О рыцарях и лжецах

Татьяна Веденская, 2018

В любом браке бывают сложные моменты. Но не такие, когда ты лежишь пластом на холодном асфальте, уткнувшись носом в жесткое покрытие МКАД, а оперативники держат тебя под прицелом. Я не собиралась никуда бежать, меня больше интересовал вопрос, как я дошла до жизни такой. Да, я не была идеальной женой, я не была хозяйкой на кухне и проституткой в постели, и – да – иногда я пилила мужа из-за денег. Но я любила его, прощала его. Почему же он сбежал с места задержания? Отчего машину обыскивают? Зачем Сергей оставил меня в этой ужасной ситуации?

© Саенко Т., 2018

© ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Нижеизложенное описание жизни, метаний и треволнений Лизаветы Ромашиной (по мужу Тушаковой) является вымыслом, допущением, шуткой, бредом и параллельной реальностью автора. Любые совпадения являются мистикой, имеют скрытый смысл и двойное дно.

Нет недостижимых целей, но есть лень, усталость и еще один кусочек пирога…

Лизавета Ромашина.«Из мотиваторов»

Боль заставляет лгать даже невинных.

Публий

На пути к себе тоже можно наткнуться на кирпич…

Глава первая. Неудобное положение

В любом браке бывают сложные моменты. Но не такие, когда ты лежишь пластом на холодном асфальте, уткнувшись носом в жесткое покрытие МКАД, а оперативники держат тебя под прицелом, чтобы ты даже не подумала сбежать. Я не собиралась никуда бежать, меня больше интересовал вопрос, как я дошла до жизни такой. Да, я не была идеальной женой, я не была хозяйкой на кухне и проституткой в постели, и — да — иногда я пилила мужа из-за денег. Но я любила его, прощала его, закрывала глаза и делала несколько глубоких вдохов, чтобы снизить стресс и изменить свою позицию с негативной на позитивную. Иногда не получалось. Просто когда у нас родился второй ребенок, наша дочь Василиса, хлеба насущного стало ощутимо недоставать, и работы над собой тоже стало не хватать, чтобы снизить чертов стресс. Так что — да, пилила, каюсь. Но неужели все происходящее — такой ответ мироздания? Большое жирное «нет», выведенное грязью по талому снегу на обочине дороги.

Нужно жить здесь и сейчас. Не упускайте момент настоящего. Ага.

И вот я лежу — здесь и сейчас, — чуть слева от меня грязные колеса автомобиля, из которого меня вытащили насильно, хотя я была вполне согласна выйти из него по доброй воле. «Здесь и сейчас» у меня болит губа, я ударилась о край двери. «Здесь и сейчас» я всерьез опасаюсь, что заболею воспалением легких, а ведь я ж мать, у меня же двое маленьких детей. Но я боюсь, мне не объяснить это все «людям в черном», что держат меня под прицелом. Тридцать первое декабря, мать его. Капот машины дымится. Удар о разделительные ограждения МКАД был приличный.

«Вы хотите об этом поговорить?»

— Поднимай ее, — сказал кто-то негромко, обыденно, словно я была чем-то вроде куля с картошкой. До меня не сразу дошло, что речь идет обо мне. Дошло, когда еще один оперативник приподнял меня за плечи вверх, именно как куль с картошкой. В каком-то смысле я им и была. Я не могла шевелиться, не могла ничего сказать, хотя и очень хотела. Все это было каким-то недоразумением, ерундой, розыгрышем, который пошел «не туда». Сердце стучало неритмично и быстро, никак не справляясь с нужным темпом.

— Вы знаете, куда он побежал? — спросил меня другой «брат-близнец» в черной форме и бронежилете поверх нее. Все они в этих черных шапках-шлемах, из-под которых были видны только глаза и носы, были неразличимы, как клоны. Я молча хлопала ресницами, словно не понимала по-русски, и тогда оперативник повторил вопрос. Я не знала, куда побежал мой муж. Я вообще не знала, что происходит. Я только знала, что, если что-то не изменится к лучшему прямо сейчас, я начну плакать, и тогда, помоги, Господь, этим оперативникам, меня будет не остановить.

Все, что имеет начало, имеет и конец, Нео.

