Окаянный дом

Стасс Бабицкий

Рассказы о приключениях сыщика Мармеладова в Китае, Персии, Москве и Петербурге. В сборник вошли шесть детективов: «Восточный ветер» Май 1895 года. Сыщик Мармеладов путешествует по северному Китаю и случайно встречает чиновника русского железнодорожного ведомства. Тот предлагает скоротать вечер за игрой в маджонг. Ставки в этой игре весьма высоки. Мало просто выиграть партию, сыщику также придется разгадывать тайну исчезновения графа Уварова, который растворился в воздухе на глазах дюжины свидетелей, не оставив ни единого следа. «Смерть под балдахином» Август 1895 года. Дворец персидского шаха Насреддина охраняет казачья сотня и отряд ассасинов, способных растерзать любого злодея. Но все без толку. Наследник Павлиньего трона отравлен в своей опочивальне, его хладный труп обнаружен на ложе под золотым балдахином. Кто стоит за жутким преступлением? Мармеладов, волею случая оказавшийся в Тегеране, должен отыскать убийцу до рассвета. Иначе… «Ч. З. Р. Т.» Июль 1897 года. У надворного советника Сомова было прелюбопытное хобби: он искал в газетах тайные шифровки, которые посылают друг другу заговорщики. И однажды нашел. Сказал жене: «Теперь-то они попались!» и написал поверх маленькой заметки «Ч. З. Р. Т.» В тот же вечер его жестоко убили. Петербургская полиция сбилась с ног в поисках преступников. Не пора ли позвать частного сыщика? «Окаянный дом» Июнь 1897 года. Любовница купца Игумнова исчезает при таинственных обстоятельствах. По Москве ползет слух, будто он замуровал девицу в подвале своего дома. Живьем замуровал! Полиция никаких следов не обнаружила. Мармеладов берется расследовать эту историю. «Люди гибнут за металл» Май 1899 года. Звуковой мастер фирмы «Берлинер и Ко» во время концерта Шаляпина записал на граммофонную пластинку подозрительный звук, который может означать лишь одно: где-то поблизости совершено жестокое преступление. Заинтригованный сыщик отправляется на поиски таинственного убийцы. «Адские кущи» Однажды к старому могильщику явился дьявол и подсказал способ, как обрести бессмертие. Но взамен придется каждый год душить красивую девицу – в ту ночь, когда весна прощается с миром и приходит лето. Могильщик согласился и стал упырем. Полвека спустя на подмосковной даче собралась веселая компания – красавицы, поэты, юнкера. Кто из них падет жертвой древнего зла?

Смерть под балдахином

Ветвь гранатового дерева склонялась к земле под тяжестью созревающих плодов. Они краснели как обиженные гимназисты — багровые пятна расползались по нежно-розовой кожуре надутых щек, конопатых от поцелуев раскаленного персидского солнца. Ветер потерся боками о ледяные вершины мазендаранских^[9] гор, пролетел сотню верст за считанные минуты, чтобы успеть донести до Тегерана хоть чуточку прохлады, но все напрасно: в этот полуденный час он обжигал сильнее, чем дыхание злого демона Биварасба^[10].

Двое солдат сели прямо на землю, привалившись спинами к шершавому стволу дерева. Пыльные мундиры давно нуждались в чистке, а стоптанные сапоги просили, и даже уже требовали каши. Бороды угрюмо топорщились из-под угольно-черных фесок, надвинутых до самых глаз. Третий с почтительным поклоном протянул флягу с водой командиру, стоящему поодаль. Тот отвернулся, вглядываясь в далекий горизонт, и наполовину вытащил саблю из ножен. Враг близко! Но офицеру храбрости не занимать, любой неприятель убедится в этом, увидев его гордо поднятую голову, обмотанную широким бинтом, и запекшуюся струйку крови на правом виске.

— Отлично! Вот так вполне естественно, — фотограф в белоснежном костюме вынырнул из-под шлейфа, приколотого к диковинному аппарату на треноге. — А ну-ка замрите… Раз, два, три!

Громкий щелчок расколдовал застывшие фигуры. Офицер, жадно ухая, выпустил из руки саблю и схватил фляжку. Тяжелый эфес тут же перевесил, клинок выскользнул из ножен, глухо звякнув в пыли, но никто не обратил на это внимания. Солдаты столпилось вокруг командира, складывая ладони лодочкой, умоляя оставить им хотя бы по глоточку солоновато-мутной воды. Фотограф хмыкнул и прикрыл седые кудри соломенной шляпой.

— Отчего же без привычного «Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка»? — раздался насмешливый голос за его спиной. — А, господин Севрюгин?

