С другой точки ощущения

Татьяна Грац (2024)

В шестнадцать лет Кристина обретает необычную способность — погружаться в сознание людей через прикосновение. На протяжении двух лет она учится контролировать силу и пытается совместить ее с повседневностью. Внезапно в ее жизни появляется парень, который умеет перемещать людей в другое измерение и называет себя внешним порталистом.Кристине предстоит выяснить все про другое измерение и понять, как порталисты влияют на судьбу вселенной.

Глава 2. Подаренная на голову

Первый раз я переместилась в сознание другого человека в шестнадцать лет. Это было жутко. Я запомнила.

В этот день я сидела за третьей партой во втором ряду. Подходил к концу урок литературы, еще чуть-чуть — и я осталась бы незамеченной. Не спросили, какая удача! Я едва ли понимала, почему настолько важно знать наизусть стихотворение Фета.

Одноклассники на задних рядах гоготали в нетерпении. Им хотелось закончить эту эпопею и как можно быстрее улизнуть в спортзал. Для кого-то физкультура была спасением, для меня же, как думала мама, этот предмет мог добавить только лишние строчки в карточке болезни. И без того худая, бледная, маленькая и невзрачная, я не должна была носиться в спортзале как ужаленная. В отличие от лиц других детей, моя кожа на щеках после физической активности еще больше белела, а не краснела. После десятиминутного кросса я походила на чистое полотно, полностью сливавшееся с белой футболкой. И тогда моим русым волосам ничего не оставалось кроме того, чтобы поймать весь фокус на себя. Наконец-то отвлечь весь мир от моей болезненной (для завистливых — модельной) худобы и посмотреть на мое русое, местами вьющееся каре. Иногда мне и самой оно нравилось. Когда я чего-то стеснялась, то убирала несколько темных прядей за ухо и становилась «милашкой». Слова Арсения. Возможно, оттого я делала это чаще.

— Кристина, к доске! — сквозь стену размышлений я еле расслышала голос учительницы. И была крайне возмущена такому повороту. Даже попыталась избежать такой участи:

— Но скоро звонок, — заметила я.

— Ничего, успеешь. Давай!

В этот момент я медленно поднялась над партой и заправила волосы за ухо, чтобы стать милашкой. И чтобы потянуть время. Одноклассница, рассказывающая стих у доски до меня, все еще стояла рядом с учительницей. Они что-то обсуждали между собой, то и дело указывая пальцами в учебник. Верка была отличницей, не удивлюсь, если ей и правда интересно обсудить творчество Фета с дотошным педагогом. Что она и делала. Учительница по литературе в восхищении жестикулировала и оживленно рассказывала Верочке свою точку зрения, точнее, вдавливала мнение в школьницу, потому что оно было поистине верным.

Я почти дошла до доски, еще раз окинула взглядом весь класс. Они смотрели на меня — мальчишки и девчонки десятого «А». Арс, получивший записку от одноклассницы, пытался читать письмо и одновременно поддерживать меня своим взглядом. Он отчетливо подмигивал, стараясь сказать, что ничего страшного не произошло. Это всего лишь литература. Не больше.

«Ага! — ответила бы ему я. — Сам на прошлой неделе тройку схлопотал! Нечего тут подмигивать!»

Встав у доски, я сделала глубокий вдох, будто бы готовилась разразиться тирадой. Пулеметным образом выпустить все, что помнила, и убежать за парту, так сказать, в укрытие. И если бы Верочка была аккуратнее; если бы я была в узких брюках, а не в юбке; если бы между рядами оказалось чуть больше места… меня бы все равно ничего не спасло. Случилось бы позже.

Наверное, Вера стала моим подарком. Ведь мог попасться кто угодно! Мальчишка-сирота из шестого «Б», пробегавший мимо на большой переменке; женщина в столовой, стоявшая на раздаче; одноклассник-задира, которому вроде бы как все можно; или даже директор школы. В итоге-то они мне все попались, но потом. Уже после Веры. Так что — да, она была моим подарком и тренировкой перед другими, кто встречался на моем пути.

