Цвет тишины

София Шуленина, 2021

Маленький город Лумиукко затерян в северных островах. Южного парня по имени Тахти судьба забрасывает в этот суровый край. Он заводит новых друзей и скоро начинает понимать, что у каждого здесь свои секреты. Общее прошлое связало людей прочнее, чем кровное родство. Тахти оказывается втянут в историю, которая началась много лет назад. Все в ней связано и запутано. И круги по воде все еще идут. Это история о дружбе. О принятии, прощении, потерях, страхах, доброте и любви. Она о людях, которых мы считаем семьей, и о месте, которое называем домом. Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации. Содержит нецензурную брань.

2

***

Ты словно оказываешься в старой пещере. Мутный полумрак, свет с зеленоватым оттенком мха. Гулкая акустика дробит звуки на многослойное эхо. Стены разрисованы маленькими картинками — простыми, стилизованными, какие умеют рисовать только маленькие дети и опытные художники.

Безалаберный, загроможденный всякой ерундой зал. Мебель — не то со свалки, не то с антикварной лавки. Разномастная, старая, рассохшаяся, скрипучая. В эту комнату будто сплавили все, что не пригодилось больше нигде.

Массивный кухонный стол у окна. Толстая столешница потемнела и потрескалась от времени. Вокруг стола — разные стулья. Скрипучее кресло, как в библиотеке. Массивное кожаное кресло в углу у самой стены. Стул с резными ножками и высокой спинкой. Другой — квадратный, тяжелый, без обивки, но зато с подушками на сиденье. Стул из классной комнаты, на котором кривенько возвышалась стопка книг. Платяной шкаф с покосившимися дверцами, на тонких, таких изящных ножках, что казалось, они вот-вот под ним сломаются. Буфет, в котором вперемешку с посудой стояли книги и огромные морские раковины. В книжном шкафу они были напиханы на каждую полку. Между книгами, на книгах, на полках, на крышке шкафа. На столе вместо пепельницы. На подоконниках кто-то расставил их в порядке уменьшения, как матрешек. На стенах картины вперемешку с плакатами, пустые рамки, зеркало в массивной раме. На окне занавески. Узкие рассохшиеся рамы, позеленевшие стекла. Там, за ними, серой полосой лежало море.

А теперь самое интересное. Пианино. На крышке которого тоже высилась стопки книг. И ракушки. И латунный канделябр на три свечи. Интересно это потому, что кафе называлось «Старый рояль». Только вместо рояля было пианино. Старенькое, потертое и расстроенное.

В небольшое помещение кто-то умудрился впихнуть столько вещей, что кафе напоминало что-то между антикварной лавкой и свалкой.

Когда входишь, в первый момент здесь кажется темно. Из-за огромного количества предметов не сразу понимаешь, почему. Тахти вот долго гадал, что не так. И свет горел, и окна были открыты, а ощущение было такое, будто оказался на чердаке с заляпанным слуховым окном. Прикрытым мешковиной. Далеко за полночь.

Здесь были каменные стены. Темного, серого цвета, примерно как нейтрально-серый, как восемнадцатипроцентная серая карта. Говорят, камень, который использовался для строительства домов, изначально не был темным. Уже со временем он приобрел этот пасмурный оттенок, — хорошо подходящий для историй о призраках.

Сначала они стали заходить сюда после курсов. Потом просто заходить. А потом стали здесь встречаться чуть ли не каждый день.

По лестнице в кафе Тахти поднялся через боль. Если бы он мог идти медленно, было бы проще. Он бы просто отдыхал на каждой пятой ступеньке, ждал, пока чуть отпустит. Но он шел с Сати, поэтому — нельзя. Сати не должен заметить. Ни в коем случае. Никто не должен знать.

Было утро, кафе еще не открылось. Но они обещали помочь Хенне собрать новый шкаф для книг. Потому что здесь было столько вещей, что для хранения этих вещей понадобились еще вещи. В данном случае, шкаф. Его привезли на прошлой неделе. Они согласились помочь. А она обещала им кофе и шарлотку. Как в деревне у бабушки. Денег она им не предложила, но ребята согласились поработать за еду. Таким, как они, выбирать особенно не приходится.

Киану пришел минут через двадцать.

— Опаздываешь, — сказал ему Сати.

Киану пожал им руки.

— Извини.

Его волосы были собраны в хвост, черный шарф он намотал до самого носа. Черное пальто, черные джинсы, черные туфли. Черный свитер. Он еще ни разу не появился в чем-нибудь цветном. Сати со своими фенечками до локтей на фоне него был словно эпицентр, где взорвались все краски сразу.

Киану положил на стол крафтовый пакет. Внутри оказались финики и мандарины.

— Запах нового года, — сказал Сати.

— Нового года? — переспросил Тахти.

— Не знаешь? Здесь раньше мандарины можно было купить только на новый год. Поэтому запах мандаринов теперь ассоциируется с новым годом, и никак иначе.

Киану все время угощал сладостями. Приносил картонные коробки или крафтовые пакеты без этикеток. Состав всегда менялся, то там были леденцы, то шоколадки. Фрукты, пряники, финики, которых в Лумиукко днем с огнем не сыщешь.

— Откуда ты их берешь? — спросил Тахти.

Запах мандаринов смешивался с запахом кофе. Киану замер с шарфом в руках, посмотрел на Тахти. Улыбнулся, пожал плечами.

— Угостить хочу.