Со стороны дворцовой площади неслышно подошел человек лет пятидесяти, одетый по западной моде — узкие брюки, рубаха из белого хлопка, строгий жилет с синей искрой. В таком наряде большинство прохожих на улицах Тегерана чувствовали бы себя неуютно сразу по двум причинам: из-за несусветной жары и неодобрительных взглядов. На Востоке долго помнят обиды, а последняя война с англичанами отгремела недавно, по здешним меркам. Всего-то сорок лет назад. Да и была ли та война последней? Британцы все время что-то затевают по соседству — в Индии, в Афганистане. За это их и не любят. А заодно и французов, и немцев, и вообще всех европейцев. К русским относятся получше, но ведь в паспорт заглядывать никто не станет, пырнут ножом в темном переулке, а кровь у всех народов одного цвета. Не спасет прохожего даже чалма, повязанная на бухарский манер, со свисающими до плеч хвостами.

Однако этого господина не смущали ни угрожающее шипение из подворотен, ни изнуряющий зной. Впрочем, в угоду последнему, он все же снял бархатный сюртук и нес на сгибе локтя.

— А вот и вы, мой друг! — фотограф поспешил навстречу, раскинув руки для радушных объятий. — С прибытием, господин Мармеладов. Насчет птички верно подмечено. На здешних басурманов наши московские уловки не действуют. Персы на всех портретах хмурятся, потому что улыбка здесь считается уделом дураков и неудачников. А солидным мужчинам она не к лицу.

— Колоритные персонажи, — Мармеладов с живейшим интересом наблюдал как солдаты, крича и пинаясь, отнимают друг у друга пустую фляжку, чтобы убедиться, что в ней больше не осталось ни капли. — Они что же, и впрямь побывали в бою? Я что-то не заметил неприятельских армий на подступах к городу.

— Что вы, что вы… Это провинившиеся, из пехотного корпуса. Всем назначили по тридцать плетей — один заснул на посту, двое других оскорбляли командира.

— Этого, что ли? — сыщик кивнул на офицера, который пытался вложить саблю в ножны дрожащими руками, но все никак не попадал.

— Нет, бригадного генерала. А этот молодчик из низших чинов, его прислали с гауптвахты. Подрался с приятелем, не поделив выигрыш в нарды. Потому, собственно, и голова перевязана. Ко мне их направляют по личному распоряжению садразама^[11], да продлит Господь его жизнь.

— На исправление?

— На экзекуцию, — ухмыльнулся Севрюгин. — Я задумал серию фотографий для выставки в Брюсселе. С персидским колоритом. Но никто… Представляете? Никто не желает добровольно позировать, когда солнце в зените. А мне-то необходимо правильное освещение, чтобы лучи подчеркивали контуры и пронизывали листву… Посетовал во дворце на свою беду, и ко мне прислали этих негодников. Для них, ясное дело, провести час-другой на солнцепеке куда милее, чем хрипеть и дергаться под ударами палача, да потом еще месяцами раны залечивать. Я тоже свою выгоду получил: для композиции требовались как раз такие солдаты — усталые, помятые, изможденные.

— Снимаете батальную сцену?

Фотограф покачал головой.

— Напротив, я стремился запечатлеть мирную и спокойную красоту гранатового дерева. Мундиры — лишь для контраста… Все, голубчики! Расходитесь! Ох, да что же это я… Привык, что шах и придворные довольно сносно болтают по-нашему, ведь Россия осталась единственным союзником Персии. А эти по-русски ни бельмеса!

Севрюгин повторил то же самое на фарси, отпуская военных повелительным взмахом руки. Те низко поклонились и поспешили вниз по горбатой улочке.

— Сколько же мы не виделись, Родион Романович? Дайте подумать… Лет пятнадцать?

— Двадцать. С тех самых пор, как летом 1875 года вы пытались убедить главного редактора «Московских ведомостей», что фотографии можно и нужно печатать на каждой газетной странице. А господин Катков говорил: «Дурная затея! На эту картинку надобно в три раза больше краски, чем на текст. Опять же, вы гонорар потребуете. А станет читатель платить лишние копейки за иллюстрированный нумер? Не станет. Вылетим в трубу…»

— Да-да! Я до сих пор помню его снисходительную ухмылку. А кто в итоге оказался прав? — Севрюгин ткнул себя пальцем в грудь. — Сейчас уже даже самые паршивые бульварные листки лепят портреты и фотохронику. Катков мог стать пионером, новатором, кабы не вечная прижимистость…

— Но с другой стороны, Антон Васильевич, не откажи вам Катков… Судьба могла сложиться не так удачно. Вы же сразу уехали в Персию?

— Уехал, мой друг, уехал. Не от досады, хотя многие именно так восприняли… Но нет. Один немецкий музей заказал мне фотографии куба Заратустры в Накше-Рустам. Я отправился к гробницам древних царей с верным товарищем, — он похлопал аппарат по лакированному боку, — меня тут же арестовали, обвинили в шпионаже и потащили в суд. Дело дошло до шаха Насреддина и он, увидев камеру, потребовал показать, как работает «бесовская штука». Я сделал три снимка владыки у подножия Павлиньего трона, и они были приняты благосклонно. С тех пор Его Величество буквально заболел фотографией. Выписал себе дюжину заграничных аппаратов, перещелкал всех придворных, стражников, конных гвардейцев, сокольничих, евнухов, сотню женщин из своего гарема… Правда, фотографии последних он не показывает, на то существует строгий запрет и даже друзьям, — а я, после стольких лет общения, смело могу называть себя другом шаха, — не положено видеть лиц наложниц. Зато портреты свои Насреддин доверяет снимать только мне. Фотоателье, которое я открыл на соседней улице, приносит неплохой доход. Я здесь женился, у меня семеро чудесных детей… Вы правы, грех роптать на судьбу.

