Памяти солёная волна

Станислав Сахончик, 2020

Книга С.М. Сахончика «Памяти соленая волна. Рассказы и очерки» многопланова по своей структуре. Здесь и рассказы о Великой Отечественной войне, и очерки об участниках Корейской и Афганской войн, морские и армейские рассказы в жанре иронической прозы. Но все объединено одним общим трендом-это истории из жизни людей военных, которым приходится нести службу в разных местах и странах. Книга характеризуется высокой плотностью, емкостью, стилистической точностью и детализацией. Все это способствует созданию эффекта присутствия и достоверности, созданию соответствующей адекватной эмоциональной атмосферы. В какой-то степени автор выступает в роли добросовестного летописца своей эпохи, тем более что и сам принимал участие во многих описываемых событиях. Книга дважды номинирована на амурские областные литературные премии.

Война и люди

От Ржева до Сандомира

Моему отцу и его боевым товарищам посвящается…

Разведка боем

Зима 1942 года на Калининском фронте выдалась ветреной и морозной. Февральская метель белым саваном покрывала сожжённые деревни и сёла, завывала в одиноко торчащих печных трубах, заносила сугробами разбитую немецкую и нашу военную технику, неубранные трупы солдат на ничейной полосе.

После победного зимнего контрнаступления под Москвой обескровленные передовые части Красной армии, натолкнувшись на ожесточённое сопротивление гитлеровцев, встали в оборону.

Фронт временно стабилизировался, войска обеих сторон старались зарыться в землю, опоясались окопами и колючей проволокой, сапёры оборудовали блиндажи и дзоты. Войска пополнялись новой и отремонтированной техникой, постоянно подходившие маршевые батальоны пополняли части, понёсшие наибольшие потери в живой силе. Ни для кого не было секретом, что весной будет наступление.

Но на участке первого батальона 175-го стрелкового полка всё обстояло немного не так. В оборону батальона занозой вклинивался опорный пункт немцев, расположенный на небольшом холме с остатками зданий бывшей МТС и превращённый немецкими сапёрами за неделю в настоящую крепость.

Попытки батальона с ходу ворваться на холм на плечах недавно отступавших немцев окончились неудачей и большими потерями. Взвод, ворвавшийся было в немецкую передовую траншею и завязавший рукопашный бой, полёг полностью. Остальным пришлось отступить под массированным фланговым пулемётным и миномётным огнём подоспевшего к немцам подкрепления, унося раненых.

Теперь оставалось только углубляться в землю и готовиться к следующей атаке, ибо оставлять немцев в тылу наступающих войск было никак нельзя из-за опасности фланговых ударов. Но и наступать было уже фактически некому — жидкий ручеёк пополнения состоял в основном из возвращавшихся в часть после ранений красноармейцев. Взводами, в которых оставалось по десять-пятнадцать человек, командовали сержанты.

Идти в атаку такими силами против окопавшегося противника было бы самоубийством, поэтому командир полка, невзирая на понукания сверху, не торопился со штурмом, подтягивая отставшие за время наступления тыловые подразделения и пополняя запасы вооружения и боеприпасов.

Полуторку нещадно подбрасывало на разбитой танками колее грунтовой дороги. В кузове между ящиками с патронами, консервами и мешками с крупой сидели пятеро красноармейцев и лейтенант. Капитан — зам по тылу полка — расположился в кабине. Красноармейцы, подняв воротники шинелей, дремали, обхватив руками винтовки. Лейтенант — уже не молодой, лет сорока, — кутаясь в воротник полушубка и положив ППШ ^[1] на колени, внимательно смотрел по сторонам, запоминая ориентиры. По обочинам дороги валялось много разбитой немецкой техники и повозок, уже заметённых снегом. По сторонам от дороги торчали закопчённые печные трубы, оставшиеся от сожжённых немцами деревень.

Привычная уже картина фронтовых дорог…

Лейтенант Колесников до этого воевал на другом участке Калининского фронта в должности политрука разведроты. Разведывательная бригада, сформированная в Сибири, попала сразу в гущу наступления. Разведгруппы, направляемые за постоянно изменявшуюся линию фронта, несли большие потери. Сам лейтенант вернулся из последнего поиска с ножевым ранением в шею, потеряв убитыми при переходе линии фронта половину группы. После расформирования своей бригады был направлен в офицерский резерв и недавно получил назначение в первый батальон 175-го стрелкового полка…

Полуторка спустилась в небольшой овраг, подъехала к блиндажам штаба батальона, врытым в склоны и замаскированным сверху, и здесь остановилась,

Красноармейцев принял под команду старшина и повёл строем на кухню. Капитан и лейтенант Колесников прошли в блиндаж командира батальона. Открыв заиндевевшую дверь, вошли внутрь. Сразу пахнуло теплом «буржуйки» и сложным букетом запахов, состоящим из табачного дыма, мокрого шинельного сукна и оружейной смазки.

Комбат, молодой для своей должности парень, лет двадцати пяти, но уже с проседью в чёрных густых волосах, с капитанской «шпалой» в петлицах гимнастёрки и кавалерийских наплечных ремнях, сидел над картой в окружении нескольких лейтенантов и старшего сержанта. На груди капитана висела новенькая медаль «За отвагу».

Колесников представился, комбат дружески пожал ему руку и познакомил с другими командирами. Это были ротные, собранные для совещания. Присутствовал и старший лейтенант — артиллерист, командир батареи 76-миллиметровых полковых пушек, приданной батальону.

— Идёте в первую роту к лейтенанту Макарову, — приказал комбат, ознакомившись с документами Колесникова, — он без политрука уже скоро месяц воюет. А сейчас ознакомьтесь с обстановкой по карте.

Колесников вытащил из потёртой кирзовой полевой сумки новенькую карту, выданную в штабе полка, и вместе с ротным нанёс условные значки линии обороны и огневых точек.

После короткого совещания у комбата Колесников с командиром первой роты Макаровым на верховых лошадях доехали до расположения роты и прошли в командирский блиндаж. По дороге познакомились, поговорили, кто и где воевал.

Олег Макаров встретил войну старшим сержантом, помкомвзвода. Отступал с боями от самого Минска, попадал в окружение. Полк за это время дважды обновлял состав на переформированиях. Стал командиром взвода после краткосрочных фронтовых курсов младших лейтенантов, уже месяц как командует первой ротой. Прежний ротный убыл по ранению.

Сорокалетний Колесников до войны служил на Дальнем Востоке в милиции, в уголовном розыске города Благовещенска. Жена и двое детей жили теперь в Кировской области. Жена работала на оборонном заводе, выпускавшем автоматы ППШ.

— Вот поэтому я с автоматом и не расстаюсь: вроде как от жены привет…

Наспех перекусив разогретой гречкой с тушёнкой, вдвоём направились на позиции, занимаемые ротой.

Прошли по глубокой траншее, осмотрели пулемётные точки и позиции батареи миномётчиков, поговорили с командирами взводов, посмотрели через стереотрубу на позиции немцев.

Там было обманчиво спокойно, изредка короткими очередями постреливал дежурный пулемёт из траншеи боевого охранения, да поднимались дымки от печек в блиндажах.

— Отдыхают, суки. Кофе, наверное, пьют. Ничего, скоро мы вам решку-то наведём… — со злобой произнёс пожилой ефрейтор-наблюдатель.

— Скоро, Мищенко, скоро, — отозвался ротный.

Вернулись в блиндаж. Колесников заметил, что в блиндаже банными вениками попахивает.

— Это ребята баньку полусгоревшую разобрали, да сруб целиком и вкопали, — пояснил Макаров. — Давай отдохнём немного, потом я тебе списки комсомольцев и коммунистов передам. Завтра поговоришь, а ночью пойдёшь посты проверять — твоя очередь.

Так прошёл первый день…

С утра стрельба со стороны немцев усилилась, и наблюдатели заметили, что немцы проводят земляные работы — удлиняют траншеи.

Сменившийся с поста ефрейтор Мищенко и сержант, командир второго взвода, спросив разрешения, вошли в командирский блиндаж.

— Разрешите доложить о данных наблюдения!

— Давай, Мищенко!

— Я так понимаю, товарищ командир, что у немца ночью пересменка прошла или пополнение прибыло.

— С чего решил?

— Ночью шум с их стороны шёл, команды какие-то, железо звякало. И потом с утра пулемёты огонь усилили — и звук у них другой. У прежних-то пулемёты МГ-34^[2] были, я ихний звук хорошо изучил. А сейчас звук вроде нашего «максимки»^[3] — глуховатый, и темп стрельбы пореже. Похоже на МГ-08^[4], станкач ихний старый, ещё с Мировой звук его помню. И ручные пулемёты на звук тоже другие, вроде и побольше их стало. Да и с утра по нам стрельбу не зря подняли: видать, пристрелку целей ведут. Прежним-то это без надобности было… Так что по всем статьям — новые это немцы!

— Понятно. Объявляю вам благодарность! Можете идти отдыхать.

— Служу трудовому народу! — Мищенко неуклюже повернулся через левое плечо и вышел.

— Как думаешь, Колесников, надо бы пленного взять? Ты ж в разведке служил — что скажешь?