То горсть карамелек, то разрезанные на кусочки бананы, то мандарины дольками. Он делил все с ними. Просто оставлял на столе. Для Тахти долго было загадкой, откуда эти дары. Позже Тахти будет задавать ему этот вопрос еще много раз. Однажды он узнает. И эта история разорвет его сердце на части.

— Никто не против, если я немного поготовлюсь? — спросил Киану.

Он достал тетрадь. Сати кивнул, дернул плечами, стащил с блюдца финик. Киану кивнул и улыбнулся.

— Тахти, кушай, пожалуйста.

— Спасибо.

Тахти выудил дольку мандарина. Спелый, сладкий мандарин, не в пример тех, что обычно лежали здесь в магазинах. Парниковые, безвкусные и дорогие до неприличия. Сколько уже месяцев прошло с тех пор, как он ел хоть какие-то фрукты?

Тахти с Сати пили кофе вприкуску со сладостями. Киану листал тетрадь и потягивал свой кофе. Вверх ногами его почерк выглядел как бессмысленные завитушки. Впрочем, вниз ногами он тоже выглядел как бессмысленные завитушки.

Он смог растянуть одну чашку на два часа. За все это время он не притронулся к еде. Под звон простуженного колокольчика над дверью на пороге появился Фине.

— Я пришел!

Он притащил ящик с инструментами. Вместе с Сати они приволокли из коридора коробки. Киану поднял голову от тетради, моргнул, будто только что проснулся.

— Что… Чем помочь?

— А ничем, — сказал Фине. — Я тут и один управлюсь.

Собирали в основном Фине и Сати. Тахти подавал инструменты. Киану сидел с инструкцией в руках. Хенна стояла рядом, но они ничего не давали ей делать.

— Вы пока отдохните лучше, — сказал Фине и улыбнулся своей фирменной улыбкой, за которую ему многое сходило с рук.

Он все время проводил ладонью по волосам, когда работал, и пряди теперь торчали в разные стороны, словно он сегодня не расчесывался. Время от времени он отвлекался на свой новехонький телефон, читал чьи-то сообщения с улыбкой, потом тыкал в экран. Сати сидел на полу на коленях, прямо на кафельных плитах. Они разложили вокруг весь инструмент, который нашли.

— Ты бы хоть на коробки сел, — сказала Хенна и протянула Сати подушку со стула.

— Да я так, — отмахнулся он, и теперь Хенна стояла с подушкой в руках.

У нее был такой растерянный вид, что хотелось взять ее за руку. Просто чтобы ей не было так одиноко.

Шкаф собрали меньше, чем за час. Хенна принесла всем кофе и целую шарлотку на большой тарелке, все на подносе, как в ресторане. Перед каждым оказывается чашка. Сати она принесла капучино, Киану — американо, Тахти — раф. Она помнила, кто из них что любит. Казалось бы, фигня. Но такие вещи на самом деле очень много значат для таких, как они. Да и для кого угодно.

— За счет заведения, — сказала она. — Спасибо, ребят.

Тахти сидел в промятом кожаном кресле, больше грел о чашку руки, чем пил кофе. И пытался выбрать момент, чтобы незаметно выпить обезболивающее. На полу все еще лежали коробки от упаковки. Он мечтал уже расстелить их и полежать, но передумал. Нет. Он в порядке. Никто ничего не заметит.

Рядом с наставленными друг на друга полками шкаф выглядел слишком новым, словно курьер заблудился и принес его не в тот дом. Сати уже выставил те книги, что лежали стопкой на школьном стуле. В таком огромном шкафу они выглядели сиротливо. Жались к стене, будто им было не по себе.

Тори пришла, когда они уже закончили. Она устроилась рядом с Тахти с большой кружкой чая, прижалась бедром к его бедру. А потом вырубился свет. В момент зал потонул в темноте. Девчонки за столиком у окна охнули.

— Что происходит? — спросил кто-то из темноты.

— Все в порядке, — послышался голос Хенны. — Это всего лишь пробки. Сейчас починим.

Светился только циферблат часов на руке Киану — зеленые стрелки на черном фоне. Через неплотные занавески с улицы просачивалось дробное лиловое свечение. В темноте запах кофе уплотнился и щекотал нос. Тори дышала шумно и часто. Ее колени касались коленей Тахти под столом, и по его спине бежали мурашки. Кто-то отодвинул стул, и ножки заскрипели по каменному полу.

В темном баре наметилось едва различимое движение — словно призраки почувствовали свое время и пробудились от векового сна. Жестко очерченный круг холодного, белого света зашарил по полу. Хенна обошла барную стойку с фонариком в руках. За ее спиной шагали тени, невнятные бесплотные субстанции. Приоткрылась кухонная дверь. На фоне черноты материализовался силуэт человека в светлой одежде. Хенна возилась с дверцей щитка. Человек в светлом стоял в дверях в глухом молчании. Может быть, еще один призрак этого безвременного места. Местные здесь верят в привидений. Здесь даже можно купить дом с привидениями, в анкетах так и пишут. И стоит такой дом дороже обычного.

— Что случилось? — спросил Сати.

Его хрусткий голос прозвучал из ниоткуда. Ему вторили браслеты — бряцали при малейшем движении. Хенна посветила фонариком на пол около их стола, вернула их из мира призраков в мир людей.

— Надеюсь, что пробки, — сказала Хенна.

— Помочь? — спросил Сати и встал, не дожидаясь ответа.

За ним следом встал Фине, вдвоем они пошли к ней, через темный зал. Кто-то из них налетел на стул, и он упал на каменный пол с диким грохотом. Хенна светила фонариком в электрощитовую. Руки Сати и Фине ковырялись в щитке, они сами — неразличимые на фоне темных стен.

