Господин исполнитель

Татьяна Гржибовская, 2020

Когда тонешь, хватаешься за соломинку. Пианист Кречетов, не знающий поражений, терпит провал на конкурсе Чайковского и готов свести счёты с жизнью. Но вдруг появляется друг детства и вовлекает пианиста в мир шоу-бизнеса, где правит золотой телец. Шоумен создаёт яркие, впечатляющие, но разрушающие сознание музыкальные композиции. Предавшего своё призвание пианиста преследует злой рок. Даже любовь всей жизни оказывается всего лишь блуждающим огнём. Попытки выкарабкаться порой трагичны, порой анекдотичны, но одинаково безуспешны. Но Кречетов следует известному кредо «шоу маст гоу он», и в голове его созревает гениальный план…

Глава 2. Гудвин от музыки

Нарядное авто скользило по запруженным разноцветными машинами, распалённым позднеиюньским закатным солнцем улицам Москвы. Лёнечка с трудом удерживался от соблазна обойти по встречке ползущие впереди тачки.

— Только бы выбраться из центра, там будет легче, — он вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони, снизил температуру кондиционера. — Ты как, не боишься кондишена? В смысле, простудиться?

— Нормально, — успокоил его Кречетов. — Слушай, а ты неплохой ездок. Я и сам без машины как без рук. Всю Америку на автомобиле исколесил. Вот где дороги!

Владислав изучал изменившийся облик родного города через тонированные стёкла автомобиля.

— Москва стала бестолковая — народу! Машин! Хлама всякого понавесили, аж домов не видно. Не реклама — убожество. Названия магазинов дурацкие! «Обжора», например! Я тут зоомагазин увидел, «Бетховен» называется. Чушь!

— Да, вредно народ за границу выпускать! — Лёня усмехнулся. — У народа портится настроение!

— Про настроение. Ты что, правда на слушаньях не был? Точняк к моему выходу приехал? — Влад недоверчиво взглянул на приятеля.

— На балконе сидел, — не счёл нужным далее скрывать правду Леонид. — Всё видел, всё слышал. Играл ты хорошо, без меня знаешь. Куда тебя понесло — не понял, — резко затормозил Беленький, избегая наезда на вынырнувшего неизвестно откуда байкера. — Хочешь знать, что думаю по этому поводу? Прими как неизбежное. Скинь и забудь.

Беленький с ветерком объехал чёрный «БМВ» и показал в зеркало язык.

— Вот так-то.

Влад молчал. Легко говорить Лёньке — он никогда не стремился к карьере концертирующего пианиста. Они учились вместе в музыкальной школе со второго класса и жили у соседних станций метро. Бабушка Влада всегда говорила, что Лёнечка — единственный друг, который никогда не бросит. У Лёньки дед был крупный чин в МВД и, бывало, выручал и внука, и его друзей из не очень красивых подростковых историй. Надо признаться, тогда они часто хулиганили. Один раз напились пива и начали приставать к девушке на улице. Не знали! А она дочка посла республики Лихтенштейн. Пришлось играть концерт в посольстве и приносить извинения по протокольной форме.

Лёнька был любимчик семьи. Он родился, когда его родители надежду на детей потеряли. Мальчишек сближал футбол. Играли они на поле недалеко от дома Влада. Лёнька приезжал редко, потому что болел. Ангина его мучила. Ни мороженое поесть, ни газировки попить. Из-за своих болезней он два года учился в первом классе, а потом догонял друга с домашними учителями.

— Ты чего притих, Кречетов? — машина свернула на объездную дорогу. — Сегодня у нас пятница? То-то не пробьёшься, народ прёт на уик-энд. Ну и чего молчишь?

— Ты мне скажи, Лёнька, что тебя так разнесло? И вправду как Кинг-Конг, я не ошибся… Ты ж худой был всегда и бледный, а тут! Я ж тебя только по голосу и узнал.

— Разнесло так разнесло! — эхом откликнулся Беленький. — Ты уехал, а я загремел в больницу, даже академический пришлось взять. Миокардит свалил. Гланды надо было вовремя вырезать, а предки тянули — полоскания, ингаляции… Дотянули!

— И что это за гадость? — поморщился Влад, разговоры о болезнях всегда наводили на него тоску.