Вера развернулась, чтобы уйти на свое место. Ее правый кулак моментально впутался в мою черную юбку. Я резко потянулась руками к месту катастрофы, чтобы опустить ткань и прикрыть свои оголившиеся коленки от чужих взглядов. Кто-то даже присвистнул. И это последнее, что я услышала перед погружением. Мои и Верины ладони соприкоснулись, я сразу же метнула взгляд своих карих глаза на нее. И мы растворились. Как оказалось, это я растворилась — в ее сознании.

Моя одноклассница сидела в коридоре на жестком одиноком стуле. В ее зеленых глазах отражалась бегущая секундная стрелка часов, висевших на желтой стене напротив. Здесь никого не было, кроме нас. Хотя отдаленно я слышала гул, кто-то кричал и плакал, кто-то раздавал команды за стенами. Или мы были призраками здесь и никого не могли увидеть. Я боялась пошевелиться, не в силах осознать, что же произошло на самом деле. Только что я стояла у доски, и вот вам, пожалуйста, теперь находилась в каком-то коридоре. Незнакомом, мрачном, тянущимся из ниоткуда в никуда. Длинном и мерзком, как змея.

«Прав был папа, нужно почаще выходить между уроками на свежий воздух», — пыталась здраво размышлять я.

Я часто жмурилась, закрывала и открывала глаза, нетерпеливо терла их руками, желая смахнуть галлюцинацию, убрать пугающую картинку, представшую передо мной. Она же, напротив, становилась только ярче, приобретала откуда-то взявшиеся детали. Например, рядом со стулом, на котором сидела Вера, появилась ржавая кушетка, а на потолке обнаружились продолговатые люстры с тусклым светом. Под ногами я разглядела старый грязный кафель, выложенный наискосок большими ромбами, как в…

— Вера, что случилось? Мы в больнице? — подала голос я.

— Да, — коротко ответила одноклассница.

На нее было невыносимо смотреть. Глаза казались стеклянными, Вера только и делала, что поглядывала на часы и отсчитывала время. Она неподвижно сидела на стуле, сгорбившись, скрючившись, поджав ноги к груди, точно от холода. Я почувствовала мерзкий сквозняк, он и был переносчиком тех безликих голосов. Они проходились по коридору до нас и обратно, поглощая своими воплями все пространство, какое было отведено нам с Верой.

Я сделала шаг. В голове пронеслись мысли о смерти. Но с чего бы вдруг? Я всего лишь собиралась ответить домашнее задание по литературе, неужели от этого можно умереть?

«Конечно, по статистике каждая пятая школьница умирает, декламируя стихи Фета. Не зря же его творчество — олицетворение красоты. Ради этого можно и жизнь отдать».

Я редко теряла саркастический настрой. Позитивным назвать его было сложно, но и пессимистическим тоже считать нельзя. Другое дело — моя одноклассница. Вера все глубже погружалась в себя. Маленькими шажками я подбиралась к ее стулу. И чем ближе подходила, тем громче становился ее шепот. Нет, то был не сквозняк. Все голоса, которые я слышала до этого, принадлежали Вере. Только ее губы не шевелились. Любой зритель ужастиков сказал бы мне тогда: «Не подходи к ней, не подходи! Ты что, глупая?» Но я подходила. По коридору продолжали гулять голоса Веры. Она кричала. Она плакала. Она читала стихотворение. Она указывала кому-то, что нужно делать. Но при этом оставалась почти неподвижной. Будто я слышала Верины мысли, проносившиеся в голове.

— Вера, что случилось? — повторила я, подойдя к хлипкому стулу и опустившись на корточки перед одноклассницей.

— Мне страшно. Я боюсь, — призналась она, наконец-то зашевелив губами, а не голосами извне. Вера посмотрела на меня и поменялась в лице, словно пришла в себя. — Ты случайно не помнишь, что там после: тоскливый сон прервать единым звуком, упиться вдруг неведомым, родным?..

— Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам, чужое вмиг почувствовать своим…¹ — молниеносно продолжила я, даже не успев подумать, о чем меня спросила Вера.

Она с благодарностью кивнула и проговорила четверостишие заново. Я не видела смысла повторять по сто раз давно заученный текст. Вера знала все и всегда. Все учила, все понимала. И то, чем она занималась сейчас, было похоже скорее на необычную молитву, чем на простое повторение материала.

— Зачем? Ты и так знаешь слова! Что мы здесь делаем? Вер, ты помнишь, как мы сюда попали? — начала нервничать я.

— Мы в больнице, ждем моего папу.

— Твоего папу? А зачем мы его ждем?

— Ему надо поправиться, — пожала плечами Вера. — Ему же делают операцию, надо дождаться, что все пройдет хорошо. Надо только подождать. Чуть-чуть. Всего несколько часов. Надо…

— Ясно, — пришлось остановить ее, иначе бы Вера захлебнулась слезами в своем «надо».

Ее всхлипы и слезы хлынули наружу. Они оглушили меня, обратили в бездействие. Я сидела на корточках перед Верой и не понимала, как это случилось. Тот разлом в памяти между уроком литературы и этим местом.

«Как. Мы. Сюда. Попали?!» — этот вопрос не умещался в моей голове. Он терзал меня даже больше, чем слезы Веры. Хотя рыдала она довольно громко, иногда переходя на визг или подхватывая низкие ноты. Я еле сдержалась, чтобы не отпрянуть от нее. Мое сердце сжалось. Сначала от негодования, потом от страха, под конец я совсем растерялась. С одной стороны, я понимала, что должна успокоить ревущую одноклассницу; а с другой, хотела выбраться из этого дикого и по-настоящему пугающего места.

— Хочешь музыку послушать? — внезапно спросила я.

Странное предложение, но почему-то оно показалось мне правильным. Я поднялась с колен и запихала руки в большой карман серой толстовки. На мою удачу, наушники и плеер перенеслись сюда вместе со мной. Хотя, конечно, лучше бы это был телефон. Если мы с Верой и правда очутились в престранном месте навсегда, неплохо было бы предупредить об этом родителей… Стоп, ну об этом я совсем не хотела думать. Лишь от одного слова на букву «р» я вздрагивала, потому что любила их слишком сильно, моих «р».

Вера тупо уставилась на черную коробочку в моих руках. Больше ее разрешение мне не требовалось: то, что она перестала плакать — уже считалось небольшой победой. Кроме того, я бессовестно взгромоздилось рядом с Верой на стул, слегка подвинув ее в сторону. Она чуть не слетела на кафель, обиженная и оскорбленная моей невежественной натурой.

— Да ладно тебе, музыка успокаивает! Посидим, послушаем, может, вернемся в класс, — с этими словами я запихала наушник в ее левое ухо и включила песню.

Запела Нюша. Пока играла эта песня, я искала другую, выбирая взглядом ту, что попроще. Вряд ли бы Вера оказалась в восторге от Эминема, которого я слушала круглые сутки. Мы с Арсом слушали. Только он слушал потому, что все пацаны его слушали, а для меня Маршалл был кем-то вроде кумира. Белобрысый рэпер занимал, пожалуй, одну треть стен в моей комнате. Ради него я скупала всевозможные журналы и, не жалея других страниц, вырывала с корнем плакаты с его прекрасным изображением. Мама кривилась каждый раз, когда заходила ко мне в комнату. Папа не понимал моего увлечения взрослым мужчиной, который начитывает текст в микрофон «со скоростью света», однако пожимал плечами и уходил к себе. Зато Арс знатно крутился на спине под его речитатив, ловко пританцовывал, кайфуя от быстрого темпа и скорой смены ритма.