— Вот этот? — спросил Фине.

— Нет, вон тот, черный, — сказала Хенна.

По улице ехали машины. От Тори пахло кофе и клубникой. Ее колени под столом были теплыми и острыми. Тахти хотел коснуться ее рукой — край свитера, подол юбки, прядь волос — но не смел.

— Да тише ты, — сказал Сати.

— Хочешь сделать — берись и делай, — сказал Фине.

— А я по-твоему тут зачем стою?

— Мне откуда знать.

Что-то бряцнуло, Фине выругался вполголоса. Снова загорелся свет — мерцание, лампы разгораются с блеклым треском. Стул так и лежал на полу. Сати запер щиток ключом. Фине сжимал и разжимал пальцы на левой руке.

— Спасибо, ребят, — сказала Хенна. — Простите, что так вышло. Здание очень старое. Все время что-то ломается.

— Да без проблем, — сказал Фине.

— Не пугайте так, — крикнул кто-то из девчонок. В голосе слышался смех. Нервный смех. Люди часто бояться темноты. Не потому ли, что в темноте бродят призраки?

Тахти поднял с пола стул, пододвинул его к столу. Посмотрел в сторону кухни. Дверь закрыта, на пороге никого нет.

***

Тори шла к Твайле, так они договорились — что вечером она придет, и они будут пить сухое вино из чайничка и болтать про парней. Той ночью Тори встретит призрака. Но пока она об этом не знала.

Родители Твайлы жили в другом городе, а здесь она жила у тети дяди друга маминого брата. Тетя чаще всего была в отъезде, и Твайла приглашала Тори в гости, и они устраивали ночевки. Как сегодня. Тори еще не знала, что придет не одна.

На набережной не было ни души. Ветер кусал лицо, шумел в ушах. Она засунула руки поглубже в карманы — на таком холоде не спасали даже шерстяные перчатки. В окнах горел свет. Желтый, потолочный свет, который зажгли те, кто был внутри. Тори смотрела в окна и была снаружи, и отчего-то этот желтый свет навевал на нее скорее тоску, чем ощущение уюта. Ей не хотелось оказаться внутри. Она бы шла и шла по темной пустой набережной, наперерез ветру и ледяным брызгам, шла бы всю ночь, это было в сто раз уютнее и веселее.

А потом она увидела волнорез, и человека на краю волнореза, и веселье улетучилось. Как много причин может быть у человека пойти в шторм осенью к воде и забраться на волнорез? Тори побоялась озвучить ответ даже себе самой.

Человек стоял спиной к набережной. Слишком большой плащ хлопал на ветру, как оторвавшийся парус. Она не знала, что опаснее — окликнуть его или подойти и взять за руку — и ни за что на свете не отпускать. Она спустилась на сырую скользкую гальку, вскарабкалась на волнорез и пошла по узкой полоске бетонных плит. Ветер кидал в лицо ледяные брызги, такой сильный, что мог сбить с ног. Резиновые сапоги проскальзывали.

— Простите? — крикнула Тори через ветер. — Вы слышите меня?

Человек не отозвался. На нем были джинсы и кеды, простые летние кеды. Тахти ходил в таких же, даже в мороз, и сердце ее пропустило удар. Это же не Тахти? Но она знала, что это не Тахти, она узнала бы его со спины. Даже в темноте.

Ветер сорвал с головы человека капюшон, и светлые волосы разлетелись на ветру. Он сделал шаг в сторону.

В сторону края.

— Стойте! — крикнула Тори, но человек не отреагировал.

Она подобралась к нему — наполовину ползком, наполовину бегом, и схватила за руку. Схватила так крепко, как только могла. И потянула назад, подальше от края. Хотя бы на шаг.

Человек вздрогнул, обернулся к ней. Они едва удержали равновесие на сыром бетоне. По обе стороны билось в ярости черное море. Они схватились друг за друга, чтобы не упасть, и всего лишь шлепнулись на колени. Но хотя бы не в воду. В ледяную воду у самых бетонных плит, в шторм, ночью? Не замерзнешь, так разобьешься. Но им повезло.

Он смотрел на нее ясными, прозрачными от страха глазами. Она все еще сжимала его руку. Он дернул ладонь, она не отпустила.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

Он не ответил, только покачал головой. Она узнала его. Они виделись раньше, но ни разу не разговаривали.

— Не говори мне, что хотел спрыгнуть, — сказала она. — Самоубийство — это не выход. Ты так ничего не исправишь.

Он смотрел на нее без единого слова, а потом отвернулся.

— Пойдем, — сказала Тори. — Вставай.

Она встала, потянула его за собой, и он тоже поднялся на ноги. Они балансировали на ветру на сырых камнях, шажок за шажком, словно канатоходцы без страховки на головокружительной высоте, и ветер ярился, стремился скинуть их в воду. Она шла впереди, он — за ней. Она держала его за руку.

Она держала его за руку до самого дома.

///

Таких, как Рильке, учит жизнь, учит жестко и быстро. Он был обычным парнишкой, каких тысячи. У него никогда никого и ничего не было, и он прожил всю жизнь в этом интернате. В доме, похожем на ракушку.

Поначалу он вечно ходил в синяках и ссадинах. Потом жизнь научила его драться. А потом жизнь научила остальных, что к нему лучше не лезть.