Севрюгин схлопнул черную гармошку камеры, сложил треножник и прислонил аппарат к гранатовому дереву.

— Я сказал вам давеча «наши московские уловки», но знаете… Все московское уже давно не мое. Да, я прожил там долгие годы, но детство мое прошло на персидской земле, — в то время мой отец служил консулом в Тегеране. Я родился здесь, в этом самом доме. На следующий день посадили это гранатовое дерево. Оно чуть младше меня, а вон какое вымахало, — фотограф бережно погладил потрескавшуюся кору. — Это дерево, этот город, это жаркое солнце наполняют меня удивительной жизненной силой. Сумел бы я в Москве вот так, запросто, пройтись колесом?!

И кувыркнулся вбок, как заправский акробат или бесшабашный мальчишка, но этого показалось мало — он еще и стойку на руках сделал, подергав ногами на весу. Потом поднял шляпу, отряхнул и водрузил на макушку.

— Мне уже за шестьдесят, Родион Романович, — фотограф слегка запыхался от проделанных упражнений, — но здесь я молод душой и, пожалуй, смогу прожить до ста лет. Когда же закончится отмеренный мне Богом срок, я хочу умереть под этим самым деревом, в окружении внуков и правнуков… Ох, чего это я о смерти? Не накликать бы… Пойдемте-ка лучше в дом, я угощу вас соловьиными гнездами.

— Гнезда? В Китае мне довелось попробовать суп из ласточкиных гнезд, — Мармеладов вздрогнул, вспоминая странный деликатес. — Признаюсь вам как на духу: гадость редкостная, а дерут за нее втридорога.

— Нет, нет! Стал бы я предлагать нечто подобное дорогому гостю? Это пахлава так называется. Восточная сладость. Пойдемте, выпьем вина. Отдохнете с дороги. Вы ведь, наверняка, устали… Как добрались до наших мест? Без приключений?

— Совсем без приключений не получилось.

— Ну, вот обо всем и расскажете!

* * *

Душный день сменила душная ночь.

Мармеладов ворочался на шелковых подушках, но уснуть не удавалось. Коварный злодей украл покрывало крепкого и спокойного сна, оставив на месте преступления лишь россыпь тревожного забытья и пару мелких кошмаров. По этим уликам сыщик довольно быстро установил, что во всем виновато вино из турецких фиг, которое они с Севрюгиным пили за обедом. И за ужином. И в коротком промежутке между обедом и ужином. И еще немного, прежде чем разойтись по спальням. Сладкое и ароматное вино совсем не опьяняло. Даже после третьего кувшина голова оставалась ясной, язык не заплетался, потому они долго беседовали о чудесах и диковинках Востока. Но ровно в полночь ангельский нектар превратился в дурман, наполнил внутренности битым стеклом и ассамским перцем. Сквозь прикрытые веки пробивались всполохи костров, сжигающих разум. В ушах раздавался прерывистый стук.

А может вино ни при чем? Иной раз улики уводят по неверному пути… Мармеладов ненавидел, когда кто-либо обвинял невиновных и сам не собирался этого делать. Он попытался вспомнить, какие блюда подавали к столу, но не смог отыскать иных подозреваемых. Разве что… После ужина принесли странный десерт — сморщенные темно-коричневые плоды, покрытые едва заметным белесым налетом.

— Что это? — спросил он.

— Мед, — ответил Севрюгин.

— Мед?

— Даже лучше меда. Это хурма, вяленная на солнце.

Сыщик долго не решался укусить, но когда попробовал — ммммм! На вкус эти липкие, вязкие комочки и впрямь были лучше меда. Неужели в них таился яд? Вздор! Зачем фотографу травить старого приятеля? В этом нет никакого смысла. Просто не стоило объедаться…

Мармеладов поднялся с постели, тяжело дыша, налил в пиалу теплой воды и выпил. Жжение в животе утихло, но стук в ушах не прекратился. Вот, опять: тук-тук-тук.

Постойте, да ведь это в дверь стучат. Кого принесла нелегкая в столь поздний час?

На пороге стоял казак в красной черкеске и белой папахе. О-го-го! А вино-то, оказывается, занятные видения вызывает. Или это мираж, как в пустыне? Сыщик трижды сморгнул. Казак, вопреки ожиданиям, не исчез. Он затараторил, дыша чесноком и махоркой:

— Разрешите представиться, ваш-бродь! Ерофей Рудаков, урядник отдельной персидской казачьей бригады. Собирайтесь, требуется ваша помощь.

