Пятьдесят на пятьдесят

Стив Кавана (2020)

НАЦИОНАЛЬНЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР БРИТАНИИ. ОТ АВТОРА — ОБЛАДАТЕЛЯ ПРЕМИИ GOLD DAGGER. — Это Нью-Йорк, служба 911. Что у вас случилось? — Мой отец погиб. Моя сестра София убила его. Она все еще в доме. Пожалуйста, пришлите помощь! — Мой отец погиб. Моя сестра Александра убила его. Она все еще в доме. Пожалуйста, пришлите помощь! Одна из них лжет… Идет совместный судебный процесс над двумя сестрами. Каждая обвиняет другую в зверском убийстве их отца, бывшего мэра Нью-Йорка. И одна из них точно убийца. Но кто?.. У Эдди Флинна, адвоката Софии Авеллино, есть жизненное кредо: он никогда не станет защищать человека, если не уверен в том, что тот не преступник. Такая же позиция и у Кейт Брукс, адвоката Александры Авеллино. Прокурор твердо намерен добиться обвинительного приговора для обеих. Только вот одна из сестер невиновна. Их шансы делятся ровно пятьдесят на пятьдесят. Пока Эдди Флинн, в своих лучших традициях, сам не примется за расследование… «Это мастер-класс по введению в заблуждение и сокрытию информации, с непревзойденными сценами в зале суда. Пристегните ремни и читайте не отрываясь». — The Guardian. «Стив Кавана возрождает юридический триллер». — Financial Times. «Достойно великого Джона Гришэма». — The Times. «Потрясающий писатель. У него подлинный талант ярко гореть». — Дон Уинслоу. «Поверьте мне: вы будете гадать, кто виновен, до самого конца». — Иэн Рэнкин. «Непредсказуемо, очень смело и совершенно захватывающе. Первоклассный роман». — Алекс Норт. «Настолько классные книги появляются очень редко». — Майкл Коннелли. «Выдающаяся вещь». — Ли Чайлд.

Часть II. Игра начинается

Глава 6

Эдди

Для адвоката каждое дело — это игра.

В уголовном праве все начинается с ареста и заканчивается вынесением вердикта. В начале игры вы не можете контролировать происходящее, а затем понемногу разрабатываете стратегию и делаете несколько пробных ходов. В конце этой игры вам предстоит предстать перед присяжными — в полном одиночестве. Сторона обвинения уже не имеет никакого значения — можете плюнуть на нее слюной. Есть только вы и двенадцать человек, чисто символически отделенных от вас деревянной перегородкой. Как только произнесено последнее слово, все заканчивается. И уже не важно, каким будет вердикт. Вы выполнили свою работу защитника.

Только вот это все-таки еще как важно.

Вердикт — это все. Без разницы, каким искусным игроком ты себя проявил, — все зависит от этого решения присяжных. Адвокатам, которые гребут деньги лопатой, которые уезжают из суда к своим женам и детям на «Мерседесах», в свои дома с девятью спальнями, абсолютно пофиг, что будет означать этот вердикт для подсудимого, для родственников жертвы, для общества и всех его членов. Им на это глубоко насрать.

Моя же самая большая проблема как адвоката заключается в том, что я хочу, чтобы виновные были наказаны, а невиновные остались на свободе. Но закон так не работает. Никогда не работал. И никогда не будет так работать.

Иногда мне удается склонить чашу весов в ту или иную сторону. Иногда нет. Важно, что я пытаюсь. В тот день, когда мне перестанет быть до этого дело, я брошу свое занятие. Софии Авеллино понадобилась моя помощь. Было еще слишком рано говорить, верю ли я в то, что убийство совершила ее сестра. Ни одна из сестер Авеллино не выглядела так, будто могла кого-то хоть пальцем тронуть, а уж тем более раскромсать на куски собственного отца. На данный момент я вписался в это дело, но мне нужно было убедиться, что София говорит правду. В той допросной я сочувствовал ей. Мне показалось, что между нами возникла какая-то связь. Что она была открыта и честна со мной. Так мне подсказывало чутье, которое редко меня подводит. Но мне требовалась твердая уверенность в том, что я могу довериться этому первому впечатлению.

После того, как тогда в отделе полиции София прокусила себе запястье, она провела ночь в больнице под охраной копов. Запястье у нее выглядело страшновато, но крови она потеряла не так уж и много — это всегда выглядит хуже, чем есть на самом деле. Переливания крови не потребовалось, но врачи, опасаясь гиповолемического шока^[8] и заражения, накачали ее изотоническими жидкостями и антибиотиками. Рана зашита, все показатели в норме, пациентка готова к выписке. Пообщаться с Софией в больнице мне не удалось, но вышло поговорить с ее лечащим врачом — невысокой блондинкой по фамилии Дитрих. Она разговаривала с Софией, и, насколько могла судить, происшедшее не было попыткой суицида — это была крайняя реакция на потерю отца и арест.

В полдень Софию доставили в суд, где ей было официально предъявлено обвинение в убийстве. С залогом проблем не возникло: Леви проделал всю работу за меня, за час до этого внеся залог за Александру. Обвинитель, Уэсли Драйер, возражал против освобождения под залог на тех же основаниях, хотя и знал, что судья объявит ту же сумму, что и в случае с Александрой, — пятьсот тысяч долларов. Зачем принимать новое решение, если таковое уже имеется? Когда судья назначил залог на тех же самых условиях, Драйер явно приуныл. Обвинителем оказался молодой человек с серьезным выражением лица — стройный, невысокий и аккуратный. Он тщательно подбирал слова, фраз не комкал и следил за правильными интонациями. А чересчур усердного обвинителя всегда стоит опасаться.

София внесла залог, вскоре оказавшись на свободе, но по-прежнему хранила молчание. Даже на консультации перед слушанием о залоге не произнесла ни слова, лишь изредка кивая в ответ на мои слова. Виновной она себя не признала, естественно. Когда слушание закончилось, опять скрылась в камере изолятора временного содержания, откуда ее отвели в офис суда, где она дождалась внесения залога, а затем дала подписку об освобождении.

Я дожидался Софию под зимним солнцем на Сентер-стрит, в тени здания Центрального уголовного суда, наскоро перекусив хот-догом, купленным в стоящем неподалеку киоске, на котором по-прежнему висела выцветшая объява с моим именем и номером телефона. Истрепанные звезды и полосы у меня за спиной хлопали под легким ветерком.

В какой-то момент я вроде как услышал карканье ворона, и, обернувшись, увидел Софию.

Она вышла из здания суда через хозяйственную погрузочную площадку в задней части здания, дабы избежать толпящихся у главного входа фотографов. На ней были черный свитер, черные джинсы и дешевые туфли, которые я купил и оставил для нее в изоляторе — пропитанную кровью одежду, в которой она была прошлой ночью, забрали для экспертизы копы. Я спросил у нее, всё ли в порядке. Она кивнула, и мы так же молча направились к моей машине. По дороге тоже не проронили ни слова. Подъехав к ее дому, я вырубил мотор и откинулся на спинку водительского сиденья.

— Давайте кое о чем договоримся, София. Я буду вас защищать, но мне нужно, чтобы вы постарались собраться и взять себя в руки. Я не знаю, что выгорит из этого судебного процесса. Пока что не знаю. Нужно дождаться, пока обвинение не выложит все свои козыри. Я не хочу, чтобы вы пока что забивали себе этим голову. Просто идите домой и как следует отдохните. Через денек-другой у вас появится ко мне миллион вопросов. Тогда и пообщаемся. А пока что у меня есть одна подруга, которая поможет вам устроиться и проследит, чтобы ничего с вами не случилось. Ее зовут Харпер. Не переживайте — она не юрист. Просто помогает мне кое в чем, присматривает за свидетелями и все такое.

Харпер, которая в этот момент сидела на крыльце здания, поставив рядом с собой бумажный пакет, оторвала взгляд от своего мобильника и кивнула в мою сторону.

София повернула ко мне голову, и я увидел у нее на лице слезы. Она вытерла их, проведя бледной рукой по своей шокирующе белой коже. Мне припомнилась ее сестра Александра: высокая, загорелая, так и пышущая здоровьем. Казалось, будто весь солнечный свет до последнего лучика впитала в себя Александра, а София всю свою жизнь прожила бледной и голодной в длинной, холодной тени своей сестры.

— Я не пыталась покончить с собой прошлой ночью, — тихо произнесла она.

Я ничего не ответил. Это было самое большее, что я смог добиться от нее за последние несколько часов. Если она решила заговорить, то мне хотелось это послушать.

— Вчера я сказала про это врачу в больнице Святого Винсента. Иногда у меня словно повышается давление — в голове. Я должна как-то выпустить его. Я не склонна к суициду.

В качестве объяснения София закатала рукава и показала мне свои руки. Оба ее предплечья с внутренней стороны сплошь покрывали тонкие шрамы. Некоторые из них были все еще розовыми и слегка выступали над кожей — пока что в келоидном состоянии, в то время как другие — более старыми и мертвенно-белыми. Эти длинные, во всю ширину руки, следы поперечных порезов начинались чуть ниже локтя и заканчивались у самого запястья. На обеих руках. Сотни порезов. Некоторые выглядели так, словно были глубже остальных. Часть этих шрамов скрывала повязка у нее на запястье.

— Я не хотела вас напугать. Простите. Спасибо, что помогли мне, — добавила она. А затем подалась вперед, глядя мимо меня на Харпер, и спросила: — Это ваша девушка?

Поначалу я не знал, что и сказать. София была прямолинейна, как ребенок, никаких тебе подходцев издалека — говорила в точности то, что думала.

— Нет-нет, мы просто друзья, — ответил я, вдруг ощутив, как щеки наливаются краской.

Мы с Харпер и вправду были не более чем друзьями, но время от времени я ловил себя на том, что заглядываю ей в глаза или, вдохнув ее аромат, продолжаю еще долго ощущать его у себя в ноздрях. Когда мы по-дружески обнимались и ее руки обхватывали меня за плечи, у меня возникало какое-то странное чувство. Моя бывшая жена, Кристина, нашла себе новую пару, и, судя по тому немногому, что я мог почерпнуть от своей дочери Эми, все у них шло как по маслу. Кристина была счастлива с Кевином. Пребывала в таком блаженстве и спокойствии, которых я никогда не смог бы ей обеспечить.

Глубоко погрузившись в подобные мысли, я вернулся к действительности лишь при щелчке открывающейся дверцы своей машины. Захлопнув ее, София обошла вокруг капота, и Харпер встала, чтобы поприветствовать ее. Я тоже вышел и попытался представить их друг другу, но, как выяснилось, опоздал.

— Это…

— Мы уже миновали эту часть, Эдди, — объявила Харпер, прежде чем вновь переключить свое внимание на Софию. — По-моему, мы поладим. У меня с собой чипсы, конфеты, замороженная пицца и газировка на обед.

— Хорошо, что я не помешана на здоровом питании, — заметила София.

