном экзамене. С этого самого момента его ум всецело захватил неожиданный вопрос — кто эта юная талантливая незнакомка и отчего она настолько печальна. Встретившись наконец с Флавио и подробно расспросив о судьбе Рауля, Энрике не сдержал своего любопытства и вскользь спросил про балерину, импровизирующую под рок-композиции в полном одиночестве. Флавио, поняв, о ком идёт речь, резко изменился в лице. Презрительно скривил свои тонкие сухие губы и нехотя процедил что-то невнятное вроде: «Не обращайте на неё внимания. Это Эмилия — она чокнутая. Точно такая же, как ваш Рауль. Не связывайтесь с ней ни в коем случае. Типичная посредственность с неустойчивой нервной системой и большими амбициями… Не стоит тратить на неё своё время, даже для того, чтобы обсуждать», — грубо окончил разговор директор и предложил гостю ещё чашечку кофе. Энрике более не спрашивал о ней, чувствуя, что в отношениях девушки с директором скрыт давний и, пожалуй, неразрешимый конфликт, а иначе зачем ему так агрессивно реагировать на столь невинный вопрос? Тем более зло высказываться о «посредственности таланта Эмилии», которая выступает техничнее, чем многие из профессиональных балерин его труппы! Эффект слов Флавио произвёл на гостя, вопреки его ожиданиям, совсем противоположный эффект, а интрига ещё сильнее разожгла интерес. Однако девушке оставалось учиться ещё год, и Энрике ушёл, твёрдо намереваясь встретиться с нею позже.

Полдень. Просторный репетиционный зал «Bossa do Brazil» в здании главного театра Рио-де-Жанейро. Танцоры первого состава лениво выходят на паркет и выстраиваются у станка. Нехотя разминают застывшие мышцы в ожидании аккордов фортепиано.

По воле коварной судьбы первый день Эмилии и Санти выдался не просто жарким, а удушающим до потери рассудка, потому как в зале внезапно сломался кондиционер, а термометр сошёл с ума, показывая более сорока до полудня. Труппа встретила новичков сдержанно и подчёркнуто холодно, демонстрируя кислым, словно неспелый фрукт, выражением лица полное безразличие. Затем равнодушно, не сговариваясь, презрительно от них отвернулась. Эмилии стало нечем дышать. На такой недружелюбный приём она никак не рассчитывала. Пугливое доброе сердечко девушки непослушно и громко застучало. Она неосознанно спрятала свой страх за скромной стеснительной улыбкой, будто бы извиняясь за то, что нарушила священный покой собравшихся своим внезапным вторжением. Девушка поспешила укрыться в самом конце зала и встала у станка последней. Сантини наоборот, действовал иначе, вызывающе смело вошёл и уверенно занял свободное место среди танцоров-мужчин. При этом надел самую обворожительную из своих улыбок.

Конец ознакомительного фрагмента.