Дым под масками

София Баюн, 2023

София Баюн – разносторонний писатель-фантаст, работающая в жанрах фэнтези и мистического триллера. Для книг автора свойственна немного мрачная атмосфера и загадка. Однако они неизменно захватывающие и интересные. Первый роман серии «Абсурдные сны» под названием «Механические птицы не поют» вошел в тройку призеров литературного конкурса «Технология чудес», проведенного порталом Author.Today. Книга написана в стиле фантастического детектива в фэнтезийном мире с налетом стимпанка. Читайте продолжение этой истории – роман, который называется «Дым под масками». Владельцу цирка Штефану Надоши очень сильно не нравится то, что в стране, где он работает, началась революция. Но еще больше ему не нравится новый чародей-иллюзионист. Не любит он и морские путешествия и снег. Зато владелец цирка очень любит шнапс, денежные чеки и ведущую представлений Хезер. Штефан упорно ищет спасения своего бизнеса и пробует все – от помощи меценатов, да старого загадочного фотоаппарата, который может дать ему гораздо больше «денежных мешков». Впрочем, если прибегнуть к его помощи, то и революция может показаться не такой страшной. Читайте новую историю, где детектив и мистика сплелись в интереснейший сюжет.

Глава 7

Заставить радоваться

Возвращался в гостиницу Штефан уже в темноте, а фонари в рабочем квартале зажигали редко, и чаще по одному в начале и конце улицы. Он был пьян — выходя с ярмарки остановился у знакомой палатки и с горя нарезался. Шнапс к вечеру подешевел, Идущая смотрела на него с умилением мамаши, наблюдающей, как ребенок впервые орудует ложкой.

Кристалл он тоже купил, но пить не стал, убрал в карман жилета. Пить было плохим решением, Штефан это понимал. Недостойно и попросту глупо. Но он ничего не мог с собой поделать — площадь у ратгауза, левиафан и Томас с пустым синим взглядом смешались в одно черное пятно на душе, которое было необходимо смыть, пока оно не свело с ума. Он знал, что если сорвется где-нибудь на дирижабле или на переговорах в Гардарике — будет гораздо хуже.

Левиафан. Дирижабль. Золотистая надежда, черный лепесток.

Проклятый чародей, который нужен был, нужен, потому что без него не заработать, не раздать долги и не помочь Томасу, который с самоубийственным упорством тратит деньги на лечение матери. Сколько Томас потратил в Кайзерстате? Откуда у него, разоренного повстанцами и цирком в упадке, деньги на альбионских врачей?

«Чтоб тебя, Готфрид, твоя богиня оплакивала пока Спящий не проснется», — думал он, вливая в себя очередную рюмку.

Штефан был почти параноидально осторожен. Но потом все равно приходилось карабкаться под забором, бегать вокруг госпиталя с больными неизвестной болезнью. Плыть на пароходе, лететь на дирижабле. Держать рядом чародея, от которого непонятно, чего ждать, но почти наверняка — ничего хорошего.

Штефан действительно хотел решить все эти проблемы, но вместо этого надрался и перестал думать о чародее и дирижаблях.

Уходил с бутылкой абрикосового шнапса и большой флягой пылинки. Ему казалось, что он звал Идущую выступать в цирке и предлагал ей лучшее место, какое смог вспомнить. Она смеялась и почему-то отказывалась.

Только у башевой станции Штефан вспомнил, что предлагал ей быть центровой канарейкой.

Он не боялся, что его ограбят или убьют. Может, бесстрашным его делал алкоголь, а может Штефан просто так устал бояться, что вместе со страхом потерял благоразумие.

Или уверенности придавал новый револьвер и ядовитая шпилька, впрочем, это было бы совсем глупо — он давно отвык полагаться на оружие и думал, что главное — рука, которая оружие держит.

А еще он знал, что в Кайзерстате была очень низкая преступность. Он слышал, что в борделях «Механических Пташек» можно совершенно легально пытать и даже убивать. Преступлений, за которые здесь полагалась смертная казнь было больше, чем в любой другой стране, а разбирательства были самыми короткими. Если человеку хотелось пырнуть кого-то ножом, и он имел легальную возможность это сделать, то и ответственность за то, что воспользовался нелегальной, наступала почти сразу.