Они дрались в интернате. Постоянно дрались. По поводу и без повода. Дрались так, что иной раз их не могли разнять учителя. Их запирали потом по одиночке, а наутро драки продолжались. За территорию, за еду, за одежду. За место в школьном автобусе. За койку у окна. За право — говорить, стоять где стоишь, спать где нравится, носить что хочется. За право иметь свой угол. За право быть кем-то. За право дышать.

Он тоже был душкой поначалу. Хотел быть частью целого. Хотел быть не один.

Может, он и вырос бы более мягким, если бы рос в семье. Всего однажды его взяли к себе другие люди. Своих детей у них не было. У него была строительная фирма, она преподавала фоно в музыкалке. Они жили в огромном доме и передвигались каждый на своей машине. Рильке глазам своим не поверил, когда оказался в их семье. Ему выделили спальню с собственной ванной комнатой. Она учила его играть на фортепиано.

Но так получилось, что скоро он снова вернулся обратно. Он так потом и жил в интернате. Один из сотни других, таких же брошенных детей.

Ночами они пробирались на улицу. Входную дверь запирали, поэтому они вылезали в окна и спускались по решеткам на окнах и трубам. Они шатались по округе. Пили разбавленный спирт из лазарета, если удавалось его достать. Дрались с другими пацанами. Летом купались нагишом в море. К утру возвращались. Они не били стекла в витринах, не воровали деньги из кассы. Хлеб иногда воровали, под утро, с машин, один батон на всех, еще теплый. Они убегали так быстро, что их никогда не ловили. А может, их и не пытались особенно ловить.

Они прогуливали школу — ходили на единственный на острове парк аттракционов. Если удавалось найти в мусорке чей-нибудь билет, катались на горках. Если нет — просто бродили в толпе.

Рильке был душкой. Дуралеем, но душкой.

Это потом была — ревность. Ревность — глупое чувство. Но сильное чувство. Из нее рождается настоящая, сильная ненависть.

Однажды один из них окажется в инвалидном кресле. Кого он будет винить? Будет ли смысл винить хоть кого-то? Одни найдут виноватых, другие пожмут плечами, третьи скажут, что просто пришли посмотреть на драку. Но все сойдутся на том, что такого финала никто не ожидал.

Они будут избегать друг друга. Они будут избегать друг друга много лет. Все сойдутся на том, что это был финал. Но ошибутся.

Потому что однажды ночью на номер одного из них придет смс с номером госпиталя.

И тогда позабытое старье снова выплывет наружу.

И уже нельзя будет притвориться, что ничего не произошло.

Потому что круги по воде все еще идут.

***

Тахти поднялся в кафе один. Зал был пустой, тихий, в углах лежали тени, занавески на окнах были задернуты. Даже за барной стойкой никого не было. Пустой стул, закрытая книга в мягком переплете. Словно все просто исчезли.

После сантехников так и осталось стоять ведро около книжного шкафа. Просто на всякий случай, если трубы опять протекут. Ни одного посетителя. Как будто это кафе не вполне существовало. Иногда Тахти казалось, что все это ему только снилось. Вопрос только, где он тогда проснется? Дома на юге или в волонтерском домике на ферме? Или в приюте? В полиции? А может, дома у Соуров? Или в реанимации в госпитале? Может быть, они тогда все же попали в него, когда стреляли? И все это — всего лишь бред затуманенного сознания, а он лежит под кислородной маской и электрокардиографом? Или вообще — ?

Иногда бывает это чувство ускользающей реальности. Как будто ты не совсем есть.

Тахти заметил его не сразу. Он сидел на ступеньке бара, подтянув колени к животу. В руках он держал чашку, волосы упали на лицо. Он не обратил на звон колокольчика никакого внимания. Смотрел перед собой, словно видел другое измерение.

Светлые волосы цвета небеленого льна, длинные, почти до плеч. Черная футболка и серые линялые джинсы. Тонкие, почти изящные руки и обглоданный лак на ногтях. Рядом с ним на ступеньке лежала книга в расшатанном переплете. Темно-зеленая обложка, буквы пооблетели, и название не разобрать.

Шаг вперед, еще один. Тахти боялся шуметь, словно шумом мог разрушить наваждение. Между ними осталось несколько шагов, когда он вздрогнул и поднял голову. Его глаза — крапчатые, словно в них рассыпались блики солнца. Секунда — и он подхватил книгу, вскочил, отступил за барную стойку.

— Привет, — сказал Тахти.

Это единственное, что пришло ему в голову. Парень смотрел на него. Только смотрел, ничего не говорил. Его грудь поднималась и опускалась, часто, словно он бегом поднимался по лестнице.

— Извини, если напугал, — сказал Тахти. — Не хотел.

Парень отступил на шаг, дернул дверную ручку и исчез в кухне. Дверь закрылась тихо-тихо, словно от ветерка.

Тахти остался стоять перед барной стойкой и закрытой дверью. Вокруг лежала такая тишина, что звенело в ушах. Не осталось ни шума машин, ни тиканья часов, ни скрипа половиц. Даже дыхание растворялось в этой тишине.

А потом брякнул колокольчик. Тахти подскочил от неожиданности. Но это всего лишь Хенна — раскрасневшаяся с мороза, принесла на плечах запах улицы, а на ногах — пушистый снег. Тахти смотрел на нее, она на него. Снег у ее ног превращался в лужицу талой воды.

— Давно ждешь? — спросила она так буднично, словно ничего не произошло.

А ничего, собственно, и не произошло. Он видел призрака, но ничего не произошло. Он просто сходил с ума. От одиночества и собственного бессилия.

