Байкал. Книга 4

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2021

Иногда стоит умереть, чтобы начать жить. Иные потери становятся обретениями. И, потеряв прошлое, некоторые обретают будущее. Смерть сожгла воспоминания Аяи, но сделала её чище и сильнее, раскрыв безграничные возможности. Снова она и братья оказываются во власти Высших Сил, затеявших новую игру. Станут они всего лишь послушными игрушками в их руках или ответят на равных? И чем обернётся противостояние? Какие тайны в самих себе и близких неожиданно откроются им? Соблазн становится непреодолим и что опаснее, устоять или поддаться?Наши герои оказываются в гуще событий разрушения Вавилонской башни, и постройки пирамид, с их загадками, не разгаданными до сих пор. Новые люди и новые лица тех, кто знаком с детских лет. Множество испытаний, испытаний любви и дружбы, веры и прочности собственных душ и душ ближних, опаснейших приключений, потерь придётся преодолеть, чтобы соединиться снова.

Часть 18

Глава 1. Боги и Богини

…На площади не было ни одного человека, кто бы не смотрел теперь в чернеющее небо, уже зажегшее звёзды, и кто бы не пытался разглядеть точку, в которую превратился Гор, удаляясь от земли. Гор, сияющий златокрылый Бог, похитивший свою возлюбленную Богиню Хатор. Вдох, вошедший в тысячи грудей на этой площади, при появлении Гора, до сих пор не вышел выдохом. Уже никто не мог разглядеть улетевших Богов, но никто не смел промолвить и слова или хотя бы двинуться с места. Даже фараон. Кроме одного, единственного, кто вышел вперёд и, встав перед фараоном Кратоном, будто прикрывая его собой, своей спиной, за которой легко полоскался плащ, произнёс громким и уверенным голосом:

— Народ Кемета! — возгласил Мировасор, ибо это был именно он. — Сияющий златокрылый Бог Гор спустился к нам, чтобы восстановить равновесие в мире. Ибо Боги живут с Богами, они лишь ненадолго сходятся с людьми, чтобы возвысить нас до себя!

Толпа внимала ему, потому что напуганные и поражённые произошедшим люди жаждали объяснения. И Мировасор продолжил:

— Нам придётся отпустить нашу прекрасную Богиню Хатор, как мы отпустили Гора, бывшего нашим царём краткое время! Прекрасная Хатор придёт к каждому, кто достоин её, как осенила собой нашего фараона.

Ропот прошёл по толпе, немудрено, вначале оплакивать смерть Богини, потом радоваться её воскрешению и вновь попрощаться, отпуская на Небеса, обратно к сонму Богов…

— Оставляйте ваши сердце открытыми, и чистыми ваши души, и вы будете благословлены Богиней Любви! Подобно нашему Кратону, что, скрепив своё сердце, отпустил своего сияющего сына Бога Гора и Богиню Хатор! Восславим в веках Бога Гора! Восславим Богиню Хатор! И восславим и преклонимся пред великим царём Кратоном, что велик душой, как истинный Бог! Наш фараон — наш Бог на земле! Восславим Кратона!

И голос его, поднявшийся выше, к тем самым небесам, совсем уже чёрным, заполненным россыпью звёзд, был подхвачен, вначале слабо и только вспышками то там, то тут, но от вспышек покатились волны, поднимая голоса. И люди, напуганные и растерянные явлением Гора, которого все уже почитали мёртвым, восприняв слова Мировасора, ухватились за них и сердца их пошли за ними.

То, что сказал всем Мировасор, стало ответом на вопросы, исчез страх, словно улетел вслед за Гором, и воцарилось восхищение величием земного царя, безропотно уступившего божественной воле и отпустившего в Небеса сына и невесту. Конечно, только величайший из людей смог бы поступить так, только лучший из царей может сохранить стойкость и остаться на троне царить во славу народа Кемета…

Что ж, Мировасор использовал даже произошедшую катастрофу, чтобы поднять дух в народе и, главное, в самом царе, которому есть от чего впасть в отчаяние днесь. Я видел лицо Кратона, не все имели эту возможность, Мировасор закрывал его собой, фараон был поражён в самое сердце, и если бы не Мировасор, я не представляю, что было бы на площади, если бы предвечный тесть царя не вышел со своими словами, спасая Кратона в такой тяжкий момент. Мы, стоящие здесь на громадном крыльце дворца, по правую руку царя так же, как и все прочие потеряли дар речи, и только Мировасор, единственный, даже из предвечных, смог справиться с волнением и теперь, благодаря ему, все несметные тысячи людей здесь кричали:

— Кратон! Великий Кратон! — излучая восхищение и обожание своему фараону, заполняя ими небо.

И не чувствовали страха и растерянности, будто все ожидали именно того, что произошло: явления Гора и их с Хатор вознесения к Небесам. Едва ли не ради этого и собрались.

Я обернулся к Рыбе, собираясь сказать ей, что всё это для нас имеет большее значение, чем для остальных, исключая разве что Кратона. Конечно — теперь нам вовсе некуда деваться в Фивах, ведь если здесь нет Аяи, нам некому служить, и Кратону мы не нужны среди сонма слуг и невольников. И вовремя, я увидел, как Рыба побледнела и качнулась, падая без чувств. Я подхватил её, большущую, тяжёлую, как мужчина, вокруг засуетились невольники, Вералга подошла к нам и, на мгновение наклонившись над Рыбой, приказала:

— Носилки подайте, ко мне её отнесть, — выпрямилась и посмотрела на меня со словами: — И ты, Дамэ, с женой следуйте за Рыбой. Ослабела сестра наша, помочь надоть. Эрбин так и не явился?.. всё пропустил, провалялся…

Викол заблестевшими глазами смотрел на неё и спросил, словно решившись:

— Мне… мне позволишь следовать за вами? — спросил он.

Вералга, величественно повернула голову, увенчанную короной, изображающей солнечный диск, заключённый меж рогов священных здесь, в Кемете, коров. Она смотрела некоторое время на Викола, который смутился под её строгим взглядом, я не без удовольствия отметил, как покраснели его щёки и даже увлажнились большие, навыкате, глаза.

— Препятствовать не стану, — сказала Вералга, думаю, она хотела придать своему ответу холодности, но голос выдал её.

Я ничего не знал об этих двоих, но двух фраз мне хватило, чтобы понять, что между ними существует давняя и какая-то даже болезненная связь. Удивительно было обнаружить, что не только вокруг Аяи кипят нешуточные страсти и вертится любовная карусель…

— Что это такое? — подал голос Орсег, глядя на спину удаляющегося от нас Мировасора, что уходил с царём, по-прежнему сопровождаемым восторженными криками толпы. — Викол, Вералга? Что это было пред нами?!

— Почему ты спрашиваешь меня? — мгновенно раздражаясь, спросила Вералга. — Али, по-твоему, я знаю больше, чем видели твои глаза?

— Потому что я вижу, что выродок Ада напуган и растерян не меньше Кратона. А больше мне спросить некого. Где Арий? И где его брат?! Где твои чёртовы внуки, Вералга?!

— Прекрати, Орсег! Желаешь, приезжай в мой дом и спроси у них. Но завтра, теперь уже ночь…

— Ну, нет, теперь! Ночь… я вам дам, «ночь», ишь ты, «ночь» у них, морочить меня будут! — огрызнулся Орсег, мотнув за спину богатые кудри. — Я не я, если это не они устроили… Её сейчас любой обормот заморочить может, она как младенец! Этот… летун, чтобы он провалился… и второй, тоже, властитель Перехода на Ту сторону… Я не потерплю, чтобы твои байкальцы всё решали! Нет, Вералга, я нынче поеду к тебе! Теперь же!

— Твоя воля, только перестань так кричать, все слышат тебя, вон, головами вертят, — устало произнесла Вералга.

«Теперь же», однако, не удалось, запруженный толпой город легче всего было преодолеть пешком, поэтому носилки с Рыбой намного опередили наши колесницы. К дому Вералги мы доехали уже на рассвете. Люди на улицах столицы веселились и праздновали. Не удалась свадьба фараона, но чудо воскрешения Гора и их воссоединение с Богиней Любви так восхитило всех, что люди пели и танцевали всю ночь, тем более что были выкачены приготовленные по случаю свадьбы бочонки с вином и пивом, угощения, сласти, хлеба. Так что народу был праздник….

Уже в предрассветных сумерках мы в несколько колесниц, подъехали к дому Вералги, я и Арит при хозяйке, Орсега взял в свою колесницу Викол. Сад был тих в этот ранний час, благоухал влажными цветами, не хуже царского. Заспанные слуги открыли нам, впуская в дом, понесли огни в бронзовых лампах, стали зажигать светильники, никто не ждал возвращения хозяйки, ведь на пиру царской свадьбы веселились бы не один день…

— Где Арий?!.. Где он?! — сразу спросил Орсег.

Слуги переглядывались, не понимая переполоха и сверкания глаз громадного лохматого богатыря.

— Я так и знал! Он это! — взревел Орсег. — Мерзавец! И ты, Вералга, станешь утверждать, что ничего не знала о том, что он надумал?! Все за одно!

Однако Орсег не был здесь незнакомцем, его принимали и называли по имени, принесли подносы, так он опрокинул один, и тот с грохотом полетел по сверкающим белым плитам, которыми был вымощен пол, заливая вином замысловатый узор.

— Что здесь?! Что за шум и безобразие?!.. Вералга, вы что? — негромко, но весомо произнёс кто-то.

Мы все обернулись на голос. Это Арий, вполне прибранный, но в простой рубашке без украс, штанах, в простых сандалиях, вошёл в зал со стороны, откуда носили подносы, значит, от помещений слуг, али кухни.

— Почему вы так шумите?.. И вообще, что явились ни свет, ни заря, мы вас раньше завтра и не ждали… Что с Рыбой приключилось? Совсем без памяти приехала…

— Арий?! — воскликнул Орсег, опуская плечи, он был изумлён.

— А ты кого рассчитывал увидеть? Кита с кифарой? — отрывисто ответил Арий, презрительно дёрнув губой. — Что произошло? Что за переполох?

— Что произошло?! Ты скажи нам! Где Эрбин?! — возопил Орсег, уже избавившись от своего замешательства и опять щетинясь.

— Эрбин? К вам не поехал?.. Ну, спит, должно, — Арий пожал плечами.

— А ты почему не поехал!? — продолжал допрашивать Орсег.

Арий удостоил его взглядом с ног до головы и ответил, фыркнув:

— А что мне там делать? Праздновать счастье Кратона? У меня уворованное? — уже злясь, ответил Арий. — Всё… не хочу и говорить… Я спать пойду. Рыба тоже спит, я капель дал ей, встанет, здорова будет. А мне уж скоро и из дому, дайте без вашего шума выспаться.

И направился к лестницам на второй этаж.

— Где Эрбин?! — повторил Орсег.

— Я ему не пастух, охота, ищите сами, мне недосуг, — ответил Арий уже со ступеней.

— Вы слышали?! — обернулся к нам возбуждённые Орсег, едва ли не отправившийся преследовать Ария. — Он не пастух!.. Где покои Эрбина, Вералга?! Это он, стало быть! Больше некому… — Орсег кинулся на лестницу.

— Да что ты творишь, Орсег?! Наглец… в моём доме!.. — Вералга бросилась за ним, а мы следом.

Но Орсег уже распахнул двери в покои Эрбина, в передней горнице никого не было, но в почивальне мы побеспокоили красивую белокурую девицу, что вскинулась испуганно с подушек.

— Где он? И не ночевал?! — закричал Орсег, и, по-моему, уже от зависти, что такая прелестница не в его постели, а в постели Эрбина. — Ну конечно… говорил я!

Девица вжалась в подушки, до бровей закрываясь покрывалами, и в страхе затрясла головой. Но тут и сам Эрбин, голый совершенно, появился из смежной горницы и воззрился на нас.

— Это что за вторжение?! Какого ляда вы явились ко мне в такой час?! — воскликнул он, даже не пытаясь прикрыться, так и стоял во всей своей мужественной красоте, не стыдясь ни светлой шерсти, покрывающей и грудь, и живот его довольно густо, ни обнажённого уда.

Вералга зло сплюнула:

— Тьфу, срамник! — и почти бегом кинулась вон из Эрбиновых горниц со словами, что донеслись уже из коридора: — Прибить тебя, Орсег! Так бабку опозорить перед внуками…

Орсег охнул, отступая, Арит прыснула и закрылась ладошкой, убегая за Вералгой, а мы с Виколом переглянувшись, потянулись к лестнице, смущённые до слёз, но пытаясь сохранить достоинство.

Мы все спустились вниз, Вералги не было здесь, она присоединилась к нам позднее, уже снявши и свою рогатую корону, и переодев платье в богатое, но более свободное, и распустив серебристые волосы, при взгляде на которые, я не мог избавиться от мысли, что они седые, такой мудрой и серьёзной она представлялась мне.

— Убедился, Орсег? Мои внуки ни при чём, — уже спокойно сказала она, присоединяясь к нам.

Пока её не было, мы уже угостились и вином и сластями, на свадебном пиру погулять-от не удалось. На Вералгины слова, Орсег лишь мрачно тряхнул кудрявой гривой.

— Всё равно, дело нечисто здесь, — сказал он. — Гор умер, я сам это видел, я нёс его на руках к дворцу целую версту, в моих руках остывало его тело…

— Но за Завесой мы не встретили его, однако, — подал голос Викол.

— Потому что туда нет хода самоубийцам!

— Или потому, что он, верно, Бог… Или стал Богом, вознесённый к Высшему сонму Силой, что выше людей и нас, предвечных, — невозмутимо произнёс Викол.

— Его тело выпотрошено бальзамировщиками и он… — упрямо сопротивлялся Орсег.

— Тело и дух — не одно и тоже, тебе ли не знать.

— Так на что духу Аяя?! — воскликнул Водяной.

— Это надо спросить у Гора, — сказала Вералга спокойно и даже холодно. — И не хочу я больше слышать о мёртвом теле Гора. Мы видели то, что видели и я не собираюсь больше разбирать твои подозрения и неверие ни во что. Аяя умерла и я не хотела её возвращения, но вы все решили иначе. И что вышло? Её забрал Гор, потому что среди живых ей не было места. И всё вернулось к равновесию. Мне жаль Аяю, но я считаю…

— Ты считаешь, мы вотще таскались за Завесу?! — удивлённо проговорил Орсег, залпом осушая уже не первую чашу вина. Ещё напьётся Морской царь…

— Я сразу молвила, что это глупая и пустая затея. Никто не слушал… ни один, как одержимы все… Что вышло? Вечная выпустила Аяю на сорок дней, чтобы показать нам свою всепобеждающую силу, и то, какой слабой и беспомощной стала та, что олицетворяла собой всё противоположное Смерти. Вечная доказала свою непобедимость… Эрбин предупреждал Ария от доверия Повелительнице загробного мира, он знает Её лучше всех, своей добычи Она не отпускает…

Я слушал Вералгу и чувствовал, что она говорит всё это и ни капли не верит. Ни одному слову, что произносит. Она усыпляет сознание Орсега, и, возможно, наше, чтобы перестали искать Аяю? Или…

Я не додумал, Орсег с грохотом опрокинул высокую серебряную стойку с фруктами, она зазвенела по полу, покатились мудрёные местные плоды, к которым я не могу привыкнуть никак.

— Пьян я совсем, — проговорил Орсег, поднимаясь. — Речами своими ты одурманила меня, Вералга. Чувствую, что льёшь мне в уши хитрое своё зелье, но ответить мне нечем… кроме одного — ложь всё!

— Ты лёг бы, Орсег, тебе поспать…

— Спать тут в гнезде вашем… ты — змея, и вон, твой змей напротив. К тому же ещё тут демон… Нет уж… Я восвояси…

Сказав всё это, он громко рыгнул, простонав, и, пошатываясь, направился к выходу в сад.

— Там Нил в ста шагах, — невозмутимо пояснила Вералга нам, и поставила на стол свой кубок. — Вот что, гостюшки, солнце ужо встало, думаю, надо всем поспать, хотя до полудня… Вам, Дамэ и Арит отведены горницы на западной стороне дома, вас проводят.

Она поднялась, встал и Викол. Мы вышли с Арит, и я слышал то, что не мог бы слышать человек, даже предвечный. Вералга сказала Виколу:

— А тебе… тебе предлагаю в мои покои подняться… не вскую ты приехал днесь.

— Вералга… Вералга, я…

— Ну-ну, не сокоти… что напрасно воздух сотрясать, скучал по мне, я вижу… — в её голосе чувствовалась улыбка и звучал он уже совсем иначе, будто оглаживал…

На том я прислушиваться перестал, оказывается, Викол способен скучать по женщине, а Вералга говорить таким мягким тёплым шёпотом…

Но через сутки я услышал голос Вералги уже совсем иным и раздавался он откуда-то из-за стены. Я быстро догадался, что это из покоев Ария, потому что услышал его голос, отвечающий Вералге.

–…Я в толк не возьму, что ты мне битый час талдычишь, Вералга, — Арий говорил спокойно и негромко, в то время как Вералга ярилась всё сильнее. Я даже представил, как она размахивает руками и сверкает глазами, возможно даже ходит по горнице взад и вперёд, а он при этом сидит, опустив плечи, слушая её гневные выкрики.

— Да я ни за что не поверю, что ты смирился с тем, что Аяя стала женой Кратона!

— Почему смирился? Нет… но всему своё время. Я дождусь… Кратону сколь отпущено, мелочь…

— Мелочь?! Что ты… лжёшь мне?! — воскликнула она. — Ты станешь мириться с тем, что она делит ложе с другим?

— Не понимаю, чего ты хочешь… Не могу понять… хочешь, чтобы я немедля ринулся и отобрал Аяю у мужа?! Для чего ты распаляешь во мне злость?!

— Что ты… дурака валяешь?! — вскричала она, ярясь. — Ты не знаешь до сих пор, что нет никакого мужа! Что… да что я… Как ты ухитил это?!

— Что сделал?.. Боги… — устало проговорил он. — Вералга, я больше суток не спал, обучал тупиц искусству бальзамирования, после на стройках пылился в разных концах Кемета, дай ты мне хотя бы вымыться, потом опять пытать начнёшь…

И Вералга, похоже, поняла, что ничего не добьётся от него. Она снизила голос, мне думается, выпрямилась, останавливаясь.

— Ясно… — тихо сказала она.

И добавила, будто сквозь зубы:

— Упрямый вырос, твёрдый, глаза, вон, стальные. Что в голову вбил, да в сердце взял, не выпустишь… — она вздохнула. — Твоё дело, Арик, ты давно не мальчик… Но учти, ты не просто с огнём играешь, по самому краю путь себе проложил. Дал слово Вечной, крепись, а ты обыграть Её думаешь… душой рискуешь, Арий. Подумай, у тебя…

— На это у меня вечность, Вералга. У меня Печать бессмертия, Ею самой данная.

— Смерть — не самое страшное, что могут Тёмные силы.

— Это я знаю лучше тебя.

— Ты всё о девчонке своей! — снова повысила голос Вералга. — Ничего иного и не видишь и не мыслишь, так? Что тебе в ней? Неужели за тринадцать твои веков ни разу больше ретивое не взыграло?

— Вералга, я устал, и купальня готова, дозволь ужо… — едва слышно проговорил Арий.

— Купайся, што ж… а…. — она подошла к дверям.

И вдруг остановилась и спросила, обернувшись:

— Эрбин где, Арик?

— Вералга, ты смеёшься? То, где Аяя, то, где Эрбин… я не видел Эрика дня три. Али больше… я и дома-то не бываю, — ответил Арий.

Но и, не видя его лица, я почувствовал, что он отлично знает, где Эрбин. И удивился всему этому. Так, стало быть… Ничего не понятно теперь. И было непонятно, а теперь и подавно. Мы говорили о произошедшем с Рыбой и Арит весь прошедший день, Вералга не встречалась с нами вчера, мы трое были предоставлены себе в её обширном доме и в саду. Должно быть, сегодня захочет поговорить. В конце концов, мы у неё тут приживалами…

— Зачем приживалами, нет, — усмехнулась Вералга на мои слова. Но было это уже седмицы через полторы после происшествия. — Дело для всех найдётся, в праздности вянуть не надоть. Но ты прав в одном, Дамэ, надо вам троим определиться ныне, что делать, и куда взоры обратить. Остаться захотите в Кеми или же вернётесь на родину. Могу предложить вам служить Богине Исиде или же Анпу. Вы хотя и предвечные тож, но введены были в сонм наш не природой вашей, а своеволием одной из нас. Исключая, Дамэ, конечно, он… Впрочем, о твоей природе, Дамэ, я даже рассуждать не стану, опасаясь привлечь сюда внимание твоего Создателя… Так вот, есть о чём поразмыслить… Молодому Анпу на его пути нужны товарищи, нужны верные слуги, у него никого нет теперь с исчезновением Аяи, ради которой он в своё страшное служение ввергся. Даже Эрбин покинул его снова, куда направил стопы, неясно, но не увидим его, думаю, ещё долго, злато всё своё забрал с собой. Но мне служить спокойно и безопасно, мирный культ, не его, Анпу, опасное поприще.

— Я отвечу за себя, как за всех, — сказал я. — Уважаю тебя, Вералга, и за приют тебе исполать наша, но мне понятнее и больше знаком Анпу, не обессудь. Его я знаю, почитай, триста лет…

— Да и я некогда от ран лечила, — обрадованная моим выбором, выскочила Рыба.

— Тебя, Арит, не спрашиваю, муж и жена — плоть одна, душа едина, — сказала Вералга. — Что ж… Выбор одобряю ваш, сегодня скажем о том Арию.

Арий принял нас и слова Вералги не без удивления.

— Что, вправду, согласны Богу Смерти служить? Служба трудная, не прогадали? Может, Вералге отдадитесь? — сказал он.

— За женщиной почитай три сотни лет таскались по миру, участь незавидная, доля тяжкая, уж лучче при мущине, спокойнее и надёжней. Да и жирней, — сказала Рыба.

На это Арий весело рассмеялся.

— Что ж, Рыба, в житейской мудрости тебе не откажешь никак, ещё под Каюмом ты мне нравилась своей толковостью. Помнишь ещё те времена?

— Как же забудешь, Кассианыч…

Арий снова засмеялся и даже потрепал Рыбу по плечам. Вообще выглядел чрезвычайно довольным и, думается, мы трое к этому не имеем отношения.

— Арит не знает, что за Каюм такой, да, Арит? Ну, ничего, не тушуйся, привыкнешь. Мы, вишь ты, земляки, так что есть какие места вспомнить. Но… порасскажу о нашем Байкале вам, не порадуетесь…

Ох, права Вералга, прав Орсег, Арий затеял и провернул то, что мы видели явлением Гора, поразившим весь Кемет. Но как, и где ныне Аяя? Как мне узнать это? В разлуке с ней я начинал слабеть…

Дамэ… я и думать забыл о тебе, славный ты охранитель Аяи, моей потерянной любви. Не знаю, как я пережил эти дни, что проходят со дня вновь оборвавшейся свадьбы. Я даже не помню, что происходило, кроме Мировасора никого не помню возле себя. Он всё время был рядом, кажется не только днём, но и ночью. Он всё время говорил что-то, не смолкая, всё время отвлекая меня от мыслей о катастрофе, которую я не знаю, как пережить. И только благодаря ему и тому, что он всё время повторял мне, будто вкладывая в мой ум свои слова: «Ты царь, Кратон, тебе не дана жизнь сердцем, скрепи его и вспомни, для чего ты призван на землю…»

Советники, и приходившие со своими чаяниями и вопросами, которые необходимо было немедля разрешать вельможи, воеводы, союзники, вроде Фарсиана, что явился снова за признанием за Уверсут и её нерождённым ещё ребёнком прав… Я долго смотрел на него и слушал, что он говорит, хотя его слова, влетев в мои уши, поболтавшись в опустевшей странным образом голове, куда-то выскальзывали, не оставляя следов в сознании. Я спросил:

— Ты… как твоя жена, жива-здорова?

— Так, царь — ответил Фарсиан, побледнев от неожиданности, потому что до сих пор я не проронил ни звука.

— Ладно живёте с ней? — спросил я.

— Гневить Богов не стану, ладно живём, великий фараон.

— Так ты счастливый человек, Фарсиан… Что же ты, счастливец и баловень Богов, приходишь вынимать остатки души из меня, потерявшего всё, и единственную любовь, и единственного сына, наследника, свет моего сердца? Нет в тебе человеческого ничего?! Только бы взять своё?! Ты куда выше и ближе к царю, а значит, к Богам, чем весь остальной Кеми, но ты, неблагодарный, продолжаешь давить мне ногой на сердце и ядом пропитывать мой ум?! Уйди теперь же, Фарсиан, если не хочешь злого сердца моего испытать на себе!

Фарсиан отступил, бледнея. Не знаю, что было на моём лице, но на него подействовало, наконец, почувствовав, что мой гнев может стоить ему не только жизни, но и опалы всему его племени, он впредь держал себя со мной очень осторожно, а я от себя его далеко не отпускал, сделав главным воеводой.

Уверсут постоянно присутствовала при мне, подучил ли её кто-то, или она сама была достаточно умна, но, уже сильно беременная вдова Гора сделалась мне привычной, как привычны становятся старые слуги или хорошо пошитые сандалии. И, глядя на неё, я всё чаще думал, не поступить ли мне, как советовали и не раз многие и разные люди, включая покойника Рифона, взять Уверсут в жёны. Рифон… единственный, кто со мной вместе видел рождение Богини Аяи. Или Хатор?..

Кто была Аяя? Она была Хатор? Она была той, что вышла из морских волн, чтобы подарить мне то, чего я не знал до неё? Чтобы расцветить мою жизнь, внести в неё ароматы, воздух и свет? Для того и сошла ко мне, отделившись от семьи Богов?

Кто бы она ни была, но она продолжала быть в моём сердце, в моих снах, шёлком на моих ладонях, ароматом роз, влетающем в мои окна, светом рассветного солнца, которое мы так часто встречали вдвоём. И как часто, просыпаясь, ещё не открыв глаза, я чувствовал её тепло рядом, я протягивал руку, уверенный, что сейчас обниму её, прижму к себе, тонкую и гибкую, податливую на мою ласку, вот она приоткроет губы, впуская мой поцелуй, обовьёт тёплой рукой мою шею, притягивая к себе.… А, сидя над папирусами, разбирая записи писцов, мне казалось, вот я прочту то, чего не понимаю, и она скажет мне, как поняла она, и мы вместе разберёмся, и я приму то решение, что пойдёт на пользу Кеми… А бессонными ночами, выходя под звёзды, я не мог не вспомнить, как она подняла меня однажды туда, к ним, и то, что она говорила мне о хрустальном куполе небес… Я не удержался с нею в небесах, я слишком тяжёл оказался для них, я не мог, как Гор подхватить её в свои руки и на крыльях унести в Небеса, туда, где ей место…

Глава 2. Ночной ветер

Я замёрз и страшно злился на моего брата и на самого себя тоже, дожидаясь его. Он заставил меня дежурить у проклятого самолёта весь день, с самого полудня, когда должен был начаться брачный обряд. Вначале я страдал тут, в песках, от жары, прячась от палящего солнца под крылом деревянной птицы и чертыхаясь без остановки, но всё же уговаривал себя, что я здесь, потому что брат умолял меня помочь ему, и я привык это делать. Тогда я начинал дремать. Но время тянулось невыносимо долго, и я проголодался, пришлось забраться в корзины, погруженные с собой и добыть пропитания из небольших припасов, я поел и снова осовел. Словом, бездарно проведённый день жизни, благо, что их у меня неисчерпаемый запас. Когда солнце село, я замёрз, потому что не рассчитывал сидеть в пустыне ночью. Да Арик и не предупреждал, что придётся тут ещё и ночь коротать. Поэтому я опять стал злиться и ругать брата про себя и вслух всеми бранными словами, какие знал и развлекался теперь тем, что придумывал теперь их новые формы и сочетания. Вот это надо же, я сын царя Кассиана, предвечный, способный делать то, чего не могут остальные, я сижу тут задницей в песке, потому что мой братец вбил себе в башку очередную блажь.