— О, это только для меня. Вам я захватила сельдерей и обезжиренный хумус, — отозвалась Харпер, едва сдерживая улыбку.

С ходу София вроде не знала, как отнестись к такому ответу. А потом улыбнулась — сначала чуть нервно, а затем более тепло. И сразу же заметно расслабилась. Ее напряженные плечи опустились. Лицо смягчилось, а глаза открылись намного шире и ярче.

— Ладно, берите продукты. Увидимся наверху. А мне пока что надо кое-что уладить с этим парнем, — сказала Харпер.

София выполнила ее просьбу, и мы с Харпер проследили, как она заходит внутрь.

— Неважнецки она выглядит, — заметила Харпер.

— Она только что потеряла отца.

— Я просто хочу проследить за ней пару-тройку часов, помочь ей прийти в себя. Убедиться, что всё с ней в порядке. Наверняка она испытывает какую-то эмоциональную боль, если занимается членовредительством.

— Психиатр провел ее полное обследование перед выпиской. Он не думает, что она представляет опасность для самой себя. Я хочу, чтобы ты тоже в этом убедилась. В подробности особо не вдавайся — постарайся просто понять ее. Нам нужно знать, способна ли она продержаться в суде.

— Попробую вытащить ее из скорлупы, насколько смогу. Можно и самим понемногу приступить к делу, пока окружной прокурор разгребает собственное дерьмо.

— Согласен, но спешить некуда. Полиция Нью-Йорка не станет разглашать сведения об осмотре места преступления еще как минимум неделю. Посмотрим, что ты у нее добудешь. Она уверяет, что невиновна, и на данный момент я ей верю.

Харпер приподняла бровь:

— А я вот пока не определилась. Дам тебе знать, что думаю, немного погодя.

— Просто будь с ней помягче. Поужинайте, поболтайте… Уложи ее спать, а потом можешь уходить.

Некогда Харпер была одним из самых талантливых агентов ФБР. Вообще-то даже слишком талантливым. Наверное, как раз по этой причине вместе со своим напарником Джо Вашингтоном ушла в частный сектор и теперь была основным из привлекаемых мной независимых следователей. Мы с ней очень через многое прошли, и я доверял ее суждениям.

Войдя в дом, мы поднялись на лифте на этаж Софии. Дверь в ее квартиру была приоткрыта. Харпер постучала и широко распахнула ее.

Квартира Софии, оформленная в бежевых и кремовых тонах, оказалась куда больше любой, которую я мог бы себе позволить. Пакет с продуктами лежал на кухонной стойке. София стояла у кофейного столика, уставившись на шахматную доску.

— Я не играю, — сразу же предупредила Харпер.

— Вообще-то я тоже. С некоторых пор. Послушайте, я не собираюсь делать никаких глупостей.

— Вот и прекрасно. Харпер наверняка захочет немного с вами поговорить. Узнать кое-какую предысторию. Если мы собираемся защищать вас, нам нужно знать, что вы из себя представляете, чтобы мы могли представить этого человека присяжным, — сказал я.

София кивнула:

— Я просто сама не своя от конфет и старых черно-белых фильмов.

— Ну вот, уже в чем-то мы едины, — отозвалась Харпер, мягко подталкивая меня к двери.

В кармане моего пиджака загудел телефон. Я глянул на высветившийся номер. Звонили из офиса окружного прокурора.

— Прошу прощения, мне надо ответить на звонок. Увидимся завтра вечером на проводах Гарри, но вечерком позвони мне, чтобы я был в курсе.

Харпер пообещала, что да, обязательно позвонит.

Затем я повернулся к Софии:

— Просто постарайтесь не нервничать. Все будет хорошо. Если здесь появятся журналисты или кто-то из них попытается дозвониться до вас, не разговаривайте с ними.

— Не буду. Наверное, потом я ненадолго выйду прогуляться. Надену бейсболку и худи, прикроюсь капюшоном. И буду смотреть в землю. Спасибо, мистер Флинн.

— Зовите меня просто Эдди, — сказал я, выходя из квартиры, после чего ответил на звонок.

— Мистер Флинн? — послышался женский голос из трубки.

— Да, и если вы по поводу тех штрафов за парковку…

— Простите? Гм, нет, я по другому вопросу.

Я и так знал, что дело не в штрафах за парковку, но иногда просто не в силах сдержаться, чтобы не поддеть прокуратуру. Ничего не могу с собой поделать. Будучи адвокатом защиты, я часто имею дело с представителями этого ведомства, выступающими на стороне обвинения. И звонят они мне, только когда возникает какая-то серьезная проблема в каком-то очень серьезном судебном деле.

Женщина на противоположном конце линии откашлялась и продолжила:

— Я секретарь мистера Драйера — он хотел бы завтра встретиться с вами по поводу дела Авеллино.

— По поводу чего конкретно?

— У него есть одно предложение, которое он хочет с вами обсудить.

Глава 7

Она

После предъявления обвинения она вышла на свободу под залог. Как и ее дорогая сестричка.

Остаток дня выдался напряженным и хлопотным.

Очень хлопотным.

Пришлось приложить все усилия, чтобы замести следы и подставить сестру. Когда в час ночи она в полном изнеможении плюхнулась в постель, то поняла, что накануне почти ничего не ела.

Спала она урывками. Проснувшись в пять утра, сделала себе бутерброд с арахисовой пастой, съела его, запив стаканом молока, а затем опять улеглась в постель, то задремывая, то вдруг опять просыпаясь. Ее прерывистый сон не был вызван каким-либо страхом или тревогой. Мысль о возвращении в тюремную камеру на всю оставшуюся жизнь не внушала ей никаких опасений.

Этого никогда не произойдет.

Ни в коем случае.

Сон прерывался в основном из-за приподнятого возбуждения. Наконец-то она опять на свободе. А свобода — это деньги. Все деньги ее отца. Если ее сестру осудят, та не сможет унаследовать свою долю отцовского состояния — согласно закону, известному как «закон Сына Сэма»^[9]. Она получит все до последнего цента. Деньги — это свобода и власть. Поначалу была мысль первым делом убить сестру, а потом уже и отца, но две смерти, оставившие единственного наследника огромного состояния, выглядели бы слишком уж подозрительно. Это навсегда омрачило бы ее жизнь вероятностью того, что в какой-то момент ей придется предстать перед судом за их смерть. Так было лучше. Комар носу не подточит. Отец мертв. Сестра в тюрьме за убийство. Никаких неувязанных концов. Никаких подозрений на ее счет.

Впереди — полная свобода.

Она встала с постели около десяти утра. Приняв душ, потерла кожу грубым косметическим камнем. Гребни этого камня были для нее настоящим чудом. Если б она излишне увлеклась, то могла бы добрых полчаса вертеть его в руках, ощупывать его, исследуя каждую линию на его поверхности.

Потом вытерлась и стянула волосы резинкой. Перед тем, как вчера вечером завершить свои труды, она сделала кое-какие покупки. Продукты и предметы первой необходимости — в первую очередь кое-какие инструменты для предстоящей работы. У входной двери все еще стояли три сумки с покупками из магазина медицинских принадлежностей и хозяйственного. Она слишком устала, чтобы разобрать их сразу по возвращении.

Одевшись, она высушила волосы феном и остаток дня провела на диване, хрустя картофельными чипсами и пересматривая старые фильмы — «Касабланку», «39 ступеней» и, наконец, «Окно во двор». На кровати ее дожидался заранее заготовленный наряд — черные леггинсы из лайкры и облегающий спортивный топ. Выключив телевизор, она переоделась, влезла в кроссовки и заправила волосы под черную бейсболку «Найк». Прежде чем выйти из квартиры, размяла ноги, спину, руки и плечи.

На улице она пустилась легкой рысцой, чтобы разогреть мышцы, войти в ритм и настроить дыхание. После смерти матери их с сестрой поместили в разные школы-интернаты. Обе располагались в Вирджинии, в сотне миль друг от друга. Ни одна из сестер не приезжала домой на выходные. Именно в школе-интернате она прониклась любовью к бегу. Через год после смерти матери ей исполнилось тринадцать. Ее тогдашний учитель физкультуры был чемпионом по бегу по пересеченной местности и заразил этим увлечением и свою ученицу. Ей нравилось оказаться субботним утром на природе — смотреть, как солнце встает над бескрайними пшеничными полями, ощущать, как легкие готовы разорваться на куски. И когда вокруг совсем никого — только ее мысли и планы. Несколько лет бег помогал ей держать свои темные устремления в узде. И вот теперь, став молодой женщиной, она больше не чувствовала необходимости сдерживать этих демонов. В четырнадцать лет она всерьез подумывала о том, чтобы задушить девочку из своего класса, Мелани Блумингтон. Ее тошнило даже просто от одного этого имени. У Мелани были длинные тонкие косички, заплетенные в невероятно сложные узлы на голове, а кожа розовая и безупречная, как и результаты ее школьных тестов — абсолютно все в Мелани Блумингтон представляло собой образец совершенства.

Тогда она подумала, что было бы забавно задушить Мелани в туалетной кабинке. Завести ее туда, схватить за школьный галстук и тянуть, перекручивать и дергать, пока идеальное розовое личико Мелани не станет сначала красным, потом фиолетовым, а затем синим и окончательно мертвым. И тогда можно будет дотронуться до лица Мелани, до ее глаз, ее губ. Но в школе этого делать было нельзя. Это вызвало бы панику. Привлекло бы слишком много внимания. И все же устоять было трудно.

Однажды воскресным утром она оказалась в небольшом лесу на краю обширной школьной территории и остановилась, чтобы рассмотреть какой-то цветок с ярко-желтыми бархатистыми лепестками, но едва только потянулась к нему, как услышала какой-то шум. Шорох, блеяние… И, осторожно переступив через толстый ствол упавшего дерева, на поляне впереди увидела маленького олененка. Тот застрял в остатках ветхих столбов и проволочной сетки, которые, судя по всему, обозначали какую-то старую границу, прежде чем лес разросся и поглотил ее. Олененок был уже при смерти. Неподалеку на большом камне сидел большой кровожадный ворон — как видно, учуял запах крови столь же отчетливо, что и она. Он ждал, когда олененок умрет — что, судя по виду животного, не должно было занять много времени. Тремя своими тонкими ногами тот запутался в ржавой колючей проволоке и в ходе попыток вырваться на свободу едва не оторвал одну из них.

Запах крови теперь стал сильнее. Она шагнула к существу, которое не запаниковало, увидев, как кто-то приближается к нему, медленно и украдкой, что-то тихо шепча. Либо олененок надеялся на спасение, либо у него больше не было сил сопротивляться. Она достала из рюкзака перочинный нож, который купила в местном магазинчике на свои карманные деньги, — с перламутровой рукояткой и маленьким острым лезвием. Олененок забился, увидев отблеск солнечного света на лезвии, но она успокоила его.

Было бы милосердно убить этого олененка. Она знала это.