— Миокардит? — переспросил со знанием дела Лёня. — Это воспаление сердечной сумки.

И, заметив удивление друга, усмехнулся:

— Да, вот такой я грамотный стал. Лечили меня, лечили, — и залечили. Хотя лучше, конечно, стало. Можешь представить, консу я с красным дипломом закончил. А это, — Лёня описал головой круг, давая понять, что речь идёт о его фигуре, — а это последствия. Одно лечим, другое — сам знаешь.

— Понятно. Я как раз вспомнил, как ты летом с шарфом на шее гулял, — улыбнулся Кречетов. — А как предки? — перевёл он разговор на другую тему. — Всё так же в типографии?

— Своё дело открыли. Фирму полиграфическую. Этикетки печатают на заказ, — вздохнул Леонид. — Теперь жизнь такая: сам себе режиссёр. Знаешь, в девяностые госпредприятия прихлопнули, специалисты стали никому не нужны, образование вроде как тоже ни к чему!.. Народ в культурном смысле сполз ниже плинтуса, нормальной речи не услышишь. Законы шакальи стали править: кто кого. А кто капиталец сколотил и умотал за границу, оттуда верещит о распроданной России, — Беленький зло нажал на клаксон в ответ на резкое торможение жигулёнка перед светофором. — Вот, обрисовал я тебе обстановочку…

— Понятненько… — задумчиво протянул Кречетов. — А этот… рэнджровер… сам купил или отец отстегнул? — спросил он как бы между прочим.

— Хороший вопрос! Только давай доедем до дому, немножко осталось. Я кое-что тебе расскажу, — пообещал Беленький и повернул на просёлочную дорогу.

Остаток пути Кречетов думал о своём отце, которого видел последний раз перед отъездом в Америку в начале девяностых и больше никогда не увидит. Вспоминал ссоры родителей из-за малых отцовских заработков. А что он мог сделать, математик-теоретик? Страна развалилась и выпихнула на помойку цвет науки. Кто мог — уехал…

Кречетов-старший не мог. Он любил маму Влада, а та привыкла к щедрому покровительству своего отца — генерала КГБ. Сын помнит, как бесился на отца за покладистость и мягкость, как хотел, чтобы он хоть раз стукнул кулаком по столу и остановил закидоны матери, генеральской дочки. Такие жесты были не в его натуре, да и стучать кулаком в квартире тестя было бы для него, интеллигента до мозга костей, чем-то совершенно невозможным. Сменить свою науку на бухгалтерские расчёты в частной лавочке с гвоздями или сигаретами для отца было немыслимо. А мать понесло — её всё не устраивало. Особенно неумение мужа приспосабливаться. При этом свои привычки и повышенные запросы она менять не собиралась.

Собственно, из-за скандалов матери он ушёл из дома. Зачем людей унижать?! Как сейчас перед Владом картинка: приходит он с Катей, девушкой своей, однокурсницей-скрипачкой, домой. Хочет с родителями познакомить. Это как раз в начале второго курса случилось. И что? Мать, не дав отцу даже поздороваться, накинулась на Влада: «Кого ты привёл? Ни звания, ни имени! Тебе карьеру надо делать, а она тебе детей нашлёпает, олух!» Этого Влад не стерпел. Развернулся и ушёл, несмотря на причитания выскочившей из кухни на шум бабушки и на оклик отца: «Сын, постой!» Больше до отъезда в Америку он у себя дома не жил. С отцом, дедом и бабушкой общался в отсутствие мамы. Не хотел её видеть.

Тогда он снял квартиру и зарабатывал на её оплату делами, далёкими от музыки, например фарцовкой. Продавал «левые» джинсы фирмы «Левис». А на рояле вкалывал ночами в консерватории. Хорошо, дежурный был знакомый бабушки. Зато это было счастливое время для них с Катей. Пожалуй, самое счастливое для него. А потом… Потом ему пришлось уехать.

— Ну вот. Приехали. Выгружайся, — пропыхтел Лёнечка, радостно вываливаясь из машины. — Тащи чемодан в свою комнату!

