Прерванная жизнь

Сюзанна Кейсен (1993)

«Прерванная жизнь» Сюзанны Кейсен стала культовой книгой своего времени, но настоящую популярность снискала годы спустя, когда Джеймс Мэнголд снял одноименный фильм с Вайноной Райдер и Анджелиной Джоли. «Прерванная жизнь» — это автобиографический роман, повествующий о сложном периоде жизни обычной девушки. После неудавшейся попытки суицида юная героиня оказывается в «параллельной вселенной» — психиатрическом госпитале. И с этого момента все, что она знала об окружающем мире, людях и даже о себе, оказывается под сомнением.

Свобода

Лиза опять сбежала. Мы грустили, потому что она всегда умела нас приободрить. С ней всегда было весело. Ох уж эта Лиза! Даже спустя все эти годы не могу вспоминать ее без улыбки.

Что самое паршивое, ее всегда ловили и притаскивали обратно — грязную, с диким взглядом человека, который видел волю. Она с такой выдумкой проклинала своих пленителей, что даже местные старожилы, которые всякого повидали на своем веку, смеялись над прозвищами, которыми она их награждала.

— Пердуля-кастрюля! — вопила она. И еще, из любимого: — Кошёлка шизофреническая!

Обычно им хватало дня, чтобы ее поймать. Далеко уйти она и не могла — пешком и без денег. Но в этот раз ей, кажется, повезло. На третий день, проходя мимо поста медсестры, я случайно услышала обрывок телефонного разговора: что-то про ориентировку и объявление в розыск.

Опознать Лизу не составит труда. Она редко ела, никогда не спала, была из-за этого очень худой, а кожа приобрела желтоватый оттенок — так обычно и бывает, когда человек голодает. Не говоря уж про огромные мешки под глазами от недосыпа. Волосы у нее были темные и давно не мытые — она собирала их в хвост с помощью серебряной заколки. А еще у нее были самые длинные пальцы, которые я видала в своей жизни.

На сей раз санитары, которые приволокли ее назад в отделение, были взбешены не меньше нее. Двое рослых мужчин вели ее под руки, а третий тянул за волосы так сильно, что у Лизы глаза вылезали из орбит. Все умолкли, и Лиза тоже. Ее отвели в самый конец коридора, в изолятор, а мы просто наблюдали за происходящим.

Мы вообще много чего повидали. Как Синтия возвращается каждую неделю после электрошоковой терапии вся в слезах. Как Полли трясет от того, что ее обернули в ледяные простыни. Но страшнее всего было увидеть Лизу после двух дней в изоляторе.

Во-первых, ей до основания состригли ногти. У нее были красивые ногти, она много с ними возилась — придавала им нужную форму, полировала до блеска. Эти заявили, что ее ногти — это «колюще-режущие предметы».

А еще они отняли у нее пояс. Лиза все время носила дешевый вышитый бисером пояс, на манер тех, что делают индейцы в резервациях на продажу туристам. Пояс был зеленый, с красными треугольными вставками, он принадлежал ее брату Ионе — единственному члену ее семьи, который не забыл про нее и поддерживал связь. Родители не хотели ее навещать из-за того, что она — социопат. По крайней мере, она так говорила. Пояс у нее отняли, чтобы она не смогла повеситься.

Они не понимали, что Лиза никогда бы в жизни не повесилась.

Ее в итоге выпустили из изолятора, отдали пояс, ногти у нее вновь начали отрастать. Но та Лиза, которую мы знали, к нам не вернулась. Она целыми днями просиживала перед телевизором и пялилась в экран вместе с самыми безнадежными из нас.

Раньше Лиза никогда не смотрела телевизор. Это занятие не вызывало у нее ничего, кроме презрения. «Это же дерьмо! — орала она, заглядывая в рекреационную. — Вы и так почти как роботы. А от телевизора вам становится только хуже». Иногда она выключала телевизор, становилась перед экраном и ждала, пока кто-нибудь осмелится подойти и включить его. Но основная телевизионная аудитория — это кататоники и страдающие от депрессии, которые и так передвигались неохотно. Через пять минут — а примерно столько Лиза могла простоять на одном месте — она уже переключалась на что-то другое, а как только в поле зрения появлялась дежурная сестра, Лиза снова включала телевизор.

Поскольку в течение двух лет, проведенных с нами здесь, Лиза совершенно не спала, медсестры перестали отправлять ее по вечерам спать. Вместо этого она садилась на собственный стул в коридоре — точно такой же, как у ее ночных сестер, — и занималась своими ногтями до утра. У Лизы получалось отменное какао, и в три часа ночи она варила его для дежурных медсестер и всех тех, кто не спал. Ночью она была поспокойнее.

