Социальные проблемы инновационного развития общества

Коллектив авторов, 2014

Данный сборник включает в себя статьи, подготовленные по докладам, заслушанным на 3-й Региональной конференции «Социальные проблемы инновационного развития общества». В него включены статьи о ценностных ориентациях ученых, показателях публикационной активности, социальных и личностных условиях инновационной деятельности, сетевых социальных структурах и вопросах образования, т. к. ресурсом инновационного развития является вся образовательная система. Сборник интересен ученым, преподавателям, аспирантам и всем, кто профессионально занимается социально-экономическими проблемами развития инновационной деятельности в современной России.

I

Социокультурный и институциональный аспекты инновационной деятельности

Б. Г. Тукумцев

Ценностные ориентации ученых в сфере инновационной деятельности

Сегодня в мире никто не сомневается в том, что, как правило, инновационный цикл в области технического, экономического или социального развития начинается на столе ученого. Начинается с получения нового знания, открытия. Никто не спорит по поводу того, что только научный поиск способен дать людям ключ к использованию новых, неизвестных ранее средств ускорения технического, социального и экономического прогресса, развития благосостояния людей. Пришло понимание того, что только новые научные идеи и знания могут помочь сохранить жизнь на земле, предупреждая социальные, космогенные и техногенные катастрофы. Между тем, эта лидирующая роль науки в осуществлении прогрессивных экономических и социальных преобразований, как известно, начала проявляться, и была осознана человечеством сравнительно недавно. Исследователи самих нововведений и инновационных процессов долгое время не воспринимали науку, как непременный начальный этап инновационного цикла. Ее стартовая роль в осуществлении крупнейших инноваций была осознана и постулирована лишь на грани ХХ — ХХI веков. И это стало поводом для повышения интереса к анализу проблем инновационной деятельности в научных учреждениях.

Проблемой, которая привлекла к себе наше внимание, стала проблема совершенно недостаточного знания о состояния культуры инновационной деятельности ученых. А также о средствах и методах получения такого знания. При этом, в нашем случае речь шла о культуре, как о способе инновационной деятельности в условия отечественных академических учреждений. Насколько нам известно, подобный анализ культуры инновационной деятельности в отечественной социологической практике осуществлялся впервые. Исследователи не считали свое исследование лишь научным экспериментом. Представлялось (и это подтвердили результаты исследования), что полученное новое знание может иметь и практическое значение. Главным образом за счет появления новых возможностей активизации научной деятельности, связанной с разработкой и внедрением нововведений, а также за счет создания лучших условий для творчества. Исследователей интересовало, насколько культурные ценности, функционирующие в академических научных учреждениях и влияющие на формирование содержания, норм инновационной деятельности, способствуют успешной работе ученых. И если нет, то чем это вызвано. Исследователей интересовало также, в какой степени действующие ценности-цели и культурные нормы соответствуют тем генеральным целям, которые поставлены перед российской наукой потребностями общественного развития. Наконец, как научные сотрудники оценивают правительственные решения о развитии инновационной деятельности в институтах Академии наук. Рассматривают ли они их как ценности, определяющую направленность их деятельности, готовы ли ориентироваться на них.

Наше экспериментальное исследование было осуществлено в течение последних двух лет (в 2007–2008 годах), Объектами исследования стали ученые четырех академических институтов Санкт-Петербурга. Исследование использовало методологию качественного подхода. Интервью и результаты осуществления специальных процедур были получены более чем от 40 научных сотрудников и руководителей. Некоторая часть полученных материалов исследования использована при написании этой статьи.

В процессе полевого этапа исследования, необходимого для получения первичной социальной информации, использовалось несколько разработанных участниками исследования методик. Среди них, в первую очередь, необходимо назвать следующие:

а) Интервью с научными сотрудниками и руководителями институтов. Одной из основных задач интервью было выяснение отношение респондентов к инновационной деятельности, к необходимости внедрения силами академического института результатов исследовательской работы в практику. Предпринимались попытки выяснить, какие правила и нормы регулируют деятельность ученых в инновационной сфере. Как практически организован процесс передачи продукта науки в практику. Какие социальные институты в обследованных НИИ способствуют этой деятельности, какие, практически не действуют, какие создают препятствие в работе.

б) Методика отбора важнейших инструментальных ценностей, которые рассматриваются респондентами как значимые для себя. Целью этой процедуры было выяснение ведущих ценностных ориентаций научных сотрудников в сфере теоретических исследований, в которой они заняты в соответствии со своими должностными обязанностями. Для отбора инструментальных ценностей исследователями был использован, правда, со значительной коррекцией, перечень ценностей, заимствованный еще в 1971 году ленинградскими исследователями у американского психолога М. Рокича^[1]. Из 18 предлагаемых инструментальных ценностей респондент отбирал шесть, наиболее значимых для себя. А еще шесть ценностей, из числа оставшихся, обозначал, как не имеющие для него значения. Карточки были пронумерованы, что позволяло упростить процесс обработки данных.

в) Методика отбора важнейших культурных целей-ценностей участия в инновационной деятельности (в договорных, заказных работах, в инновационных разработках). Поскольку не все респонденты участвовали в подобных разработках, вопрос задавался в «экспертном варианте». Респондентам предлагалось для выбора 15 карточек, на каждой из которых было указано по одной возможной цели научного сотрудника, участвующего в инновационной деятельности. Респонденту предлагалось отобрать пять карточек-целей, которые он считает значимыми для сотрудников, занятых по совместительству, в инновационной сфере.

г) Методика оценки респондентами необходимости и практического функционирования некоторых, предварительно выявленных исследователями норм инновационной деятельности в институте. Предварительный перечень норм и правил, используемых в сфере инновационной деятельности, был составлен совместно с экспертами проекта в процессе пилотажных исследований. Респондентам предъявлялся бланк с перечнем культурных норм и соответствующими шкалами, чтобы выяснить необходимо ли, по их мнению, наличие и соблюдение этих норм (1) и действуют ли они в институте, являются ли неотъемлемой частью его культуры (2).

Весь инструмент исследования прошел основательную пилотажную проверку. Первые респонденты были не только «участниками пробных интервью и иных процедур», но и активными участниками корректировки исследовательских методик. С их помощью некоторые блоки этих методик существенно изменили свой облик. За это исследователи были им чрезвычайно признательны.

Представить в этой статье все результаты исследования не представляется возможным из-за слишком большого объема материала. Поэтому в ней представлена лишь некоторая часть полученных данных. В частности, те, которые относятся к анализу ценностных ориентаций, ценностей и целей участников научно-исследовательской и инновационной деятельности в академических институтах. Эти элементы духовной сферы не охватывают в полной мере всю ценностно-нормативную систему культуры инновационной деятельности и характеризуют ее лишь частично. Тем не менее, их оценка, в любом случае, требует отдельного анализа и специфического подхода. И это подтверждает оправданность и возможность их отдельного рассмотрения.

С позиций культуральной социологии ценности рассматриваются как нормативы и регуляторы деятельности. Они могут быть типологизированы в диапазоне от жизненных идеалов до культурных ценностей — целей, которые непосредственно регулируют деятельность. В монографии по результатам исследования «ЦО», которое было выполнено в начале 1970-х годов ленинградскими социологами (научный руководитель В. А. Ядов)^[2], приводится один из вариантов такой типологии: ценности — идеалы (терминальные ценности), ценности — способы (инструментальные ценности) и ценности — цели. Эта типология предполагает определенную иерархичность, при которой ценности, расположенные ближе к идеалам, рассматриваются как более повелительные, определяющие.

Исследования показывают, что, если терминальные ценности, которых придерживаются представители разных социальных группах одного сообщества, весьма близки, то этого нельзя сказать об инструментальных ценностях и, тем более, о ценностях-целях. Их состав в значительной степени определяется характером и содержанием деятельности, которой они заняты. Многие исследователи, которые изучают ценностные ориентиры ученых, занятых в области фундаментальных исследований сходятся в том, что для них, прежде всего, самоценен сам исследовательский процесс и получаемые на его основе результаты. А. Г. Здравомыслов писал в свое время, рассматривая ценности научной деятельности: «Высшей ценностью научной деятельности — ее движущей силой и результатом — является истинное знание, преодоление заблуждения. Наука существует до тех пор, пока стремление к новому знанию оказывается высшей ценностью для ученых, пока эта ценность функционирует в качестве наиболее важного критерия оценки результатов работы. Кризис научного направления возникает, когда эта ценность отступает на задний план, а побочные мотивы научной деятельности становятся доминирующими»^[3].

В нашем исследовании выяснялись предпочтения сотрудников академических институтов в области инструментальных ценностей научно-исследовательской сферы. Представлялось важным убедиться в том, что стремление к новому знанию, к творческому поиску продолжает оставаться системообразующим мотивом в академических подразделениях, занятых анализом фундаментальных проблем. И находит свое отражение в тех инструментальных ценностях, которые ориентированы на развитие творчества, профессионализма, глубоких знаний. Результаты анализа полученных данных оправдали наши надежды. Они свидетельствуют о том, что стремление к истинному знанию представляет собой ценность и для значительной части наших респондентов-ученых. Наряду с этим анализировались ценности-цели, которые преследуются этими же сотрудниками в случае перехода к занятиям инновационной деятельностью. В процессе сопоставления полученных результатов, исследователи попытались уловить отличие в ценностных ориентациях научных сотрудников, занятых в инновационной сфере по сравнению с ценностными ориентациями, которыми они руководствуются в сфере фундаментальных исследований.

И, наконец, рассматривалось восприятие научными сотрудниками академических институтов новой цели-ценности в деятельности Академии наук, которая только что сформулирована (в 2009 году) на общенациональном уровне государственными органами власти. Ее суть заключается в переходе от преимущественной ориентации на фундаментальные исследования к выполнению своими силами последующих инновационных разработок, с выходом на рынок наукоемкой продукции^[4]. Перспектива подобной революционной перестройки академической деятельности, как показала обработка полученных данных, не оставила равнодушными наших респондентов.

Изложение результатов анализа мы начнем с оценки восприятие инструментальных ценностей учеными, занятыми в исследовательской (фундаментальной и экспериментальной) сфере деятельности. Какие из этих ценностей наиболее значимы для них и воспринимаются ими как некие жизненные нормы. Как уже говорилось, процедура осуществлялась с помощью перечня инструментальных ценностей. Процедура исследования предусматривала передачу респонденту 18 карточек, на каждой из которых было написано по одной инструментальной ценности. Респондент отбирал шесть карточек с наименованием ценностей, которые он считал для себя наиболее значимыми. Затем он выбирал еще шесть карточек, которые представлялись ему не имеющими для него никакого значения. В итоге исследователи получили распределение сделанных выборов, которое давало возможность судить о предпочтениях респондентов, о их ценностных ориентациях в их профессиональной сферы.

Разумеется, выборка в 40 человек, не дает исследователям право говорить о ее представительности относительно всей совокупности НИИ РАН Санкт-Петербурга. Но с помощью все той же статистики, а точнее, ее методов, можно утверждать, что выводы, которые делаются на основе данных по обследованной группе, могут рассматриваться как достаточно надежные.

Вот как выглядит полученное распределение. Левая колонка цифр соответствует доле респондентов, выбравших эту ценность в качестве значимой для себя. Причем, каждый, напоминаем, мог сделать шесть выборов. Правая колонка цифр соответствует доле респондентов, указавших на данную ценность, как совершенно для него незначимую.

Выбор респондентами исследования наиболее значимых и наиболее незначимых для них инструментальных ценностей

(доля респондентов, сделавших выбор ценностей, в %)

Признали значимыми — незначимыми

Ценности, которые оказались выбранными более, чем половиной респондентов, в практике анализа ценностных ориентаций, принято рассматривать, как «интегрирующие». Они поддерживаются в научном сообществе большинством научных сотрудников. А те, которые были выбраны менее, чем половиной респондентов, относятся к числу дифференцирующих. Они создают определенный плюрализм в мнениях и поведении^[5]. Представляется важным отметить, что четыре из пяти ценностей, которые интегрируют научное сообщество, тесно связаны с профессиональными качествами исследователя, обладающего глубоким аналитическим подходом, высокой эрудицией, ответственностью за свою работу. Дифференцирующие ценности, связанные скорее с исполнительской деятельностью и «побочными» мотивами научной деятельности получили в представленных выборах существенно меньший удельный вес выборов. Все это позволяет говорить о преобладании среди выборов, сделанных ученых, занятых фундаментальными и экспериментальными исследованиями инструментальных ценностей близких к высшим ценностям этой деятельности. Можно было бы оценить такую ситуацию как позитивную. И сказать похвальное слово в адрес академических институтов. Но при этом нельзя не учитывать того, что эти ценности обошло своим вниманием от 15 до 40 процентов респондентов. Они руководствуются в работе иными ориентирами. Насколько это плохо? Представляется, что лишь настолько, насколько они будут продолжать ориентироваться на сферу фундаментальных исследований и оставаться в ней. Но если в институтах начнется перестройка и появятся иные, инновационные направления, то появится возможность более продуктивно использовать их потенциал на новом, более близком для них направлении.

Обращает на себя внимание тот факт, что такую ценность, как «высокие запросы в материальной сфере», не выбрал ни один из респондентов, а 80 процентов сочли ее незначимой для себя. Такую позицию можно рассматривать либо как следование традициям бескорыстного служения науке, либо (в скептическом варианте) как следствие полного разочарования в способности государства достойно оплачивать труд ученых. Но примерно так же, судя по сведениям, почерпнутым из интервью с учеными, относятся к возможности поднять свое материальное благосостояние за счет служения науке и зарубежные исследователи. Самая низкая зарплата там у теоретиков. В пользу этого варианта интерпретации свидетельствует и тот факт, что в своих интервью ученые неоднократно сообщали, что их удерживает на работе в институте отнюдь не материальный стимул.

Не в чести сегодня, судя по приведенным цифрам, оказалась и такая ценность как честность. Лишь менее половины респондентов выбрали ее, как значимую для себя.

Что касается отказа рассматривать «значимой» такую ценность, как «непримиримость к недостаткам», то это, по мнению исследователей, специфика любого закрытого сообщества, стремящегося избежать психологической напряженности в своей среде. Но при этом нельзя не заметить, что подобный либерализм входит в противоречие с требованиями научной этики. И не благоприятствует повышению культуры научной деятельности.

Своеобразная «идиосинкразия» значительной части научных сотрудников по отношению к такой ценности, как «аккуратность», не столь уж безобидна. Эту ценность отвергло, как абсолютно незначимую более 70 процентов респондентов. Отсутствие аккуратности нередко рассматривают в литературных произведениях, как неотъемлемую, естественную, наряду с рассеянностью, черту человека, занятого преимущественно умственным трудом. Но жестокая реальность все в меньшей степени поддерживает такую оценку. «Неаккуратность», «безалаберность в работе» это, скорее, не специфическая черта интеллигентности, а корнями уходящая вглубь истории специфика культуры деятельности, сложившаяся в российских условиях. Причем, не только в научной сфере. И отсутствие «аккуратности» — это один из признаков культурной «отсталости», которая может стать тормозом прогресса на определенном уровне развития науки и новых технологий. Навряд ли отказ от ориентации на нее позволяет говорить о высокой культуре исследовательской и инновационной деятельности.

Остальные, высказанные респондентами отказы от признания значимости отдельных ценностей, мы оставим без комментариев.

