Глава 4. Война
Добравшись до Уральска, Вера первым делом написала бабушке. В колонии все письма к ней остались без ответа. На этот раз он пришёл. Елизавета Денисовна несказанно обрадовалась первой за три года весточке от внучки. Понимая, что почту могут просматривать, писала бабушка с осторожностью: «В Ленинграде я осталась одна. Алёша с Ларисой переехали под Сыктывкар, мне не пишут. Саша тоже уехал, но куда — не сообщил». Значит, родителей отправили в лагеря Коми, о судьбе брата ничего неизвестно.
О том, что, избежав одного ада, она попадёт в другой, Вера поняла уже на курсах Красного креста. Но ад колонии был бессмысленным, выживать в нём приходилось поодиночке; здесь же чувствовалась сплочённость против общего врага.
Курсы проводились в здании школы. За два месяца девчонки прошли подготовку, на которую в мирное время уходило больше года.
В сентябре 41-го Вера в составе санроты из Уральска отправилась на Юго-западной фронт, где под Конотопом подразделение должно было поступить в распоряжение дивизии. От Курска до линии фронта добирались на грузовиках. За несколько километров от места сражения стал доноситься рокот. По мере приближения гул боя нарастал, перекрывал рёв моторов и наконец поглотил все остальные звуки.
Рядом в кузове сжалась в тугой узел Мира и, прикрыв глаза, шевелила губами, но слов было не разобрать, в речи лишь чётко выделялись «ш» и «х». «Иврит, — догадалась Вера. — Молится». И позавидовала: сама она молиться не умела.
Грузовики остановились. Дальше бежали. Земля тряслась под ногами. Гул превратился в такую оглушительную канонаду, что было не различить отдельных залпов: взрывалось всё, одновременно и без остановки. За деревьями открылось поле, где вторые сутки шёл бой. Над сражением повисло чёрное марево из дыма и взметённой к небу земли.
— Девоньки, настраиваться некогда! Укрываемся в окопе. По моей команде перебежками к линии огня, дальше ползти и искать раненых. Есть возможность оказать помощь — оказывайте, нет — не теряйте времени, тащите в окоп! — слова санинструктора они больше угадывали, чем слышали.
Мира выскочила из окопа вместе с Верой. Какое-то время рядом мелькала её нашивка с красным крестом. Затем вокруг оказались лишь дым, взметённая земля, кровь, плоть, осколки и пули. Как здесь выжить?! Вера упала на землю, одновременно по привычке нырнула в кокон. «Защитит ли он здесь? Пули слепы, их мой страх не напугает. Помоги мне! Помоги! Слышишь?!» Она сама не знала, кого просит о помощи. Но вдруг почувствовала присутствие рядом. Кокон словно ожил, стал плотнее, расширился и укрыл невидимой сферой. Свистящая пуля ударила в купол, но только со злым шипением царапнула его поверхность.
«Ползти! Не думать! Искать раненых! Я в безопасности!»
Первый боец. Убит. Второй — убит. Третий хрипит, на губах пузыриться кровавая пена. Сквозное ранение лёгкого. Наложить повязки. Перекатить на плащ-палатку. Тащить.
На линии огня на спине лежит Мира. Руки раскинуты, широко открытые глаза смотрят в небо. Не помогла молитва.
Окоп. Передать раненого. Бежать. Упасть. Ползти. Не думать!
Седьмой по счёту раненый. Или восьмой?
Вот и ночь. Светло. Светло от взрывов. Ночью светло, как днём, днём темно, как ночью.
Командуют отступать. Отступаем.
— Вера, не ранена?
— Нет.
— Ты как заговорённая. Половину девчонок за сутки потеряли…
«Я в коконе. А теперь спать, стать…»
Снова бой. Бежать. Упасть. В кокон. Отступаем.
Ленинград в блокаде. Как там бабушка?
Марш-бросок. Переправа. Землянка. Бой. Отступаем.
Мы в оцеплении. Прорываемся. Прорываемся! Дивизии больше нет.
Стрелковый полк.
От роты девчонок из Уральска никого не осталось.
Письмо от бабушки: «Алёша, Лариса и Сашенька по-прежнему не пишут. Береги себя, моя деточка, больше у меня никого не осталось».
