Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли

Станислав Федотов, 2023

Историческая судьба свела лицом к лицу на Амуре два великих государства, Россию и Китай, два великих народа, и с той поры они пошли рядом, тесно бок о бок, как два соседа по бесконечной дороге жизни. Были между ними разногласия, даже ссоры и столкновения, были взаимопомощь и клятвы в вечной дружбе – всё, как бывает у соседей. И жители этих стран вольно или невольно повторяли и повторяют в своей жизни их отношения. Истории двух семейств, двух родов – русского казака Саяпина и китайского сапожника Ван Сюймина – как в зеркале, отражают этот тернистый совместный путь: здесь есть место и любви, и ненависти, и порою неизвестно, чего больше и куда выведут эти взаимные чувства.

5

— Цзинь, колокольчик мой золотой, не хмурься… Ну вот, уже и насупилась, как тучка дождёвая, того и гляди прольёшься… Улыбнись, солнышко! Я ж не насовсем уезжаю.

Они сидели на склоне холма среди кустов дикой смородины, невидимые с любой стороны. Зато для них открывался прекрасный вид на город, похожий расчерченностью улиц на военный лагерь, на широкий Амур и кучку серых мазанок на другом берегу — там был городок Сахалян. За Сахаляном тёмно-зелёной, переходящей в тёмно-синюю, тучей лежала тайга.

С недавних пор это было их любимое место. Его нашёл братишка Цзинь пятнадцатилетний Сяосун. Смышлёный и очень наблюдательный, он давно приметил, что Иван и Цзинь маются без места, где могли бы уединиться без риска попасться на чьи-нибудь недоброжелательные глаза. И в конце жаркого апреля, когда быстро высохшая земля покрылась буйной травой, а деревья и кустарники — густой листвой, Сяосун с таинственным видом подошёл к сидящей на скамейке в крохотном садике Ванов парочке и заявил:

— У меня есть подарок.

— Замечательно! — хмуро сказал Иван, который не смел даже дотронуться до руки Цзинь. На виду у всех она держалась очень строго. — Кто подарил?

— Я вам хочу сделать подарок.

— Нам? — удивилась Цзинь и подняла на брата большие лучистые глаза. Они были чёрные, но, отражая свет, походили на маленькие солнца. — Ну, делай.

— Да уж, давай дари, — подхватил Иван.

— Идите за мной и ни о чём не спрашивайте.

Они переглянулись, но встали и пошли.

Шли долго. Сначала до конца улицы, потом обогнули тюремный двор, спустились в долину и стали подниматься по склону холма, почти продираясь сквозь заросли дикой малины и смородины.

— Долго ещё? — не выдержал Иван.

— Потерпи, ещё немного, — отозвался Сяосун и через пару секунд торжествующе сказал: — Вот!

Их глазам открылась маленькая, но такая уютная полянка, что Цзинь даже захлопала в ладоши и поцеловала брата в щёку. Она сразу поняла и оценила подарок.

Иван сел на землю и обвёл глазами открывшуюся картину:

— Здорово! — Увидел под кустом свёрнутый трубкой войлок. — А это зачем?

— Чтобы пигу не застудили, — для точности Сяосун хлопнул себя по заду, засмеялся и скрылся в кустах, не дожидаясь слов благодарности.

Без подстилки земля и верно оказалась холодноватой. Иван расстелил войлок, и они легли рядом. Лежали долго. Молчали и глядели в чистое небо — оно показалось совсем близким и тёплым. Потом как-то сразу повернулись лицом к лицу, и небо обрушилось на их неистовые объятия. Торопясь, путаясь в складках, они раздевали друг друга, потом со стоном и вскриками спешили отдать себя, ошибаясь от неумелости, чуть не плача из-за этих ошибок, и наконец затихли, прижавшись друг к другу.

Сколько так пролежали, неизвестно. По солнцу получалось — часа два. Разомкнули объятия и сели. Иван одной рукой обхватил плечи Цзинь, другой ладонью ласково провёл по её груди.

— Не надо, — сказала она, глядя перед собою. Уловила его недоверчивое удивление и пояснила: — Не то опять всё начнётся с начала, а я очень устала.

Иван убрал руку с её плеч, обхватил свои согнутые колени.

— Так вот она какая, настоящая любовь, — сказал, не поворачивая головы. — Я люблю тебя, Цзинь, и буду вечно любить.

— А я — тебя.

С того дня прошёл месяц. Ивана зачислили в рядовые Первого конного полка, начались учебные занятия, и встречи с Цзинь стали очень редкими. А тут ещё эта драка с последующей отсидкой в «холодной». Хорошо хоть одно: после зачисления в группу добровольцев Иван смог встретиться с любимой.

— А куда ты уезжаешь? — спросила она.

— Вообще-то секрет, но тебе скажу. Хунхузы объявились. Банда больно велика. Но кончится эта заварушка, мы возвернёмся, а в осень и поженимся.

— Нет, Ванья, не поженимся. — Цзинь произносила его имя почти по-китайски, Ивану почему-то это ужасно нравилось. — Твой фуцинь… твой отец… он будет против.

— Тятя? Да не-е… Ты ему нравишься. А ежели супротив будет, бо́гом обвенчаемся! Ну, вкрадче значит.

— Как же обвенчаемся, я же некрещёная?