Владислав вылез из прохладного салона машины, вдохнул тёплый вечерний воздух, насыщенный ароматом хвои старых сосен, и очутился в мальчишеском детстве. Они с Лёнькой приезжали сюда прямо после уроков по субботам. Выпрыгнув из дедушкиной кагэбэшной чёрной «Волги», с ходу включались в игру. Благо футбольный мяч всегда ждал на газоне. На их азартные крики сбегались местные пацаны. Влад всегда был нападающим. О сонатах и этюдах вспоминать было некогда…

— Что ты там застрял? — Леонид показался на крыльце дома, оттащив чемодан. — Пошли поедим чего-нибудь.

В это время гость мыл руки под алюминиевым умывальником — всё под тем же, что полжизни назад! Хозяин дачи поставил машину в старый дедовский гараж, обшитый листами железа и покрытый шифером.

— Не боишься, что упрут твою красавицу? — спросил Владислав на пороге дома, кивнув на гараж.

— Да ладно! Это он с виду древний, а внутри сигнализация и всякие прибамбасы, — отмахнулся Леонид.

— А собаки у тебя нет? Или кошки? — задал следующий вопрос Кречетов, окинув взглядом пустой двор. — И вообще, ты что, один как перст? Неужели это продолжение той давней истории? Ну, с профессоршей… Могу я тебя спросить на правах друга детства?

Владислав с опаской глянул на друга, но того, на удивление, нисколько не смутила такая прямолинейность, он охотно отреагировал:

— Мучить тебя не буду, расскажу всё без утайки, а то ещё умрёшь от любопытства, а это не в моих интересах. Только прежде давай выпьем по чашечке коньячка.

В ответ Кречетов лишь озадаченно хмыкнул.

На кухне наследник дачи достал из дедовского буфета красного дерева гранёную бутылку коньяка и два коньячных бокала в форме тюльпанов. Бутылка была начатая. Он открутил пробку и разлил содержимое по бокалам, наполнив ровно на четверть.

— Иначе будет неважно, правильно ли мы выбрали форму бокала, — повторил ехидно Лёнечка слова рекламы из какого-то гламурного журнала о коньячной посуде. Потом открыл холодильник и с гордостью выставил на стол глубокий салатник и тарелку, накрытую салфеткой:

— Вот селёдочка под шубой, сам делал! Сыр, пожалуйста…

Потом подплыл к плите, снял крышку со сковородки и… накрыл, будто вспомнил о чём-то очень важном.

— Слушай, я забыл переодеться, — виновато сказал он, — пойду-ка сниму эти ангельские одежды. Может, тебе тоже дать что-нибудь на сменку? — предложил он гостю.

Тот отрицательно помотал головой:

— Тогда уж сразу в душ и спать. Устал я как чёрт. Я ведь сегодня ночевал на скамейке. Как бомж. Мне кажется, что всё, что сегодня было, — было не со мной.

— На скамейке?! — кустистые чёрные брови Лёни выскочили на лоб. — Ты меня убил, Кречетов. Ты — на скамейке?! Это из разряда невероятного! Может, объяснишь?

— Ты шёл переодеваться, — увернулся герой дня от неприятного вопроса и посмотрел в окно. Начинало темнеть.

Леонид вернулся через пять минут в шортах с оттопыренными карманами и ядовито-жёлтой футболке. Похожий на румяного колобка, довольный и неунывающий. Быстренько разложив по тарелкам аппетитную жареную картошку с яичницей из сковородки, Лёнечка бухнулся на стул, взял изящным движением бокал и, пододвинув к Владу салатник с «шубой», сказал торжественно:

— Ну, брат, поехали, за встречу!

— За встречу, — Кречетов пригубил коньяк и поставил бокал на стол. — Знаешь, я стараюсь не увлекаться. Бокал вина, и то редко. Меня алкоголь выбивает из колеи, — он нахмурился. — Хотя что теперь беспокоиться? Поезд сошёл с рельсов, и машинист дисквалифицирован.