Теперь, после анализа восприятия сотрудниками институтов инструментальных ценностей в их профессиональной сфере (в сфере фундаментальных и экспериментальных исследований), целесообразно сопоставить их с теми ценностями-целями, которыми они руководствуются, принимая решение об участии в инновационных разработках, в прикладных исследованиях, направленных на получение инновационного продукта. Задача такого анализа — попытаться определить, в чем специфика целей-ценностей инновационной деятельности. В какой степени они сочетаются со структурой инструментальных ценностей ученых, занятых в области теоретических исследований. Обращение для решения этой задачи к тем же респондентам связано с тем, что в обследованных академических институтах в настоящее время, как правило, нет постоянного штата, занятого инновационными разработками. Ими занимаются те же сотрудники, которые занимаются фундаментальными и экспериментальными исследованиями.

В процессе проведения интервью исследователи попытались выяснить, как выглядят ценности-цели, которые преследуют научные сотрудники, принимающие решение об участии в инновационной деятельности. Какие ценностно-целевые ориентиры, здесь преобладают? Интервью давали и те сотрудники, которые непосредственно участвуют в инновационных разработках, и те, которые не участвуют. Поэтому вопрос ставился в традициях экспертного опроса: «Как Вы считаете, какие цели, из перечисленных здесь, преследуют сотрудники института, принимая участие в инновационных разработках?» Важно отметить, что распределение ответов, полученных у сотрудников, участвующих в инновационной деятельности, и сотрудников, занятых только теоретическими исследованиями оказалось, практически, весьма схожим и позволил их объединить.

Сведения о возможных культурных целях-ценностях их работы в инновационной сфере определялись так же, как и в предыдущем случае, с помощью карточек, на каждой из которых было написано по одной из 15 целей-ценностей. Респондент должен был выбрать пять карточек, содержащих наиболее значимые с его точки зрения цели занятия инновационной деятельностью. Предварительно сам перечень ценностей-целей был составлен с участием экспертов и подвергался обсуждению с респондентами на этапе пилотирования инструмента.

Полученное распределение выборов целей-ценностей, ранжированное по степени убывания выборов, представлено ниже.

Полученное распределение позволяет сделать некоторые выводы. Прежде всего обращает на себя внимание, что в состав интегрирующих ценностей-целей (т. е. тех, которые получили более половины выборов) вошли три. Первая, которую отметило почти 90 процентов респондентов, свидетельствует об ориентации сотрудников на развитие творчества и нового знания в области инновационных разработок. И это свидетельствует о том, что и в инновационной деятельности подавляющая часть респондентов видят возможности творческого поиска нового знания. Но вот объем выборов второй и третьей ценности-цели, их положение интегрирующих ценностей, свидетельствуют о существенном отличии от тех ориентаций, которыми характеризовалась деятельность в сфере фундаментальных исследований.

Две трети респондентов выбирают, как значимую для них ценность-цель, возможность самореализоваться, внедрить в практику свои замыслы. Эта цель напрямую слабо связана с ориентацией на получение нового знания. Она ближе к таким инструментальным ценностям как амбициозность, стремление повысить свой статус.

А вот 70 процентов респондентов связывают работу в сфере инновационных разработок с надеждой на повышение оплаты труда. Причем, часть из них (11,8 %) рассматривают деятельность в инновационной сфере как возможность для перехода к коммерческой деятельности, независимой от старого места работы.

Сопоставление ценностных ориентаций, относящихся к двум разным направлениям научной деятельности: (фундаментальной и инновационной), позволяет увидеть в этом различие культур этих двух видов деятельности. Они не хуже и не лучше одна другой. Просто они разные. Деятельность в сфере инновационной деятельности имеет свою специфику. Ведь инновационные разработки — это в какой-то части планируемая и регламентируемая работа, включающая в себя наряду с творчеством элементы рутинного производства. Это, безусловно, и более высоко оплачиваемая работа. Для ученых академических институтов, особенно молодых, это своего рода отдушина, позволяющая увеличить свой материальный доход. И они находятся все время в состоянии выбора между двумя полюсами этих двух ценностных ориентаций. То ли успех в получении нового знания, то ли материальное благополучие. Оценивая эту ситуацию, нельзя не признать существования той грани, которая пролегает в мире ценностей сотрудников научных учреждений между интересом к науке и просто работой в инновационной сфере в целях удовлетворения потребностей, относящихся к области улучшения своего благосостояния, повышения статуса и т. п.

Возражения, основанные на том, что мир перешел к эпохе рыночной экономики и это обстоятельство естественным образом влияет теперь на ценностные ориентации людей науки, повышая их интерес к материальным благам, трудно считать убедительными. Многочисленные контакты отечественных ученых с зарубежными коллегами, которые уже давно работают в условиях рыночной экономики, дают повод, чтобы усомниться в том, что вечные истины о самоценности поиска нового знания устарели. Побывавшие за рубежом ученые говорят, что их коллегами «движет то же самое, что и у нас, только в приложении к их условиям. Идут в науку, в основном, не за деньгами, а за интересом к самой науке» (с.н.с., к. ф-м.н., 41 г., м.). А те, кто хочет зарабатывать, идут в бизнес, в лаборатории крупных компаний. Разумеется, исследователи не считают справедливым, чтобы в расчете на подобную самоотверженность, уровень оплаты отечественного ученого, работающего в сфере фундаментальных исследований, удерживался на уровне «в два раза ниже оплаты шофера автобуса.

Поэтому не являются праздными такие вопросы, как: в какой степени организация массового производства инновационного продукта в академических институтах (что можно ожидать в соответствии с новыми решениями) скажется на ценностных ориентациях их сотрудников? Можно ли сохранить у ученого интерес к развитию теории, как к ценности, если требовать от него, прежде всего, постоянной практической отдачи? Не обернется ли это конкуренцией в кадровых вопросах между сферой инновационной деятельности и сферой фундаментальных исследований, где возможность увеличения заработка и статусного роста заметно ограничена? И как все это может сказаться на достижениях в области фундаментальных исследований, на сохранении, и развитии научных школ? Нам представляется, что обозначенные проблемы не следует упускать из поля зрения, разрабатывая планы реорганизации деятельности академических институтов.

И уж, тем более, не следует упускать из поля зрения отношение научных сотрудников к новым перспективам развития инновационной деятельности в академической науке. Как уже говорилось ранее, третья задача нашего исследования заключалась в том, чтобы выяснить, насколько новая цель в работе академической науки, поставленная на самом высоком общенациональном уровне, воспринята на уровне исследовательских групп и отдельных ученых как ценность. Ведь речь идет о выполнении академическими институтами значительной части инновационного цикла вплоть до выхода на рынок наукоемкой продукции.

В ходе интервью у респондентов выяснялось, насколько традиционная ориентация на фундаментальные исследования совместима с новым ценностным ориентиром — инновационной деятельностью. Выяснялось, в какой степени возможна трансформация существующей культуры фундаментальной исследовательской деятельности в культуру деятельности инновационной, какова возможность их сосуществования. Результаты этих интервью показали, что мнения респондентов по поводу грядущих перемен существенно разделились.

Для классификации восприятия акторами инновационной деятельности действующих в научных организациях культурных правил (институциализированных в той или иной степени), исследователи воспользовались типологией Р. Мертона^[6]. Она включает в себя пять типов реакций.

Первую реакцию — Р. Мертон назвал конформизмом, или полным принятием, как норм, так и связанных с ними ценностей. Можно предположить, что люди, характеризующиеся такой реакцией, полностью идентифицированы с деятельностью своей организации.

Остальные четыре типа реакций представляют собой, по Р. Мертону, четыре типа девиации. Одну из них он назвал инновацией. Это принятие целей, но при этом попытка достичь их каким либо другим способом, используя иные нормы-средства.

Следующий тип — ритуализм. Это строгое следование установленным нормам-средствам, но полное безразличие к цели-ценности или следование какому-то совершенно иному ее варианту, не предписанному действующим социальным институтом.

Третий вариант девиации — это ретритизм — полное, но пассивное отстранение, несоблюдение ни культурных целей-ценностей, ни культурных норм, не взирая на все санкции и требования.

Четвертый вариант девиации — это тот же ретритизм, но на основе активной реакции. Его Р. Мертон назвал мятеж, бунт. Актор не пассивен. Он может применить альтернативные культурные нормы, ставить иные цели. Иногда такое восприятие приводит к деструктивным последствиям. Иногда оно находит понимание и влечет за собой меры по коррекции культурных правил.

Вопрос об отношении к появлению у академической деятельности нового инновационного аспекта задавался каждому респонденту. Высказанные по этому поводу мнения оказались весьма неоднозначными. Прежде всего, очень резко заявили о себе категорические противники перестройки АН, выступающие против совмещения в одном академическом учреждении фундаментальных исследований и инновационных разработок. Их основными аргументами является тревога за сохранение в новых условиях поисковых исследований, которые ведутся без первоначально просматриваемого результата и которые носят пионерный, познавательный характер. Именно такие исследования, прежде всего, ведут науку к важным открытиям, познанию новых закономерностей. Коммерциализация научной деятельности, по мнению этой группы ученых, способна оказать неблагоприятное влияние на отношение руководителей научных учреждений к фундаментальным исследованиям. Она не только ослабит внимание к ним, но и может стать ограничителем инвестиций в экспериментальные поиски. Наряду с этим сторонники такой позиции считают, что научные учреждения, типа академических институтов, не имеют ни опыта, ни соответствующих специалистов, которые бы были способны организовать внедренческую деятельность в необходимых масштабах. Вот примеры таких высказываний:

«Я думаю, что развитие инновационной деятельности это проблема государства. Академические институты должны заниматься фундаментальной наукой, а если в их исследованиях появляются прикладные следствия, то государство должно создать механизм использования таких прикладных выходов в практике» (н.с., к.б.н., 42 г., м.).

«Я считаю, что инновациями мы заниматься не должны. Если возникают идеи по прикладным следствиям фундаментальных исследований, то они должны реализовываться за пределами института. Здесь их реализовать очень трудно. Учёные должны думать о фундаментальных вещах. В противном случае затормозятся фундаментальные исследования» (к. ф-м.н., зав. лаб., 68 л., м.).

Те, кто придерживается очень похожих на приведенные выше взглядов, составили около пятой части наших респондентов. Они категорически не считают возможным рассматривать инновации, в качестве ценности научной деятельности в академическом институте и предлагают принципиально иные нормы, регулирующие реализацию внедрения результатов теоретических исследований. Указывают на необходимость восстановления или создания вновь внедренческих центров. Они убеждены в том, что прикладные исследования и инновации должны рассматриваться в институте «как побочная деятельность». Если следовать типологии восприятия инновационной деятельности созданной Р. Мертоном (мы рассматривали ее выше) эта группа может быть отнесена к четвертому типу девиации — мятеж (бунт).

Вторая группа респондентов характерна определенным компромиссом. Они не одобряют предстоящие изменения, но понимают, что их не избежать. Они ищут пути, которые бы позволили более лояльно решить поставленную задачу. Не признавая инновационную деятельности как ценностный ориентир в работе академического института, они, тем не менее, соглашаются принять к исполнению связанные с ней культурные нормы. Они считают, что не всегда, но при определенных условиях внедренческие разработки могут осуществляться и в академических институтах. Представители этой группы опасаются потери той творческой свободы, которая сопровождает теоретический поиск. Опасаются жесткого планирования результатов фундаментальных исследований. Они склонны считать, что инновационная разработка в институте возможна, но она не должна подгонять теоретиков. Вот примеры такого компромисса:

«Я не уверен, что это должно быть обязательным. А как факультативная деятельность это даже желательно. Эта деятельность не является чужеродной по отношению к основной. Один и тот же человек, если у него есть интерес и возможности, может успешно сочетать оба вида исследований» (с.н.с., к. ф-м.н., 35 л., м.).

«Инновационная деятельность — это побочная деятельность. Если у академического института это получается, то там должны этим заниматься. Если какая-то разработка выходит на уровень прикладного применения, то он должен её «доводить». Если же по тематике института ничего не удается сделать прикладного, тогда он не должен этим заниматься. Не надо никого «насиловать» (с.н.с., к. ф-м.н., 37 л., ж.).

Многие из представителей этой группы опасаются потери той творческой свободы, которая сопровождает теоретический поиск. По типологии Р. Мертона они относятся ко второй форме девиации, которую он назвал ритуализм (отрицается ценность, регулирующая цель, но принимаются нормы-средства, соответствующие этой ценности-цели).

К той же группе «ритуалистов», следуя типологии Р. Мертона, следует отнести и респондентов-прагматиков, которые не просто отвергли инновационный характер деятельности как ценность. Они подменили ее другими ценностями-целями. В нашем случае одной из основных целей их участия в инновационной деятельности становится повышение своего материального положения. Как правило, эта деятельность осуществляется по совместительству. Сотрудники не оставляют при этом своей основной — теоретической деятельности. Объясняется это тем, что в академических учреждениях, несмотря на некоторое повышение уровня оплаты труда, еще не создано условий для того, чтобы молодые научные сотрудники, да и многие уже «остепененные» ученые могли нормально жить без подработок на стороне. Нередко такие подработки осуществляются даже не по своей теме. При этом преследуются цели сугубо прагматичные. Сами ученые рассматривают такое участие в инновационных разработках как меру вынужденную. Вот одно из мнений по этому поводу:

«Сотрудники нашей лаборатории, готовы заниматься инновационными разработками. В основном из-за тяжелой материальной ситуации. Однако работать с заказчиками многие не могут и не знают, кто бы мог заказать им работу» (с.н.с., к. ф‑м.н., 41 г., м.).

В целом к группе «ритуалистов» (по Р. Мертону) можно отнести около трети респондентов исследования.

И, наконец, группа, объединяющая респондентов, которые в ходе опроса высказали свое полное одобрение развитию в рамках Академии наук инновационной деятельности. Они не опасаются того, что эта новая функция научно-исследовательских институтов станет препятствием для дальнейшего развития фундаментальных исследований. Они считают преодолимыми те возможные конфликты, которые могут возникнуть при распределении ресурсов между направлениями деятельности академического института. Они высказывались очень определенно и конкретно за развитие инновационной деятельности. Аргументы, которые они при этом приводят, отличаются определенным разнообразием. Одни из них убеждены в утилитарной миссии науки, ее содействии общественному развитию. Поэтому свое отношение к инновационной деятельности они высказывают очень определенно.

«Участие в инновационной деятельности для меня — несомненно. Наука — передовой край человеческой мысли и она должна решать насущные проблемы общества. А без инноваций это делать невозможно» (с.н.с., к. ф-м.н., 38 г., м.).

«Теоретические идеи должны воплощаться во что-то конкретное. Это моя принципиальная позиция» (к.б.н., зав. лаб., 37 л., ж.).

Другие считают, что прикладная, инновационная деятельность способствует развитию самих теоретических исследований.

«В институте фундаментальные и прикладные исследования не разделяются “по сортам’’. Они рассматриваются как единых комплекс, в котором одно без другого существовать не может» (д.н., зав. лаб., 70 л., м.).

«В принципе, сотрудники нашей лаборатории заинтересованы в таких работах. Дело в том, что они не мешают нашей основной деятельности, так как являются её следствием и иногда сами служат основой для дальнейших исследований» (н.с., к.б.н., 42 г., м.).

Третьи считают, что сам факт использования результатов теоретических исследований в практическом применении, причем не где-нибудь, а в своем институте, является большой моральной поддержкой для исследователя теоретика и содействует его поискам.

«Мне было бы интересно, чтобы мои разработки нашли применение в прикладной сфере. Мне было бы приятно, и я бы с интересом наблюдала за тем, что получается. Но по моим наблюдениям, есть физики теоретики, которые совершенно равнодушны к тому, что может получиться из их разработок при применении их в практической плоскости» (с.н.с., к. ф-м.н., 37 л., ж.).