Ахаха. Палец — дулом — к виску.

Ба-бах!..

— Только пришел, — сказал Тахти.

— Прости, я ходила на почту. Я разве не повесила записку? Наверное, забыла.

— Ничего страшного.

Тахти заполз на барный стул. Сидеть одному в дальнем углу не хотелось. Лучше уж побыть рядом с живым человеком. Хенна нальет кофе. Предложит печенье, но он откажется, потому что у него мало денег.

А потом приедет человек в черном.

///

Пространство внутри дома было похоже на закрученную спиралью ракушку. Независимо от того, поднимался он по винтовой лестнице или спускался, ощущение было такое, будто ввинчиваешься в глубь дома. Чем ближе к цокольному этажу, тем гуще становился запах моря. Занавески качались на просоленном сквозняке, и казалось, что уже касаешься ногами фукуса у самого дна. Внизу воздух всегда был острее и жестче, он был холоднее, как холоднее под толщей воды. Он пах тем, заоконным морем. Этот запах не имел ничего общего с запахом моря в спальне на Пятом. Лунное море давно приручили, насколько вообще возможно приручить море. Ракушки в спальне лежали в определенной последовательности. Ракушки, камешки и стеклышки. По порядку. По размеру. По цвету. По типу. Ему говорили, что внутри ракушек до сих пор живет море. Что можно услышать его, если приложить ракушку к уху. Ракушки помнят свой Дом, хранят в себе шум волн, хотя их давно вытащили из воды. Призрак моря, что раньше жило в них и вокруг них, призрак прошлого живет в них все время, не покидая ни на минуту.

А он? Он давно уже забыл свой дом. Он его никогда не имел. А с тех пор, как он поселился в доме-ракушке, беспокойство и его не покидало ни на минуту.

***

Сигги больше не напоминал про попытку побега. Не просил зайти к Нане. Не пытался запихнуть его в шерстяной свитер.

— Хочешь, в дом перебирайся, — сказал Сигги за ужином. — Я думал, тебе будет посвободнее в отдельном доме, но здесь потеплее. А ты все же южный пацан.

— Спасибо, но мне там хорошо, — сказал Тахти. — В том домике.

После ужина Сигги принес ему туда обогреватель, еще одно одеяло и двухлитровый термос.

— Может, еще что-нибудь нужно?

Тахти помолчал, осматривая комнату, будто только что здесь оказался.

— Занавески, — сказал он.

— Занавески?

Здесь никто не занавешивал окна. Тахти не волновало, что его кто-то может увидеть в окно. Да и кто его увидит, овечки, что ли? Но спать с незанавешенными окнами он толком не мог.

— Да, я… ну, на ночь, — он посмотрел на Сигги. — Ничего, нет, забудьте. Все в порядке. Спасибо за обогреватель.

— Тахти, — Сигги повернулся к нему, огромный против света. Словно скала.

— Да? — сердце Тахти пропустило удар.

— Сколько раз просить, называй меня на «ты».

— А, это, — Тахти улыбнулся нервной улыбкой. — Не могу никак привыкнуть. Извините.

Сигги вышел, Тахти схватил фотоаппарат и вышел тоже, но пошел не в дом, а на набережную. Море, горы, вереск, мостки лодочной станции. Сколько раз он уже наводил на них видоискатель? Но больше здесь ничего не было. Эталон стабильности. Куда ни глянь — все одно и то же. Как дзен-паззл.

Когда он вернулся в домик, на окнах висели занавески. Ситцевые. Красные цветочки на желтом фоне. Тахти рассмеялся, навел на них видоискатель и сделал кадр. Вот и говори потом, что ничего не меняется.

***

Дома у Тахти всегда были книги. Много книг. Книжные шкафы были настолько глубокими, что книги стояли в них в два ряда. Казалось бы, книги нужны только для того, чтобы их читали. Нет ничего грустнее, чем шкафы, до потолка забитые непрочитанными книгами.

Как раз такие грустные шкафы и стояли дома у Тахти. Книги не читали. Они стояли там, на полках, молчаливые и пыльные, стояли и ждали, чтобы их прочли.

В детстве Тахти относился к ним как к дорогой посуде, которая стояла в витрине на кухне. Ее доставали только по самым большим праздникам, пользовались очень аккуратно, и потом ставили на место. Ему в такие дни было страшно сидеть за столом, на котором как по линеечке стояли все эти расписные тарелки и стаканы. Они за стеклом-то выглядели устрашающе. Хрупкими, сверхценными, неприкасаемыми. Тахти боялся этого шкафа. Все было стеклянным, стоило безумных денег и было несовместимо с жизнью.

Книги тоже стояли за стеклом. Шкафы с книгами были другими, деревянными, но в дверцы тоже были вправлены стекла, отчего и рядом с ними тоже делалось не по себе. Не бегай здесь. Не трогай. Аккуратно, не разбей. Эти предостережения въелись ему в подкорку, вместе со страхом к чему-то прикоснуться.

Во времена средней школы он стал покупать свои книги, на карманные деньги. В своем собственном шкафу он выделил две длинные полки под книги. Со временем они перестали туда помещаться даже в два ряда. Выползли на крышку шкафа. Выползли на полку для обуви. Конечно, это были детские книжки, но его собственные, из личной коллекции, книги, которые он мог трогать, листать, оставлять закладки и переставлять с полки на полку. Ему не запрещали брать книги родителей, но он не воспринимал их как что-то доступное. Смотрел на них через стекло, слушал отзывы, но не брал читать. Как-то он купил пару томов из тех, что дома уже были. Когда отец увидел, удивился.