С самого начала мне не нравилась эта затея. Это было опасно, а я не хотел, чтобы Арик рисковал — это во-первых. Во-вторых: я не понимал, почему Ар не может подождать, пока Кратон помрёт сам по себе и Аяя освободится естественным образом, дольше ведь ждал. И в третьих: и самых, конечно, главных, я не хотел встречаться с Аяей. Я так радовался своей свободе от неё, свободе от мучительной, болезненной занозы, которой она торчала в моей душе столько лет, всё как-то затянулось, может и плохо, кривым рубцом, но зажило, я перестал вспоминать ту зиму, когда она была рядом со мной, и я таял от любви, растворяясь в ней, как никогда ни до, ни после. Я перестал верить в то, что она убежала не от меня, а от мстительной ревности Арика, что всё время лезло мне в голову вопреки здравому смыслу.

Я не хотел снова видеть Аяю, чтобы не будить в себе того, что похоронил и хотел забыть, чтобы спокойно и счастливо жить дальше, и страшно злился, что не могу отказать Арику, так и не смог придумать ничего, чтобы разубедить его сделать то, что он затеял. А он упрекал меня прошлым и говорил, что я должен ему за то, что сломал ему жизнь, и всему виной именно я, что я проложил судьбе этот ужасный путь, по которому мы все и пришли сюда, когда исхитил Аяю из его дома… И вот скажите, что он неправ? И я не мог сказать себе этого.

Поэтому я отсидел себе уже все ноги, зад и спину на этом дурацком песке, дожидаясь…

Сказать, что я испугалась, когда золотоволосый и златокрылый ангел, которого Кратон называл Гором, признавая в нём своего сына, внезапно обхватил меня рукой за талию и взмыл вверх, это ничего не сказать. Я забилась и закричала, надеясь, что Кратон сможет как-то остановить его, или я вырвусь из его рук и улечу, ведь я могу, и вернусь к Кратону. Но мы поднимались всё выше и тот, кто держал меня, крепко обнимая, из его рук не вырваться, сказал негромко в самое ухо:

— Тише, Аяя не бойся, я не причиню зла…

Это был голос Ария и пахнул он как Арий, свежим ветром, водой и горькой травой. И теплом, будто печь… откуда мне знать, как пахнет печь? И та, горькая трава, полынь? Я даже слов этих не знаю…

— Арий?!.. Арий, ты?!.. Ты… зачем?!..

Я уперлась в его грудь, отодвигаясь, да, это Арий, это именно он, но как тогда то, что я видела только что… хотя я почти не смотрела на этого Гора, так изумило меня то, какое произвело впечатление на всех его появление. Вся площадь, запруженная людьми, повалилась на колени, воздевая руки к нему, живому Богу, следовавшему через расступающуюся толпу, будто залитую золотым сиянием, что он распространял вокруг себя… и сам Кратон выглядел таким изумлённым, что я и не успела разглядеть, что этот ослепительный крылатый ангел — это Арий. Арий! Но тогда совсем непонятно…

— Арий… Ты что… ты что творишь?! — воскликнула я, теперь изумляясь ещё больше.

Если до этого я испугалась и не могла понять, для чего я непонятному ангелу, то теперь на миг блеснула надежда, что хотя бы беды со мной не будет… хотя… разве уже не беда?

— Ты что?!

— Не бойся.

— Не бойся?! — сразу разозлилась я, ударив его кулаками в грудь. — Да я не боюсь, дурак! Преступник!.. Что делаешь! Пусти! Пусти, я вернусь! Я вернусь к Кратону… Он мой муж! — я застучала в его твёрдую, но не каменную, какую-то иначе твёрдую грудь, будто на камне растет мягкий и тёплый мох. И откуда мне знать про этот мох на камнях… что же это такое в моей бедной голове?..

— Он не муж тебе! — сердито сказал Арий. — Он обманщик! Он взял тебя больной и слабой, не спросясь, не дожидаясь…

— А ты что же?! — перебила я. — Ты лучше делашь?!

— Я тебя не трону! Не заставлю спать с собой, я хочу…

— Чего? Чего ты хочешь?!.. Отпусти… верни меня! — опять забилась я.

— Нет! — сказал он, непреклонно.

— Дурак! — заплакала я. — Дурак же какой… патлатый!

Я плакала от бессилья и оттого, что вернуться и правда теперь невозможно. Как я вернусь? Как теперь на эту площадь пред всеми этими людьми? Перед Кратоном… где я была? Кратон — царь, не конюх, он не может взять в жёны сомнительную женщину… Непоправимая безысходность разверзлась передо мной.

Плача, я бессильно прислонилась лбом к его груди, и он уже мягко прижал меня руками, чтобы ловчее было нести. Мерно двигались громадные крылья за Ариевой спиной, мощными махами унося меня всё дальше от Кратона и от того, что было моей жизнью, маленьким кусочком тверди, за который я цеплялась, не зная больше ничего.

— Не плачь, Аяя, — Арий ласково погладил меня по голове, с которой свалилась и потерялась где-то корона, теплом выдохнул мне на волосы. — Всё теперь будет хорошо.

— Что ж… хорошо-то?.. что… ж?.. Молчи уж… — всхлипывая, прошептала я, уткнувшись в его тёплую грудь уже всем лицом, заливая слезами его рубашку.

Наконец, Арий спустился на землю, вернее, на песок, я оступилась, когда он отпустил меня, золотые сандалии давно слетели, потому что не имели ремешков, и босая нога подвернулась на мягком песке. Я упала, и Арий протянул мне руку, но я не приняла её, сердясь, ударила его по этой руке.

Кто-то засмеялся радостно и даже как-то светло.

— Что, не обрадовалась Аяя твоему появлению, да, Ар?! А я упреждал, — к нам подошёл высокий, как и Арий, ладный человек, светлолицый и совершенно незнакомый.

Он тоже протянул мне руку со словами:

— Здравствуй, Аяя, во веки веков!

— Ну и тебе не хворать, — со вздохом сказала я, и позволила ему помочь мне. Подниматься самой, барахтаясь перед ними в узком платье, и во всём этом тяжеловесном золоте не хотелось.

Разогнувшись, я огляделась, так и есть, мы в пустыне, темнота, ночь уже свалилась, будто крышкой накрыв всё вокруг, темноту разгоняет только факел, прикреплённый на каком-то странном сооружении, похожем на большую деревянную птицу.

— Ты кто такой, насмешник? — спросила я незнакомца.

Он засмеялся снова.

— Ну здорово, Ар! Ты даже не сказал, куда несёшь? — сказал он, обращаясь к Арию, будто меня вовсе здесь нет, али я безмозглая вовсе, вроде грудного уви в одеяльце. Хотя… многим ли я отлична от младенца?.. И всё-таки не хотелось позволить насмехаться над собой.

— Будешь шипериться, тресну в нос! — сказала я нахалу, исчерпав остатки терпения с ними двумя.

— Ого! Ну, ты можешь, мне ведомо, — сказал незнакомец, отступая, но не переставая снисходительно усмехаться. — Я — Эрбин, брат этого остолопа Ария. Он, видишь ли, придумал, что мы с тобой должны улететь из Кемета, и пожить где-нибудь в дали и уединении, пока ты не вернёшь прежние силы, и не вспомнишь саму себя и всех нас.

Я вздохнула, как они всё решают, всё решили, два человека, одного из которых я вообще не знаю…

— Что вы делаете… — в отчаянии проговорила я. — С чего взяли власть надо мной и судьбой моей?.. Кратон был мне добрым мужем…

— Кратон тебе не муж! — воскликнул Арий.

— Пусть и так, но он был добр ко мне! — воскликнула я, чувствуя, что вот-вот расплачусь снова. — Я училась у Викола…

— Очень добрый, в постель затащил — всё, что ему надо было! А учить тебя и мы двое сможем, не хуже твоего хладнокрового Викола, — зло выгнув губы, проговорил Арий. И добавил, строго хмурясь. — Незачем теперь рассуждать, назад дороги нет. Вот самолёт, отправляйтесь теперь же, скоро догадаются предвечные, в сугон пустятся, дураков-то нет.

— Куда нам путь держать? В Вавилон? — спросил Эрбин.

— Пожалуй. Там Зигалит, там дом твой, семья. Я буду прилетать всякий день, как смогу, в злате нуждаться не будете.

— Не части с прилётами, поберегись, если до сих пор не изловила тебя Повелительница, не раскрыла твой обман, то до поры, пока не шепнёт кто…

— Кто шепнёт? Кто Повелительницы Царства мёртвых не убоится? — усмехнулся Арий. — Так что не беспокойся за то слишком.

Я отошла от них, с лёгкостью рассуждавших о моей судьбе и даже не спрашивающих меня, словно я вещь, которую они украли и решают теперь, как прятать… Слёзы душили меня, город виднелся как свет за горизонтом, состоящим из волн песка. Вот и всё, вот и кончилась моя счастливая и лёгкая жизнь, полная нежности и любви доброго Кратона, знаний, что я получала каждый день, жадно впитывая, как пересушенная солнцем земля. Я никогда не увижу ни самого Кратона, потому что даже вернись я теперь же, вот отпустили меня, ведь и не держат, и я долетела назад, как я предстану пред ним?.. Чистота утеряна и с ней потеряно всё…

Я заплакала и опять села на песок, ноги не держали меня. На что, вот на что они украли меня?! На дурное не хотели, так зачем? Какую-то невозможную ерунду придумали… Кратона винят в чём-то, но какое дело ему, Арию, до этого? А ещё говорил, что любит, ясными глазами смотрел… Что за любовь, когда покою не даёт? Бессовестный… ох, бессовестный.

Он подошёл ко мне. Коснуться не посмел, просто остановился рядом и сказал негромко и очень мягко:

— Яя… ты… Я виноват, конечно, и очень… Ты прости меня, но… Я всё объясню, всё расскажу тебе, но после, ты всё поймёшь… Теперь не время, вам надо лететь.

— Не время… — прогундосила я. — Что ты…

Я хотела засыпать его упрёками, но они как-то остановились, застряли во мне, так и не покатились с моего языка, что толку упрекать теперь? Что, он исправил бы что-нибудь? А потому я протянула ему руку, чтобы подняться на ноги, в таком платье можно только несколько шагов сделать с царём об руку и всё, а не босиком по песку таскаться. Я отвернулась, высморкаться, волосы растрепались от полётов, падений, слёз, заплестись надоть, украсы снять… Но они говорили что-то, я упустила в отчаянии своём.

— Погодите… вы говорили… Лететь? — проговорила я, рассматривая сооружение, похожее на громадную деревянную птицу. — Как полетим? На этом, что ли? Это что, само летает?

— Само, но с твоей помощью. Полетит сам, но подняться с земли, поймать ветер надо суметь. А дальше поддаться ветру и лететь.

Я обернулась на Ария, сказавшего это так просто, словно рассказывал, как буквицу кеметскую начертать…

— Да ты что, Арий?!.. Как же… А лететь куда?.. темень…

— Карты все, что были у тебя и у меня, там, в самолёте, но я помогу. И по ночному времени на путь направлю вас. Я теперь могутнее, чем был когда-либо…

— Ну ещё бы, Ангел С…

— Замолчи! — Арий перебил Эрбина на полуслове.

Тот пожал плечами:

— Как скажешь.

— Что скажешь? — уцепилась я. — Что за тайны? Не молчите теперь, говорите всё!

Если уж я оказалась с этими двумя людьми, я всё должна понимать, Эрбин посмотрел на Ария, предоставляя ему сказать, Арий видимо смутился и проговорил, хмурясь и пряча глаза:

— Я… я инде поведаю тебе, Яя. Не теперь.

— Не теперь… — повторила я, всматриваясь в него, чего он не хочет говорить? Что за секрет у него?.. — Что же… ваша воля… мне не утечь уж…. — сказала я, покоряясь. — Так хотя бы переодеться дайте во что, мущины… не носить мне царских одежд…

Они переглянулись недоумённо, Эрбин быстро нашёлся:

— Я…э-э… у меня… ну… моё есть… Что ж ты, Ар, обо всём подумал, а про платье забыл?

Арий растерянно пожал плечами.

В том, что было на мне, нечего и думать, забраться в их самолёт, пред ними-то неловко, так оно узко и открыто… Эрбин залез в самолёт и достал мех, из которого вынул аккуратно сложенные рубашки, дал одну мне, потом и штаны. Я взяла одежду, во всё это таких как я двух можно засунуть…

— Босая, стало быть, буду… Ну… хотя бы не глядите, — сказала я.

Они отвернулись, но для верности я зашла за самолёт. Снова захотелось плакать, но надо было укрепиться, что толку рыдать теперь, ничего не поправить, надо думать, как быть. Так что я вдохнула глубже, и сначала сняла все украсы, а их было не меньше, чем полпуда, сняла платье, и стала одеваться в Эрбиновы одежды мягкого льна…

— Ты что ж про одёжу-то не подумал? — негромко сказал я.

Арик снова пожал плечами и показал мне кулак, едва я чуть повернул голову.

— Да не смотрю я! — отмахнулся я, хотя, признаться, подсмотреть хотел. — И не видно, спряталась. А она… вроде ещё похорошела, а?

— Эр… — зло прошептал Арик.

— Ну ладно, чего ты, я же не могу не видеть, — усмехнулся я.

— Смоги.

Наконец, Аяя вышла из-за самолёта, смешная до невозможности, привязала гашники штанов накрест, и рубашку узлом спереди, она ей почти до колен. Я протянул ей вязанку:

— Холодно, а наверху ветер, надень, замёрзнешь.

Она взяла со вздохом, а мне отдала свой свёрток с платьем и золотом, тяжёленький, надо сказать, и надела вязанку через голову, несколько прядок растрепались из косы, в которую она заплела волосы, она пригладила их и посмотрела на нас.

— Что глядите? Некрасивая стала? Сами виноваты, не хотели на царицу глядеть, глядите на бродяжку, — сказала она, со вздохом оглядывая себя. — Токмо… сандалий али… чего такого нету? А то босиком озябла уже…

— Есть носки, есть! Но, как и всё остальное, громадные, не обессудь, — сказал я, поспешив отыскать носки в том же мехе, что и остальные мои одежды были увязаны, мне тут навязали из тончайшей шерсти местных коз, Вералга показала невольницам, как вязать носки, сроду они такого дива не видывали, а мне надоело по дому босому ходить, вроде и жарко, а на каменном полу ноги стынут…

Арик смотрел на неё так, что мне стало не по себе, мне казалось, он хочет её съесть или себе за пазуху спрятать, поэтому, чтобы помешать ему теперь же совершить ещё какую-нибудь глупость, я сказал:

— Ну, так двинемся? Ночь скоро за половину перейдёт…

— Да-да… — сказал Арик, выдыхая. — Да. Яй, теперь на небо гляди, изучала звёзды уже?

Она покачала головой, не изучала. Вот надо же, сколько она мне в своё время об этих самых звёздах рассказывала, чего я нигде не читал, никогда не слышал и не догадывался, настоящий звездочёт. А теперь… не изучала. Арик подошёл ближе, объяснить, и показывал из-за её спины, так, чтобы она видела, а она слушала и переспрашивала, и верно, видит всё, что он там ей говорит, а он объяснял самые азы, что мальчикам в семь лет рассказывают… Н-да, Смерть постаралась обокрасть её, как могла.

Но, правда, она такая милая, когда вот так смотрит внимательно, и слушает Арика, а он, стоя у неё за спиной, вытянув руку, тычет в небо, но при этом я вижу, как он покраснел от её близости, её макушка щекочет ему подбородок, и его желания я легко могу угадать, и я на его месте хотел бы прижать её теперь же, зарыться в волосы лицом… Ну, началось… чёрт, Ар, какое ты мне испытание такое устроил, неужто некого больше попросить было позаботиться об Аяе?.. Я вдохнул поглубже, и отвернулся.

Потом он что-то показывал ей на картах, разложив на крыле самолёта в свете факела, который, между прочим, вот-вот прогорит, а другого у нас нет, совсем темно станет…

— Вы долго ещё? — подал я голос.

Они обернулись, отвлекаясь от своих карт, и Арик сказал:

— Ты не бойся, Яй, ты в воздух только поднимись, а дальше само всё пойдёт, едва поймаешь ветер. Даже если с пути собьётесь, по картам найдёте и по звёздам, — закончил Арик. — Завтра нагоню вас, помогу, ежли что… в людных местах не садись, долетите за двое суток, если с отдыхом.

А я подумал, как она, вот такая, маленькая, потащит и самолёт и меня, здоровенного, и поклажу? Даже Арику, богатырю, было, помнится, непросто. Оказалось, довольно легко. Только вначале Ар немного подтолкнул самолёт, а дальше мы с нею поднялись и, качнувшись несколько раз, словно пробуя силу, она выровнялась, уже не тряся и не вибрируя, ловко вела руль, даже улыбнулась. При свете взошедшей луны я хорошо видел её лицо, и оно удивительным образом стало похоже на Ариково, когда мы вот так взлетали с ним…

— Когда ты научилась летать? — крикнул я.

Она лишь пожала плечами:

— Арий показал, оказалось, я умею…

— Не тяжело? Один я вдвое против тебя вешу, — спросил я.

Она засмеялась и посмотрела на меня:

— Ты… Что ты! Ты мне своей Силой помогаешь, — сказала она.

— Я? — удивился я. — Как же?

— Не знаю, — она пожала плечами. — Может, тебе нравится летать. А может, я тебе нравлюсь, но твоя Сила в меня перетекает, я чувствую.

Мне нравится летать?.. Ну… с ней определённо. Арик, удостоверившись, что Аяя утвердилась в полёте, оставил нас, поворотив назад, в Фивы, и мы летели довольно долго молча, так, что я привычно начал задрёмывать. Только бы она не дремала, не то разобьёмся… Я встрепенулся, посмотрел на неё, нет, и не думает, улыбается всё, подставив лицо ветру, тоненькие прядки ветер выдернул из косы и реют они вдоль его струй. Легко летит, Арик с куда большим напряжением поднимал самолёт…

Да, я проводил их немного, но, убедившись, что она почувствовала уверенность с самолётом и рулём, повернул назад. Мне ещё надо встретить остальных предвечных и убедить их, что я не имею отношения к похищению Аяи Гором. Что ж, Гор наложил на себя руки, но я сделал его бессмертным. Бедняга, Гор, мне было жаль его, попавшего в жернова судьбы, он как солнечный луч сломался, но, отразившись в нас, предвечных, как зеркалах, усилился и теперь станет светить вечно. Я постараюсь…

А вот Кратона я не жалел, я с наслаждением наблюдал на другой день его бледное лицо и потухший взгляд, он даже постарел сразу на несколько лет и осунулся. Вот так тебе! За Аяю, за то, что ты её, едва вернувшуюся из объятий Смерти, сделал своей наложницей, не разобравшись, что перед тобой чистый лист, ребёнок… Захватил мою Аяю… вот и страдай теперь. От неё мало счастья всем, как от истинной Любви…

Вералга, конечно, приступила с допросом, но к этому я как раз был готов, и отбился с лёгкостью. Все их обвинения мне — тьфу. Даже и Мировасора, который имел доказательства, если можно так выразиться, что это я под видом Гора похитил Аяю.

— Не ожидал я от тебя такого, Анпу, — сказал Мировасор, сам поймал меня в дворцовом саду, когда я уходил от полубольного Кратона, с котором мне было что обсудить каждый день.

— Ты о чём это, не пойму…

— Ты отлично знаешь, о чём. За что ты так жестоко поступил с Кратоном? Дал бы смертному прожить остаток жизни счастливым.

— Аяя не делает смертных счастливыми, разве ты ещё не понял? Как и Хатор.

Он долго смотрел на меня своими тёмно-серыми непроницаемыми глазами, потом спросил:

— Хорошо, на Кратона тебе плевать, это я могу понять, в конце концов. Но а сама Аяя? Так ли ей хорошо без него? Она была бы царицей, теперь она… кто? Твоя наложница? Где ты прячешь её? Не боишься мести Вечной?

Я сдержался, чтобы не сказать ему всё, что я думаю о подобных расспросах, но в конце-концов именно благодаря ему, его идее, мы все вместе и спасли Аяю…

— Если ты не станешь призывать Её, всем будет лучше, — негромко сказал я. — У Неё очень чуткий слух, Мировасор, мне бояться нечего, у меня Печать Бессмертия, а вот тебе… ты предвечный, но не бессмертный.

— Ты угрожаешь мне?! — изумился Мировасор.

Я улыбнулся как можно слаще.

— Ни в коем случае, Мировасор, но, что-то теряя, мы приобретаем. Кратон потерял сына, но Кеми остался в его руках, он потерял наложницу, но вот-вот возьмёт себе женой свою невестку и получит нового наследника от неё и не одного. Аяя не родила бы ему детей.

— Откуда тебе знать? — спросил Мировасор, прищуриваясь. Побледнел, всё же испуган. Что ж, Мировасор, пришло время немного сбить с тебя спесь, непонятно с чего ты так уж уверился в своем величии.

— Я знаю, — уверенно сказал я.

Но в действительности я, конечно, не был уверен, но я не думал об этом все две с лишним сотни лет, пока носился в поисках её по свету, и потому ответа на этот вопрос я в себе не нашёл, и перестал думать об этом, тем более что у меня было достаточно забот. Теперь, когда моё сердце не горело ревностью и злостью, я мог спокойно заниматься тем, к чему приступил с таким рвением.

Под моим началом было уже несколько сотен жрецов, которых я учил особому искусству бальзамирования. Я долго думал, с чего начинать, просто ли научить, в каком порядке и что делать с мёртвым телом, чтобы остановить разложение, или же объяснить суть так, чтобы всякий, кто брался за это дело, понимал, что он делает и что за чем должно следовать. Что происходит с телом после смерти, как влияет окружающий воздух, какой концентрации нужно взять солевой раствор, чтобы тело не брала гниль, чтобы ткани остались эластичными, а не стали ломкими. Как нужно поступать с органами, и прочее. Это искусство я изучил в своих многочисленных и уже давнишних путешествиях, всегда делал записи и сохранил их, к счастью, они хранились у Эрика, потому что после моего возвращения мы долго жили мирно, и я многое отдал ему, потому что он интересовался всем новым. Это было ещё до гибели Байкала, того Байкала — нашей с ним столицы, которую мы после погубили, утопив в Великом Море…

Стройки по всему Кеми шли быстрыми темпами, и, думаю, через год-другой начнутся уже постоянные обряды в храмах Анпу. Вот только человеческие жертвы я приносить не стану, как бы ни настаивала Повелительница Царства мертвых. Ничего, довольна будет и без этого.

С присоединением ко мне Дамэ, Рыбы и Арит пришлось подумать о собственном доме. Вералга недоумевала по этому поводу:

— Для чего тебе отдельный дом, не могу понять? Добро бы ты оженился, а то ведь… Возьми жену, Арик, не след человеку холостым, дурно.

— Ну, фараон и тот не женится, а ему необходимо, — отшучивался я.

— Ну… фараон… Он невесту потерял, что ж, из камня, сразу на другой жениться?

Но что до женщин, то Эрикову наложницу мне пришлось сделать своей ненадолго, когда Орсег носился по дому Вералги в поисках доказательств своих подозрений о похищении Аяи. Потому что когда её, сонную напугали, ворвавшиеся в его почивальню всей дурацкой толпой предвечные, а мне пришлось нагишом предстать пред ними, представ в виде Эрика, ничего иного не осталось, как исполнить до конца его роль и, улегшись в постель с девицей, чьего имени я так и не узнал, предаться любовным играм, что я сделал с полным удовольствием. Потому что впервые за долгое время моё сердце было умиротворено, я был доволен собой, доволен жизнью и тем, что мне всё удалось, что сороковой день пройден и теперь Аяя и я тоже неуязвимы для Хозяйки Завесы. Конечно, кроме смерти у неё много ухищрений, но жизни Она уже не отберёт. Не знаю, заметила ли моя мимолётная любовница подмену или нет, но грустили по Эрику все рабыни в доме, это я приметил в последовавшие после его отъезда седмицы, пока не переехал сам. Вероятно, мой брат успел приласкать каждую.

Глава 3. Испытание

До Вавилона мы добрались за сутки с половиной, на закате второго дня в полёте, показались знакомые очертания, и, прежде всего, теряющейся в облаках гигантской башни-зиккурата.

— Что это? — изумлённо сказала Аяя, глядя на чудовищное сооружение, в котором не было ни красоты, ни смысла.

— Ох… — выдохнул я. — Придурь местного царя…

— Звёзды наблюдать станут?

— Если бы… Хотя, кто знает, может, и будут. Но говорили о том, что царь хочет показать Богам, что он равен им.

— Зачем? — искренне удивилась Аяя. — Они прогневаются.

— Мне он кажется похожим на ребёнка, который испытывает шалостями терпение отца.

Аяя посмотрела на меня и сказала:

— А тебе не кажется, что все люди похожи на таких детей?

Я посмотрел на неё, она, теперешняя, притом, что мы мало ещё говорили, в полёте было недосуг, но я заметил, какой странной она стала теперь. В ней будто смешался маленький ребёнок, который не знает ничего из того, что есть в мире сущего и всем привычного, и какой-то удивительной мудрости. Но не приходится удивляться, вообще-то, она живёт-то только сорок второй день и в то же время уже триста лет с лишком…

А хорошо, что она позабыла прежнее, подумалось мне, будь иначе, полетела бы она со мной, улыбалась бы вот так? Ведь кто я был в прежней её жизни? Проклятый насильник, что дважды разрушил её судьбу… А теперь я синеокий брат её «доброго Ария», ангел-хранитель, и не чужится меня, я даже ей приятен вполне…

Совсем иное было прежде, даже в ту зиму… Ведь убежала от меня тогда, как из плена, я так любил её, на всё был готов, каждое желание выполнить, только бы ей было хорошо, только бы простила меня и забыла мои прегрешения. Но себя всё равно чувствовал преступником, потому что я и был мерзавцем, пусть за всю жизнь только с ней и поступил ужасно. Но не просто ужасно, чудовищно, как нельзя поступать ни с кем, тем паче с теми, кого любишь.

А теперь… теперь было именно так, как я мечтал, чтобы всё плохое забылось… Так что я даже порадовался переменам, что обнаружились в Аяе. А что до красы, то и верно, она будто стала ярче и светлее, словно омылась в студёном ручье. От чистоты, должно и сияет ныне…

Да, все перемены оказались хороши в ней, больше не ненавидит и не боится меня, но как теперь не начать влюбляться в неё?..

— Аяя, ты вон ту гору видишь, на неё путь держи, — сказал я, указывая Аяе пригорок, на котором Арий прежде прятал самолёт, когда мы с ним были здесь.

— На гору?.. — переспросила Аяя. — Это, конешно… прекрасно… как бы только сесть теперь на энту гору… взлететь — это одно, это куда легче, чем теперь… на плоское-то место надо ещё суметь, а на гору… это… н-да… — проговорила она, раздумчиво, самой себе, но потом, будто вспомнила обо мне, и улыбнулась, посмотрев на меня: — Но ты, Эрбин, не бойся, ежли что, я тебе упасть-то не дам, ты не волнуйся.

О как! упасть она мне не даст… она, что же, сильнее Арика?..

— Да где мне, не сильнее, конешно, но я же говорила тебе, ты мне очень помогаешь… даже не знаю, как сказать и сравнить с чем… как солнце цветку, али вода — мельнице.

Если бы Арик мне такое сказал, я бы не удивился, мы всегда были частью друг друга, но она… я всегда прежде только вредил ей… потому и моя любовь к ней была какой-то болючей занозой, как желвь, как болезнь, изводящая бестолковой болью, и стыдно было за себя, и отказаться не мог…

А теперь… А теперь, я не знаю, что. Я даже не понял ещё, что она такое стала теперь, но совсем иначе всё, когда не отторгает и страшным врагом не почитает меня. Ведь получается, для неё мы впервые встретились. Так может… всё по-иному теперь будет меж нами? Я разволновался от этой мысли.

Меж тем, мы приблизились к горе, я приготовился к тому, что самолёт, и верно, может упасть в бездну, весь подобрался, мешочки с золотом в руки взял, ежли самолёт провалится в пропасть, так хоть самое нужное добро останется при нас. Самолёт завибрировал, потому что Аяя опустила крылья, как научил её Арик, и ветер стал супротив нам. А я думал, закрыть глаза или лучше всё видеть, чтобы…

Но пронесшись над горой, она взмыла снова в высь, и стала снова поворачивать нашу птицу.

— Не бойся, Эрбин, примерюсь токмо… сам подумай, как ниткой в игольное ушко попасть… да ещё и без сноровки… — проговорила она, уже не глядя на меня, оборачиваясь по сторонам, вниз, что она там высматривает, мне невдомёк, но ей-то понятно, сосредоточилась.

