6
Гражданская панихида началась ровно в десять. Выступающие сменяли друг друга, их было, как показалось Але, бесчисленное множество. «…Тяжелая утрата… огромная невосполнимая потеря… трагическая случайность унесла из жизни величайшего музыканта…» Слова ораторов постепенно смешивались у нее в голове, а оркестр все играл и играл, провожая со сцены одного и встречая другого. Наконец в одиннадцать открыли доступ к телу Кретова, и потянулась бесконечная толпа желающих проститься с одним из крупнейших музыкантов и дирижеров последнего двадцатилетия. Шли официальные лица из Союза музыкальных деятелей, представители городской власти, друзья, коллеги и просто почитатели кретовского таланта. У гроба дирижера молча и неподвижно, словно изваяния, стояли две пожилые женщины в черном, одна — бывшая жена Павла Тимофеевича, другая — его сестра. Детей у Кретова не было.
К четырем часам, после кладбища, музыканты еле стояли на ногах. Аля закинула скрипку на заднее сиденье чегодаевской «десятки», бухнулась с ним рядом, стянула перчатки с онемевших рук и принялась яростно тереть пальцы.
— Замерзла? — сочувственно спросил Чегодаев. — Сейчас печку включу, согреешься.
— Просто руки отсохли играть, — призналась Аля. — Для меня это первая панихида. Невольно вспомнишь добрым словом кретовские репетиции.
— Не боись, — философски заметил Васька, — все еще впереди. Когда-то и я играл на первой панихиде, только давно это было.
— Типун тебе на язык, — суеверно пробормотала она и перекрестилась.
Машина весело неслась по Кольцевой дороге, в салоне стало тепло, и Алька начала было клевать носом, но тут показалось Северное Бутово — новенькое, краснокирпичное, с причудливыми остроконечными крышами, огромными супермаркетами и красочными, нарядными рекламными щитами. Васька проехал мимо всего этого великолепия к более скромному кварталу и остановился около панельной семнадцатиэтажки.
Сорокалетний Чегодаев был трубачом, и весьма крепким. Помимо своего основного места работы — Московского муниципального оркестра, которому он отдал без малого тринадцать лет жизни, — Васька подвизался еще в нескольких ансамблях и время от времени делал записи на компакт-диски. Трехкомнатную квартиру в Бутове он купил меньше года назад, оставив при разводе прежнюю жилплощадь жене и ребенку, и новая просторная стояла пока полупустая. Полностью обставлены были лишь спальня и широкая светлая кухня, где красовался шикарный испанский гарнитур.
Васька пошел в душ, а Аля тем временем разложила на кухонном столе купленные по дороге продукты: курицу гриль, киви, пирожные, бутылку водки — и принялась нарезать помидоры для салата. На кухне царили чистота и уют — аккуратный и педантичный Чегодаев придирчиво следил за порядком не только в оркестре, но и в своем холостяцком доме. Альке нравилось хозяйничать у Васьки, иногда она даже мечтала, что неплохо было бы перебраться сюда совсем, в качестве молодой жены. Однако мечты эти не носили конкретный характер, да и Васька отнюдь не спешил делать предложение. Он был щедр, внимателен, опекал ее в новом коллективе, но и только. К его чести сказать, ее свободу он никак не связывал и ни к кому не ревновал. Алька закончила с салатом, переложила его в большую полосатую миску, поставила приборы, рюмки и оглядела стол, любуясь своей работой. В дверях ванной показался посвежевший, довольный Чегодаев. Густые, темные волосы красиво блестели, на сильных, мускулистых руках перекатывались бицепсы. Аля с невольным уважением окинула взглядом его безупречную фигуру. Они с аппетитом уничтожили еду, которая под водку шла отменно, тем более что оба завтракали в половине девятого утра, а сейчас было уже шесть. Наевшийся, разомлевший Васька с ласковой снисходительностью посматривал на Альку, уплетавшую киви.
— Ну иди сюда, котенок. — Он протянул руки, взяв ее к себе на колени. — Соскучился я по тебе со всей этой чертовщиной.
Васька принес девушку в спальню, уложил на широкую кровать, откинув покрывало, и принялся раздевать. Делал он это не спеша, с толком, и от его мягких, но одновременно властных прикосновений Алька заводилась все больше и больше. С последней снятой вещью она была уже готова, и Васька налег на нее всей тяжестью. Алька видела: он старается для нее, и сама честно выкладывалась изо всех сил. Но почему-то в решающий момент перед глазами у нее вдруг всплыло чуть насмешливое Валеркино лицо. Это сломало ей весь кайф, и как она ни пыталась прогнать непрошеное видение, оно продолжало преследовать ее.
Васька закурил, подозрительно покосился на Альку:
— Устала, что ли?
— Есть немножко, — виновато пробормотала она, проклиная себя за слюнтяйство и больше всего опасаясь, что Чегодаев рассердится и визит к нему окажется напрасным.
— А в гостинице не устаешь из койки в койку прыгать, — обиженно бросил он.
Алька почувствовала, как в голову ей ударила жаркая волна гнева. Вот гнида! Да как он смеет с ней так!
— Не твое дело! — Она вскочила и стала лихорадочно натягивать на себя одежду. Губы ее дрожали от обиды на Чегодаева, а заодно и на Валерку, словно тот был не в тюрьме, а нарочно явился побеспокоить Альку.
Васька молча курил, спокойно глядя на ее суету. Та резко рванула «молнию» на юбке, глаза мрачно сверкнули.
— Класс, — произнес Чегодаев. — Люблю, когда ты злишься, ни дать ни взять, разъяренная кошка. Аж глаза светятся.
— Пошел ты! — Алька дернулась к двери спальни, но Васька поймал ее за руку и крепко сжал.
— Погоди, не гони волну. Сядь. — Он с силой потянул ее руку. — Сядь, кому говорят!
Алька нехотя уселась рядом с Чегодаевым.
— Нравишься ты мне, Алина, — раздувая ноздри, пробормотал Васька. — Ох нравишься. Характер только скверный, но по мне — лучше такой, чем никакой, ни рыба ни мясо. Ну, мир?
Не дожидаясь ответа, он опрокинул Альку навзничь, распластывая на цветастой крахмальной простыне.