Штефан видел в этой риторике очень много слабых мест, но сейчас такое положение было только на руку.

Когда он нашел гостиницу, хмель немного выветрился, и Штефана это не устраивало. Он вспоминал, как девушка плясала на краю сцены, и как Томас раскидывал руки, и между его ладоней тянулась вязкая чернота. Эти подмостки не были эшафотом, их собирали вчера, у Штефана на глазах, но он не мог отделаться от ощущения, что представление было предзнаменованием близкой беды.

Но что ему было делать? Силой тащить Томаса в Гардарику?

Штефан удивительно быстро привык решать все за других. Заботиться о труппе, как о собственных детях. Но если он что и понял, так это то, что людей, стоящих на краю, нужно отпускать. Упрямого Вито, умирающую Пину. Когда Нор Гелоф отравился, Штефан не знал, что делать — они давали представления в Эгберте и ночевали посреди вересковой пустоши. Ближайший город был в сутках пути — либо вперед, либо назад. Он попытался довезти его на фургоне, бросил труппу и реквизит. Через девять часов Нор умер, и Штефан горько раскаивался, что не застрелил его сразу.

Потому, что они опоздали и сорвали представление, и потому что из-за него мальчишка промучился лишние девять часов.

После этого он купил паровой экипаж.

Но отпустить Томаса казалось чем-то невозможным. И чтобы совершить это «невозможное» ему требовалось как можно скорее оказаться в номере и догнаться пылинкой с кристаллом.

Но гостиница была заперта. Штефан стучал, тяжело опершись о косяк. В такт его ударам с двери осыпались чешуйки зеленой краски.

Наконец окно сверху с треском распахнулось и над улицей разнесся долгожданный голос хозяйки:

— А ну пшел, урод!

— Я ваш постоялец! — растерялся Штефан, на всякий случай отшатнувшись от двери.

— С потаскухой своей разговаривай, которая с крысами целуется!

— Куда она пошла? А мужчина?!

Женщина сообщила, потом посоветовала ему идти туда же и с грохотом захлопнула окно.

Штефан сел на ступеньки и задумался. В глаза бил назойливый зеленый свет, видимо, гирлянда на чьей-то двери.

Он не знал, как искать Хезер среди ночи и в подпитии. Можно, конечно, бродить по улицам и звать ее, но тогда его, скорее всего, просто заберут жандармы. Платить штраф и ночевать в камере ему не хотелось.

В этот момент от стены напротив отделилась маленькая хвостатая тень. Крыса бросилась прямо ему под ноги, замерла на несколько секунд, а потом не спеша посеменила по улице вглубь кварталов.

— Тебя Готфрид послал? Э, животное? Хрен с тобой, — пробормотал он, тяжело поднимаясь со ступенек. Крыса удивленно оглянулась, но с дороги не сбилась и не бросилась бежать.

Она заводила его все глубже в рабочие кварталы. Становилось все темнее, из открытых окон доносился смех, брань, музыка, а кое-откуда заливистый храп. Улицы становились все темнее, и в конце концов случилось то, что должно было произойти — Штефан потерял крысу.

— Эй, э-э-э… зверушка?

Крысы нигде не было. Штефан стоял среди каких-то бараков, пьяный, замерзший и злой, а проклятая крыса растворилась в темноте.

— Ты, мудила, не мог на ней крестик светящийся нарисовать? Э, а это вообще была твоя крыса?!

И он сразу решил, что Готфрид — пропащий человек, и зря он не проткнул его гарпуном.

Крыса вернулась, стоило ему пристроиться за углом ближайшего барака. Он показал ей сложенные кольцом пальцы и на всякий случай ласково добавил:

— Курва!

Крыса не обиделась. Она терпеливо дождалась, пока он закончит, застегнет штаны, и только потом неторопливо потрусила обратно к городу. Штефан, фаталистично вздохнув, достал флягу с пылинкой и отправился следом.

…

— Ты хочешь сказать, что всю ночь бегал по городу за крысами, пьяный в говно?!

Штефан был очень рад видеть Хезер. Утро разливалось над городом, серое и туманное. Томас наверное уже улетел на Альбион, Штефан почти допил пылинку и не был уверен, что крысу, за которой он шел теперь, видит кто-то кроме него.