Но вместо этого дрожащими от возбуждения пальцами, прерывисто дыша, погладила животное. Ощутив под рукой его шерсть, учуяв его запах, услышав его сердцебиение — неровное и быстрое.

Олененок умирал медленно.

После этого она умылась в ручье и побежала обратно в школьное общежитие, зная, что эта принесенная ею жертва спасла Мелани Блумингтон. На данный момент ее аппетит был утолен. Ее желание удовлетворено.

Бег сдерживал эти желания, и это позволяло ей чувствовать себя почти нормальной. Раньше она думала, что на ней лежит какое-то проклятие. Что все эти мысли и чувства были некой болезнью. И лишь окончив школу, осознала, что это ее стремление причинять боль другим и испытывать от этого радость не было каким-то уродством, проклятием или болезнью — это был дар. Через шесть недель после окончания школы она встретилась с Мелани Блумингтон, чтобы выпить кофейку и пройтись по магазинам на Манхэттене. Олененок стал уже далеким воспоминанием, а ее аппетит разыгрался по новой. Мелани была в восторге от предстоящего лета. Она уже неделю как выполняла задуманный план — целый месяц путешествовать по Соединенным Штатам с рюкзаком за плечами, пытаясь «найти себя» перед тем, как в сентябре поступить в колледж. На следующий день после встречи с Мелани она отправилась на свою первую длительную пробежку по Манхэттену и лишь улыбнулась, пробегая мимо закусочной, в которой они с Мелани накануне сидели за чашечкой кофе.

Сейчас, спустя годы, ей по-прежнему нравилось бегать в городе. Это было просто еще одно из ее многочисленных развлечений. Бегать в Нью-Йорке было почти так же классно, как и за городом. Это была такая же череда долин, только из стали, стекла и бетона. И все они были ее охотничьей территорией.

Ускорив бег, вскоре она оказалась на Второй авеню, миновав соковый бар, в котором обычно покупала особые фруктовые смузи для своего отца, а когда пересекла очередную улицу прямо перед Трамп-Тауэр, увидела возле здания какие-то ограждения и вооруженную охрану.

Политика такого масштаба ее не интересовала. Ее отец неоднократно встречался с Трампом, и тот ему не очень-то нравился, хотя он знал, как его использовать. Жизнь — это просто игра для сильных мира сего, а также тех, кто готов делать то, на что не способен никто другой. Этому она научилась у своего отца.

Еще немного бега, и она оказалась в Центральном парке. Свернув на тротуар, огибающий парк с востока, глянула на часы.

22:28.

Она снова увеличила темп, найдя в себе новые силы. Ее ноги начали двигаться все быстрее и быстрее, и вскоре она уже мчалась, как спринтер. Это было необходимо, чтобы гарантированно не разминуться с целью. Этот бег не был чем-то очистительным — был просто работой, совмещенной с удовольствием. Она вновь припомнила свою первую пробежку по Манхэттену — на следующий день после встречи с Мелани, которую ждало лето, посвященное самопознанию. Бедняжка Мелани так и не нашла себя в то лето…

Тело Мелани тоже так и не было найдено.

В десять сорок она замедлила бег, приближаясь ко входу в музей «Метрополитен». Из дверей его толпой валила публика в коктейльных платьях и смокингах. Она присела на ступеньки и перевела дыхание.

Прошло несколько минут, прежде чем она наконец увидела его.

Мужчину среднего роста. С седыми волосами, расчесанными на косой пробор. Под кашемировым пальто с накинутым поверх шарфом — смокинг. Он разговаривал с двумя пожилыми дамами, а потом, подав обеим руку, сопроводил их вниз по ступенькам. Звали его Хэл Коэн. В течение пятнадцати лет он был политическим стратегом ее отца, бессменным руководителем его предвыборных кампаний, главным сборщиком средств и сообщником.

Спустившись на улицу, дамы поблагодарили Хэла.

Она резко встала. Достаточно резко, чтобы привлечь его взгляд.

Когда Хэл увидел ее, улыбка исчезла у него с лица. Однако он быстро вернул ее на место и помахал на прощание дамам, направлявшимся к пешеходному переходу, после чего немного постоял, засунув руки в карманы пальто. Его дыхание клубилось в вечернем воздухе, пока Хэл размышлял, что делать дальше.

Потом он коротко кивнул и небрежной походкой направился к ней.

— Ну как, хорошо развлеклись? — спросила она.

— Это было мероприятие по сбору средств для одного моего хорошего знакомого. Развлечения в меню не входили, — ответил Хэл. И, по-отечески положив руку ей на плечо, добавил: — Сочувствую насчет твоего отца, детка.

Он всегда ее так называл: «детка». Когда Хэл начал помогать ее отцу проникнуть в политические сферы, то пришел к ним домой, чтобы поговорить с ним, познакомиться с ее матерью, с семьей — убедиться, что в шкафу у той нет никаких скелетов. Сказал, что если б там были скелеты, то ему пришлось бы похоронить весь этот шкаф на дне Ист-Ривер.

— Спасибо. Вы ему всегда нравились. Папа говорил, что вы способны уладить все, что угодно. Мне нужно поговорить с вами, Хэл, — сказала она.

— Послушай, я очень сожалею о том, что случилось с твоим отцом. Фрэнк этого не заслуживал, однако…

— Вот об этом мне и нужно с вами поговорить. У меня нет времени ждать. Это нужно сделать прямо сейчас. Хэл, вы должны знать, что я не убивала своего отца.

Он вздохнул, кивнул и указал на элегантный «БМВ», припаркованный на противоположной стороне улицы. Они молча направились к машине. Она села на пассажирское сиденье, он — за руль.

— Я отвезу тебя домой. Ну давай, говори, что хотела, — сказал Хэл.

Она ничего не ответила.

— Ты же хотела поговорить — так давай поговорим, — настаивал он.

Склонившись к водительскому сиденью, она положила руку ему на бедро. Он напрягся, и она прошептала:

— Я знаю, вы записываете все, что сказано в этой машине. Отец мне говорил. Мы можем пообщаться в моей квартире.

А потом отодвинулась от него, откинувшись на спинку сиденья, и положила руки на колени. Хэл просто кивнул и ответил:

— Ладно.

Ей понравилось это чувство, когда Хэл ощутимо напрягся. Оно позволило ей ощутить свое могущество — когда она склонилась к нему, чтобы коснуться губами его уха, а ее рука лежала у него на бедре. Это было слишком уж фамильярно, и все же она знала, что Хэл явно возбудился бы, если б молодая женщина дотронулась до него.

Они ехали молча, пока он не подкатил к ее дому и не припарковался на противоположной стороне улицы. Здание было таким же, как и многие другие в этой части Манхэттена — элегантным и величественным, — но время уже начинало брать свое. Камера видеонаблюдения в вестибюле уже несколько недель не работала. Преступления в этой части города случались относительно редко, так что камеры были не в приоритете. Главное, что старый лифт работал по-прежнему исправно, а все остальное обитателей дома особо не интересовало.

Двери кабины открылись, и она провела Хэла к своей квартире, самой большой на этаже — к последней двери в левом конце коридора. Внутри небольшой коридорчик привел их к обеденному столу, стоящему в кухне открытой планировки.

— Осторожно, не споткнитесь о мои покупки, — предупредила она, указывая на груду неразобранных пакетов, лежащих у двери.

Коэн прошел мимо них вслед за ней. Она бросила ключи на стол, сняла бейсболку и зашвырнула ее на диван в другом конце комнаты, после чего направилась в кухню. Налив стакан воды из холодильника, спросила:

— Не хотите чего-нибудь выпить?

Покачав головой, Хэл облокотился о спинку кухонного стула.

— Итак, давай поговорим, — предложил он.

— Не хотите присесть? — спросила она.

— Не обижайся, но мне еще нужно кое-куда съездить. И, честно говоря, мне немного неловко. Я знаю, что тебя выпустили под залог, — а еще знаю, что ты можешь предстать перед судом вместе со своей сестрой, а меня могут вызвать в качестве свидетеля.

— Копы думают, что папа собирался изменить завещание. Это правда?

Хэл глубоко вздохнул, задержал дыхание и склонился над спинкой стула еще ниже. Покачал головой. А затем выпрямился и позволил ответу выплеснуться наружу, как будто долго задерживал его внутри, словно дыхание под водой. Тот вырвался из него сам собой, взбаламутив гладкую поверхность разговора.

— Мне сказали то же самое, — произнес он.

— Кто сказал?

— Копы. Они хотели знать, говорил ли со мной твой отец об изменении завещания. Я сказал, что нет, не говорил. В конце концов, твой отец был уже не тем человеком, как прежде. Он стал каким-то рассеянным, забывчивым. Не знаю, то ли от старости, то ли от чего-то еще… Мы по-прежнему почти каждый день завтракали вместе в ресторане у Джимми, но, кроме этого, практически не общались. Про завещание он никогда не упоминал. Когда я услышал о смерти Фрэнка и о завещании, то сразу позвонил Майку Модину.

Допив остаток воды, она поставила пустой стакан на стойку и сосредоточила на Хэле Коэне все свое внимание. Костяшки у него на руках казались комочками белого жира — так сильно он стискивал спинку стула. Хэл был явно настороже, опасаясь брякнуть то, что могло бы впоследствии выйти ему боком.

— И что сказал Модин?

— Сказал, что твой отец договорился в понедельник встретиться с ним, чтобы обсудить свое завещание. Но не дожил даже до конца выходных. Послушай, это все, что я…

— А Модин не говорил, почему мой отец хотел изменить завещание? У него под конец началась натуральная паранойя, вы же помните.

— Можешь мне об этом не напоминать, детка… Твой отец был уверен, что все вокруг только и думают, как бы покончить с ним. Он запросто мог назвать победителей всех Мировых серий^[10] начиная с тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, но напрочь не помнил, что заказывал на завтрак у Джимми буквально вчера. Модин не сказал мне, что именно твой отец хотел изменить в завещании. Не исключено, что это не имело никакого отношения ни к тебе, ни к твоей сестре.

— А потом Модин связывался с вами?

— Ни разу с тех пор, как я позвонил ему в вечер убийства твоего отца. Я — один из душеприказчиков по его завещанию, поэтому мне нужно знать, что там написано и по-прежнему ли оно в силе. Пусть даже в этом завещании указано имя твоей сестры, но если ее признают виновной в убийстве твоего отца, то по закону она не может извлечь выгоду из своего преступления. То же самое касается и тебя. Я и сегодня пытался дозвониться Модину, но его секретарша сказала, что он в отпуске где-то за границей. Предполагалось, что я буду помогать управлять имуществом твоего отца, но теперь я даже не знаю, что и делать. От Модина толку мало.

— Когда он вернется из отпуска? — спросила она.

— Секретарша этого не знает. Сказала, что у нее вообще-то нет возможности надзирать за старшим партнером. Модину на все это плевать — все корпоративные юристы одинаковы. Он наверняка сейчас пьет коктейли где-нибудь на пляже, тогда как твой отец лежит в морге со своим…

Он оборвал себя. Видать, вспомнил, с кем разговаривает.