— Кому? Что стряслось? — недоумевал сыщик. — И откуда в Персии казачья бригада?

— Все вопросы потом. Вас ждут во дворце.

— Во дворце? — нет, это все-таки сон или бред. — У шаха Насреддина?

— Да, да! Дело не терпит промедления. Вы ездите верхом? Я привел скакуна, он хотя и быстрый, но с норовом. Справитесь?

— Разумеется, — Мармеладов уже застегивал пуговицы жилета. — Но мне надо предупредить хозяина дома о своем внезапном исчезновении.

— Господин Севрюгин уже во дворце. Там какая-то беда случилась, но нас в подробности не посвящают. Одно знаю: надо спешить!

Через четверть часа сумасшедшей гонки сыщик окончательно протрезвел. Стражники увидели всадников издали и распахнули перед ними ворота. Рудаков, не сбавляя скорости, свернул направо, поскакал мимо черного пруда, в котором тонули бессчетные алмазы звезд и лунный серп из чистого золота, мимо дворца с расписными колоннами, мимо кипарисовой рощи. Остановился возле узкой лестницы, змеей вползающей на вершину холма, к изящному дому с восьмиугольными башенками по углам. Здесь нетерпеливо прохаживались казаки в таких же красных черкесках, и с ними один в белом бешмете.

— Доставил, ваш-бродь! — отрапортовал урядник, повернулся к Мармеладову и зашептал. — Это полковник Ляхов, командующий отдельной…

— Быстрее не мог? — рявкнул полковник и, не слушая оправданий, набросился на сыщика. — А вы чего сидите? К седлу приросли? Хлопцы, ну-ка стащите его!

Мармеладов ловко увернулся от протянутых рук, спрыгнул на землю и двинулся на буяна, словно желая пройти сквозь него.

— Столь вопиющая грубость обычно присуща унтер-офицерам, а высшие чины совсем не красит. Но я прощаю вас, поскольку вижу, что эта грубость вызвана неуемным волнением. Во дворце произошло нечто ужасное. Убийство… Никак не меньше. Иначе, зачем бы посреди ночи внезапно понадобился сыщик?! Убийство в доме, который вам поручено охранять… Это серьезный удар по репутации, ведь вы давно мечтаете стать генералом, уже и кушак себе купили позолоченный. А за недосмотр могут в рядовые разжаловать. Ситуация вас одновременно злит и пугает. Повторяю: я могу это понять и простить, но прошу вас сменить тон и впредь держаться в рамках приличий.

Под напором сыщика полковнику пришлось отступить на пару шагов.

— Прошу извинить мою несдержанность, — процедил Ляхов и, не прибавив ни слова, зашагал вверх по ступенькам.

Догнать его удалось лишь на середине лестницы.

— Удовлетворите мое любопытство. Откуда в Персии взялись русские казаки?

— Долгая история, — все еще сквозь зубы.

— Я никуда не спешу, — Мармеладов остановился.

— Нет, вы спешите! Вы очень даже спешите! Там, — казак махнул рукой на особняк с башнями, — вас ждет человек, который сроду не привык никого ждать. И ежели я не доставлю вас как можно скорее, то наживу изрядные неприятности. Будто их и так мало!

— Тогда в ваших интересах ответить на один-единственный вопрос, — сыщик не допускал в голос презрения или бахвальства, но тон его оставался жестким. — После этого я помчусь наверх, перепрыгивая через две ступеньки. В противном случае вся королевская конница не сдвинет меня с места.

— Да чтоб вас…

Полковник задохнулся от гнева и потянулся, чтобы силой втащить упрямца наверх, но в последний момент передумал.

— Ладно. К чертовой матери! Слушайте… Лет десять назад, шах Насреддин приезжал в гости к нашему императору. По этому случаю устроили смотр войск, а на плацу самое интересное что? — он горделиво приосанился. — Казачья джигитовка! Наши лучшие наездники показали высший класс. Перепрыгивали с одной лошади на другую. Поднимали с земли на всем скаку кисеты с табаком, платки и золотые червонцы. Причем не только руками, но и зубами, для пущего эффекта. А уж когда шашки засверкали, выписывая восьмерки, шах не выдержал. Он умолял императора прислать казачьих инструкторов, чтобы и его кавалерию выучили таким приемам. Через месяц мы прибыли в Тегеран. А потом сюда потянулись казаки с Кубани и Терека, наниматься на полное довольствие. Из них сформировали русскую сотню. Еще триста сабель в бригаде — местные наездники. Казаки патрулируют внутренний периметр дворца, охраняют резиденцию шаха — видите тот большой купол за деревьями? — дома наследного принца и великого визиря, а также банки, иностранные миссии, особняки остандаров^[12]. Иногда приходится сопровождать караваны или доставлять особо важные депеши… Вот такие пироги. Идемте наверх! Тут до крыльца всего-то пять шагов осталось. А дальше вас проводит этот служивый.