Штефан очень собой гордился. Кристалл так и остался в кармане жилета, он не потерял ни деньги, ни билеты, ни оружие. А еще он совершенно перестал чувствовать холод. И страх. И ноги, но это его нисколько не волновало.

Он хотел объяснить все это Хезер, но слова у него, кажется, кончились, и вместо истории получилось благодушное «ы-ы-ы».

— А где твоя дурацкая шапочка? — Хезер держала его под локоть и уверенно вела куда-то по узким улочкам.

— Фосс… этот… — он раздраженно щелкнул пальцами.

— Хрен с ней, — подсказала Хезер. — Жалко, смешная была шапочка. А билеты ты купил?

Штефан похлопал себя по карманам. Наткнулся на часы, несколько секунд недоуменно их разглядывал, а потом попытался выкинуть в снег.

— Эй, погоди! Ух ты, чужие часы, именные… ладно, в Гардарике продадим… а билеты где? Давай помогу… сережки! Ты спер мне сережки, какая прелесть! Купил? Ты мой хороший, а где же билеты, ах твою-то мать, Штефан, у нас дирижабль через четыре часа!

Он удивился. Вчера на билетах была другая дата, и он мог в этом поклясться. А впрочем, может быть и нет — он ведь собирался вернуться в гостиницу, отдать билеты Хезер, проспаться и… точно, он собирался в полдень быть на аэродроме.

— Лыгплац маленький, — виновато развел руками Штефан. Хотел сказать, что они успеют в порт за вещами, а потом на аэродром, но слова не слушались, и он предпочитал их экономить.

Хезер привела его к небольшому гостевому домику, скрытому пушистыми зелеными кустами. Штефан почувствовал прохладный запах хвои, и его замутило.

— Готфрид! — крикнула Хезер. — Готфрид, иди колдовать!

— Что случилось?

Чародей выглядел отвратительно — у него даже воспаление на глазах прошло, одежда была отглажена, а шарф сиял белизной.

— Штефан, на вас напали? — поинтересовался он, подходя ближе.

— Табор Идущих с ящиком бухла. Нам надо на дирижабль, — она победно потрясла билетами. — Прямо сейчас надо.

Хезер попыталась усадить Штефана на скамейку, но Готфрид жестом остановил ее.

— В уборную, на второй этаж.

— Может в экипаже его положим? Пусть себе спит.

Штефан встретился с Готфридом взглядом и покачал головой. Ему действительно нужно было протрезветь.

— Идемте.

Следующие двадцать минут если и не были худшими в жизни Штефана, то по праву боролись за это звание. Ему казалось, что еще немного — его будет рвать собственными внутренностями. После каждого позыва он совал голову в оставленное Готфридом ведро ледяной воды. О том, что можно было пойти в аптеку и купить микстуру, Штефан вспомнил только когда почти пришел в себя. Впрочем, экстренно отрезвляющие средства действовали примерно так же, так что Готфрид просто сэкономил ему несколько монет. Но это не мешало Штефану его искренне ненавидеть.

В общий зал он почти приполз. Тяжело опустился на стул и с трудом выдавил, не глядя на чародея:

— Спасибо.

Хезер сочувственно погладила его по спине и сунула под нос кружку темного травяного отвара. Штефан не нашел сил огрызнуться.

— Вас вчера выгнали?

— Хозяйка нашла крыску, — без малейшего раскаяния призналась Хезер.

— И?..

— И сказала проваливать.

— А вы, Готфрид, почему не пустили в ход свое обаяние?

— Он тогда еще не вернулся, — вступилась за чародея Хезер.

— А записку оставить мне никто не догадался?

— Я оставил вам огромную светящуюся зеленую надпись на стене напротив, — Готфрид улыбнулся, и Штефан в который раз затосковал о гарпуне. Потом вспомнил гирлянду и затосковал еще сильнее.

…

Крысу Хезер выпустила на аэродроме, и Штефан поклялся свернуть шею следующей увиденной им твари.

Аэродром в Лигеплаце был небольшой, с тремя причальными мачтами. К счастью, карабкаться на мачту не пришлось, и после короткого досмотра их пустили на дирижабль с земли. Капитана и бортового чародея им не представляли, и Штефан был рад, что в стоимость билета не включена излишняя вежливость персонала. Им не полагалось ни столовой, ни общего зала — только кровать, уборная и возможность гулять по коридору. Его это вполне устраивало.