— Всё в порядке, Хэл. Как думаете, мой отец не работал с кем-нибудь новым в то время, когда погиб? Под конец он казался каким-то отстраненным. И даже когда не крыл налоговую службу или кого-то еще, кто якобы пытается с ним покончить, то все равно был явно чем-то встревожен.

— Ну, пару месяцев назад он спрашивал меня, не знаю ли я какого-нибудь хорошего частного детектива… Я не знаю, к чему это было, а вновь поднимать эту тему он не стал.

— Я знаю, что вы заработали кое-какие деньги, работая с моим отцом. Вы были преданы ему.

Хэл кивнул.

— И я хочу, чтобы вы были верны мне. Когда все это закончится, я унаследую все состояние моего отца.

— Похоже, ты в этом совершенно уверена, — заметил Хэл.

— Я невиновна. И хочу, чтобы вы помогли мне. Я вознагражу вашу преданность.

Обещание денег словно разрядило гнетущую атмосферу. Хэл выполнял для ее отца много грязной работы. Подкупал членов городского совета, профсоюзных боссов, журналистов, и, как она подозревала, если кого-то нельзя было подкупить, то пускались в ход иные методы убеждения. Политика — грязная игра, и ее отец, умело играя в нее, всегда оставался чист. Хэл был единственным, кто пачкал руки.

— Я могу быть верным, детка, но такая преданность обходится недешево.

— Вы наверняка зарабатывали не больше миллиона в год, работая на отца. Я могу предложить условия получше. Три миллиона долларов в качестве компенсации ваших расходов как душеприказчика — которые будут выплачены, как только меня оправдают, а мою сестру осудят за убийство.

— И что именно я должен делать?

— Остаться верным памяти моего отца. Если он собирался изменить свое завещание, то, значит, что-то подтолкнуло его к этому решению. Я хочу, чтобы вы это выяснили.

Хэл обдумывал эти слова всего три секунды, после чего ответил:

— Я сделаю все, что в моих силах. Полиция пока что не пускает меня в дом. Это все еще место преступления, но я поспрашиваю — посмотрим, с кем общался твой отец. И постараюсь разыскать Модина.

— Спасибо.

— Нет проблем. Послушай, мне и вправду пора ехать. Не возражаешь, если перед уходом я воспользуюсь твоей ванной комнатой?

Обойдя кухонный «островок», она взяла Хэла под руку и ненавязчиво повела его ко входной двери.

— Мне так неловко… Это здание старое, действительно очень старое. Унитаз опять засорился, и я уже целую вечность жду сантехника. Управдом — просто козел.

— Хочешь, чтобы я прислал тебе сантехника?

— Не волнуйтесь, завтра прямо с утра ко мне кто-нибудь обязательно зайдет. А пока что как-нибудь обойдусь.

У входной двери она обняла его.

— Если вам удастся связаться с Майком Модином, то дадите мне знать, что он сказал, хорошо? — спросила она, глядя Хэлу прямо в глаза.

Он кивнул:

— Попробую связаться с ним прямо завтра с утра.

Поблагодарив его, она закрыла дверь, а Хэл вышел в коридор и направился к лифту. На двери у нее было целых пять отдельных замков, и она не спеша заперла каждый из них. Закончив, прислонилась спиной к стене и прислушалась к тому, как с грохотом закрылись двери лифта, а затем к слабому гудению и постукиванию противовеса, двигающегося вверх по мере того, как кабина опускалась на первый этаж.

Ее взгляд упал на пакеты, стоящие рядом с входной дверью. Она перебрала их, прикидывая вес. А когда нашла самый тяжелый, размерами примерно с большую коробку для пиццы, но вдвое толще, подхватила его и направилась в кухню. Там поставила коробку на стойку, отыскала в ящике ножницы и принялась срезать упаковочную ленту. Наконец крышка поднялась, открыв простую коробку чуть поменьше размерами, спрятанную внутри. Эту она вскрыла попросту ногтями. Заглянула внутрь, а затем поставила на стойку.

Оглянувшись через плечо, убедилась, что жалюзи на кухне закрыты, прежде чем раздеться догола. Аккуратно сложив одежду в стопку и пристроив поверх кроссовки, подхватила коробку и направилась в ванную, где уселась на унитаз, оставив дверь открытой.

Подошвы ног быстро замерзли на белом кафельном полу. Облегчая мочевой пузырь, она вынула из коробки некое устройство и принялась изучать его. То было серебристым, блестящим и восхитительно пахло машинным маслом. Она вытерлась, встала, спустила воду в унитазе и нашла конец электропровода, свисавшего с устройства. Воткнула его в розетку над раковиной и ногой захлопнула дверь ванной.

Потом повернулась к ванне и отдернула свисавшую до пола занавеску.

Ванна была до краев наполнена пакетиками со льдом.

Среди этих пакетиков проглядывало обращенное к потолку мертвое лицо Майка Модина, на котором все еще застыло удивленное выражение. Чтобы заманить его в квартиру, потребовалось немало усилий. У нее уже не было времени ждать, поэтому она проделала это вчера вечером. Сказала ему, что прямо перед смертью ее отец составил еще одно завещание — написанное от руки и должным образом засвидетельствованное, что делало недействительным завещание, составленное несколько лет назад в кабинете Майка. Поделилась своими опасениями, что сестра попытается убить ее, если узнает о существовании этого документа, — что это она убила Фрэнка, думая, что он еще не составил завещание, исключающее ее в качестве наследницы. Она, мол, не доверяет никому, кроме Майка. Он должен встретиться с ней прямо сейчас, она ждет его возле его офиса. Модин вышел к ней на улицу, и они вместе отправились к ней на квартиру, где она якобы спрятала завещание.

Как только Майк переступил порог ее квартиры, у него уже не было ни единого шанса. Она применила электрошокер, чтобы обездвижить его, а затем затащила в ванную и связала ему руки и ноги. Час спустя Майк был мертв, ее филейный кухонный нож почти полностью затупился от активного использования, а она была довольна тем, что ее отец все-таки не сообщил Модину о своем намерении вычеркнуть ее из завещания. Он всего лишь назначил встречу, не более того. Она вела психологическую шахматную партию против отца и сестры уже несколько лет. Фрэнк как-то узнал об этом. Она была в этом практически уверена — или, по крайней мере, у него возникли серьезные подозрения. Так что папочке пришлось умереть. Она должна была убедиться, что он никому ничего не рассказал, прежде чем у нее появится шанс убрать его. И на данный момент была вполне уверена, что его подозрения умерли вместе с ним. Учитывая, сколько усилий она приложила, орудуя ножом, Модин наверняка сказал ей правду.

О частных детективах Майк никак не упомянул. Она и без того знала о них, но они не дали Фрэнку ничего стоящего — она об этом уже позаботилась.

Теперь, склонившись над ванной, она принялась выгребать из нее пакетики с тающим льдом, которые использовала, чтобы охлаждать тело Майка. Побросала их в раковину. Кожа Майка была холодной, но она все равно провела по ней пальцами, наслаждаясь ощущением. Коснулась его языка и глаз. Осознав, что начинает отвлекаться, наклонилась, чтобы взять устройство, только что извлеченное из коробки. И тут замерла. Немного поколебавшись, недовольно фыркнула. Она кое-что забыла.

— Алекса! Поставь «Она» Элвиса Костелло! — громко произнесла она.

— Ставлю «Она» Элвиса Костелло, — отозвался механический голос из динамиков. И тут квартира мгновенно наполнилась ее любимой песней. Сегодня ей хотелось послушать ее именно в исполнении Костелло.

Музыка была призвана заглушить шум. Нажав на кнопку включения своей новенькой хирургической пилы и подпевая знакомой мелодии, она принялась за дело.

Глава 8

Эдди

Харпер позвонила мне сразу после того, как ушла от Софии, около пяти часов вечера. Она почти ничего не смогла от нее добиться, и голос у нее был усталый. Мы договорились встретиться за завтраком на следующий день, после моей встречи с Драйером в прокуратуре.

За всю мою адвокатскую практику я еще ни разу не видел примера хорошей досудебной сделки. Даже если обвинение предлагает вашему клиенту выгодные условия за признание вины — в первую очередь сокращение тюремного срока за то, что город экономит на судебных издержках, — у меня всегда остается чувство сожаления. В случае подобной сделки приговор клиенту выносит прокурор, а не судья. Конечно, вы можете малость поторговаться, но обычно в такой ситуации у вас нет особой власти. Гарри Форд, еще до того, как стал судьей, однажды сказал мне, что именно сделки о признании вины способны ввязать тебя в неприятности с клиентами. Конечно, поначалу такая сделка им очень даже по вкусу — всего какой-то год отсидки за признание вины вместо судебного разбирательства, в результате которого может корячиться все пятнадцать лет «строгача». Не такая уж и большая премудрость даже для тех клиентов, которых ну никак не отнесешь к великим мудрецам. Но уже после шести месяцев гостеприимства Департамента исполнения наказаний, проведенных в двухместной камере в Синг-Синге, когда впереди еще шесть месяцев, вы просто удивитесь, сколько клиентов начинают жаловаться, что это адвокаты заставили их признать вину — ведь на самом-то деле они чисты, как слеза младенца. Увы, но многие из них говорят правду. Ни в чем не повинные люди признают себя виновными каждый божий день в каждом уголке Америки, поскольку прокурор предлагает им сделку, которая позволяет отсидеть совсем небольшой срок, а затем выйти на свободу и спокойно жить прежней жизнью. Пойти на сделку и провести за решеткой один год или рискнуть получить от двадцати пяти до пожизненного? Нетрудно понять, почему люди соглашаются на такие схемы.

В общем, досудебные сделки никогда не доставляли мне большого удовольствия, а бывать на Хоган-плейс мне нравилось еще меньше. Офис окружного прокурора представлялся мне вражеской территорией. Всегда представлялся. И всегда будет.

Дверь лифта открылась прямо в приемную окружного прокурора, где за регистрационной стойкой восседал Херб Голдман. Иногда мне кажется, что он — это неотъемлемая часть тамошней обстановки, причем не только из-за его многолетнего пребывания на этой работе. Его кожей вполне можно было бы обтянуть диван, где она сошла бы за тонко выделанную итальянскую кожу. И все-таки, даже в его возрасте, от Херба мало что ускользает. Он знает все сплетни в прокуратуре, и он старше самого Господа Бога. А возможно, даже мудрее. Я подошел к ярко-фиолетовому галстуку и широкой улыбке Херба. Он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

— Как вышло, что тебя до сих пор не лишили лицензии, Эдди? — поинтересовался Херб.

— Просто до сих пор не поймали… Я думал, ты уже умер.

— Я? Нет, только достойные умирают молодыми.

— В таком случае этот галстук проживет дольше, чем ты. Что это там на нем, черепашки? — осведомился я, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть галстук Херба, но тут же решил, что не хочу подходить к нему так близко, и отступил на шаг.

— Этот галстук мне купила жена.