— Так уж дисквалифицирован, — принялся утешать школьного товарища Беленький. — Бывает. Не ты один провалил конкурс Чайковского. С тобой-то всё ясно. А сколько наших скидывали после второго тура без объяснений! Тот же Король. Помнишь Лёшку Короля? Он, как ты, после второго курса с гастролей не вернулся, завис в Европе. На прошлом конкурсе только о нём и говорили: «демонический пианист с лицом ребёнка»! Играл так, что от аплодисментов штукатурка в зале с потолка обваливалась. И что? Его назвали вольнодумцем и отстранили от участия в конкурсе. Так что не убивайся. Тебя хоть по живому не резали. Расскажи лучше, какой чёрт тебя дёрнул приехать на «чайник»? На кой он тебе сдался? У тебя и так всё неплохо, верно? А «чайник» нынче — как проходной двор: играют все, кому не лень.

— Домой захотел, Лёнь, — удручённо проговорил Владислав. — Надоела чужая жизнь. Думал, отыграю в Чайковском, и «ноу проблем». Я ведь там побеждал, — Кречетов кивком головы указал на гипотетический Запад, — а думал об этом конкурсе. Хотел обозначиться в своей стране, устроить здесь свою жизнь. Теперь это невозможно: я упустил шанс стать лидером, упустил призовой ангажемент концертов, а это, сам знаешь, известность, востребованность, деньги — всё! Само собой, о повторении говорить не приходится, мне ведь тридцать третий пошёл. Это значит, я выброшен на обочину и буду влачить жалкое существование никому не известного пианиста Кречетова, презренного неудачника. Лузер, одним словом. Надо всё называть своими именами.

Лёня, видя, как приятель всё больше погружается в пучину надвигающейся депрессии, добавил коньяка в бокалы:

— И всё-таки давай выпьем. Для русского человека нет лучшего средства от плохого настроения. Вот увидишь, отляжет и станет легче. Сегодня тебе просто надо выпить!

Не прошло и получаса, как настроение Влада изменилось. Тиски гнетущего чувства позора и безысходности отпустили его, нахлынула острая жалость к самому себе.

— Вот чем встретила меня моя родина! — он размазывал кулаками пьяные слёзы, упиваясь жалостью к самому себе. — Я так скучал! Думал, она мне поможет, а я не нужен ей! Она устроила мне испытания!..

Расслабление длилось около часа, с театральными причитаниями и взываниями к справедливости, что бывает у творческих чутких натур, когда алкоголь ударяет в голову. Постепенно он успокоился и обмяк.

— Юлька! — всколыхнулся Владислав после непродолжительного молчания. — Юлька — это моя жена. Она стерва! — опрокинул он остатки коньяка в рот, со стуком поставил пустой бокал. — Вначале, когда мы познакомились, она мне понравилась. Потом я понял, что у неё уже кто-то есть, и решил, что это не мой вариант. Так она за мной сама бегала. Говорила, что влюбилась и жить без меня не может. А мне что? Я не против, раз так. Если честно, мне с ней везло. И в конкурсах, и на концертах. То ли так совпало. Отбоя от предложений не было, гонорары… У нас было всё: дом в пригороде, у каждого по машине, Юлька платья второй раз не надевала: дарила подружкам. Каждый концерт или конкурс — новое платье. Ну, там, косметика, массажи — это всё мелочи. Я на неё все заработки тратил. Хорошие деньги, между прочим! Да вот беда — всё ей мало! Мало! — Владислав побагровел. — Обедали мы только в ресторанах. Да там, — он кивнул предположительно в сторону Америки, — там все так: кафе, рестораны. Я вначале не мог привыкнуть. Не хватало борща, огурца солёного. Потом перестроился. Теперь вот жареную картошку кока-колой запиваю.

Владислав усмехнулся, потом продолжил:

— Да, может, ты Юльку помнишь: она в седьмом классе училась, когда мы в консу поступали. Тёмненькая такая. Её мать у нас камерный ансамбль вела. Она ещё в класс на переменах забегала. Потом её в Кливленд увезли доучиваться. А там я… Нас как-то в концерт вместе поставили. Ну а дальше всё само собой.

Кречетов сник и замолчал.

— Пошли покурим, — предложил Леонид, вылезая из-за стола, — а то засиделись. На звёзды посмотрим. Помнишь, как Туманность Андромеды искали?

Поздний вечер набросил на посёлок и близлежащий сосновый бор накидку непроглядной темноты. Друзья сидели на деревянном крыльце, впитавшем тепло ушедшего жаркого дня, и курили, выпуская замысловатые кольца дыма в недвижимый воздух.