Мы с Майей жили в одном подъезде в одинаковых двухкомнатных квартирах — я на пятнадцатом этаже, а она на тринадцатом. Майя считала, что судьба и в этом с ней обошлась сурово: поселила на тринадцатом этаже. В каком-то смысле Майя была похожа на мою сестру Фаину — та тоже вечно говорила, что «все очень плохо». И с ними обеими это было не больше, чем просто слова. На деле — все у моей сестры не хорошо, а очень хорошо. Работает ведущим программистом в крупной корпорации, живет с мужчиной, похожим на Фокса Малдера из «Секретных материалов», играет по вечерам в бадминтон. У Майи тоже есть и неплохая работа в школе — по крайней мере, у учителей английского языка по отношению ко всем остальным учителям положение привилегированное, и каникулы все лето, и друзья у нее, и любимый кот Ланнистер, с которым уже пять лет они живут душа в душу. Вдобавок весь последний год Майя строит любовь. Так что насчет «все очень плохо» — это явно ко мне.

Да, строить любовь непросто, и не только в искусственной лживой телевизионной среде, где это как бы делают в прямом эфире. Майя по десять раз на неделе прибегает ко мне с рассказами и маленькими трагедиями. Но маленькие трагедии — это же так нормально, когда строишь любовь! Я свою любовь «построила», и вышел у меня куцый домик с текущей крышей, но зато теперь нас с Майей объединяют географическая близость, общие интересы и взаимовыгодное сотрудничество. Мы выживаем как можем. Я сижу с Ланнистером, когда к Майе приезжает ее «мужчина всей жизни», ее «soulmate»^[1] — тот терпеть не может котов в целом и Ланнистера в особенности. Майя же сидит с моими детьми, если мне нужно куда-то срочно отбежать или просто принять на дому клиента. Клиенты — вот странные люди — терпеть не могут проводить психологические сеансы под вопли моих детей. Схема работает безотказно, мы с Майей отлично ладим. Остается только надеяться, что она простит меня за то, что я оставила ее с моими детьми на Новый год. Простит, позвонит моей маме и передаст их ей. Мама не подведет.

Впрочем, не то чтобы у меня был какой-то выбор. Сейчас вся моя жизнь для людей вокруг была как вещественное доказательство чьей-то вины, и я искренне надеялась, что не моей. Я находилась в безликой обшарпанной комнате, заваленной бумагами и рухлядью вместо мебели. Мой следователь сидел, погруженный в бумажки, и делал вид, что меня не существует. С каждой минутой мне становилось все страшнее.

— Имя, фамилия, отчество, — наконец прервал тишину следователь.

— Елизавета Тушакова Павловна. Послушайте, у меня там дочь…

— Возраст, дата рождения? — спросил он, и я с ужасом уставилась на него, хлопая глазами.

— Что, забыли собственный возраст? — усмехнулся он, пока я продолжала молча загибать пальцы.

— Двадцать шесть лет. Восемнадцатого февраля.

— Семейное положение?

— Как видите, замужем.

— Не вижу. У вас даже кольца нет, — сквозь зубы бросил мне следователь.

— Ну… это просто потому, что оно мне жмет. Оно дома лежит, в коробке.

— С драгоценностями, — хмыкнул тот.

— Да! — зачем-то согласилась я. В коробке других драгоценностей, кроме моего обручального кольца, не было, но мне почему-то стало обидно. Впрочем, следователя мое обручальное кольцо мало интересовало, он просто заполнял протокол. На меня никогда еще не заполняли протоколов.

— Значит, замужем?

— Да, замужем. И мать. Кормящая мать, — ответила я, и следователь бросил записывать и посмотрел на меня если не с улыбкой, то хотя бы с удивлением. Я слабо улыбнулась и тут же пожалела об этом, уголок губы саднил, кровь только-только перестала течь, но каждый раз, когда я резко открывала рот, начинала течь снова. Губу я разбила знатно. С момента моего задержания прошло уже часа три, из которых два как минимум я тупо просидела на заднем сиденье полицейской машины, за решеткой, гадая, зачем это оперативники раскурочивают «Рено Логан», на котором нас с мужем, как выразились сотрудники полиции, «приняли». Меня — приняли! Все это — какая-то ошибка, опечатка, плохой перевод. Ну не может же даже Сережа быть настолько тупым, чтобы вляпаться в такое дерьмо, ради которого его приезжает «принимать» спецназ!

— Род занятий? — продолжил заполнять анкету мой следователь.

— Психолог, — ответила я и тут же «поймала» от него еще один удивленный взгляд.

— Место работы?