— Тогда тебе пора развестись.

— А ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката? — спросил он, приставив ладонь козырьком ко лбу и оглядывая приемную, словно ковбой, озирающий бесплодную прерию.

— Тебе следовало бы жить в одном из тех домов престарелых во Флориде, чтобы изводить людей своего собственного возраста.

— Не искушай меня. Я бы с удовольствием вышел на пенсию, да только не могу. Окружной прокурор постоянно грозится подарить мне золотые часы, а я отвечаю всем одно и то же — что просто не могу уйти на покой. Это же смертный приговор — жена убьет меня, если я весь день буду торчать дома. А окружной прокурор, который спишет меня в утиль, будет соучастником этого убийства.

— Если твоя жена убьет тебя, окружной прокурор пришлет ей цветы и благодарственную открытку.

У Херба вырвался смех, который зародился где-то в животе и с шипением вырвался наружу, прежде чем сорваться с губ в виде пронзительного какофонического хрипа и клекота. Прямо как у пса Маттли из известного мультика.

— Сейчас проведу тебя к Драйеру, вместе вон с той компашкой, — сказал он, указывая кончиком авторучки в другой конец комнаты.

Я этого не заметил, когда вошел, но слева от меня на диване восседали Леви с той девицей, с которой я познакомился возле отдела полиции, — Кейт. А в кресле рядом с ними я узрел еще одно знакомое лицо: парня от силы лет двадцати пяти с внимательным взглядом — того самого, которого я видел входящим вместе с Леви в допросную Александры пару дней назад.

Присутствие Леви и его команды означало, что скоро забот у всех будет полон рот.

Когда я подошел, они поднялись.

— Эдди, рад вас опять видеть, — произнес Леви тоном, в котором даже близко не прозвучало ни искренности, ни тем более радости. — Это мой помощник Скотт Хелмсли.

Он указал на светловолосого парня в обтягивающем костюме слева от себя. Я уже видел его в Первом райотделе в ночь ареста, но тогда у меня не было возможности как следует его рассмотреть. Выглядел он недостаточно взрослым, чтобы даже бриться, но все же расплылся в улыбке кинозвезды и протянул мне руку, вылезшую из-под двойной манжеты шелковой рубашки.

— Рад познакомиться, — произнес Скотт и крепко стиснул мне руку, как это делают некоторые мужчины. Я всегда считал, что парни с крепким рукопожатием просто что-то этим компенсируют. Людям, которые и вправду способны раздавить вам пальцы, не нужно доказывать свою силу при помощи подобного приветствия.

Женщина справа от него, Кейт, склонила голову, подняла носок туфли к потолку и повертела им туда-сюда, опираясь о каблук. Одета она была в серую юбку делового покроя, белую блузку и черный пиджак. Руки она сцепила перед собой, и мне было видно только ее макушку. А потом подняла на меня взгляд.

Последовала неловкая пауза. Недолгая. Может, всего секунды на четыре или на пять, но этого оказалась достаточно, чтобы Леви успел сделать вид, будто совершенно забыл про нее. Заметив, как Кейт вертит носком своей туфли, он просто хотел убедиться, что мы с ней знаем принятую у него иерархию касательно сотрудников.

— О, простите, а это… — наконец добавил Леви, не поворачиваясь к ней и просто протянув ладонь в ее сторону, словно чтобы подчеркнуть запоздалую мысль.

— Кейт Брукс, — громко произнес я, проходя мимо Леви и Скотта. — Мы уже познакомились в полиции. Как вы?

— Всё в порядке, спасибо, мистер Флинн.

— Зовите меня просто Эдди, — сказал я.

Леви закусил губу. Я сразу учуял запах дерьмовых офисных разборок — его и за пятьдесят ярдов можно было учуять.

— Как там ваша клиентка? — спросила она.

— Получше. Ее выписали из больницы и выпустили под залог. Насколько я понимаю, и вашу тоже.

— Д-да, она…

— Верно, — сказал Леви, вставая между нами и обрывая Кейт на полуслове. Потом поддернул брюки, поводя ими из стороны в сторону и словно навинчивая их на живот. — Итак, как думаете разыграть все это с Драйером? Предлагаю просто выслушать его, а потом выйти из кабинета и все как следует обдумать. Никаких решений прямо там. Единственное, на чем мы настаиваем, — это разделение процесса. Надо провести отдельные судебные слушания — наши клиентки обвиняют друг друга, так что ничего другого не остается.

Я кивнул, ничего не ответив. Кейт отступила на шаг и опять опустила голову, тогда как Скотт бочком придвинулся к Леви, кивая каждому его слову, словно его босс излагал какие-то библейские истины. Две секунды назад я разговаривал с Кейт, а теперь эти красавцы буквально растоптали ее, захватив контроль над пространством и разговором.

Я подумал, каким же маленьким должен быть член у Леви, чтобы он получал такое удовольствие, унижая свою сотрудницу. И пришел к выводу, что чертовски маленьким.

Тут Херб крикнул из-за своей стойки:

— Мистер Драйер примет вас всех в конференц-зале. Проходите, он уже ждет. Рад был повидаться, Эдди!

— И я тоже, Херб, — отозвался я.

Леви повернулся к двойным дверям, расположенным сразу за диванами в приемной, и махнул рукой через плечо, словно командир, подзывающий к себе своих солдат. Скотт мигом пристроился рядом с ним, а Кейт двинулась последней, сжимая в руке блокнот. Протянув руку к голове, она вытащила из пучка волос шариковую ручку. Распахнув двери конференц-зала, Леви пропустил Скотта вперед, даже не взглянув на него. Когда мимо него проходила Кейт, я заметил, как взгляд Леви скользнул по ее икрам. Когда он наблюдал за Кейт со спины, его толстые губы брюзгливо поджались, что я расценил как его довольство увиденным.

Он отпустил дверь и уже собирался войти сам, когда я рванулся вперед и перехватил закрывающуюся дверь, врезавшись в него всем своим весом. Он пошатнулся и отлетел на пару шагов, размахивая своими хилыми ручонками, чтобы сохранить равновесие. Умудрившись наконец ухватиться за кресло, бросил на меня сердитый взгляд. Жар в его взгляде вызывался в основном смущением. Я заметил, как Кейт прикрыла рот рукой, стараясь не рассмеяться.

— Простите, Тео, я думал, что вы держите дверь. Виноват, — извинился я.

Он раздраженно отвернулся от меня, отодвинул кресло и сел.

Овальный стол для совещаний был рассчитан на десятерых — четыре кресла с одной стороны, еще четыре с противоположной и по одному на обоих концах. Дверь в дальнем конце зала открылась, и вошел Уэсли Драйер. У него была медленная, уверенная походка, тонкие губы и редеющие волосы. Лысеть он начал, думаю, еще когда ему было чуть за двадцать. То, что оставалось на макушке, было тщательно причесано, хотя и выглядело почти прозрачным. Костюм на нем был другой — не тот, в котором он щеголял сегодня утром на предъявлении обвинения Софии. Этот был бледно-голубым, с рубашкой такого же цвета и темно-синим галстуком.

— Садитесь, пожалуйста, господа — и дамы, — сказал Драйер, подчеркнуто вежливо кивнув Кейт.

А потом выдвинул кресло во главе стола. Я обошел стол и занял место напротив Леви и его команды. Прежде чем сесть, Драйер расстегнул пиджак, разгладил галстук и грациозно пристроил свою задницу в кресле. Чуть ли не по-балетному. Достал из кармана пиджака авторучку, отвинтил колпачок и принялся педантично и тщательно, аккуратным почерком, едва ли не с завитушками, делать заметки в своем блокноте. Записал, кто присутствует на встрече, поднес руку к глазам, глянул на свой «Ситизен» и отметил время. Затем отложил ручку, поправил манжеты и аккуратно переплел пальцы. Некоторые его движения, хотя и грациозные, несколько напоминали движения рептилии. Он был похож на змею, свернувшуюся кольцами и готовую метнуться вперед.

— Буду краток и не стану повторяться — так что, наверное, вы захотите делать заметки, — сказал Драйер.

Кейт, Скотт и Леви уже держали ручки наготове, нависнув над своими блокнотами, на страницах которых золотыми буквами было вытеснено название фирмы.

Я скрестил руки на груди, шмыгнул носом и стал ждать. Не поворачивая головы, Драйер скосил взгляд влево и остановил его на мне. В то время как остальные склонили головы, готовые записывать каждое его слово, я не сводил глаз с Драйера. В мой план игры входило все, что способно выбить прокурора из колеи. Похоже, это не сработало. Драйер смотрел на меня так, словно у него на руках были одни тузы и при этом он знал, что у меня всего лишь пара восьмерок.

— Суд состоится в январе. У нас есть бо́льшая часть улик и мотив. С основными обстоятельствами дела, которыми располагает дознание, вы уже ознакомились, а прочим я надеюсь снабдить вас в самое ближайшее время. Все, чего я пока жду, — это полные отчеты криминалистической экспертизы и свидетельские показания поверенного покойного, мистера Модина. Предварительные отчеты криминалистов у меня уже имеются. Со временем вы получите и окончательно оформленные, но вкратце могу сказать, что у меня имеются улики, связывающие с этим убийством обеих ваших клиенток. И только ваших клиенток.

— В каком это смысле только наших клиенток? — уточнила Кейт.

Стоило ей произнести эти слова, как Леви недовольно хрюкнул, после чего Кейт опустила взгляд в свой блокнот и сглотнула. Леви явно не приветствовал попытки своих подчиненных подавать голос на встрече с прокурором. А я подумал, что это совершенно правильный вопрос. Мне и самому пришло в голову то же самое. Соображалка у Кейт работала как надо. Она мне нравилась. В случае с Леви не имело значения, что она задала хороший вопрос, — важен был сам факт, что она осмелилась вообще открыть рот.

— Что ж, мисс Брукс, я бы попросил вас оставить все возникающие у вас вопросы до конца этой встречи, но раз уж вы спросили, то сейчас я вам отвечу, — сказал Драйер, не глядя на Кейт. Вместо этого он нацелился взглядом на Леви, словно признавая его старшинство. — Обе ваших клиентки были задержаны непосредственно на месте преступления. Больше в доме никого не было. Судмедэксперт установил, что время смерти примерно совпадает с тем, когда поступили звонки в службу спасения. Мы не ищем других подозреваемых — обнаруженные криминалистами улики привязывают ваших клиенток не только к месту преступления, но и к собственно убийству.

Записав ответ, Кейт опустила плечи, как будто стараясь казаться как можно меньше. Одними губами произнесла «простите», покосившись на Леви, который лишь закатил глаза и приложил указательный палец к губам. Не важно, что это не стоило потраченного времени и сил — если б я работал на Леви, то давным-давно влепил бы по этим толстым губам кулаком.

Я обдумал эту новую информацию и то, как она соотносится с историей Софии. Дом Фрэнка представлял собой практически особняк. Множество комнат, три высоких этажа… Вполне возможно, что София и Александра могли находиться в доме в одно и то же время и даже не подозревать о присутствии друг друга.