После Нюши, Ёлки и Димы Билана я растерялась. В какой-то момент плеер перекочевал в руки Веры, и она с интересом стала рассматривать мой список песен. Одноклассница тыкала то на одну композицию, то на другую. В ушах пели и затухали голоса, я растягивалась в сдержанной улыбке, но не мешала Вере мучить плеер. Ее это успокаивало, мне — практически не мешало. Я как будто бы наблюдала со стороны. Сидя на одном стуле с одноклассницей, я точно знакомилась с ней заново. Вот она, эта Вера, — зубрилка, отличница, у которой все хорошо. Но хорошо ли? Почему-то мы не попали после урока в ее роскошный двухэтажный дом, не расположились в уютной кафешке за круглыми столиками, не угодили в парк культуры на аттракционы. Нет. Мы прибыли в больничный коридор ожидания. Потому что за шестнадцатилетней зубрилкой с зелеными глазами скрывалась маленькая девочка, переживавшая за своего отца. Я впервые видела Веру отвлеченной от уроков, слушавшей попсовую музыку в моих старых наушниках. И в чем-то Вера выглядела даже счастливее, чем обычно.

А что, если она всегда зубрила для отвлечения? Меня подмывало спросить об этом, но я боялась, что в ответ получу только новую порцию слез. Вера мелодично покачивалась под музыку, прикрыв глаза и тихонько подпевая голосу из наушника.

— Не думала, что ты такая, — громковато произнесла Вера, не отвлекаясь от песни.

— Какая?

— Понимающая, — ответила она и даже улыбнулась мне. — Все время сидишь и молчишь в школе. Строишь из себя не пойми кого.

Я хмыкнула, не зная, что сказать. Вроде бы я никого и не строила из себя, но со стороны, наверное, было виднее.

— Ты тоже ничего. Я-то думала, ты только зубрить умеешь.

— Я и хочу, чтобы все так думали. Мой папа сильно болеет, пережил уже не одну операцию. Мама постоянно с ним в больнице, а я… должна учиться. Не могу себе позволить быть слабой. Я должна показать маме, что выстою, справлюсь. Что на меня можно рассчитывать, — призналась Вера.

Да что это за место такое? Вера не только слушала мою музыку в наушнике, но еще и разговаривала на откровенные темы. Меня будоражило от происходящего. Я путалась в словах, натыкаясь на огромную пропасть между нами. В моей семье самым слабым человеком и частым гостем больниц была только я. Но я не переживала о своих здоровье и судьбе, относилась к этому повседневно. Ну есть оно — и есть. А когда болеешь не ты, а кто-то из твоих родных… Каково это? Я задумалась.

Внезапно в коридоре появился яркий свет. Тот самый, будто в конце тоннеля. И он с немалой скоростью поглощал собой темноту. Я истерично стала расталкивать Веру, чтобы она тоже взглянула на это устрашающее действо. Но одноклассница продолжала сидеть с прикрытыми глазами и покачиваться под «Самба белого мотылька». У меня дрожали руки. Спокойствие Веры удивляло.

— Нужно бежать! — говорила я.

— Спасибо, что побыла со мной. Приходи иногда, здесь бывает очень одиноко. А так хотя бы музыку вместе послушаем… — эхом пронеслось в моей голове. И свет поглотил коридор, полностью заполнив собой все пространство.

Я вернулась в класс. Стояла у доски, когда Вера все же сумела выпутать свою руку из моей юбки. Мимолетный взгляд, и больше ничего. В то время как у меня разыгралась целая истерика. На глаза навернулись крупные слезы, губы задрожали в изумлении. Вера спокойно прошла до своей парты и уселась на стул. Я не посмела проследовать за ней, и раскрыть рот у меня не получилось. Только пялилась на нее и прокручивала в голове немые вопросы.

— Василёк! — попыталась вывести меня из ступора учительница. — Будем отвечать или нет?!

— Или нет, — захихикал весь класс. Почти весь. Кроме Арса и Веры.

Арс понятно почему не заржал. А вот Вера… Намного позже пришло осознание, что мое погружение все же накладывает невидимый отпечаток. Человек не помнит, что происходило там, но начинает испытывать ко мне теплые чувства. Доверие. Я вызвала у Веры доверие в тот день. И когда после уроков спросила, как чувствует себя ее отец, — она ответила, что хорошо. Операция прошла успешно.