Мы ещё трижды снижались над округлой вершиной, пока она всё же, закусив губу и нахмурившись, приземлила нашу на гору. Встал, наконец, самолёт, прогрохотав немного по мелковатым камням, кочкам и остановился, намного быстрее и резче, чем это делает Арик. Я дёрнулся вперёд, едва не ударившись грудью, и с облегчением выдохнул. А Аяя уже выскочила из самолёта.

— Ох… ну хоть ноги поразмять… — сказала она, оборачиваясь на меня. — Тоже устал, поди? Вылезай.

— Да я-то, тоже, а вот ты… цельные сутки, уже больше… не устала?

— Так лететь-то легко, Эр, не ногами по земле, вона, сколько вёрст… а тут, легли на ветер, и несёт он, будто на руках лёгких.

Я выбрался тоже. Ох, ноги и верно, затекли, и спина тоже.

— Ты это всерьёз? — спросил я с изумлением. Арик значит, совсем иначе летает? Или это он со мной, как с гирей шестипудовой, а она…

— А мне ты как ветер упругий под крылья! Славно, — засмеялась Аяя.

Но потом огляделась по сторонам.

— А вот как мы с тобой спускаться-то будем? Я босиком, а тут камни… что ж ты, хотя б каких сандалий запасных не взял?

Я вздохнул, я рубашку-то, что на ней теперь надета, взял потому что Зигалит её мне шила, и, собираясь в Вавилон, я подумал, ей приятно будет, что я рубашку её сохранил…

— Ну что ж, ты несла меня, теперь я тебя понесу, — сказал я. — Залезай на закорки, полегче мехи в руки бери, а я те, что тяжелее.

— Далеко ли идти-то? — спросила Аяя, вскарабкавшись на меня, обхватила мне талию коленями сзади, прижалась, я почувствовал её груди лопатками и упругий живот, бедра тёплые… Ох, Ар, чтоб ты провалился… я же спал с ней, и хоть прошло черт-те сколько лет, но я помню это, будто вчера, никого не помню, а её… А ты меня теперь крепиться заставляешь, не думать о том… Хотя она иная теперь стала, и если иначе ко мне, если я ей ветер под крылья, то и…

Мне стало горячо в животе… Хорошо хоть к Зигалит идём, есть кем ретивое успокоить и расходившуюся плоть. Хотя она на сносях теперь, надо думать… а то коленки эти ещё, кругленькие, в ладонь помещаются как крепкое яблочко…

Я вздохнул, подбросил её повыше, взял мешки с золотом, и мы двинулись в путь с пологой горы.

— Не тяжело? — спросила Аяя, прислонившись к уху, её тёплое дыхание защекотало мне кожу, коса соскользнула вперёд и тоже щекочет. Ещё немного и закружится голова… Ох, только дойти до Зигалит, а там отселим Аяю куда, чтобы только не касаться её, издалека и пусть они с Ариком делают, что хотят…

— Нет, Яй, не тяжело мне, — хмуро пробормотал я. Что тяжесть на спине да в руках, когда у меня к уду прилило, едва идти могу…

Но с горы мы спустились споро, Аяя за спиной тоже не стала мне тягостью, даже мешки в руках и то не оттягивали, похоже, что я ей облегчение делал с перелётом, что она теперь для меня, я будто даже сам легче стал. В город мы вошли уже в темноте, ворота как раз за нами закрыли, хорошо успели, иначе…

— Через стену перелетели бы, подумаешь, делов, — усмехнулась Аяя, когда я сказал ей об этом.

— Легко с тобой, я смотрю, — сказал я, усмехаясь.

Наконец, мы дошли до дома Зигалит, я постучал, открыл привратник, вот как, теперь и привратника она завела, что ж, собиралась ещё умет открыть на золото, что я оставил…

— Госпожа Зигалит уже почивають…

— Скажи муж вернулся, Эрбин, — сказал я, не собираясь ждать у ворот.

Тот побледнел, выпучив глаза и посторонился, впуская нас, а сам, заперев за нами, побежал в дом, предваряя. Я не хотел, чтобы Аяя поранила или испачкала ноги, потому решил не спускать её со спины, пока в дому не окажемся.

Там засветили окна, хотя странно, что Зигалит с закатом спать-то легла, ещё не такое позднее время, но, может быть, встаёт рано? Не хворает ли, забеспокоился я.

— Поздорова ли госпожа? — спросил я привратника, когда он выскочил снова из дверей и раскрыл их для нас.

— Дак… а… да! Да, здравствуют! — растерянно произнёс он.

Мне не понравилась его растерянность и странный испуг, словно Зигалит вовсе не ждёт меня, и… я не стал додумывать, вошёл в отворённые двери. Передняя горница, как и раньше, только ковёр новый на полу и… пахнет здесь… не могу понять, чем. Служанка выбежала, на ходу поправляет платье, не прибранная.

Я опустил Аяю на пол, тут и вышла Зигалит, в рубашке, только плечи обернула куском светлой шерсти, будто кутаясь, хотя и не холодно вовсе. Обняла меня, но почему прячет лицо от смущения, что здесь? Измена? Не может быть, отродясь мне не изменяли жёны…

Но тут я заметил, что живота у Зигалит нет, по моим расчетам рожать ей было месяца через два, ну, учитывая двойню, через месяц…

— Ты что же, опросталась уже? — спросил я, оглядывая её. Может, потому и смущена?

— Дак я… — она покраснела. — Ски-инула я, Эрбинчик…

Я обнял её, погладил по спине, думая, что успокаиваю горе.

— Ничего-ничего, не горюй, всяко быват…

Но тут она заметила Аяю, в таком странном виде представшую, что даже служанка оглядывалась с интересом.

— А… это хто же?.. — спросила Зигалит без улыбки.

Оплошал я, сразу-то не представил, отвлёкся непрошенными мыслями, вот и…

— Это Аяя, познайтесь. А это — Зигалит, моя жена, — сказал я, отступая и словно впуская Аяю в круг.

— Хто ж она бу-уит? Ишшо-о одна? — по-прежнему вытягивая губки, проговорила Зигалит. — Жёнка? Младшая, али так, наложница? — нахмурилась моя жена, оглядывая Аяю с придиркой, обошла вокруг даже.

— Да нет, што ты… Это Ария жена.

— А-ария? А чёже го-олая, в твоей одёже? И босая… На ру-уках своих сахарных нёс иё? Исхитил у брата-нето?

— Да на што она мне… что ты, Зигалит?!

— На што-о?! — Зигалит сверкнула на меня глазами из-за спины Аяи. — Зна-аемо на што эдаки кра-али…

— Так чего бы я к тебе с нею пришёл-то?

— Ма-ало ли, мож от нево и укры-ыться, мол, не поду-умает, што вы тута…

— Нет, Зигалит, завтра сам нагрянет Арий, его и спросишь, — досадливо морщась сказал я. — Может, встретишь, как положено, покормишь, выкупаться дашь?

Надо же, ещё оправдываться пришлось, подумать только, за всю жизнь никто мне допросов и сморщенных носиков не делал, а ныне… К тому же без вины и обвинила. И даже любиться не хотела вроде, ломалась и вообще стала как студень от полноты и прохладцы. Н-да, не такой я вспоминал мою жену. Неужто на сей раз я с женою ошибся? Не может быть, обиделась, должно… не был столько времени, и явился не с гостинцами, а с девицей в её рубашку одетой, есть от чего обижаться. Но ничего, оттает, хотя я и звался Льдом когда-то, женщин отогревать всегда умел…

…Мне не понравилась жена Эрика, мне показалось, что она фальшивит и каждым словом, и взглядом, и манерой этой сладенькой и будто бы даже телом, похожим на сдобную ладку, никакой мягкости я в ней не чувствовала, одно хитрое притворство. Дело даже не в том, что она ко мне отнеслась холодно, хотя с чего ей меня бажать, она и к ему, мне кажется, только что с ревностью, и то, больше показной, потому что мешки с золотом о пол звякнули, а слух у неё чуткий… Но… что я понимаю в людях-то? Быть может, ошибаюсь…

Мне отвели отдельный маленький дом, тут были и ещё пара таких, но они имели выход на улицу и их сдавали постояльцам, а мой стоял посреди сада. На другой день мне принесли одежды, служанка была глазастая, но чёрные глаза её какие-то колючие. Есть тоже принесли сюда, в большой дом не позвали. Но я и не хотела, смотреть на них и думать, что жена обманывает Эрбина, было неприятно. А вот книг Эрбин тоже прислал, не поскупился, целый ворох. Сам прийти не соизволил, должно быть, не хотел сердить Зигалит. Я вышла с одной из них в сад, с тем, где описаны были животные, что живут в дальних полуденных морях, огромные, такие, что можно легко за остров принять их. И рисунки, сделанные чьей-то умелой рукой.

— Твоей рукой, Аяя, — услышала я за спиной и обернулась.

Это оказался Орсег, вот неожиданность. Я улыбнулась.

— Откуда знаешь, о чём я думала? Здрав будь, Орсег.

— И ты здравствуй, Аяя.

Он тоже улыбнулся и даже сел рядом, на траву, как сидел я, в простом платье из синего полотна, легко было и по траве, и сидеть, и прилечь, а сам Орсег сегодня тоже был одет в рубашку и брюки, и даже сандалии, не то, что в прошлый раз, когда он приходил совершенно голый, токмо срам прикрыв…

…Конечно, я оделся, идти по городу голым тут совсем не приветствовалось. Меня тоже поразила чудовищная башня, выросшая за городской стеной, верхушка которой пряталась в облаках, я вошёл через те самые ворота, что открывались к строительству. Кто-то оглядывался на мои мокрые волосы, но в толпе легко затеряться, даже мне, большому, приметному человеку. Да, я нашёл Аяю. Когда перестал яриться в немедленном желании уличить и наказать Ария и его братца с наглой ухмылочкой. Я вернулся в свою стихию, успокоился и просто включил свои чувства. Теперь мне легко было найти Аяю, потому что, растворяясь в ней своей любовью, я и её привязал к себе, словно от неё ко мне была натянута струна и по ней я мог найти её, где бы она ни была. И я нашёл. Больше суток у меня это не получалось, словно она была где-то спрятана, как зачарована, а потом откликнулись воды здешних рек… и вот я здесь. Я не люблю рек и озёр, в них тесно мне, душно, как в темнице, но при необходимости я мог бы довольствоваться и колодцем. Совсем без воды я становлюсь обычным человеком.

И вот я пришёл в этот дом под видом постояльца, вошёл сюда и без труда отыскал Аяю в саду. Она сидела над свитком, который когда-то написала своей рукой при мне, а сегодня, изумляясь, разглядывала рисунки, что ещё тогда удивляли меня мастерством, что она проявляла, когда делала их красками, что сама разводила водой и маслом. Таких рисунков в своих свитках она наделала сотни, за то время, что путешествовала на корабле Гумира, а я сопровождал её. И вот теперь смотрела на них, словно увидела впервые.

— Ты опять со мной какими-то загадками молвишь, хорошо ли это? — сказала Аяя, но улыбаться не престала.

— Не буду, хорошо, — сказал я. — Как же ты бежать-то решилась? Али не знала ничего?

Она отвернулась, пожав плечами, не хочет говорить, похоже, ну и я не стану её пытать. Они похитили её, эти паршивцы, и что с нею обсуждать теперь их изощрённые подлости. Я решил спросить о другом.

— Ты хочешь вернуться? — спросил я. — Я могу помочь тебе.

— Орсег, если бы я могла вернуться, я бы вернулась, — сказала Аяя, немного смущаясь. — Но… теперь уже поздно.

Поздно… вон до чего дошло… Ах, Эрбин, он здесь, так это он, так тихо сидел и не приближался, вроде, и за Завесу особенно не стремился, сохранял хладнокровие. Вот так самые большие хитрецы и ведут себя. Стало быть, Арий для него её похитил? Это как-то странно, ведь сразу после всего утром Эрбин был ещё у Вералги в доме… или… Это Арий отвёл нам глаза… сам Эрбин говорил об этой способности своего брата. Вот они хитрую штуку придумали…

Но ничего, теперь проще, тут не дворец, ни Дамэ, никакой вообще охраны нет, эти два наглеца так уверены в себе, что не потрудились хотя бы следить за ней. Думали, никто не найдёт? Бессильные смертные человечки, конечно, и не найдут, но, кому надо…

— Ты его любишь? — спросил я.

Скажет, что любит, пойду, убью его, а не любит, так, может…

Но Аяя развернулась ко мне и сказала, хмурясь:

— Что это ты, Орсег? Думаешь, хорошо так-то, ладно? Ты лучше бы интересное что рассказал бы. Вот говоришь, я сама рыб этих чудных нарисовала, так рассказал бы.

— Я и показать тебе могу. Хочешь? Поплыли сейчас же?

— Сей же час? — удивилась Аяя. — Нет, теперь не хочу.

Она сказала так просто, не смущаясь, не хочет и всё, да и почему бы ей хотеть? Устроилась тут с книгой, финики вон у неё в чашке, птички щебечут, мягкая трава и не докучает никто. Ну, кроме меня. Тогда и я решил расслабить спину, лёг на траву. И верно, хорошо, даром, что суша, а чистый рай…

— Ты помнишь своих родителей, Орсег? — спросила Аяя.

— Конечно.

— «Конечно», — вздохнула Аяя, — а я вот своих не помню. Кто были твои?

— Отец был купец, ходил по морю, маму очень любил, она родила двенадцать детей. Но в живых остался я один, остальные умерли младенцами — рассказал я, вообще-то впервые, никто прежде не расспрашивал меня о детстве или о родителях. — У меня было очень счастливое детство, родители души не чаяли во мне и я долго оставался ребёнком. Но когда умерли, один за другим, пришлось повзрослеть сразу. Мне в ту пору было пятнадцать. Тогда я для себя море и открыл.

— А как маму звали?

— Ивалла. Она была очень красивой. Я похож на неё.

Аяя засмеялась:

— Да ты не скромничаешь, я вижу, знаешь, что красивый человек.

— Что напрасно притворяться, будто я этого не осознаю. Вот ты, по-моему, ещё не поняла, не осознала, что ты чудо красоты.

Она лишь пожала плечами:

— Что с того, моей заслуги-то в том нет. А потом… — она посмотрела на меня и добавила негромко: — Я своего лица вовсе не помню. Каждый раз как отражение вижу, заново узнаю. Так что… осознавать особенно нечего. Но это всё… пустое, Орсег. Теперь хотя бы научиться чему. Вот говоришь, это всё, что тут написано да нарисовано, на самом деле есть? И покажешь мне? Может, я и вспомню…

— Как же ты от своего похитника-то убежишь?

— А меня никто не держит, но убегать я не собираюсь. Не держат, но и не обижают, чего же мне бежать? И куда? Возвернуться нельзя, а более некуда…

— Ну, гляди, как скажешь. Коли не обижают, сама и решай, — сказал я, вставая. — Так пойду я, Аяя, пора и честь знать. Днями приду, коли захочешь, поплывём, я тебе что из прежнего, али из нового покажу.

— На чём поплывём-от? — спросила она тоже, поднимаясь с травы.

Я засмеялся:

— Ну считай, что на мне. Обращусь дельфином и прокачу тебя. Люди так и считают, что я обращаюсь в дельфинов да в акул.

— А ты не можешь? Я уже ничему учусь не удивляться.

— Не могу. И никто, кого я знаю, не могут. Думаю, россказни об этом — враньё, али досужие сказки.

…Я увидел их в окно. Мне показала Зигалит. Позвала нарочно:

— Ты говори-ил, она Арию жена-а, а энто што-о за полюбо-овник?

Я посмотрел в окно и увидел, что они идут от сада, где был домик Аяи, мимо большого дома к воротам.

— В траве валялися там, я давно-о гляжу. Распу-утницу какую-то Арий в жёны взял, иде глаза-то бы-ыли? Даром, шо баса ненаглядная, даже мои служанки шепчутся, но…. — Зигалит посмотрела нам меня. — Ты скажи ей, у меня приличный дом, мне потаскух не надо зде-еся.

— То не полюбовник никакой, — сказал я и вышел, «проводить» Орсега. — Ты что здесь делаешь у нас? — спросил я его, уже проходящего мимо.

Он остановился, Аяя улыбнулась простодушно:

— Это Орсег, он…

— Да мы знакомы отлично, — сказал я, прожигая Орсега взглядом. — И что тебе здесь?

…Я смотрела на них двоих, удивляясь преображению обоих: Орсег весь будто надулся, выгибая грудь, словно хотел показаться больше, чем есть, Эрбин тоже расправил плечи и поднял подбородок, лицо его сделалось таким злющим, каким-то острым, мягкие губы побледнели, поджались, похоже было, что он зол не на шутку. Почему? Я растерялась…

— То моего ума дело, — нахально ответил Орсег, вскидывая гривастую голову. Ишь, оделся, голым не пришёл.

— Ума, али чего иного — мне всё едино, но энто мой дом, а потому сюда не таскайся.

Вместо ответа Орсег посмотрел на Аяю, растерянно и даже немного испуганно переводящую взгляд с меня на него, впервые при ней, новой, такое спор-от…

— Это поглядим — сказал Орсег и улыбнулся Аяе. Мерзавец.

И направился к воротам.

— Гляди не гляди, тут я в своём праве, — крикнул я ему вслед.

Орсег обернулся, бледнея от злобы в серый цвет, но глаза засверкали смарагдами. Чтобы не кричать на весь двор, где были и слуги и привратник выглянул, любопытствуя, из своей каморки, он вернулся и, подойдя ближе, почти вплотную проговорил сквозь зубы очень тихо, так, чтобы слышал только я:

— А Кратон? В своём был праве? Может, мне сообщить царю, что ваш бесподобный Арий отвёл всем глаза и исхитил его невесту? Что с ним тогда сделает царь?.. Хотя интереснее, что сделает Повелительница Завесы, верно? — он прожёг меня глазами. — Так что, кто в своём праве, а кто нет, ещё придётся разобраться… Вон она решит, кто тут в каком праве, — он кивнул на Аяю.

Я не сказал ничего больше, угрозы увесистые, ничего не скажешь. Как он нашёл нас, вот что самое загадочное и странное… Но Арику я решил ничего не говорить, ему и так всегда ревность не давала жить, не хватало ещё мне заводить его напрасно. Тем более что это и, правда, опасно. Арик спрашивал, кто шепнёт Повелительнице, что он не выполняет своей части договора…

Я хотел было, вернуться в дом, проследив, что Орсег благополучно выдворился, но Аяя вдруг сказала:

— Эр, ты… не гони его, он ведь незлой… Он хочет мне помочь.

Я вздохнул устало, но честное слово, как дитя…

— Яй… я понимаю, что ты сейчас хуже младенца стала, но чем Орсег тебе может помочь?! Сама-то подумай.

— Он обещал мне показать морские чудеса. И рассказать. Я в книге читаю, он говорит, я сама написала, а я не помню вовсе, так он…

Я посмотрел на неё, и показал на шнурочки у лифа, немного распустившиеся, ослабшие узелки так, что открывался очень соблазнительный вид на её груди. Я вижу, Орсег не касался её, по ней теперь всё понять можно, но ведь ясно, что хотел и получит, если она зевать-доверять будет. Незлой… ну, конечно!

— Чудеса он тебе может статься и покажет, но в обмен на твои.

Аяя густо покраснела, отворачиваясь, и занялась завязками.

— Зачем ты… так-то… человек ничего плохого не думал… А вы с Арием обещали учить меня, а сами… Ты вон, вовсе не подходишь цельный день, будто я наказана…

С этими словами она, шмыгнув носом, направилась к дому. Я же сказал ей вслед:

— Не обижайся, Яй, и учить будем, первый день здесь, дай отдышаться.

Я повернул в дом, но на пороге Зигалит сверкала глазами, сложив руки на полной груди, когда я приблизился, она фыркнула и ушла в дом. Ну началось… втравил меня Арик, и сам носа не кажет.

Но Арик явился к вечеру, ещё до заката. Появился на пороге неожиданно, словно с неба свалился. Хотя чего «словно», с неба и свалился. Он вошел, как ни в чем, ни бывало, с улыбкой даже и с гостинцами как раз. Ну хоть кто-то сообразил. Зигалит радостно засуетилась вокруг него, радуясь его возвращению куда больше, чем моему. Он привёз Зигалит чудесных кеметских украс, зерцало, украшенное самоцветами, вставленными в серебряную раму, кажется, отрез какой-то красивой ткани, и шкуру леопарда, что было очень модно, я видел на очень богатых фиванках такие украсы, на одно плечо вешали такую шкуру, пристёгивая драгоценной брошью. Так что да, Арик угодил моей жене своим приездом. Спросил о бремени, поняв, что что-то не так с этим, посочувствовал, обнимая её полные плечи, сказал, что у такой прекрасной женщины, несомненно, будут ещё дети.

— Где же Аяя? — наконец, спросил он, не умея скрыть искорки улыбки, выскакивающие из глаз, и губы так и тянулись вширь.

Я поднялся, маня его за собой из дому.

— Идём, я провожу тебя.

— Отдельно поселили? — немного удивлённо спросил Арик, выходя за мной.

— Зигалит ревнует, — сказал я.

— И что, есть повод? — Арик пронзил меня взглядом.

— Да не сверли ты…. — разозлился я, будет ещё глазами сверкать. — Повод, какой к чертям повод, когда… Аяя сама повод. Будто не знашь. Я сказал, что она твоя жена, но Зигалит всё равно зубы крошит.

Мы подошли к домику Аяи.

— Мне вовсе кажется, жена не ждала меня, и… что у неё другой, — быстро сказал я.

Арик посмотрел изумлённо:

— Ты что, Эр? Ты-то, Эр, сроду не ревновал… Да и от тебя-то, кто гулять будет? Главное, к кому?! — нетерпеливо сказал он, конечно, что ему сейчас обо мне с Зигалит думать-то, когда он вот-вот к Аяе войдёт…

— Ну и от тебя никто не гулял, — ответил я. — Да и не о ревности я, а… разлука, детей потеряла, ну и… решила со мной уже и…

— Страдаешь, что ль? — усмехнулся Арик.

— Да нет, но, знаешь, как-то противно, будто вступил на крепкий мосток, а он возьми, и в труху рассыпься. Всё же семья, дом — это каменное должно быть сооружение, крепкое, иначе смысла нет.

— Ничего, укрепишь свой дом, — сказал Арик, похлопав меня по плечу. — На то и вернулся.

Он вбежал бы уже в этот маленький домик, да я всё держу, мешаю и я не уверен, что делаю это не из-за неё…

— Аяя обижается, что не учим её, — сказал я, прежде чем оставить его на пороге Аяиного дома.

Арик радостно рассмеялся и тряхнул мехом, что нёс сюда, там мягко что-то грохнуло.

— Вот я и привёз ей книг. И таких, каких она не читывала ещё.

— «Не читывала», ей бы с теми, что сама и написала разобраться, голова-от пустая совсем, — усмехнулся я.

— На то наши и полны знаний, чтобы поделиться, — радостно сказал Арик. — Токмо… о прошлом, обо всём дурном не напоминай ей, идёт? — понизив голос, добавил он, в упор посмотрев на меня.

— Да что я… враг себе? — удивился я. Ему в этом смысле бояться нечего, последнее, что я сделал бы в этой жизни — это рассказал Аяе, какие беды я причинил ей когда-то.

Арик направился к небольшой двери. Таким радостным я не видел его уже очень давно. Но что удивляться, он, наконец, получил то, что искал столько лет, всё, что хотел, что было смыслом его жизни, так что, конечно, он счастлив.

Вернувшись в дом, я застал Зигалит, у окошка, из которого она следила за Аяиным домом.

— Сказа-ал ему про любо-овничка? — спросила Зигалит.

— Нет, и ты молчи.

— Чи-иво эта-а? — Зигалит повела полными плечами, отходя от окна.

— Он и так… от ревности света не видит, для чего лишнее говорить ему.

— От ревности, коне-ешно…. — усмехнулась Зигалит. — Я таких хитрых девок зна-аю, они сразу с деся-ятком крутить могут, и все за их подолом бегать продолжа-ают. А они и зла-ата и всего, что душе угодно возьмут, — поводя плечами, значительно проговорила Зигалит.

И метнула взгляд в меня, в нём, как ни странно с искренним чувством, ревность в ней всё же ещё горит. Так, может, и любви хоть искра осталась, тогда я смогу разжечь её снова?..

— Ты, гляди, на иё хитрые крючки не попади-ися.

— Злата тебе, однако, досталось сверх меры, не ей, — сказал я, намекая и на украсы и на золото, что я по приезду ей отдал, и теперь жалел, не подумал припрятать где.

— Ну-у, так я и досто-ойнее пи-игалицы твоей-нето, — вытянув губки, сказала Зигалит. — Вече-ерять-то с нами будут, али ка-ак?

— Ты весь день её не звала, так что сама и зови теперь, ты хозяйка.

Жаль всё же, что детей не будет, как-то неправильно всё в этот раз у меня, неладно. Ох, ошибся я, похоже, с Зигалит. Тогда она мягкой манерой своей заморочила меня, да и в дороге и при болезни где было разобраться?..

Ничего, надо понять, что вообще тут происходит, кто и что обманывает меня, моё сердце или Зигалит, а тогда и решать, что делать. Если Зигалит негодница, так и Аяе здесь нечего делать, тогда лучше отсюда убраться. Но если ошибаюсь я, и моя жена всего лишь остыла в разлуке, это совсем иное, тогда у меня есть дом и надёжная стена за спиной, и я могу и Арику помочь и… и сам от соблазна удержаться. А Аяя соблазн… Вот стояли мы с Ариком у дверей её дома, и мне казалось, что я сквозь дверь, али из окон чувствую аромат, что она источает, тонкий и лёгкий, как у шипковых роз. Всего лишь садом богатым пахнет здесь, но нет, я себе уже нарисовал Аяю, её голос, улыбку, коленки вчерашние, да слова: «Ты мне как ветер под крылья»… Ох, Арик, страшное испытание ты мне устроил…

Глава 4. Ревность и неистовая радость

Я обернулась на раскрывшуюся дверь, это Арий, я обрадовалась ему, день выдался такой бестолковый, вначале какая-то опала и холодность от Эрбина, ничем, вроде, и не заслуженная, потом, кажется, Орсег развлёк, пообещал хорошего даже, и вдруг их ругательная стычка с Эрбином мне непонятная и необъяснимая злость между ними. Что они не поделили, почему так ругались, на меня намекали, непонятно. И потом ещё Эрбин на завязки показал, будто я нарочно растрёпой хожу, кого завлекаю… Всё это было обидно, вкупе с бестолково потерянным временем после, потому что среди книг, что оказались в доме, не было цифири, а мне она была необходима, я ещё не продвинулась далеко, ещё не ухватила даже конец нити, что была сутью этой науки, она была где-то совсем рядом, но не далась мне, и теперь, получалось, что я и не вникну?.. От этого мне стало окончательно тоскливо. Вырвали меня из такого славного, такого уютного мира, где было всё, что мне сейчас нужно и оставили в одиночестве…

Поэтому, когда ввечеру появился Арий, я обрадовалась неожиданному его приезду, признаться, сегодня я уже ничего хорошего не ждала. Я встала навстречу, и обняла бы его, будь мы знакомы короче. Потому что, несмотря на то, что он виновник, что я потеряла весь мой прежний мир, и я должна бы злиться на него, но он улыбался и блестел светлыми глазами так, что у меня потеплело сердце.

— Арий! Приехал! Как хорошо, как славно! Я уж думала, вовсе вы с Эрбином оставили меня. Привезли и кинули, как преступницу в ссылку… — руки я ему всё же протянула, хотелось, чтобы он меня коснулся. Тепло его ладоней потекло в меня, согревая.

— Нет-нет, такого не думай, никогда не оставлю тебя. Только и ты уж меня больше не бросай, — горячо сказал Арий, улыбаясь и весь искрясь.

— Я? — удивилась я.

— Ты.

Я немного смутилась его слов и выпустила его ладони, отворачиваясь, говорит так горячо, мне и хорошо и страшно от этого…

— Угостишься? — спросила я, отходя к столу. — У меня тут вино здешнее есть и финики.

Арий огляделся. Домик совсем крошечный, после чертогов Кратона особенно, две малюсенькие горницы, вот эта, где стол и лавки, тут я книги на одной из лавок пристроила. А в другой — почивальня. Ставни раскрыты, на свет налетают ночные бабочки и норовят затушить лампы.

— Скромное жилище, — сказал Арий, усаживаясь за стол. — Как тебе?

Я пожала плечами:

— Непривычно.

Арий засмеялся:

— Ну, это понятно, из дворца, где в одну горницу весь этот двор с уметами войдёт, ещё и место останется, — сказал он. — Прости за то… А я тебе подарков привёз. Гляди.