Кстати, несколько слов о совмещении фундаментальной исследовательской и инновационной деятельности за рубежом. Респонденты исследования, которые работали за рубежом, отмечали в своих интервью исключительную практичность зарубежных ученых в использовании результатов своих теоретических исследований. И, в частности, их особый прагматизм по отношению к результатам фундаментальных исследований. Потому что для них инновация — это безусловная ценность.

«На Западе ученые постоянно думают о возможных прикладных выходах из своих фундаментальных разработок. Это приносит им дополнительные деньги для поведения тех же фундаментальных исследований. Нужен только штат специальных менеджеров, которые бы продвигали эти разработки, чтобы ученые не отвлекались от своей основной работы» (в.н.с., д. ф‑м.н., 64 г., м.).

«Я работал в Голландии и там любые данные, полученные в теоретических исследованиях, обсуждаются на предмет, как и где их можно применить. У них этот вопрос ставится всегда. Меня это тогда очень поразило, потому что у нас это было просто не принято, ставить такие вопросы по отношению к данным, полученным в фундаментальном исследовании. Если бы у наших учёных можно было бы «повернуть» их научное сознание, чтобы каждый думал о том, как применить полученные знания, то тогда они сами бы определяли направления прикладных исследований» (с.н.с., к. ф‑м.н., 38 л.).

В используемой типологии вся эта группа, поддерживающая решение о развитии инновационной деятельности в академических институтах, названа «конформной», а те, кто в нее отнесен, — «конформисты». К этой группе относится более сорока процентов респондентов исследования.

Две формы девиации по Р. Мертону, которые он назвал инновации и ретритизм, выделить не удалось. Первая из них, «инновация», предполагает тип поведения, который предусматривает определенное «творчество», поиск других, более устраивающих актора средств достижения цели. Вторая форма относится к случаю, когда актор деятельности не признает ни ценности-цели, ни норм-средств. Но его отличие от группы «мятежников» заключается в том, что он об этом предпочитает молчать. Возможно, что именно поэтому исследователям не удалось этих респондентов «вычислить». Полученное в итоге распределение мнений ученых, с которыми проводилось интервью, может быть представлено следующим образом (в процентах):

Итогом анализа отношения к новой ориентации академической науки является вывод о том, что значительная часть ученых готова сегодня признать инновационную деятельность в качестве важнейшей ценности в деятельности их институтов. И можно рассчитывать, что эти сотрудники будут активно способствовать развитию инновационного направления работы в своей деятельности. Но наряду с этим нельзя не согласиться и с тем, что единства между научными сотрудниками академических институтов по этому вопросу нет. Мнения по поводу признания инновационной деятельности в качестве важнейшего направления работы академических институтов, в настоящее время существенно не совпадают. Это не может не сказываться как на формировании в институтах благоприятной культуры инновационной деятельности, так и на самой инновационной деятельности. И заслуживает к себе особого внимания.

Н. З. Волчек

Процесс модернизации социокультурных ценностей в условиях исторической динамики и его особенности в современном российском обществе^[7]

Актуальность поставленной проблемы определяется специфическим характером начавшегося с конца 60-х в индустриально развитых странах нового этапа в их историческом развитии, который связан с их вступлением в информационное общество. Происходящие в связи с этим изменения, во-первых, охватывают все сферы его жизнедеятельности, во-вторых, носят принципиальный характер. Это свидетельствует о том, что эти страны перешли к новой стадии цивилизационного развития. В философской интерпретации такой тип развития выражает термин «историческая динамика», которая «…может быть описана как переплетение социальной, политической и технологической динамики»^[8]. Цивилизационная трактовка современного исторического перехода, осуществляемого в индустриально развитых странах, позволяет обосновать, и актуальность самой постановки рассматриваемой проблемы и необходимость анализа основных причин, которые определяют своевременность ее исследования. Известно, что в обществоведческой науке сохраняется недооценка влияния социокультурных ценностей, присущих социуму, на процессы его исторической динамики. Кроме того, теоретическое осмысление таких принципиально значимых аспектов исследуемой проблемы, как трактовка роли социокультурного блока в развитии общества, механизма взаимодействия процессов его модернизации с модернизацией других сфер жизнедеятельности общества, причин устойчивости традиционных социокультурных установок общества далеко от завершения. Применительно к современному российскому обществу ее исследование имеет особое не только научное, но и практическое значение. Прежде всего потому, что длительное время проблема модернизации социокультурных ценностей рассматривалась российскими политиками и обществоведами, как периферийная, решение которой автоматически детерминировано переходом от административно — командной к рыночной системе хозяйствования. Кстати, и сегодня эта точка зрения все еще имеет сторонников среди российских обществоведов и политиков. В российском обществоведении так же ведутся и острые дискуссии и относительно характера модернизации социокультурных ценностей, и о ее реальной возможности в российском обществе.

Важнейшая причина дискуссионности проблемы модернизации социокультурных ценностей в условиях исторического перехода — методологические изъяны ее анализа, в частности, преобладание узкодисциплинарного подхода к исследованию информационного общества вообще и, в частности — к рассматриваемой проблеме. Если исходить из определения исторической динамики, как комплексного исторического феномена, то, очевидно, что его теоретическое осмысление на уровне всего общества и его конкретных сфер жизнедеятельности более перспективно на междисциплинарной обществоведческой основе. В методологическом плане междисциплинарному анализу в обществоведении препятствуют в первую очередь различия в поведенческих моделях конкретных общественных дисциплин. Если учесть, что поведенческая модель характеризует научно-исследовательскую программу общественной науки, жесткое ядро которой определяет самостоятельный статус каждой общественной дисциплины, то, сложности междисциплинарного анализа становятся очевидными. Естественно, что представители конкретных общественных наук стремятся либо сохранить самостоятельный статус своей науки в рамках обществоведения, либо утвердить идею об универсальности ее поведенческой модели. Но вопрос о том, какая поведенческая модель может реально претендовать на универсальность, пока остается открытым. Не вдаваясь в историю этого спора^[9], отметим, что в 60-е гг. ХХ века сторонники новой экономической институциональной теории (НИЭТ) выдвинули концепцию экономического империализма, в которой модель модифицированного экономического человека (ограниченно рационального, склонного к оппортунистическому поведению) распространялась на все сферы жизнедеятельности общества. Идею об универсальности поведенческой модели экономического человека подхватили неоклассики, но при этом на эту роль выдвинули свой вариант этой модели экономического человека^[10]. Различие между этими двумя поведенческими моделями, выразилось, прежде всего, в оценке уровня рациональности экономического человека. Неоклассики исходили из абсолютной рациональности экономического человека, а сторонники НИЭТ наделяли его ограниченной рациональностью и склонностью к оппортунизму, доказывая на этом основании необходимость поведенческой институционализации на основе системы правовых институтов. С 70-х гг. ХХ столетия и социологи^[11], и особенно институционалисты, работающие сегодня в вебленовской традиции, перешли в наступление против поведенческой модели экономического человека, доказывая ее научную несостоятельность, и, тем более, необоснованность притязаний на статус универсального методологического принципа анализа в обществоведении^[12]. В последнее время интерес к этому вопросу наблюдается и у российских обществоведов, занимающимися проблемами модернизации российского общества. Сошлемся в этой связи на обсуждение, проходившее в ГУВЭШ в рамках научного семинара, руководимого профессором Е. Ясиным, на котором обсуждался вопрос, «какой модели человека принадлежит будущее — экономической или социологической?»^[13] В рамках статьи нет необходимости воспроизводить ее содержание, важно отметить, что он обсуждался в полемической форме, но участники дискуссии не пришли к единому мнению. Думаю, что консенсус по рассматриваемому вопросу может быть достигнут, если, во-первых, осознана и природа исследуемого феномена, и необходимость его анализа на междисциплинарной основе, во-вторых, определены основополагающие требования, предъявляемые к поведенческой модели, претендующую на методологическую универсальность. Такая модель, по моему мнению, в первую очередь, должна:

— Основываться на современной философской трактовке научного метода исследования.

— Соответствовать современному научному осмыслению природы человека и механизма формирования его поведенческих мотиваций.

— Максимально расширять объяснительный потенциал теории.

— Исходить из эволюционного характера самой природы человека, его поведенческих стимулов и интересов.

— Обладать допустимым уровнем «дружественности» по отношению к другим поведенческим моделям.

Учитывая, что неоклассики до сих пор агрессивно отстаивают идею об универсальности своей поведенческой модели, целесообразно, прежде всего, протестировать ее с точки зрения соответствия этим требованиям. Такое тестирование позволяет сделать вывод о безосновательности их претензий. Во-первых, неоклассическая поведенческая модель, как методологический принцип анализа, основана на классической парадигме и, соответственно, воспроизводит характерные черты классического научного метода^[14]. Об этом свидетельствует типичное для неоклассиков крайнее упрощение связей и зависимостей, присущих исследуемому феномену (обществу), отождествление принципов его развития на микро и макроуровнях, и их обязательная математическая интерпретация. Но в настоящее время все большее число философов и представителей других общественных наук отказываются от ньютоновской научной парадигмы, в том числе и от присущего ей так называемого «научного метода». По их мнению, неприемлемость этой парадигмы связана с тем, что она «…покоится, по существу, на предпосылках созерцательного материализма и эмпиризма, поскольку исходит из необходимости «снять» эффекты присутствия и активной деятельности субъекта, считая их препятствием к объективно истинному знанию»^[15], и вследствие этого, как подчеркивает известный философ науки А. Койра, влечет за собой полный отрыв науки от реального мира^[16].

Во-вторых, с точки зрения современного научного осмысления природы человека, его поведенческих мотиваций, в принципе нельзя согласиться с их неоклассической трактовкой, основанной на бентамовской философии утилитаризма (к тому же в крайне упрошенном ее варианте). Если также принять во внимание достигнутый к настоящему времени уровень развития социальной психологии и когнитивистики, то научная неправомерность неоклассического экономического человека, который ориентируется в своей деятельности исключительно на достижение экономического интереса и обладает абсолютной рациональностью, становится очевидной.

В-третьих, неоклассическая поведенческая модель в высшей степени бескомпромиссна по отношению к другим поведенческим моделям. В обобщенной форме оно выражается в различии тех допущений, которые присущи ей и всем остальным поведенческим моделям. Неоклассики в отличие от сторонников других поведенческих моделей считают, что «институты не имеют значения», и абстрагируются от них в своей поведенческой модели. Такое абстрагирование недопустимо, т. к. основано и на крайне упрощенном представлении о рынке, его информационных возможностях о механизме эволюции рыночной системы и формировании целеполаганий человека и его поведенческих мотиваций^[17].

В-четвертых, практика показала, что прогнозные возможности неоклассики крайне ограничены. Крупнейший современный экономист М. Блауг, скрупулезно исследуя методологию неоклассической науки, пришел к выводу, «…что очевидно способность экономистов предсказывать фактическое развитие событий серьезно ограничено, и, следовательно, основание для скептицизма в отношении основного течения экономической мысли достаточно убедительно»^[18]. Симптоматично, что и другие авторитетные представители экономической науки (Леонтьев, Браун, Уорсвик) критически оценивают возможность использования неоклассической поведенческой модели в качестве методологического принципа экономического анализа, в частности, и по этой причине. Правомерность приводимой М. Блаугом аргументации для доказательства методологической несостоятельности неоклассики очевидна. В 50-е годы ХХ века американский экономист М. Фридмен, отвечая на критику оппонентов неоклассической поведенческой модели, подчеркнул, что ее методологическая адекватность определяется способностью неоклассики давать правильные экономические прогнозы^[19]. Этот аргумент в защиту своей поведенческой модели неоклассики используют и сегодня. Таким образом, «тестирование» неоклассической поведенческой модели на основе современной философской трактовки «научного метода», научных достижений в области социальной психологии, и теории познания, и даже — критерия, который сами неоклассики используют для доказательства ее методологической правомерности, позволяет сделать вывод о ее научной и методологической ущербности, непригодности для экономического анализа. Это означает и невозможность ее использования в качестве методологического принципа, междисциплинарного исследования. Во многом по этим же причинам притязания сторонников НИЭТ на методологическую универсальность своей поведенческой модели неосновательны. Представляя модифицированный вариант неоклассической модели экономического человека, она во многом сохраняет ее изъяны. Из двух других рассматриваемых здесь поведенческих моделей, для целей нашего исследования предпочтительнее ценностно-рациональная поведенческая модель, используемая современными последователями Т. Веблена. Она, во многом сходна с моделью социологического человека, но, во-первых, аргументация, приводимая в защиту ее правомерности и методологической универсальности носит более системный характер, чем у социологов, отстаивающих методологический универсализм поведенческой модели социологического человека. Ее сторонники, в отличие от социологов, достаточно обоснованно доказывают как научную и методологическую уязвимость неклассического экономического человека, так и адекватность предлагаемой ими поведенческой модели для междисциплинарного анализа общества как целостного феномена. Дж. Ходжсон, который, пожалуй, в наиболее системной форме дал и содержательную характеристику институциональной ценностно-рациональной поведенческой модели, и аргументацию в защиту ее научной и методологической правомерности, совершенно справедливо подчеркнул, что его исследование «…опирается на многообразные теоретические традиции других наук, а именно социологии, политологии, антропологии, психологии и философии»^[20]. Во-вторых, для этой поведенческой модели характерен более высокий уровень, чем для социологической модели, «дружественности» по отношению к другим поведенческим моделям, а институциональные основания человеческой деятельности у современной «вебленовской» поведенческой модели шире, чем это принято в социологической науке. С одной стороны, эта модель, не абсолютизирует связи поведенческих мотиваций человека с его экономическим интересом, но признает и его влияние на их характер. С другой, она не только признает значение институтов, но и расширяет их содержательную характеристику, подчеркивая, что имеют значение не только правовые, но и неформальные институты, которые не всегда имеют функциональный (рациональный) характер. Таким образом, имеются весомые основания считать, что «вебленовская» поведенческая модель в современной интерпретации в принципе соответствует и предмету нашего анализа, и тем требованиям, которые позволяют ее использовать в качестве методологического принципа междисциплинарного анализа цивилизационного перехода. Исследование процесса исторической динамики на основе этой модели, позволяет «легализовать» необходимость самой постановки проблемы модернизации социокультурных ценностей, решения которой либо крайне упрощается, либо явно или неявно и сегодня игнорируется, или (особенно экономистами). Об этом до определенной степени свидетельствует, в частности, сохраняющиеся пристрастие исследователей информационного общества к технологическому и экономическому анализу его характеристик, условий и путей его развития. Системная критика такого технико-экономического исследования информационного общества невозможна без конкретизации роли социокультурных ценностей в исторической динамике. В связи с этим ее понимание, прежде всего, требует уточнения самого понятие социокультурные ценности. Социокультурные ценности — это духовные (утилитарные — политические и экономические и высшие — мировоззренческие, этические, эстетические) ценности, которые, закрепляясь в традициях, стереотипах мышления, устойчивых привычках, присущих данному социуму, играют роль институтов — неформальных (неписанных) поведенческих правил, характеризующих его ментальность. Если исходить из ценностного определения культуры и ее связи с общезначимым идеалом^[21], то, очевидно, что институционализированные социокультурные ценности, в конечном итоге выражают смыслы, отражающие требования этого идеала. Институционализированные социокультурные ценности включены в институциональную систему, составляющими которой выступают также институции(организации), система институтов, закрепленных в правовых (писанных) нормах общества и различные механизмы принуждения к исполнению, как этих формальных, так и неформальных институтов. При существующих междисциплинарных походах к анализу роли институциональной системы в развитии общества, можно констатировать, что представители различных общественных дисциплин считают, что она выступает фундаментом общественного развития и поэтому играет ключевую роль в этом процессе^[22]. Эта ключевая роль институциональной системы связана с ее структурообразующей функцией. В содержательном плане она выражается в том, что с помощью институциональной системы осуществляется структуризация социальных отношений, как внутри самих институций(организаций), так во внешней по отношению к ним социальной среде. Их институциональная структуризация происходит различными способами. Во-первых, через ее информационный и координирующий потенциал: существующая система поведенческих норм снижает уровень неопределенности и увеличивает возможности координации действий между акторами. Во-вторых, посредством влияния институтов на характер их поведенческих мотиваций. В-третьих, путем запуска механизмов принуждения, которые сдерживают или блокируют тенденцию к отклонению от институционализированных поведенческих норм. Очевидно, что процесс исторической динамики, всегда связанный с появлением качественно иной социальной среды, в принципе невозможен без обновления институциональной системы, хотя его масштабы темпы и характер определяются конкретными особенностями (историческими, географическими, культурными и др.), в котором он протекает. Специфическая роль ментальности общества в структурировании социальных отношений в условиях исторической динамики определяется ее связью с идеологией (идеалами) общества. Эта связь обуславливает:

— Особое место, которое занимают институционализированные социокультурные ценности в институциональной системе. Принятие обществом новой системы правовых норм, их укорененность в обществе в большой степени зависит от уровня их сопряженности с присущими ему традициями, привычками, стереотипами мышления. Ни самые жесткие санкции, направленные против нарушителей закона, ни введение различных мер, стимулирующих их исполнение, не могут сделать общество законопослушным, если вводимая система правовых норм не стыкуется с идеологией общества. Разумеется, взаимодействие формальных и неформальных норм не носит одностороннего характера. Но в этом взаимодействии влияние ментальности преобладает. Общество последовательно следует вводимым правовым нормам только в том случае, если они соответствуют духу господствующей в нем идеологии. Учитывая так же постоянное взаимодействие между институтами, институциями и идеалами общества, правомерно сделать вывод о том, что ментальность общества оказывает решающее влияние на качественную целостность и однородность институциональной системы и в этом своем значении определяет уровень эффективности ее влияния на процессы исторической динамики.