Ляхов отдал короткий приказ на фарси высокому стражнику, одетому в черное, лицо которого скрывала полоска ткани, замотанная до самых глаз.

— Идите за ним. Позвольте предупредить: этому молодцу вопросы задавать бесполезно. Не ответит. Ассасины, личные телохранители шаха, присягают на верность, а после откусывают язык и выплевывают к ногам владыки. Поэтому беседовать с этими чертями не о чем. Да они, обычно, и не тратят время на разговоры, сразу…

Полковник чиркнул ногтем большого пальца по кадыку, засмеялся и направился вниз по лестнице.

* * *

Безмолвный ассасин выделялся черным пятном на фоне великолепного убранства дворцовых покоев. Мозаичный пол создавал иллюзию, будто под ногами проплывают облака, на которых растут цветы, а рядом летают сказочные жар-птицы. Посмотришь вниз хотя бы десять секунд, и голова закружится от ощущения немыслимой высоты. Стены украшены рубинами, изумрудами, аметистами и другими драгоценными камнями, названия которых Мармеладов попросту не знал. Даже сейчас они переливались и поблескивали, хотя света трех люстр не хватало для настоящего волшебства. Но когда в зал входит солнце, спотыкаясь о витражи в гигантских окнах, самоцветы наполняются неземным сиянием. В этом райском чертоге людям королевской крови легко поверить, что они во всем равны богам.

За одним важным исключением — боги бессмертны.

Фотограф поджидал на втором этаже.

— А вот и вы, мой друг! — воскликнул он.

Сыщик отметил, что приятель обрадовался их встрече гораздо сильнее, чем вчера, и не преминул высказать это вслух.

— Хотя прежде мы не виделись двадцать лет, а теперь — лишь пару часов. Стало быть, и впрямь случилось нечто ужасное. Убили кого-то из королевской семьи?

— Вы совершенно правы, Родион Романович! Наследный принц Али-Мирза… — Севрюгин глубоко вздохнул, чтобы не зарыдать, — отравлен в своей опочивальне.

Он толкнул дверь, скрытую за парчовой драпировкой, посторонился, пропуская Мармеладова. И это всего лишь спальня? Здесь с комфортом разместится на ночлег пресловутая казачья сотня, причем вместе со всеми лошадьми и походными кибитками. Да только кто же их пустит? Эти хамы потопчут роскошный ковер, нарочно постеленный на пол, чтобы скрадывать шаги слуг и не будить принца раньше полудня. А от дыма казачьих трубок потускнеет горный хрусталь на потолке. Нет уж, посторонним вход в эти покои заказан!

Сыщик огляделся по сторонам. Окон нет. Стены покрыты розовым мрамором, который дарит приятную прохладу даже в адскую жару. В центре спальни — ложе под золотым балдахином. Он и впрямь золотой, сплетен из миниатюрных колец, мелодично звякнувших, стоило Мармеладову откинуть полог.

У кровати стоял высокий мужчина в зеленом адрясе^[13]. Сыщик на мгновенье задумался, вспоминая галерею в ателье — Севрюгин развесил портреты влиятельных лиц Персии, которых доводилось фотографировать. Таким образом, он одновременно повышал собственный статус — что на Востоке, зачастую, важнее любых богатств, — и цену снимков. «Ни один уважающий себя перс не пожалеет пары лишних туманов^[14] за работу придворного мастера…» Большую часть похвальбы старика можно пропустить. А что он говорил дальше? Указывая на этого человека? «Коварный, как тысяча чертей, да к тому же пожрать не дурак…» Пожалуй, тоже опустим, хотя про коварство стоит принять к сведению. Ага, вот оно: «…великий визирь Азугар-хан».

По фотографии Мармеладов опознал и убитого. Али-Мирза носил усы. Не такие пышные, как у отца, но справедливости ради стоит отметить, что у Насреддина было больше тридцати лет форы. Пышные усы шаха занимали пол лица, вздымались как девятый вал на известной картине, они повергали в благоговейный трепет верноподданных и до одури пугали врагов персидского престола. У наследника же растительность была довольно хлипкой, хватало лишь на небольшие завитки, подкрученные вверх. Сейчас они безжизненно повисли, а в уголках губ принца скопилась лиловая пена.

— Его Высочество отравлен. Мой личный лекарь осмотрел тело и пришел к выводу, что яд вызвал затрудненное дыхание, спазмы в горле и паралич сердца, от которого умер принц, — садразам говорил по-русски бегло, но с таким гортанным акцентом, что половину слов невозможно было разобрать. — Джабар изучает еду и питье, чтобы установить, куда именно подмешали проклятое зелье.