Он стал доставать из небольшого меха свитки и класть на стол. Много, десятка два с половиной.

— Книги! Ах ты… сокровища… — прошептала я, придерживая своё богатство, чтобы не покатилось со стола.

Вот это подарки, вот это здорово, вот это спасибо тебе, Арий.

— А… цифири нету среди них? — спросила я, взглянув на него.

— Ты цифири хочешь?

— Да я… Я не доучила ещё… Ты давеча звёзды мне на небе показывал, так я будто старых знакомых увидала, вроде и не помню ничего, а будто знаю. Так и с цифирью. Но они мне будто улыбнулись, мелькнули и пропали…

— Вон что… не подумал я, так привезу, Яй, завтра же. И объясню, напомню всё. Я знаю, как ты… словом, завтра исправлюсь. А теперь вот тебе развлечение. И Эрику накажу, чтобы давал задания вот из этих. Быстро всё освоишь заново.

Тут в дверь постучали и заглянула Зигалит.

— Не ложитесь, хозяйва-а? Идё-ом, повечеряем.

Мы с Арием посмотрели друг на друга, уходить не хотелось, но и отказывать хозяйке нехорошо. Поэтому мы поднялись и последовали за ней.

— А чтой-то так сиде-ели? Давно рази жена-аты, што полюбиться не похотели? Али поссо-орилися? Из-за энтого, черноватого? Што Эрбин днём согна-ал? ты, Арик, сердца-от не держи-и, Аяя, женщина краси-ивая, конешна липнуть. А как же? Ты привыкай…

Я и не подумала в этом смысле об Орсеге, но и будь так, Арий сам сказал, что ничего не ждёт от меня. То, что Эрбин вчера назвал меня женой Ария, так это для простоты, как я поняла, потому и спорить не стала, Зигалит безразлично, кто я, лишь бы не зарилась на её дорогого золотоносного мужа…

Но Арию упоминание об Орсеге, почему-то не понравилось, он ничего не сказал, но сделался как-то сух и холоден, как зимний ветер, перестал глядеть на меня, искрясь, даже складка меж бровей присохла. Мне было невдомёк, что с ним такое, почему он из оживлённого и весёлого стал вдруг таким. Будто светило солнышко, и закрылось серой тучей.

Я и сей день не поняла и перестала думать, сразу после вечери Арий улетел, быстро сказав напоследок: «До завтра!», я же отправилась спать, умывшись над медной лоханью, расчесала и переплела волосы в косы, что ж, спать, так спать, жаль, конечно, что нет тут такой лохани, как в покоях у Кратона, чтобы выкупаться, и размякшей, и тёплой лечь в постель рядом с ним… Теперь я совсем одна, и как согреться в этой большой постели, кажущейся сыроватой, хотя, может быть, так и есть, потому что воздух здесь, в Вавилоне влажный, не в пример Кеми. Здесь днём — душно, ночью сырость. И вроде прохлады нет никакой, а я мёрзну.

За вечерей Эрбин пообещал завтра показать мне город.

— Покрывало плотнее наденьте, — сказал Арий.

— Заче-ем эта-а? — деланно удивилась Зигалит, выгибая брови, одна крючочком, другая — кривым крючочком. Даже брови у неё лгут…

— Чтобы толпа зевак не собралась за ней, — ответил Арий. — Знакомое дело.

— Па-аду-умаешь, раскрасави-ица, — пожала сдобными плечами Зигалит небрежно и засмеялась. — Может в Кеме-ете вашем, конешна, и не вида-али никаво кра-аше иё, а у нас тута красавиц па-ално!.. Ты уж не забижа-айси, Аяя, и ты, Арии-ик, за жёнку сва-аю, а токмо баю, што есь… Но дело тва-аё, Арик, жена твоя, ты прика-азывай, как хошь, должна исполня-ать. А как же?

И она довольно заквохтала, смеясь. Эрбину не нравился этот разговор, он немного раздражал Ария, но ни тот, ни другой, ни спорить, ни возражать не стали, похоже, воспринимая слова Зигалит не серьёзнее, чем перебранку голубей на подоконнике.

И что я сейчас вспомнила этот разговор?.. Стало ещё холоднее… потому что Арий улетел, оставив меня одну на пороге моего домишки. Сколько Зигалит с Эрбином протерпят меня у себя на дворе? Ведь надо им, наверное, платить будет за постой, а где мне брать деньги на то? Откуда люди деньги берут? Вот те, что во дворце, и здешние, служанки, платят им или они за еду и кров работают? А мне как? С Кратоном всё было так ясно, а теперь… ничего не говорят. Ни для чего забрали от Кратона, ни что дальше. Учись… это всё, чего я хочу, ясно, но за тем-то что?.. Но, может, ремеслу какому научусь? Надо… шитью хоть?..

Я заворочалась, обеспокоено размышляя об этом. Не напрасно я думала, что закончилась моя беззаботная жизнь, когда Арий утащил меня с площади, где я должна была стать царицей Кемета. А что я теперь? Нищая приживалка у щекастой злой тётки, которая прикидывается сдобной булкой, а в тесте у неё плесень, к тому же запечён холодный камень вместо начинки…

Но зато на рассвете меня разбудил знакомый голос. Я открыла глаза, перекрывая уже душные лучи утреннего солнца, что лились в моё окно, меня негромко звал Орсег.

— Аяя, ну проснись же, лежебока! — тихо засмеялся он и бросил мне на постель влажный цветок, маленький, с белыми махровенькими лепестками. — Вставай, лепёшку по дороге съешь.

— Спешим куда? — спросила я, садясь на постели. — Отвернись, не гляди, оденусь… тут вишь-ка и не спрячешься иначе как за кустами…

Он усмехнулся и отошёл от окна.

— Токмо поскорее давай собирайся, пока ревнивец твой не проснулся и не застал нас.

Я вышла уже одетая.

— Он вовсе не мой. Моих теперя нет… — пояс я завязывала на ходу, потому что концы перепутались и злили меня. — Кратон больше не примет меня, а только он и намеревался меня в жёны взять.

— Я могу взять, коли пойдёшь, — сказал Орсег, поглядев на меня, приподнявши бровь.

Я удивилась таким словам.

— Вот так и возьмёшь? Может я хитрая и лживая, ты ведь не знаешь… Как вы, мужчины, жён-то выбираете, в толк не возьму, — сказала я, думая больше о том, как Эрбин женился на такой противной Зигалит, что ни одного слова искреннего не сказала ещё при мне.

Орсег засмеялся:

— Да за твою солнечную красоту и не то ещё можно простить, Аяя!

— Вот то-то, берёте паршивок ладных… — пробурчала я.

— Но ты-то не паршивка! — блестя кошачьими глазами сказал Орсег.

— А я не знаю ещё, Орсег. Ничего не знаю про себя. Всего и живу-то сорок пять дён! — засмеялась и я тоже.

Меж тем мы вышли уже к реке. Орсег остановился и сказал мне:

— Теперь слушай, Аяя. Ты можешь под водой быть и дышать, как я. А потому не бойся. Теперь тут нырнём, а потом… ну, словом, поймёшь. Всё поймёшь, только доверься мне…

И… он крепко стиснул мою руку, и мы с ним разбежались по мосту, к которому он привёл меня, и спрыгнули в воду с самой середины, ухнув в мутную речную воду. Поначалу я задержала дыхание, как положено под водой, но Орсег потянул меня и мы с ним, набрав невероятную скорость, помчались сквозь толщу вод, в одно мгновение оказавшись в прозрачной и голубоватой солёной воде моря. Здесь была необыкновенная красота, богатство красок и форм такое, что замечательные письмена на стенах кеметского дворца, вспомнились теперь как скучные картинки.

— Ну как? — мысленно спросил Орсег.

— Чудо! — так же беззвучно только в мыслях ответила я.

— Это Срединное море. Плывём дальше?

— Конечно!

Он обрадовался моему восторгу и потянул меня опять за руку. И мы опять как-то невероятно быстро переместились теперь вовсе на белый песок. Орсег вышел из воды. Он сбросил одежду, потому что она теперь только мешала.

— Сними платье, — сказал он.

Я посмотрела на него. Оно, конечно, правильно без одежды, раз уж мы как рыбы, рыбы тряпья не носят, но берег был совершенно пустынный, и двое обнажённых людей… мне это показалось зазорно, ходить нагишом перед ним, ему-то привычно, но не мне. Так и до греха недалеко. А мне совсем не хотелось портить нашу с ним наметившуюся дружбу. Поэтому я лишь покачала головой. А он усмехнулся:

— Упрямица. Всё равно всю облипло и мне всё видать.

Я оглядела себя как могла. Облипло, конечно, но чтобы уж всё видать… ничего особенного и не видно.

— Где мы теперь? — спросила я, отжимая косу.

— Это далёкий остров. Он так далеко от всех берегов, что тут даже не поселились ещё люди. То есть были некогда, но вымерли одно время, а новые пока не пришли. Вот оставлю тебя здесь, что делать станешь? Останешься моей пленницей.

Я засмеялась:

— А я позову дельфина или акулу и отвезут они меня, куда попрошу. Селенге-царице ни в чём отказа нет!

Орсег подхватил мой смех.

— Не боишься, значит меня?

— А я не знаю, Орсег, бояться тебя али нет. Щас не боюсь, а там посмотрим.

Похоже, ему понравился мой ответ…

…Конечно, понравился. И вообще теперешняя она мне нравилась больше. Она стала легче и проще теперь, утратив весь груз, что был навален на её душу прежде. И веселее. А я сам весёлый человек. Потому я наслаждался с ней сегодня. И хорошо, что я для неё новый человек, который никогда не был её любовником, не ругался, не набрасывался душить её.

Вот странно, она и отвергла меня, буквально вышвырнула от себя, как никто не делал, и даже умерла, а, возродившись, совершенно забыла, кто я есть, казалось бы, ну оставь ты её, и живи, как жил. Нет же, я никак не могу выбросить её из сердца. Богиня Любви? Девчонка…

Все ныне довольны и счастливы, что они для Аяи новые люди, недоволен только один я. Потому что она была моя и теперь, когда забыла и не помнит этого, мне куда труднее прочих. Но… ведь мне и было это обещано, это и должно было стать ценой её возвращения в мир живых. И я согласился её платить, и не ропщу, служу моей Повелительнице, как никто иной не смог бы, потому что за что бы ни брался в моей жизни, я всегда делал это отменно. Но я не смирюсь с разлукой и буду рядом с ней, чем бы меня ни пугали.

И вот теперь, когда Кратон, такой серьёзный соперник, устранён, когда даже Эрик успокоился и отказался от своих притязаний на Аяю, вдруг опять появляется Орсег, хитрый и коварный древний предвечный, обмануть которого невозможно и мне не удалось, и теперь он подбирается к Аяе снова. Учитывая, какова она теперь во всей своей детской непосредственности и доверчивой открытости, я не могу не опасаться, что ему удасться увлечь её. Тем паче, что ему есть чем.

Поначалу я не хотел ни ревновать, ни сердиться, даже не стал ничего говорить Аяе, потому что не сомневался, что её вины нет в том, что он нашёл её, предстояло ещё выяснить, как ему это удалось… Но, когда я прилетел на другой день и не застал Аяю с самого утра, я не на шутку взволновался. Я явился с цифирью, со всеми, что нашёл в Кемете книгами об этом, ради чего разослал целую армию невольников и по книжным лавкам, и как пообещал ей, намерившись весь день уделить той самой науке, о которой она скучала, сожалея, что не успела изучить её… и не застал Аяю. И постель была давно холодна, и утренняя трапеза нетронута, значит, или ночью ушла или совсем рано утром, пока все спали. Я прождал до темноты, рискуя всем на свете, и так и не дождался и улетел.

Вернувшись в Кеми, злой и голодный, первым я встретил Дамэ, который вроде дожидался меня, стараясь не думать сейчас о том, где Аяя и что может происходить с ней, я выслушал Дамэ с его чаяниями. Оказалось, он недоволен, что ему ничего не приходится делать и, хотя пошло всего несколько дней, он желал быть полезным и, по-моему, скучал по Аяе, пусть она не помнила его, и как они были близки прежде, но он отлично себя чувствовал начальником её стажи. Конечно, самым разумным было бы отправить его охранять Аяю, лучше защитника не сыскать, но при нём Арит… Да и как всё это объяснять Зигалит, коль скоро так сложилось, что Аяя живёт с Эриком в их доме. Пусть Эр разберется со своей женой и своей семейной жизнью, тогда будет понятнее как быть дальше. Может быть, тогда и придёт время Дамэ вновь послужить Аяе.

Дамэ многое рассказал мне о последних двух с половиной столетиях жизни Аяи, и я теперь знал всё, словно был рядом с ними. Думаю, именно благодаря его рассказу, и его уверенности, что Аяя, считая меня погибшим, почти не жила, скитаясь по диким и безлюдным местам, я сдержался, пережил внутри себя вспышку ревности, что заронила Зигалит, рассказав, что Орсег навестил Аяю. Я не рассердился даже на Эрика, который ничего не сказал мне об этом, понимая, что тот поступил разумно. Появление Орсега значило только одно: он не утратил своего вожделеющего интереса к Аяе. Что же до неё, я, как никто понимал, что Орсег для неё теперь не предмет желания, как и все остальные. Потому я так был зол на Кратона, воспользовавшегося детской податливостью нынешней Аяи, её уязвимостью…

Но… я, конечно, не тот, кто может долго быть снисходительным, и если в первый раз мне не на что было яриться, то во второй раз, когда Аяи не было целый день, а может и дольше, я этого не знаю, потому что я принуждён был вернуться в Кемет к своим обязанностям. Мне даже Эрику было зазорно показаться, чтобы не вызвать его язвительных замечаний, и без того было тошно…

Я увидел Аяю только через день, она встретила меня, на сей раз дома, вернее, в саду, позади дома, где, расстелив плотное покрывало, она расположилась со свитками, намереваясь, видимо, провести здесь весь день. Увидев меня, она сразу поднялась навстречу, сияя улыбкой.

— Арий! Как я рада! Я нашла твою книгу с задачками! — радостно выпалила она. — Даже нарешала. Поглядишь?

Сверкает такой ясной улыбкой, даже сердиться не могу… Конечно, я проверил. И ошибок нашёл изрядно. Но на то она и светлая голова, сообразила всё сразу с полуслова, исправилась, а я нового задания написал на завтра.

— Ты где же вчерашний день провела? Я прождал тебя до вечера, — сказал я, когда мы закончили с вычислениями.

И тут она рассказала, где она была, какие замечательные чудеса показывал ей Орсег, и как она, оказывается, может, подобно ему самому, может перемещаться под водой.

— А Орсег и вовсе может всюду появиться в любой момент! Везде, где вода есть, вообрази, Арюша, чудеса какие! — восторженно рассказывала она, не заметив, впервые снова назвала меня так, как звала некогда в нашем скалистом лесу. Это пробрало меня до костей, даже больше, чем сам рассказ поначалу.

Но потом я всё же заставил себя сосредоточиться на том, что она рассказывает об Орсеге и том, что они делали и что видели вместе. И я понял, как он опасен, что он хорошо понял её неистребимую страсть к знаниям и всему новому и неизведанному, и идёт к своей цели снова очень настойчиво, мастерски ведёт свою линию. Что может помешать ему?.. Мне стало страшно. Смогу ли я перешибить его моря и океаны моей цифирью, усовными знаниями, звёздными наблюдениями и тем, что я открыл о времени. Открыл, кстати, вслед за ней, а она теперь не догадывается даже об этом…

И я занервничал. Это не прежняя Аяя, девушка-подранок, умевшая распознать хитрого проныру от преданного сердца. Теперь она слишком чиста, если чистота может быть чрезмерной, чересчур открыта, даже Кратон, хоть и был он в моих глазах мерзавец и растлитель, но не обидел её, он её любил и относился, как самый заботливый пестун. И я теперь я уже со всей ясностью осознавал, что похитил её у него не потому, что это лучше для неё, ведь лучше той жизни, что она вела до третьего дня, и придумать нельзя, а просто потому, что ревновал до ослепления. И вот ревность подступила ко мне с ещё большей силой.

— Стало быть, понравилось тебе с Орсегом? — мрачнея, спросил я.

Но она словно и не замечала моей мрачности, щебетала, улыбаясь:

— Конечно, Арюшенька, он владеет целым миром, и в том мире чудес такое множество, что и за вечность, наверное, не вызнать! — с восторгом сказала она, снова раня меня прежним именем. Вот та же, что прежде, всё та же, и не та… Ту Орсег от меня не сманил бы, никто бы не сманил, и как я ни бесился в те годы, в глубине души я знал, я был уверен, что она никогда не предаст меня. А эта… теперешняя Аяя… ею ещё надо завладеть, её чувствами и мыслями.

Вдруг в небе загрохотало, и мы, торопясь, неловко спотыкаясь, стали собирать свитки, они падали, катились в траву, норовили затеряться, а тем временем западали первые капли, тяжёлые, как свинец, тюкая в темя, по плечам, по лицу. Аяя взвизгнула, смеясь, и мы вбежали в дом. Мы оба пахли дождём теперь, только она пахла как розовый шиповник, а я как полынь и нагретый солнцем камень…

Немного подмокшие, мы заперли двери, потому что поднялся ветер, ставни успели закрыть, но они погромыхивали, стуча о рамы, и впуская шум дождя и гром.

— Вон как… — проговорил я, ощупывая мокрую рубашку.

— Промок, Арюшка?

— Ерунда, главное, книжки спасли.

— Нет-нет, снимай рубашку, просохни, не то простыть недолго. Вот тут мёд у меня…

Она сама, оставалась всё в том же мокроватом платье и с намокшими волосами, сейчас они виться возьмутся, всегда эдак, как сырыми оказывались, а потом опять спокойные волны, как высохнут… Она налила мне мёда. Я снял рубашку, действительно, простыть не улыбалось, гундосый и чихающий Бог Анпу, это как-то смехотворно.

Аяя налила мне в чарку мёда и подала, с удовольствием разглядывая меня:

— Какой ты, Арюша… гладкий, баский да сбойливый. Постарался Творец над тобою без лени, — улыбнулась она, блестя глазами.

— Орсег не такой? — не удержался я, глотнув густого мёда, я поставил чарку на стол.

Забыла наготу мою…

Боги, до чего это тяжело, я каждую чёрточку её навеки помню, а она меня забыла… вот наказание. Всё забыла, и как любить меня…

Но Аяя была новой, и собой и не собой, сбросив груз прожитого, всего страшного, что раньше делало её ломкой, закрытой, печальной, с вечной каплей грусти на дне глаз, теперь она стала пронизанной солнцем, свободной и смелой… Она подошла ко мне и сказала, близко глядя в лицо, в глаза, в зрачки до самого дна.

— Ты… сердишься нонче, ревнуешь? — мягко промолвила она тихим голосом, словно выдохнула. Так спросить может только та, кто отлично чувствует меня, каждый звук моей души.

Но я не хотел сознаваться.

— Ещё чего! — невольно фыркнул я. — К этому рыбьему царю ревновать не хватало!

Я чувствовал тепло её кожи даже на этом расстоянии, что она стояла — в три вершка, даже сквозь мокрое платье.

— Не ревнуй, Арюшенька…

И… этого я совсем не ожидал, так могла сделать только теперешняя юная Аяя, свободная от ложного стыда, что вполз в прежнюю сквозь раны и трещины, которыми была покрыта её душа, теперь душа её была цельной, ясной, и она не боялась идти за своими чувствами… Она легонько дёрнула завязки и спустила платье с плеч, обнажая груди, маленькие, но достаточные, чтобы приятно заполнить ладонь, со сладкими розовыми сосками, похожими на маленькие ягодки…

— Ты же меня для себя похитил, так и бери, что же медлишь, ретивое своё напрасно изводишь?

Что я должен был сделать, если бы был таким, каким хотел быть, каким хотел себя представлять, каким виделся себе со стороны: мудрым, справедливым, благородным? Зрелым мужем, желающим, чтобы и возлюбленная его созрела для любви, а не бросалась в неё теперь же то ли от истинного желания, то ли от страха и одиночества. Я натянул бы платье обратно на эти блестящие белые плечи и обнял бы её спокойными объятиями, погладил бы по волосам, успокоил, что мне не надо этого, что не оставлю её и без…

Но я не был ни мудрым, ни зрелым, ни хладнокровным, я неизменно слеп от желания к ней, от любви и жажды обладания и наслаждения, которое оно дарило мне. А потому, чувствуя, как изнутри меня рвется давно сдерживаемый огонь, я протянул руки к прохладным от мокрого платья грудям, соски ткнулись мне в ладони, щекоча… я притянул её к себе, прижимая к своей горящей коже, она тоненькая, груди упруго расплющились о моё тело. Целуя в тёплый и сладкий рот, раскрывшийся мне, я думал, что ослеп, но нет, я вижу её, я вижу, как она прекрасна, как была прежде, даже лучше, омытая этим дождём…

Она смотрела на меня сквозь густые ресницы, мерцая глазами и в их зрачках желание, она отдаётся мне не из страха, нет, она любит и желает меня теперь. Она всё та же, но она иная. Всё в ней то же, как я помнил все эти сотни лет, но она иная, и желание раскрывает её мне сладким, благоухающим цветком… только любимая пахнет как рай, заполненный цветущими розами…

Торопясь, сорвать с себя и с неё мокрые одежды и… мы на ложе, с каким-то жестким покрывалом, но ощущали уже только друг друга. Я не мог ждать, не мог бы долго целовать её, как должен был, наверное, но, увидев искры желания в её глазах, я воспламенился так, что должен был немедля соединиться свои чресла с её, заполнить её собой и заполниться сам, иначе, думаю, я просто умер бы тут же. Она вскрикнула от наслаждения, почти сразу, подаваясь ко мне, краснея и выскальзывая из моих целующих губ и вцепляясь в мои волосы пальцами, и вся горя… От этого я думал я умру теперь же от счастья, и меня понесло вперёд всё сильнее и быстрее, всего несколько мгновений и обоюдных толчков, опережающих сердца понадобилось, чтобы взорваться уже обоюдным экстазом… Она такая же, как была всегда, но она и совсем другая, теперь горячая и влажная райская долина, благоухающая от жара своей крови, жара, распалённого мною… Неистово и жадно она любит меня, отдаваясь вся, до дна, не оставляя там, в глубине и тайне ничего ни для кого другого. Кажется, и я закричал вместе с ней, я не знаю, я не слышал, потому что ослеп и оглох на несколько мгновений, но лишь для того чтобы опять прозреть, задышать и… и захотеть снова и снова сливаться, не разъединяясь и на миг отдыха…

Наверное, стоило почти триста лет ждать того, что я получил теперь. Так долго идти к этой встрече, к тому, что происходило в этом убогом домишке на этом простом ложе. Наконец-то я припал к вожделенному источнику… бесценному источнику, единственному для меня… Может быть, наслаждение было так велико теперь, потому что я так долго ждал и желал его, а может быть, оно было таким с ней всегда, теперь я уже не могу сказать. Но скорее, потому что её желание я теперь чувствовал как своё, и оно не уступало моему… Потому что это была уже новая наша жизнь, где в Аяе не было сухой печали и холода старой боли. На мою страсть она отвечала страстью…

…Вообще-то это удивило меня саму. Мне нравилось быть с Кратоном, он был нежен, он смотрел на меня как на Богиню, и мне было в удовольствие, отдаваться ему. Но теперь, с Арием… что-то необыкновенное случилось со мной. Словно его любовь, и страсть, которую я чувствовала в нём, воспламенила и во мне то, что ждало именно его огня. Только его огня. И наслаждение стало наслаждением громадным, больше, чем весь мир, какой я едва успела узнать. Оно куда больше, оно заполняет всё, и стремиться наружу, за пределы меня и всего, что я знаю, заставляя делать то, чего, я, кажется, не умела и не могла, вскрикивать и даже кричать, плакать счастливыми слезами, слепнуть и задыхаться, забывая все ощущения, кроме этого — его, этого соединения с ним, вот он, и его огонь, вожделенный огонь… вот ради чего стоит просыпаться утром, ради его огня…

Огня… огня… что-то было в этом слове… Арий и… Огонь… огонь… нет, не так… Огнь…

— Любишь меня хоть каплю? — спросил он, немного осипнув.

Уже давно отгремел дождь и ветер, мы открыли ставни, впуская ночной воздух, и пламя от ламп на столе, на окне колебалось от лёгких ветерков, пробегающих по домику от окна к окну. Я погладила его лицо, и отвела длинную прядь волос, влажную от пота, от лица и шеи, за плечо.

— Чего ж каплю? Цельное море люблю… — тихо смеясь, прошептала я, и он счастливо засмеялся, веря мне, упиваясь моими словами, как и мной самой. Он опрокинулся на спину и прижал меня к своей груди, горячей и скользкой от пота в этой жаре, чтобы была снаружи и внутри нас, а в его груди я услышала радостное, счастливое сердце, бьющееся горячо, полно и ровно…

…Да, я впервые так полно счастлив и полностью уверен, что она любит меня. Я даже не знал, что я найду, когда искал её по свету…

Глава 5. Вспышка

— Не бойся, Рыба, тебе Она ничего не сделает днесь.

— Чё же «не бойся»? — проговорила Рыба, бледнея. — Всё ж-таки не на векошники к твоей тетё идём, а… Ох, Боги… — она обнаружила, что запуталась в поясе и принялась развязывать неправильный узел неверными пальцами.

Я кивнул служанке, чтобы помогла ей. Это был день, когда я намеревался представить повелительнице моих помощниц. Сегодня же я объявил Вералге, что стану искать для себя жилище отдельно от неё, жить под одной крышей бабушке и внуку — прекрасная мысль, но Исиде и Анпу, Богу смерти — противоестественно. И к тому же, я заметил, между ними с Виколом происходит что-то, чему я мог быть помехой да ещё вместе с Дамэ, Рыбой и Арит. Поэтому я поручил именно Дамэ найти дом для нас всех. Теперь мне он нужен был, в том числе и для того, чтобы никто не знал, и не проследил, где я провожу большую часть времени и все ночи.

И Рыба и Арит нужны были и для этого — делать то, на что у меня теперь не хватало времени, потому что я проводил его с Аяей. Я поручу им делать то, что они умели — обучать бальзамировщиков, и следить за строительством храмов.

— Почему меня не берёте с собой? Анпу? — спросил Дамэ, наблюдая за нашими сборами, из угла, где сидел мрачнее тучи. — Неужели они две тебе больше помогут? Тем паче я…

Я обернулся к нему и взглядом остановил его речи. Не надо, чтобы кто-то, кроме нас с ним знал, что он невидимка для Сил Тьмы. Дамэ понял, осёкся.

— Придёт и твоё время, а пока займись поисками жилища для нас. Самый лучший дом ищи в Фивах, али в ином городе, не просто дом, дворец. Бог Анпу не может жить скромно, люди должны видеть, что богаче Анпу только Ра и сын его Кратон, — сказал я для всех.

Но потом подошёл к Дамэ и вывел его в сад и спросил вполголоса, глядя ему в глаза:

— Послушай, Дамэ, то, что ты мне сказал о твоём Создателе и… Никому не говорил о том больше?

— Да нет, как-то не пришлось.

— Вот и молчи, никто знать не должен. Никто, слышишь? Много чего впереди нас ждёт… Между мной и тобой должна быть та тайна, ни жене, ни даже Рыбе — ни слова. Понимаешь?

Дамэ кивнул, побледнев немного. И Тот, и Другая всесильны, и только Дамэ ускользал от Их вездесущего взгляда и присутствия, что делало его в чём-то сильнее.

Мы вернулись в дом и застали Вералгу в просторном зале, куда вышли Арит и Рыба, готовые к путешествию за Завесу. Она оглядела нас всех и спросила:

— Ты… Это куда это вы намерились?

— Это мои помощники, — сказал я.

— Помощники? — удивилась Вералга. — Ты что же с ними… К Повелительнице собираешься? Ты их…

— А ты считаешь, что предвечных я должен себе в кухарки взять?

— Они не предвечные, — едва ли не презрительно сказала Вералга, упрямо мотнув головой.

— Даже повелительница признала их таковыми, — возразил я. — И не нам спорить. То, что у них нет Силы как у тебя или у меня… ну, так то временно, возможно.

— Ну… — Вералга смутилась немного.