— Сейчас не возьмём: немец ещё не успокоился, бдить будет. Да и рядового если возьмёшь — что он скажет? Нужна разведка боем — и огневые точки установить, и контрольных пленных взять… Да только не с кем — в роте шестьдесят пять активных штыков, включая расчёты станковых пулемётов и миномётов. Так что атаковать можно, да только потом обратно в траншею мало кто вернётся. А там немцев наверняка не меньше полной роты с пулемётами. В общем, в любом случае нужно дополнительное усиление.

— Резонно! Сейчас доложу комбату по телефону в штаб. Останешься за командира.

Вечером, затемно, Макаров вернулся — и не один. На двух ЗИСах прибыла неполная рота из морской стрелковой бригады, направляемой в тыл на переформирование. Командир полка договорился, что моряков временно придадут для проведения разведки боем. С ними был и санинструктор с двумя боевыми санитарами. Морские стрелки были отлично вооружены: почти у всех — автоматы ППШ, самозарядные винтовки СВТ-40^[5], ручные пулемёты Дегтярёва, гранаты. Кроме того на рысях подошли конные упряжки с двумя орудиями — 76-миллимитровыми «полковушками», — правда, в передках у них было всего по десятку осколочно-фугасных снарядов.

В блиндаже ротного сразу стало тесно от командиров. Скинув полушубки и шинели, все расселись возле стола с картой.

Макаров ставил задачу розовощёкому лейтенанту, командиру моряков:

— На рассвете быстро выскакиваете из траншеи и бегом — к окопу боевого охранения немцев. Лучше без шума, до первых выстрелов. Врываетесь в окоп, уничтожаете немцев, берёте пленного, подхватываете раненых — и быстро обратно. Далеко не зарывайтесь: неизвестно, сколько их там. Гранат Ф-1^[6] побольше возьмите, РГД^[7] оставьте здесь. По выявленным огневым точкам противника ведут огонь станковые пулемёты, наша миномётная батарея и два орудия. Моя рота поддерживает вас огнём, не выходя из траншей. Второе отделение младшего сержанта Грошева в маскхалатах, с двумя «дегтярями»^[8], за час до рассвета выходит незаметно из траншеи и ползком, по руслу ручья, заходит на левый фланг. С началом атаки открывает пулемётный огонь, отвлекая немцев. С правого фланга вторая рота тоже демонстрирует атаку.

— Теперь — артиллеристам… — продолжал Макаров. — Выкатить пушки на прямую наводку, по два снаряда на пристрелку, и вести беглый огонь по второй траншее и пулемётным точкам, пока снаряды не кончатся. Санитарам подбирать раненых, санинструктор остаётся в траншее. Развернуть перевязочную в блиндаже второго отделения. Раненых отправим в тыл на машинах… На этом всё! Командиры расходятся по подразделениям и инструктируют красноармейцев, проверяют оружие и боекомплект. Лейтенант Колесников соберёт коммунистов. Комбат прибудет в три часа и примет командование. О готовности доложить ему.

Все молча вышли из блиндажа и быстро разошлись по траншее.

К прибытию комбата все были готовы. Отделение Грошева с вещмешками, набитыми пулемётными дисками, уже вышло: ползти им по руслу ручья ещё почти час.

Колесников зашёл в блиндаж к морякам. Они деловито переодевались в форменки и бушлаты, доставали из вещмешков бескозырки с названиями своих бывших кораблей. Моряки были в основном с Балтики и из охраны Наркомата ВМФ.

Мрачный лейтенант сидел в кителе со свежим подворотничком и золотыми шевронами на рукаве и курил трубку. На груди — две полоски о ранениях. В руках задумчиво вертел кинжал. Все моряки были с ножами на поясах и заточенными сапёрными лопатками. На винтовки уже примкнуты плоские штыки.

— Не беспокойся, политрук, всё сделаем быстро и в чистом виде. В декабре под Белым Растом огнём крещены, с тех пор из в боев не выходим… Дадим прикурить немчуре напоследок! — И лейтенант скомандовал своим: — Ну всё — выходим! Попрыгали! Чтоб ни у кого не брякнуло до времени… И ещё: никому не ложиться — лично пристрелю…

Комбат уже нервно переминался в окопе ротного КП возле стереотрубы. Сюда же были подведены телефонные линии до штаба полка. Вся рота, положив винтовки и пулемёты на бруствер, застыла в ожидании команды.

Комбат, посмотрев на часы, молча махнул рукой. В ту же минуту из траншеи бесшумно рванулись моряки, слышен был только скрип снега и удаляющиеся быстрые шаги. До окопа немецкого боевого охранения было метров около ста — матросы пролетели это расстояние по мелкому снегу за считанные минуты. Хлопнуло несколько винтовочных выстрелов, начал стрелять, но быстро заткнулся ручной пулемёт. В окопе шёл рукопашный бой. Слышался только мат, тупые удары прикладов и крики «полундра!».

Проснулась и первая траншея немцев, оттуда застрочил станковый пулемёт и раздались нестройные одиночные выстрелы.

Яростная «полундра!» катилась уже прямо на первую траншею, матросы падали убитыми и ранеными, но упрямо рвались вперёд. В траншее у немцев уже слышались взрывы первых гранат.

Пушки и миномёты, сделав несколько залпов, замолчали — можно было поразить своих.

Комбат, страшно матерясь, оторвался от стереотрубы:

— Что делают, что делают! Побьют ведь всех!.. Макаров, поднимай роту!

— Рота! Примкнуть штыки! Вперёд!

И рота нестройной цепью выплеснулась из траншеи и побежала на холм. А там уже гремели взрывы гранат, автоматные очереди и шёл рукопашный бой в траншее и блиндажах.

— Колесников! — крикнул комбат. — Бери миномётчиков — и туда же!

И расчёты бесполезных теперь миномётов тоже кинулись в бой.

Колесников, перепрыгнув через заваленный трупами окоп боевого охранения, бежал впереди миномётчиков к первой траншее. Там уже всё было кончено — бойцы добивали оставшихся немцев, кидали гранаты в блиндажи. Ротные пулемётчики без команды катили уже свои «максимы» на холм, с флангов доносилось «ура» второй роты и густая пулемётная стрельба отделения Грошева.

И немцы дрогнули! Они стали вначале организованно, огрызаясь огнём, отходить из второй траншеи по направлению своих позиций — к соседнему опорному пункту, откуда уже летели немецкие мины. Однако в чистом поле снег сыграл с немцами плохую шутку: в свете разгорающегося дня они были видны, как мухи в сметане. Подоспевшие «максимы» довершили разгром — мало кто ушёл живым.

Макаров с телефонистом и ординарцем в присутствии комбата уже обживались в немецком блиндаже. Праздновать победу было ещё рано — надо было собрать раненых и трофейное оружие, похоронить убитых, поправить окопы, накормить бойцов.

— Товарищ политрук! — Колесникова кто-то дёрнул за рукав полушубка. Позади стоял пожилой мичман в форменке и фуражке, зябко кутаясь в окровавленную немецкую шинель.

— Мы сейчас уходим. Вы уж там похороните наших отдельно. И лейтенанта тоже — убили его ещё внизу, в окопе. Хороший был парень и командир отличный. Ребята озлобились и кинулись дальше…

— Хорошо! Сделаем всё как надо.

Уцелевшие моряки погрузились в одну машину, в другую бережно положили раненых, укрыв шинелями. Подцепив орудия к передкам, ушли конные упряжки артиллеристов, так и не дострелявших свои осколочно-фугасные снаряды.

Проводив моряков, Колесников вернулся на холм, в новый уже ротный КП, около которого складывали в кучу трофейное оружие. Старый солдат Мищенко был прав: станковые пулеметы МГ-08 на неуклюжих треногах и чешские ручные пулемёты «Ческа збройов-ка»^[9] с магазином наверху тут присутствовали.

Возбуждённый победой, сияющий Макаров вместе с комбатом рассматривал на столе немецкие документы и карты.

— Знаешь, часть эта формировалась в Австрии и прибыла сюда прямо с колёс. Так что необстрелянные нам немцы достались. Но моряки-то, моряки как себя показали!..

Лейтенант Колесников, который начал воевать ещё в 1920 году с поляками, не находил особых причин радоваться. За какую-то малую высотку положили столько молодых и здоровых людей. А сколько этих высоток ещё будет…

Моряков похоронили вместе с их командиром. Дали залп из винтовок. На могильном холмике поставили пирамидку, сколоченную из снарядных ящиков. На неё прибили бескозырку, и налетевший ветер уже трепал её ленточки с якорями. Наконец прибыло пополнение, и рота снова стала полнокровной.

В вечерней сводке Совинформбюро голосом Левитана прозвучало, что на Калининском фронте шли бои местного значения. Война была ещё впереди.

Для замполита стрелкового батальона Колесникова война закончится после тяжёлого ранения в августе сорок четвёртого на Сандо-мирском плацдарме.