— Лиза, а почему по ночам ты не носишься и не вопишь? — спросила я ее однажды.

— Мне тоже нужен отдых, — ответила она. — Я не сплю, но это еще не значит, что я не отдыхаю.

Лиза всегда знала, что ей нужно. Например, она говорила: «Мне нужно отдохнуть от этого места». И сбегала. Когда она возвращалась, мы расспрашивали ее о том, каково там, снаружи.

— Тот мир жесток, — отвечала она. Она, как правило, была даже немного рада вернуться в больницу. — Ради тебя никто и пальцем не пошевелит.

В этот раз она вообще ничего не говорила, а все свое время проводила, уткнувшись в телевизор. Она смотрела все подряд: проповеди, настроечную таблицу, ночные ток-шоу и утренние новости. Ее стул в коридоре пустовал, и все остались без какао.

— Ей что-то прописали? — спросила я как-то у дежурной.

— Ты же прекрасно знаешь, что мы не можем обсуждать курс лечения с пациентами, — ответила та.

Тогда я спросила у старшей сестры. Я ее знала еще с тех времен, когда она была обычной медсестрой. Но ответила она так, будто всегда была старшей.

— Мы не имеем права обсуждать курс лечения, ты же в курсе.

— Да какие тут могут быть вопросы? — возмутилась Джорджина. — Конечно, чем-то ее пичкают. Она ж совершенно обдолбанная.

— Но ходит же она вполне нормально, — не согласилась Синтия.

— А я — нет, — встряла Полли.

Она и правда раньше ходила, волоча ноги и выставив руки вперед, ее красно-белые кисти при этом безвольно свисали. Холодные простыни не помогали, она так и кричала по ночам, пока ее не посадили на какие-то таблетки.

— Но не все время, — заметила я. — В самом начале нового курса лечения ты ходила совершенно нормально.

— А вот теперь — нет, — ответила она и принялась разглядывать свои ладони.

Я спросила Лизу, дают ли ей что-нибудь, но она даже не посмотрела на меня.

Так у нас прошел месяц, а то и два. Лиза сидела с кататониками перед телевизором, Полли шаталась как зомби, Синтия плакала после электрошока («Мне не плохо, — объясняла она мне. — Просто не могу удержаться от слез»), а мы с Джорджиной проводили время в нашей двухместной палате. Нас считали самыми здоровыми.

С наступлением весны Лиза стала проводить чуть меньше времени перед телевизором. Вместо этого она начала засиживаться в туалете, но это была хоть какая-то перемена.

— Что она там делает? — спросила я как-то у дежурной сестры.

Медсестра явно была новенькая.

— А я что, проверять обязана, кто там что делает в туалете?

Я решила на ней оторваться, мы частенько так поступали с новичками:

— Да там и минуты хватит, чтобы повеситься! Вы вообще понимаете, где находитесь? Вам здесь что, институт благородных девиц?

Когда я договорила, мое лицо было практически у ее носа, что ее явно раздражало. Персонал вообще не любил даже намеков на физический контакт с нами.

Я заметила, что Лиза все время ходит в разные туалеты. Их было четыре, и за день она обходила их все. Выглядела она плохо. Поясок свободно болтался на бедрах, а кожа казалась даже желтее обычного.

— Может, у нее дизентерия, — предположила я.

Но Джорджина была уверена, что все дело в таблетках, которыми ее пичкают.

Так мы дожили до мая, когда однажды утром, за завтраком, мы услышали звук захлопывающейся двери. На кухню зашла Лиза.

— Телевизор подождет, — только и сказала она.

Она налила себе большую чашку кофе, прямо как раньше, и уселась за наш стол. Она улыбнулась нам, и мы улыбнулись в ответ.

— Уже скоро, — таинственно произнесла она.

Мы услыхали в коридоре какую-то беготню и возбужденные голоса, повторяющие: «Да что же это…» и «Да как же это…» Потом вошла старшая сестра и сказала Лизе:

— Это твоих рук дело!

Мы вышли посмотреть, что же произошло.

Лиза обмотала туалетной бумагой всю мебель в рекреационной комнате (вместе с сидящими на ней кататониками), телевизор, даже противопожарные опрыскиватели на потолке. Бесконечные метры бумаги липли ко всему, свисали отовсюду, все вокруг было в бумаге. Красота!

— Она не обдолбанная была, — сказала я Джорджине. — Она просто готовилась.

Лето у нас было классное. Лиза рассказала кучу историй о том, как она провела те три дня на свободе.