Мне кажется, она теперь ревнует и пожалела, что не оставила их себе подручными, поняла только теперь, что из бесполезных приживал эти трое могут стать лучшими помощниками в многотрудных делах её, как Исиды. Но заносчивость и высокомерие ослепляют, и теперь Вералга жалела о поспешности, с которой отказалась от них. А потому, похоже, решила подпортить мне:

— Ну, если они не боятся…

Она произнесла это для моих спутниц, с расчетом поколебать уверенность в женщинах, усилить страх, которых и так витал тут, то, заскакивая в сердца и головы, то отпуская.

— Бояться? Чего? — быстро спросила Рыба, бледнея.

— Всё-таки не богине Плодородия служить собрались… — усмехнулась Вералга.

Я расхохотался:

— Вералга, ты полагаешь, Смерть страшнее родов? Я бы сказал — не известно.

Вералгу немного обескуражил мой ответ и, особенно, смех, разогнавший напряжение, висевшее в воздухе, как ветер разгоняет набежавшие тучи. Она побледнела немного, видимо сердясь, и правилась к дверям в сад, куда и собиралась до того.

— Что ж… дело ваше, сами выбрали себе господина, не жалуётесь после и назад не проситесь, назад дороги не будет. Ещё мгновение есть, чтобы остановиться.

Она говорила так, словно уговаривала их быть её помощниками, а они, неблагодарные, отказались. Рыба и Дамэ переглянулись, Дамэ посмотрел на меня и сказал вслух:

— Спасибо, сиятельная Исида, что ты беспокоишься о нас, но наш господин — Анпу, и мы с ним ничего не боимся.

Вералга смерила меня взглядом, выгнув губы немного. Надо же, она относилась ко мне совсем иначе недавно, когда полагала слабым и несчастным, всеми оставленным, ввергнутым в рабство к Смерти, тогда она ещё помнила, кем была для меня в детстве. Теперь нет, теперь она начинает чувствовать ревность к моей Силе… А Сила во мне день ото дня только больше, не думаю, что кто-либо из предвечных хотя бы приблизительно обладает теми способностями, что я ныне. Похоже, пришла пора держаться особняком.

Вералга фыркнула, едва ли не с презрением оглядев нас, и вышла в сад.

— Не по нраву, похоже, хозяйке, что мы тебя выбрали.

— Да были мешками с шелудью, а в мешках нужные вещи окажись.

— Были ненужные, пока другому нужны не оказались, — отозвалась Арит.

Мне показалось, она говорит не совсем о том, о чём сейчас думали все мы. Но мне было недосуг раздумывать о мыслях Арит. Теперь я ценил время, и мне его не хватало в сутках. Поэтому, оглядев свою свиту, я сказал Дамэ:

— Нам пора, а ты займись моим поручением, отыщи нам дом.

— Не-не, дворец! — добавила Рыба с усмешкой, притворяясь капризной бабёнкой, что в её исполнении получилось очень смешно, развеселило нас всех и окончательно смело напряжение, висевшее в воздухе

— Ладно, будет вам дворец, — сказал Дамэ, и вышел, продолжая смеяться.

А я посмотрел на моих спутниц, взял обеих женщин за руки и, набрав в грудь воздуха, открыл Завесу.

— Повелительница! — громко сказал я.

— Арий? — немедля раздался голос. — Что это явился? Не ладится что? — А это кто с тобой? Подруг привёл? Вместо прежней, сразу две? — Захохотала она. — Это правильно, Аяя-то ныне, только и осталась прежней, что с лица!..

Она была счастлива тем, что сотворила с ней. Но она не знала, что, возможно, её зло обратилось во благо, такой лёгкой души, как ныне, у Аяи никогда не было раньше. Но… об этом знаю только я.

— Для чего привёл этих двух предвечных, что вцепились в тебя?

— Я прошу Тебя, Вечная, позволь мне взять их в подручные? Втроём служить Царице мира мёртвых сподручнее, и большего достичь сможем.

— Спешишь куда, прекрасный Арий? — опять захохотала она.

Я стерпел Её издёвку, молча, ожидая, пока Она отхохочется и скажет своё слово, что делать, я сам ввергся Ей в рабство.

— Ладно, ступайте покамест, я подумаю. Ежли решу взять их, сами поймёте, спрашивать снова не придётся, получите крылья, как у Ария и кое-что ещё. Но за то придётся и служить как никогда и никому не служили. Даже вашей Аяе. Готовы?

— Да!

— Да, Вечная!

— Ну и всё. Всё, убирайтесь! — поспешно сказала Повелительница мёртвых. — Убирайтесь! Мне живого духу не напускайте здесь! Вон-вон!

Мы вышли вон, но последние слова Повелительницы удивили меня, что, ей нехорошо, когда мы вторгаемся живые среди мёртвых? Я сам не испытывал ничего неприятного, как бывало с Эриком, когда он выходил оттуда, теряя силы. Что этому причина? Почему я сильнее его здесь, за Завесой? Это потому что я ввергся Смерти? Или есть что-то ещё, что не даёт Ей высасывать из меня силу? И могу ли я и это обратить себе на пользу?

Мои спутницы бледные и даже с испариной, бессильно опустились на скамьи, даже головы едва держали, вот, как высасывает жизнь из всех поход за Завесу.

— Кажный раз будет эдак, Арий? — слабо проговорила Рыба.

— Кажный? Вы не будете ходить за Завесу, это моё дело. Вы мои помощницы и служите мне и только через меня — Ей. Я сам туда не хожу, в том нет необходимости, — сказал я.

— Вот спасибо, успокоил… А то наших силов-от надолго не хватит.

— Всё, Рыба, отдыхать! — сказал я, радуясь, что дело не затянулось. — Когда сей день вернёшься?

— Сей день не вернусь, увидимся завтра, — сказал я.

— И ночи пропадает котору седмицу… — пробормотала Рыба, тяжело поднимаясь.

— Не нашего ума дело допрашивать нашего повелителя, — сказала Арит. И мне показалось, что она говорит специально для меня. Ты что-то задумала, Арит?..

Я вознамерился немедля отправиться в Вавилон, где ждала меня Аяя, с решёнными задачками…

Стало, похоже, налаживаться в моём дому, Арик прилетал к нам почти каждый день, Зигалит видела его и была теперь вполне довольна. Но бывали дни, когда мой брат не появлялся, и тогда я, как и обещал, сам занимался с Аяей. Она оказалась изумительно способной ученицей, удовольствие было учить её. Когда-то я учил своих детей, одни были способнее, другие — глупее, но Аяя действительно схватывала на лету то, чего, кажется, только что не знала. Но я объяснил это для себя просто — она уже знала всё это и теперь только восстанавливала в своей голове те знания, словно смахивала пыль, наброшенную Вечной. И теперь я боялся только, что она смахнёт эту пыль и с моих позорных преступлений. Но наукам я и Арик её учим, а кто сподобится рассказать то, что знаю только я?

— Ну, давай посмотрю, — сказал я, заметив, что она остановилась.

Аяя подняла голову, пододвигая мне глиняную дощёчку, на которой она писала углём, стирала и писала снова.

— Нет, Яй, неверно, посмотри, в сумме вот здесь не получается у тебя шестьдесят три…

Задача была на три числа, которые между собой должны были по парам суммы в шестьдесят три и шестьдесят два.

— Ой, точно… Счас! — заблестев глазами, сказала она и потянула табличку к себе, мгновенно решила всё правильно.

Я смотрел на неё, теперешнюю, и думал, вот удивительная она всё же, всего каких-то три недели прошло, как она сняла корону, она сидит передо мной в весьма неказистом платье, что дала ей Зигалит, волосы перехватила шнурами накрест, занимается чёрт-те чем, пальцы все угле, и ни разу не пожалела, что сняла полпуда золота, в том числе, царскую корону. Не жалеть, не плакать о дворце, живя теперь в этой лачужке с гремящими ставнями десять шагов в одну сторону, двадцать в другую.

Как она может не жалеть о потерянном, и быть совершенно счастливой теперь? Из-за Арика? Неужели он успел её влюбить в себя так быстро? Хотя… разве для этого нужно много времени? Меня кольнула зависть, совсем как в юности, когда все девчонки, даже мои, те, что становились моими любовницами надолго или на мало, все до одной расспрашивали меня об Арике.

Но Аяя не моя девчонка, вот что я должен повторять себе всякий раз, как я замечу, как у неё блестят ресницы, как расширяются и суживаются зрачки, когда в них попадает солнечный свет или набегает тень. Как румянец то вспыхивает, то становится бледнее, он вообще у неё удивительный, словно светит изнутри, словно он не на коже, а в глубине. Или как она закусывает губы, задумываясь, а потом отпускает, и они припухают от этого и краснеют. Или как прядка щекочет её шею и ключицу в вырезе платья. Или как тонкие сиреневатые вены просвечивают на запястьях сквозь тонкую кожу…

Я отвернулся. Почему ты не похожа больше ни на кого, Аяя?..

— Ты чиво эта-а, Эрбиничек, такой пришё-ол? Чиво там делал на дворе? Опять с убогой вашей буквицы разбира-ал? — ухмыльнулась Зигалит. — Что-то не ве-ерю я, что она негра-амотная, и вы эту ка-абылу взрослую на па-ару у-учите. И чиво её учи-ить? Тыщи дева-ак не знают ни бу-укв ни ци-ифр и ничо, отме-енные жёны.

— Но ты-то знаешь и цифры и грамоте разумеешь, ведь так? — усмехнулся.

— Так я хозя-айка уме-ета, а не ку-укла из сли-ивок. Неудачную жену Арик взял… — покачала Зигалит плечами. — Хотя-я… для чиво, смотря, жена…

Я не стал спорить, я старался не спорить с ней, мы на всё смотрели различно и только начни говорить, начнём ссориться, а я этого не любил никогда, сов семи жёнами жил в ладу и мире. Назавтра приехал Арик и я, хотя бы мог не видеть Аяю и постараться не думать о ней. Так прошло седмицы три или четыре. Бывало, что в дни, когда Арик не бывал у нас, к Аяе являлся нахал Орсег. Я не видел его ни разу, но видела Зигалит, о чём непременно сообщала Арику. Он мрачнел, бледнел глазами, но не говорил ничего. И Аяе, как я видел, тоже ничего не говорил, потому что я заметил бы, если бы он устроил ей ревнивый разнос. Но нет, Аяя оставалась легка, светла лицом и улыбкой, между ними не было ни облачка… Мой брат, похоже, стал разумнее и терпеливее ныне. Нельзя любить Аяю и думать, что все прочие в мире ослепли и потеряли все чувства, сонм этих вожделеющих мужчин приходится воспринимать как должное.

…Не знаю, какой там стал Арий, меня ни капли не волновала его ревность, потому что мне хватает моей. Я приходил так часто, что видел его всякий день и не мог из-за него приблизиться к Аяе. И в редкие, очень редкие дни, когда заставал её одну, я мог провести время с нею, пытаясь увлечь своими чудесами, потому что заниматься с нею по книгам или каким-то рисункам, как делал он, я был не способен. Я бывал здесь, в Вавилоне, хотя это для меня было равносильно заточению в каменном мешке без воды. Но всё же с окошком в небо и с воздухом. Воздух и небо — это Аяя. И почему так случилось? Думаю, всё дело в том, что и она предвечная тоже. Равная мне. Всякий человек по-настоящему любит только подобных, только равных себе.

Я не показывал Аяе то, что она уже видела раньше, потому что не хотел, чтобы она вспомнила, что было между нами с ней раньше. Я хотел, чтобы писалась новая книга, развернуть новый свиток взамен прежнего. Но сегодня книга прервалась на полуслове.

Мы с Аяей были в этот день на ледовом континенте, на самом полуденном краю земли, если у шара есть край. Здесь снега и льды, и здесь самая чистая вода, какая только может быть. Когда я сказал Аяе, что земля шар, она изумилась, и на несколько мгновений замолчала. Потом взяла в руки ком снега… да, сам снег для неё, рождённой в краю, где снег не сходит по полгода, стал удивительным открытием, она взвизгнула от восторга, увидев его, когда мы оказались здесь на льду.

— Ух-ты! Где мы, Орсег?! Это что, сахар?! — воскликнула она, побежав по снегу, но поскользнулась, и упала, зарывшись лицом, хохоча. — Ох! Не сахар! Он липнет!.. и мокрый! И холодный!.. Ух ты! До чего красиво, Орсег! Какое-то чудо, а?!.. Это ты накудесил?!

Я подошёл к ней, не в силах не улыбаться детскому восторгу Аяи, которую я знаю теперь словно двух женщин, и обе они меня восхищают и притягивают. И всё больше с каждым днём, вот о чём думал я, пока Аяя отряхивала снег, и я помогал ей, потом обнял, притягивая к себе. Мою обнажённую кожу жёг тающий снег, а Аяя засмеялась, шутя, вырываясь из моих рук.

— Ты чтой-то? Орсег, дружочек, ты не балуй, нехорошо! — хохоча, она побежала от меня. — А холодно здесь, а? славно!.. Ох, и славно, Сегуша!.. Воздух от мороза сладкий! И вода сладкая! Что за чудесное место?

— Это полуденный край земли. Хотя у земли нет краёв, земля как мяч.

— Мяч?! — Аяя открыла рот и сжала в ладошке снег, потом разжала и посмотрела на получившийся комочек. — Как может быть земля мячом, Орсег? Вся вода бы стекла тогда… И… тогда где этот шар?

Я пожал плечами, я, действительно, не знаю, где он, этот шар и мы на нём, но в том, что земля имеет именно эту форму, а вовсе не вид плоского блина я знал очень давно, это знала и Вералга, что объездила весь мир и Мировасор и Викол.

— Может быть, земля заключена в хрустальную сферу небес.

— В хрустальную сферу?.. — Аяя удивлённо смотрела на меня, белизна окружающего мира подсвечивала её кожу, придавая молочному оттенку какое-то голубоватое сияние, но румянец стал ярче и губы тоже покраснели.

— Ну да, — сказал я, считая, что моё объяснение вполне разумно и почему бы сущему не быть таковым?..

Но Аяя вдруг спросила:

— Ладно, пусть так…. — раздумчиво сказала она. — Но… тогда, где сфера?

— Что?

— Где сама сфера? — повторила Аяя, простодушно глядя на меня.

Вот это вопросик… на него я не отвечу. Я взял из её рук мокрый шарик снега. А Аяя продолжила рассуждать вслух:

— Надо мне подняться повыше и поглядеть, может, там видно, сквозь этот хрустальный купол, что за ним? Ну, если он хрустальный, выходит, прозрачный? Я читала и в Кемете видела хрусталь, он прозрачный, — сказала Аяя, как ни в чём, ни бывало. — И тебе расскажу тогда. А хочешь, и тебя подниму?

— Ты — меня?! Да ты меня ни за что не удержишь! Я в три раза тяжелее! — расхохотался я.

— Кратона удержала, Эрбина, чай ты не тяжелее, — легко сказала Аяя.

— Поднимала их в воздух? — удивился я. — И как? Не боялись?

— Кратон испугался ужасно, едва в обморок не упал. А Эрбин — привычный, похоже.

— Ясно, потому-то они так быстро добрались… — проговорил я, убеждаясь окончательно, как братья-байкальцы так скоро добрались до Кемета и теперь сюда, в Вавилон. — Что, замёрзла?

— Да, пожалуй, — поёжившись, кивнула Аяя.

— Ну, так поплыли назад.

Она радостно кивнула.

— Ох, да, поплыли, замёрзла и есть хочу, Орсег, прямо целого поросёнка бы съела, как волк! Столько есть стала, скоро, как бочка стану. Тогда тебе со мной плавать будет тяжелее, всплывать буду… — засмеялась она.

— О еде я как-то не подумал.

— Да и я не думала, ещё дней пять тому, — улыбнулась она. — Даже не знаю, что и приключилось со мной.

А вот я, боюсь, знал. И сказал об этом Эрбину. Я довёл Аяю до дома, и нарочно остался у дома Эрбина в ожидании, что он увидит меня и выйдет. Он не заставил себя ждать, выскочил, рубашку натягивая на ходу, что он, голый там сидел?..

— Ты… Ты опять?.. ах ты, паршивый рыбий огрызок! Да я тебя…

— Тихо ты, не вопи, праведный Эрбин, — негромко сказал я, для Эрбина челядь — не люди, но я придерживался иного мнения, я знаю, как много могут ничтожные и невидимые рабы, хотя бы, потому что я знаю, как много одна из таких сделала с жизнью Аяи и это только один из примеров, а их на моей памяти было многое множество. Любого делает свита, не только повелителя, всякого. Поэтому я привык говорить тихо там, где могли хотя бы предполагаться другие люди, если это не предназначалось для их ушей. И я продолжил негромко, так, чтобы услышать мог только Эрбин: — Я кое-что узнал, и, думаю, тебе тоже надо знать, как и твоему братцу.

Я выразительно посмотрел в противные северные голубые глаза Эрбина, чёртов лёд…

— Похоже, фараон Кемета скоро станет отцом, — сказал я. — Как думаешь, после потери Гора, он обрадуется новому сыну? Сыну Аяи?

Как я и ожидал, у Эрбина вытянулось лицо, побелел даже, отступая, нервно пригладил упругие русые кудри и обернулся на домик в глубине сада, куда ушла Аяя.

— Ты… уверен? — пробормотал он. — Ты… С чего это взял?

Даже забавно, как он растерялся. Есть отчего, конечно. Я сам растерян.

— Взял? — усмехнулся я. — А ты спроси у Аяи, она вообще знает, что такое месячные?

— Что?! — нахмурился Эрбин.

— На вашем с Арием месте я бы вернул Кратону его жену и сына, думаю, он будет счастлив, — сказал я. — Отблагодарит, небось, по-царски. Хотя, что вам по-царски, я слышал, что вы с братцем оба царевичи. Но… хотя бы не казнит Ария.

— Ария нельзя казнить, — сказал Эрбин.

— Ах да! — засмеялся я. — Он ведь теперь сам заведует ключами на Тот свет. Ну что ж, тебя можно казнить…

— Пошёл ты! — рыкнул Эрбин.

— Что?! Тоже не боишься? Ну-ну… Пока, байкалец! Бывай здрав! И братцу привет передай! Скоро увидимся!

— Только попробуй! — крикнул мне вслед Эрбин.

Я не ответил. Увидимся мы с ним или нет, сейчас мне было не так важно. Важно, что Аяя для меня недоступна теперь, по крайней мере, лет на двадцать… Что ж, срок плёвый. Срок просто как чих, но… мне каждый день, не видя её — как столетие. Вот такой получается чих…

Я летел сегодня в Вавилон после двух дней отсутствия, поэтому нетерпение моё было сильнее обычного, и помеха в виде Эрика, преградившего мне путь у самых дверей Аяиного домика, была более чем досадна.

— Стой, Ар. Погоди, я понимаю твоё нетерпение, поверь, но не спеши, погоди мгновение, — Эрик говорил как-то чересчур взволнованно, это ему не свойственно, только потому я и остановился.

— Что-то случилось? — спросил я, обеспокоившись.

— Случилось, Ар, — сказал Эрик, горя глазами, и лицо у него было, словно ему больно.

— Да не молчи ты! — совсем уж напугался я напряжения на его лице.

— Аяя беременная.

— Что?! Она тебе сказала?! — воскликнул я, не в силах скрыть сияющую улыбку, что тут же заиграла моим лицом, я уже не думал, давно перестал мечтать, что когда-нибудь услышу эти слова.

Но у Эрика было своё мнение на этот счёт, он был бледен, напуган. Даже голос его будто треснул и осип.

— Она, Боги… Да она не знает, что это такое. Она… она ещё об этом не читала, Ар! И никто не рассказывал ей! — воскликнул Эрик, при этом, стараясь приглушить голос, из-за чего из его горла вырывался свист.

Он замахал руками, растопыривая и вытягивая пальцы, я ещё не видел его в таком волнении.

— Но дело не в этом теперь, Ар! А в том, что нам с этим делать?!

— А что делать? Ну… что там делают? Зыбку готовить да… пелёнки с рубашонками кроить, — сказал я с лёгким сердцем.

— Ты дурак?! У нас тут наследник Кемета вскоре родится! — просвистел Эрик.

— Необязательно, — сказал я.

— Что, необязательно?! — Эрик отступил, глядя на меня, не поняв. — Думаешь, дочь будет? Ну разница, конечно, велика, но… всё одно, ребёнок Кратона. Это…

— Не важно дочь или сын, Эр, — я перебил его, ну, правда, я не мог не улыбаться, как он не сообразит? — Я о другом говорю: я не убеждён, что отец — Кратон.

С Эриком что-то сделалось, он словно увидел перед собой что-то пугающее и отталкивающее вместе.

— Что?! — Эрик отступил, глядя на меня с изумлением, мгновенно сменившимся возмущением, которое в свою очередь оказалось сметено злостью и чуть ли не отвращением и даже… ненавистью?.. — Ты… Так ты…

Эрик смерил меня взглядом и, отступив, презрительно сплюнул сквозь зубы мне под ноги, как щербатый подросток.

— Ну ты и… «Кратон — мерзавец!», «Кратон воспользовался!», «Кратон изнасиловал её!», «Кратон обманул!», твою мать, Ар, скотина! — Эрик смотрел на меня с таким омерзением, словно застал за поеданием тараканов.

— Эр… — попытался я, шагнув ему навстречу.

Но он отшатнулся, будто я заразный.

— Пошёл бы ты!

— Эр…

Но я опоздал, он уже направился к своему дому.

— Эр! — крикнул я.

— Повторить, куда тебе идти?! — сдавленно крикнул и Эрик, повернувшись, и одними губами, усиленно артикулируя, произнёс злобное ругательство без звука, но с яростными жестами.

— Эр, да ты что?!

Но он больше не оглянулся, и через несколько шагов исчез в своём доме…

…Я не мог успокоиться. Я не мог даже дышать ровно теперь, когда узнал, что Арик… Арик, который так злился на Кратона, сам сделал точно то же! Хотел он спасти её, дать возможность повзрослеть… Как же! Выкрал, чтобы в свою постель затащить! Всего лишь обычная его ревность! И всё! Только и всего, ничего высокого, в чём он хотел убедить меня! Всё в его всегдашней лживой манере! Всё, как всегда, как все эти бесконечные сотни лет! Мы размотали вторую тысячу лет, а ничего не изменилось, и меняется! Ничто не меняется, и я, как последний дурак, всё время удивляюсь! Всякий раз! Всё время он лжёт мне и держит за дурака! Боги… какое дерьмо мне досталось в братья!..

— Ты чи-иво это? С чем тепе-ерь-то нелады? — спросила Зигалит, когда я влетел в переднюю горницу, она вышла из кухни, где распоряжалась приготовлением пищи.

Я посмотрел на неё, я ничего не могу ей рассказать. Ничего, ни слова. Даже будь она добрая жена, какие были у меня всю жизнь, но такой, какова Зигалит, какой я теперь вижу, я ничего сказать не могу.

— Что? — переспросил я.

— Опя-ать мо-олнии мечи-ишь, — Зигалит вытянула губки и капризно посмотрела на меня. Самое время было теперь же приласкать её, но я был так зол, что вышло бы ещё хуже, поэтому я только и мог, что поморгать глазами, пытаясь вникнуть в то, о чём она спрашивает.

— А?.. Да… — пробормотал я и пошёл в почивальню, где просто увалился поверх покрывала на ложе. Нет, валяться не след, я стал злиться ещё сильнее. Пойду по городу пройдусь, может быть, увижу что-нибудь, что развлечёт меня, чтобы перестали так чесаться кулаки…

Глава 6. Растерянность, ссоры и отчаяние

Я не мог понять, с чего Эрик так уж взъелся, в конце концов, не произошло ничего странного, ничего даже особенного, ничего, чего для него не было раньше. Но, похоже, и он воспринимал Аяю как-то по-новому. Но сейчас мне вовсе не хотелось думать об Эрике и его разочаровании или злости, уж не знаю, что именно он чувствовал, но, похоже, целый ураган. Я просто был рад. Потому что даже, если днесь Аяя беременна от Кратона, это значило только одно, она избавилась от необъяснимого бесплодия, во власти которого находилась. Пусть даже она носит дитя Кратона, возможно, я никогда не узнаю, кто именно заронил семя, проросшее в ней, но ребёнок… ребёнок — это жизнь. Поэтому я с необычайным воодушевлением пошёл в сад, где и нашёл Аяю за устроенным для неё столом.

Аяя, действительно не подозревала ни о чём, она чувствовала в себе странности, но не придавала никакого значения. Интересно, она вообще понимает, откуда берутся дети? Это был вопрос. И второй вопрос — это как сказать ей, что скоро она станет матерью? Вот тут я растерялся. Нормально, когда женщина сообщает о своём положении мужчине, а не наоборот. Ничего не придумав, я решил молчать, надеясь, что для этого мне представится возможность или зайдёт случайный разговор…

А сегодня мы занялись обычными делами, однако, я всё время отвлекался, всё время вглядывался в неё, надеясь заметить, разглядеть перемены.

— Ты чего, Арюшка, я тебе в который раз повторяю, а ты всё глядишь и молчишь. Думаешь о чём?

— О чём?.. да… ни о чём… — растерялся я.

Аяя улыбнулась и сказала, поднимаясь:

— Тогда, раз ты такой задумчивый, я тебе покажу кое-что.

И поманила меня в дом. Я замер, что она хочет показать? Может быть, какие-то перемены в своём теле? Или… два дня назад я ничего такого не заметил. Но разве я разглядывал, Боги? Я наслаждался, я только наслаждался, всякую минуту… Минуту… да-да, надо рассказать ей о том, что я открыл о времени… Сейчас, вникнет в вычисления получше, тогда и объясню своё открытие… Она уже готова и теперь, просто я… я сегодня слишком занят своими мыслями, чтобы толково все рассказать.

Мы вошли в дом, и Аяя, тронув меня за руку, подвела в угол, где за лавкой обнаружилась большая корзина с кошачьим семейством. Маленькая серая кошка с рыжими полосатыми ушками и белым носом, лежала пушистой подковкой, обнимая свой выводок из четырёх разномастных котят.

— Смотри, — тихо сказала Аяя, сама как зачарованная глядя на эту пушистую семейку. — Здорово, а?

Мы присели вместе возле корзинки, кошка повернула голову, навостряя уши, приподняла голову, но увидела Аяю и сразу успокоилась мурча.

— Вечор окатилась, Зигалит утопить хотела, а я… Может и неправильно, она хозяйка тут, конечно, но… посмотри, как бы мы эту матушку оставили с разбитым сердцем? — сказала Аяя, с нежностью глядя на кошку и её котят. — И потом, кошки, как они могут быть лишними?

Она посмотрела на меня. Вот и момент сам собой получился…

— Яй, а ты… хотела бы тоже…

— Тоже? — она не поняла, о чём я спрашиваю.

— Хотела бы, ну… как эта кошка… детей?

Аяя пожала плечами, подумала и ещё раз пожала, поднимаясь.

— Не знаю, Арюша… Это же… это же… это замуж надо выйти. Не знаю.

Дела… Она не знает. Но… как пахнет славно, сладко, дурманно, как серединка розового шипка… и как волосы сегодня сбегают вдоль стана, перевязала только шнурком накрест… Что я сделал? Поговорил с ней? Объяснил, что с ней происходят важные перемены, что всё изменится в скором будущем, но её это не должно пугать, потому что это счастье и я буду рядом?.. Ничего похожего, я ничего не сказал, я потянул за этот шнурок, распуская ей волосы, и проник ладонью под них к её горячей, немного влажной от пота шее. Мы здесь всё время все мокры от пота, но её пот пахнет как нектар и на вкус такой же…

— Арюшка… — выдохнула она, зрачки расширились от моих прикосновений, поцелуев, от моей близости, ноздри дрогнули, она повернула голову и посмотрела из-под ресниц, губы порозовели. Она теперь всегда так, вся розовеет, размякает и в то же время натягивается звонкой струной, обнимает горячими руками, становясь гибкой и жаркой, горячий живот, груди, губы, шея, и свет меж ресниц, столько тепла… и я пью его полными глотками, пьянея и отрываясь от земли…

Ребёнок Кратона, ну и что, главное, что она со мной и что она вот так смотрит, обнимает, желает. Желает меня… А если мой? Если мой ребёнок?! Я давно уже не думал о таком, даже забыл, когда в последний раз в мою голову забредала эта мысль — о детях. Когда-то я хотел этого, неотступно с почти болезненным упорством хотел, чтобы Аяя родила мне, но тогда ничего не получалось. Много времени пошло с тех пор… И вот… такое случилось с нами, с нами, не с ней, потому что я не отделяю теперь себя от неё, это счастье её и моё вместе. Я боялся даже подумать, что возможно такое счастье. Но разве я… Разве всёрьёз мне важно, мой ребёнок будет ли нет? Мне нужна она, она со мной, а дети… Этот ребёнок Аяин, значит, он мой.