Каюта, которую он выкупил, была крошечной, с тремя легкими алюминиевыми кроватями-каркасами с натянутой сеткой. Штефан лег на кровать посередине (потому что она была ближайшей ко входу) и не успел даже подумать, как же она противно скрипит.

…

Он проснулся от приступа тошноты. Невнятно выругался и попытался перевернуться на другой бок.

— А я говорил — не трогайте, — меланхолично сказал Готфрид.

— Сутки дрыхнешь, хоть бы поел, — Хезер погладила его по виску прохладными пальцами. — Обед принесли, я второй раз твою порцию есть не буду.

— Какая еда, Хезер, дай мне умереть, — простонал он, с трудом поднимаясь. — Что-то интересное было?

— Какая-то тетка в каюте в конце коридора всю ночь орала, что в баллоне утечка и шипение газа не дает ей спать, — пожала плечами Хезер. — Человек пять ей поверили и бегали к капитану поочереди.

— Отлично, на борту минимум пять идиотов и одна сумасшедшая.

Вода в уборной была ледяной, текла тонкой струйкой и остро пахла обеззараживающим составом. Штефан не стал там задерживаться, тем более отражение в желтоватом зеркале навевало тоску. Синяки, оставшиеся от наспех залеченного колдовством перелома, опухший нос, потерявшая форму борода — Штефан не так представлял человека, которому нужно нанять половину цирковой труппы.

— Хезер, ты бы пошла ко мне на работу? — спросил он, вернувшись в каюту.

— Ага, по твоей роже сразу видно, что с тобой весело, — утешила она. — Не переживай, я слышала, в Гардарике такое ценят.

— Какое? — Он с отвращением вытерся казенным серым полотенцем в вытертых проплешинах.

— Развеселое и удалое, — подсказал Готфрид. — Рассказывайте почаще, как бегали по охваченному революцией городу, чтобы спасти друга, и вам простят любой вид.

— Вы язык знаете? — поинтересовался Штефан, настороженно принюхиваясь к чаю. Он был сильно разбавлен водой и тоже пах обеззараживающим раствором, но едва заметно.

— Чай и еда тут совершенные помои, — безжалостно резюмировал Готфрид. — А кофе они вообще не варят, представляете? Ах да, еще у них нет курительной комнаты.

— О Спящий, — пробормотал Штефан, пробуя чай. Чародей не обманул.

— Еще сутки. Без кофе, курева и нормальной еды. Мне нравится цирковая жизнь, заставляет задуматься о вечном, — Готфрид поправил шарф. — Да, я знаю язык. Но вы можете не переживать, Гардарика давно в союзе с Кайзерстатом, если вы будете изъясняться на родном языке — вас скорее всего поймут.

— Если я буду изъясняться на родном языке — меня скорее всего пошлют, — скривился Штефан.

Чай был отвратительным и холодным, едой Готфрид назвал засохшие, неровно порезанные куски хлеба и сыра. Штефан вспомнил, что на дирижаблях эконом-класса нет плит, а кипяток везут в термосе, и пожалел, что не догадался вместо алкоголя взять в дорогу нормальной еды.

— Я видел Томаса, — сообщил он Хезер. — Он летит на Альбион лечить мать. Ей не помогли в Кайзерстате.

Он знал, что Хезер была гораздо ближе с Тесс Даверс. Даже хотела стать униформистом, но Тесс так и не смогла научить ее шить.

Хезер сидела в углу, притянув колени к подбородку, и полумрак каюты смывал с ее лица все наигранные эмоции.

— Тесс не любит врачей, — наконец сказала она. — Помнишь, она рассказывала, что работала в той компании, которая потом стала «Механическими соловьями» и «Механическими пташками»? Рисовала лица для искусственных людей? Она мне так и не призналась, почему ушла, но там какая-то… плохая тайна. Не знаю, как Томас убедил ее идти к протезистам.

— Тесс всегда была себе на уме. Приедем на место — напишу Томасу, в усадьбу. Не знаю, правда, когда он прочитает.

Хезер молчала, и ее глаза, казалось, темнели все сильнее.

— Когда мы там были в последний раз — в особняке остались только стены. Томас же все распродал. Растратил на реквизит и своих ненаглядных повстанцев. Не удивлюсь, если он и особняк продал.