— Психологический центр «Надежда», — ответила я, подумывая обидеться. К психологам многие относятся как-то свысока, словно это и не профессия вовсе. Словно психологами люди становятся только от скуки и неуверенности в себе. Это, конечно, миф и ерунда, хотя отчасти это так и было. Очень многие люди шли в психологию, чтобы решить собственные проблемы, но это же не значит, что все психологи — с проблемами. С другой стороны, у меня проблемы были налицо.

На лице.

— Принимаете клиентов? Работаете полный день?

— Нет, сейчас в декрете, выхожу только к старым клиентам, — с готовностью ответила я. — Или они ко мне приезжают.

— Сколько клиентов в день вы принимаете?

— Очень по-разному. Иногда ни одного. Иногда по три-четыре, — на самом деле, по три-четыре — довольно редко, но мне не хотелось, чтобы этот чертов следователь думал, что я не востребована как профессионал. Я очень даже востребована. Я сама не рвусь работать больше, у меня ж дети…

— Имеются списки клиентов?

— Списки? Зачем вам списки?

— Просто рутинный вопрос, отвечайте!

Я замолчала, испытывая вдруг необъяснимое желание взять паузу и подумать, так сказать, осмыслить происходящее. До меня начало доходить, что вопрос о моих клиентах может быть, как говорится, с двойным дном. Зачем-то же нас с Сережей задержали! Не просто же так на нас выслали бригаду в шапках с прорезями для глаз. Наверняка такие бравые парни обходятся недешево нашему государству. Но на нас не стали экономить. Почему?

— Повторите, пожалуйста, вопрос, — попросила я, и следователь нахмурился.

— Какой возраст клиентов, чем занимаются? — спросил он. Я лихорадочно соображала. Машина. Их интересовал Сережа, но еще больше — машина. Эта непонятно откуда взявшаяся потрепанная машинка с прокуренным салоном. Самая очевидная версия — что мой муж перевозил в машине что-то незаконное. Наркотики? Оружие? Черный нал? Кто знает, что за «версии» в голове у этого уверенного в себе молодого следователя. Может, он считает, что я через психологический центр торгую пушками и взрывчаткой. Сережа, как говорится, добывает, а я — передаю страждущим. Мы со следователем одновременно, не сговариваясь, отвернулись, избегая сталкиваться взглядом. Затем он откашлялся и продолжил.

— Вы знаете, за что вас задержали? — спросил сухо.

— Я знаю, что в машине нашли что-то, верно? Я не имею к этому никакого отношения.

— Да, конечно, — фыркнул следователь. — Никакого отношения.

— Простите, как вас зовут? — спросила я, наверное, в пятый раз. Слишком много лиц сегодня прошло мимо меня, слишком много людей задавало мне одни и те же вопросы, и моя память отказалась запоминать их имена.

— Максим Андреевич, — любезно повторил следователь, продолжая что-то черкать в листе. Бог его знает, чего он там пишет.

— Максим Андреевич, Сережа… Мой муж Сергей приехал сегодня утром из командировки.

— Он уезжал по работе? Где он работает?

— Он… нет, он нигде не работает.

— Вы же сказали, что работает.

— Да, сказала, — расстроенно согласилась я.

— Соврали? Бывает, — ответил следователь с эдакой показной доброжелательностью.

— Да ничего я не соврала. Это мы просто так называем… Просто чтобы как-то называть его отлучки, — мой ответ обескуражил следователя. Объяснить такое было непросто. Мой муж — это всегда непросто. Он уезжал куда-то, иногда со словами «достало меня уже это все», а я говорила себе слово «командировка» и спокойно шла пить чай.

— Он часто уезжает? — тут же поставил новый капкан следователь.

— Не так чтобы часто.

— Как часто? Раз в месяц, два? Три?

— Наверное, раз в месяц. Я не помню точно.

— Значит, не помните? — хмыкнул следователь.

— Почему вы мне не верите? — спросила я с агрессией, чувствуя, что запуталась. — Он живет с нами, но как бы сам по себе. Он был таким всегда. То работал, то не работал. Уезжал, но всегда возвращался. И вот сегодня тоже. Приехал на машине — с самого утра, да еще такой гордый, сказал, что нашел работу.

— Сказал, какую?

— Не сказал, — покачала головой я.

— А вы не стали спрашивать, — холодно хмыкнул следователь.

— Не стала. Не важно это мне, понимаете? Когда у тебя двое детей, ты не задаешь вопросов. Ты просто хочешь знать, будут ли у них сапоги зимние. И потом, никогда в жизни Сережа не делал ничего такого, за что мне пришлось бы краснеть.

— Серьезно? — удивился следователь. Я тряхнула головой.