Азугар-хан кивнул в дальний угол спальни. Против ожидания, доктор не был похож на сморщенный гриб с крючковатым носом, какими предстают придворные алхимики и звездочеты в «Тысяче и одной ночи». Дородный детина в шелковых перчатках разрезал пополам персики, груши и даже виноградины, обнюхивал их, а после бросал в фарфоровую вазу все, что не вызвало подозрений. Остальные фрукты протягивал слугам. Те покорно ели. Судя по раздражению лекаря, отыскать отраву пока не удалось.

— Обычно Его Высочество живет в собственном дворце в Табризе, — продолжал визирь, — но это лето выдалось слишком жарким, и Али-Мирза приехал к отцу, погостить. С ним приехали слуги, повара, любимые наложницы… Лишь охранников для принца подбирал я. Именно поэтому они первым делом поспешили ко мне. Шах Насреддин, да ниспошлет ему Аллах все блага земные, спит и не знает о гибели сына. К восходу солнца мы должны принести повелителю голову убийцы.

Он не стал добавлять «иначе» и многозначительно умолкать, как это сделал бы любой вельможа в Санкт-Петербурге. И не потому, что на Востоке не любят драматичных пауз, о нет — их любят и постоянно используют все: менялы на рынке, погонщики верблюдов, достопочтенные муллы и недостойные свахи, бедняки, богачи, дети и седые старцы, и даже сам великий визирь в иных ситуациях. Но сейчас никто даже помыслить не мог, что возможно какое-нибудь «иначе».

Лекарь разразился витиеватыми проклятиями, потом подполз на коленях к Азугар-хану и жалобно заголосил по-персидски.

— Что он говорит? — спросил сыщик у Севрюгина.

— Вкратце… Джабар ничего не нашел, вообще ни крупинки яда, — перевел фотограф, отбрасывая причудливые арабески, которыми жители Востока украшают свою речь. — Он проверил воду, гранатовый сок и апельсиновый щербет, проверил каждую ягодку и даже масло в светильниках. Хотя последнее, на мой взгляд, лишнее. Если бы принца убили отравленным дымом, то пострадали бы и все прочие, находившиеся в опочивальне.

— А здесь был кто-то еще? — удивился Мармеладов.

— Безусловно! Августейшим особам и в России, и в Европе редко удается остаться в полном одиночестве, что уж говорить о восточных правителях с их неистребимой подозрительностью. Али-Мирза требовал, чтобы его покой охраняли четверо ассасинов — по одному в каждом углу комнаты. Кроме того, в спальне постоянно дежурили слуги, ведь эти изнеженные корольки, — тут Севрюгин понизил голос до еле слышного шепота, — не умеют даже подтереть задницу самостоятельно…

— То есть в момент убийства в спальне ошивалась целая банда! Четверо телохранителей, плюс, — сыщик пересчитал пальцем, — трое слуг.

— А еще евнух и наложница, — добавил фотограф.

— Надо же… И как принц умудрялся засыпать посреди такой толпы?! Подозреваемых допросили?

— Вот в этом, мой друг, главная загвоздка. Мы установили совершенно точно, что за десять минут до полуночи к Али-Мирзе привели наложницу и в тот момент он был еще жив. Звуки, доносившиеся из-под балдахина — весьма характерные звуки, если вы меня понимаете, — не позволяют в этом усомниться. Примерно полчаса спустя евнух увел девушку обратно в гарем. Слуги наблюдали за балдахином, не шевельнется ли. Принц любил, чтобы к нему бросались со всех ног, стоит только рукой взмахнуть, а если сразу не прибегали, и приходилось звонить в колокольчик — дрожал от ярости. Тогда нерасторопных лакеев били палками… Но я отвлекся. Важно, что слуги клянутся: не видели даже малейшего движения. Еще через десять минут заволновались ассасины, поскольку принц не храпел.

— А обычно храпел? — уточнил сыщик.

— Обычно от его благословенного храпа дрожали стены и сотрясались колонны, — усмехнулся Севрюгин, но тут же посерьезнел вновь. — А тут — тишина. Охранники долго не решались заглянуть под балдахин. Оно и понятно, ведь если Али-Мирза не спит, то подобное любопытство граничит с оскорблением Его Высочества, и аукнется смертной казнью. Потом начальник караула принял гениальное решение и острием сабли подтолкнул к ложу одного из слуг. Тот осторожно потянул полог и тут же отпрыгнул с воплями… Двое ассасинов поспешили на женскую половину, чтобы скрутить наложницу — она подходила к принцу ближе всех, значит первая подозреваемая. Но по пути к гарему, в темном коридоре, нашли труп евнуха. Ему вонзили кинжал в спину. Тонкое лезвие, легко спрятать в рукаве или высокой прическе.

— А убийцы и след простыл, — подытожил Мармеладов.

— Да куда бы она сбежала? Здесь за каждой занавеской таится стражник, а выходы стерегут, как зеницу ока.

— Зеницу… Ока…

— Что с вами, Родион Романович?

— Ничего, мелькнула мысль… Продолжайте.