Мы лежали рядом, капли пота ручейками стекали с наших тел, увлажняя простыню. Я смотрел на её тело, пытаясь понять, вижу ли я какие-то перемены в нём. Я тронул её живот пальцами, он задрожал, и я приложил ладонь к нему под пупком. А если Эрик ошибается? Вот если ошибается? А если… ничего нет, и я напрасно так разволновался и размечтался до того, что не могу и слова ей сказать о моих мыслях, а она чувствует и спрашивает всё время…

— Ты что? — спросила Аяя, улыбаясь, и накрыла ладонью мою руку.

— Я люблю тебя, — сказал я, не в силах сказать то, что готовлю весь день.

Она засмеялась счастливо, щуря ресницы. Скажу, чуть позже… позже… Понять хочу вначале, верно ли то, что думает Эрик. А завтра расскажу о часах и минутах…

Мы пробыли вместе опять до утра, на рассвете я улетел ненадолго в Кемет. Там Арит и Рыба, получившие от Повелительницы Тьмы крылья как мои, отлично справлялись со своими обязанностями. Дамэ ещё не выполнил моего поручения, не нашёл нам достойного жилища, и мы оставались в доме у Вералги. Но, надо сказать он старался, рыскал по всему Кемету. Много чего я начал, а теперь все мои начинания должны были продолжать мои помощницы, они старательны, надо отдать им должное, и неутомимы. Но когда без меня не обойтись, например, для создания нового верования, как было с Гором, ради культа которого я сделал то, чего никто бы не смог, и теперь светлый Бог становился одним из любимейших в Кемете, тем более что его поддерживал Кратон. Но моя Повелительница должна была стать главной, и мне для этого придётся много ещё потрудиться. Очень потрудиться. Поэтому, кроме строительства храмов, кроме армии бальзамировщиков, которых учил я и мои помощницы теперь, а их мне пришлось тоже для этого обучить, старались и учили новых последователей.

Но этого, конечно, мало. Надо являться к людям в чудесном виде крылатого Анпу. И я стал делать это, выбирая смерти тех, что происходили при людях, чтобы явится в сиянии величественной красоты и увести почившего с собой. О, получалось великолепно! Учитывая, что я могу зажигать огонь рукой, и двигать предметы, как мне заблагорассудится, я сумел произвести неизгладимое впечатление во многих домах, и слава об Анпу, Боге Смерти, потекла по Кемету, ширясь и набирая силу, как река, в которую сливаются ручьи. Прошло совсем мало времени, а я уже многое успел. Столько сделать никто бы не мог. В действительности, если бы теперь же я всё оставил, больше ничего не было бы нужно, чтобы величайший и красивейший культ Смерти процветал в веках в этой стране. А может быть, распространился бы и дальше, потому что он уже был силён и таинственно прекрасен, а людей притягивает всё загадочное и прекрасное…

… — Дамэ, ты видел то же, что и я? — тихонечко спросила Рыба, подойдя со спины ко мне.

С порога террасы я, как зачарованный смотрел на Ария, который в двадцати шагах вперёд по дорожке разговаривал с бабочкой. Именно так, он держал её на кончиках пальцев, и по его лицу было очевидно, что они переговариваются — Арий и эта маленькая красивая бабочка с коричневыми крылышками и синеватыми глазками на них.

— Ш-ш-ш… — тихо зашипел я, подняв руку, боясь обнаружить наше присутствие.

— Он что… как Аяя, может говорить с… — прошептала Рыба.

Я посмотрел на неё и покачал головой, после чего поманил Рыбу отсюда, мы вышли с Рыбой с другой стороны дома.

— Не думаю, что он это может. Не думаю, что… Я думаю, совсем иное происходит, Рыбочка, — сказал я, выразительно глядя в её глаза.

Я не ошибся в моей давней подруге, почти что сестре: Рыба поняла, что я имел в виду. Она радостно просияла и зажала рот ладонью:

— Думаешь… Ты думаешь… Что он, что это… что она, Аяя, прислала ему привет?!..

— Тихо!.. Никто не должен знать! Узнают другие, узнают все, узнает Она, Повелительница Тьмы и… Словом, молчать следует, Рыба. Даже намёком, смотри, не выдай тайны этой, сама знаешь, Кого это разозлит и что тогда может быть, твоя Повелительница не шутит.

Рыба закивала, улыбаясь и, не удержавшись, всё же сказала, сжав мой локоть большой ладонью:

— Но это… Это хорошо-то, а, Дамэшек?! А я так горевала, что Гор, вдруг сделавшийся Богом, взял на Небеса нашу касаточку. Так надеялась, что объявится, вот и объявилась! И хорошо-то, Дамэшка, что с ним, Арий он…

— Всё, Рыбочка, молчи! В своё время Арий сам скажет обо всём, знает, как мы скучаем. И как…

За нашими спинами что-то зашуршало, мы обернулись, но нет, никого не было, показалось, всего боимся, любой тени, переехать надо в отдельный дом.

— Ты спросил бы его как-ньть? А? Тебе скажет… Хоть узнать, иде она?

— Он сам скажет, — убеждённо ответил я, уверенный, что расспрашивать Ария не след.

Прошло несколько седмиц, в течение которых я всё сомневался, быть может, Эрик ошибся, когда так уверенно говорил об Аяиной беременности. В самом деле, мы расставались с ней ненадолго, мы проводили вместе целые дни и ночи, я улетал на день-другой и вновь возвращался, чтобы быть вместе. Мы занимались, учить её было легко, потому что она всё знала, лишь вспоминала теперь со мной, все созвездия на небе она вспомнила за одну лишь только ночь, все их мне показала, а на другой день зарисовала на листе папируса, писала на память песни и сказы, мы вспомнили с ней всё, что она знала с детства и узнала теперь в Кемете от Викола, историю Байкала я лишь не спешил пока рассказывать, она сама и её горести были неотъемлемой частью этой истории, а я не хотел, чтобы она вспомнила хоть что-то из того времени, чтобы хоть капля яда из прошлого омрачила её теперешнюю, свободную от горя душу. Она была счастлива каждым новым днём, и незачем возвращать в её душу боль, которая мешала ей, прежней. Я не хотел, чтобы она и Марея вспомнила, не без этого. Кажется, я давно забыл о ревности, но, выходит — нет. Странно, конечно, ревновать к человеку, третий век мёртвому, но в её-то сердце он мог ожить, и я этого боялся. Я хотел, чтобы она оставалась такой, как теперь — свободной и светлой, совсем прозрачной, говорящей: «люблю тебя целое море!»…

А потому мы упирали больше на цифирь, решала теперь любые задачки, и легко считала в уме, кстати, этого раньше я не помню, похоже ум её стал ещё легче и быстрее теперь или мне казалось так, потому что она двести шестьдесят лет упражнялась без меня, а я теперь только напоминал ей всё. И вскоре я рассказал ей о том, что я теперь знал о времени, о том, как я измерил и разделил его на часы и минуты. Она выслушала внимательно, как всегда, не перебивая и спрашивая то, что хотела уточнить, и в завершении начертила на глиняном черепке что-то, сказав:

— Щас, погоди, я покажу… а ты скажешь, правильно ли?

Знаете, что я увидел? Те самые цветочки, что некогда нашёл на её вышивках в доме Эрика под Каюмом, она всё та же, и знания в ней, и чувства, но лишь прикрыты плитой, сквозь которую всё равно светит она, её ум, её душа.

— Верно, — сказал я, счастливо улыбаясь.

— Как ты дошёл до этого? Ты такой умный… — вдохновенно произнесла она, качая головой.

Этого я не мог снести.

— Нет, Яй. Это ты. Ты придумала, — сказал я. — Ты придумала это очень давно и такие вот цветочки вышила на рубашке. А я увидел и всё окончательно разложил в моей голове, и названия этим частям суток дал. Часы и минуты.

Она засмеялась, отмахнувшись, не веря мне.

— Только вот до сих пор не пойму, как ты до шестидесяти-то дошла?

— Я дошла? Ну ты… придумаешь. Хотя, как… Что тут такого… сердце так стучит, вот что. Как раз шестьдесят раз в твою минуту… — сказала она, словно, доставая откуда-то с дальней полки эту мысль.

Точно! Ведь именно так и есть! Шестьдесят ударов в минуту, понятно, что в среднем и понятно, что примерно, но… Однако Аяя неожиданно словно напряглась или задумалась, погружаясь куда-то в себя.

— Знаешь что, Арюшка… Знаешь, еще, что… Я хотела тебя спросить… Ты ведь как лекарь разумеешь… — задумчиво сказала она и посмотрела на меня встревожено. — У меня теперь как-то… всё не так. Не так как было. Теперь сердце у меня бьётся быстрее. Я заметила. И в шее иногда стучит… и ещё мушки перед глазами цветные мелькают, как наклонюсь или разогнусь неожиданно. Я… не больна? Ты ведь понимаешь и в этом? Вот, посчитай, — она взяла мою ладонь и приложила себе между грудей.

И верно, сердце её стучало немного часто. Она напряжённо смотрела на меня, и не успел я что-либо сказать, хотя не очень знал, что именно мне сказать ей, как она сама сказала:

— Я знаешь, что думаю… Нет, лучше покажу… хотя чудно это, но…

И отошла от меня, поманив за собой в дом.

— Сейчас покажу кое-что, и ты… скажи тогда…

Она подошла к ложу и легла на спину, разровняв платье на животе, показала мне на бугор вроде большого яблока возвышающийся над лоном.

— Вот, — она смотрела на меня. — Это у меня… это у меня… ребёнок там, да? Я видела женщин с большими животами, но вначале должны быть маленькие, не сразу ведь большие… Это ребёнок, да?

Я подсел к ней и тоже погладил плотный бугор на её тёплом животе, моя ладонь накрыла его весь. Ребёнок, теперь сомнений быть не могло, как раз к трём месяцам срок…

— Ребёнок, верно догадалась.

Аяя села тогда и испуганно посмотрела на меня.

— А… откуда? Я ведь не замужем…

— Яй… — я едва сдержался, чтобы не захохотать. Во-первых: я был счастлив, а во-вторых: это было невообразимо смешно, что человек, изучивший все звёзды на небе и их движение, способный складывать и умножать в уме трёхзначные числа, не знает, откуда берутся дети. — Аяй… ребёнок… ребёнок от меня.

— Не понимаю.

Понять и, правда, нелегко, если ты беременна раньше, чем тебе исполнился год… н-да, никто не дал ей повзрослеть. Не дал и я…

— Дети получаются оттого, что мы любимся с тобой, — сказал я, чувствуя, как горячо зарделось моё лицо и даже шея.

— Батюшки… Да ты что?! Что у всех так? — она распахнула глаза. — Что для этого любятся? А я думала, женятся, оттого и дети. Вот это да…

Она села на кровати, растерянно, одёргивая юбку.

— Это… Но… я не пойму всё же, как…

— Для этого и придуманы мужчина и женщина, для того всё в мире, притяжение и любовь, чтобы возрождалась и продолжалась жизнь.

— Жизнь… все живые существа так? Как мы.

— Ну… почти — уклончиво сказал я, совсем не хотелось углубляться в подробности размножения земных тварей, на деле одно, а на словах… я не мог говорить с ней об этом. — Но у людей от любви, не по обязанности, как у животных.

Аяя посмотрела на меня, вставая, и сказала через плечо:

— Напрасно ты думаешь, что у зверей всё не по любви. И они очень даже любят друг друга. Не все, конечно и просто так некоторые, потому что время весеннее, но… Так мы теперь… Мы… мы…. Как считать, Арюшка, мы теперь… ты мой муж? А свадьбы ведь не было у нас…

Она подошла к столику, на котором лежали всевозможные гребни и ленты рулончиками, и стала перебирать это всё. Вопрос… Жениться на ней — это самое моё большое желание уже столько лет, что я и не помню, когда я не хотел этого, но как теперь сделать это? Как сделать так, чтобы мы были женаты, перед всем миром, Богами, предвечными, перед людьми, но так, чтобы Вечная не узнала о том? Как я смогу сделать это?

Я растерялся. Всё что я мог, это подойти к ней, и обнять её плечи, выдыхая на её волосы, чуть-чуть растрепавшиеся на затылке. Но Аяя по-своему, конечно, поняла моё замешательство. Она повела плечами, уклоняясь от моих рук, и голову склонила от губ и дыхания моего. Она обернулась ко мне, отодвигая мои руки.

— Погоди, Арюшка, ты… Ты не отвечаешь… Ты не хочешь жениться на мне?.. Я… Ты не хочешь, потому что… ты думаешь, я… нечестная? Из-за Кратона? Потому что… потому что я не… не девственница с тобой… была… потому что Кратон…

Вот это тоже стало откровением, девственница? Выходит, с Той стороны она вышла девственной во всех отношениях?.. Боги… Так Кратон… Теперь мне захотелось его убить. Я не думал, я даже помыслить не мог… Хотя, что я удивляюсь? Прежняя Аяя умерла, на теле возвращённой Аяи не было даже следа от громадной раны, что убила её, как ни от чего не было следов, ни одного шрама, а нельзя сказать, что у неё их было мало когда-то… Потому и забеременела она… Дар и испытание от повелительницы Царства Мёртвых, она ослабила ее, как могла, выпустив в мир прежней, но чистой, беззащитной. И вот она беременна и, скорее всего, от меня, а я не могу жениться на ней! Чудовищно…

— Яй… жениться на тебе — это… Ты даже вообразить сейчас не можешь, как я этого хочу… Но…

— Не бывает никакого «но», если ты меня хочешь в жёны! Значит, не хочешь! Значит, не гожусь! — вдруг заплакала она и, оттолкнув меня, выбежала из дома. Я поспешил за ней, но не увидел ни в саду, ни во дворе. Эрик, зато вышел из своего дома и смотрел на меня, хмурясь.

— Чего ты мечешься-от, паршивец? Лица на тебе нет, случилось чего? — спросил он, подойдя ближе.

Я со вздохом сказал:

— Случилось… Аяя поняла, что тяжела. И… думает, что я не хочу на ней жениться.

Эрик даже замахнулся, белея лицом.

— Убил бы тебя! Ч-щёрт… что невтерпеж было?.. Господь велик…. — он закатил глаза. — Что теперь делать-то? От Кратона забрал, чтобы самому… Он хоть как честный жениться мог, ты же теперь… тьфу! — он действительно сплюнул на гладкие плиты в их ладном дворе.

Мне казалось, слюна его зашипит на этих плитах, так он был зол. Однако в следующую минуту смягчился и сказал:

— Ладно, давай отсюда на сегодня, вали! Я успокою её, уговорю, придумаю что-нибудь про тебя, дурака.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Я отправился восвояси, доверяя брату самое дороге, что у меня было и есть, с твёрдым намерением вернуться через сутки.

А в Кемете меня ждала новость — было объявлено о свадьбе Кратона и Уверсут. Ей рожать было вот-вот, и свекор решил всё же узаконить права своего внука таким образом. Я не мог осуждать его, но не мог и сочувствовать, потому что я теперь ненавидел его куда больше, узнав, что он… Не хочу даже про себя произносить это!

Я вошёл под своды дома Вералги со стороны сада и застал Викола, как бывало уже не раз и не два. Они с Вералгой встречались едва ли не чаще чем мы с Аяей теперь. Я считал её своей бабкой, да и Викол был сед, но глаза у него и у неё теперь посверкивали молодыми огоньками и, очевидно, между ними всё было хорошо. Похоже, куда лучше, чем между нами с Аяей. Во всяком случае, жениться Викол мог сколько угодно, ежли бы им вздумалось…

— О, Анпу! Не видались давно! — воскликнул Викол, радостно.

— Чего ж давно, пять дён, как виделись, — хмыкнул я, чувствуя досаду оттого, что они, счастливые влюблённые, а я на сегодня — несчастный.

— Что-то хмур ноне, Арик? Не ладится чего?

— Да нет… Стесняем мы тебя, Вералга… Ты уж прости, никак не…

Но тут неожиданное появление Дамэ остановило меня на полуслове.

— Отыскал я дом для нас, Анпу! — радостно воскликнул он с порога.

— Далёко ли?

— На западном берегу Нила, недалеко. Хозяева померли в мор какой-то, давно пустой стоит, но ухоженный, можно хоть завтра перебираться, — радостно сказал он.

— Поглядеть бы, — сказала Вералга.

Но я возразил:

— Ежли Дамэ считает, что можно перебираться, немедля собираться начнём. Где Рыба и Арит?

— Дак-ить, иде…. — в подражание байкальской манере Рыбы, ответил Дамэ. — Кто знает? Они в разные стороны днесь глядят, не слишком ладят после как… Ну словом, вместе не бывают теперь.

Словом, не дожидаясь наших женщин, мы приказали собирать вещи с намерением поутру и перебраться на новое место.

Вералга, однако, вошла ко мне, проводив Викола и притворив за собой дверь, спросила вполголоса:

— Ты уверен в нём? Как ты… можешь ему верить? он же…

Я обернулся к ней, сбирать свои книги я не мог доверить никому, потому сам их увязывал широкими лентами и складывал в лари, запоминая порядок.

— Аяя всецело доверяла ему две с половиной сотни лет, будь он дурной человек…

— Он вовсе не человек, тебе ли не знать о том!? — совсем зашептала Вералга, оглядываясь на дверь. — И… кто знает, что он при Аяе делал вообще.

Я положил в ларь очередную кипу свитков и, разогнувшись, сказал Вералге полным голосом:

— Ты напрасно шепчешь, Вералга, — с удовольствием сказал я, — Чёрт слышит сквозь стены. И ещё… Аяино имя пачкать не смей словами и подозрениями гадкими.

Вералга отшатнулась, бледнея.

— Гляди, Арий, доиграешься.

— Голому нечего терять, — сказал я.

Вералга помолчала, и отошла уже, было, к дверям, но обернулась:

— Где всё же Эрбин? — спросила она уже другим тоном, но, продолжая сверлить меня холодными голубыми глазами.

— Кто знает? В Вавилоне у него семья осталась, дети должны были народиться, быть может, туда и унесло его.

— «Быть может»! — досадуя, повторила Вералга — будто, в самом деле, не знаешь этого. Вы в колыбелях разных спать не могли, не разлучались, не то что…

Махнув рукой на меня, она вышла, поняв, что ничего от меня не добьётся. Я продолжил своё занятие, думая о её словах, надо же, мы с Эриком, не только взрослыми, но и младенцами были зависимы друг от друга. Я только теперь подумал о том, что Вералга единственная из всех людей на земле, кто знает нас с Эриком с малолетства, даже с рождения. Это так удивительно теперь…

Я женился на Уверсут. Это решение я принял не размышляя, просто в один из дней, вставая с постели, которую для меня согрели сразу три красивые наложницы, я понял, что не чувствую ровно ничего, ни тепла, на которое рассчитывал, ни даже похоти. Всё было плоско и мертво во мне, куда мертвее, чем камни, из которых Арий, или как его теперь всё называли, Анпу, строит свои храмы по всему Кеми. Неужели я старик отныне? Так недавно я чувствовал себя полным сил, налитым жизненными соками до самых краёв. Теперь осталось одно, к чему я привык с малолетства — забота о Кеми. Больше я не чувствовал и не мог думать ни о чём. Потому я приказал Уверсут явиться к себе. Она повиновалась беспрекословно и очень быстро, побледнев от страха, торопела она меня или была напугана некими собственными мыслями, но смотрела на меня во все глаза в те мгновения, когда я отводил взгляд, и снова опускала глаза долу, когда я смотрел на неё.

— Я решил признать права твоего ребёнка на престол, Уверсут, если то будет сын, он станет моим наследником, потому что я женюсь на тебе. Объявляю тебе моё решение, потому что хочу, чтобы твоему отцу ты сама сказала о том. Не волнуйся, принуждать тебя к выполнению нежеланных обязанностей я не стану, ты получишь всё только за то, что некогда стала женой моего сына и скоро станешь матерью моего внука. Или внучки… Теперь ступай.

Сам не знаю почему, но чудесная смуглая красота Уверсут, нисколько не поблекшая от бремени, ибо она сохраняла стройность, несмотря на живот и даже лёгкость и грацию, днесь раздражала меня, и её тёмно-красные губы, такие большие и полные поцелуев, и маслянистые глаза, и потоки блестящих гладких кос, и всё её бесспорное совершенство почему-то сейчас не радовало и не волновало меня. Отпустив её, я задумался, не совершил ли я ошибку. И мучась, что, возможно бесповоротно навредил себе, и пуще — Кеми, отправился к Мировасору. Вернее к Виколу, но рассчитывая на встречу с Мировасором.

Я застал его одного. Викол отсутствовал.

— О, он теперь совсем забросил и науку и богослужения, смерды, приходящие в храм давно не видали верховного жреца Осириса. Бог не должен забывать своих обязанностей. Вон Анпу чудо за чудом творит на землях Кемета, скоро не будет сильнее культа, чем его. Хотя времени пошло всего ничего.

— Да, Анпу на редкость велик на чудеса, я слышал, — сказал я, угощаясь предложенными сластями — сваренными в меду финиками, чудовищная сладость, но сейчас и она не казалась мне сладкой, я почти не чувствовал вкуса. Я расслабил спину, впервые за много дней позволив себе развалиться на широких лежанках, с мягкими подушками. — Что же Осирис не призовёт своего жреца к порядку?

Я спросил даже не из любопытства, а лишь поддержать разговор, я почти не слушал, что Мировасор говорил. А он продолжил, словно ждал меня, чтобы поговорить, вероятно, Викол, действительно всё время отсутствовал, что Мировасор стал так разговорчив.

— Боги видят то, что хотят видеть… А может быть самому Осирису угодно, чтобы Викол ныне… стал влюблённым героем.

— Викол влюблён? Вот так новости. Я думал он на такие вещи вовсе не способен.

— Все мы на всё способны, как выясняется, — усмехнулся Мировасор и приказал приготовить нам ужин.

— Нет, что ты, Мир, я сытно поел нынче… — взялся было отказываться я, но во мне недостало на это сил. Что ж, и ночь, придётся провести со старым другом и тестем. Стану ли я так ватажиться с Фарсианом? Мой сын мог, смогу ли я?..

Я сказал Мировасору, что намереваюсь жениться на Уверсут. Он удивлённо посмотрел на меня.

— Что ж, Кратон, ты… Я слышу отголоски отчаяния в твоём голосе.

Я ничего не ответил, не обсуждать же мне всерьёз то, что я не в отчаянии, я вообще ни в чём, я просто стал прежним, что был до того, как из моря ко мне вышла рождённая белой кипрской пеной, Богиня… Будто не было ничего, будто не было благоухания природы, веяния ветра, брызг морских волн, ароматов цветов, утреннего воздуха, вечернего сада, и губ любимой, блеска её глаз, оживлявшего всё для меня… А теперь, без этого магического ключа, я снова стал прежней закрытой дверью, за которой навеки теперь схоронены несметные сокровища чувств… Нет, ничего этого я не сказал Мировасору.

— Ты не одобряешь этот союз? — спросил я.

— Отчего же. Думаю, ты поступаешь верно. Уж коли вы с Гором некогда выбрали этот сброд себе в союзники, правильным будет поддерживать этот союз, и, уж коли приблизили так, что они в спальнях у вас, то сохранить, думаю, будет вернее всего. В конце концов, они, действительно, поддержали Гора в войне против Кесра, возможно я неправ на их счёт.

И то хорошо, я думал, станет теперь же своробничать и говорить, что я должен был выгнать Фарсиана и его людей прочь из Фив.

— Опять же, Уверсут — красавица, каких поискать, возможно, она развлечёт тебя, развеет твою грусть и мысли о старости и смерти. У тебя впереди ещё много счастливых дней и славных дел.

— Возможно, — только и мог произнести я. — Ты сказал, Викол теперь влюблённый мудрец, кто же она, его избранница?

— Мудрецы влюблёнными не бывают, любовь не для мудрых, а для благословенных… — почему-то грустно сказал Мировасор. Мне показалось или он немного завидует Виколу теперь, с которым они оба были одинокие скряги на чувства, и вот Викол их общие устремления предал и отдался некоей прелестнице…

— Старая любовь, Кратон, говорят, не уходит…

— Никакая любовь не уходит, только если она любовь — ответил я.

— Ты веришь в это?

— Абсолютно. Странно, что мы говорим с тобой об этом.

— Странно… Мне так же странно было увидеть тебя влюблённым как мальчик, как теперь Викола. Но ты разочарован и обманут, то же ждёт и Викола, все эти любовные приключения кончаются только этим.

— Я не знаю, что ждёт Викола, — сказал я, поднимаясь, — но я не считаю, что я обманут и предан. Я всего лишь оказался слабее своего соперника и не смог отстоять мою любовь, а она кричала мне с солнечного диска: Атон!.. Навсегда этот крик запечатан в моём сердце. Так что никто не обманул меня. Я всего лишь человек, что я против Богов? И муж ли я для Богини? Она была со мной миг, и этого достанет, чтобы озарить тьму в беспросветной душе… Прощай Мировасор, поеду домой.

Мировасор тоже встал.

— Не уезжай, я танцовщиц позвал, не одному же ими любоваться — совсем уж скука, как наливаться в одиночку… Прости, что зужу и сомневаюсь, от одиночества и не тем ещё становишься…

Я посмотрел на него, все ныне одиноки, похоже…

Глава 7. Доброта, хитроумие и коварное прельщение

Я отправил Арика отсюда, чтобы уговорить Аяю не сердится на него, остолопа стоеросового, что умудрился обидеть её. Это же надо было суметь! Вот балбес, неужели не мог быть мягче и предупредительнее с ней, вот уж верно, ум-то мутится у моего брата от страсти, надеюсь, не ревнивую сцену устроил девочке… Она, и верно, казалась мне теперь вовсе ребёнком, потому что она и была пока ребёнком, меньше и слабее, чем когда я впервые увидел её у мельницы её отца, когда она мне брод указывала. И как можно ему, умудрённому веками человеку обижать её, такую? Тем паче теперь, когда она и сама дитя, и под сердцем дитя носит? Злость на брата овладела мной, так и хотелось затрещину ему влепить, хорошо, что унёсся.

Я заглянул в домик Аяи, хотя старался не делать этого, Зигалит и так бубнила и злилась, что я уделяю внимание и время Аяе, с занятиями, прогулками иногда, в отсутствие Арика. В открытую вела ревнивые речи, не позволяла звать Аяю к столу в наш дом, и всякий раз к месту и не к месту обзывала её, за глаза, конечно, всевозможными нехорошими прозвищами, я неизменно останавливал её, пеняя, что нехорошо так относиться к сироте, но Зигалит лишь злобно шипела:

— Кака-ая ж она сирота, када целый А-арий у ейных подмё-оток? Во-о-на, тока и мота-ается. Чи-иво к себе-от не забира-ат? На што-о она тута? Да што Арий, ты сам токмо туды и гляди-ишь! Все глазишша скоси-ил. Тока што энтот чернявый перестал таскаться…

Это верно, Орсег действительно, не являлся с того дня, как сказал мне, что Аяя, вероятно, беременная. Хотя бы он не маячил. Что до меня, то Зигалит ревновала напрасно, никаких похотливых намерений я к Аяе не имел ныне. Мне было жаль её до щемящего чувства в груди, такой беззащитной и слабой она была теперь, а тут ещё материнство свалилось на неё, как справляться? Лучше ей было оставаться при Кратоне, и о ней, и о ребёнке позаботились бы, как положено, а что будет теперь? Всё равно, что… ох, не могу даже представить, что станет творить моя «добрая» Зигалит, когда узнает, что на нашем дворе вскоре дитя появится. Надо бы отселить Аяю от греха, слуг приставить, злата теперь Арик навёз предостаточно, хватит на целый дворец с мамками и няньками. Но… как оставить её без присмотра? Ведь дитя натурально, пока ещё научится…

Я заглянул в её домик. Тут было славно, я не бывал ещё ни разу, очень простая, даже скудная обстановка, никаких тебе золотых штучек, ни хрусталя или красивой посуды, ни занавесей али богатых ковров, грубая мебель и бельё, но всё прибрано и расставлено аккуратно и только немного примятая постель… тут и было-то две смежные горницы, так что спрятаться негде, Аяи не было.

Я вышел из дома и увидел её, идущую от пруда, что был устроен в саду.

— Эрик…. — сказала она, увидев меня. — Что… а… ну… поздоров ли? Как… жёнка? Поздорова Зигалит? Три дни не видала вас… — она говорила приветливо, но бесцветно и грустно, даже не глядя на меня.