— Никогда не сделал ничего нелегального, — поправилась я. — Я имею в виду его работу. Вернее, как — работу… Он всегда только подрабатывал, а не строил какую-то там карьеру. Карьера — это не его. Сережа — он ни с кем долго не может работать, ему то один начальник идиотом покажется, то другой — рвачом. В общем, он то уволится, то устроится. Он не очень в этом хорош, а тут вдруг — машина, и он работает. Да еще он предложил мне помочь с покупками к Новому году. Чтобы я не тащила сумки в руках, понимаете?

— Я все понимаю, Елизавета Павловна. Я все отлично понимаю, — кивнул следователь, не отрывая взгляда от бумаг. Я поймала себя на острейшем желании схватить большой дырокол со стола и звездануть ему по башке. Он не верит ни единому моему слову. Правда, если я его тресну, вряд ли это повысит кредит доверия. Я закрыла глаза и заставила себя медленно вдохнуть и еще медленнее выдохнуть. Если верить моей сестре Фаине, эта техника помогает понизить уровень стресса, обогатить кровь кислородом, замедлить сердечный ритм. Простыми словами — успокоиться. Мне не помогло.

— Максим Алексеевич, я понятия не имела…

— Максим Андреевич, — поправил он меня.

— Да-да. Максим Андреевич, я не знала, что за дела у моего мужа были в Краснодаре, но я вас уверяю, что он по доброй воле ничего нелегального делать бы не стал. Он же не идиот, в самом деле. Его подставили. Использовали вслепую.

— Вслепую, значит? — переспросил следователь таким тоном, что было понятно — мои романтичные теории его откровенно веселят. Мол, и вы туда же. Невиновные все кругом, блин.

— И вообще, у нас презумпция, не так ли?

— У нас — да, — кивнул следователь, поставив особый акцент на слове «нас», показывая, для кого именно тут, в кабинете, будет презумпция. Для них, для следователей, для полиции. — Давайте начистоту. Под пластиковыми накладками в дверях автомобиля, на котором вы передвигались, были обнаружены упаковки, предположительно с героином. Экспертиза установит все точно. Однако я думаю, не стиральный же порошок «Дося» вы перевозили под накладками, верно?

— Героина?! — уставилась на него я, испытав вдруг острейшее желание встать и выпрыгнуть из окна, спастись бегством или просто заорать.

— Да, Елизавета Павловна, с героином вас взяли. Понимаете, что мы с вами шутить шутки не можем. Все очень серьезно. И я готов вам пойти навстречу, если и вы ко мне навстречу пойдете.

— Я уже…

— Уже… что? — опешил он.

— Я уже на ней. На встрече с вами.

— Что? — переспросил он, а я только махнула рукой. — Так, Елизавета Павловна, вы говорите — вслепую использовали. Ну, допустим — только допустим, ваш муж купил машину с наркотиками, и наркоторговцы, бесстрашные люди, дали ему просто так уехать с целым состоянием в дверях его «Рено». Допустим?

— Допустим, — кивнула я. — Только ему машину купить не на что.

— И даже это мы не станем принимать в расчет. Нашел деньги. Занял. Договорился. А его подставили — бедного невиновного Сергея Ивановича Тушакова, тридцати трех лет. А убежал-то ваш муж зачем? Если он даже не знал, как вы говорите, что у него в машине. Ну, что же вы молчите?

— Я не молчу, — ответила я, ошарашенно глядя прямо перед собой — в никуда. — Я просто не знаю, почему он сбежал. Может быть, от шока…

— Значит, нервы расшалились, так? — перефразировал следователь. Я закрыла глаза и снова досчитала до пяти. Я попыталась посмотреть на ситуацию следовательскими глазами, и мне совсем не понравилось то, что я увидела. Холодным, но не морозным, а мерзким мокрым утром тридцать первого декабря в серебристом «Рено Логан» с краснодарскими номерами задерживают мужчину и женщину. Задерживают с проблемами. На требования государственного инспектора остановиться Сережа вдруг разнервничался и, вместо того чтобы остановиться, почему-то пронесся мимо, идиот чертов, оставив полицейского с его жезлом позади. Взвыли мигалки, Сережа ускорился. Я заорала, он тоже заорал, так мы и орали все то время, что я участвовала в «погоне». Вот уж точно, опыт, без которого я бы обошлась. Машин на дорогах было немного, москвичи уже уехали из города на праздники, так что скорость Сережа развил очень приличную. Я сидела рядом с ним, кричала от страха, оборачивалась, закрывала глаза руками, не понимала, что происходит, но со стороны — из машины полицейских — этого было не видно. Со стороны все выглядело просто: мужчина и женщина на серебристом «Рено Логан» пытаются скрыться, уйти от погони.