— Двойственное, противоречивое влияние на ход исторической динамики. Восприятие обществом инноваций в большой мере зависит от его ментальности. Ее культурно — идеологические основания обуславливает ее относительную устойчивость, консервативность, иррациональность. По этой причине, даже, если прагматический потенциала идеала (идеалов) исчерпан, свойственная данному социуму ментальность не исчезает мгновенно, и в этих условиях определенные слои общества длительное время придерживаются привычных им неформальных поведенческих норм и в новой социально-экономической и политической ситуации. В силу своей инерционности ментальность может осложнять процесс исторической динамики, задерживать или даже прерывать его. Этот феномен зависимости траектории исторического развития от прошлого (эффект WERTY) был открыт Вебленом, а в дальнейшем обоснован его последователями^[23] и подтвердился историческим опытом.

Обратимся к анализу изменения социокультурных ценностей в России. Как известно, осознание необходимости «подправить» коммунистическую идеологию у правящей партийной и управленческой номенклатуры высшего звена явственно проявилась во второй половине 50-х гг. прошлого столетия. Не вдаваясь в причины этого «озарения», отмечу, что оно было связано не только с борьбой за власть в высших эшелонах власти, но и с пониманием того, что в определенной степени эта идеология, точнее превратилась в тормоз социально — экономического развития советского общества. Не отказываясь в принципе от коммунистического идеала, правящая верхушка выступила с критикой сталинизма и провозгласила переход к ленинским принципам управления. На практике это означало, не отказ от коммунистической идеологии, а некоторую либерализацию политического режима по сравнению со сталинским периодом, определенную легализацию материального интереса в экономическом развитии, ослабление конфронтации с Западом. Однако, уже к концу 1960-х гг. идеологические послабления пошли на убыль. В то же время в российском обществе четко обозначилась тенденция к упадку доверия к официальному коммунистическому идеалу и, соответственно, к присущим ему социокультурным ценностям. Стихийно в «верхах» и в «низах» шел процесс разложения социокультурных норм коммунистической идеологии. Попирание правовых норм, рост коррумпированности чиновников, взятокодательство, развитие теневой экономики, нарушение трудовой этики, разворовывание государственной собственности и т. д. — все эти явления в той или иной степени становились неформальными нормами поведения значительной части советского общества. Одновременно росло идеологическое инакомыслие и в другой форме. У относительно узкого социального слоя оно выразилось в открытом и целостном неприятии коммунистической идеологии. К началу 80-х гг. размывание основ официальной идеологии дошло до такой степени, что всякая возможность дальнейшей модернизации страны была исчерпана: набирающие силы «новые» неформальные институты стали мощным тормозом для завершения в России перехода от аграрного, доиндустриального к модернизированному индустриальному обществу насильственными методам. Более образованная часть советского номенклатурно-технического социального слоя, хорошо знакомая с реалиями и достижениями Запада, осознала и бесперспективность развития в условиях административно — командной системы хозяйствования, и необходимость формирования рыночных отношений. На начальных этапах перестройки инициатива в развитии этого процесса принадлежала либерально настроенным слоям, стремившихся к быстрому демонтажу тоталитарного строя и к переходу к рынку в кратчайшие сроки. Определенная общность интересов либерально-демократических и либерально-номенклатурных слоев (борьба за власть с коммунистами и приверженность к рыночной ориентация) обусловила их союз на начальных этапах перестройки. Такая общность в эти годы предопределила их временную идеологическую совместимость. Она проявилась, с одной стороны, в отказе от традиционной для советского периода официальной коммунистической идеологии, с другой — в высокой оценке рыночных ценностей, в понимании того, что их усвоение российским обществом необходимо для преодоления системного кризиса и усиливающегося цивилизационного отставания России от высокоразвитых стран, уже вошедших в информационное общество. Несмотря на относительно краткую историю постсоветского развития, в ее рамках можно с допустимой условностью выделить два периода, различающихся как подходами «верхов» к решению проблемы модернизации социкультурных ценностей россиян, так и характером их реальных изменений.

Первый период приходится на 90-е гг. ХХ века — начало текущего столетия. К основным особенностям сдвигов в ментальности российского общества в этот период можно отнести:

— Во-первых, преобладание стихийного приобщения россиян к рыночным ценностям. Известно, что именно в эти годы (особенно в первое перестроечное десятилетие) политике целенаправленной модернизации социокультурных ценностей, свойственных советским людям, не придавалось большего значения. «Верхи»(и либеральные демократы, и номенклатура, довольно быстро вытеснившая их из властных структур) сосредоточились на идейной борьбе с влиянием коммунистов, считая, что рынок самостоятельно, стихийно сформирует новую ментальность россиян в нужном направлении.

— Во-вторых, растущая социокультурная дифференциация российского общества и специфический характер формирующейся рыночной ментальности россиян. С одной стороны, сохранялась тенденция к консервации социокультурных ценностей официально признанных в советском обществе. С другой, постепенный отход от них сопровождался тенденцией к формированию такой рыночной ментальности, которая в содержательном плане противоречила ценностями современного рынка западного типа. Речь идет о легализации и распространении наиболее одиозных поведенческих норм позднесоветского времени, с одной стороны, с другой, о формировании своеобразного понимания таких рыночных ценностей как свобода личности, индивидуализм. У большинства россиян, принявших рынок, они трактовались как вседозволенность, абсолютное обособление личности от общества, полное неприятие поведенческой солидарности, сосредоточенность исключительно на собственных интересах, возможность самоутверждения любой ценой и т. д. Согласно социологическим опросам к началу нынешнего столетия не более 20 % российских респондентов по своим ценностным ориентациям приблизились к идеалам запанной культуры (см. данные таблицы 1).

— В-третьих, еще одна важная особенность, характеризующая процесс изменения социальнокультурных ценностей россиян в рассматриваемый период — его непоследовательность и противоречивость. Об этом свидетельствуют данные о меняющемся отношении россиян к западной культуре. Примерно до 1993–1994 гг. в российском обществе все еще сохранялся демократический потенциал и приверженность к ее ценностям. Во второй половине 90-х гг. и в «верхах, и в «низах», она заметно снижается, а к началу текущего столетия явно обозначается тенденция к их неприятию. Показательно, что доля тех россиян, кто отрицательно оценивал влияние западной культуры на складывающуюся ситуацию в России, повысилась с 48 % в 1996 году до 63 % в 2003 году (к общему числу респондентов)^[24]. Одновременно усиливается эволюционный ценностный разрыв в развитии социокультурных ценностей в российском обществе. Он выразился в концентрации интересов россиян в первую очередь на утилитарных духовных ценностях в первую очередь экономического характера. Доля тех, кого волновали демократические ценности, оставалась низкой и в начале текущего столетия явно снизилась. Показательно, что доля тех респондентов, которые считали, что россияне, прежде всего недовольны материальным достатком, в 1989–1994 гг. составила 54 %, принявших участие в опросе, а в 2003 году она повысилась до 83 %. Доля тех респондентов, кто полагал, что их не волнуют политические права, в этот же период колебалась в пределах 2–12 % и в 2003 году не превысила 8 %^[25].

Второй период в развитии социокултьтурных ценностей в постсоветский период начинается примерно в 2004–2005 гг. и продолжается в настоящее время. Несмотря на его незавершенность, можно говорить о том, что этот процесс в современной России приобретает некоторые новые черты.

— Во-первых, он окончательно утратил присущий ему в предшествующие годы стихийный характер. Несмотря на то, что поиски национальной идеи не увенчались видимым успехом, тем не менее, властные структуры обозначили основы предлагаемой идеологии. Идеи об особом пути развития России, о чуждости западных ценностей российскому обществу, сторонниками которых выступают современные антизападники, легли в основу идеологии суверенной демократии, которая сверху целенаправленно стала внедряться в сознание общества. Стоит обратить внимание на то, что в текущем пятилетии по социологическим опросам более около 80 % респондентов не отрицают, что России нужна демократия. Но при этом большинство ее сторонников (в 2008 г. — более 50 %) считают, что она должна быть не западного типа, а основываться на российских традициях и специфике^[26].

— Во-вторых, несмотря на то, что дифференциация социокультурных ценностей в России все еще сохраняется, явственно проявляется тенденция к их интеграции. Она выражается не только(как в предшествующий период) в выдвижении на первый план большинством обществом утилитарных личных духовных ценностей, которые имеют по преимуществу экономический характер. Тенденция к заметному росту доли в России сторонников демократии сопровождается сближением взглядов относительно основных характеристик демократического устройства общества приверженцев демократии советского типа и тех, кто нынешнюю политическую систему рассматривает, как демократию наиболее подходящую для России. Доказательство тому — рост среди них сторонников авторитарной власти. В 2008 году 43 % (против 33 % в1996 году) респондентов считали, что российскому народу всегда нужна «твердая рука». Еще 29 % участников опроса полагали, что в настоящее время вся полнота власти должна быть сосредоточена в одних руках^[27]. Показательно, что, несмотря на то, что влияние коммунистов на общественное мнение снизилось, почти половина респондентов считают, что необходимо укреплять роль государства в экономике^[28]. Явное сближение взглядов сторонников двух типов «демократий», проявилась в явном одобрении принципа патернализма во взаимоотношениях общества и государства. К концу текущего десятилетия 81 % респондентов, считали, что большинство россиян не может прожить без его помощи^[29]. Если учесть, что «советскую демократию» и «демократию» сегодняшней России, положительно оценивают более трех четвертей респондентов, то очевидна правомерность вывода о том, что сегодня в стране идет процесс социокультурной интеграции российского общества, основой которой выступает идеал «суверенной демократии».

— В-третьих, возрастающая интегрирующая роль идеала «суверенной демократии», предопределила не просто консервацию тех социокультурных ценностей позднесоветского развития страны, которые свидетельствовали о разложении коммунистической идеологии уже в те годы. В настоящее время они приобрели системный характер. Коррупция, социальное безразличие, социальный цинизм сегодня в значительной степени структурируют социальные отношения в российском обществе.

Чтобы определить в каком направлении должны изменяться социокультурные ценности российского общества, перед которым стоит задача спрессовать во времени завершение индустриализации и реализовать принятую в 2008 году стратегию перехода к информационному обществу, целесообразно выяснить степень их соответствия требованиям, которые оно предъявляет, в частности, к человеческому и социальному капиталу. Очевидно, что таким капиталом сегодня обладают страны, уже вошедшие в информационное общество. Отметим, что его принципиально значимые характеристики не зависят от географического положения страны и своеобразия ее национальной культуры. Поэтому анализ соответствия социокультурных ценностей россиян человеческому и социальному капиталу, необходимого для решения этой задачи, основан на сравнении их с социокультурными установками обществ развитых западных стран (таблица 1). Приведенные данные основаны на расчетах российских социологов В. Магуна и М. Руднева^[30]. В контексте статьи нет необходимости подробно останавливаться на используемой ими методологии. Важно отметить, что они основаны на данных и методологии европейского социального исследования (ESS) — Международного сравнительного проекта, осуществляемого в 25 странах, к которому недавно присоединилась Россия. Опросы россиян проводились в конце 2006 — начале 2007 гг. Использовав ценностную классификацию Шварца, авторы на основе факторного анализа предложенных им 21 одной ценности, они выделили два интегральных ценностных фактора, которые по-своему содержанию совпадают с ценностными осями Шварца (их характеристика дана в сносках к таблице 1). Включенные в них ценности имеют первостепенное значение для формирования человеческого и социального капитала, соответствующего требованиям информационного общества. Данные, приведенные в таблице, свидетельствуют о принципиальном различии между ценностными установками российского западного общества. Ценностные установки у 80 % российских респондентов включены во второй и четвертый кластеры, в то время, как доля их западных респондентов, хотя и колеблется в определенных пределах, но значительно ниже, чем в России: во втором кластере — в 1,5–2, а в четвертом — в 1,5–3,5 раза. Конкретизация ценностей, включенных в первый кластер, показывает, что 48 % россиян занимают на ценностной оси «Открытость» (самостоятельность в принятии решений, стремление к свободе, творчеству, новизне, риску) — «Сохранение» (стремление к безопасному окружению, к сильному государству, способному к защите человека, высокая зависимость поведения от мнения окружающих, от привычных правил, от традиций) так называемое срединное положение. По ценностной оси «Самоутверждение» (стремление к демонстрации своих способностей, к их признанию, к уважению и авторитаризму, очень высокая значимость успешности, власти, богатства), для этой части российских респондентов представляет крайне высокую ценность. Треть российских респондентов, включена в четвертый кластер. По своим ценностным установкам они отличаются не только от западных респондентов, но от россиян, включенных во второй кластер: для них характерно крайне высокая значимость ценностной оси «Сохранение» и средне высокая важность ценностей оси «Самоутверждения». В первом и третьем кластерах, где преобладают социокультурные установки, ценностной осей «Открытости» (I кластер) «Выхода за пределы «Я» (кластер III) суммарная доля российских респондентов равна 20 %. Напротив, доля западных респондентов в них на несколько порядков выше: она колеблется от 50 до 70 %, участвующих в опросе.