— А ты покрестись, покуда я в отлучке. Церква-то вона — рукой подать. Батюшка святый токо радый будет. Ещё одну душу к Богу приведёт.

— Тоже бо́ гом? Мой папа… сильно огорчится.

— Как огорчится, так и порадуется… ну, само собой, опосля венчания. Так завсегда бывает.

— Как у тебя всё просто! Креститься — бо́гом, венчаться — бо́гом…

— Да уж, такой бежкий я!.. Ну вот, улыбнулась! Зазвенел мой колокольчик: Цзинь-Цзинь-Цзинь… Иди ко мне, золотинка моя, обойму покрепче да нацелуюсь досыта. Давай цюнь^[6] раскроем, покажись во всей красе — дай на её наглядеться…

Цзинь вдруг застеснялась:

— Стыдно, Ванья!.. Вдруг заметят…

— Да кто ж тут заметит? А я уж так соскучился — силов нету!

Иван развязал пояс на платье Цзинь, распахнул его, под ним обычно было шёлковое бельё чжундань — на этот раз сразу открылось прекрасное девичье тело. Иван задохнулся от восторга и приник губами к её груди.

— Ох, Ванья, и я скучаю… — Она обняла его рыжую голову. — Сильный ты… М-м-м… О-о-о… Хорошо-о-о… — И вдруг вздрогнула. — Ой, ветка хрустнула! — Цзинь попыталась отстранить его. — Пусти, увидят…

Снова хрустнула ветка: кто-то шёл напролом и прямо к ним. До Ивана наконец дошло, что надо привести себя в порядок.

— Запахнись, я тож приберусь…

— Не бойтесь, это я, — послышался знакомый голос.

Иван засмеялся:

— Э-э, да это свой гаврик.

Из зелени вынырнуло лицо Сяосуна. На нём явно читался испуг. Мальчишка быстро заговорил по-китайски, Цзинь ответила, старательно завязывая пояс платья.

Иван тоже раздражился:

— Чё-то стряслось, братальник? Да не лопочи, говори по-русски.

— Мама из города вернулась, послушала, что люди говорят, — заторопился Сяосун. По-русски он говорил лучше Цзинь. — Сказывают: цюани Мукден взяли и христиан вырезали. Всех до единого! Даже китайцев не пожалели. Головы рубили, животы вспарывали…

— Цюани — кто это? Чё за звери?

— Цюани — это кулаки, их ещё боксёрами называют. Ихэцюани. Они весь Китай хотят от «заморских чертей» очистить. И от русских тоже.

— Неужто из-за этого зверствуют?

— Они себя называют Кулак во имя справедливости.

— Зверство не бывает справедливым.

— Не знаю. Люди говорят — я повторяю.

Цзинь слушала, и глаза её наполнялись испугом:

— А ты, Ванья, говоришь: креститься!

— Что?! — перепугался Сяосун. — Цзинь креститься?! Да ты что?! Нельзя, нельзя!! Цюани точно убьют!

Иван рассердился из-за испуга Цзинь:

— Ты ж сам сказал: они в Мукдене. А мы в Благовещенске, за тыщу вёрст, поди…

Сяосун не обратил внимания на его слова:

— Пойдём домой, Цзинь. Мама боится, что цюани здесь объявятся.

— Да с чего им тут объявляться?! За тыщу вёрст! — не унимался Иван.

— Цзинь, пойдём, дома ждут…

Цзинь встала. За одну руку её тянул брат, за другую держал Иван. Она выдернула обе, обняла голову любимого:

— Прощай, Ванья! Возвращайся скорее.

— Ну ладно… — неохотно согласился Иван. Но наказал: — Сяосун, береги сестру. Я люблю тебя, Цзинь!

— Я тоже люблю. Прощай!

В последних словах Цзинь было столько отчаяния, что невольно проявлялась ужасающая Ивана мысль: Цзинь он больше не увидит никогда! Иван гнал её от себя, она уходила, но снова и снова возвращалась, принося с собой всё большую горечь и тревогу. Перемогая себя, казак тем не менее собирался в поход: перековал лошадей, свою и отцовскую, проверил и починил сбрую, наточил шашки, перебрал и смазал карабины-кавалерки, пополнил запас патронов — всё делал сам, отцу было некогда, он ездил по станицам и посёлкам, собирал добровольцев. Хотя какие уж там добровольцы! Двенадцатого июня объявили мобилизацию по Приамурскому округу, и всем служилым казакам следовало стать в строй. Иван было решил, что поход добровольцев отменяется, и даже обрадовался, что не надо будет надолго расставаться с Цзинь, однако отец сказал, что пришла телеграмма об увеличении Охранной стражи железной дороги, и теперь писать просьбу об отпуске не требуется. Но поручение атамана равносильно приказу, оно остаётся в силе.

— Ты, сын, конечно, имеешь такое право — не идти добровольцем, а я тебя не могу принуждать, — сказал Фёдор, морщась, словно от сердечной боли. — Понимаю: зазноба, любовь и всё такое. Сам был молодым… Но эти боксёры угрожают нам, русским, нашему делу, а через нас — всей России, а Россия, тоись наша Родина, она куда важней всяких там отдельных любовей. Не будет её — не будет и нас.

Вот эти последние слова отца — «Не будет её — не будет и нас» — почему-то резанули Ивана по сердцу и оставили на нём отметину на всю жизнь.

Примечания

6

Цюнь — платье (кит.).