История об офортах

Станис Фаб

Новая повесть Станиса Фаба – это спираль событий, которые возникают в жизни героя неожиданно и самым необычным образом. Книжная публикация становится прологом, на первый взгляд, невероятной игры. Хитрость и коварство плетут свою игру, но дружба и любовь в итоге помогают разрушить планы мошенников. Легкое чтение, вместе с тем закрученный сюжет – настоящая детективная история.

Глава третья. Савелий, Спицын и Адель

За год до судебного процесса

Лет десять назад, без каких-нибудь месяцев и недель, он закончил писать книгу о Лесовске. Работал над ней долго, складывая страницы из новых материалов, так что приходилось много просиживать в архивах и библиотеках. Вигдор мечтал рассказать о городе так, как еще ни делал никто. С художником Савелием Кокоревым познакомились случайно, на одном из фуршетов, которым обязательна заканчивалась любая мало-мальски значимая презентация. Этих презентаций в девяностые была такая тьма, что при хорошей сноровке можно было вообще перестать ходить по магазинам и выбросить холодильник. Каждый день поили и кормили как минимум в четырех-пяти местах. Вот там-то хороший поэт Косенков и представил ему хорошего художника Кокорева. Слово за слово, и художник загорелся. На следующий же день забрал рукопись и пропал… ровно на полгода. А когда, наконец, появился, Вигдор просто ахнул, до чего же хорошо выглядела его книга в оформлении Савелия Кокорева.

С художником они в итоге стали приятельствовать. Как говорится, основательно. Вигдор часто бывал в его мастерской — обычной малометражке на последнем этаже жилого дома, которая просто блистала творческим беспорядком и одиночеством. Слово «блистать» употреблено не случайно. Иногда он встречал там натурщицу, которую звали Адель. И тогда Вигдору казалось, что мастерская и впрямь блистает, так хороша была эта девушка.

В тот раз он забрел к Кокореву не случайно — хотел справиться, как идет оформление книги. Адель позировала в тунике римлянки. Художник курил и рисовал.

На Вигдора оба отреагировали почти одинаково — никак, даже когда он предложил проветрить мастерскую от табачного дыма и, не дождавшись ответа, все-таки распахнул форточку. Савелий сосредоточенно работал, ему не хотелось отвлекаться, он жестом руки, в которой была зажата кисть, предложил Вигдору отправиться на кухню, пробасив: «Еще полчасика, попей пока кофейку, клиент послал растворимый „Пеле“. Говорят, полнейший деф-цит».

Он тихонько прошел за «деф-цитом», вознамерясь понаблюдать за работой Кокорева, но очень скоро понял, что притягивает его именно Адель. Каким-то «боковым» зрением Савелий уловил, «кто» есть магнит в этой мастерской и, хохотнув, пробасил: «Адель, между прочим, Вигдор хороший писатель, позволь ему пялится на тебя легально, а то, ей богу, уйдет отсюда косоглазым».

Адель не произнесла ни слова. Поняв, что натурщица не склонна включаться в общение, Савелий решил упростить ситуацию по-своему.

— Вигдор, а не желаешь ли зайти к моему соседу по площадке. Прекрасный график, скажу я тебе. Посмотришь работы. Старый Лесовск на его офортах оживает. Может быть, что-то глянется для книги? Я рассказывал ему о тебе. Он сегодня работает и, кажется, трезв не в меру.

Вигдор все понял и последовал совету, тем более предложение и в самом деле показалось интересным.

— Ты только на меня сошлись, — прокричал вослед Савелий.

…Дверь открыл человек, о которых принято говорить «мужчина без возраста». То, что он художник, можно было догадаться сразу: из прихожей пахнуло теми особенными запахами, что создают бумага, холст и краски.