— Это убийство совершено либо одной из ваших клиенток, либо сразу обеими. В таком случае, учитывая результаты криминалистической экспертизы и показания свидетелей обвинения, это будет совместное судебное разбирательство. Все доказательства частично совпадают, — сказал Драйер.

Совместное судебное разбирательство по такому делу, как это, — заветная мечта любого прокурора. Поскольку двое подсудимых обвиняют друг друга, присяжные, скорее всего, не поверят ни одному из них, и оба будут осуждены. Если один из обвиняемых каким-то чудом сумеет убедить присяжных в своей невиновности, другой примет удар на себя. Это гарантирует обвинителю победу при любом раскладе.

Леви выстрелил первым:

— Совместного судебного разбирательства вам не видать как собственных ушей! Когда один подсудимый обвиняет другого, уголовный кодекс и судебная практика предписывают разделить судебные процессы. Мистер Флинн не обязан вызывать свою клиентку для дачи показаний, а если он решит этого не делать, то это будет нарушением конституционного права моей клиентки встретиться лицом к лицу со своим обвинителем. Это несправедливо. Прямо с ходу могу сказать: мы категорически против, окончательно и бесповоротно. Это ясно? — оттарабанил Леви.

Если Драйер малость и опешил от услышанного, то никак этого не показал. Он опять одернул манжеты рубашки, убедившись, что они выступают из-под рукавов пиджака ровно на полдюйма, прежде чем взять ручку и записать возражение Леви.

— Дело в том, что нам придется вести два практически идентичных дела против ваших клиенток, а это создаст излишнюю финансовую нагрузку на город. Это должно быть совместное судебное разбирательство. Меня очень активно к этому подталкивают.

— Кто подталкивает? — уточнил я.

Леви явно не возражал против этого вопроса — больше того, даже согласно кивнул. Мы стали ждать ответа. Его так и не последовало.

— Мистер Флинн, мистер Леви: если кто-то из вас хочет разделить процесс, вам нужно обратиться в суд с соответствующим ходатайством. Мы будем возражать против этого ходатайства. Это все, что я могу сказать по этому поводу. А теперь я хотел бы перейти к сути этой встречи, если вы не против.

Драйер обвел взглядом обе стороны стола. Леви и его команда молчали, а я подался вперед, готовый его выслушать.

— Спасибо. Окружная прокуратура принимает во внимание тот факт, что обе ваши клиентки обвиняют друг друга в убийстве. Мы считаем, что совместное судебное разбирательство приведет к осуждению как минимум одной из них. Присяжные могут вынести обвинительный вердикт обеим обвиняемым, и мне не нужно напоминать вам, что это наиболее вероятный исход данного процесса. Предлагаю сделку, условия которой действительны только на данный момент. Двенадцать лет в обмен на полное признание вины и заявление о причастности другой обвиняемой. Если одна из сестер даст признание, то фактически выйдет из тюрьмы через шесть лет, а может, и всего через четыре года, при хорошем поведении, в то время как другая проведет там всю жизнь. Это разовая сделка, доступная только одной из обвиняемых. Предложение остается в силе в течение сорока восьми часов, начиная с сегодняшнего дня.

А люди еще удивляются, с чего это обычные граждане признают себя виновными в преступлениях, которых они не совершали… Драйер довольно точно все описал. Вполне возможно, что в ходе совместного судебного разбирательства будут осуждены сразу обе женщины. Шансы на победу одной из них крайне невелики, поскольку обе называют друг друга лгуньями и убийцами. Большинство присяжных в совместных процессах не верят ни одному из подсудимых и признаю́т виновными обоих. В подобной ситуации вполне имело смысл признать вину и отсидеть четыре года вместо пожизненного заключения.

Ни Леви, ни я так и не произнесли ни слова. Я наблюдал за тем, как Драйер пощипывает циферблат своих часов, и мне потребовалась секунда, чтобы понять, что на самом деле он устанавливает таймер. Без дураков. И у Леви, и у меня имелись профессиональные обязательства донести это предложение до наших клиенток. Позволить им самим принять решение. Я не хотел, чтобы на Софию оказывалось такое давление, да еще и в самом начале, но, похоже, у меня не было выбора.

— Если ни одна из обвиняемых не признает себя виновной и не окажет содействия в привлечении к ответственности другой обвиняемой, мы передаем дело в суд. Больше никаких предложений и продлений не будет. Сорок восемь часов. Если признания не будет, а суд примет решение провести совместное разбирательство, тогда я предлагаю обеим вашим клиенткам пройти проверку на полиграфе.

— Что? — изумился Леви.

— Вы меня услышали.

— Результаты проверки на детекторе лжи не являются допустимыми доказательствами в этом штате, — напомнил я.

— Судом не принимались старые методы проверки на полиграфе. Технологии не стоят на месте. Сейчас полиграф является допустимым доказательством в восемнадцати штатах. Мы уверены, что сможем доказать компетентность нашего эксперта в Нью-Йорке. На данный момент используемые им методы признаны важным инструментом при расследованиях, проводимых правоохранительными органами. В этом деле многое зависит от доверия к вашим клиенткам. Кому поверят присяжные? Одной из них или вообще никому? Мы проинформируем суд о том, что обеим было предложено пройти проверку на полиграфе, и в случае отказа обязательно воспользуемся этим фактом. Судья может сослаться на это в своем заключительном слове перед присяжными.

Я недооценил Драйера. Это было чертовски умно. Настоящий шахматный ход. Если одна из сестер откажется от проверки на детекторе лжи, это выставит ее виновной. Если откажутся обе, то это будет выглядеть так, будто они вместе участвовали в убийстве. А если одна из них успешно пройдет проверку на детекторе лжи, а другая нет, Драйер сможет использовать это, чтобы осудить ту из сестер, тест которой дал негативные результаты.

Я сунул руку во внутренний карман пиджака, наблюдая, как багровеет лицо Леви. Выглядел он так, как я себя чувствовал. Только вот я старался этого не показывать. Держал свои карты при себе. Судебное разбирательство по делу об убийстве требует абсолютно бесстрастного покерного лица. Леви стал отвечать Драйеру так громко и быстро, что с губ у него маленькими белыми хлопьями слетала слюна, падая прямо на стол. Я уперся локтями в колени, после чего под столом, вне поля зрения Драйера и команды защиты Александры, открыл бумажник Леви и начал копаться в нем. Я подрезал этот лопатник в тот самый момент, когда якобы случайно наткнулся на Леви в дверях. Вообще-то я не собирался так сильно его толкать, но «щипок» вышел довольно неуклюжим — я давно не практиковался, и если б не вывел его из равновесия, он сразу бы что-то почувствовал. А так он ничего не заметил. Я подумывал прихватить и его телефон, но почувствовал, как тот завибрировал, едва я только протянул к нему пальцы. Просто невозможно подрезать вибрирующий телефон, чтобы терпила этого не прочухал. Так что пришлось довольствоваться только этим коричневым кожаным бумажником.

Внутри я обнаружил четыре стодолларовые купюры, две двадцатки, одну пятерку и обычный набор кредитных и дебетовых карточек. Нашлись там членские билеты каких-то спортклубов, скидочные карты различных магазинов и нечто вроде толстой пластиковой визитки с вытисненной на ней надписью «Конфиденциальные предложения» — явно недешевой, с хорошим дизайном. Буквы «К» и «П» были крупней остальных и выполнены каким-то витиеватым шрифтом. Ни номера телефона, ни адреса веб-сайта — лишь кьюар-код для смартфона на обратной стороне. Карточку я прибрал в карман, а бумажник закрыл и бросил его на пол подальше от себя, под стол.

Когда я поднял голову, Леви все еще кипятился, тыча пальцем в Драйера, который с совершенно невозмутимым видом наблюдал за ним.

— Мистер Леви… — попытался было вставить прокурор.

— Я еще не закончил, далеко не закончил — мэр обязательно узнает, что за оскорбительные…

— Мистер Леви, с меня хватит. Встреча окончена, — объявил Драйер, отъезжая от стола вместе с креслом.

— Погодите-ка, Леви… Да заткнитесь вы на секундочку, черт возьми! — вмешался я.

Выражение лица Леви настолько позабавило Драйера, что он остался сидеть в кресле. Я увидел, как Скотт, лакей Леви, нахмурил брови, явно адресуя свое недовольство мне. Кейт прикусила губу, едва сдерживая довольную улыбку.

Поскольку Леви все еще ловил мух широко разинутым ртом, я перешел к главной причине, по которой явился сюда.

— Какие бы предложения вы ни выдвинули, все это не будет иметь никакого веса в суде, если вы не поделитесь еще какими-то доказательствами обвинения. Обвиняемый имеет право знать, на каком основании ему что-то предъявляют. Давайте посмотрим, чем вы располагаете, — тогда наши клиентки смогут сделать осознанный выбор.

— Согласен, — просто сказал Драйер, после чего встал и вышел из комнаты, но всего на несколько секунд. Когда он открыл дверь, я увидел, что в коридоре столпилось с полдюжины прочих прокурорских — должно быть, услышали разглагольствования Леви и пришли послушать. Когда Драйер вышел в приемную, они быстро разошлись — за исключением одного, который вручил ему два толстых коричневых конверта. Прокурор поблагодарил своего помощника, а затем отступил в открытую дверь и передал по конверту мне и Леви. И, не сказав больше ни слова, удалился.

Поднявшись из-за стола, я небрежно произнес:

— Под столом лежит чей-то бумажник. Лучше подберите его. В этом здании нет ни одного честного человека, который вернул бы его. Увидимся позже, ребятки. Я позвоню вам, Тео. Позвольте один совет — если вам что-то нужно, просто попросите об этом. Это намного проще, чем колотить кулаками по столу.

Он начал было что-то говорить, но я уже вышел из комнаты. Я хотел, чтобы Тео пребывал в боевом настроении. Когда у адвоката кипит кровь, он не думает, а просто бушует. А вот мне требовалось время, чтобы подумать. Тео не был похож на судебного защитника. Выглядел он скорее как тот, кто скорей предложит своему клиенту договориться с обвинением. Он из тех, кто без раздумий изложит суть сделки своей клиентке и постарается убедить ее, что сделка выгодная.

Мне хотелось увидеть реакцию Софии на эту сделку. И нужна была полная уверенность в том, что она не причастна к смерти своего отца. На каком-то глубинном уровне я чувствовал, что София невиновна, но в некоторых делах все равно по-прежнему теплится огонек сомнения. Я хотел, чтобы она задула эту свечу.

Этот судебный процесс представлялся мне сплошным кошмаром. Однако и у Драйера имелись некоторые проблемы — у него пропал свидетель. Он никак не мог разыскать Майка Модина, поверенного Фрэнка. Когда он сказал, что у него нет полученных от того показаний, я уловил что-то у него в голосе — нотку тоскливого раздражения. Модин, кем бы он ни был, наверняка не хотел быть замешанным в судебный процесс по делу об убийстве даже в качестве свидетеля и просто водил окружного прокурора за нос, скрываясь от него. Дело было и вправду не из лучших — из тех, к которым вряд ли захочешь иметь хоть какое-то касательство.