— У нас же они есть.

— Да? Ну и хорошо, пусть две будет.

Потом, когда он кидал вещи в рюкзак, не сильно соображая, что вообще нужно взять, он кинул пару томов. Эти книги так и катались с ним из дома в дом, из одного чужого угла в другой. В рюкзаке, в коробках, в тумбочке. Потом у Сигги потекла крыша, и они намокли, страницы с тех пор так и остались волнообразными. А потом Тахти принес их в кафе. Здесь они и стояли, с краю на верхней полке. Собирали пыль.

Парень в сером свитере тянулся к одной из них. Он никогда ни с кем не разговаривал. Никто не обращал на него внимания. Как будто он не человек, а привидение. Как будто Тахти единственный мог его видеть.

Тахти подошел ближе. Он ступал с мыска на пятку, крался, как преступник, хотя сам не знал, почему. Наверное, боялся спугнуть. Его или себя.

Вблизи он казался вполне настоящим, живым. От него пахло солью и фукусом, как из морской ракушки. Он держал в руке все ту же книгу, в потрепанной зеленой обложке. Обложка была настолько затертая, и он держал ее так крепко, что Тахти опять не удалось прочитать название.

— Помочь тебе достать книгу?

Парень смотрел куда-то на верхние полки. Он был ниже Тахти где-то на полголовы. Темно-серый свитер на нем свалялся и покрылся катушками. Джинсы когда-то, наверное, были голубыми, но вылиняли и стали серыми. Фартук был ему так велик, что завязками он обмотался трижды.

— Помочь тебе достать книгу? — спросил Тахти еще раз.

Тишина. Парень просто стоял и смотрел на стеллаж. Неужели и правда призрак?

— Эй, — Тахти потянул его за рукав. — Я с тобой разговариваю!

Парень вздрогнул как от удара током. Книга упала на пол с коротким, глухим хлопком. Он резко повернулся и сделает шаг назад. В его зеленых глазах рассыпались желтые крапинки, лицо покрывали веснушки, а свитер на ощупь оказался жесткий и колкий. Он смотрел на Тахти раскосыми глазами, в которых смешались обостренное внимание, страх, непонимание — словно Тахти застал его врасплох. Тахти постарался улыбнуться.

— Я могу достать тебе книгу.

Парень указал на себя пальцем, и его брови вспорхнули вверх.

— Прости, — Тахти начала бить дрожь. — Я опять тебя напугал?

Парень теребил руками манжету свитера и беззвучно шевелил губами — будто перебирал слова, но никак не мог подобрать нужное. Тахти поднял с пола книгу, ту самую, зеленую. Протянул ему. И только теперь увидел название.

Парень провел ребром ладони по воздуху, будто разрезал невидимый кусок масла. И улыбнулся — щербатой, клыкастой улыбкой. Он взял из рук Тахти книгу. На обложке облетевшие, когда-то золотые буквы все еще поблескивали.

«Язык жестов».

Тахти отдал ему книгу, а внутри что-то перевернулось. Парень прижал книгу к груди, словно сокровище. Указательным пальцем он провел от мочки уха к уголку рта.

Он говорил руками.

Я глухой.

Тахти потребовалось несколько секунд, чтобы осознать. Чтобы принять. Чтобы вспомнить. Он потянул парня за рукав.

*Я не знал, — сказал Тахти на языке жестов. — Извини.¹

Жесты выстраивались путано, заплетались, не находили места. Как же давно это было. Будто и не с ним. Парень смотрел на Тахти, на его руки. Слушал.

* Твое имя? — спросил Тахти.

Парень не улыбался, но глаза его блестели. Когда он говорил, у него тряслись руки.

* Ю-д-з-у-р-у, — прописал он по буквам. — Зови: С-е-р-ы-й.

Не жестом цвета, а тоже по буквам, как имя. Его жесты были быстрые, плавно перетекающие один в другой. Не то, что угловатые и рваные жесты Тахти.

* А твое?

* Т-а-х-т-и.

Он повторил за Тахти буквы, как будто считывая их. Повторил его имя, и Тахти кивнул.

Серый слушал очень внимательно, он слегка наклонил голову набок и подался вперед. Его глаза не мигали. Кончики его пальцев как бы намеком повторяли жесты Тахти — будто он проговаривал слова про себя.

Когда он говорил, рукава свитера отползли наверх, обнажили потрепанную фенечку на руке и сиреневые пятна синяков на предплечьях. Узкий ровный шрам тянулся через правую ладонь. Такие остаются от ранений ровными острыми предметами. Например, от ножа.

Тахти говорил, Серый кивал, без явной уверенности. Он переспрашивал по нескольку раз. Тахти путал жесты, повторял, раз за разом, и реальность происходящего подернулась сюром. Он говорил на языке жестов, но много лет назад, — и даже тогда не знал его как следует. Жесты, которые он смог вспомнить сейчас — это отголосок, искаженное эхо. Они говорили сейчас, по сути, на разных языках. Спасало только то, что в языках жестов много похожего. Спасало то, что они оба хотели поговорить.

Они разговаривали впервые, они стояли в шаге друг от друга впервые. Но у Тахти возникло смутное, подспудное ощущение, что они раньше встречались. Будто он его уже где-то видел. Только никак не мог вспомнить, где это было и было ли это на самом деле.

* Это, — Серый указал на книгу, — хорошая книга. Помогает.