Во второй батальон не прибыл…

118-я стрелковая дивизия, недавно прибывшая с переформирования после боёв под Тирасполем и Яссами и проделавшая большой марш из Молдавии в Польшу, была сразу переброшена на Сандо-мирский плацдарм. Её полки вели ожесточённые бои с отчаянно сопротивлявшимися немцами, то и дело отбивая контратаки и переходя в наступление. Потери в наступлении были большими, в стрелковых батальонах уже оставалось немного больше половины списочного состава. Резервы таяли. Маршевые роты в дивизию хотя и подходили, но сразу же направлялись в бой.

Поздно вечером лейтенанта Колесникова вызвали в политотдел дивизии. Наконец-то закончилось его затянувшееся после госпиталя вынужденное пребывание в офицерском резерве, закончились постоянные перемещения то в учебный батальон, то в гаубичную батарею и нескончаемые дежурства по штабу.

Только недавно отбили немцев, переправившихся через Вислу и пытавшихся отрезать наш плацдарм от переправ. Ожесточённые бои шли два дня, 13 и 14 августа 1944 года. Сводный батальон резерва, где Колесников временно был замполитом, несколько раз ходил в атаки, четырежды попадал под огонь немецкой тяжёлой артиллерии и отбил атаку роты «пантер», бивших прямой наводкой по их окопам.

Помогли штурмовики «Ил-2» и «катюши», нанёсшие массированный удар по наступающим танкам и пехоте. Немцев отбросили за Вислу, мало кто из них ушёл.

Зам начальника политотдела дивизии, седой как лунь подполковник Ямщиков, знавший его ещё с Калининского фронта, сказал:

— Ну что, Колесников, кончились твои «посиделки». Идёшь в 527-й полк, к майору Крюкову — у него замполит во втором батальоне, капитан Мостовой, выбыл вчера по ранению. Повезёшь с собой партбилеты, отдашь на месте парторгу полка, капитану Зеленину. Сейчас возьми предписание — и на переправу. Там колонна с боеприпасами через час в полк пойдёт, с ней и доберёшься. Мы сами завтра-послезавтра тоже на плацдарм перебазируемся… Всё, лейтенант, давай. Не подведи…

Лейтенант хорошо помнил капитана Мостового по встречам на совещаниях, последний раз виделись в местечке Луковец под Львовом, ещё в июле. Жаль, хороший мужик, ладно хоть живой остался.

Ямщиков пожал руку на прощание и отвернулся к телефону.

Лейтенант, прихватив вещмешок, шинель и полевую сумку, наскоро попрощался со знакомыми штабными офицерами и побежал на переправу через Вислу.

Там уже стояла колонна «студебеккеров», гружённых боеприпасами и готовых к отправке. Через полчаса они уже медленно двигались по прогибающейся под колёсами понтонной переправе. Хотя немцев отогнали довольно далеко, переправы ещё были в зоне действия огня немецкой дальнобойной артиллерии с флангов, и столбы воды то и дело взлетали на реке. Дня не проходило, чтобы сапёрам не приходилось сращивать настил и менять понтоны. Над переправой барражировали наши истребители, время от времени вступая в бои с немецкими пикирующими бомбардировщиками «Ю-88», пытавшимися днём и ночью прорваться к переправам под прикрытием «мессершмиттов» и «фокке-вульфов».

По обоим берегам почти колесо к колесу стояли зенитки — целый лес стволов, задранных в небо. Днём переправы закрывались дымом, машины и танки едва ползли. По серой и мутной Висле сверху густо плыли трупы наших и немецких солдат, вздувшиеся лошадиные туши, а также снарядные ящики и прочий хлам, — немцы беспрерывно пытались блокировать плацдарм.

Сапёры на лодках всё это вылавливали, не давая подплыть к бонам заграждения. Поток машин, танков, самоходок, обозных фур и пехотных колонн не прекращался ни днём, ни ночью — с плацдарма готовилось наступление, накапливались силы, которых прожорливый фронт требовал ещё и ещё.

За колонной пристроились две самоходки СУ-76, шедшие из ремонта, дальше шла колонна «студеров» с зачехлёнными приземистыми длинноствольными противотанковыми 100-миллиметровыми пушками. У солдат, сидевших на снарядных ящиках, на рукавах гимнастерок были нашиты чёрные ромбы со окрещёнными стволами — отличительный знак противотанкистов.

Сержант, сидевший рядом с Колесниковым в кабине, почтительно сказал:

— ИПТАП ^[10] пошёл. Отчаянные ребята — танки на прямой наводке лупят. Насквозь «тигру» прошибают. Но долго не живут.

— А кто на передке-то долго живёт? Оттуда, брат, две дороги — или в Наркомздрав, или в Наркомзем, — откликнулся шофёр.

Лейтенант не стал прерывать разговора, сделав вид, что дремлет, — такие разговоры ему, по долгу службы, нужно было пресекать, хотя сам он был с шофёром вполне согласен. Он находился на «передке» уже третий год, несколько раз за это время был ранен. И не один раз видел, как хороших бойцов за такие разговоры отдавали под трибунал и загоняли в штрафную роту. И хорошо знал, что после атаки от ещё недавно полной роты в живых остаётся в лучшем случае больше половины старого состава, а пополнение — сгорает как солома. А ему выпадает горькая участь писать «похоронки».

Колонна медленно вползла на берег, регулировщики сноровисто разогнали машины по направлениям. Лейтенанта подбросили прямо к штабным блиндажам полка. Судя по добротности и глубине, они были построены ещё немцами. Тарахтел трофейный движок, и в блиндажах было светло от ламп.

Молодой, но уже с сединой, майор Коростелёв, начальник политотдела 527-го стрелкового полка, бегло проверил документы и предписание. На карте показал дислокацию полка и батальонов, прочитал вслух последние политдонесения.

— Вот смотри, у соседей в 220-м гвардейском полку комроты лейтенант Бурба с двенадцатью солдатами, оставшимися от роты, отбил три атаки и продержался до вечера. В утренней танковой атаке подорвал лично один танк и бросился со связкой гранат под гусеницы другого. То же сделал и рядовой его роты Хлюстин. Обоих к Герою представили, посмертно. Отчаянно дерутся люди, себя не жалеют.

Потом вдруг поинтересовался:

— Непонятно, Колесников, воюешь вроде давно, училище политическое вон закончил, а для лейтенанта вроде как и староват, под сорок уже. Кем до войны-то был?

— В милиции служил, на Дальнем Востоке, в Благовещенске. Зам начальника РОВД, две «шпалы» носил, майор.

— А как на фронт попал?

— Да как обычно — добровольцем, в сорок втором году. Формировались в Сибири. Начал сержантом в разведке, подо Ржевом, на Калининском фронте. Там и ранили в первый раз. По выздоровлении — курсы политсостава, потом — политруком разведроты 91-й особой разведывательной бригады. Потом опять ранило, после вот в училище послали. Оттуда — на Третий Украинский фронт.

— Ну, раз так — батальон потянешь. Комбат-два майор Ремняк — мужик опытный, с сорок первого на фронте. Народ там разный, много — из ранее оккупированных местностей. Есть и из партизан. Но дерутся нормально, настроение боевое. Вчера вот две контратаки танков отбили. Уже, было, первую линию окопов фрицы прорвали, до рукопашной дело дошло. Но выбили мы их из окопов и с полкилометра ещё гнали… Танков и самоходок у немца здесь много, «пантеры» в основном, в лоб их взять трудно, да и пехота попалась настырная — панцергренадеры, вроде. Но наложили их немало, завтра на поле сам увидишь. Да и танки почти все пожгли иптаповцы, хоть и самих повыбило. Соседи наши тоже хорошо продвинулись, так что гоним гадов… Заявлений в партию много, да не всем и билеты сможем вручить. Гибнут люди. Заметь, Колесников, лучшие гибнут.

Коростелёв помолчал немного.

— Сейчас скажи дежурному, чтоб покормили, и в блиндаже рядом до утра отдохнёшь.

И передал лейтенанту карту и пакет для комбата.

— Сегодня уже поздно, пойдёшь завтра с рассветом. С тобой в батальон пойдёт взвод из пополнения, две повозки с боеприпасами, да артиллеристы из ремонта «сорокапятку» повезут. Дорога известная, вроде бы близко, но малыми группами, особенно по ночам, не ходим — сплошной обороны пока нет, только опорные пункты. Наступаем, окопы нормальные рыть некогда, вот немцы и шастают — разведчики, да ещё недобитки всякие к себе пробираются. Связь режут, мотоциклистов перехватывают. Вчера повозки с ранеными обстреляли. Так что бдительности в дороге не теряй. Захвати газеты и почту в батальон — возьмёшь у дежурного. Ночью в батальон подойдёт маршевая рота и два взвода танков. Подвезут боеприпасы, два боекомплекта. Утром, при поддержке полковой артиллерии, — вперёд. Так комбату на словах передай — приказ на наступление пока пишут.

Лейтенант козырнул и вышел из блиндажа. Несмотря на ночь, фронт жил своей беспокойной жизнью — где-то постреливали пулемёты, размеренно била из-за Вислы наша корпусная артиллерия, в небе гудели ночные бомбардировщики. Он нашёл дежурного по штабу, передал распоряжения, поужинал и, положив под голову вещмешок, вздремнул на нарах.