Суть же наихудших дел всегда сводится к тому, кто говорит правду.

Проверка на полиграфе в подобном деле подобна ручной гранате, готовой в любой момент взорваться прямо у кого-нибудь перед носом. Либо у Софии, либо у Александры. И не важно, с какой стороны посмотреть — одна из них точно убийца. Я просто надеялся, что это не София.

И у меня было чувство, что я вот-вот это выясню.

Глава 9

Кейт

На тротуаре Хоган-плейс Леви первым делом подтянул штаны и вопросил:

— Каким местом ты там думала, Кейт?

Та почувствовала, как кровь бросилась ей в щеки.

— В офисе окружного прокурора веду переговоры я. Ты — младший помощник. Тебе следовало бы об этом помнить. Ты поставила меня в неловкое положение, ты вообще это осознаешь? Ты подорвала мою репутацию. Еще раз так поступишь — получишь коленкой под зад. Понятно излагаю, малышка? Или ты хочешь, чтобы я говорил помедленней?

Это заявление Леви повергло ее в шок, вызвав целую бурю эмоций. Долгое время Кейт задавалась вопросом: может, такое занятие ей просто не по силенкам? Регулярные подколки Леви касательно ее мелких промахов автоматически заставляли ее чувствовать себя неполноценной. Хотя в последнее время она стала все чаще приходить к выводу, что дело отнюдь не в ее способностях и профессиональной подготовке — по крайней мере, не целиком и полностью. Однако эта обращенная к ней тирада была изрядно сдобрена ядом. Кейт посмотрела на Скотта, который опустил голову и начал отходить в сторонку. Она чувствовала себя ребенком, которого отчитывает родитель и который не понимает, что такого он натворил. Открыла было рот, но не произнесла ни слова. Быстро заморгала, что-то неразборчиво пролепетав, а затем плотно сжала губы, когда на смену растерянности пришло иное чувство — гнев. Кейт хотела заговорить. Хотела сказать Леви, куда именно он может засунуть эту работу. Что он самодовольный сексист и говнюк. Она стиснула зубы, во рту пересохло. Прохожие на улице явно видели, что происходит, и, проходя мимо их примолкшей троицы, с любопытством поворачивали к ним головы. Леви явно дожидался ее реакции.

Кейт покачала головой.

— Если ты собираешься и дальше заниматься этим делом, то будь больше похожа на Скотта. Мы с ним сейчас возвращаемся в офис, а тебе я предлагаю воспользоваться остатком утра, чтобы хорошенько подумать. Никакой самодеятельности, Кейт. Приходи после обеда, подготовленная, настроив голову на игру. Если ты не готова к этому, то, пожалуй, тебе стоит сменить отдел. Уоллесу постоянно нужен младший юридический персонал для оформления завещаний. Пошли, Скотт, — поедем на моей машине.

На этом оба ушли. Кейт начинала уже привыкать к чему-то подобному, и чувство пустоты в груди лишь росло. Она хотела пользоваться успехом у Леви. Он был и вправду хорошим адвокатом. И ее начальником. Он мог бы сделать ей отличную карьеру. А еще хотел переспать с ней. В этом Кейт была совершенно уверена. И чем больше отвергала его ухаживания, тем более агрессивным становилось его отношение к ней. В первый же месяц работы под его началом Леви предложил подбросить ее домой, и она почувствовала, что у нее нет иного выбора, кроме как согласиться. Он ведь ее босс. В машине, возле ее дома, Леви завел с ней неловкий разговор.

— Красивое здание, — заметил он.

— В прошлом году его чуть не снесли, — сказала Кейт.

— Да ну? А так никогда не скажешь. Оно выглядит таким… историческим, — продолжал он, изо всех сил пытаясь выдумать какой-нибудь комплимент в адрес громоздящегося перед ними обшарпанного монстра. — Я жил примерно в таком же доме, когда только переехал в этот город. В этой округе все квартиры примерно одинаковы. Было бы здорово взглянуть, вспомнить юность, — добавил Леви, улыбаясь своими маленькими черными глазками.

— Простите, Тео, но у меня там полный бардак. Я не могу принимать гостей в неубранной квартире, — ответила Кейт, хватаясь за ручку дверцы.

— Не стоит смущаться. Мы же знаем друг друга. Мы ведь коллеги. Пожалуй, нам стоит получше узнать друг друга…

Кейт наконец дернула за ручку, быстро выбралась из машины, обернулась и сказала:

— Спасибо, что подвезли. — И тут же захлопнула дверцу. А потом закинула сумку на плечо и как можно быстрей двинулась к зданию, прислушиваясь к звуку мотора у себя за спиной и страстно желая, чтобы Леви наконец прибавил газу и свалил от нее подальше. Однако единственным звуком у нее в ушах было биение ее собственного сердца и тихое пофыркивание машины Леви, которая неподвижно стояла на прежнем месте.

Она буквально спиной чувствовала на себе его взгляд.

С того самого дня Кейт стала брать с собой на работу кроссовки. В конце рабочего дня, когда Леви собирался ехать домой, она сидела за своим столом, сжав плечи и застыв от страха.

— Ты слишком много работаешь. Пошли, я подброшу тебя домой. Мы могли бы даже перекусить по дороге. Любишь суши? Погоди-ка, что за дурацкий вопрос?.. Ну кто же не любит суши? Я знаю отличное местечко на…

— Нет, всё в порядке, Тео. Спасибо, но я прихватила с собой спортивную форму. Домой я побегу. В нынешние дни трудно найти время, чтобы поддерживать себя в форме, — отозвалась Кейт, достав из спортивной сумки кроссовки и воздев их над головой в доказательства своих намерений.

— Тебе это ни чему. По-моему, ты и так в отличной форме, — сказал он.

От этих слов ее едва не стошнило.

Иногда Леви проявлял настойчивость, выдвигая подобные предложения по два-три раза за вечер. Не хочет ли она чего-нибудь выпить или поужинать? Или объявлял, что купил через интернет билеты на какое-нибудь бродвейское шоу, или снял на сутки номер в «Четырех сезонах» — не хочет ли она составить ему компанию?

Кейт отказывалась. Каждый раз. Казалось, это не имело абсолютно никакого значения. Он клал руку ей на плечо, как бы ненароком касаясь пальцами шеи, а затем вздыхал и уходил. Каждый вечер, когда он скрывался за дверями лифта, Кейт вздрагивала от облегчения, расправляла плечи и чувствовала, как наконец спадает охватившее ее напряжение.

На совещаниях Леви частенько устраивался рядом с ней, и его рука похлопывала ее по коленке или бедру, когда он представлял ее кому-нибудь из клиентов или адвокатов противоположной стороны. Это было неприятно. Он словно предъявлял на нее права — делал ее своей собственностью.

Каждый вечер сразу по возвращении домой Кейт принимала душ, и вовсе не потому, что вспотела после пробежки — она никогда не добиралась домой бегом. Вся эта чепуха касательно поддержания себя в форме была лишь отмазкой. Она мылась, чтобы избавиться от его запаха, от того мерзостного ощущения, которое испытывала, когда он прикасался к ней. Это уже начинало сказываться на ее здоровье.

В последнее время у Кейт часто болела голова. Она знала, что все это из-за стресса. Причем вызываемого не какими-то заморочками на работе, а ее собственным боссом. Хуже всего приходилось по пятницам, когда она относила папки с делами в его машину, а он стоял в лифте у нее за спиной, мысленно раздевая ее, и сердце у Кейт гулко колотилось в груди, когда она ждала, что он сделает какое-нибудь движение или прикоснется к ней.

Чем больше Кейт избегала встречаться с Леви с глазу на глаз и придумывала всякие отговорки, почему она якобы не может поужинать с ним, тем более заметным становилось его раздражение. Он регулярно критиковал ее работу под маркой «обратной связи и наставничества», и Кейт не могла не заметить, что чем больше она отвергала его ухаживания, тем более ядовитой становилась критика.

Она даже подумывала о том, чтобы подать жалобу, но у нее никогда не возникало ощущения, что он пересек черту, необходимую для обвинений в домогательстве — сколько бы Кейт ни перечитывала внутрикорпоративный документ, излагающий политику защиты от домогательств и выложенный во внутренней сети фирмы. Иногда Леви был довольно близок к тому, чтобы переступить эту черту, и Кейт знала, что всего одного подобного случая недостаточно — требовалось доказать, что они происходят систематически, хотя как, черт возьми, она могла это сделать, когда большинство подобных инцидентов происходили только тогда, когда поблизости не наблюдалось ни одного свидетеля? Это были бы всего лишь слова Кейт против слов Леви. А кроме того, младшие сотрудники, рискнувшие подать жалобу на кого-нибудь из партнеров фирмы, частенько оказывались на улице, причем без всяких рекомендаций, что практически ставило крест на любых попытках впоследствии найти работу по специальности. Кейт такого не хотелось. Она слишком уж многим пожертвовала, чтобы попасть сюда.

Пока Леви и Скотт уходили от Кейт по Хоган-плейс, упрек Леви по-прежнему продолжал звучать у нее в ушах. Немного постояв, она направилась в противоположную сторону, намереваясь вернуться домой — пусть даже короче было бы двинуться вслед за ненавистными коллегами. Приметив первый же узенький переулок, быстро нырнула в его спасительную тень. Слез не было, но ей хотелось расплакаться. Трепет в груди, вскоре превратившийся в спазм, пресекший дыхание, так и не пройдет, если не открыть некий предохранительный клапан и не выпустить все это наружу. Поплакать иногда полезно. Кейт знала это, прочтя немало книг по самопомощи, но устроена была по-другому. Она не могла плакать. Больше не могла — по крайней мере, с того дня. Клапан был плотно закрыт и законтрен, удерживая все эти бурлящие эмоции внутри. Хотя одна мысль немного успокоила ее. Пульс поутих, а дыхание замедлилось и стало более глубоким.

Ей захотелось домой. Но только не в свою квартиру. Домой.

Сорок пять минут спустя Кейт сошла в Эджуотере с парома, на который села в Мидтауне, оказавшись в другом штате — Нью-Джерси. Здесь в девятилетнем возрасте она играла на заброшенной фабрике «Келлог» со своей подругой детства, Мелиссой Блок. Теперь фабрика исчезла, а на ее месте раскинулась современная яхтенная марина. Время не стоит на месте: большинство промышленных предприятий уступили место дорогим прибрежным кондоминиумам, и Эджуотер превратился в нечто вроде модного Золотого побережья^[11]. По крайней мере, частично. Протянувшаяся параллельно берегу Гудзона улица под названием Ривер-роуд отделяла дорогие прибрежные кварталы от всего остального города — сразу за ней, на холмах, недвижимость стоила как минимум вдвое дешевле. Выйдя из паромного терминала и перейдя дорогу, Кейт направилась в восточную часть городка. Миновав несколько риелторских контор, в конце квартала свернула направо на Гудзон-авеню и принялась одолевать крутой подъем к улочке Аделаида-плейс и дому своего отца.