— По-моему в Эгберте еще действует закон, запрещающий продавать фамильные поместья. Хезер, я… если все пойдет удачно, я хочу задержаться в Гардарике. Я надеюсь найти меценатов, и…

— И послать Томасу денег? — по-хаайргатски спросила Хезер. — Из заработка?

— Да, — не стал отпираться Штефан.

Она кивнула. Готфрид по-прежнему делал вид, что его разговор не касается.

— Готфрид, а как вы создаете иллюзии? — спросила Хезер, встряхнув рукой. Будто сбрасывала неприятную тему.

— Я умею создавать мороки, — улыбнулся он, протягивая ей руку. Над его ладонью билась красная канарейка, рассыпавшаяся золотыми искрами, когда он сжал пальцы. — И могу влиять на созданное.

— А вы можете заставить людей… чувствовать? — спросил Штефан, вспоминая эссенцию Томаса.

— Вы когда-нибудь подвергались чародейским внушениям? — ответил вопросом чародей. — Боюсь, у вашего цирка не останется посетителей, если я буду внушать что-то целому залу.

— Я подвергался внушениям, — удивленно ответил Штефан. — И слышал, что чародеи, которые умеют влиять на сознание, подрабатывают в игорных домах.

— А вы задумывались, почему не в борделях? Какую хотите эмоцию?

— Радость, — без запинки ответил Штефан. Не то чтобы ему хотелось порадоваться, но именно этой эмоции он хотел добиться от представления.

Готфрид сжал его запястье и закрыл глаза.

Каюта помутнела. Очертания предметов, цвета — все осталось прежним, но обрело совершенно иной смысл. Штефан чувствовал себя так, будто его привязали к кровати и насильно вливают в рот опиумную настойку. И это была не радость — болезненное, истерическое счастье, и он захлебывался в нем, не мог сконцентрироваться ни на одной мысли. Где-то в подсознании росла паника, первобытный ужас загнанного животного, под лапы которого только что ударил выстрел. Но он никак не мог ухватиться за страх — его попросту смывало вбиваемым в мозг счастьем.

— Хватит! — прохрипел он, отдергивая руку.

Зажмурился. Чужая воля схлынула, как волна, не оставив ни радости, ни страха, только ребристую ненависть. Он чувствовал себя униженным. Штефан боялся открыть глаза — ему казалось он непременно вцепится Готфриду в горло и удавит. Ничего не хотелось так сильно.

А потом и это чувство растаяло, оставив, впрочем, легкий отголосок.

Он открыл глаза.

— Поняли? — устало спросил Готфрид. — Эта магия деструктивна и основана на насилии. Я могу обмануть сознание в мелочах, но если попытаюсь внушить сильное и светлое чувство — получится вот так. Поэтому все сильные чародеи состоят на военной службе. Чтобы они ни делали — это всегда разрушение. Поэтому, и потому, что тех, кто не соглашается, расстреливают.

— Когда мне было десять, — неожиданно для себя начал Штефан, — на корабль, на котором мы плыли с родителями, напал левиафан. Все погибли, я один остался. Корабельный чародей, герр Виндлишгрец…

Он осекся. Слова вырвались против его воли. Видимо, мечущееся сознание вытолкнуло на поверхность неожиданную откровенность.

— Не знаю, что он сделал, — мягко сказал Готфрид, — но если вы чувствовали что-то хорошее…

Штефан нехотя кивнул. Ему не хотелось рассказывать о мороке, который не рассеялся даже когда за ним прилетел дирижабль. К тому времени он начал видеть кровь на палубе, но родители, живые и здоровые, сидели рядом. Мать гладила его по голове и что-то говорила, доброе, теплое, целительное.

— Он давал вам что-то пить? Может, что-то колол?

Штефан снова кивнул. Он смотрел на окровавленную палубу с дирижабля. Мать и отец стояли, обнявшись, и махали ему, прощаясь. Тогда он возненавидел такие иллюзии, но все же был благодарен герру Виндлишгрецу за то, что не сошел с ума на корабле, полном мертвецов.

— Тогда думаю дело в этом. Но не станем же мы, в самом деле, примешивать наркотики в напитки зрителям, — улыбнулся Готфрид.