Таким образом, можно констатировать, что на сегодняшний день в России тенденция к формированию социокультурных ценностей, соответствующих тем требованиям, предъявляемых к человеческому социальному капиталу индустриальной модернизации и, тем более — переходу к информационному обществу (ценности осей «Открытость» и «Выхода за пределы своего «Я») проявляется значительно слабее, чем в развитых европейских странах. Об этом свидетельствует не только узость прослойки, для которой в той или иной степени характерны поведенческие мотивации и стимулы, необходимые для структурной модернизации общества. Более того, медленность этого процесса не самое важное с точки зрения формирования человеческого и социального капитала необходимого модернизации российского общества. Важнее, что несомненный отход почти 50 % российских респондентов от традиционных для советского общества поведенческих стереотипов (стремление к государственному патернализму, жить по традиционным правилам, как все, безынициативность т. п.) сопровождается формированием морали, препятствующей развитию человеческого капитала западного типа. Как показывают данные, та часть российского общества, которая частично отходит от традиционных для советской России социокультурных установок, крайне индивидуалистична, игнорирует необходимость солидарности, ее стремление к богатству, власти, авторитаризму не подкреплены стремлением к альтруизму, самопожертвованию, дружелюбием, свойственных поведенческим нормам информационного общества. Вывод о неадекватности поведенческих мотиваций россиян.

Таблица 1

Распределение населения России и некоторых индустриально развитых стран по кластерам, построенных на основе классификации респондентов в соответствии с их социкультурными установками (в % от числа опрошенных)

Источник: 22 (выборочные данные).

1. Включены: ценности, выражающие приверженность к самостоятельности при принятии решений, к творчеству, риску, стремление к свободе, независимости от других, к занятиям, приносящим удовольствия.

2. Включены: альтруизм по отношению к окружающим, сильное чувство дружбы и стремление к самопожертвованию.

3. Включены: социокультурные ценности, отражающие стремление к безопасности, к патернализму со стороны государства, к соблюдению традиций, жить по правилам, не привлекать к себе внимание.

4. Включены ценности, выражающие стремление к богатству, власти, успеху, признанию его достижений другими требованиям, предъявляемым к человеческому капиталу информационного общества подтверждается и социологическими опросами, проведенными Левада-Центром в 2008 году.

Для современного информационного общества формирование человеческого капитала основано на стремлении получить не только хорошее образование, но и постоянно обновлять свои знания, и самостоятельно принимать решения, не бояться риска, смены работы и профессии. Если в Германии 63, 48, 63 % респондентов особенно важным для себя считали (соответственно) быть независимом в принятии решений и в своем выборе, иметь возможность постоянно учиться, получать хорошее и разностороннее образование, то доля российских респондентов, придерживающихся этих же ценностей колебалась в пределах 24–28 %^[31]. Как показывают социологические опросы, россияне не склонны и к риску. Во всяком случае, больше половины респондентов сегодня предпочитают иметь небольшой, но твердый заработок и уверенность в завтрашнем дне и не более 10 % не испытывают желания быть самостоятельным предпринимателем и вести дело на свой страх и риск^[32]. В 2008 году только 22 % российских респондентов полагали, что они защищены от возможного произвола властей (милиции, налоговых органов и прочих государственных структур) и, соответственно, более двух третей считали себя не застрахованным от него). Симптоматично, что в 2008 году решение своих проблем только 5 % российских респондентов связывали с активным участием в общественной деятельности и 7 % — с участием в различных протестных акциях^[33]; в политологии^[34]. Несмотря на то, что концепция линейного детерминизма пока еще не утратила своего авторитета, сегодня в научном мире определенно наметился отход от нее, в первую очередь — в социологии и философии. Неприятие концепции исторического детерминизма основывается, прежде всего, на системном изучении фактического исторического материала. Современный авторитет в социологической науке М. Кастельс, исследуя развитие информационного общества, пришел к выводу, что «сетевое (информационное) общество характеризуется одновременной (курсив наш) трансформацией экономики, труда, занятости, культуры, политики, государственных институтов и в конечном итоге пространства и времени… Генезис сетевого общества в значительной степени обусловлен ходом истории, а именно тем обстоятельством, что в начале 1970-х гг. в мире параллельно протекали три независимых друг от друга процесса: информационно-технологическая революция, культурные и социальные движения 60–70-х годов, кризис, приведший к переструктурированию (перестройки) двух существующих в то время систем — капитализма и этатизма»^[35]. Теория синергетического историзма изучает закономерности социальной самоорганизации общества, которая в общем случае рассматривается как взаимоотношение (и взаимодействие) хаоса и порядка. Неприемлемость линейного детерминизма определяется тем, что она игнорирует необходимость самоорганизации в каждой сфере жизнедеятельности общества. Утверждая, что процесс исторического развития основан на самоорганизации и в экономической, и в политической и в культурной сферах, авторы рассматриваемой теории не абсолютизируют самостоятельность этих процессов. Они подчеркивают, что существует тесное взаимодействие (в форме конкуренции и кооперирования) между экономической, политической и культурной самоорганизациями, в результате которого происходит своеобразное «перемешивание» экономических, политических и социокультурных структур, посредством объединения институций различного типа. Закрепление этого взаимодействия может происходить в результате образования сетевых структур, которые охватывают прежние независимые институции сплошной «паутиной». Отрицая линейный детерминизм, авторы теории синергетического историзма, вводят понятие селективный детерминизм, с помощью которого объясняют, в силу каких причин каждая сфера детерминирует характер развития других сфер. В процессе самоорганизации в каждой сфере возникает варианты объективно обусловленных сценариев развития (бифуркаций). За каждым сценарием стоят конкретные социальные силы. Основой выбора сценария (точки бифуркации) в каждой из них выступает критерий ее устойчивости по отношению к внешней среде, роль которой играют другие сферы. Следовательно, концепция селективного детерминизма, с одной стороны, предполагает, что процесс исторического развития основан на самоорганизации и в экономической, и в политической, и в социокультурной сферах жизнедеятельности общества. С другой стороны, эта концепция, рассматривая их в качестве внешней среды по отношению друг к другу, исходит из того, что выбор точки бифуркации в каждой из них определяется ее устойчивостью по отношению к другим сферам. Если, например, в политической сфере в результате определенного соотношения социальных сил, потенциально существует три варианта политического развития, то при прочих равных условиях, характер процессов самоорганизации в социокультурной сфере, обуславливают появление нового критерия устойчивости в политической сфере. На его основе и происходит селекция сценариев политического развития и, соответственно, определяется точка бифуркации и социальный идеал. Таким образом, концепция селективного детерминизма на теоретическом уровне глубже, чем концепция линейного детерминизма, раскрывает механизм исторической динамики. Применительно к анализу конкретного вопроса о роли социокультурных ценностей в этом процессе, эта концепция позволяет отказаться от идеи линейной культурной детерминированности этого процесса и ответить на вопрос, который нередко задается в работах российских исследователей: «Почему Россией была выбрана такая точка бифуркации, которая в исторической перспективе непродуктивна. Очевидно, такой политический выбор можно объяснить сложившейся к началу нынешнего столетия сложившимся реальным соотношением социальных сил, которые могли укрепиться только за счет опоры на преобладающие в обществе социокультурные установки. А затем (после 2003 года) властные структуры для упрочения своего положения приняли курс на целенаправленне формирование новой идеологии общества, используя для реализации этой цели СМИ и благоприятную экономическую конъюнктуру для ее закрепления в общественном сознании. Можно предположить, что в условиях экономического кризиса возможности экономической поддержки обществом этой идеологии будут снижаться. Однако при отсутствии сильной либерально-демократической оппозиции и несомненного роста в обществе ксенофобии и националистических настроений есть определенные основания говорить о возможности усиления авториторизма, с сильным националистическим креном в рамках идеологии «суверенной демократии». Подчеркивая взаимозависимость процессов модернизации, происходящих в различных сферах общества, необходимо обратить внимание на концепцию, которую можно обозначить как концепцию культурно-исторического фатализма, сторонники которой отрицают, в частности, для России возможность изменения социкультурных ценностей в исторической перспективе. Такая позиция имеет давнюю традицию и отражает взгляды представителей различных научных дисциплин, а внутри их — и различных школ и направлений. В современной России сегодня она реанимировалась по многим причинам, в том числе в связи с отчетливо проявившейся в российском обществе во второй половине 90-х годов ХХ века тенденции к неприятию западной культуры и ее ценностного блока. Среди современных российских авторов концепцию культурно-исторического фатализма активно отстаивает экономист С. Г. Кирдина^[36]. Но, утверждая так, автор считает, что введение базовой матрицы — свидетельство отхода от культурологической концепции заданности вектора исторического развития неизменностью так называемого культурного кода общества. С этим трудно согласиться. Определение базовой матрицы, данное в работе, как органического единства базовых экономических, политических институтов и идеологии, которая в данном контексте связывается с социокультурными ценностями, доказывает, что автор исходит из неизменности их природы. Очевидно, что С. Кирдина, правда, в иной терминологической форме, практически выступает сторонником концепции культурно — исторического фатализма. Сошлюсь в связи с моей трактовкой взглядов Кирдиной, на мнение известного российского этнолога Э. Паина. Он, критикуя ее позицию, заметил, что «… выделение в работе С. Кирдиной двух базовых матриц на основе соотношения «Я» и «Мы», каждая из которых в соответствующих социентальных обществах закреплена навечно, со всей очевидностью показывает, что, по ее мнению, ментальность общества — величина неизменная. Далее, критикуя эту позицию, он подчеркивает: «…и доперестроечная история России, и современный этап ее развития, свидетельствуют о том, что концепция культурно-исторического фатализма противоречит реальности. Нет, очевидно, необходимости доказывать, что индустриализация повсеместно, в тои числе, и в России, наглядно показала универсальный характер демографического перехода, который не только сам по себе свидетельствует об изменении культурных традиций. Он вызвал и другие процессы (переход от патриархальной семьи к малой, от сельского населения преимущественно к городскому), которые означали радикальное изменение всей системы этических норм; при этом следует учесть, что речь идет лишь об одном из фрагментов модернизации^[37]. Ограничусь выделением тех тенденций в его исследовании, развитие которых представляется перспективным для более полного понимания природы этого механизма. Во-первых, явно усиливающаяся тенденция к ее междисциплинарному исследованию. В научном плане такой подход плодотворен, т. к. позволяет наиболее полно исследовать причины, механизмы их изменения и факторы, которые оказывают влияние на его характер и динамику. Междисциплинарный анализ механизма изменения социокультурных ценностей дает основание говорить, что в рамках отдельных научных дисциплин и конкретных теорий различны и уровень абстракции и конкретные аспекты его исследования. Авторы теории синергетического историзма исследуют принципы процессов самоорганизации в культурной сфере на высоком абстрактном уровне. Институционалисты, фокусируют внимание (в рамках теории кумулятивного процесса) на взаимовлиянии процессов реализации целей поставленных индивидом и изменением его ментальности, подчеркивая, что в процессе реализации цели меняется сам человек и его цели. Социологи и этнологи на первый план выдвигают конкретные формы и механизмы освоения и распространения в обществе новых социокультурных норм (адаптация к новым условиям развития, конкуренция, демонстрационный эффект и т. д.).

По нашему мнению, междисциплинарный подход к ее анализу позволяет наиболее полно исследовать не только механизмы, но причины, их изменения и факторы, которые оказывают влияние на его характер и динамику. Очевидно, для всесторонней характеристики механизма социокультурных ценностей необходимо попытаться в разумных границах синтезировать позиции по этому вопросу представителей конкретных наук. Во-вторых, с точки зрения системного подхода к пониманию проблемы механизма эволюции социокультурных ценностей, несомненно, имеет значение явно обозначившаяся тенденция к более глубокому анализу факторов, действие которых может влиять на динамику процессов изменения ментальности. Учитывая их многообразие и различную природу, целесообразно дать их классификацию на основе различий в их природе и происхождении. В первом приближении к ней, целесообразно разделить эти факторы на четыре группы. Действие первой группы таких факторов предопределено закреплением социокультурных ценностей, и на подсознательном уровне, в связи с чем в новых условиях, несмотря на их иррациональность, они могут длительное время воздействовать на поведенческие мотивации определенных групп данного социума (эффект WERTY). Вторая группа факторов, влияющих на динамику ментальности, определяется характером разрыва между исходным уровнем цивилизационного развития общества и последующей цивилизационной стадией исторической динамики. Чем значительнее качественные различия между ними, тем сложнее и медленнее происходит процессы перестройки ментальности. Третья группа факторов, которые оказывают влияние на характер и сроки изменения ментальности общества — избранная парадигма развития в период трансформационного перехода. В четвертую группу факторов правомерно включить существующую систему образования, уровень ее адекватности требованиям информационного общества не только на профессиональном уровне, но (что не менее важно) на гуманитарном. Разумеется, данная классификация несовершенна и неполна. Ее назначение — показать возможное многоразличие факторов, которые могут влиять на динамику ментальности общества, и обосновать таким образом необходимость поисков возможных способов влияния на динамику ее эволюции.

Е. А. Иванова

Показатели публикационной активности как особый вид показателей^[38]

В последнее время на первое место среди показателей, оценивающих научную работу, стали выдвигаться показатели, связанные с публикационной активностью. Особое место придается показателю цитируемости. Чем больше статей печатается в журналах, тем больше вклад в науку, чем больше цитируют автора, тем лучше. Определяется еще импакт-фактор журнала, который зависит от цитируемости опубликованных в нем статей. И чем выше этот импакт-фактор, тем значительней статьи, напечатанные в журнале. И наоборот, чем выше импакт-фактор журнала, тем больше шансов у статей, опубликованных в нем, получить высокий цитат-индекс.

Следует признать, что наши традиции цитирования отличны от западных. Мы значительно лучше знаем зарубежные публикации, чем западные коллеги знают наши. Кроме того, принято цитировать иностранных авторов гораздо чаще, чем своих. Мы с университетской скамьи учимся читать зарубежную научную литературу, а западные студенты не знают наших научных журналов, несмотря на то, что журналы издательства «Наука» выходят на английском языке. Языковый барьер играет огромную роль в традиции чтения научной литературы. В 1990-х годах было проведено исследование бразильских ученых с целью выяснения, какую научную литературу они читают. Оказалось, что ученые, получившие образование в США, продолжают читать знакомые им с юности научные журналы. Привычки, заложенные в юности, остаются на всю жизнь. Кроме того, у нас в два-три раза меньше ссылок, содержащихся в статье, чем на западе.

Отметим основные недостатки цитирования. «Мейнстримные» работы цитируются лучше, легче, чем пионерские. Если у человека нет имени, он еще слишком молод и нет «защитников», ему не опубликовать статью с нетрадиционными подходами. Цитат-индекс зависит не только от научного уровня, но и от пиар-активности ученого. Здесь играют роль конференции, контакты, связи. В сообществе ученых большое значение имеет, кто с кем учился, какое учебное заведение окончил, кто у кого обучался в аспирантуре. На Западе принято цитировать всех, кто работает в этой области. Тех, кто имеет позицию, цитируют больше. На самом деле сказывается эффект Матфея. Те, кто «попал в струю», имеют больше шансов, чем новички или люди с неизвестными фамилиями.

Цитат-индекс имеет разную цену для разных областей науки. Для математиков он почти не значим. В этом смысле понятны многочисленные выступления против применения цитат-индексов именно математиков. Но и для многих областей он не приемлем. Он не годится и для многих областей науки, где существует несколько точек зрения, и нет объективных показателей, какая из них верна. Например, для психологии или социологии. Не подходит он и для гуманитарных наук. Многие из этих наук направлены на изучение национальных особенностей: истории, этнографии, языкознания. Это интересует, в основном, лишь эти народы. Значит, индекс цитирования у этих статей будет низкий. Если в мире занимаются данным исследованием всего несколько десятков человек, цитат-индекс не нужен.

Кроме того, следует учесть, что немало цитирований приносит критика ошибочных работ. На эти работы часто ссылаются, указывают, что неверно, в чем допущены ошибки. Их требуют исправить, доказывают, что неверно, критикуют.