Луис Брукс переехал в Эджуотер еще в семидесятых. В то время он работал полицейским в Нью-Йорке, а напарником у него был Джерри Блок, отец Мелиссы. Именно Джерри и уговорил ее отца переехать сюда. Недвижимость тогда стоила дешево, поскольку как минимум за сотню лет земля здесь была основательно отравлена производителями кукурузного масла и химикатов. Обе семьи поселились бок о бок на Аделаида-плейс. Это было волшебное время — детство в маленьком городке с подругой, которая воспринималась как сестра. Жизнь была прекрасна. То есть до той поры, пока Джерри Блока не арестовали.

Когда перед ней наконец открылся дом в колониальном стиле, в котором она выросла, икры у нее уже горели огнем, а ступни болели после подъема. Кейт взбиралась на холм в туфлях на каблуках — кроссовки остались в ящике стола на работе. Она уже поднималась по кирпичным ступенькам крыльца, обрамленным крашеными деревянными перилами, когда входная дверь открылась словно сама собой.

Кейт ожидала увидеть своего отца — седого как лунь семидесятилетнего старика, который по-прежнему думал, что ему сорок пять. Луиса Брукса — именно «Лу-иса», и никаких там «Лу-и». Носил он обычно клетчатую ковбойку и рабочие брюки, а его морщинистое, но приветливое лицо всегда было слегка перепачкано краской или машинным маслом, а то и тем и другим одновременно.

Но дверь открыл не отец. Вместо этого она обнаружила, что смотрит на высокую, эффектную молодую женщину. Черные волосы той, длинные на макушке и зачесанные назад, были растрепаны по бокам. На ней была черная джинсовая куртка, темно-синие джинсы и зеленая рубашка. Никакой косметики. Только широкая улыбка на лице. Это была лучшая подруга Кейт, Мелисса Блок.

Мелисса на несколько лет уезжала из родного городка — после поступления на службу в полицию ее частенько переводили в различные подразделения по всей стране. Полгода назад она досрочно уволилась из органов и переехала в свой старый дом по соседству с домом отца Кейт. Это стало большим облегчением для Кейт, которая жутко скучала по Мелиссе с самого момента ее отъезда. Теперь Блок зарабатывала себе на жизнь в качестве внештатного инструктора полиции Нью-Йорка — вела курсы повышения квалификации по вождению, технике силового задержания и следственной практике. В свободное время Луис тоже не давал ей сидеть без дела, регулярно обращаясь с просьбами помочь с какой-нибудь очередной самоделкой — когда, по его словам, было не обойтись без дополнительной пары рук. И Кейт, и Блок знали, что на самом деле Луису не требовалась никакая помощь — ему просто нужна была компания.

— Разве ты не должна быть сейчас на работе? — спросила Блок.

— Я взяла на это утро отгул, — ответила Кейт.

Склонив голову, Блок несколько секунд пристально смотрела на Кейт, прежде чем отойти в сторонку и пропустить ее в дом. Кейт знала, что подруга на это не купилась. Хотя проблемы на работе занимали все мысли Кейт двадцать четыре часа в сутки, она еще никому о них не рассказывала — даже Мелиссе. Это была ее личная проблема, так что она твердо решила не раскисать, держать язык за зубами и просто перетерпеть происходящее. На кухне Луис уже разливал кофе. На щеке и воротнике рубашки у него красовались какие-то темные пятна — то ли краска, то ли смазочное масло. Если он и заподозрил неладное по причине подобного визита в рабочее время, то никак этого не показал. Кейт подумала, что наверняка он просто рад ее видеть. Луис вручил Кейт и Блок дымящиеся кружки, и все уселись за кухонный стол.

Сделав глоток, Кейт ощутила, как теплеет на душе. Дело было не только в кофе — было что-то безопасное и целительное в том, чтобы находиться сейчас дома с отцом и лучшей подругой. Помимо того, что они с Блок были соседками, а их отцы — друзьями, Кейт всегда ощущала более сильную связь с ней. Обе не могли и дня провести без книжки и обладали высоким интеллектом, но все-таки в чем-то неуловимо отличались друг от друга. Кейт была единственной в классе, кто был способен запросто управиться даже с самой сложной экзаменационной задачей, в то время как Блок единственная во всей школе могла в любой момент сказать, у кого из учителей любовная интрижка, и с кем, и как долго.

— Почему ты не на работе? — спросил Луис.

— Я взяла на это утро отгул, — повторила Кейт.

Блок с Луисом обменялись взглядами, но ничего не сказали.

— А мы тут с Мелиссой просто говорили о древесине. Она собирается что-нибудь сегодня прикупить, чтобы сделать шкафчик. Ей самое время обзавестись хоть какой-нибудь мебелью.

— Мне много не нужно, — тут же вмешалась Блок.

Кейт улыбнулась. Подруга могла попросту купить любую мебель, но у Луиса заканчивались проекты. Изготовление шкафчика заняло бы его как минимум на пару недель.

— Твой отец сказал мне, что ты представляешь интересы Александры Авеллино, — сменила тему Блок.

— Ой, да нет, ее интересы представляет наша фирма. Я просто в команде. Работаю на подхвате. Проверка фактов, ведение записей, такого вот всё рода…

Прежде чем Кейт успела закончить, как у нее задрожала нижняя губа. Отец инстинктивно потянулся к ней, коснулся ее руки, и события последних нескольких дней посыпались из нее как из дырявого мешка. Правда, она так и не осмелилась сказать отцу, что подвергается сексуальным домогательствам со стороны своего босса. Луис хранил дома несколько пистолетов, на один из них даже имелась лицензия. И он был нью-йоркским копом старой закалки, так что вполне был способен объявиться на пороге у Леви, ткнуть ему в рожу стволом тридцать восьмого калибра и напомнить наглецу о кое-каких правилах поведения.

Кейт рассказала им об утренних событиях и угрозах Леви. Отец отвернулся, постукивая правой подошвой по полу. Она увидела, как Блок нетерпеливо подалась вперед.

— Он назвал тебя малышкой? О, какая прелесть… А ты что ему ответила? — спросила та, упершись локтями в стол и даже вытянув шею, чтобы не пропустить ни слова из той потрясающей тирады, которую, по ее мнению, явно выдала Кейт в ответ на «малышку».

Но та лишь покачала головой:

— Ничего я не ответила. Просто не смогла.

Явно не уловив суть истории, Блок на миг растерялась, а затем пристально посмотрела на Кейт — как будто пытаясь понять, что же случилось с ее подругой, которая умела осадить любого парня одним-единственным взглядом, а в споре на повышенных тонах всегда одерживала верх. В те дни Кейт была крепким орешком. Могла в случае чего вступиться и за Мелиссу, и уж точно не стала бы терпеть оскорблений, причем от кого угодно. Еще в раннем возрасте Кейт отлично умела ранить словами — они и были ее главным оружием.

Ее отец допил свой кофе и, стараясь по своему обыкновению избежать излишне серьезного или даже просто хоть в чем-то значимого разговора, предложил:

— Пойдем-ка покормим птичек.

Кейт последовала за подругой и отцом в мощеный дворик, где стояли две большие кормушки для птиц. На жердочке одной из кормушек сидел одинокий зеленый попугай. В Эджуотере такая картина не была чем-то из ряда вон выходящим. Это был один из довольно многочисленных здесь попугаев-монахов. Никто точно не знал, как и почему эти птицы вдруг стали гнездиться в Эджуотере — такие в Нью-Джерси в жизни не водились. Некоторые утверждали, будто бы они удрали из лопнувшего упаковочного ящика в аэропорту Кеннеди в шестидесятых годах. Однако никаких подтверждений тому не имелось.

Кейт помогла отцу наполнить кормушку семенами и орехами, которые он хранил в старом бочонке, а ее подруга наблюдала за обоими. Через несколько минут она произнесла:

— Мне пора бежать, Луис, — можно я заберу эти…

— Да, конечно, — отозвался тот, после чего засунул руку поглубже в бочонок и рылся в его содержимом, пока не нашел искомое. Когда он вытащил руку, в ней был желтый конверт с мягким наполнителем, который он и передал Блок.

— Это последние из денег твоего отца. Здесь всего пара штук. Надеюсь, они принесут тебе удачу, — добавил он.

Кейт отвела взгляд. Джерри Блок не был продажным полицейским, как кое-кто думал. Он просто отказался стучать на своих коллег-копов, замеченных во взятках и прочих злоупотреблениях, а поскольку наказывать было некого, руководство полиции Нью-Йорка решило повесить всех собак на Джерри. Остальные сотрудники отдела собрали тогда деньги для его семьи. Деньги наверняка были грязными, но попавшего в такой переплет Джерри это уже не волновало. Кейт всегда это знала, но теперь она была юристом. Да еще судебным. Она была обязана сообщить об этом куда следует, но никогда бы этого не сделала. Ни за что на свете. Это было семейное дело.

— Я сегодня же закажу доски в «Хоум Депо», — заверила Блок. — А вот за это — большое спасибо.

Луис лишь кивнул.

Кейт проводила подругу до входной двери.

— Это, конечно, не мое дело… — начала Блок, спустившись по ступенькам крыльца, и повернулась к Кейт: — Но ты заслуживаешь работать в этой фирме. Без дураков. Ты ведь Кейт Брукс из Эджуотера, штат Нью-Джерси!

Потом она вздохнула, покачала головой и добавила:

— Твоя мама такого не потерпела бы.

Кейт посмотрела, как Блок садится на мотоцикл, услышала, как взревел мотор, и проводила ее взглядом. Блок говорила мало, но стоило ей заговорить, как это стоило послушать. Слова подруги все еще осыпались вокруг Кейт, словно снежинки, и каждое из них было холодным и в то же время нежным напоминанием о том, что она все еще жива, что она настоящая и ощущает каждое мгновение этой жизни. Сокрушительная волна воспоминаний согнула ее пополам, так что ей пришлось упереться ладонями в поручень крыльца. Пришибла ее не боль, а стыд. Ей было стыдно за то, что она все скрывает — за то, что делает вид, будто все в порядке, за то, что ничего не говорит. Капая на выгоревшие серые доски, следы оставляли на них темные круглые пятна.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Гиповолемический шок — критическое состояние, связанное со значительным дефицитом объема артериальной крови.

9

Вообще-то закон, получивший такое разговорное название по прозвищу знаменитого серийного убийцы Дэвида Берковица, запрещает преступникам получать доходы от огласки своих преступлений (публикации мемуаров, интервью и пр.), но у автора так.

10

Мировая серия — решающая, финальная серия игр в сезоне Главной лиги бейсбола.

11

Золотое побережье применительно к штату Нью-Йорк — престижный участок с самой дорогой недвижимостью на северном побережье Лонг-Айленда.