— Эй, мне тоже интересно, чего там нельзя зрителям показывать, — Хезер села рядом. — Штефан вообще-то ужасный ворчун и не очень умеет радоваться.

— Это неприятно, — предупредил Штефан, глядя, как она протягивает Готфриду руку.

— Радоваться?..

Она замолчала, и сознание в ее глазах померкло. Остались пустые темные стекла. Губы растянулись в неестественной улыбке, обнажив зубы. Штефана передернуло — верхняя половина ее лица оставалась неподвижной, а нижняя рисовала улыбкой и морщинками истеричное счастье.

Не выдержав, он отдернул ее руку. Пальцы словно прикусило электрическим разрядом. Хезер всхлипнула и обмякла у него в руках.

— Эй, — позвал он, убирая несколько прядей с ее лица. — Ты как?

— Фу, — коротко резюмировала Хезер, не открывая глаз.

— В юности я попытался удивить подружку. В постели, до того мне уже казалось неэтичным… она умная девчонка. Похватала вещи, хлопнула дверью, но потом написала, что чувствует себя так, будто я над ней жестоко надругался, и ничего с собой сделать не может. Даже извинилась, представляете, — горько усмехнулся он. — В общем, я думаю лучше мне заняться мороками.

— Наш чародей подсвечивает гимнастам снаряды, — вспомнил Штефан. — Они никогда не жаловались…

— Это мелочь. По мелочи — можно, к тому же тут такое дело… они ведь хотят видеть снаряды, верно? А вы радоваться не хотели.

— Люди приходят в цирк радоваться, — заметила Хезер. Она выпрямилась и вытерла мокрое лицо платком.

— Бросьте. Чтобы это сработало, человек должен вприпрыжку нестись на ваше представление, с полностью открытой душой. Много у вас таких зрителей?

Штефан задумался.

Начало нового века было удивительным временем. С одной стороны — паранойя и пресыщенность, с другой — он видел совершенно детский восторг на технологической выставке, когда молодой ученый из Кайзерстата показывал фиолетовые электрические молнии. Или когда открывали новую картину какого-нибудь известного художника. В моде были огромные полотна на исторические темы, со множеством фигур и проработанными деталями. Штефан сам видел, как люди надолго замирали, словно завороженные — они смотрели на совершенно неподвижное изображение, но в их глазах виднелись сполохи живых сцен.

Поэтому толпа и не принимала новых художников из Флер — импульсивных, нарочито примитивных, передающих движение несколькими хирургически точными мазками. Штефану эти картины нравились, но он понимал, чего люди ждут от живописи — долгих эмоций, которые нужно выискивать самим. На этих картинах эмоция была обнаженной, выставленной на обозрение.

А каким художником был Томас? Какой картиной было их представление? И с какими чувствами люди на самом деле шли на их представления?

— Я не знаю, — вслух ответил он на свой вопрос. И на вопрос Готфрида тоже: — Не знаю.

— Томас рассказывал, в Гардарике любят зрелища. Они на представления тратят столько денег, что можно маленькую армию содержать… А Колыбели их видел? — Хезер, казалось, полностью очнулась, но еще не натянула свою обычную маску и говорила тихо и чуть растеряно.

— Видел несколько снимков…

— Тесс мне альбом показывала. Она дружила с их известным антрепренером… не помню имя. Так вот, у них Колыбели все золотые и белые снаружи, и темно-серые внутри. Причем не как на Альбионе, там везде дорогущий мрамор, свечи, холодные лампы и драпировки.

Штефан попытался представить. Получилось что-то несуразное.

— Их Колыбели похожи на облака, подсвеченные солнцем, — подсказала Хезер. — Снаружи. А изнутри… как будто ты внутри облака. Или пещеры, но не сырой и грязной, а… Тесс говорила, как будто ты очень долго взбирался на гору и дошел до вершины, а там эта пещера. Ты устал, измучен, а там темно, тепло, сухо и спокойно. Они так видят Сон.

Готфрид слушал с интересом. Штефан отметил его удивительную тактичность — многие адепты, которых он видел в Морлиссе, были агрессивны и не упускали возможность поднять чужую веру на смех.

— Так вот, я думаю в Гардарике будет благодарная публика. Только нам нужно представление подготовить такое, чтобы… как вы, Готфрид, сказали?

— Удалое и развеселое, — зевнул чародей.