— Ты Катьку-то не забыл? — наконец выбрал момент Лёня и затушил сигарету в металлической банке.

— Катю? — Влад тоже затушил окурок и помолчал. — Ей надо было замуж выходить, жизнь устраивать. Мне надо было бежать от армии. С собой взять я её не мог, потому что сам не знал, куда еду. Мне было всего ещё двадцать один, а ей — уже! Мне надо было встать на ноги! Быть первым! Это очень трудно. Мне было не до романов. А потом… потом я просто стал другим, от моей романтики остался только образ, в который я погружаюсь, когда играю Шопена или Рахманинова, — Владислав горько усмехнулся. — Нас развело время, пространство и… обстоятельства. Меня затянула новая жизнь. Катя, как и всё, осталась в другой жизни. Я не мог ей сообщить о себе, боялся её сумасбродства.

— Я так и знал, Кречетов, что ты гад. «Мне»! «Меня»! Везде на первом месте ты! — вспылил Леонид. — Эгоистом был, эгоистом и остался. А ты не подумал, что ты просто бросил её, без объяснений, как последний…

— Я думал, что так будет лучше, — Владислав поднялся со ступенек, и в темноте блеснул его отчуждённый взгляд. — Я не мог остаться. Я хотел что-то сделать в музыке.

— «Я»! «Я»! — передразнил Лёня. Потом помолчал и задумчиво произнёс, навалившись на перила крыльца: — Наверное, ты прав, эгоизм есть высшая степень производной таланта. На тебя он свалился. Никому из нас так не повезло. С нашего курса никому больше не удалось так продвинуться, как тебе. Даже Тимка не в счёт. Он всё равно делит себя между семьёй и музыкой. А для тебя музыка всегда на первом месте.

— Не знаю. Как получилось, так получилось. Ты что-то хотел мне рассказать? — напомнил Влад.

— А про Катю не хочешь спросить? — не сдавался Леонид.

— Ну, говори, раз уж начал.

— Катя теперь лицо японской фирмы. Музыкальных инструментов. Кстати, после «чайника». Хотя первую премию она там не получила. Гастролирует по Японии два раза в год. Её там обожают.

— Конечно, одни косы чего стоят, — Владислав открыл дверь в дом, задержался на пороге и ещё раз посмотрел на чистое, тёмного ультрамарина небо с вкраплениями мерцающих звёзд, бесстрастных и равнодушных.

Леонид стоял, развернувшись спиной к перилам и сложив руки на груди. Белки его выпуклых глаз сверкнули голубизной.

— А ещё, Кречетов, она моя жена.

Зависшую ватную тишину через секунду разорвал звонок телефона. Владислав не сразу сообразил, что сигналит его мобильник, «на автомате» двинулся в дом.

— Ну вот, говорил, выключи мобильник! Небось Юлечка соскучилась, — Лёня, ворча, последовал за Владом и с грохотом закрыл дверь на засов. Он давно мог поменять дверь на пуленепробиваемую бронированную и, соответственно, врезать замок какой-нибудь раскрученной итальянской фирмы, но ему нравилось искушать судьбу и быть уверенным в собственной неуязвимости. Дверь, искусно сделанная каким-то краснодеревщиком ещё до его рождения, была раритетом, и именно этим Лёнечку вполне устраивала.

— Да, слушаю. Антон Сергеевич? Да. Здравствуйте. Нет, не поздно. У друга, — отвечал на вопросы Кречетов, присев на широкий подоконник. — Юля? Я ей позвоню. Получше. Нет, температуры нет. Не знаю. Мне надо прийти в себя. Понимаю, Антон Сергеевич. Спасибо, я подумаю. Когда позвонить? Хорошо. Спасибо, Антон Сергеевич. До свидания, — он нажал «отбой», засунул мобильник в карман брюк и пояснил:

— Добрышев беспокоится… Подвёл я его, конечно, капитально. Он думает, я заболел. Предлагает поработать с ним на мастер-классах. Терапия отчаяния, значит, раз концертов не предвидится. У меня ещё остались ангажементы в Латинской Америке года на два и во Франции. И это всё.