Дневальный разбудил лейтенанта через три часа. Возле склада уже выстраивалось в две шеренги пополнение, стояли две повозки и упряжка с «сорокапяткой». Зевающие артиллеристы сидели на зарядном ящике. Кони, опустив головы в торбы с овсом, с хрустом жевали и звенели удилами.

Пополнение было частью из маршевиков^[11][12] (их можно было отличить по новому обмундированию, противогазам и ботинкам с обмотками) и бывалых солдат, выписанных из медсанбата, разношёрстно одетых и в трофейных сапогах. Каски были только у маршевиков. Лейтенант коротко объяснил задачу, назначил помощником старшину Ибатуллина. Проверили оружие, патроны. На повозке были два ручных пулемёта ДП, ротный миномёт, разобранный «максим», несколько ящиков с автоматами ППШ в смазке. На другой — цинки с патронами и ящики с гранатами. Себе Колесников, по совету старшины, прихватил ППШ и три недавно появившихся в войсках секторных магазина-«рожка» на тридцать патронов, затолкав их за голенища на немецкий манер. «Рожок» был удобнее, ловчее: диски от ППШ набивать было канительно — пружина часто вылетала, — хотя семидесяти патронов хватало надолго.

На рассвете маленькая колонна тронулась в путь по разбитой гусеницами и колёсами грейдерной дороге, огибая воронки. Путь был недалёкий — километра четыре. На карте значились две рощи (от которых мало что осталось) и ручей. Кругом были следы недавно прошедших боёв — стояли подбитые и сгоревшие немецкие танки, было несколько наших вдребезги разбитых «тридцатьчетвёрок» — остальное, пригодное к бою, железо уже уволокли на тягачах ремонтники. Вдали окапывалась батарея гаубиц.

Судя по тому, как густо стояли немецкие танки и бронетранспортёры, они попали под удар штурмовиков и противотанковых пушек «иптаповцев». Пушки, разбитые и раздавленные гусеницами, виднелись в неглубоких окопчиках. Наших солдат уже успели похоронить, немцы ещё лежали вразброс по всему полю. От танков тянуло тяжёлым запахом окалины и горелого мяса. Прямо у дороги в кювете лежал на боку немецкий полугусеничный штабной бронетранспортёр «Ганомаг», насквозь прошитый пушками штурмовика. Судя по закрытым люкам, из него никто не успел выбраться. От недалеко стоявшего штурмового орудия остались одни гусеницы и лохмотья корпуса с закопчённым крестом, — видно, сдетонировал боекомплект.

Солдаты из пополнения подавленно озирались по сторонам, глядя на трупы, слышен был только скрип колёс повозок, да что-то перекатывалось в зарядном ящике. С недалёкой передовой доносилась пулемётная стрельба, гулко ухали батальонные миномёты, — наверное, немцы опять атаковали. Начала стрелять и немецкая артиллерия, снаряды бесприцельно ложились по всему полю, поднимая фонтаны грязи и обломков. Пришлось залечь и переждать артналёт.

В небе послышался завывающий гул немецких «юнкерсов», шедших клином на бомбёжку переправ в сопровождении эскадрилий юрких «мессеров». Навстречу им кинулись наши «яки» и «Лавочкины», и в рассветном небе, покрытом мелкими облаками, завязалась ожесточённая схватка. Выли на форсаже моторы, слышался приглушённый стрёкот авиационных пушек, вспыхивали факелы падающих самолётов. «Юнкерсы», освобождаясь от бомб, разворачивались назад, отчаянно отстреливаясь из бортовых пулемётов. Несколько из них уже дымились.

— То-то, суки! Это вам не сорок первый! — радостно орали артиллеристы.

Неожиданно из облаков со снижением вывалился подбитый «Юнкерс-88». Один его мотор дымил, из пробитых баков тянулся белый шлейф бензина, закрылки и колёса были выпущены, — очевидно, хотел сесть на вынужденную. Но следом вырвался «Ла-5» и, всадив в него длинную трассирующую очередь из пушек, вновь исчез в облаках, победно взревев мотором. «Юнкере» вспыхнул, из него посыпались обломки, он по крутой дуге с воем врезался в землю. Громыхнул взрыв. Над полем повисли два парашюта.

Солдаты радостно заорали и кинулись к снижающимся парашютистам, которых несло прямо на недалёкую рощу.

И тут из рощицы послышались пулемётные и автоматные очереди. Троих солдат срезало сразу, остальные попадали на землю, защёлкали затворами, открыли беглый огонь вслепую по роще. Лейтенант сразу понял — это и есть недобитые фрицы, что остались от вчерашней атаки. Хотели, видать, отсидеться и прорваться к своим, да не успели.

— Ибатуллин! Повозки и лошадей в кювет, пушку на прямую наводку. Командира расчёта ко мне. Всем в цепь, вести огонь по роще. Осмотреться, выяснить, сколько там немцев…

Сам достал бинокль и посмотрел на рощу. Судя по вспышкам выстрелов, немцев было немного, человек пятнадцать при двух ручных пулемётах МГ-34. Фрицы были сборные — в кустах и между деревьями мелькали чёрные шлемы и куртки танкистов, пятнистые плащ-палатки и каски панцергренадеров, комбинезоны лётчиков.

Подползли усатый сержант-артиллерист и старшина Ибатуллин.

— Осколочные снаряды есть? — спросил лейтенант.

— Штук десять. Остальное — болванки бронебойные. Мы же с собой много не возим, остальное на батарее.

— В общем, так, сержант. Бей осколочными по вспышкам, гаси пулемёты. Кончатся осколочные — бей болванками, не давай им головы поднять. Окопаться они не успели, да и патронов у них маловато для боя, на себе-то много не утащишь… Ибатуллин! Берёшь пять человек, обходишь перебежками справа, я пойду в охват слева. Одно отделение на дороге двумя пулемётами пусть прижимает фрицев, патронов не жалейте. Если что — берите цинки с повозки.

Лейтенант с пятью солдатами из бывалых перебежками от воронки к воронке побежали в обход рощицы. Рассредоточились и открыли огонь из автоматов и двух карабинов. В ответ над головами запели пули. Лейтенант, целясь по вспышкам, высадил уже пару магазинов в дымную мешанину от разрывов снарядов, вставил в автомат последний, тщательно прицелился в мелькнувшую за деревом чёрную фигурку танкиста. Над правым ухом свистнула пуля, по голове потекло горячее. Скатился на дно воронки, ощупал голову — царапина, но ладонь в крови. Пуля прошла вскользь по коже, вырвала кусок из края погона, зацепила ухо. Вроде маленькая ранка, а кровила изрядно.

— Да, невесело, — подумал он. — Ещё бы немного — и хана мне. В сорок втором в шею попали, теперь вот в ухо.

Вспомнился вдруг брат жены, Костя Дрондин, водитель броневика на финской, и его матерные частушки, что привёз с той войны, с припевом: «Прощай, мама, прощай, папа, здравствуй, Кирка Кивеннапа!» Еле унёс Костя ноги из окружения под Выборгом, на ухе тоже был шрам, да и задница поморожена.

Наспех замотал голову бинтом из индивидуального пакета, поверх натянул пилотку. Выскочил из воронки и побежал к следующей, на бегу длинными очередями отстрелял последний магазин. В воронке ничком лежал убитый солдат-узбек из его группы. Запомнился по франтоватым, низко намотанным английским обмоткам. Отложил в сторону бесполезный теперь автомат, вытащил из кобуры надёжный, пристрелянный наган довоенного выпуска. Он предпочитал его пистолету ТТ и даже «парабеллуму». Привычная тяжесть в руке успокаивала.

Высунулся из воронки, огляделся.

В роще сверкали разрывы снарядов «сорокапятки», летели щепки, слышались стоны и крики, огонь немцев заметно поутих. Пулемётов уже не было слышно. С другой стороны рощи огонь усилился, по звуку — наши автоматы. Значит, старшина Ибатуллин не подвёл.

Лейтенант окликнул своих. Из ближайших воронок откликнулись четверо.

— Давай, ребята! Вперёд!

Поднялись и, пригибаясь, стреляя короткими очередями, пошли. Лейтенант не стрелял, патронов в нагане было мало, берёг для рукопашной. С другой стороны рощи уже слышалось жидкое «ура!» группы Ибатуллина.

— Вроде наша берёт, — едва успел подумать лейтенант, как земля ушла из-под ног и страшная боль в левом бедре выбила его из сознания.

Очнулся уже на тряской санитарной повозке по дороге в медсанбат. Обе ноги и голова были перевязаны. Ноги не двигались.

— Всё, отвоевался, — успел подумать он, снова проваливаясь в спасительное беспамятство.

Уже в палате медсанбата к нему пришёл легко раненный старшина Ибатуллин, принёс его полевую сумку, вещмешок и рассказал, как кончился тот бой.

— Немцев выбили из рощицы и почти всех положили в открытом поле. Половина из них были офицеры и унтеры. В плен сдались только двое раненых.