Тахти словно и впрямь вел беседу с инопланетной формой жизни. А может, и правда с призраком. Но к Серому можно было прикоснуться — и рука не пройдет как сквозь туман. На нем был шерстяной свитер, колючий как иголки.

*Я думал, ты призрак.

Он повторил эхом жест.

*Не понимаю.

*П-р-и-з-р-а-к, — Тахти прописал слово по буквам.

*Как привидение? Из книжки?

*Да, как у Диккенса.

*Почему?

*Я тебя звал несколько раз, но ты не отзывался. И Хенна на тебя не реагирует. Я испугался. Думал, только я тебя вижу.

*Я не призрак, — Серый покачал головой. — Хенна не знает жесты. Мы не можем разговаривать.

*Ты здесь работаешь?

*Да. Помогаю.

В тот вечер Серый не пойдет домой. Просто не сможет себя заставить. Если бы Триггве не было в городе, он бы остался ночевать в кафе. Но Триггве с Хенной вот уже неделю по вечерам клепали отчеты, пытались наскрести денег, чтобы продержаться на плаву еще месяц-другой. Поэтому Серый уйдет в восемь, сразу после закрытия.

Его найдет другой человек. Подойдет бесшумно со спины и схватит за руку.

***

Тори точно не знала, почему тащила за собой этого парня. Он не сопротивлялся, ничего не говорил, только шел, отставая на полшага. Ветер трепал его волосы, руки обжигали льдом, кеды промокли и чавкали. Он смотрел на нее, но не говорил ни слова.

Плащ был ему велик, рукава закрывали пальцы. Перчаток на нем не было, шапки и шарфа тоже. Корабельный плащ, джинсы и летние кеды. Он был одет не по погоде, слишком легко для местной осени. Тахти номер два, подумала Тори.

Она не знала, как так получилось. Когда она позвонила в дверь Твайлы, она так и держала его за руку. С его плаща капала вода, рука обжигала льдом.

— Все в порядке, — сказала ему Тори. — Здесь живет моя подруга.

Парень не ответил.

Твайла открыла дверь и замерла на пороге. Тори улыбнулась.

— Привет!

— Привет, — Твайла перевела взгляд на парня.

Тори вздохнула.

— Все сложно. Но все в порядке.

Твайла отошла в глубину коридора, и Тори вошла в квартиру. В душное тепло и запах корицы и кориандра. Твайла делала запеканку, ту самую, свою фирменную. Она ее делала всегда, когда они ночевали у нее дома.

Тори зашла в квартиру, а парень так и стоял в дверях. Твайла посмотрела поверх плеча Тори, и Тори обернулась.

— Заходи, — сказала она.

Парень смотрел на нее, но не сделал и шага.

— Заходи, — повторила Тори. — Смелей, никто тебя не съест.

Она взяла парня за рукав и втащила в квартиру. Он жался около двери, осматривался, словно искал взглядом ловушки и силки.

— Как тебя зовут? — спросила Твайла.

Парень смотрел в потолок, на высоченный стеллаж с коробками и книгами. Библиотека у тетушки была что надо. Когда книги заполнили гостиную, три спальни, кухню и кабинет, тетушка велела установить стеллаж в коридоре. Свободным от книг остался только туалет. Тори гадала, как надолго.

— Привет? — Твайла обратилась к парню еще раз, но он не ответил.

Девчонки переглянулись.

— Кто это? — спросила Твайла шепотом.

— Он из кафе, помнишь? Ну из того, из Старого рояля.

— А, точно. То-то думаю, лицо знакомое.

Тори потянула его за рукав, и он вздрогнул, отскочил назад и врезался спиной в дверь.

— Как тебя зовут? — повторила Твайла.

Парень покачал головой, поднял вверх указательный палец. Его рука дрожала, губы приобрели синеватый оттенок. Он коснулся пальцем уха. Твайла посмотрела на Тори.

Парень расстегнул плащ и нырнул рукой во внутренний карман. Под плащом оказался серый шерстяной свитер с узором по горловине, закатанный от постоянной носки.

Он достал блокнот и ручку, стал писать, а потом протянул блокнот на раскрытой ладони. Тори взяла блокнот в руки. На влажной странице с обтрепанным краем он написал:

«R нислышу. Ис венити. R луше пайду».

Твайла смотрела на страницу через плечо Тори. Тори подняла голову и посмотрела на парня. Твайла пошла к нему, сделала всего шаг, и парень попятился спиной к двери. Он развернулся, чтобы уйти, но Тори схватила его за плащ. Он обернулся, в глазах стояло смятение.

Тори повернула к нему раскрытые ладони, подняла вверх указательный палец — подожди, мол. И стала писать:

«Не уходи. Останься, тебе нужно согреться. Как тебя зовут? Меня зовут Тори, а это Твайла».

Она протянула ему блокнот, он прочитал, взял в руки ручку.

«Юдзуру».

Буквы плясали на листе, кривые и дрожащие.

— Я пойду поставлю чайник, — сказала Твайла. — У вас у обоих губы от холода аж синие. Особенно у него.

Юдзуру смотрел ей вслед. Мокрый плащ и сырые кеды придавали ему жалкий, потрепанный вид. Вокруг его ног собрались лужицы воды. Тори стащила с него плащ и повесила на крючок. Он смотрел на нее со смесью смятения и благодарности. Она указала на его ноги и положила перед ним пару домашних тапочек. Он разулся, ноги у него были насквозь мокрые. И джинсы ниже колен тоже. Тапочки он не надел.

— Слушай, — крикнула Тори.

— Чего? — отозвалась Твайла с кухни.