— Хитрая бестия зарезала единственного свидетеля, ведь кроме евнуха никто не мог опознать какую из наложниц велел привести Али-Мирза этой ночью. У них нет распорядка, все зависит от похоти… Простите, оговорился. Зависит от прихоти принца. А лицо девка прятала от посторонних глаз под чадрой, как велит обычай.

— Но разве соседки по гарему не могут на нее указать?

— Каждая из них с превеликой радостью оговорит всех остальных. Отправит на казнь любую из соперниц, да при том еще и расцелует на прощание, — старый фотограф прищурился и вытянул губы уточкой. — Они все — дочери Иуды! Клубок змей, ревнивых и жестоких. Верить им на слово нельзя. К тому же, общая спальня разделена ширмами на небольшие комнатки, так что видеть друг друга женщины не могут. Ассасины пересчитали наложниц — все девять на месте! — посадили под замок и разбудили великого визиря, чтобы тот разобрался, что к чему. Азугар-хан немедленно послал за мной. Он… Знаете, возможно, я скажу лишнее, но у него в последнее время не ладятся отношения с Насреддином. А тут такое… Садразам рассудил, что будет лучше заручиться поддержкой человека, которому шах всецело доверяет. В случае чего, я смогу подтвердить, что визирь сделал все возможное и невозможное для поимки преступницы.

— А вы, Антон Васильевич, в свою очередь, послали за мной.

— Конечно! Здесь явно видится перст судьбы. Само провидение привело лучшего московского сыщика в Тегеран в эту зловещую ночь. Вы должны их спасти!

— Кого? — недоуменно поднял брови Мармеладов.

— Наложниц. Хоть они и гадюки, однако, смерти не заслужили. А если к рассвету мы не опознаем убийцу, шах прикажет отрубить головы всему гарему, — Севрюгин утер пот со лба и этой же рукой перекрестился. — Погибнет и отравительница, и восемь неповинных женщин.

Услышав последние слова, великий визирь пинком отбросил в сторону скулящего доктора и, дрожа от возмущения, закричал:

— Вам жалко этих куриц?! А меня куда сильнее беспокоит обострение международной обстановки после казни. В мире и так неспокойно, мы сидим на пороховой бочке, одна искра — и полыхнет. А про этот случай непременно напишут газеты. Во-первых, массовых казней у нас не было давным-давно. Уже года три. Во-вторых, половина гарема — иностранки, и это очень неприятный момент.

— Иностранки? — присвистнул сыщик. — У вас что же, до сих пор торгуют рабынями на невольничьих рынках? И вы опасаетесь, что об этом станет известно?

Азугар-хан оскорбленно засопел:

— О, вечные предрассудки! Почему европейцы так уверены, что на Востоке живут дикари, увязшие по самые уши в верблюжьем навозе? Наша цивилизация на тысячи лет древнее Европы! — он выдохнул, вроде бы успокаиваясь, но на самом деле набирая воздух для новой тирады. — Нет, мы не торгуем людьми, в отличие от вас. Поглядите на публичные дома Парижа или Рима! Чем они лучше невольничьих рынков? Тем, что купленную рабыню через час возвращают обратно, к хозяину? В таких дешевых борделях принц и познакомился со своей убийцей. Его Высочество любил путешествовать по Европе и привозить из своих вояжей… сувениры. В гареме есть немка, итальянка, француженка и две близняшки из Турции. Подозреваю, что на родине все они были шлюхами. Кто еще соблазнится золотом и побрякушками, бросит дом и могилы предков, чтобы добровольно — я подчеркиваю! — уехать на чужбину и стать там одной из многих игрушек для постельных утех?! Никто не зарыдает об этих лахудрах, матери давно их забыли, а отцы умерли от стыда. Но если мы в один день обезглавим подданных четырех разных стран, то начнется… Шайтан знает что! Турция давно ищет повод отозвать своего посла. А кайзер Вильгельм? Вообще непонятно, какой реакции от него ждать. Этот безумный милитарист вполне способен нам войну объявить. И его тут же поддержат проклятущие англичане. Учитывая шаткое положение, я согласился допустить вас к расследованию гибели принца. Хотя это противоречит законам, но мы сумеем скрыть участие иностранца в столь щепетильном деле. Попробуйте отыскать виновницу за ближайший час, иначе…

На этот раз он оборвал свою речь на самом драматичном месте, и зловещая пауза наполнилась могильным холодом.

— Иначе придется казнить всех наложниц, — вздохнул Севрюгин. — Шах Насреддин не позволит убийце сына встретить рассвет.

* * *

Мармеладов осмотрел тело принца, внимательно изучил ворсинки ковра, заглянул под кровать. Встал с колен, подергал колечки балдахина — легко ли оторвать хоть одно? Крепко держатся. Взглянул на потолок, в котором отражалось место преступления.

— Спешу вас разочаровать… В комнате нет улик, указывающих на конкретного человека. Проводите меня в тот коридор, где нашли зарезанного евнуха.

Севрюгин кивнул и пошел вперед, визирь же зашагал вровень с сыщиком.