— Да, все здоровы. Но ты, Аяя, ты печалишься, я вижу — сказал я, подходя ближе. — Почему ты грустишь? Обидел кто? Арий?

И вдруг она заплакала. Боги, я не видел таких слёз ещё ни у кого, она заплакала так горько и так неожиданно, как плачут дети. А она ещё так трогательно спрятала личико в рукав, прижав локоть… Я не сделал бы того, что сделал тут же, поддавшись жалости и тому самому щемлению в груди, я не обнял бы её, если бы хотя бы миг подумал, что нас увидят, что донесут Зигалит, что она станет злиться ещё больше, и что… от этих объятий у меня разольётся проклятые похотливый жар в животе. Я держался на расстоянии всё время, не касался даже её плеча или руки, старался не смотреть ей прямо в глаза, не приближаться, чтобы не почувствовать чудесного аромата… и вот, я обнял её и она прижалась ко мне, доверчиво пряча лицо у меня на груди. Она стала такой маленькой, совсем хрупкой, вся в моих руках. Она не доверяла мне прежде, а теперь верит всецело, не помнит зла… я почувствовал прикосновения её податливого и гибкого тела, живота, грудей, и ещё, как её слёзы мгновенно пропитали рубашку на моей груди… как хотелось сейчас же поднять её лицо и поцеловать эти мокрые опухшие губы…

Вдохнув поглубже, я поднял лицо к Небу, мысленно умоляя послать мне сил, не поддаваться извечной своей разнузданной похоти. Хотя бы в отношении её. Я знаю, стоит хотя бы намёком показать ей моё вожделение, как всё доверие и даже привязанность, что есть в ней теперь, мгновенно рухнут, а я дорожил ими, это приближало её ко мне больше, чем когда я спал с ней. А ведь я толком не знаю, каково это с ней спать, то, что было некогда не было настоящим, принуждение — не любовь, я не знал её любви, а теперь она меня почти, что любит как близкого человека…

Я потянул её за домик, туда, где был устроен стол, за которым она занималась, хоть какое-то, но прикрытие, хоть не у всего двора на виду обниматься. И посадил себе на колени, как ребёнка. Она лёгкая и попка упругая, я ощущал её бедром… Потихоньку Аяя отплакалась, и задышала ровнее, выпрямилась, и жирно хлюпая носом, посмотрела на меня, вытирая слёзы с красных щёк, ресницы мокрые…

— Ох… прости, Эр, совсем какая-то стала, глупая плакса… — она встала и отошла к кустам, высмаркиваться. — Ох и кукомоя, ох и чучело…

— Расскажи теперь, чем тебя обидел мой братец? — сказал я, когда она, пригладившись немного, села рядом на скамью.

Она посмотрела на меня, смущаясь немного, опустила глаза со всё ещё мокрыми, похожими на чёрные стрелы ресницами.

— Я… я беременная, оказалось…

Оказалось, сама поняла или Арик сказал? Но не поэтому же она так рыдает.

— Что же плачешь? Страшно? — спросил я, убирая ей за ухо, растрепавшуюся прядь.

Она кивнула, хлюпнув носом.

— Я не знала, что это… что дети от того, что… ну… что мы… что любились с Арием…

Сказав так, она покраснела густо, хоть и была красна от слёз, но теперь и островка белой кожи не осталось, отвернулась даже от смущения. Мне стало смешно и грустно одновременно, так она не знала, как получаются дети?.. что делается…

— А ты думала, зачем люди любятся? — спросил я.

— Зачем? Ну как зачем… от любви, а… как ещё? Любишь, кого и желаешь любиться с ним, это же… А как же, для чего ж тогда вот это всё… — удивилась она, взглянув на меня.

Я засмеялся, и снова обнял её за плечи, притянув к себе.

— Да так, конечно… Но ты не плачь больше и не бойся ничего. Что дитя будет, не беда, а счастье, и Арий счастлив, может, растерялся, но не сомневайся, что…

— Да нет, он… он жениться не хочет на мне, а ты говоришь, счастлив… — вздохнула Аяя. — А я теперь… я боюсь, ведь нехорошо, когда ребёнок у безмужней матери, позорно… И… и вообще… я думала, так не быват. Думала, дети, это когда женаты люди… а тут вона как, оказывается…

Я вздохнул, вот что теперь делать? Говорил этому гаду, оставь её у Кратона, пока не войдёт снова в ум, нет же, понесло воровать её, что стоило погодить?! Дольше ждал, мог бы и потерпеть! Так нет… и член в штанах не удержал. А теперь вот… как ребёнку без отца, тут права Аяя, вовсе плохо.

— Аяй, ты… я объясню тебе… Арик, он… не потому… И вообще, я знаю, что жениться на тебе он хочет сильнее, чем вообще что-либо в жизни. Ты всё для него, вообще всё, поверь, я знаю, о чём говорю. Но…он… он, действительно, жениться на тебе не может.

Она посмотрела на меня, вот такая, лохматая и со следами слёз, в немного растрёпанной одежде, очень простой, едва ли не грубой, она была прекраснее всех женщин на свете, даже прекраснее самой себя в царских золотых одеждах…

— Как это? почему не может? Он… он, что… он… женатый? — ужасаясь, она выпрямилась, отпрянув.

— Боги, нет! — воскликнул я. — Нет, что ты… он… Он на службе у Госпожи, которая страхом смерти запретила ему приближаться к тебе, но он не мог быть вдали от тебя, как Она требует. И… но если он женится на тебе… тогда… Она узнает, и быть беде.

— Нет-нет! Тогда не надо… Арюшка… — испуганно проговорила она. — А я-то… я подумала, что… что не любит меня вовсе…

— Про то не думай даже. Очень любит, больше жизни. И беспокойство его не о себе самом, а о тебе, тебе угроза, потому и… потому всё так получилось… нехорошо. Любиться не надо было вам, вот что.

— Так ить… как же, ежли… ну… когда любишь кого, как не любиться? Зачем тогда и любить? — простодушно сказала она, вытирая остатки слёз с ресниц. Вот так: зачем тогда и любить?..

Она вздохнула, отвернулась, подняв плечи.

— Это… нехорошо, что он… что… Но как же… я без него-то теперь? Что же делать?..

— Не волнуйся, он умеет прятаться. И… вообще не бойся, ничего не бойся. И я тебя не брошу, во всём помогу, всё будет хорошо, спокойно носи ребёнка, ближе к родам видно будет, как поступить. Может, уедем куда, скажем, что вдова ты и… никто не станет пальцами тыкать ни в тебя, ни в ребёнка.

— Уедем? Злата на то надо, а я…

— О том не переживай, чего иного, а злата с избытком.

Аяя посмотрела на меня и хмыкнула, качнув головой.

— С избытком… ишь ты… Так много платит госпожа Арию за службу? Что же за госпожа такая?

Но говорить о Повелительнице Той стороны я не хотел теперь, чтобы не призвать ненароком, Она всегда слишком ясно слышала меня.

— Ты не знаешь Её и никогда не узнаешь, и не думай о Ней. Пошли Арику весь, что не держишь сердца, пусть прилетает, — сказал я, потрепав её по руке. — А теперь, поесть тебе надо, идём к нам, уж время обеда.

Но она замотала головой, и, отказываясь, отмахнулась:

— Ой, нет! Что ты, твоя-то госпожа тоже не слишком расположена ко мне. Я теперь боюсь, узнает, что я тяжёла, сгонит со двора вовсе. Могла бы, утопила, как кошку… Ты уж… не говори ей пока… ну, пока можно… Ладно?

Я притянул её на миг и поцеловал в макушку, пахнущую прелестно тёплыми серединками цветов.

— Не скажу, обещаю. Сейчас пришлю кого, еды тебе принесут.

…Эрбин ушёл к себе в дом, а ко мне из травы выбежали мои друзья — котята, что росли в той корзинке и теперь бегали по саду, таясь от хозяйки, как и их рыжая маленькая мать. Я села на траву, забавляясь с разномастными малышами, и услышала отсюда, как Зигалит распекает какую-то служанку, ах, нет, приказчицу, что та не взяла денег с постояльцев вперёд, та беспомощно оправдывалась… мне казалось, что слышу мышиный писк против рыка… Да, Зигалит лучше не попадаться под горячую руку…

Новый дом оказался, действительно, настоящим дворцом. Некогда он принадлежал царю, но он, ещё дед Кратона, отдал его в уплату какого-то долга купцу. Тот не осмелился жить в нём, и стоял дворец, охраняемый и ухоженный, многие годы, в ожидании того, что он сможет продать его опять какому-то царю или храму. Вот и явились мы, конечно, купец, не мог знать, что Дамэ приспешник Анпу, чья слава расходилась по Кемету громадными восхитительными волнами, но платил Дамэ достаточно, чтобы привлечь продавца.

Вот мы и получили его, этот просторный, светлый дворец, среди обширного сада, с тремя прудами, одной частью сада прилегающий к берегу реки, надо будет лодки завести… слуг понадобится, ой-ёй… Рыба так и сказала.

— Ох, Анпу, на челяди разорисся…

— Ничего, Рыба, не волнуйся, Богу не положено тесниться с бабкой в одной дому, — сказала Арит, выразительно взглянув на Рыбу.

Дамэ, очень довольный, поглядывал на нас, пока мы, раскрыв рты, озирались по сторонам, восхищаясь чудесным зданием. А восторгаться было чем: горницы, коридоры и залы были обширны, украшены расписанными колоннами, и мебель имелась под стать — всё массивное, раззолоченное, инкрустированное рыбьей и слоновой костью, синим стеклом, а кое-где самоцветами и перламутром, стены расписаны богато, как только во дворце фараона, и как будет в новых храмах, нужно было лишь разместиться, да застелить постели бельём. Каждый выбрал себе горницы, предоставив мне, конечно, выбирать первому. Но мне, честно сказать, было безразлично, какое помещение занять, я остался в первой же попавшейся горнице, достаточно просторной, смотрящей на север. Где именно и как разместились мои приближённые, я и вовсе не обратил внимания, только через несколько седмиц я заметил, что и Арит выбрала себе горницу отдельно от Дамэ.

Теперь я полетел на север, Повелительница сообщила мне, что там возник мор и много людей щедро косит Царица Того света, Она хотела, чтобы я взял там дань с тех, кто захочет получше устроиться в загробном мире, хитро обманывая их, ведь живым невдомёк, что Там все равны, и воздаётся по делам и мыслям, но не по деньгам, уплаченным жрецам и храмам.

— Зачем это, Царица? Ведь Ты же обманываешь их и как дёшево? Как рыночный балаганщик, — удивился я.

— Рассуждать станешь? — озлилась Она. — Ступай, исполняй и не смей перечить. Пусть платят, пусть готовятся к смерти заранее. А то любовь покупают, а смерть бесплатно приходит?

— Любовь купить нельзя, — сказал я. — То, о чём ты говоришь, к любви относится как таракан к орлу в небесах.

— Ничего, торгуют тараканами энтими по всему свету и не гнушаются. Пускай и за смерть, и за место в загробном мире платят!

Я был на севере в тот же миг, великолепный дар — вот так перемещаться по всему свету… И что я увидел? В моровой язве полгорода, вторая половина вот-вот заболеет, и вымрут все, что же я, теперь, когда сироты плачут над могилами родителей, а матери и отцы оплакивают детей, стану плату брать за обманное лучшее место на том свете?

— Эй, ты хто есть здесь? — спросил я крупного светловатого человека, с тоской взиравшего на очередную траурную процессию, двигавшуюся к кладбищу. Там собирались бальзамировать тело, какой-то богач почил.

— Я? — он разогнулся, оказавшись сразу на полголовы выше меня, здоровенный тип, я немаленького роста, а он и вовсе великан. — Теперь, пожалуй, воевода набольший, — ответил он, проведя рукой по лбу, словно отгоняя морок.

— Что ж, прежний — помер?

— Да, вон, несут, бальзамировать станут.

— Бальзамировать?.. — научил на свою голову… — Нельзя! И прикасаться к трупу — не сметь! Иди, прикажи, все помрут, кто тронет мертвеца! Обернули пелёнами и хороните, и могилу копайте глубже вдвое, чем всегда. Всё, немедля исполняй! И остальным скажи… И ещё… прикажи всем лекарям явиться к строящемуся храму Анпу.

— Анпу?! — восхищённо побелел воевода. — Ты… ты — Анпу?!

— Так и есть — сказал я. — Исполняй!

Меньше часа понадобилось, чтобы собрались местные лекари в будущем храме, чей громадный фундамент, размером с добрую площадь был уже готов совершенно, и теперь строительство остановилось из-за беды с заразой. Я вышел к ним, немного растерянным и даже испуганным, чего они ждали от Бога Смерти? Что я немедля заберу их всех, накрыв чёрными крылами в наказанье за бессилье перед страшной болезнью?

Но мои крылья были белоснежны и чисты. Таким я и вышел к ним, сияющим Богом.

— Анпу говорит с вами, а моими устами Богиня Смерти, Царица страны мёртвых, что широко распахнуло ныне свои врата. Смерть не жаждет так много жертв. Я послан помочь вам избежать покамест Её объятий.

Люди раскрыли рты в изумлении.

— Ты… Анпу, ты знаешь, как нам спастись?

Я в который раз пожалел, что я не Эрик, кудесник, способный победить даже моровую язву одним дуновением, но кое-что и я могу всё же.

— Я помогу вам. Смерть — не зло и не наказание, она ждёт всех в своё время, но не след идти до времени. Слушайте меня, и я научу вас, как поступать, чтобы спасти город от вымирания.

Я был прекрасен собой и убедителен, так что люди беспрекословно слушали меня и с восторгом исполняли всё, что я велел. Быстро усвоили всё, чему я учил лекарей, что велел городским властям, и простым жителям.

Они быстро сладили со страхом и растерянностью, и закипела работа. Я рассказал и показал, как и что нужно сделать, чтобы остановить, а после и победить заразу. И воодушевились люди и выполняли всё: отделили больных от здоровых, подрядили всех, кто был способен на уборку и мытьё домов и даже улиц, на сжигание всего, что принадлежало больным, и уже через седмицу здесь умирать стали меньше, а после и вовсе справились с напастью.

О, как негодовала моя Повелительница! Она рычала и ругалась хуже рыночной торговки, которую объегорила товарка, я терпеливо сносил Её гнев, ожидая, когда же Она выдохнется и умолкнет. Наконец, Повелительница Тьмы замолчала.

— Позволь сказать, Царица Тьмы?

— Оправдываться станешь, негодный раб, мерзавец! Червём могильным тебя следовало бы сделать, а не Ангелом Смерти! Паршивый прихвостень Жизни, раб Любви и прислужник людишек, всей этой тщивой ерунды! Как смел ослушаться и вылечить этот проклятый городишко? Моим именем исцелял, это что?! Я за златом послала тебя, а ты что принёс мне?

— Славу, Повелительница! — не смущаясь, произнёс я. — Честь, восторг и уважение! То, что стоит дороже злата в веках. Ты хотела победить Аяю, стать сильнее Любви, так зачем тогда пугать людей собой? Ты должна быть справедлива. Ты должна стать добра, чтобы люди со счастливыми улыбками шли к тебе, а не с ужасом и отвращением. Ненависть всегда слабее уважения, восторга и любви. Не мешай мне, и уважать тебя станут не меньше, но больше, чем всех прочих Богов. Не бояться, но уважать и чтить в веках, воспевая и воздавая почести не из страха, но по велению сердец, потому что сильнее и справедливее Тебя не будет.

Тишина повисла вокруг меня, похоже, Ей понравились мои речи.

— Что ж… — выдохнула Она. — Поглядим, что выйдет из этого…

Она молчала ещё некоторое время, словно продолжая размышлять над моими словами.

— А ретивый ты, не ошиблась я в тебе! — Она засмеялась. — Конечно, скорее хочешь к Аяе своей от меня улизнуть, потому и стараешься, но всё, что на пользу мне, мне на пользу. А ей, глупой девке твоей и невдомёк. Я вернула её девственницей назад, Арий, и каково тебе будет узнать, что к твоей Аяе ныне первым войдёшь не ты?! — Смерть захохотала оглушительно.

Как хорошо, что Она сама сторонится Аяи, словно боится её, теперь под Печатью Бессмертия Аяя недосягаема для Неё, и Она не хочет знать подробностей её существования, после того, как сделала всё для того, чтобы сделать её беззащитной и, как она думает, несчастной. Но у всего есть вторая сторона, Аяина слабость обернулась её же силой, то, что прежде выбивало из Аяиного сердца куски, омертвляя её душу, теперь было забыто, и она стала свободна и потому сильна, куда сильнее, чем раньше. Пусть пока она беззащитна и ещё не осознаёт собственной силы, но придёт время и она ощутит её. Скоро она станет матерью, а это всякую женщину делает Богиней… На душе у меня посветлело.

Я вернулся в мой дворец, где теперь за те дни, что я отсутствовал, многое переменилось: в саду были высажены свежие цветы, выровняли дорожки и посыпали свежими камешками, в прудах появились красивые рыбки и лотосы, павлины и аисты откуда-то взялись… а дом изнутри заполнился челядью, коврами, леопардовыми шкурами, множеством золотой посуды, зеркал, красивого, тонко вытканного и вышитого белья, скатертей и простыней, а также покрывал, и всюду стояли цветы, сильно пахнущие и такие же резко-красивые.

— Ишь-ты, как скоро обустроилось всё, — удивился я, восхищённо оглядывая залы.

— То всё госпожа Арит! — ответила мне главная служанка, что всюду ходила за мной по дому, готовая услышать любое моё пожелание и немедля отправить слуг исполнять его.

Я обернулся на неё, полноватая, неопределённого возраста, с привлекательным лицом, но немного хитроватыми тёмно-серыми с прозеленью глазками.

— Как звать тебя? — спросил я.

— Тапи, господин Анпу. Величайшая честь лицезреть тебя, прекрасный господин, сияющий Бог! — с готовностью ответила Тапи.

— Ты… распорядительницей здесь? Что ж… Где сама Арит?

— Здесь, господин, покликать?

— Да, пусть явится, а ты прикажи покамест купание мне организовать.

Арит незамедлительно пришла, едва я успел опустить свой усталый и отощавший зад на скамью, усыпанную подушками и съесть пару виноградин. В очень красивом изящном платье из тонкого полотна, едва ли не убруса, с тонкими и скромными украшениям в красноватых волосах, на шее и запястьях, вся она переливалась словно весенними оттенками нежных голубоватых, розоватых, золотистых цветов. Кажется, раньше она выглядела не так, но как? Этого я вовсе не помнил. Улыбнулась, входя, и поклонилась, чуть присев, очень изящно выгнув стан. И вся она, будто похудела или ещё что-то сделала с собой, что кажется тоньше и изящнее, чем прежде.

— Ты звал, сияющий Анпу?

— «Сияющий»? — ухмыльнулся я. На лесть падки все, особенно, когда устали и на сердце кошки устроили непристойный концерт.

— Конечно! Ослепительно сияет твоя красота и твоя Сила. И да будет так во веки веков! — не смутившись моей усмешки, проговорила Арит и склонилась, качнув искусно завитыми богатыми волосами цвета красной меди.

— Ну, да пусть сияет… Почему ты здесь, Арит? Почему ты не занимаешься храмами на полуденной стороне? Я велел тебе не отлучаться. Я велел научить всех на том конце Кеми великому искусству бальзамирования, целая школа открыта при храме. Почему ты не там, где тебя ждут наши жрецы?

Она побледнела немного, не ожидала, очевидно, такой отповеди, но поделом, не станет пробовать впредь хитро подольщаться к господину.

— Так я… Господин Анпу… Я… не могла оставить дом в той пустой заброшенности, как он был, для твоего сияния нужны роскошь и удобство, больше, чем в царском дворце, ибо ты — величайший из Богов Кеми!

— Величайший из Богов Кеми велит тебе немедля отправляться, куда было сказано и не смей ослушаться боле!

— Анпу…

— Не сметь! — оборвал я, понижая голос, чтобы ей стало понятнее, что я не шучу.

Больше сиропа моя душа не выдержит сегодня…

Арит убралась с глаз, я же оправился мыться. Оказалось, и ванну для меня добыли из цельного куска самолучшего мрамора, огромную и гладкую, словно атласно выглаженную изнутри и отвели мне не одну горницу, а всё северное крыло. Я погрузился с головой в душистую воду, тут же забыв об Арит и всех хлопотах последних дней. Выспаться теперь, а там подумать, как вымолить Аяино прощение, как объяснить ей, что я не могу сей же час жениться не потому, что не люблю её, а потому что боюсь потерять… Эх, триста бы лет назад она так хотела за меня замуж!..

Но размышлять долго не пришлось, я заснул мгновенно и без сновидений, столько дней без отдыха взяли своё. Сколько я спал, не знаю, но разбудила меня неизвестно откуда взявшаяся кошка с гладкой шерстью песочного цвета и мелкими крапинам на спинке.

— Мр-р, Ар-рий, мр-р! Аяя соскучилась и ждёт. Всё понимает и не сер-рдится больше… «Арюшка-Огнюшка, не серчай и ты на мою глупость, прилетай поскорее!»…

Последние слова был точным посланием из уст Аяи, кошка как запечатанное письмо через тысячи своих собратьев передала его мне Аяиным даже голосом. «Огнюшка», Огнюшкой назвала… Аяя… не всё стёрлось… Но пусть возрождается в тебе только лучшее, что было забыто… с трепетом подумал я и стал собираться в дорогу.

Глава 8. Куры, цыплята и жар

Арик явился через несколько дней, когда Аяя давно успокоилась и ждала его уже с нетерпением. Я даже стал беспокоиться, что его слишком уж долго нет.

Надо сказать, я много времени проводил дома, пока Зигалит занималась своими уметами, я развлекал себя тем, что читал книги, или время от времени отправлялся прогуляться по городу, поглазеть на жителей, товары в лавках и цены, взглянуть, как строится башня. Вся эта праздность были мне непривычны, я не любил такой жизни, когда мне приходилось выжидать вдали от байкальских престолов, а теперь наступило безвременье какое-то, Арик нашёл себе дело, я почти жалел, что позволил ему встать вместо меня в услужение Повелительницы Той стороны, он теперь всё время в неких хлопотах, я же не знаю, чем себя занять. Помогать Зигалит в её делах, мне казалось мелким и до безумия скучным, и получалось, что я бездельник и от этого страдаю, не зная, куда применить свои знания и умения. Стать, как Арик всё время намекает, лекарем-кудесником, мне тоже не кажется привлекательным, тем более, слава пойдёт, и тогда уж не выпутаешься из этих бесконечных исцелений. К тому же я не считаю, что надо исцелять чудесным образом всякого, болезнь Боги насылают человеку всегда с некой целью, чтобы одумался, остановился, оглянулся, как живёт, перестал считать себя бессмертным и вспомнил о добре. А ежли появится такой вот всех исцеляющий кудесник? Да меня же Боги первым и накажут… Вот до чего я додумался.

Всё, чем я мог развлечь себя в отсутствие дел, это обучать Аяю. Это было приятно и отменно развлекало меня, потому что было весело, Аяя любила пошутить, иногда нарочно решив бестолково какое-нибудь задание, чтобы повеселить меня. Вот к примеру, я задал ей задачку, про две сотни кур, три сотни цыплят и зерно. Она взяла и отняла от цыплят кур.

— Это что такое? — спросил я. — Что за чепуху нарешала?

А она ну хохотать:

— Ну как… цыплята у кур стали отнимать зёрнышки, а куры рассердились, и всё цыплячье зерно и склевали!

Я тоже рассмеялся, подхватывая её весёлый смех.

— А петухи? А что петухов-то не посчитала? Петухи, что же, не клевали? — хохоча, спросил я.

— А что их было-то, петухов? Небось, всего три, им и подойти не дали! Сидели себе на заборе, кукарекали!..

И мы хохотали эдак, пока не начинали болеть животы от смеха. Вот и сегодня так было, даже Зигалит соизволила зайти сюда, хмуря брови, от чего они стали как-то чудно куститься, а щёки топорщиться чёрствыми булками, и проговорила:

— Што за весе-елье у вас? И-ишь… Арий, вон, яви-ился, застанет вас за хохотом таки-им, што подумает? Ла-адно эта-а, а ты, Эрбии-ин, женатый челове-ек, стыди-ись!

— Что ж, женатому и посмеяться нельзя? — спросил я, не переставая хохотать.

Ревности Зигалит я не боюсь, а вот Арика злить мне не хотелось. Потому я поднялся со скамьи, намереваясь выйти и встретить брата, а не сидеть рядом с его драгоценной возлюбленной. Но она сама подскочила первой, услышав, что он здесь, и побежала навстречу.

— Что говоришь-то, Зигалит? — негромко сказал я жене. — Зачем на дурное намекаешь?

— Чи-иво и намека-ать, када тебе тут как мё-одом нама-азано. Што она тебе-е? Краше и милее меня-а?

Я приобнял жену за полные плечи и соврал:

— Милее тебя, никого во всем свете нет.

— Во-от, то-то же! — фыркнула Зигалит, капризно сбрасывая мою руку. Вообще говоря, у меня не было ещё такой немилой жены. Впервые я так нехорошо ошибся…

Мы вышли с Зигалит из-за домика Аяи и увидели их двоих, обнимающимися посреди двора, удивляя челядь.

— Ишь ты вить, обла-апились… я уж дума-ала, што врёте, што эта-а ево жена, думала, не себе ли ты её придержива-ашь. Наро-ошно им прикры-ывшись, — Зигалит, прищурившись, посмотрела на меня, будто раскрыла мои тайные мысли.

Я лишь сокрушенно покачал головой. Зигалит взяла за привычку называть Аяю «эта», но сама Аяя не замечала все эти способы унизить и задеть её. И Арику не рассказывала, похоже, что Зигалит не слишком привечает её, или, в самом деле, не замечала, считая её слишком низкой для того, чтобы сердце тратить на обиды. Арик же, уважая в Зигалит мою жену, неизменно привозил ей самые разные подарки, вот и сегодня, оказалось, привёз гостинцев из Кеми, украшений богатых, чтобы задобрить её алчное сердце.

Позднее, за ужином, Арик рассказал, что Вералга, похоже, скоро замуж за Викола пойдёт.

— Глядишь, ещё детей народят, — усмехнулся Арик.

— Да что ты?! — удивился я новостям. — Викол, ледяные уши?! Кто бы мог подумать.

Вообще мне всегда и Викол-то казался старым, а Вералга, хоть и глядела всегда молодой, все же воспитала меня как бабка, как я мог вообразить теперь, что эти двое вдруг затеяли любовь? Это было страннее, чем, если бы две статуи вдруг влюбились и стали бы танцевать вдвоем… Поэтому я с таким вниманием и недоумением слушал рассказ Арика об их счастливой страсти.

— Да, у них какая-то древняя любовь и обида, а теперь наша Вералга, похоже, простила его и снова к себе допустила, — сказал Арик, поблагодарив Зигалит за вкусный ужин.

— Пра-астила? И зря-а, — проговорила Зигалит. — Опя-ать её обманет, ежли раз обману-ул. Верна-а, ми-илый? — она притянула меня за руку.

Я заметил невольное удивление в Ариковом взгляде, которым он проводил её движение. Аяя и бровью не повела, она при Зигалит вообще мало говорила, словно не хотела лишний раз привлекать её взгляд к себе. Я даже спросил её как-то после об этом. Она сказала, пожав плечами.

— Твоей жене я нелюба, не знаю, чем и что я ей нехорошего сделала, но это… так. А потому злыми глазами глядит, словно, об острый лёд режусь всякий раз о её взгляд.

— Откуда ты про лёд знаешь? Помнишь его? — удивился я.

— Помню? — удивилась в свою очередь Аяя. — Ну… помню, Орсег показывал, морские льды, вот то льды, не представляешь, синие, голубые, лазоревые, што твои самоцветы! И снег, холодный, хрустящий! А воздух сладкий… Орсег пропал совсем, носа не кажет больше.

— Он знает, что ты беременна, стало быть, недоступна для него. Он жениться на тебе хотел.

— Да… теперь не женится, — сказала Аяя. — Но за него бы я не пошла.

— Отчего же? — спросил я, мне было интересно, что она скажет.

— Как «отчего»? Замуж по любви надоть, иначе как? Грех иначе.

Я же говорю, дитя. А её матерью незаконного ребёнка сделали. Ох, вот задачку Арик мне сделал с этим всем… Али просто обмануть всех, сказать, вот он, муж, что не было обряда над ними, кто знает, кроме Богов? Так и придётся сделать… Ничего, время ещё есть.