Часто ругают ссылки на собственные работы, Встают проблемы удаления их. Но часто ссылки на собственные работы нужны, чтобы не повторять ранее написанное. Еще одна проблема — проблема соавторов. Как считать индекс — делить на всех? С другой стороны, как быть, например, с такими областями как экспериментальная физика, физика высоких энергий, где понятие авторов публикации изжило себя благодаря существующей практике, когда авторами статьи считаются десятки человек.

Но цитат-индексы имеют и положительную роль. Несомненно, существует определенная корреляция между индексом цитируемости и другими формами признания ученого. Особенно в таких быстро развивающихся областях науки как биология. В этой области цитат-индекс для статей, импакт-фактор для журналов играют важную роль. Хотя и тут возможны исключения, особенно в том, что касается статей наших ученых.

Наука стала одной из ведущих отраслей, на нее тратятся огромные деньги, в управлении наукой занято много бюрократов. И главное, для бюрократов от науки — это доступный, объективный и прозрачный показатель. Он способен дать общую картину состояния науки. Цитат-индекс позволяет вместо сложных и трудоемких экспертных процедур, в которых задействованы ученые, обойтись доступными для любого менеджера методами.

Российская наука вот уже более 20 лет находится на минимальном финансировании. Около одного процента ВВП идет на научные исследования. Работая со статистикой цитирования, нужно помнить о том мизерном финансировании, которое выделяется на РАН, а ведь около 90 % публикаций из тысячи самых высокоцитируемых отечественных статей за 1996–2005 гг. приходится на долю Академии.

У ведущих стран Запада расходы на НИОКР составляют 2–3 % ВВП, в том числе у США — 2,7 %, а у таких стран как Япония, Швеция, Израиль — 3,5–4,5 % ВВП^[39]. КНР сейчас тратит на науку 1,7 % ВВП, ожидается, что КНР в ближайшие годы догонит США по объему расходов на науку. В Индии к 2012 г. расходы на науку достигли 2 % ВВП. Европейский союз поставил задачу увеличить расходы на НИОКР до 3 % ВВП^[40]. В 2009 г. ассигнования федерального бюджета США на НИОКР (С учетом антикризисных стимулов) достигли 165 млрд. долл., в том числе 41,3 млрд. долл. — фундаментальные исследования; 30,7 млрд. долл. — прикладные исследования; 85,3 млрд. долл. — ОКР^[41].

В США средства частного сектора составляют всего 4 % расходов на фундаментальную науку. За счет федерального бюджета финансировалось 59 % всех фундаментальных исследований. Государство обеспечивает приоритетное финансирование фундаментальных исследований, содействует передаче результатов НИР в промышленность, законодательно стимулирует научно-техническую и инновационную деятельность^[42].

Все расходы Российской Федерации на НИОКР составляют около 1 % ВВП^[43]. Расходы Академии наук, на самом деле, составляют всего лишь 0,1 % ВВП. В Академии работает 55 тыс. из 376 тыс. российских исследователей (т. е. 15 %). Однако на долю РАН приходится 45 % всех научных публикаций и почти 50 % ссылок^[44].

По данным ЦЭМИ и ВИНИТИ на 1 млрд. долл. затрат исследователи РАН публикуют 70 научных статей^[45]. Это один из самых высоких показателей в мире. РАН занимает первое место среди научных организаций высшего уровня по наиболее цитируемым статьям в области физики, химии и наук о Земле; второе место — по материаловедению и математике^[46].

Расходы на НИОКР на душу населения в странах ОЭСР составляют около 700 долл., а в США, Японии, Израиле и Финляндии — примерно 1,1 тыс. долл.^[47] В России подушевые расходы на НИОКР не превышают 140 долл. по паритету покупательной способности. При этом расходы частного сектора всего лишь около 40 долл. (еще 15 долл. составляют расходы из зарубежных источников). По государственным расходам на НИОКР на душу населения (86 долл.) Россия отстает от лидеров в 4–5 раз, а по частным расходам (40 долл.) — в 15–20 раз. Даже Китай с его огромным населением по уровню подушевых расходов частного сектора на НИОКР уже почти в полтора раза опережает Россию^[48]. По уровню затрат на одного научного исследователя Россия в 3 раза отстает от среднемирового показателя, уступая в 5 раз США и Германии, в 4 раза — Великобритании, Франции и Японии. Особенно эти расходы низки в общественных и гуманитарных науках^[49].

Стоимость основных средств и разработок в расчете на 1 исследователя составляет менее 5 тыс. долл. Всего 25 млрд. рублей, меньше 6 % всех расходов на НИОКР, выделяется на закупку оборудования^[50]. Стоимость основных средств исследований и разработок в расчете на 1 исследователя с 1995 г. в постоянных ценах снизилась примерно на 30 %, а стоимость машин и оборудования в расчете на 1 исследователя — почти на 25 %^[51]. Заработная плата исследователей длительное время отставала от средней заработной платы в стране.

Рассмотрим один из наиболее известных индексов — рейтинг «Scopus». В докладе «SCImago Institutions Ranking (SIR): 2009 World Report» содержится анализ публикационной активности научных организаций мира за 2003–2007 гг. Доклад представляет собой 2 страницы пояснительного текста и перечень научных организаций из 84 стран мира, включающий 2124 организации. В группу SCImago вошли исследователи из Университета Гренады и Университета им. Карла III в Мадриде. Они проводили свой анализ по информационной системе «Scopus», которая создана и поддерживается издательством «Эльзевир» (Elsevier B.V.).

Анализ доклада SIR 2009 позволяет сделать выводы о публикационной активности российских ученых, отраженной в базе «Scopus». Научные организации в докладе SIR 2009 расположены в зависимости от количества публикаций в 2003–2007 гг. Первое место занимает Национальный центр научных исследований (Франция), имеющий 120 269 публикаций. На втором месте — Академия наук Китая (110 981 публикация). Третье место занимает Российская академия наук (84 709 публикаций). На четвертом месте — Гарвардский университет (60 559 публикаций). Московский госуниверситет находится на 80-м месте (16 173 публикации), Санкт-Петербургский — на 551 месте (4 093 публикации). В рейтинг из 2124 организаций вошли только 16 российских (см. таблицу). Из них — 9 высших учебных заведений с общей суммой публикаций — 27 139.

Таблица

Российские научные организации, вошедшие в рейтинг SIR 2009, составленный по базе «Scopus», за 2003–2007 гг.

Эта таблица была использована в качестве доказательства неэффективной работы институтов РАН в нашумевшей статье в «Эксперте»^[52]. Из нее видно, какие аффиляции были представлены авторами статей. Делать с ними какие-либо действия, считать их принадлежащими академикам, читающим лекции в каких-то институтах, неверно. Если они делали работу в лабораториях вузов, то так бы и писали. Исключать публикации исследователей, совмещающих работу в вузах и в РАН, можно только в случае, когда она была сделана в вузе, что представляется в условиях, когда лаборатории вузов много лет не получали ни копейки, невероятным. По вузам за 2003–2007 гг. основная масса публикаций (более 70 %) принадлежала Московскому и Петербургскому госуниверситетам.

С. А. Кугель

Стратегия адаптации академического научного сообщества в современной России

В последние годы в методологии социологии получает распространение модель поля, которая не только сосуществует с системной моделью, но и оттесняет ее. Основные различия этих моделей в теоретическом обосновании протяженных процессов.

Изменения происходят непрерывно. Модель поля позволяет глубже понять динамику науки профессиональной мобильности научных кадров. Именно такая «жизнь» науки выражает постоянную изменчивость когнитивных, социальных и психологических ее сторон.

Адаптация (от латинского — «приспособление») — процесс и результат. В американской энциклопедии «адаптация» — есть сдвиг в функции или форме, поддерживающий существование системы в определенной среде. Такого подхода придерживался Гумилев и ряд других исследователей.

Заряд операционализации и разграничения «рядовых» и адаптивных взаимодействий. Чаще всего онтогенетические адаптации рассматриваются с точки зрения равновесия между организмом и средой на основе гомеостатических организмов. Адаптация относится к формам и правилам социального приспособления и изменения в поведении индивидов и групп в процессе достижения цели и простого сохранения статус-кво.

В различные исторические периоды состояния общества и такого его института как академическая наука, были и различные стратегии адаптации научного сообщества. Так, например, в 1960-х гг. шло экстенсивное развитие науки. Наука требовала все больше научных кадров. В 1970-х гг. был взят курс на интенсификацию науки. Стратегия адаптации изменилась: был взят курс на качество научных кадров. В 1990‑х гг. в связи с переходом к рыночной экономике, пожалуй, единой стратегии не стало. Был взят курс на рынок.

Рассмотрение стратегии адаптации начнем с 1992 г. — начала финансового кризиса. Объем финансирования составлял 80–90 % от требуемого. Руководителей научных организаций беспокоило две группы проблем.

Первая — неопределенность источников финансирования. Неопределенность государственного финансирования вела к тому, что институты не начинали поисковых работ.

Многие исследователи, занимающиеся проблемами адаптации, пытаются дать ее определение. В зависимости от дисциплины и конкретной прикладной задачи эти определения формулируются в различных терминах. В то же время, в них можно выделить общие черты.

1. Адаптация — это процесс, развертывающийся во времени, имеющий начало (соответствующий источник) и конец (более или менее отчетливый).

2. Участниками этого процесса является некий субъект (организм, система, индивид и т. д.) и окружающая его среда.

3. Первопричина, источник, «запускающий» это процесс находится вне субъекта, в среде, субъект, испытывающий потребность в адаптации, имеет дело с изменениями среды как с некой данностью. (Именно это положение принципиально отличает теории адаптации от большинства других теорий социальных изменений — здесь проблема ответственности адаптирующегося субъекта за состояние среды выносится за скобки, во всяком случае, может рассматриваться как фактор, усложняющий процесс, но не как доминирующий, играющий ключевую роль).

4. Целью, задающей направление процесса адаптации, является достижение некоторого состояния, характеризуемое как «оптимальное», «гармоничное», «равновесие», «соответствие».

В целом по выборке за рубежом хотели бы поработать 64 % респондентов, в том числе 33,8 % — неопределенное время. Часть из них — это потенциальные эмигранты. Среди молодежи доля желающих поработать за рубежом больше, чем по выборке в целом. Так, в возрастной группе 26–30 лет таких — 72,8 %, в группе 31–35 лет — все изъявили желание поработать за рубежом, в том числе 14 % хотели бы уехать навсегда. Т. е. происходит омолаживание эмиграции, которое мы прогнозировали в начале 1990-х гг.

Важные данные по вопросу о воспроизводстве научных кадров содержатся в анкетах на открытый вопрос: «Как Вы полагаете, произошли ли в последние годы какие-либо изменения (позитивные или негативные) в процессе подготовки молодых ученых?» Полученные данные требуют специального анализа, однако, обзор ответов позволяет сделать некоторые предварительные выводы.

Ответы разделены на 4 группы:

а) позитивные изменения;

б) негативные изменения;

в) изменений не произошло;

г) нет ответа, т. к. нет молодых ученых.

Позитивные моменты: благодаря именным стипендиям повысился престиж активной научной деятельности среди аспирантов и студентов, в ФТИ РАН создана система: специальная школа (лицей) — базовая кафедра и специальный факультет — образовательно-научный центр, увеличение мест в аспирантуре и т. п. Негативные (их большинство): нарушение преемственности поколений, отток молодежи из науки и незначительный приток молодых специалистов, уменьшилась мотивация на научную деятельность, снизилось качество преподавания и престиж вузовского преподавателя, снизилось количество студентов на фундаментальных естественнонаучных специальностях, уменьшился приток в академическую аспирантуру, вследствие чего Санкт-Петербург теряет функцию подготовки высококвалифицированных научных кадров для всей страны (высокая стоимость общежития и т. п.), молодежь стало трудно заинтересовать крупными нерешенными проблемами, распространена ориентация на гарантированный успех и минимум черновой работы, отвлечение аспирантов и молодых ученых на побочные работы («стипендия не кормит»), безответственность научных руководителей и т. п. Все это говорит о кризисе системы воспроизводства научных кадров. Между тем, ситуация неоднозначна, имеются различия между отраслями науки, институтами и даже лабораториями одного и того же института. Необходимо специальное изучение «продвинутых» научных подразделений.

Одно из направлений стратегии адаптации — коммерциализация — участие ученых в деятельности, имеющей коммерческий характер вне академической системы, другое — создание таких предприятий (организаций) внутри академических институтов. В данном исследовании рассматривается, преимущественно, второе направление. По нашим данным, оно наиболее развито в физике (в Санкт-Петербурге в одном из крупных институтов), химии, биологии, т. е. в институтах естественнонаучного профиля в форме малых предприятий (МП). Среди факторов, влияющих на создание МП, заметное место занимает возможность создания коммерческого продукта. Субъективным тормозящим фактором является предубеждение директоров некоторых институтов относительно коммерческой деятельности в академическом институте. Коммерциализация сказывается в тематике разработок (фундаментальные исследования не ведутся) в организационной структуре, в типе занятости, в ориентации ученых. По источникам формирования МП подразделяются на:

1) созданные институтом (самостоятельно или с СПбНЦ РАН, или с зарубежным научным центром);

2) созданные ученым или группой ученых самостоятельно.

По структуре кадров выявлено 3 типа МП:

1. По совместительству работают сотрудники академических институтов.

2. Руководитель — штатный сотрудник института, работает в МП по совместительству, остальные являются штатными сотрудниками МП.

3. Смешанный состав, т. е. совместители и штатные сотрудники.

Что касается возрастного состава, то в физике и биологии велика доля молодежи.

В течение1990-х гг. произошла известная трансформация МП. В одних случаях в направлении сближения тематики разработок с основной научной деятельностью (отход от любой коммерческой деятельности), в других — уменьшение доли малого инновационного бизнеса и увеличение вненаучной производственной, медицинской и другой деятельности с коммерческим эффектом. Во многих случаях используются разработки прошлых лет и модифицируются зарубежные аналоги. Выявилась и такая функция МП как база проведения крупных научно-технических инновационных программ. Насколько широко распространена сейчас эта функция, мы не располагаем данными, хотя есть основания предположить, что подобное скорее исключение, чем правило.

Руководители этих предприятий — крупные ученые, нащупывают перспективную тематику и получают поддержку научных фондов и министерств, активно развивают исследования, однако, из-за необеспеченности современным оборудованием мировой уровень «ускользает». В тех случаях, когда МП занимается производственно-коммерческой деятельностью, не связанной прямо с основной научной деятельностью научных работников, наблюдается маятниковое перемещение совмещающих работу в МП с работой в академическом институте.

Таблица 1

Распределение ответов на вопрос: «Как Вы оцениваете Ваше положение в связи с реформами?» (%)

Оценка учеными своего положения в науке представлена в табл. 2. Особого внимания заслуживают ученые пенсионного возраста, они составляют ядро современных российских научных кадров. По данным экспертных оценок, позиции и роли ученых старших возрастов неоднозначны. Примерно половина академических ученых этих возрастных групп активно борется за гранты и ведет фундаментальные исследования, другая половина ожидает перемен, изменения отношения государства к науке, надеется на увеличение госбюджетного финансирования.