Высокий, статный, с округлой седой бородой, пышные усы. Глаза… да, глаза — он запомнил их сразу — желто-коричневые. Он еще подумал тогда, что вот такие, вероятно, могут быть у степного волка. Вигдор никогда не видел живого волка и не знал, какие на самом деле у хищника глаза, но ему почему то подумалось, что они могут быть именно такие.

И вот эти желтовато-коричневые глаза застыли в прищуре и буравили, не моргая, пока Вигдор не произнес:

— Я, собственно, от Савелия, вашего соседа. Вигдор Чижевский, писатель. Он рекомендовал вас как знатока местной старины. Если не возражаете, я бы с удовольствием посмотрел ваш старый город.

Спицын все так же молча подался назад, приглашая таким образом в мастерскую.

— Что ж сразу не сказали, мало кто в дверь звонит. Теперь чаще не соседи и почтальоны, а наркоманы в гости «просятся». Заходите, посмотреть есть что. Будем знакомы, Спицын. Спицын Александр Петрович.

…Мастерские художников для Вигдора всегда были откровением. Он частенько бывал в этих странных с точки зрения «не художников» квартирах, заставленных багетами, рамками, старой мебелью, сколоченными стеллажами. Все тут с точки зрения «нормального» человека выглядело несуразно и, пожалуй, неуютно.

Но им так было удобно. Вот объявят завтра аукцион или выставку-продажу, и самый большой выставочный зал в городе моментально наполнится картинами. Их извлекут из неприбранных мастерских, оденут в дорогие багеты, развесят по стенам и они начнут другую жизнь…

…У Спицына же было на удивление уютно. Посреди мастерской стол пресс. Конечно, ведь Спицын график, и на этом станке рождаются офорты. Все стены здесь заняты ими.

— Красиво, — не удержался Вигдор, остановившись перед картинами в овальных рамках.

— Это серия иркутских старожилов. Когда-то за ними охотились коллекционеры. Сейчас эта тема вышла из моды.

Чуть поодаль от пресса на большом столе, сбитом из двух цельных кедровых плах, отполированных до блеска, лежали горой оттиски.

— Хотите что-то купить — выбирайте, все экземпляры из первых оттисков. Отдам дешево, нынче графика не в моде. Буду признателен.

понимающе кивнул. Он знал, копии первой сотни наиболее ценные.

— Раньше такого не было, работы раскупались быстро. Сейчас на искусство у граждан денег нет. Говорят, во всем виноват кризис. А мне то что до кризиса, я больше ничего не умею, кроме рисования. Даже дарить стало некому — никто никуда не приглашает. Получается, работаю в стол, — Спицын кивнул на гору оттисков, — точнее, на стол. Даже дни рождения перестали отмечать. Сплошные презентации и фуршеты. Ну, странно ведь ходить на эти вечеринки с офортами. Я вам так скажу, настоящее искусство загибается. Все что угодно в золотом багете! Это еще куда ни шло, продастся. Богатство рамки правит вкусами. Графика — дело тонкое, изящное. Она не слепит как лампочка. Я, кстати, уже второй год не плачу за свет в мастерской. Смотрите, выбирайте, отдам недорого.

Спицын обреченно вздохнул.

— Говорите, Савелий прислал.

— Савелий.

— Я помню, он рассказывал, вы сочинили книгу о Лесовске и хотите взять для оформления мои работы. Берите, не жалко. Хоть какое-то движение. Опять же реклама. Тираж будет приличным?

— Надеюсь… Пару тысяч.

— По нынешним временам немало. Это раньше станок работал день и ночь, а добрую книгу все равно сыскать было невозможно. При социализме дефицит был великой силой, лучше хваленой конкуренции. Полнейшая реализация, особенно в области пищепрома, — художник тихо рассмеялся. — Ладно, смотрите, откладывайте.

Вигдор придвинул стопку офортов и стал осторожно разбирать ее картинку за картинкой.