— Возможно, я дал излишне резкую характеристику и вы могли сделать неправильный вывод из этих слов. Поверьте, принц не был авантюристом или искателем низкопробных приключений. Ко всем своим избранницам Его Высочество относился с добротой и снисхождением. Никогда не бил женщин за строптивость или проявление излишних эмоций. Вот, скажем, пару месяцев назад его любимица, Аревик, узнала, что понесла ребенка. Расплакалась от счастья и принц прилюдно осушил ее слезы поцелуями. Хотя другие мужчины в подобной ситуации наказали бы наложницу за то, что позорит своего господина.

Что-то в тоне Азугар-хана подсказало: великий визирь как раз из тех, «других мужчин», и поступок принца считает глупым, а его самого — романтичным слюнтяем.

— Аревик… Она здесь? — уточнил Мармеладов.

— Нет, Али-Мирза оставил ее в Табризе. Путешествие в такую жару повредило бы будущему ребенку. А может принц хотел скрыть, что в Тегеране он проводит время, в основном, с «иностранным легионом».

Это прозвучало грубовато, и визирь снова начал плести кружева.

— Не подумайте плохого. Во дворце к заморским красавицам относятся с должным уважением, а принц в них души не чаял. Одаривал шелками и самоцветами, с каждой говорил на ее родном языке. Специально учил немецкий, французский и итальянский. К тому же он верил, что для будущего правителя крайне важно быть полиглотом. Иностранца легко обмануть, запутав неправильным переводом, на этом стоит вся международная политика. Но невозможно обмануть того, кто свободно говорит на твоем языке и понимает все тонкости… Однако, мы пришли. Коридор ведет на женскую половину, а в этом углу — видите кровавое пятно?! — нашли зарезанного евнуха. Тело унесли. Захотите взглянуть — вас проводят.

— Нет необходимости, — покачал головой сыщик. — Я уже знаю, как именно отравили принца и готов указать его убийцу. Где сейчас наложницы?

Визирь махнул рукой вглубь коридора.

— Рыдают в общей комнате. Оплакивают Али-Мирзу… Постойте! Вы действительно знаете, как его убили?

— Это несложно вычислить. Когда все иные варианты исключены, то правильным будет последний, пусть он и кажется невероятным, — Мармеладов ухватился за недавние слова. — Так, говорите, наложницы рыдают? Это вы сообщили им об убийстве?

— Я?! — Азугар-хан брезгливо поморщился. — Я с этими… Словом не обмолвился. Просто заглянул в комнату, убедиться, что все на месте.

— Отчего же они рыдают?

— Притворяются, что сильно любили принца. Впрочем, одна или две, наверное, плачут искренне.

— Но как наложницы узнали, с какой целью их всех пересчитали и заперли?

— Возможно, ассасины проговорились… О, я понимаю ваш намек! Стражи поневоле хранят молчание. Я ничего не сообщал. Севрюгин в гарем не заходил.

— Значит, слух пустила убийца! — подхватил фотограф. — Нужно спросить, от кого первого девицы узнали…

— Не выйдет, — перебил сыщик. — Вы же сами утверждали, Антон Васильевич, что в данном вопросе нельзя доверять их словам — оболгут любую. Нет, здесь куда важнее сам факт. Почему убийце выгодно пустить этот слух?

— В каком смысле — выгодно? — визирь не понимал, куда именно клонит Мармеладов и его это заметно бесило. — Выгодно, чтобы все заплакали?

— Разумеется! Только так злодейке удалось спрятаться.

— Как это? — фотограф тоже ничего не понимал.

— Пойдемте в гарем, я покажу.

— Нельзя! — взвился Азугар-хан. — Лица наложниц не может увидеть ни один чужак, а тем более иностранец. Это запрещено и даже за мимолетный взгляд сурово наказывают.

Сыщик всплеснул руками и картинно вздохнул.

— О, вечные предрассудки…

Великий визирь побагровел, — его укололи собственной шпилькой, — но моментально взял себя в руки.

— И, тем не менее, вы можете увидеть только их глаза!

— Этого вполне достаточно.

* * *

Гарем напоминал закатившееся на обочину колесо. От небольшого пятачка в центре круглого зала разбегались невысокие перегородки, отделяя каморки для наложниц. Дверей не было и, чтобы хоть как-то скрыться от чужих глаз, девушки заполняли пространство кадками с цветами и фигурно подстриженными кустиками, разворачивали кресла спинками наружу, городили целые башни из пуфиков, шкатулок и книг. За этими баррикадами они и рыдали, каждая в своем закутке.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Мазендаран — северная провинция Ирана.

10

В персидской мифологии — злой дух, заточенный в спящем вулкане.

11

Этот титул присваивался великому визирю — первому советнику шаха.

12

Остандар — наместник шаха в провинции, вроде губернатора, но с куда меньшими полномочиями.

13

Восточная полушелковая ткань с узорами, а также название халатов, которые шили из этой ткани.

14

Персидская золотая монета.