Таблица 2

Распределение ответов на вопрос: «От чего зависит Ваше положение?» (%)

Выявлены экономические, социально-организационные, психологические внешние и внутренние барьеры адаптации ученых. К экономическим относятся: неопределенность макроситуации, низкий уровень прямого и косвенного (научные фонды) госбюджетного финансирования науки, застойность наукоемкого производства; к социально-организационным — отсутствие стратегии выживания и развития науки на уровне государства и отдельных учреждений, несовершенство научной экспертизы, приверженность многих научно-руководящих работников к старым стереотипам организации научной деятельности; к психологическим — пассивность части научных работников, особенно старших возрастных групп, нарушение этических норм научной деятельности, недостаточная профессиональная квалификация, в частности отсутствие навыков и умений, необходимых для работы в новых условиях (знание иностранных языков, владение ПК, коммуникабельность и т. п.), традиционная ценностно-мотивационная структура, отторгающая некоторые эффективные способы адаптации.

Вероятные последствия различных моделей адаптации зависят от приемлемости различных способов адаптации для конкретных лиц, соответствие личных склонностей и способностей данному типу адаптации.

Концентрация сил исключительно на исследовательской деятельности (при поддержке научных фондов) как всякая концентрация является наиболее рискованным способом адаптации, но в случае успеха наиболее эффективным. В настоящее время этот способ адаптации распространен среди академических ученых старшего поколения. Коммерческая деятельность как внутри науки, так и во вне требует коммерческих способностей. Сочетание научной и коммерческой деятельности в ближайшее время может сохранить в науке ученых средних возрастных групп и отчасти молодежи.

Сейчас широко распространенной стратегией адаптации является многократное совместительство. Оно требует кроме широкой эрудиции больших затрат энергии и здоровья. При отсутствии последних приводит к полной дезадаптацин.

Адаптация к сложившейся ситуации происходила путем отказа от перспективных работ и концентрации средств на разработкахработ и концентрация имеющихся средств на разработках. Такая ситуация характерна для всех типов научных организаций. Между тем положение академических институтов отличалось от отраслевых.

Вторая группа проблем — возрастание социальной напряженности, особенно в связи с различием финансирования подразделений внутри одного и того же института.

Таким образом произошла децентрализация финансирования: от центральных министерств и ведомств к предприятиям. В перспективе падение финансирования оказалось большим, чем ожидалось.

О путях адаптации были высказаны следующие мнения:

— преобразовать академию наук в акционерное общество;

— разделить институты на несколько;

— продать иностранным фирмам;

— приватизировать;

— передать предприятия материальным производствам;

— передать НИИ вузам и др.

Немалая часть информаторов считала изменения необходимыми.

В условии перехода к рыночной экономике властные структуры уделяли науке незначительное внимание. Сложившаяся в отечественной науке неблагоприятная ситуация в значительной степени была обусловлена общим кризисом в стране. Кризис в науке также в значительной мере был обусловлен резким снижением затрат на науку. Наука вынуждена была адаптироваться к условиям перехода к рыночной экономике. По нашему мнению, у государства не было цельной стратегии адаптации. Определенная стратегия адаптации вырабатывалась в отдельных научных организациях, лабораториях, у отдельных социально-профессиональных групп.

Одной из самых серьезных проблем науки было неуклонное, в основном стихийное, сокращение научных кадров, особенно среднего возраста. С 1986 по 1995 гг. среднегодовая численность занятых в сфере науки и научного обслуживания сократилась более, чем в 2 раза.

Значительное сокращение объемов финансирования науки со стороны государства оказывает существенное воздействие на структуру внутренних затрат, отражается на технической оснащенности и оплате труда научных работников. Оплата труда научных работников ниже, чем во многих отраслях экономики, не считая коммерческого сектора. В этот период стратегия адаптации у средних возрастных групп была связана с мобильностью в коммерческие структуры или с эмиграцией.

В результате преобразований российская наука, которая была одной из величайших ценностей цивилизации, деградирует, причем эта деградация может достичь такого момента, когда выживание российской науки станет сомнительным.

Среди ученых распространились пессимистические настроения: «старые» кадры отойдут, молодежь будет продолжать уезжать. «Я не верю, что власть в РФ повернется лицом к науке, она слишком далека от нее и народа в целом, у нее есть свои интересы:, несовпадающие с научными» — мнение одного из респондентов АН СССР.

Новый этап

Со второй половины 1990-х годов стратегия адаптации меняется, с одной стороны, в плановой порядке, происходит снижение численности кадров науки, с другой стороны, на основе учета научных достижений и ученых степеней происходит повышение зарплаты.

Вместе с тем расширяется сеть государственных программ.

В настоящее время существует три основных стратегии функционирования науки:

1. Во-первых, это механизм стратегического управления приоритетных направлений со стороны государства, общая организация промышленных корпораций на конкурсной основе (целевые гранты).

2. Во-вторых, это университетами с целью повышения их конкурентоспособности на рынке высшего профессионального образования.

3. В-третьих, экономический механизм — механизм коммерциализации научных исследований и трансфер технологий из научных лабораторий в промышленность.

Необходимо решить проблему интеграции науки и производства, проблему инновационного процесса в целом. Это необходимо для выживания фундаментальной науки.

Сильное отставание российской академической науки именно в ее слабой связи с прикладными исследованиями отмечали не только отечественные эксперты, но также эксперты фонда Гумбольта и другие зарубежные эксперты.

Современная общественная ситуация в России характеризуется, во-первых, инверсией основных принципов социальной организации общества, повлекшей все слои населения в адаптивный и дезадаптивный процессы. Происходит ускорение ритма социальных изменений в мировом сообществе,

Каково же внутреннее устройство механизма адаптации? Что нужно сделать, чтобы механизм адаптации к инновациям срабатывал эффективно? Потребность населения в социальной адаптации формируется под воздействием миграционных и урбанизационных процессов.

Важным фактором, инициирующим интерес к социальной адаптации, является все возрастающая социальная мобильность. Дело в том, что для успешного выживания в современном обществе в условиях конкуренции необходима высокая мобильность. Адаптироваться заставляет исходящая и восходящая мобильность.

В настоящее время Россия переходит от мобилизационной экономики к инновационной. Это требует особых требований к руководителям при формировании новой категории работников — менеджеров. В рассматриваемой области руководители обладают широким кругозором: от специальных знании до знаний в области социальной структуры, мобильности, мотивации, организации исследований.

Научное сообщество Санкт-Петербурга

Реформы Гайдара поставили науку в кризисное положение: наука должна выжить без поддержки государства за счет рыночных механизмов. Отраслевая наука сразу или почти сразу рухнула. Академическая наука за счет концентрации элиты и определенной поддержки государства так или иначе выдержала.

Какова была степень адаптации академического сообщества Санкт-Петербурга в 2000 году?

Мнения респондентов о состоянии и процессах в академической науке Санкт-Петербурга

Самая небольшая группа (1 %) оценивают положение как хорошее; как нестабильное с неясными перспективами — 24,6 %; тяжелое, но с положительными тенденциями — 26,2 %; тяжелое и без положительных тенденций — 27,7 %; критическое — 20,8 %.

Адаптация академических ученых к переходным условиям

Наиболее адаптированы жители и ученые Санкт-Петербурга и Москвы. Для успешных адаптантов богатство не только средство для удовлетворения потребностей, но и средство самоутверждения. На вопрос «Считаете ли Вы себя достаточно адаптированным к новым условиям в науке» получены следующие ответы:

1. Да, хорошо адаптирован — 14,5%

2. Адаптирован средне — 53,4%

3. Адаптирован с трудом — 30%

4. Совершенно не приспособлен к нынешним условиям — 1,5 %.

Наибольшее количество респондентов адаптированы средне. Каждый четвертый адаптируется с трудом. И лишь единицы совершенно не приспособлены.

Формы адаптации — работа по совместительству, попытка открытия «своего» деда, смена профессии, эмиграция и т. п.

Больше всего адаптированных среди молодежи (до 35 лет), с трудом адаптируются в основном люди старших возрастов.

Таблица 3

Распределение ответов на вопрос: «Считаете ли Вы себя лично достаточно адаптированным к новым условиям работы?» (по возрастным группам, в %)

Наиболее распространенные способы адаптации институтов:

Использованы системы грантов отечественных (прежде всего) и зарубежных фондов, способы получения госбюджетных средств, рыночные способы, не имеющие отношения к науке (сдача в аренду помещений).

1. Рыночные способы, ориентированные на продвижение научных результатов в промышленность и предпринимательство, Выполнение заказов иностранных партнеров. Собственное наукоемкое производство.

2. Таким образом организациями использовались разнообразные стратегии: бюджетное финансирование, гранты и рыночные отношения. Наибольшее значение играют фонды, рыночные способы и заказы иностранных партнеров.

На индивидуальном уровне методы адаптации делятся на внутренние и внешние. Внутренним методом является совместительство, а также (в меньшей мере) открытия собственных коммерческих структур. Внешняя эмиграция и маятниковая миграция. Миграционные процессы связаны с профессиональной мобильностью.

Существуют различия в положение научных школ в разных отраслях наук. В каждой отрасли наук наблюдается дифференциация в состоянии научных школ. В целом оценки средние. Вместе с тем, в общественных науках каждый четвертый считает, что школы в принципе сократились и положение их достаточно устойчивое. Оценка в состоянии научных школ существенно не зависит от научного статуса.

В первых годах XXI века изменилась стратегия адаптации:

Провести ревизию научных направлений в каждом отдельно взятом институте, выявить наиболее перспективные и важные направления.

— Основное внимание должно быть уделено кадрам науки, особенно средним возрастным группам и молодежи.

— Человеческий фактор еще не исчерпан полностью, при условии финансовой поддержки он должен быть сохранен.

— Стратегия адаптации заключается сейчас в уменьшении численности слабых и увеличение зарплаты наиболее сильным.

— Академическая наука интегрируется с высшим образованием.

— Достаточное финансирование не только на зарплаты, но и на закупку новейшего оборудования.

— Повышение престижа научного труда.

— Относительная коммерциализация (не в ущерб фундаментальной науке).

— Создать условия для возврата эмигрировавших ученых.

— Увеличение бюджетных мест в аспирантуре и снижение цен на платные места.

— Создать условия для перехода от мобилизационной экономики к инновационной.

Устойчивость академического научного сообщества оказалась выше, чем можно было ожидать. Стратегия должна быть направлена на то, чтобы сохранить этот академический костяк.

Е. П. Евдокимова

Социальные и личностные условия инновационной деятельности

Понятие инновации относится к числу тех, что, появившись в науке, затем активно используются в общественно-политическом дискурсе. Само понятие при этом претерпевает определенные изменения, его содержание корректируется уже не только в соответствии с ходом научных дискуссий, на него также влияет активность различных общественных акторов. В ходе развития инновационная деятельность становится объектом государственного регулирования, статистического учета, стимулирования.

Определение инновации дается в «Основных направлениях политики Российской Федерации в области развития инновационной системы на период до 2010 года» (утверждены Правительством РФ 05.08.2005). В этом документе, в частности, говорится о том, развитие инновационной системы должно позволить «вывести экономику страны из зоны преимущественно экспортно-сырьевого развития, обеспечить конкурентоспособность России в мировом сообществе и ее полноправную интеграцию в мировое экономическое пространство».

В этом документе инновационная деятельность определяется как «выполнение работ и (или) оказание услуг, направленных на:

— создание и организацию производства принципиально новой или с новыми потребительскими свойствами продукции (товаров, работ, услуг),

— создание и применение новых или модернизацию существующих способов (технологий) ее производства, распространения и использования,

— применение структурных, финансово-экономических, кадровых, информационных и иных инноваций (нововведений) при выпуске и сбыте продукции (товаров, работ, услуг), обеспечивающих экономию затрат или создающих условия для такой экономии».

Проводимые меры меняют социальные условия инновационной деятельности, предполагают создание дополнительных возможностей осуществления деятельности, которая попадает под определение инновационной. В то же время, субъектами инновационной деятельности остаются конкретные люди, что требует анализа как социальных, так и личностных условий их деятельности. Полезный инструментарий для этого дает полевой или ситуационный подход.

Ситуационный подход восходит к теории поля К. Левина^[53], разрабатывался Россом и Нисбеттом^[54]. Они демонстрировали полезность этого подхода как раз при решении социальных проблем. Важное место ситуационный подход занимает в анализе повседневной жизни Бергера и Лукмана^[55], которые делали акцент на целостный, многопараметрический характер реальности, подлежащей конструированию и реконструированию в деятельности.

Кроме того, ситуационный подход в значительной мере перекликается с адаптационным подходом^[56], делающим акцент на системном характере взаимодействия индивида и меняющейся социальной среды, а также с разными вариациями структурно-динамического подхода^[57], ориентированными на анализ взаимодействия макро — и микроуровней социума в детерминации поведения индивидов и социальных групп.

Основным положением ситуационизма К. Левина является тезис о том, что социальный контекст пробуждает к жизни мощные силы, стимулирующие или ограничивающие поведение.

Ситуационный подход как модель задает определенные параметры анализа. Прежде всего, это определение субъекта — конкретных участников инновационной деятельности, их статусных и личностных параметров, включая, в том числе, их интеллектуальную готовность к инновационной деятельности. Предполагается также выделение качеств субъекта, важных для поведения в конкретной ситуации — актуальной мотивации и восприятия ситуации.

С другой стороны, в модель включаются социальные параметры ситуации — правовые, экономические, политические, культурные и т. д.

Важной частью подхода является также внимание к внешне незначительным, но в действительности важным деталям ситуации (К. Левин называл их «канальные факторы»), которые оказывают существенное фасилитирующее или сдерживающее влияние.

Наконец, в ситуационном подходе подчеркивается роль времени — значимо «состояние поля в данный момент», т. е. момент принятия решения в структуре инновационной деятельности также важен.

Ситуационный подход должен быть по-разному использован в различных видах инновационной деятельности, на различных стадиях товарной, технологической или организационной инновации.

Указанные выше «Основные направления…» выделяют следующие виды инновационной деятельности:

— создание и реализация инновационного продукта;

— создание и использование инновационной технологии;

— использование нововведений в создании и реализации продуктов;

— фундаментальные исследования;

— прикладные исследования;

— создание инфраструктуры инновационной деятельности.

Если первые три указанных вида инновационной деятельности непосредственно вытекают из определения, то три остальных дополняют это определение, являясь неотъемлемой частью инновационных процессов. Таким образом, можно говорить об инновационной деятельности в «широком смысле», включающем весь инновационный цикл, или в «узком смысле», ограниченном непосредственным созданием или использованием нововведений.

Особенно хотелось бы остановиться на таких параметрах как выделение субъектов (т. е. индивидов, принимающих решения в каждом конкретном случае), определении момента этого решения в ходе той или иной деятельности, а также поиска «канальных» факторов.

В бизнесе, например, в роли «канального» фактора может выступать, с одной стороны, развитие инфраструктуры, а с другой — закрытие традиционных способов достижения поставленных целей, что может стимулировать переопределение ситуации и поиск новаторских решений. Недаром многие аналитики говорят об ожидании роста инноваций в условиях кризиса, даже при том, что экономические условия (отсутствие свободных капиталов) можно считать скорее неблагоприятными.

В этой связи содержанием инновационного менеджмента во многом является как раз выявление этих «канальных» факторов в разных типах инновационной деятельности.

В фундаментальной науке — это проблема выполнения «социального заказа» — поиска и организации осуществления грантов, договоров, мониторинг изменения социальной среды в отношении появления новых возможностей или новых барьеров и т. д.

В инновационном бизнесе ключевым является понятие эффективности, а содержанием инновационного менеджмента становится поиск путей смягчения рисков, связанных с заданной непредсказуемостью результатов инновационной деятельности.

Во внедрении — инновация поначалу выступает индивидуальной особенностью, которая может давать какие-то преимущества своему обладателю, но может и не давать, а может даже причинять какие-то неудобства. Но затем по мере распространения и укоренения те инновации, которые закрепляются в обиходе, становятся факторами переструктурирования социального поля, так что отстающие в освоении инноваций оказываются на его периферии. Соответственно, задачей инновационного менеджмента становится поиск и отбор тех инноваций, которые имеют перспективу закрепиться и встроиться в структуру поля.