— Кстати, не хочешь Кате компанию составить? Она что-то говорила про концертмейстера, — бросил в тему Леонид.

— Ну да, — рассеянно проронил Владислав, — так где же Катя?

— Всё там же, в Японии. Работает над новой программой. Вернётся в конце августа.

— Понятно, — Влад сладко зевнул. — Так что ты хотел мне сказать? — его губы сложились в подобие улыбки. — Никак мы не дойдём до самого главного! И ещё… Беленький! Не знаю, как задать тебе этот вопрос… Ладно. Скажи, Катя… Она… счастлива с тобой? Ведь, насколько помню, к женщинам ты был упорно безразличен с тех пор, как…

Лёня прошёлся по кухне, скрипя половицами, потом произнёс:

— У нас с Катей дружеский союз. Нас обоих это устраивает. Ну, ещё мы заключили брачный договор, чтоб не цапаться, если что. Прописали права и обязанности. Это удобно. Катька — она замечательная, свой парень. Так я её и воспринимаю. И она от меня большего не требует и ни о чём не спрашивает.

Кречетов помолчал, переваривая, потом сказал:

— Ну, что ж, очень рад за вас. Нашли друг друга, как говорится.

— С твоей помощью, Кречетов, — не преминул съязвить Беленький. — Катя… в общем, я её спас, она жить не хотела после вашей истории. Свет ей был не мил, и всё такое.

Леонид замолчал, потом вдруг неожиданно развернул тему разговора:

— Ты вот спросил меня про рэнджровер.

— Ну?

— Я купил его сам.

— Молодец! — Кречетову потребовалось несколько секунд, чтобы перестроиться. Наконец он вяло проговорил:

— Интересно, чем ты зарабатываешь? Прости, об этом не принято спрашивать, но ты сам начал.

— Музыкой, Кречетов, музыкой! Только не твоей нищенской классикой. Моя музыка собирает стадионы. Народ хочет отрываться, и я предлагаю кайф.

Лёнечка очередной раз обошёл вокруг стола, поглядывая на дружка. Тот не сводил с новоявленного композитора изучающего взгляда.

— Замечательно. И что же это за музыка?

— Музыка для масс. Что-нибудь слышал о гранже, альтернативном мэтале, психоделическом трансе? Нью-метал? У тебя в Америке «Корны» сводили всех с ума. Неужели не слышал? А вот в Японии и у нас в мейнстриме фулл-он. А я создал свою, особенную, музыку, собрал в ней всё самое притягательное из музыкальных течений, и у меня пошло! Народ ломится и тащится.

Секунду длилась немая сцена.

— Вот это да! — с деланным восхищением воскликнул Кречетов. Он закинул ногу на ногу и покачал носком туфли. Одно дело — джазовые импровизации раскованного Лёнечки в элитных ночных клубах, но чтобы музыка для масс!

— Вот это да! — повторил Влад.

— Ты думаешь, в этой стране можно прожить на зарплату пианиста? — встрепенулся Беленький. — Умоляю! Я тебя не зря спросил, зачем ты сюда припёрся. Знаешь, какие гонорары у нормального музыканта в нормальной провинциальной филармонии? Вот Тимофей, например, лауреат нехилых конкурсов, уже три года сидит без концертов в родной столице. Играл недавно не то в Курске, не то в Орле. Месяц вкалывал, приклеенный к роялю, а получил кукушкины слёзки. Оханья и аханья вокруг рояля ушли в прошлое. Кто хочет слушать классику, у того денег нет, а у кого деньги есть, тот хочет балдеть и ни о чём не думать. Жизнь у нас такая, не до высоких материй.

— Круто! Значит, вот ваши нравы, а вот вам наша музыка! Жрите, не стесняйтесь! Так, Беленький?! Идёшь на поводу вкусов, значит, — вскинулся Кречетов. — А призвание пианиста…

— Пробуждать красивое, доброе, вечное, — закончил, патетично паясничая, Лёнечка.

— Именно так, Беленький! — горячился Владислав. — Воспитывать музыкальный вкус…

Тирада праведника закончилась довольно быстро:

— Короче, что от меня-то надо?