— Я ничего не знала, — пробормотала я неуверенным тоном. — Он перепугался.

— Чего?

— Я не знаю, чего.

— Может быть, того, что попался? — предположил следователь.

— Я не знаю, не знаю, — как попугай, повторяла я.

— Разберемся, — ответил Максим Андреевич уверенным, даже угрожающим тоном. То, что Сережа решил погоняться наперегонки с полицейскими, было нехорошо. Ведь это означало только одно: Сереже было что скрывать. Он ждал неприятностей, он их боялся. Кричал на меня в машине, чтобы я заткнулась, кричал, что это все из-за меня, черт его знает почему. Что «будь они прокляты, мои дурацкие салаты». А ведь я даже не хотела их готовить. Если бы Сережа не вернулся из своей так называемой командировки в Краснодар, я бы пошла отмечать Новый год к моей сестре Фаине. Я бы сидела за ее столом, болтала бы с ее бойфрендом Игорем Вячеславовичем Апрелем, к слову говоря, по профессии тоже психологом. Так что тем для разговоров у нас много. Мы бы пошли запускать ракету, мы бы пили шампанское, и Фаина ругала бы меня, потому что я как бы кормящая мать, а Игорь бы Вячеславович говорил, что от одного бокала все равно ничего не будет. Мы с детьми почти уже уехали к сестре, когда Сережа мне позвонил. Подумать только, если бы я уехала и забыла дома телефон, ничего бы этого не было.

Но Сережа вернулся. Он всегда возвращается.

— Значит, вы говорите, этой машины у вашего мужа не было, что это не его машина.

— Я говорю, что не знаю, откуда у него машина.

— Но вас не удивило само наличие машины? Вы же как-то сели в нее.

— А почему бы мне в нее не сесть? В конце концов, хоть я не знала, откуда машина, но не допускала даже мысли, что с ней что-то не так.

— Вы на ней пытались скрыться от полиции. Почему вы не допускали такой мысли? — добавил Максим Андреевич. Я невольно подалась вперед. Больше всего на свете сейчас я хотела бы отмотать пленку времени назад, чтобы я не села в машину.

Сережа сделал это ради тебя. Он пошел на преступление, чтобы обеспечить семью.

— Да потому что никогда в жизни никто ни разу, ни даже в теории, не приезжал ко мне на машинах, полных наркотиков или чего-то еще. Я ни о чем таком не подумала. Я просто не хотела тащить тяжелые сумки, понимаете? Я устала. Я не знаю, как до вас достучаться. И мне нужно в туалет.

— Достучаться? — хмыкнул следователь. — Значит, вы утверждаете, что ничего не знали о героине.

— Я утверждаю, да. Я уже десять раз это утверждала. Я просто ехала в магазин за продуктами, когда мой муж вдруг решил скрыться от полиции. Он подвергнул мою жизнь риску, он не справился с управлением и врезался в ограду между полосами, он сбежал куда-то, а меня выволокли из машины, несмотря на полное отсутствие с моей стороны какого бы то ни было сопротивления, и заковали в наручники. И губу разбили. И на ледяном асфальте продержали. А я никогда даже дорогу на красный свет не перехожу.

— Похвально.

— Ну, может быть, иногда и случалось, — тут же сдала назад я. И занервничала еще больше. — Но ведь все иногда перебегают дорогу на красный, если она совсем пустая. Но это же не значит, что я автоматически знаю, что делает мой муж и что за чертовщина творится у него в голове.

— И вы просто сели к нему в автомобиль, чтобы поехать за продуктами?

— Если у вас есть какие-то возражения и вы считаете, что я как-то неверно изложила обстоятельства, пересмотрите оперативную съемку, которую у вас вели на месте какие-то люди. Они там все снимали. Они видели, что я не пыталась сбегать. Со мной вели себя так, словно я уже сбежала, но факт в том, что я ведь даже не шелохнулась. Я перепугалась настолько, что не знала, как пошевелить рукой. Я говорить не могла.

— Я не утверждаю, что вы пытались сбежать. В этом вас никто не обвиняет.

— А в чем меня обвиняют? — спросила я, представив себе суд, тюрьму, детей, оставленных на попечение моей сестры Фаи. Господи!

— Пока ни в чем.