Лётчиков с «юнкерса» взяли без сопротивления. На шум боя из полка прислали взвод конных разведчиков, те прочесали всю округу, нашли ещё две группы немцев, прятавшихся по блиндажам, взяли в плен, те даже и не стреляли, сразу «хенде хох».

— Разведчики тебя и довезли на коне до санроты, крови ты много потерял. Автоматчика, что тебя срезал, тут же ребята и кончили. Фельдфебель был, танкист, с крестом… Давай поправляйся, а нам ещё надо на Берлин топать. Завтра опять наступаем.

Попрощались трогательно, хотя знали друг друга всего несколько часов, — на фронте время течёт по-другому…

Дальше начались уже привычные за войну скитания по поездам и госпиталям. Сначала эвакогоспиталь в городе Джаско, потом местечко Ланцуг, Львов, Проскуров. Раны в бедре чистили, они заживали плохо, держалась температура, и он часто терял сознание на перевязках. Еле отстоял ногу от ампутации. Из Проскурова санитарным поездом привезли на поправку в Кисловодск, в бывший санаторий Центросоюза.

Там его догнали письма от жены из Вятских Полян, целая пачка. Жена писала, что дети здоровы, что работает по-прежнему в санчасти оборонного завода, любит и ждёт. Здесь же, в санатории, его нашли и награды — ордена Красного Знамени и Красной Звезды, «ходившие» за ним ещё с Калининского фронта. Здесь встретил День Победы. Отсюда и демобилизовался в августе сорок пятого.

Так окончилась Великая Отечественная война для лейтенанта Дмитрия Колесникова.

Когда он, худой, с палочкой и тощим «сидором», где были немудрящие гостинцы, появился в дверях родного дома, когда на нём повисла плачущая от радости жена и двое подросших и тоже ревущих пацанов, только тогда он ощутил, что выжил в этой войне. И заплакал…

Он не выслужил на фронте больших звёзд, оставшись лейтенантом. Он просто честно прошёл в пехоте всю войну и остался жив. Это и было главным его завоеванием.

Слава ещё мальчишкой любил перебирать в шкатулке, сделанной для матери пленными немцами, отцовские награды, парадные погоны капитана МВД (отец дослуживал во внутренних войсках до 1954 года), примерял его китель. У него, как у всех уважающих себя пацанов в леспромхозовском посёлке, было много всяких военных вещичек — в тайнике под крыльцом дома лежали трофейный фонарик «Даймонд» с разноцветными стёклами, кобура от «вальтера», ржавый корпус «лимонки», ещё более ржавый наган без барабана и куча позеленевших стреляных гильз и винтовочных патронов, выкопанных на местах боёв Гражданской войны. Они с приятелем Костей часто играли с пацанами в войну, и даже рыли в лесу окопы. Правда, вот немцами никто быть не хотел.

Отец скупо и неохотно рассказывал о войне, и только несколько раз — после Дня Победы, после встречи с такими же фронтовиками (тогда это были ещё молодые и крепкие мужики) — Слава услышал несколько его историй. Прихрамывал он до конца жизни.

Однажды мать достала из папки с отцовскими военными документами бережно завёрнутый в целлофан старый, побитый молью суконный офицерский полевой погон с малиновым выцветшим кантом и двумя потускневшими звёздочками. На погоне были видны какие-то бурые пятна, и с края был вырван кусок. Она и рассказала Славе эту историю.

Много позже, когда Слава уже служил в армии, прицеливаясь на стрельбище из автомата в мишень, он ощутил прикосновение изогнувшегося погона гимнастёрки к правому уху. И похолодел, вспомнив отцовский шрам и тот залитый кровью лейтенантский погон. Как близко отец был от смерти… А чуть бы левее — и его, Славы, тогда не было бы вообще.

И теперь, увидев на улице седого ветерана с медалями на пиджаке, он всегда вспоминает своего отца. Его и тех его боевых друзей из посёлка уже давно нет в живых. А отцовские награды и погоны в старой семейной шкатулке перебирает с горящими глазами Славин сын — внук того лейтенанта.

Лейтенанты из сорок четвёртого…

В нашу больничную палату, вежливо поздоровавшись, вошёл седой пожилой мужчина невысокого роста с удивительно молодыми глазами. Сестра показала ему на койку рядом со мной, он положил немудрёные пожитки в тумбочку, представился и, увидев у меня в руках книгу Бунича «Операция «Гроза», сразу спросил:

— Историей войны интересуетесь?

Я ответил утвердительно, и мы, лежа под капельницами, как-то незаметно разговорились. То, что он рассказал о войне, меня поразило своей правдивостью и глубиной восприятия, это была та самая «окопная правда», которая всегда у нас подразумевалась между строк и которую никогда не напишешь, если сам это не прочувствовал на себе.

Восемнадцатилетним парнишкой, после окончания ускоренного курса Владивостокского пехотного училища, в новенькой офицерской шинели со скрипящими ремнями и двумя «кубарями» в петлицах, он попал на фронт зимой 1942 года. Шли ожесточённые бои под Ржевом, получившие в армии меткое и горькое название «Ржевская мясорубка».

Впоследствии подсчитали, что там, в лесах и болотах, полегло свыше полутора миллионов бойцов — больше, чем под Сталинградом.

Приняв под командование взвод, он, едва успев ознакомиться со списком солдат и своими отделёнными сержантами, получил приказ на рассвете идти в наступление. Из всего своего первого боя он запомнил только то, как вылез на бруствер окопа и взмахнул пистолетом. Дальше удар в голову и темнота. Очнулся в траншее уже вечером, присыпанный землёй, когда его раскапывали санитары. Нестерпимо болела голова, шла кровь из ушей, но он был жив — спасла каска, одетая на шапку, отделался контузией.

Вокруг не было никого из живых бойцов взвода. Санитары под руки повели его на перевязочный пункт, мимо груды валенок, касок, шапок и полушубков, снятых с убитых. Рядом уже был свеже-насыпанный холм братской могилы.

— Повезло тебе, лейтенант, а вот почитай вся твоя рота полегла, да и от батальона мало кто остался. Кого в Наркомздрав, а большинство в Наркомзем определили, — сказал один из пожилых санитаров.

Дальше был госпиталь, запасный полк, снова бои и снова госпиталь. Бесконечная череда наступлений, отступлений, крови и смерти. Ненависть к врагу и горечь потерь.

Свой последний бой он принял под Витебском, когда его рота, преследуя отступавших немцев, попала под миномётный огонь и, понеся большие потери, залегла. Тогда он, отодвинув тело убитого наводчика, сел за «сорокапятку» и, плача от злости, стал стрелять из орудия по отступавшим немцам, тёмные фигуры которых хорошо виднелись на заснеженной стерне.

Он заряжал, наводил и стрелял, пока разорвавшийся рядом снаряд не перевернул орудие и не отшвырнул его прочь. Тяжёлое осколочное ранение в живот, долгое лечение в госпитале, и в 1944 году перед списанным «подчистую» офицером встал вопрос: как жить дальше? Его ведь учили только воевать, и он, шагнув в войну со школьной скамьи, больше ничего не умел.

И он решил учиться. В приёмной комиссии юридического института сначала даже не хотели брать документы: уж очень он был молод — не было ещё и двадцати. Так он стал юристом и всю жизнь проработал в органах прокуратуры.

Ветеран замолчал, в палате ещё долго стояла тишина. Война затронула всех, и у каждого в семье были свои счёты к ней.

Я, слушая его рассказ, вспоминал своего отца. Их биографии, при всей разнице, были в чём-то схожи.

Оба пошли на фронт зимой 1942-го и оба закончили войну по ранению в 1944 году.

Отец пошёл на фронт уже зрелым мужчиной, в 39 лет, из милиции Пограничного района Благовещенска, повоевавши ещё в Гражданскую с поляками. Попал в 91-ю особую разведывательную бригаду, формировавшуюся в Сибири. Из первого же поиска разведгруппа вернулась в половинном составе, с двумя «языками», и вынесла раненного в шею отца. После госпиталя и курсов политсостава он попал на Калининский фронт замполитом стрелковой роты.

Отец, как и большинство фронтовиков, очень редко рассказывал о войне и не любил, когда его об этом расспрашивали. Но один из эпизодов, который он рассказал на встрече с друзьями-фронтовиками на 20-летие Победы, я невольно подслушал и запомнил…

Их поредевший после атаки батальон, наспех окопавшись, встал в обороне перед заснеженной высоткой, занятой противником. Солдаты в неглубоких окопах мёрзли в тонких английских шинелях и ботинках с обмотками и ждали наступления.

По данным разведки, немцев недавно сменили австрийцы. Они сразу же поменяли расположение огневых точек и стали глубже зарываться в землю.

Командование полка решило выбить их с господствующей высоты и для выявления системы огня распорядилось провести разведку боем. Для этого из резерва прислали роту морской пехоты. Моряки пришли уже перед рассветом, их командир, молодой розовощёкий старший лейтенант, уточнил у комбата время и направление атаки. Вооружены они были очень хорошо — самозарядные винтовки «СВТ», автоматов и ручных пулёметов было больше, чем во всем батальоне. Были они и с погибших кораблей, и из охраны наркомата ВМФ, и из береговых частей.