Да, время ещё было, это верно, Аяя почти не чувствовала бремени, была весела и легка, как и раньше. Между занятия науками, любовными утехами, мы время от времени выходили с ней в город. Я пытался прикрыть её, как делал некогда с Эриком, отводя взгляды, но с Аяей этого у меня не получалось отчего-то. Впрочем, быть может, получалось вообще только с Эриком? Но её мне не удавалось спрятать от глаз встречных людей. А потому я просил её надевать покрывало, прикрывая лицо. Но помогало мало, Аяя двигалась легко, иногда порывисто, никакой томности, чтобы удержать лицо и фигуру под складками покрывала. Да и не понимала она, зачем ей прятаться, когда все женщины вокруг ходили так, не прячась, а потому все останавливались и смотрели нам вслед. Так что она не проходила незамеченной. Сегодня мы пошли посмотреть на строительство башни.

— Знаешь, говорят, когда закончат, здешний царь станет с Богом напрямую говорить, обходя жрецов и молитвы, — сказала Аяя. — Что думаешь?

— Думаю, чтобы слышать Бога, не нужны ни жрецы, ни башни, нужно токмо сердце открыть, — сказал я, для всех я шёл рядом с ней полноватой тёткой, отвлекая своими полными ягодицами внимание от Аяи. Но получалось не слишком, всё равно взгляды с моей задницы неизменно соскальзывали на Аяю.

А она не замечала этого, как не замечала всегда. И слышала и видела только меня. Я бы тоже не замечал, если бы некогда из такого вот зеваки не вырос целый завоеватель Байкала, погубивший не одну тысячу человек, и меня самого, между прочим…

— И я так думаю! — радостно воскликнула она. — Вот именно, как ты сказал!

Я притянул её к себе за руку. Прошло уже несколько седмиц, почти два месяца, как она сказала мне о беременности, как мы говорили и перестали вспоминать о женитьбе, Эрик сказал, что все считают, и будут считать здесь, что она замужем, и ребёнок наш вполне законный. А что, это вполне может удасться, мы приехали в Вавилон мужем и женой для всех… Даже Зигалит не сомневается, что мы женаты. Всё будет хорошо, всё будет как надо, уговаривал я себя. Я боялся, что слух об Аяе дойдёт отсюда до Кратона, и он узнает, что она живёт здесь, что она беременна и возможно его ребёнком… Вавилон не так далёк от Кемета, а слово человеческое катится по земле быстрее ветра…

Мне хотелось знать, как бы она отнеслась к тому, что ребёнок, которого она носит, это дитя Кратона. Но я не решался спросить её об этом, а что если она по теперешнему простодушию, скажет, что ей безразлично, его или мой? Я не мог не думать об этом, как ни уговаривал себя вначале, что мне безразлично. Нет, я хотел, чтобы ребёнок был именно моим. Мне это казалось знаком начала настоящей новой жизни и для меня и для Аяи. Словно я загадал, что тогда мне удасться уйти от моей госпожи, едва наш с Аяей малыш появится на свет…

Мы приблизились к башне.

— Смотри, готова почти… — проговорила Аяя, задирая голову. Ткань покрывала соскользнула с её волос.

Действительно, верхушка башни терялась в облаках, как они будут взбираться на неё? Это же идти по этим бесконечным ступеням только час… Это строение пугало меня, как что-то чудовищное. Легко понять, почему, я едва не умер здесь, забитый до полусмерти в вонючем тюремном дворе. Мне стало не по себе от этого воспоминания.

— Вот это да… Сколько они строили её? — спросила Аяя.

Я пожал плечами. Я не знаю, когда они начали это безумное строительство, когда я сам впервые побывал здесь, работа была в разгаре, а это было… сколько лет? Кто теперь вспомнит?..

— Может, за звёздами наблюдать будут, как думаешь? А что? Там облаков-то над ними нет, небось… — продолжила Аяя, но я заметил, что около нас прислушиваются и, памятуя, чем кончились в прошлый раз разговоры об этой проклятой башне, потянул её уйти.

Аяя качнулась, опираясь на меня.

— Ох, голова-то… закружилась, — проговорила она, повисая на моей руке.

— Идём, сядем где-нибудь, — сказал я, обняв её за талию. Талия её всё ещё остаётся тонкой, но животик уже стал проступать, когда она обнажена, в одежде пока не заметно ничего.

Мы сели на груде камней, ещё не убранных здесь, хотя площадь вокруг башни уже начали постепенно расчищать. Скоро порядок наведут, и тогда… что будет тогда? Я не мог этого представить. Вот башня, уже готовая, а я по-прежнему не могу представить, как это будет, когда всё будет здесь полностью окончено. Странно…

— Ну как ты? — спросил я Аяю, она приклонила голову к моему плечу и даже прикрыла глаза.

— Пошли домой, а? — сказала Аяя. — Что-то я сегодня… не очень… И вообще, возле башни энтой, как-то… не по себе мне…

Надо же, как и мне, хотя она ничего не знает о моих злоключениях здесь…

По дороге Аяя немного развеялась, бледность сошла с её щёк, мы постояли на мосту, глядя Евфрат, быстро несущий свои «сладкие» воды к югу, в морские пределы.

— Орсег отсюда к тебе приплывал? — спросил я.

— Да, — кивнула Аяя. — Позабыл уж, поди, давно не появлялся. Эрик говорит, это потому что он знает теперь, что жениться ему на мне нельзя.

— Я не могу жениться, а он мог бы, не жалеешь, что меня выбрала, а не его?

— Ничего я не выбирала, Арюшка, — сказала она так, что мои ревнивые червячки тут же все сдохли и испарились. — Просто… люблю тебя, да и всё. Как будто… как будто вот только, так и могло быть. Не пойму про то ничего, когда и как ты мне в сердце проник, почему, но… Странно, нет?

Она повернулась ко мне, переставая смотреть на воду.

— Может и странно… — сказал я. — Я и сам так люблю тебя так сильно и так долго, что… не знаю, будто меня нет за пределами этой любви.

Аяя улыбнулась и протянула мне руку, а потом и вся прижалась ко мне, обнимая:

— Хорошо, а? как хорошо это, правда?

Мимо прогромыхала повозка, и нам пришлось посторониться, прижавшись к ограде моста, пропуская её. Дома Аяя всё же сразу ушла в спальню и легла на кровать. И совсем скоро позвала меня.

— Арюшка…

— Что ты? Тебе плохо? — обеспокоился я.

— Нет, — сказала она, улыбаясь, и протянула руку мне. — Иди сюда?..

Я улыбнулся, прежняя Аяя никогда не звала меня так, хотя я знаю, что любила, но, может быть не так, как теперь?.. Теперь Аяя не стыдилась сама притягивать меня к себе, желая, когда хотела поцеловать, и ни разу ещё я не увидел и не почувствовал, что она не хочет меня или ей досаждает моё вожделение, ни разу. Сколько месяцев прошло с того дня, как мы соединились снова?.. почти пять? Четыре с половиной?..

И губы её слаще с каждым днём, и руки горячее… День меж тем догорел, уступая место душной ночи, но мы не замечали этого, как не замечали наступления утра, ничего, кроме друг друга. Звёзды заглядывали в окна, влетали ночные ветерки, мотыльки, повертеться у светильников, и стрекот цикад, равномерный и неумолчный.

— Дай руку, Арюшка, — сказала Аяя, и взяла меня за руку.

Я протянул её сам к её груди, но она стянула мою ладонь со своего немного потемневшего соска.

— Погоди… погоди, сейчас… покажу кое-что…

Она повернулась на спину и положила мою руку себе под пупок над лоном, на уже хорошо заметную выпуклость.

— Подержи руку… он… он шевелится, ты… ты почувствуешь, — шепотом произнесла она, словно опасалась вспугнуть его, маленького и пока невидимого. — Вот!.. Вот! Чувствуешь?!

Я не мог сказать, что не чувствую, потому что я не был уверен, что ничего такого не почувствовал, но и сказать точно, что это был некий толчок, я тоже не могу. Однако, видя её сияющее лицо, я не мог сказать, что не почувствовал.

— Здорово, правда, Огнюшка? Значит и правда там ребёночек у меня…

Я засмеялся:

— Ты до сих пор сомневалась? — сказал я, обнимая её, совершенно обнажённую, с завившимися от пота волосами.

— Да… нет, но… это так… удивительно, ведь, правда? Так удивительно… Эрик сказал, мальчик.

Я приподнялся, глядя на неё.

— Эрик? Ты и ему давала потрогать? — спросил я, пугаясь. Она ведь в его доме, что тут происходит, пока меня нет?.. мне стало страшно…

— Да нет, — легко сказала Аяя. — Что ему трогать, он и так видит. Чего другого не замечает, а такие вещи видит, словно сквозь глядит.

— Чего другого, это чего? — заинтересовался я.

— Да… какая разница? Не хочу я говорить, ты ему скажешь, получится, что я изветничаю, нехорошо.

— Ты о Зигалит что-то знаешь? — я сел.

— Ничего я не знаю! — Аяя тоже села. — Ничего не знаю, а показалось… Но… Огник, я… она недолюбливает меня, я не люблю её, так что, чего и нет увижу. Так ты не пытай, нет, ничего я не знаю. И Эрику ничего не говори, они…

— Тебе кажется, они счастливы? — спросил я.

— Откуда мне такое знать, Огнь? Ежли Эрик женат на ней, стало быть, выбрал и любит её, а нам какое дело? Если она что-то дурное станет обо мне говорить, ты поверишь? Вот и он не должен верить ни в какие мои вымыслы. Противная она, вот и всё…

— Думаешь, она неверна ему? У неё другой, по-твоему? — не отступал я.

— Да ты что?! — ахнула Аяя. — Разве можно так думать?! Страсть какая… не знаю я такого, просто она его… но она, наверное, вообще никого не любит. Он такой славный, добрый, а она… он и с ней добрый, ласковый, а она только, когда он глядит, улыбается, а стоит ему отвернуться, у неё стразу другое делается лицо, словно она маску снимает.

— Почему ты ему не скажешь?

— Что ты!.. И ты не говори! — испугалась Аяя. — Нехорошо промеж мужа и жены мешаться, они всё одно поладят, а мы врагами станем, не надо, Огник!

— Ну ладно, как прикажешь, — согласился я.

Эрик и сам всё преотлично чувствует и понимает, не раз мне говорил, мешаться и верно, не след, сами разберутся. Сейчас меня интересовало совсем другое.

— Яй, почему ты стала называть меня Огнем? — спросил я, вглядываясь в неё. Мне хотелось увидеть, как она ответит, что будет у неё на лице при этом. Это очень важно, почему она вспомнила моё прежнее имя, о котором ей никто не говорил.

Аяя пожала плечами и улыбнулась.

— А я не знаю. Мне только кажется, тебе это имя подходит, Огонёчек. А тебе не по нраву? Так не стану звать…

Я улыбнулся:

— Нет-нет! Зови. По нраву. Ещё как по нраву!

Тогда она приподнялась на коленках, обнимая меня и прошептала горячо прямо на мои губы:

— Тогда иди сюда, Огонёчек, милый! Ты у меня в самом сердце горишь…

Я поцеловал её горячо и долго, приклоняя обратно на ложе, утопая в страсти.

— Скажи ещё, любишь меня? скажи ещё! — нетерпеливо и жадно зашептал я.

— Люблю! Люблю! Ох… Так люблю!.. — отвечала она почти беззвучно, топя меня… — Волосы у тебя… полынью пахнут… и горьким мёдом…

Когда мы уснули? Я не знаю, но, проснувшись, я сразу потянулся к ней, скользя ладонями по шёлковой коже, ещё не открыв глаз, я прижал её к себе плотнее, целуя, вдыхая её чудный аромат, я зарылся лицом в её волосы, спутались немного, тонкий шёлк, цепляются за пальцы, как стебельки вьюнков… вот ушко, ложбинка у шеи, я приоткрыл губы, чтобы лучше чувствовать аромат и вкус её кожи… я приподнялся, повернуть её к себе, сжал ладонью грудь, груди у неё немного увеличились теперь, наливаются потихоньку, молоко будет вскоре… она всегда потягивалась, просыпаясь, как кошка и обнимала меня, щурясь от удовольствия и счастья и улыбаясь сладко.

И сегодня потянулась, но что-то переменилось, она не захотела отвечать на мои ласки, отклоняла мои руки, сдвигая с грудей, не пуская между бёдер, уворачивалась от поцелуев, даже накрыла мои губы ладонью, лишь бы не целовал. Во мне снова эта ненасытность, что овладевала мной во всё время с ней, и теперь я почувствовал себя как прежде, когда я терял от вожделения разум, а она не хотела меня… Наконец, я не выдержал и сел в постели, оставив её. Уже давно рассвело, за окнами был уже дневной, не утренний шум, откуда-то слышались голоса, где-то коротко мыкнула корова, перебрёхивались в отдалении собаки, прокричал какой-то странный петух, что он возвещает, полдень? Всё злило меня сейчас и то, что проспали полдня, и что я не могу не обижаться сердцем на то, что ей вдруг вздумалось не хотеть меня…

— Что случилось, Яй? — спросил я, обернувшись и чувствуя, что моя нежеланная ею нагота при свете дня делается непристойной и даже оскорбительной, по всему выходит, надо одеться. Что теперь остаётся?.. и восвояси пора, сколько я не был в Кемете, больше суток, не хватились бы…

— Не знаю, как-то… Мы не повредили ему, как думаешь? Ну… — она посмотрела на меня, какая-то бледная сейчас, и веки опухли, будто плакала.

— Да… не должны, — немного растерялся я. — Но… если не хочешь, не станем.

Я поднялся, оглядываясь в поисках одежды, разбросали всё… И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:

— Яй, а если это сын Кратона? Не мой, а его? Ведь он наследник Кеми тогда…

— Ты… чего?.. Говоришь-то что?.. Как такое может быть? — удивилась Аяя, и даже села, глядя на меня.

— Ну… как… Может ведь, — пробормотал я, жалея, что затеял этот разговор. Нехороший разговор. От ревности и затеял. Едва что-то не так, как я хотел, я сразу начинаю ревновать и думать, что она меня не любит…

— Не может этого быть, как тебе не стыдно!?.. — сказала Аяя. — И не говори больше, что наш сын — наследник Кемета. Где Кемет и где мы с тобой ныне…

Она поджала губы обиженно, накрываясь покрывалом до подбородка.

— Яй, он женился, — сказал я, сердясь, что она укрылась, несмотря на жару, не хочет быть обнажённой передо мной, вот и сказал ей о Кратоне, как она теперь будет? Заплачет или взревнует?

Но случилось более странная вещь.

— Кто женился? — едва ли не с раздражением спросила она.

— Как кто? Кратон. Кратон женился на Уверсут.

— На Уверсут? — Аяя улыбнулась. — Ну… что… она красавица… Слива, полная сладчайшего сока.

Я засмеялся, очень верно, должно быть Уверсут жаркая любовница, глаза маслом для ламп горят, того гляди жаром окатит любого, кто рядом. И моё ретивое отпустило, не думает она о Кратоне с любовью, коли не ревнует…

…Но это было не совсем так. В это утро как-то занеможилось мне, потому думать о Кратоне или о том, чтобы любиться, я не могла вовсе, но когда Огник, улетел, чересчур поспешно, обиженный всё же на меня, я не могла не вспоминать его слов о нём. Значит, получается, мы с Кратоном… значит, я не любила его, и он тоже меня не любил? Но это было не так. Совсем не так. Конечно, я не чувствовала к нему того, что теперь к Огню, это даже не было похоже, но я любила Кратона, он был добр и нежен со мной, и смотрел на меня так, словно для него счастье уже это — просто смотреть на меня. И уж ревновать вообще никогда не приходило ему в голову, не то, что Огник, на пустом месте кочку найдёт, даже придумает и об неё споткнётся. Мне с Кратоном было очень хорошо и легко. И теперь, бывало, я даже скучала по нему, оставаясь одна.

Совсем не то с Арием, милым моим Огнем. Никакой простоты, когда его нет, я только и думаю о нём, только и жду его, прислушиваясь к ветру, приглядываюсь к теням, не спускается ли с небес, мой прекрасный Арий? А когда он рядом, я сгораю от страсти, и мне страшно временами, кажется, он разлюбит меня, за то, что я слишком уж его люблю, и ещё, потому что я такая глупая, ничего не знаю, и говорю одни глупости, как ребёнок, кому такое понравится? Кому нужна возлюбленная, тем более жена, безмозглая и бестолковая? Любому надоест. Вот, хоть и говорит, что любит и всегда будет любить, а улетает ведь… Вем, что надоть ему лететь, а не могу не думать, что улетает, чтобы и не возвращаться к такой глупой.

Ребёнок Кратона… что удумал… а что если Арий это себе в ум возьмёт и оставит меня? Если станет ему противно быть со мной, потому что был Кратон? Но…

Я расплакалась. И проревела так долго, что разболелась голова, и нос заложило. И ещё дольше бы проплакала, если бы Эрик не зашёл ко мне в домик.

— Аяя? Ты чего это? что ты плачешь?.. Боги… что случилось? — всполошился он, спеша подойти.

Я села, одеться я успела, конечно, и даже причесалась, правда, кое-как, ещё Огник был, надо же было проводить, но теперь, должно быть, совсем растрепалась…

…Верно, глядела Аяя не очень ладно, коса кривая и распустилась и с конца и у висков сильно, платье скосилось, обернувшись вкось вокруг неё, но сегодня я разглядел живот, вернее, животик, он был ещё маленький, но уже несомненный. Я не видел до сих пор живота. Когда-то я не дал ей родить сына Марея, чтобы её место заняла моя дочь, вот такими мелкими вещами некогда был занят Сил Ветровей. А теперь она носит славного здорового мальчика, сына Арика. Именно его, я это чувствую абсолютно отчётливо. Удивительное дело, в Аяе я лучше всего это чувствую, словно вижу мысленным взором, в своих жёнах так не чувствовал своих собственных детей.

Она села, хлюпая, но, переставая плакать, с усилием вдыхая, чтобы остановить слёзы, совсем расквасившие её лицо.

— Ты что плачешь? Арий давно улетел?

— А… ну… час назад, наверное… а может и больше…. — кое-как переводя дыхание, проговорила Аяя, высмаркиваясь в потиральце.

— Час?.. Так он о часах и минутах рассказал тебе?

— Так что… — прогундосила она, пожав плечами, и вытирая лицо, отняла потиральце от лица, — рассказал. Что там… Вот как бы их ход замечать, прибор какой надо придумать, что видеть, как они идут, часы и минуты…

Охота ей о приборах думать…

— А плачешь чего? Поссорились опять? — спросил я.

— Да… Нет, кажется, не поссорились, но он… осерчал, думаю. Видишь, как улетел, не поел даже и к тебе не зашёл.

— Ну, ко мне… ко мне часто не заходит, — сказал я. — И за что спорили-то?

Она смутилась почему-то, отвернулась, попыталась пригладить волосы, даже гребень в руки взяла, но и руки не слушались и волосы запутались, как следует, ничего у Аяи с причёской не вышло, она с досадой вздохнула, и села опрев лохматую голову на руку.

— Да не то, что… Это… ты не спрашивай, про то не говорят… ещё с мущиной…

Я сам догадался, и опять разозлился на брата, ну каков!? Разобиделся он на беременную, что спать не захотела с ним? Из царского дворца похитил, всего лишил, что она имела и могла бы иметь, обрюхатил, и он же ещё заставляет её рыдать?! Не мерзавец? Боги, да он своей любовью вреда приносит больше, чем иной злобным преследованием!

— Яй, не плачь, он… Он так любит тебя, себя порой не помнит, как блажной, и творит и говорит иной раз такое, что… — попытался я успокоить её, уговорить надо хоть как-то не рыдать. — Прости его.

— Да какое там! Я разве… нет, я и не думала обижаться, что ты…. — всхлипнула она. — Тут… тут другое. Он думает, что наш сын может быть не его, а Кратона.

— Боги… вот дурак-то! У меня бы спросил!.. остолоп! Его это сын, пусть будет уверен, и ты не думай, я знаю точно.

— Что ты, Эрик! Тебя спросить… я едва сказала, что ты мне сказал, что мальчик будет, он уже бровями заиграл… — вздохнула Аяя.

— Думаю, если бы он тебя в темнице запер и сам бы охранял, и тогда нашёл к кому ревновать, ко снам, к ветру, что влетал бы к тебе в окна. Гляди, к ребёнку ревновать станет, это точно. У меня и то случается чуть-чуть, я правда не говорю и не показываю, но бывает и взгрустнётся, что твоя милая жена только на маленького и глядит, а тебя уж вроде и нету… а уж этот дурак… Ох, вот, Яй, сколь лет его знаю, а подумать не мог, что он такой ревнивец у нас. Никогда до тебя таким не был. Ты не думай, он… не от злого сердца, а со страху, что ты можешь не любить его. Он искал тебя столько лет, ты и вообразить не можешь, столько лет ждал и… и вот всё сбылось, нашёл, так Кратон затесался…

Я не хотел рассказывать ей, что два с половиной века мы искали её, потом, напав на след, мчались через половину мира, и всё равно опоздали. Она не знала, что живёт столько лет, не знала, что была мертва, ни Арик, ни я до сих пор не могли этого рассказать, потому что тогда пришлось бы рассказывать слишком много, а, сказав об одном, неизбежно дойти до того, что… Мы с Ариком негласно решили, что ни о чём из прежнего говорить не станем, потому что, либо всё рассказать ей, либо уже молчать. Коли началась у неё новая жизнь, пусть и живёт этой новой жизнью, новой светлой и счастливой, без прежних бед и горя, оставленного за Завесой. Она теперь слишком чиста и простодушна, чтобы взваливать на неё её прежнюю судьбу, от которой она ринулась на клинок…

— Так что… ты не горюй, Яй, тяжело с такими как он, они хитрить не умеют, притворяться не могут, потому и рубит иногда по больному. Сам нас острие клинка, и тех, кого бажает не щадит. Просто не может, то не вина, беда…

— Говоришь, искал меня много лет?.. — слабо проговорила Аяя. — Почему?

Почему? Проговорился-таки… что теперь? Рассказывать, как воевал Байкал с полуденным народом, и мы с Ариком погибли, потому потерялись в веках? А что до того было… Нет, не пойдёт, надо соврать что-то, и попроще…

— Как почему? Влюбился, места не находил, пока не отыскал, а тут Кратон на тебе женится… вот и пришлось похитить. Ты как мы, Яй, тебе с простыми смертными не очень по дороге. Поверь, я знаю, о чём говорю, они смертны, не как мы, а терять очень тяжело, как после продолжить вечно жить?

— Как?.. никак, наверное… невозможно… — задумчиво произнесла Аяя, глядя на меня из-под мокрых ресниц.

Глава 9. Грянул гром…

— Дамэ, где Арит пропадает опять? Не пойму, всё время куда-то девается, как Ария в дому нет.

— А когда он в дому-то? — нехотя ответил я.

Меня оскорбляло уже то, что Арит устроила себе отдельные покои, что говорить о том, чтобы обсуждать её, когда и впрямь ведёт себя как-то чересчур независимо теперь, с тех пор, как стала приспешницей Анпу и получила почти неограниченные возможности, почти как были у самого Ария, то есть Анпу. Вот Рыба не гордилась, не изменилась нисколько, Арит же и на неё смотрела свысока, что уж говорить обо мне…

Рыба, приглушив голос, подошла ко мне ближе, озираясь, было, кого опасаться в этом дворце, уйма слуг, целое войско, и служит оно, похоже, Арит.

— Ты не очень-то об этом, вестимо, иде Арий быват. Тут что, всё налажено, его вмешательства и вовсе уже необязательно. Конечно, хорошо, когда он чудеса являет, провожая принародно умерших за Завесу, так действует на людей, что теперь о том, уже легенды потекли, как некогда о Горе.

— О Горе, да… Хорошо получилось то явление его, — заметил я. — Теперь ни в ком сомнений нет, что Гор вознёсся к солнцу.

— Это да… Но рази не так и есть? Та, что была его возлюбленной, ушла вместе с ним. А с нами теперь Аяя, что любит Ария, — сказала Рыба. — То есть в нашем мире.

— Мне шикаешь, а сама болтаешь, будто то ботало у коровы.

— Ботало… где те коровы… А, Дамэшка? — Рыба села недалеко от меня на красивую инкрустированную скамью. Здесь всё неимоверно красиво и богато, временами неуютно становится во всём этом великолепии, я думал, дом наш иначе будет выглядеть, когда нашёл его. Но Арий доверил Арит устройство дома. И вот она, алчущая богатства и почестей устроила здесь жилище достойное не то что царя или Бога, но всех Богов здесь или на Байкале… Вот о Байкале…

— Арий рассказал мне, что Байкал погиб вовсе, — сказал я.

— И Эрбин говорил, но я не верю, быть того не может.

— Может-может, — услышали мы, это Арий, или как теперь мы должны называть его, Анпу, входил в обширную залу, где мы с Рыбой были. — Прежнего на Байкале нет. И сам он теперь иной, всё там не так ныне. Как ушли люди, спасаясь от потопа, так и сгинуло наше прежнее царство.

Мы обернулись к нему, поднимаясь. Мы сделали это невольно, как бы то ни было, он наш господин и мы уважали его, но не только в этом было дело, он стал Богом, которому поклоняются уже тысячи и станут поклоняться ещё, мы это видели своими глазами по всему Кеми. Культ Смерти необычайно быстро креп здесь и разрастался. За полгода, что прошли с того мига, как нам вернули Аяю, и Арий вверг себя Царице смерти, он успел сделать столько, сколько не смог бы никто иной. И это притом, что мы с Рыбой подозревали, что большую часть времени он отсутствует в Кемете, потому что проводит это время с Аяей. Спросить бы напрямую, да как осмелиться?.. Эта тайна стоит жизни, он сам скажет, когда ему это будет нужно, оставалось только ждать. Мы не могли даже спросить, как она. Впрочем, по счастливому блеску его голубых глаз было очевидно, что у них всё хорошо.

— Анпу, приветствую! — сказала Рыба, слегка поклонившись. — Три дни не видели тебя.

— Три? Я не заметил… Всё ладно здесь в Кеми? — рассеянно ответил Арий.

Рыба выразительно посмотрела на меня, пока тот отвернулся, действительно, «в Кеми», значит, сам был за пределами.

— Да, господин. Арит вот только запропастилась. Как ты уехал, так не видали её.

— Арит?.. — рассеянно проговорил Арий, направляясь в сторону лестницы, что вела наверх к его покоям, этот зал был проходной. — Так на полдне, должно быть…

— На полдне была я, Анпу, твоё тёмное величье, — сказала Рыба.

— Вот как? — Арий взглянул на Рыбу. — И где же она?

— Ты не давал ей поручений?

— Она была на полдне, так я думал, обучала тамошних жрецов.

— Так и было, господин, но с некоторых пор она оттуда улетела, там управлялась одна я, и… я думал, ты еще, куда её отправил.

— Нет… — сказал Арий, но было видно, что теперь ему не хотелось размышлять об Арит и о том, где она. — Но… явится, ко мне пришлите, а теперь, есть хочу, время к вечеру, вы не голодны? Может, трапезу разделим?

В его лице было сытое довольство, как ни странно, но при том, небольшие облачка набегали на безупречную светло-голубую прозрачность его глаз. Что у них там, в раю-то, ссора какая?..

…Я не знал, что Дамэ так внимательно разглядывает меня, вместо того, чтобы думать о том, где его жена и чем она занята, если не учит жрецов и не следит за постройкой храмов. Но меня это точно не волновало. Куда сильнее меня тревожила какая-то трещинка, через которую я чувствовал холодный сквозняк, трещинка, будто что-то не так, какое-то неясное и вовсе неопределённое чувство, будто за мной слежка, что я чего-то не заметил, что может круто изменить мою жизнь и сильно повредить мне. Или не мне… вот это куда хуже, что я, я справлюсь со всем… Именно это тревожило меня и занимало мысли. Что это? Зигалит? Но её я даже не видел в этот раз. С Аяей мы расстались хорошо, она целовала меня и плакала, объясняя слабостью, просила не улетать.

–…или с собой возьми? Не могу я без тебя, Огнюшка. Спрячешь там где-нибудь… — говорила она, прижимаясь лбом к моей шее.

— Яй, тебя не спрячешь, — сказал я, целуя её мокрые ресницы.

— Но Кратон теперь женился, что я ему?

Конец ознакомительного фрагмента.