Рассмотрим работу модели на примере участия в инновационной деятельности (в узком смысле) ученых академических институтов^[58].

В качестве субъектов инновационной деятельности выступают ученые, научные сотрудники академических институтов. Из параметров субъектов, в первую очередь, требуется выделить личные качества ученых, способствующие или препятствующие их включению в инновационную деятельность.

Среди личных качеств ученых можно выделить, прежде всего, такую профессиональную черту как их компетентность в той или иной сфере. Причем для их оценки как потенциальных субъектов инновационной деятельности имеет значение как уровень компетентности, широта или узкая направленность имеющихся знаний, гибкость их применения, так и сфера профессиональных интересов. Играет роль разработанность проблемы, легкость или проблематичность использования на практике полученных знаний, а также наличие в обществе осознанной потребности в использовании тех или иных фундаментальных знаний. Все это оказывает влияние на возможность включения ученых в инновационную деятельность.

Еще одна характеристика субъектов инновационной деятельности — это структура их мотивации. Хотя в последние годы уровень оплаты труда в академических институтах существенно вырос, все же он остается еще относительно низким, не обеспечивающим удовлетворение материальных потребностей ученых и их семей на достойном уровне. Это стимулирует сотрудников академических институтов к поиску вторичной занятости, одним из видов которой можно считать их участие в инновационной деятельности.

С другой стороны, к включению ученых в инновационную деятельность могут побуждать и нематериальные мотивы, в частности, потребность в более полной профессиональной самореализации. Включение в инновационную деятельность дает им возможность увидеть практические результаты своей профессиональной деятельности, проверить практическую значимость и корректность своих теоретических построений. Кроме того, участие в прикладной инновационной деятельности позволяет ученым расширять круг своего общения, выработать навык коммуникации с представителями других профессиональных групп, взаимодействия с другими социо-культурными стереотипами, другим ракурсом видения предмета совместной деятельности. Все это может дать толчок развитию своей профессиональной деятельности — сделать видение исследуемого предмета более многогранным, обратить особое внимание на наиболее актуальные для общества аспекты, лучше представлять место своих исследований в общем процессе научно-технического прогресса. Наличие таких мотивов способствует наиболее успешному включению академических ученых в инновационную деятельность, повышая также ее эффективность и в материальном плане.

Наконец, поведение субъекта в той или иной ситуации во многом определяется его субъективным восприятием этой ситуации, которое, в свою очередь, носит целостный и комплексный характер. Прежде всего, это оценка ситуации с точки зрения потребности в каких-либо действиях. В зависимости от этого субъект-ученый будет заниматься основной исследовательской деятельностью (и включение в инновационную деятельность может происходить лишь под воздействием внешних побуждений), или же активно искать возможности применения своих результатов на практике. Другой аспект восприятия ситуации — когнитивный — четкость представлений о стоящих проблемах и путях их разрешения. Это во многом определяет субъективную готовность к включению в прикладную инновационную деятельность.

В восприятии ситуации также можно выделить разные ракурсы. Важно, с одной стороны, как субъект-ученый видит ситуацию в изучаемой сфере, а с другой — как он воспринимает свое положение в этой сфере, свое участие в исследовательской и прикладной деятельности. С точки зрения последнего ракурса, важно его отношение к инновационной деятельности как к побочной, преимущественно направленной на удовлетворение материальных потребностей, отнимающей время или же как предоставляющей дополнительные возможности, как материальные, так и исследовательские.

Социальные параметры ситуации — это характеристики положения в академических институтах, постоянно меняющегося в связи с реформами, как общеэкономического характера, так и непосредственно относящимися к деятельности Российской Академии наук. Эти параметры можно рассматривать на макро-, мезо — и микроуровне.

Среди макроэкономических параметров ситуации можно выделять общие тенденции экономического развития, определяющие, с одной стороны, востребованность в обществе инновационной деятельности, а с другой — наличие ресурсов для ее осуществления. Специфической характеристикой инновационной деятельности, с одной стороны, является то, что она требует долговременных инвестиций, создания благоприятного инвестиционного климата, а с другой — то, что она является рискованной деятельностью, не дающей гарантированной прибыли. Такие черты инновационной деятельности делают ее во многом зависимой от государственной или общественной (некоммерческой) поддержки.

Важным макроэкономическим параметром ситуации является также динамика изменений отраслевой структуры общества, приоритетность развития тех или иных отраслей, в российских условиях речь идет, прежде всего, о соотношении сырьевых и высокотехнологичных отраслей.

Отдельное место в описании параметров ситуации занимает правовой режим протекания той или иной деятельности. Применительно к инновационной деятельности специфическую роль играет регулирование отношений авторского права. Наконец, важное влияние на инновационную деятельность оказывают политико-культурные факторы, связанные со свободой обмена информацией. Существование «закрытых зон», создание режима секретности, соблюдения разных видов государственной, коммерческой и т. п. тайны — все это затрудняет инновационную деятельность, делает ее более трудоемкой и рискованной. В то же время, кросс-культурное взаимодействие, культурный обмен, развитие межкультурных коммуникаций способствует распространению инноваций, развитию инновационной деятельности.

Все эти макросоциальные параметры оказывают воздействие на положении Академии наук — что можно считать мезоуровнем ситуации. Академия наук в России является ведущим субъектом одного из направлений инновационной деятельности в «широком» смысле — проведения фундаментальных научных исследований. В то же время, применительно к участию сотрудников Академии в инновационной деятельности в «узком» смысле положение Академии оказывается достаточно противоречивым.

Во-первых, длительные и непростые реформы Академии во многом связаны с необходимостью достижения баланса между автономией научной деятельности как ее необходимого условия и государственным контролем, связанным с оказанием государственной поддержки этой деятельности. Сложность достижения этого баланса во многом связана с тем, что первым и наиболее компетентным потребителем вновь созданного фундаментального знания является само научное сообщество, что делает весьма проблематичной организацию внешней экспертизы эффективности фундаментальной исследовательской деятельности. Инновационная деятельность в «узком» смысле может стать одним из инструментов такой «внешней» экспертизы фундаментальных знаний, однако инструментом достаточно ограниченным, а главное, заведомо дающим приоритет тем фундаментальным разработкам, которые могут найти достаточно быстрое практическое применение.

Во-вторых, инновационная деятельность является формой коммерциализации полученного знания, что затрудняет ее осуществление в правовом поле Академии наук как некоммерческой организации. Поскольку фундаментальные исследования осуществляются преимущественно за счет средств государственного бюджета, это создает достаточно сложную ситуацию в отношении прав на созданный продукт и прибыль, полученную от его реализации.

Таким образом, сегодняшняя экономико-правовая форма существования Академии наук является скорее препятствием, чем катализатором включения ученых в инновационную деятельность. В то же время, инновационный потенциал академических институтов продолжает рассматриваться как резерв развития этой деятельности.

Специфика проявлений общеэкономических и внутриакадемических параметров на микроуровне — в конкретном институте Академии наук — зависит, с одной стороны, от отрасли знаний, а с другой — от внутренних организационных условий, деятельности руководства института.

Отрасль знаний определяет специфику изучаемого предмета, используемые методы, применяемые в ходе исследовательского процесса оборудование и материалы. Соответствующие знания и полученные в ходе научной работы навыки могут быть более или менее востребованы в прикладной инновационной деятельности. Важным фактором непосредственного включения ученых в инновационную деятельность является, с одной стороны, осознанная востребованность создаваемого продукта в обществе — и в этом смысле, например, сотрудники биологических или социологических институтов имеют больше шансов включиться в прикладную деятельность, чем сотрудники исторических или археологических институтов. С другой стороны — это капиталоемкость технологического процесса использования имеющихся знаний, сложность создания и использования соответствующих технологий. Понятно, что использование достижений атомной физики или микробиологии требует создания очень сложных производств, а также соответствующих институтов по обеспечению их разработки и функционирования. С другой стороны, многие достижения математики или математической лингвистики могут быть использованы при создании программных продуктов отдельными учеными, и из оборудования при этом им ничего не требуется кроме домашнего компьютера.

Наконец, субъективный фактор, деятельность руководства института, также оказывается важным параметром ситуации, поскольку именно руководству института приходится разрешать сложившиеся социально-экономические и правовые коллизии, выстраивать баланс приоритетов, например, между требованиями фундаментальной значимости и актуальной востребованности тех или иных исследований. Именно от руководства конкретного института зависит возможность реализации в нем инновационного менеджмента.

Как было указано выше, в рамках ситуационного подхода, в качестве одной из важнейших задач инновационного менеджмента можно считать поиск, создание и использование «каналов» включения сотрудников в инновационную деятельность.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

См.: Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В. А. Ядова. Л.: Наука, 1979, с. 208.

2

См.: Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности. Л.: Наука, 1979, с. 48.

3

Здравомыслов А. Г. Потребности, интересы, ценности. М., 1986, с. 172.

4

Постановление Президиума РАН от 24 марта 2009 г. «Об утверждении Принципов инновационной деятельности Российской академии наук», с. 3.

5

Лапин Н. И. Ценности населения и реформы в кризисной России // Социс, 1993, № 9, с. 11.

6

Merton R. The unanticipated consequences of social action // Merton R. K. Sociological Ambivalence. N.Y.: Free Press, 1936, p. 145–155.

7

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, грант № 08‑06-00386б.

8

Яковенко И. Г. Цивилизационные основания социально-экономической динамики // Мы и они. Россия в сравнительной динамике / Под. ред. Мау В. А., Мордашева А. А., Туринцева. Е. В. М.: Изд. ИПП, 2005, с. 40.

9

См. подробно: Волчек Н. З. История экономических учений. СПб., 2008.

10

Классический образец защиты универсальности неоклассической поведенческой модели дан Г. Беккером в работе «Экономический анализ и экономическое поведение» в сб.: THESIS. Теория и практика экономических и социальных институтов. М: Начало-Пресс, 1993. Т. 1, вып. 1.

11

Парсонс С. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // THESIS. Теория и практика экономических и социальных институтов. М: Начало-Пресс, 1993. Т. 1, вып. 2.

12

Ходжсон Дж. Экономическая теория и институты. М, Дело, 2003.

13

http:/www.Liberal.ru/next.24.01.2009.

14

Подробно об этом методе см.: Ефимов В. Предмет и метод интерпретативной институциональной экономики // Вопросы экономики, 2007, № 7.

15

Микешина Л. А. Философия науки: Современная эпистемология. Научное знание в динамике культуры. Методология исследования. М.: Прогресс — Традиция, 2005, с. 168.

16

Цит. по: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М.: УРСС, 2005, с. 42.

17

См. об этом: Уильямсон О. Экономические институты капитализма. СПб., 1996; Ходжсон Дж. Указ. соч.; Нельсон Р., Уинтер Дж. Эволюционная теория экономических изменений. М.: Дело, 2002; Фуруботн Э., Рихтер Р. Экономическая теория и институты. СПб., 2003.

18

Блауг М. Методология позитивной экономической науки или как экономисты объясняют… М.: НП «Журнал Вопросы экономики», 2004, с. 371.

19

Фридмен М. Методология позитивной экономической науки // THSIS, 1994, вып. 4.

20

Ходжсон Дж. Указ. соч.

21

См. об этом: Бранский В. П., Пожарский С. Д. Глобализация и синергетический историзм. СПб., 2004; Волчек Н. З. Закономерности и механизм эволюции культурно-институциональной системы и ее особенности в России // Наука и образование в инновационной деятельности. СПб., 2006.

22

См.: Кузьминов Я. И., Бендукидзе К. А., Юдкевич М. М. Курс институциональной экономики. Институты, сети, трансакционные издержки, контракты. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2006.

23

Ходжсон Дж. Указ. соч.

24

Орджоникидзе М. Западные ценности в восприятии россиян // Вестник общественного мнения, 2007, № 2; http://www.levada.ru/zurnal.html

25

Общественное мнение. 2008. М.: Левада-центр, 2008, с. 13.

26

Там же, с. 45.

27

Там же, с. 20.

28

Там же, с. 33.

29

Там же, с. 27.

30

Магун В., Руднев М. Жизненные ценности российского населения: сходства и отличия в сравнении с другими европейскими странами // Вестник общественного мнения, 2008, № 1; http:// www. levada.ru/zurnal html

31

Там же, с. 36.

32

Там же, с. 87.

33

И сегодня этот тип детерминизма окончательно не изжит в экономической науке. См., например: Гайдар Е. Долгое время. Россия в мире. Очерки экономической истории, Москва: Дело, 2005.

34

К российским сторонникам культурного детерминизма в частности, можно отнести Б. Ерасова, Б. Старостина, И. Яковенко.

35

См.: Бранский В. П., Пожарский С. А. Указ. соч.

36

Там же, glava 2.shtml.

37

Основные положения, характеризующие концепции эволюции социокультурных ценностей, представлены: Бранский В. П., Пожарский С. Д. Указ. соч.; Ходжсон Дж. Указ. соч.; Заславская Т. Социетальная трансформация российского общества. М.: Дело, 2002 и др.

38

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, грант № 11‑06-00410а.

39

OECD Science and Technology: Key Tables from OECD. 2009, nov. 12, 2009.

40

OECD, Science, Technology and Industry Outlook, 2008. P. 72.

41

Federal Research and Development Funding, 2010. Congressional Research Service. W., 2009. P. 10.

42

Супян В. Б. Наука и образование в США: главные приоритеты в «экономике знаний» // «США — Канада: экономика — политика — культура», № 8, 2009.

43

Национальные инновационные системы и государственная инновационная политика РФ. Базовый доклад к обзору ОЭСР // Национальные инновационные системы РФ. М., 2009. С. 13.

44

Сергей Рогов. Доклад STRF 23 марта 2010 г.

45

STRF. Наука и технология РФ. 11 января 2009 г.

46

Вестник РАН, № 6, 2009. С. 489.

47

OECD. Main Science and Technology indicators, April 2009.

48

Сергей Рогов. STRF. 23 марта 2010 г.

49

Полетаев В. А. Общественные и гуманитарные науки в России в 1998–2007 гг.: количественные характеристики. М., 2008. С. 31.

50

Российский статистический ежегодник. 2009. С. 554.

51

Индикаторы науки. 2009. С. 101.

52

Гуриев С., Ливанов Д., Северинов К. Шесть мифов Академии наук // Эксперт, № 48(685), 14 декабря 2009 г.

53

Левин К. Разрешение социальных конфликтов. СПб.: Речь, 2000; Левин К. Теория поля в социальных науках. СПб.: Речь, 2000.

54

Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии. М.: Аспект Пресс, 1999.

55

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

56

Шабанова М. Добровольные и вынужденные адаптации // Свободная мысль, 1998, № 1; Корель Л. В. Социология адаптации. Вопросы теории, методологии и методики. Новосибирск: Наука, 2005.

57

Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.-СПб.: Институт экспериментальной социологии, «Алетейя», 2007; Giddens A. Sociology. Cambridge, 1992; Заславская Т. И. Социоструктурный аспект трансформации российского общества // Социологические исследования, 2001, № 8, с. 3–11.

58

Участие ученых академических институтов как один из способов адаптации к меняющимся условиям рассматривалось в ходе изучения адаптации ученых коллективом под рук. проф. С. А. Кугеля. Подробнее: Евдокимова Е. П. Ученые академических институтов в инновационной сфере: возможности и препятствия на уровне личности // Наука и высшая школа в инновационной деятельности. СПб.: Нестор-История, 2007, с. 178–189.