На рассвете матросы, сбросив шинели и вещмешки, надели бескозырки и, примкнув штыки к «самозарядкам», по свистку боцманской дудки в полный рост бросились вперёд. Бежали молча по неглубокому снегу, пока немецкая оборона не ощетинилась огнём. Тогда и прозвучало яростное «полундра». Но матросы, отчётливо, как мишени, видные на белом снегу, падали и падали, скошенные пулемётным огнём.

По засечённым целям противника била полковая батарея, батальонные «сорокапятки» и миномёты, но цепь моряков всё редела и редела. Поле перед высоткой покрылось чёрными бугорками. Солдаты, сжав зубы, ждали сигнала. Командир полка, видя с КП эту картину, дал команду атаковать. Батальон дружно поднялся и с ходу, на одном дыхании, выбил противника и занял высоту.

Уйти из австрияков не удалось никому — пленных в том бою не брали. От моряков остались целыми только пять человек. Много было тяжелораненых. В опустевшей траншее сиротливо лежали чёрные шинели, шапки и вещмешки.

Лейтенант Митрофан Адамович Сахончик. 1945 г.

Лейтенант Рабоче-крестьянской милиции М. Сахончик. 1937 г.

Старший сержант М. А. Сахончик (слева) и капитан А. П. Поташев, секретарь парткомиссии полка.

Калининский фронт, деревня Кузьмино, 5 февраля 1942 г.

Украинский фронт, Львовская область, село Луковец, июль 1944 г. Совещание командного состава дивизии. В третьем ряду — лейтенант Сахончик, во втором ряду крайний справа — капитан Мостовой.

Страница дневника, который вёл на фронте М. А. Сахончик

Матросов, вместе с лейтенантом, похоронили отдельно, приколотив бескозырку к столбику с жестяной звездой. Отец, рассказывая это, с повлажневшими глазами говорил:

— Как сейчас вижу: белый снег, следы пунктирами и в конце — чёрная точка. Много точек. Знали ведь, что на верную смерть шли! Какие тогда люди были…

Его самого легко ранило уже на следующий день, когда немцы пытались отбить высотку. После госпиталя отец участвовал в боях в Молдавии, где под Тирасполем снова был ранен.

Для отца, замполита второго батальона 527-го стрелкового полка 118-й стрелковой дивизии, война закончилась в 1944 году — после тяжёлого ранения в ногу на Сандомирском плацдарме в Польше, когда он, со взводом из маршевого пополнения, пробивался в свой батальон. Его вынесли с поля боя возвращавшиеся с задания конные разведчики. Отец вышел из кисловодского госпиталя уже после Победы. Вернулся домой хромая, с палочкой и тощим вещмешком, где был трёхдневный офицерский паёк и немудрёные гостинцы жене и детям.

Он не стал генералом, не набрал полную грудь орденов и не привёз трофеев. Привёз с войны три ранения и два ордена (они его нашли уже в госпитале).

Он просто честно провоевал в пехоте (где средняя продолжительность жизни лейтенанта на передовой — по послевоенной статистике — не превышала двух недель, а солдат больше трёх раз в атаку не ходил) и остался жив.

Их было много, лейтенантов Отечественной войны — и выживших, и геройски погибших, и без вести пропавших на бесчисленных полях сражений.

Человеческая жизнь коротка, и они уходят от нас, бывшие лейтенанты той, давно отгремевшей большой войны. Давно нет в живых и моего отца, и его боевых товарищей. Но человек жив, пока о нём остается память.

Так давайте их помнить. Всегда, а не только 9 мая! Пусть пожелтевшие фронтовые фотографии навечно хранятся в семейных альбомах, а внуки и правнуки, с гордостью перебирая боевые награды в старой шкатулке, будут помнить, какой кровью они добыты.

Одна атака генерала Фынь По

История российско-китайских отношений насчитывает немало ярких случаев, когда приходилось вместе сражаться против общего врага. Это относится и к участию советских добровольцев в войне Китая с Японией. Одним из наиболее значительных эпизодов той войны является успешная атака японского аэродрома и базы снабжения ВВС на Тайване (Формозе).

Для китайцев Вторая мировая война началась намного раньше, чем для Европы, а именно — с нападения японцев на китайских солдат на мосту Лугоуцяо близ Пекина 7 июля 1937 года. Дальше завязались ожесточённые бои с большими потерями в людях и технике с обеих сторон. Японские войска, благодаря преимуществу в технической оснащённости и обученности частей, теснили китайцев на всех фронтах. Руководство Гоминьдана обратилось к правительству СССР с просьбой об оказании помощи.

И она была немедленно оказана: в Китай через границу потоком пошли боевая техника, стрелковое вооружение, а главное — военные советники и добровольцы. Были среди них и лётчики, помогавшие китайцам осваивать советские истребители И-15 и И-16 и бомбардировщики СБ, тем более что в Китай ранее уже поставлялись самолеты Р-5 и У-2 и китайские лётчики были знакомы с пилотированием и техническим обслуживанием машин советского производства. Была отлажена и система ремонта техники.

Среди лётчиков, направленных в Китай в ноябре 1937 года, было также подразделение из 150 человек (31 пилот, 31 штурман, бортовые стрелки и авиатехники) под командованием капитана Фёдора Полынина на новейших тогда скоростных бомбардировщиках Туполева СБ-2.

Для конспирации китайцы стали называть Фёдора Полынина «генералом Фынь По», а на фюзеляжи и крылья самолётов нанесли бело-голубые опознавательные знаки ВВС Гоминьдана.

Это подразделение сразу же включилось в боевую работу. К тому времени японская авиация уже понесла большие потери в технике, и Япония была вынуждена закупать самолёты и боеприпасы в странах Европы. Из-за активных действий китайской авиации свою базу снабжения, на которой концентрировались авиатехника, вооружение и громадные запасы горючего, японцы оборудовали на острове Формоза (Тайвань), откуда они перелетали в Шанхай.

Герой Советского Союза Фёдор Петрович Полынин

Получив такие сведения от китайской разведки, полковник Павел Рычагов, командовавший советской авиагруппой в Китае, принял решение о проведении операции по разгрому базы. Подготовка проводилась в обстановке строжайшей секретности. 22 февраля 1938 года группу капитана Полынина перебросили на аэродром Наньчан, находившийся наиболее близко к Формозе. Лётчики до последнего думали, что идёт подготовка к празднику 23 февраля. Поздно вечером Полынин поставил лётному составу боевую задачу — налёт на аэродром возле города Тайбэя. Вылет на рассвете, курс — по кратчайшему расстоянию, через горы и море. Время полёта — почти восемь часов, на высоте 4–5 тысяч метров, без кислородных масок, на тысячу километров, то есть почти на предельную дальность скоростного бомбардировщика СБ-2. Малейшая неисправность любого самолёта влекла за собой катастрофу, — хорошо, что техника была ещё относительно мало изношена.

На рассвете 23 февраля, когда бомбардировщики уже готовились к вылету, невдалеке от аэродрома появилась группа японских самолётов. Если бы они атаковали аэродром, то вся авиация на нём была бы гарантированно уничтожена — бомбардировщики стояли с полной заправкой и подвешенными бомбами и не могли ни взлететь, ни рассредоточиться. К счастью, японцы отвернули в сторону.

28 бомбардировщиков взлетели с аэродрома Наньчан, выстроились в колонну и взяли курс на Формозу. Летели на большой высоте, в разрежённом воздухе, почти без наземных ориентиров. Погода была на удивление ясной, и бомбардировщики благополучно долетели до пролива. Дальше — над морем, без ориентиров, только по компасу и счислению.

Бомбардировщик СБ-2 с опознавательными знаками ВВС Гоминьдана

На горизонте показались очертания гор острова Формоза. На подлёте к Тайбэю бомбардировщики перестроились в боевой порядок и открыли бомболюки.

Японцы не ждали налёта: они знали о недостаточном радиусе действия китайских бомбардировщиков и не предполагали такой дерзости. Зенитки не находилась в боевой готовности, на аэродроме шла обычная работа — собирали и облётывали прибывшие морем в ящиках самолёты, заправляли и ремонтировали технику. Готовые самолёты были выстроены линейкой в два ряда. Громадные склады и ангары, хорошо видимые сверху, тянулись на километры.

Удар с воздуха был неожиданным и сокрушительным. Серебристые СБ с пологого пикирования сбросили фугасные и зажигательные бомбы. Аэродром покрылся разрывами, запылали самолёты, ангары и баки с горючим, начали взрываться боеприпасы. На земле творился сущий ад. Облако чёрного дыма поднялось на сотни метров.

Сбросив бомбы, СБ без помех легли на обратный курс. Через три часа они без потерь приземлились на аэродроме Ханькоу.

Вся операция заняла семь часов нечеловеческого напряжения на пределе возможностей людей и техники. Ведь в случае неисправности двигателя сесть на вынужденную было некуда — горы и море исключали даже малейший шанс.

На аэродроме Ханькоу царило ликование — китайцы из сообщений радио узнали об успешной бомбёжке. На торжество прибыла даже Сун Мэйлин — жена президента Чан Кайши, в то время являвшаяся неофициальным шефом китайской авиации. Был дан званый ужин, китайцы испекли специальный торт, на котором было по-русски написано: «В честь РККА. Лётчикам-добровольцам».