«Бабушка, у меня тоже никого, кроме тебя».
Окапываемся. Блиндаж. Землянка. Бой. Отступаем.
Отступать некуда — позади Москва!
— Верка, в чём твой секрет? Почему тебя пуля не берёт? — Это Зинка. Когда же она появилась в санроте? Вера не помнит. — Ну, скажи! Может, оберёг какой? На тебе даже крестика нет.
«Да, в стане научного атеизма перед лицом войны многие надели крестики. Но бережёт меня кокон».
Март. Письмо от бабушки. Написано ещё в декабре. Почерк дрожит: «Прощай, моя деточка! Да хранит тебя Бог!» Больше писем нет.
Ползти. Искать. По мёрзлой земле и смятому снегу. По осколкам льда. Ползти. По чавкающему весеннему месиву. По непаханым полям. По вытоптанной траве. Ползти и искать. Из зимы в лето. Изо дня в день. И не думать.
Июль 42-го. Под Богучаром. Артиллерийский батальон. Командир санроты указывает на майора, стоящего к ним спиной в группе других офицеров:
— Командир батальона…
«Папа? Это же папа! Он говорит… Папин голос!»
Вера бежит, раскинув руки:
— Папа! Папочка-а-а!
Со спины обнимает его за плечи и прижимается щекой.
Комбат оборачивается:
— Ты что, девчушка? Обозналась?
Вера захлёбывается слезами и обидой. Это не отец.
— Шувалова! Ты что творишь? Да я тебя…
— Отставить! — это майор командиру санроты. Потом Вере: — После боя поплачем, девчушка. Иди готовься.
Бой. Бежать. Ползти. Кокон. Искать раненых. Тащить. Окоп. Убедиться, что похожий на папу комбат жив. Снова за ранеными.
Танки! В кокон. За раненым. Нашла. Тащить в окоп. Умер. Искать другого. Тащить. И этого убили.
С танками идёт пехота. Грохочут винтовки. Почему наши не стреляют? Майор!
Комбат лежал в окопе. В крови, без сознания. Вера приложила пальцы к его шее. Руки так тряслись, что и не понять, есть ли пульс. Прижалась ухом к груди. И тут майор застонал. Живой!
Вдруг стрельба стихла. Лязг гусениц приближался и дрожала земля. Танки прошли над окопом. Значит, наши отступили. Сейчас немцы пойдут добивать раненых. Если увидят офицера — возьмут в плен. Нельзя! Вера лихорадочно соображала. Раздались первые одиночные выстрелы и короткие очереди. Идут! Планшет! В нем документы. Вера сняла его с комбата и спрятала себе под гимнастёрку. Оттащила командира подальше от блиндажа: тут будет жарко. Так, теперь надо спрятаться под тела убитых.
Загремели взрывы со стороны блиндажа. Ищут живых в окопах. Вера обняла комбата. Укроет ли кокон двоих? Иного выхода всё равно не было, стоило попробовать. Фашисты прошли мимо. Кокон не подвёл. Скоро стемнеет, можно будет выбраться.
Ползти. Тащить. К реке. Добраться до рощи. Там можно укрыться.
Комбат пришёл в себя:
— Как зовут тебя, девчушка?
— Вера. Вы помолчите, товарищ командир. Фашисты могут вернуться.
Они вернулись, когда до рощи оставалось метров пятьдесят. Надо замереть, притвориться мёртвыми. Комбат снова в беспамятстве.
Немецкая речь всё ближе. Один из фашистов идёт прямо на них. Майор стонет. Услышат! Вдруг рядом с немцем хрипло, с усмешкой, по-русски:
— Получи, гад!
Взрыв гранаты. Болью пронзает колено. Крик сливается с грохотом. Фашисты стреляют на бегу, забирают своего и уходят стороной.
Вере снилось, что она на море. Отец держал её в своих сильных руках и качал на волнах. В лицо летели солёные брызги.
Она открыла глаза: над ней сомкнулись кроны деревьев, сверху падали капли дождя. Её несли в плащ-палатке.
— Комбат! — Вера встрепенулась. Нога взорвалась болью.
— Лежи, сестричка, жив командир, рядом несут, — улыбнулся ей боец.
Вера закрыла глаза и снова упала в руки отца.