Рисунки Спицына ему сразу понравились. Лист — улица, лист — городской пейзаж, скверик, фасад дома. Все узнаваемо до мельчайших подробностей…

На какое-то мгновение он перестал слышал Спицына, забыл, что находится в мастерской…

…Домики, дворики, какие-то совсем уже разрушенные строения, в которых едва-едва угадывались некогда городские достопримечательности, а сейчас всего лишь развалины былой гордости купеческих династий.

Все его рисунки словно фотографии, которые проявляют схваченные мгновения.

…Вигдор машинально выложил из них улицу и ему показалось — она ожила. Он почувствовал и печной дым, и скрип пролетки, и движение занавесок в большом двухэтажном здании с вывеской «Гостиница «Континенталь», а старик с шарманкой, разве он не подмигнул ему, вращая ручку своего инструмента.

Спицын стоял рядом так же молча, как и в первые мгновения их знакомства, и не мигая смотрел на «построенную» Чижевским улицу.

— Забавно получилось. Купите эту улицу целиком, — тихо попросил Спицын. — Купите, много уступлю в цене, отдам практически за так. Никто ныне не хочет брать офорты. Наше древнее искусство позаброшено и позабыто. За свет нечем вот платить.

— Да, да, конечно. Эту улицу приобрету обязательно. Вигдор кивнул на сложенную из рисунков «бумажную ленту».

— Любопытный подход, так мои работы еще никто не брал. Конструктор какой-то, но в этом что-то есть, надо подумать, может, это поможет поправить дело. А вот эти рисунки я вам дарю.

Спицын, не глядя, взял с соседней стопки пачку оттисков:

— Будете дарить на Новый год знакомым. Да, Новый год совсем скоро. Надо за свет оплачивать, а то придется в темноте встречать.

Вигдор даже не пытался отказываться, так все естественно и непринужденно складывалось в мастерской Спицына.

— Спасибо, я буду рассказывать всем своим знакомым о ваши офортах. Пусть покупают к Новому году и к Рождеству, к восьмому марта и остальным праздникам. Чудесные работы и отличный подарок. И конечно, спасибо за то, что разрешили Савелию поместить в книгу несколько ваших чудесных работ.

— Ну, это к обоюдной выгоде. Реклама нашего ремесла особенно сейчас необходима. Савелий просил подобрать для него старый город. Но пусть сделает это сам. Я не хочу навязывать художнику свой взгляд.

А вот случится у вас новая книга, не премините сообщить, буду рад поработать над ней с интересом.

…Вигдор вернулся в мастерскую Савелия. Кокорев сидел в той части помещения, которую словно бы в насмешку называл «Китайкой» или «кухонным раем». «Кухонный рай» был обычной выгородкой из двух китайских ширм, прикупленных на местной шанхайке — здешнем мелочном рынке. В кокоревском «кухонном раю» стояла со времен постройки дома элекрическая плита, уже несуществующего завода, выданная ЖЭКом по случаю, колченогий стол и два таких же стула. Видавший виды кофейник не вызывал приятного аппетита. Куча тарелок, вилок, ложек вперемешку с продуктами занимали весь широкий подоконник. Савелий любил путешествовать и тащил из-за границы всякую старину. Благо картины его раскупались хорошо и недостатка в деньгах не было.

Перед Савелием стояла огромная кофейная чашка, больше похожая на вазу для цветов. Художник медленно и маленькими глоточками отпивал из нее кофе, делая очередную затяжку сигаретой.

— Савелий, ты вливаешь в себя столько кофе, что, боюсь, не успеешь закончить оформление книги, ты просто окочуришься от табака и кофеина. Хотя бы молока плесни.

Савелий махнул рукой и показал на стул.

— Ладно, тоже мне армия спасения. Это для разогрева. Сегодня придется работать всю ночь. Халтурка привалила. Картина на тему «Директор хладокомбината в интерьере», так сказать. Дружный коллектив к юбилею шефа заказал подарок — портрет на фоне продукции. Портрет по фотографии. Ну как тут без допинга обойтись? Да вот, смотри, какой очаровашка. Любовь народная без границ. Мне из него дона нужно слепить, ибо если коллективу не понравится моя работа, обещали заморозить. Так что благодаря этой кастрюльке кофе я сделаю из него настоящего Педро дон Бермудо.