Результаты бомбардировки ещё уточнялись, но предварительные итоги были уже ясны — уничтожены десятки готовых к вылету самолётов, много самолётов сгорело в контейнерах, уничтожен трёхлетний запас авиационного горючего, склады боеприпасов и запасных частей. Погибло и много военнослужащих.

В Японии был объявлен траур, губернатора острова сняли с поста, командир базы был отдан под суд, комендант аэродрома сделал себе харакири. В Токио царила паника, даже на бирже упали котировки японских акций. Японская авиация на фронте резко и надолго сбавила активность.

Во всем мире эта операция имела громадный резонанс. Руководитель операции капитан Ф. Полынин получил звание Героя Советского Союза и был произведён в полковники. Даже сам полёт на предельную дальность, на несовершенной технике того времени и без средств аэронавигации, уже был подвигом.

Советские лётчики-добровольцы на этой войне совершили ещё немало подвигов, но рамки статьи не дают возможности об этом рассказать. В память о них в городе Ухань сооружён обелиск, в музее авиации города Ханькоу есть стенд, рассказывающий об этой знаменитой атаке на Формозу.

Портрет генерала Фынь По есть в китайских учебниках истории и сегодня. Китайцы об этом помнят, а вот у нас вряд ли кто знает о той войне, за исключением профессиональных историков и энтузиастов-одиночек. Да и писали об этом у нас очень мало, а мемуары участников давно стали библиографической редкостью.

Матрос с «Находки»

Во время войны на море отнюдь не все совершают громкие и заметные подвиги, попадающие на страницы газет и в мемуары флотоводцев. Есть такие морские специальности, о представителях которых редко пишут, но, тем не менее, на их счету немало славных дел. Это — морские спасатели, аварийно-спасательная служба флота. Они поднимают затонувшие корабли и подводные лодки, работают на больших и малых глубинах в акваториях портов и военно-морских баз, устраняют последствия пожаров и радиационных аварий. Среди них особое место занимают водолазы. Мне в 1983 году пришлось участвовать в одной из спасательных операций АСС Тихоокеанского флота в бухте Чажма (залив Стрелок Японского моря) и работать с ними. Это были громадного роста мичманы, участники подъёма кораблей пакистанского флота из реки Карнапхули, разминирования порта Читтагонг в 1977 году и других громких и не очень спецопераций Военно-морского флота. Они круглые сутки, посменно, спускались под воду, герметизировали корпуса двух затопленных во время пожара кораблей. Тяжёлая и опасная мужская работа. Корабли подняли. С тех я всегда с большим уважением отношусь к ним и их нелёгкой и опасной работе.

Об одном из них, водолазе войны 1945 года, и пойдёт речь.

После завершения боевых действий с Японией советский флот приложил значительные усилия для устранения минной опасности. В 1945–1946 годах тральщики Тихоокеанского флота очистили полосу прибрежных вод Северной Кореи от американских донных мин. Американская авиация в июле-августе 1945-го ставила мины с индукционными взрывателями (М-9 и М-11), акустические (А-3 и А-5) и индукционно-гидродинамические (А-6). У порта Расин (Нан-джин) было поставлено 420 мин, у порта Сейсин — 208, у Сейкосин — 19 и у Гензан (Вонсан) — 139 мин, причём у Гензана последняя постановка была проведена 11 августа 1945 года, что можно объяснить только просчётом нашей дипломатии, которая не обеспечила интересов флота при заключении в Ялте соглашения о вступлении СССР в войну и допустила образование разрыва между зонами сухопутных войск и флота.

Самоликвидация мин должна была произойти через 140–200 суток после постановки. К тому же мины были обнаружены и вне районов, переданных нам 30-м авиакорпусом США, и если бы не тральные работы советского флота, то десантные операции в северокорейских портах пришлось бы отложить не менее чем на полгода.

Американские мины являлись основной причиной потерь корабельного состава ТОФ во время боевых действий с Японией. 9 августа у Расина на минах повреждены два торпедных катера типа «А-1» (погибло 4 и ранено 5 человек). 14 августа у Расина на мине подорвался и был повреждён тральщик «Т-279 (погибло 2 и ранено 27 человек). 15 августа на минах подорвались: у Сейсина — тральщик «Т-280», у Расина — транспорты «Сучан», «Камчатнефть» и танкер «№ 1».

16 августа у Расина погиб на мине торпедный катер «ТК-565» (погибло 4 и ранено 10 человек), там же подорвались и получили повреждения пограничный катер типа МО-4 — «ПК-42», и тральщик «Т-281», вторично — транспорт «Сучан». У Сейсина подорвались и были повреждены транспорты «Ногин» и «Дальстрой». 19 августа у Сейсина подорвался и погиб гидрографический моторный катер (один член экипажа погиб и олин ранен). 23 августа у Гензана подорвался тральщик «Т-277» (ранено 12 человек). 26 августа у Расина в третий раз подорвался транспорт «Сучан».

После окончания войны флот продолжал там нести потери: погибли гидрографическое исследовательское судно «Партизан» и гидрографический катер «ГОК-22» у Гензана. Тральщикам Тихоокеанского флота для обеспечения судоходства у корейских берегов понадобилось пройти с тралами 16769 миль, а с учётом бомбометания — 26500 миль, сбросить 21372 глубинные бомбы для уничтожения 416 мин: у порта Расин — 184, Сейсин — 90, Сейкосин — 4 и у Гензан — 138 мин.

В таких условиях пришлось вести работу водолазам Тихоокеанского флота, обнаруживая и обезвреживая мины, выставленные американцами и японцами в корейских портах. Были и жертвы.

Один из участников тех событий Анатолий Александрович Булгаков, в прошлом матрос-водолаз со спасательного судна ТОФ «Находка», поделился своими воспоминаниями.

Он родился в селе Жариково Тамбовского района Амурской области 6 декабря 1927 года. Был призван на флот в 1944 году, закончил электромеханическую школу на Русском острове, затем курсы водолазов и прослужил на «спасателях» до 10 марта 1951 года.

Бригада АСС (в/ч 20293) дислоцировалась тогда на 37-м причале Владивостокского порта. Командовал бригадой капитан первого ранга Кроль.

Матрос Анатолий. Булгаков. 1944 г.

Спасательное судно «Находка», на котором довелось служить матросу Булгакову, было относительно небольшим — 50 м длиной, 15 м шириной и 800 т водоизмещением, двигатель паровой, на угле. На юте находилась и небольшая двухместная барокамера для водолазов-глубоководников. Вооружение — одна 45-миллиметровая пушка и два пулемёта «Браунинг» калибра 12,7 мм.

Многие матросы и старшины на корабле служили ещё с довоенных времен, и Булгаков среди них был самым молодым по возрасту Однако занятия классической борьбой до призыва на флот здорово ему помогли. Особенно зауважали, когда он уложил на лопатки всех старослужащих. Да и особой дедовщины в то время не было — война уравнивала всех.

О работе спасательного судна «Находка» известно не так много, фотографий самого судна найти не удалось. От одного из ветеранов АСС ТОФ, капитана 3-го ранга Ю. Ткачёва, было получено такое короткое сообщение:

«31 августа 1943 года во время ночных торпедных стрельб в заливе Америка, из-за нарушения командиром подводной лодки «Щ-128» правил навигации, лодка на полном ходу нанесла таранный удар в борт другой лодки — «Щ-130». Командир «Щ-130» В. Стеценко, видя неизбежность удара, успел задраить люк рубки и отдать команду «аварийная тревога». В результате столкновения лодка получила пробоину размером 1 метр на 30 сантиметров в прочном корпусе и затонула на глубине 38 метров, зарывшись кормой на 6 метров в ил. В аварийном кормовом отсеке остались старшина группы трюмных И. С. Орлов и старшина 2-й статьи В. Носик.

Воздушный пузырь, оставшийся в затопленном смесью воды и топлива отсеке, некоторое время позволял им дышать и, ныряя, они смогли закрыть клапаны осушения трюма. Когда подошло спасательное судно «Находка» и к лодке спустились водолазы, стало ясно, что на подъём корабля потребуется не менее пяти часов, и надежда на спасение двух запертых моряков пропала. 2 сентября «Щ-130» была поднята. Люди погибли».

В августе 1945 года корабельная группировка Тихоокеанского флота под командованием адмирала Юмашева вышла в море для проведения десантной операции по захвату корейских портов и уничтожению японского флота. Вышла в море и «Находка». Три дня в штормовых условиях корабли десантной группировки пробивались к Корее.

Ветеран вспоминал, что для несения вахт на боевых постах приходилось даже привязываться.

Затем, после артподготовки и авиационных ударов, началась высадка десантов. Завязались кровопролитные бои, закончившиеся поражением и капитуляцией японских войск.