— Пока! — ахнула я. — А почему у меня спрашивали, была ли я раньше судима? Имейте в виду, я тут ни при чем! Ни в чем!

— Я буду иметь в виду. — Максим Андреевич спокойно отреагировал на мою тираду. Рутина. Я была его рутиной, и по его лицу было хорошо понятно, «как же он от этого всего устал». Он не был в настроении проявлять сочувствие, ему было все равно, сколько у меня детей и какова моя жизненная ситуация. Сережа доставил проблемы его коллегам. Им пришлось гоняться за его серебристым «Логаном» по всей скользкой грязной МКАД, им пришлось рисковать жизнями, чтобы задержать этого наркоторговца — моего мужа, и теперь никто не собирался верить мне на слово. Тот факт, что все это случилось тридцать первого декабря, только подливал масла в огонь. Все хотели домой, никому не улыбалось заниматься нашим делом. Вечерело.

— Вы ведь совсем мне не верите, да? — полюбопытствовала я. В ответ мне была только тишина. — Я бы хотела позвонить сестре. Мне нужно к дочери. Я же вам сказала…

— Нет, — коротко отбрил меня Максим Андреевич.

— Нет? — вытаращилась на него я, и снова меня охватило желание схватиться за дырокол.

— Нет.

— А закон? Разве я не имею право на этот самый звонок?

— Не имеете, — отрезал он. Я несколько секунд разевала рот (разбитая губа саднила), не веря своим ушам.

— Я потом ведь на вас жаловаться буду. Я именно на вас пожалуюсь, Максим Андреевич. На вас лично. Вы мои конституционные права нарушаете.

— Вот что удивительно, как быстро все тут, в этом кабинете, вспоминают про Конституцию, — не сдержался следователь. — Как героин перевозить — никакая Конституция не нужна.

— Я ничего не перевозила, — отчеканила я.

— Не перевозили, да? — в сотый раз переспросил он. Затем вздохнул. — Елизавета Павловна, вам отказано в праве на звонок, так как ваш муж Сергей Иванович Тушаков пока что не задержан, находится в бегах, пытается скрыться от следствия, и любой контакт с людьми из вашего окружения может нанести вред оперативным мероприятиям. Как только мы завершим оперативные мероприятия, ваше право будет реализовано.

— И сколько времени потребуется на эти ваши разыскные мероприятия? У меня дочь на грудном вскармливании! — воскликнула я уже больше в отчаянии. — Она у соседки, она, наверное, в бешенстве.

— Дочь?

— Да соседка! Вы хоть ей позвоните!

— Разберемся. Уверяю вас, что с детьми все будет нормально, — пожал плечами следователь и крикнул, чтобы за мной пришли. Я понятия не имею, что именно он имел в виду. Наверняка ничего конкретного. Затем повернулся ко мне, закрыв папочку с уже вполне увесистым моим делом. — Елизавета Павловна, дело не в том, что я вам не верю. Дело в том, что вы были задержаны в машине, полной героина. Я просто не имею права верить вам на слово. Надеюсь на ваше понимание. Ладно, пока все. Потом еще поговорим. Нам спешить некуда.

Я уже устала плакать и бояться. Я очень устала, так что просто встала, отдаваясь на волю этому сумасшествию, в немом бессилии что-либо изменить. Мне нужно было сцедить грудь. Вся ситуация — театр абсурда. За мной пришли, попросили встать, повернуться к стене, завести руки за спину. Меня снова заковали в наручники. Моя одежда все еще была мокрой и грязной. Во рту оставался отчетливый привкус крови. Сережа сбежал. Он уходил от погони, а теперь сбежал. Это может означать только одно — он знал о том, какой сюрприз мы везем под пластиковыми накладками с внутренней стороны двери. Он знал — и все же приехал и позвал меня, чтобы похвастаться машиной, чтобы показать, как я была не права в отношении его.

Как я ошибалась в отношении Сережи!

Он не просто врун и бездельник, он не просто… не просто — все, о чем меня предупреждала сестра. Сережа не побоялся посадить в машину, буквально обшитую героином, свою жену, мать своих детей, чтобы ей не пришлось таскать тяжелые пакеты с зеленым горошком, колбасой и майонезом. Можно ли быть более беспечным сукиным сыном? Новый год надвигался на меня, как пресс, со всей своей неотвратимостью. Меня вели в «обезьянник».

Примечания

1

Soulmate (англ.) — родственная душа, идеальный уникальный партнер, вторая половинка.