— Адель, а ты чего там притихла. Вот, Вигдор, такая хорошая девочка. Умница, студентка. И вся в работе. Рисовать с нее одно удовольствие. Какой бы заказ я не принял, всегда начинаю с Адели, она вдохновляет мои глаза и руки. Адель, иди к нам, ну что ты там одна.

Адель появилась так тихо, словно бы материализовалась в мгновение.

— Вигдор, проводишь Адель? Ну, проводи. Попей кофейку и проводи. Не вредничай. У меня, видишь, срочный заказ дона Педро, сопряженный с опасностью для жизни! Аделюшка, этот интеллигентный дядька проводит.

Понимаешь, Вигдор, у меня такой принцип. Натурщицу я всегда провожаю до остановки.

…Овальное личико, светлые, очень светлые волосы соломенного цвета. Длинные ресницы тоже светлые-светлые. Адель излучала спокойствие совершенно инородное для этого богемно-запущенного интерьера.

Все время, пока Савелий говорил, она смотрела на Вигдора и молчала.

— Адель, Вигдор проводит тебя, — снова буркнул Савелий. — Идите, пожалуйста, я должен батрачить на новый мир.

Адель так же молча направилась к выходу. Вигдор за ней, недоуменно пожав плечами. Что тут скажешь, с художниками и дизайнерами он никогда не спорил. Мир они видели как-то иначе, чем все остальные. И если уж честно, то в голове его возникла совсем иная мысль: у них роман или исключительно деловые отношения художника и натурщицы. А спустя пару минут он подумал, что с Адель даже молча начинаешь испытывать какой-то эмоциональный уют.

…Они молча вышли из подъезда и также молча побрели к остановке. Адель взяла его под руку. И сделала это так просто и неожиданно, что Вигдор даже не удивился, словно бы это не первая их прогулка.

Адель заговорила первой.

— Я видела, вы смотрели на меня внимательно, разглядывали или изучали. Наверное, осуждаете? Я учусь на филолога, а у Кокорева подрабатываю. Все деньги уходят на врачей, лекарства и хорошее питание. Мама плохо себя чувствует. Кокорев не жадный и платит хорошо. Выучусь, и мы уедем в деревню. Врачи говорят, там ей будет лучше. Я хотела устроиться в школу, но там такие гроши дают! Ведь, правда, я красивая?

— Вы очень красивая, Адель. И очень заботливая. Мама ваша обязательно поправится. Я, к сожалению, не художник, рисовать не могу совсем.

— А кто вы?

— Ну, скажем так, краевед.

Адель засмеялась:

— Вы читатель или писатель?

— Всего понемножку.

— А мне Савелий про вас рассказывал. Вспоминал как-то про жуткие годы, когда вы вместе давали представления моментального рисования. За вечер, говорил, нередко по 15—20 моментальных портретов делал! Неужели правда?

— Всякое бывало. Все рухнуло в одночасье, и каждый выбирался как мог. Но я те поездки вспоминаю с удовольствием. Весело было!

Какой-то у нас уж очень серьезный разговор пошел.

— А мне нравятся серьезные разговоры…

Потом они шли молча, словно бы знали друг друга давным давно и уже успели наговориться.

…Долго ждали трамвая. Наконец, громыхая всеми своими железками, появился вагончик. Вигдор помог Адели запрыгнуть на ступеньку. Забавно, но молчание сближает людей зачастую быстрее и сильнее всяких разговоров. И когда он нежно поцеловал ее в щечку на прощание, это получилось легко и не вызывало никакой двусмысленности. Адель уехала, а он еще долго сидел на остановочной лавочке…