«Находка» подходила к порту Гензан в составе третьего эшелона десантных сил. Катер «морской охотник», патрулировавший район, сообщил, что неподалёку находятся якорные и плавучие мины. Командир приказал сбавить ход и выставил впередсмотрящих с биноклями. Принятые меры оправдались — через час была обнаружена плавающая мина, качающаяся на волнах. Её, с третьего выстрела, уничтожили комендоры бакового орудия. На месте мины поднялся громадный столб воды, по судну гулко ухнул гидродинамический удар.

Судно вошло на рейд Гензана. Горел город и портовые сооружения, повсюду слышались выстрелы: десантники добивали несдавшихся японцев. Командованием флота была поставлена задача по обследованию акватории порта и дна у причалов, где могли быть японские мины. Водолазы судна сразу приступили к работе, причём работали и в легководолазном снаряжении, и — на глубоких участках — в «трёхболтовках»^[13]. К счастью, японцы не успели заминировать причальный фронт на глубине, и с работой справились обычные сапёры. А авиационные донные мины американцев пришлось разминировать уже тральщикам и катерам «морским охотникам», используя глубинные бомбы.

Дальше «Находка» переходила из порта в порт (Юки, Расин, Сейсин), занимаясь своей опасной работой по обнаружению мин, обследованию и подъёму повреждённых боевых кораблей.

Эта работа длилась ещё несколько месяцев, после чего судно вернулось во Владивосток

За участие в войне Анатолий Александрович был награжден медалью «За победу над Японией». Служба на флоте продолжалась до 1951 года. Затем была работа электромонтером в городе Свободном, женитьба, учёба в институте. С 1977-го по 1997-й трудился инженером в городских сетях «Амурэнерго». А став пенсионером, ещё пятнадцать лет работал слесарем по ремонту котельных, делясь опытом с молодыми специалистами. Трудовую деятельность закончил лишь в 85 лет. Крепка оказалась флотская закалка.

Один из пилотов забытой войны

Уже почти семь десятилетий прошло с тех пор, как отгремела война на Корейском полуострове, в то время засекреченная, а ныне почти забытая. Стираются в памяти минувшие бои, уходят из жизни их ветераны. Другие войны и потрясения в жизни страны заслоняют те события. Но иногда происходят случайные встречи, которые неожиданно возвращают в далёкое прошлое…

Оказалось, что отец моего коллеги по работе был лётчиком, воевавшим в Корее в 1953 году. Посмотрев пожелтевшие от времени документы и фотографии того времени, я понял, что судьба приоткрыла мне историю жизни незаурядного человека, достойного сына своего времени, представителя того ушедшего поколения, которое вынесло на своих плечах страшную тяжесть не одной войны.

Реактивный истребитель МИГ-15 бис

Скупые строчки автобиографии гласят:

Семёнов Дмитрий Васильевич родился 24 октября 1918 года в с. Богородицкое Ухоловского района Рязанской области. Русский. После окончания школы в 1936 г. занимался в аэроклубе. Потом — Серпуховская военная авиационная школа летчиков, которую окончил в 1940 году. Был направлен на Дальний Восток в морскую авиацию. Начал службу в сентябре 1940 года младшим лётчиком в 45-м истребительном авиационном полку, в то время вооружённом истребителями И-15 бис и И-16. В составе полка на истребителе Як-9 принимал участие в войне с Японией, уже в качестве командира звена. Полк обеспечивал воздушное прикрытие боевых действий кораблей Амурской флотилии и базировался на аэродромах Маньчжурии. Награждён медалью «За победу над Японией».

После войны Семёнов служил в различных частях морской авиации Тихоокеанского флота в должности командира эскадрильи. В 1951 году был назначен помощником командира 781 — го истребительного авиаполка ВВС ТОФ, дислоцированного на аэродроме Унаши Приморского края (ныне Золотая Долина). В то время полк летал на американских истребителях Р-63 «Кингкобра» — последних самолётах, полученных по программе ленд-лиза.

После переучивания на реактивную технику (истребители МиГ-15 бис) полк был направлен в специальную командировку в Корею, где находился с февраля по октябрь 1953-го. Полк, под командованием подполковника Н. Снопкова, входил в состав 216-й истребительной авиационной дивизии 64-го истребительного авиационного корпуса, уничтожившего за войну 1106 вражеских самолётов (37,6 % от всех сбитых самолётов). На боевом счету полка, дислоцированного на аэродроме Аньдун (впоследствии на Мяогоу и Дапу), было 12 сбитых (один F-84 «Тандерджет», остальные — F-86 «Сейбр») и 7 повреждённых самолётов.

Период с февраля 1953 года и до окончания боевых действий был особенно сложным. К концу войны американцы получили новейшие модификации самолётов «Сейбр» F-86E и F, превосходившие наши МиГ-15 бис по ряду показателей, что придало войне в воздухе ещё более ожесточённый характер. Кроме того, полк комплектовался лётчиками морской авиации, имевшими налёт по 30–50 часов, что было совершенно недостаточно для уверенного владения машиной. Для сравнения: американские пилоты имели минимальный налёт на «Сейбрах» по 200 часов. Тем не менее люди сражались и побеждали.

В тех боях капитан Д. Семёнов со своим ведомым, старшим лейтенантом А. Куцыгиным, одержал две победы.

В литературе приводится эпизод, когда они путём резкого маневрирования заставили столкнуться на выходе из пикирования два «Сейбра» 335-й эскадрильи, которые были записали на их счёт как повреждённые.

В тех тяжёлых боях полк потерял 9 самолётов и 5 летчиков.

После окончания Корейской войны, завершившейся подписанием перемирия в Паньмыньчжоне, полк вернулся в Унаши. Капитан Семёнов за участие в войне получил орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, орден Дружбы КНР. Начала поступать новая техника — самолёты Миг-17, МиГ-19, — пошло переучивание лётчиков. Морская авиация и в то время не знала покоя — вела борьбу с американскими самолётами-разведчиками в районе Охотского моря и Курильских островов. Участвовал в ней и 781-й полк.

Майор Дмитрий Семёнов

Майор Семёнов, как опытный летчик, в 1955 г. был переведён в формирующуюся истребительную авиацию ПВО страны, служил на командных должностях, был руководителем полётов, передавал свой богатый боевой опыт молодым пилотам. Был уволен в запас в декабре 1959 года.

Но на пенсии посидел недолго — небо его не отпускало. И вот, уже в должности старшего инспектора-летчика Амурского обкома ДОСААФ, он снова летает. Затем, пройдя обучение, с 1963-го по 1970-й работает старшим диспетчером службы движения Благовещенского аэропорта. Ветераны аэропорта ещё помнят, как он спас аварийный пассажирский самолёт Ил-18 со ста пассажирами, посадив его на военный аэродром города Завитинска, что категорически запрещалось в то время. На самолёте, летевшем из Хабаровска, отказал двигатель, аэропорт Благовещенска не мог его принять по метеоусловиям, а до запасного аэродрома гражданской авиации он бы просто не дотянул. И старший диспетчер принял решение, противоречащее инструкциям, но спасшее жизнь людям.

Умер Д. В. Семёнов в 1991 году. Семья бережно хранит его документы и награды.

Трагедия шхуны «Унго»

Впервые я услышал об этой истории ещё во время службы на флоте. Морское посыльное судно «Моржовец», куда я был временно прикомандирован в качестве врача, вышло из Владивостока в Тихий океан для обеспечения пилотируемых полётов с Байконура по программе «Эллипс» (была такая при СССР). Точка нашей плановой дислокации находилась где-то в районе атолла Уэйк, так что «топать» было весьма прилично. Кратчайший курс для выхода в Тихий океан лежал через японский Сангарский пролив.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

ППШ-41 — пистолет-пулемёт системы Шпагина калибра 7,62-мм, образца 1941 г. В годы Великой Отечественной войны являлся основным оружием пехоты.

2

МГ-34 — универсальный пулемёт системы Маузера калибра 7,92 мм. Применялся в вермахте.

3

«Максим» — станковый пулемёт системы Максима калибра 7,62 мм. Применялся в Российской, Красной и Советской армиях с 1905 по 1950 г.

4

МГ-08 — станковый пулемёт системы Шварцлозе калибра 7,92 мм. Состоял на вооружении армий Австро-Венгрии и Германии с 1908 г.

5

СВТ (СВТ-40) — самозарядная винтовка системы Токарева калибра 7,62-мм с клинковым штыком.

6

ф_1 — ручная граната осколочного действия («лимонка») — наиболее распространённый вид ручной гранаты в РККА и Советской армии.

7

РГД (РГД-33) — ручная граната образца 1933 г. Из-за сложности в обращении вскоре была снята с вооружения

8

«Дегтярь» — ручной пулемёт системы Дегтярёва (ДП-27) калибра 7,62 мм, основное оружие усиления в пехотном отделении.

9

«Ческа збройовка» (ZB-26/30) — лёгкий ручной пулемёт системы Холека. Выпускался в Чехии для вермахта.

10

ИПТАП— истребительно-противотанковый артиллерийский полк.

11

Маршевики — военные, отрправляемые в действующую армию для её по

12

полнения.

13

Трёхболтовка — снаряжение для безопасного погружения под воду, классический водолазный костюм. Медный водолазный шлем крепится к манишке тремя болтами (отсюда название).