— Может, Юдзуру в душ пойти? Он мокрый весь.

— Ну пусть идет.

Тори взяла его за руку — лед обжег пальцы, и потащила в ванную. Она указала на душевую кабину и на него, он посмотрел на лейку душа и покачал головой. Тори вытащила с полки чистое полотенце, протянула ему, но он не взял его и снова покачал головой. Тори вздохнула и кивнула. Она хлопнула его по плечу и вышла, а он остался в ванной греть руки под струей горячей воды. Тори успела заметить лиловые синяки у него на запястьях.

В кухне было еще теплее. Запахи трав смешивались с запахом выпечки, теплые запахи жилого дома, где тебя ждут. Твайла заварила чай. Нарезала на кусочки запеканку.

— Только не говори мне, что вы встречаетесь, — сказала Твайла.

На ней был тетушкин передник в цветочек.

— Чего? — спросила Тори.

— Так вы встречаетесь?

— Нет. Нет, ты чего, — выдохнула Тори. — Ты о чем вообще?

— Тогда почему вы вдвоем?

— Долгая история. Я увидела его на волнорезе, у самой воды. Не знаю, но я не смогла его оставить. Мне показалось, если я просто уйду, он вернется и спрыгнет.

— Ого, — сказала Твайла.

— Прости, — сказала Тори, — наверное, не надо было его приводить?

— Перестань, — сказала Твайла. — Все нормально, я просто в первый момент растерялась. Не ожидала.

— Ничего, если он здесь побудет?

— Само собой, — сказала Твайла. — Его дома-то не потеряют?

— Не знаю. Он ничего не сказал, пока мы шли. Ну, в смысле, никак не показал, что ему куда-то нужно. Может, он один живет?

— Может, его вообще выгнали из дома?

— Надеюсь, нет, — Тори посмотрела в сторону ванной. — Но спросить, наверное, надо. Я никогда не была раньше в такой ситуации.

— Ч тоже, — сказала Твайла. — Страшно жить, когда такие ситуации в порядке вещей.

— Ему, наверное, домой надо позвонить? — сказала Тори. — Стоп, а как он вообще позвонит-то? Если он не слышит.

— Хороший вопрос, — сказала Твайла. — может, эсемеску отправить? А, или видеочат. Можно же видеовызов, наверное, сделать?

Юдзуру зашел в кухню и остался стоять у самого входа. Твайла улыбнулась ему и указала на стул в уголке, между столом и холодильником, самое уютное местечко на кухне. Над столом висели полки с книгами, на столе клубились паром чашки с чаем и тарелки с запеканкой. Юдзуру посмотрел на стул и не сел.

Тори коснулась его плеча и показала, что пишет невидимой ручкой по невидимой бумаге.

— Мне нужно кое-что написать тебе, — сказала она на всякий случай.

Юдзуру протянул ей блокнот и ручку.

«Если тебе нужно позвонить домой, можешь взять мой телефон».

«пасиба нинада», вывел Юдзуру кривые дрожащие буквы.

Общими усилиями они усадили-таки его за стол. Заставили съесть кусок запеканки и выпить чашку чая. Тори успокоилась, только когда синева сошла с его губ, а на щеках появилось подобие румянца.

Юдзуру остался до утра. Точнее, они заставили его остаться. После того, как узнали его историю.

***

Он так и не понял, как оказался в той квартире. Не знал, почему не вырвался из рук, почему не убежал. Хотя куда ему было бежать?

Она сжимала его руку, будто боялась, что он убежит. Ему было тяжело идти, у него ныла спина, и боль отдавала в поясницу при каждом шаге. Она тащила его за собой, и он подчинился, позволил ей вести его. Куда? Он не знал. Куда угодно, хоть на край света. Лишь бы не идти в ту квартиру, где его снова побьют, едва он переступит порог.

Позже он будет вспоминать тот вечер и удивляться самому себе. Почему он не ушел сразу? Почему позволил отогреть себя, напоить чаем, накормить? Кем он был им? Никем. Встречным-поперечным, человеком, которого они видели пару раз, и даже не знали по имени. Он не заслужил такой доброты.

Еще большей неожиданностью стала переписка. Они задавали ему вопросы — сначала осторожно, потом смелее, и он отвечал — отвечал на те вопросы, на которые боялся отвечать даже себе самому.

Он так и заснул между ними. Знакомое до боли, давно забытое чувство, когда спишь бок о бок с другими, и тебе тепло. Не столько даже от тел других людей, сколько от ощущения, что ты в безопасности. Что ты не один.

В тот вечер Тори и Твайла оказались единственными, кто знал тайну призрака из кофейни. Три года спустя, когда Тори позвонят домой, в ее родной город, и незнакомые люди бесцветными голосами скажут, что произошло, она будет спрашивать себя: если бы она сделала что-то раньше, в эту первую ночь, в любой другой день — можно ли было избежать трагедии? Она не сразу поймет, как связаны все те люди, чьи имена ей назовут по телефону. Она купит билет на самолет на ближайший доступный рейс.

В полиции напишут: несчастный случай. Но несчастный случай не подразумевает виновных. А Тори будет знать, что это трагедия, потому что пусть виноватых и не назовут, все будут знать, кто они.

Никто не виноват, скажут одни. Несчастный случай, скажут другие. Но они будут знать, что виноваты они сами. Потому что в их силах было предотвратить трагедию. И они ее не предотвратили.

Примечания

1

Знаком * выделяется прямая речь на языке жестов. Так будет во всей книге.