— Моя музыка — классная вещь! — запальчиво заговорил новомодный творец. — Я ведь не с бухты-барахты её писал. Всё по науке! Ну, ты знаешь, музыку обычно пишут, вслушиваясь в себя. А я… Я построил музыку по математическим законам. Я вычислил воздействие звука на сознание. И теперь умею им управлять при помощи своей музыки. Ты помнишь, мы читали дневники твоего деда? Там было много непонятного — формулы, расчёты… Нам тогда это было неинтересно, потому что мы-то надеялись, что найдём там истории про шпионов, — он усмехнулся. — Единственное, что мне запала фраза — «акустическое оружие». И когда пришло время — те записи всплыли у меня в памяти и подтолкнули к действию. Я изучил всё, что касается звука. Теперь могу звуком нагнать полную расслабуху, а могу довести до экстаза, и толпа в одном ритме будет колыхаться, как огромная медуза.

Лёня порозовел от охватившего его воодушевления, в глазах его загорелись демонические огоньки.

— А ты не зарываешься, Беленький? Какое вообще ты имеешь право… к-х-м, — поперхнулся Кречетов от негодования. — Дед не затем писал свои дневники, чтобы такие, как ты…

— Ты слишком правильный, Владик, это не в моде, — тон Лёнечки переключился на покровительственный. — Кому нужна твоя правильность? Ты вот дай людям, чего они хотят. А они тебе деньгу заплатят. Моя музыка не похожа ни на какую другую и обладает… сверхъестественной силой. Что людям надо? Все хотят чего-то необычного, захватывающего. И я могу это предложить! Вот послушай! — Лёня взял с буфета смартфон, подсоединил тут же лежавшие наушники. — Послушай! Хотя это жалкий отголосок того, что можно почувствовать на живом концерте.

Владислав нехотя подчинился. Им двигало чистое любопытство. Однако то, что он услышал, на удивление, не вызвало у него отторжения. Он погрузился в мир звуков, не связанных, как привычно, общей тональностью или заданным ритмом. Это был блаженный звуковой хаос. Он затягивал в тёмную глубину звучанием отдельных, бесконечно длящихся, не повторяющихся звуков. Звуки плавно перетекали один в другой, как если бы воду переливали из кувшина в кувшин разной формы, и сплетались в абстрактную звуковую картину.

Голова Кречетова превратилась в сферу, заполненную звуками, и всё тело пробирали лёгкие вибрации, вызывающие приятный озноб. Потом он ощутил таяние телесных оболочек и поплыл в окружении сталкивающихся звуков, как часть бесконечной звуковой галактики, в неведомое никуда. Но не успел до конца насладиться парением, как его захватила волна ритмов. Свернулась в спираль огромная галактика, и что-то изнутри заставило его встрепенуться. Он непроизвольно подскочил, стул с грохотом упал. Неизъяснимый восторг переполнял его. Всё неприятное произошло будто не с ним и отодвинулось далеко-далеко.

Влад заметался по кухне во власти музыкальных ритмов, приговаривая: «Ну, Лёнька, сволочь, что вытворяет! Если, конечно, не спёр у кого-то хит, а выдаёт за свой. Высший класс!» Однако разделить эмоции с автором шедевра не удалось — в кухне он был один.

Через какое-то время пульсация ритмов стала красиво затухать, как пламя костра, когда в него перестают бросать ветки, и на смену им откуда-то издалека, исподволь, выползла мелодия, тонкая и извилистая, звенящая и зудящая, раздражающая. Казалось, она распускается гифами гриба по извилинам мозга, запутывает его причудливой сетью. Потянуло в сон. Кречетов сел за стол и плеснул в бокал коньяку. Напиток мерцал золотистыми искрами. Его захватила игра переливающейся жидкости в бокале, а тело обрело необыкновенную лёгкость.

Всё вокруг поплыло, предметы меняли форму, двигались под разными углами, колыхались, как водоросли. Вырастали до огромных размеров, надвигаясь и пугая, и, наоборот, сжимались до пульсирующей точки, притягивая за собой. Цвета перетекали из жёлтого в фиолетовый и обратно по оттенкам радуги. А потом всё тонуло в бокале. В какой-то момент Кречетов явственно ощутил запах ванили, внезапно заполнивший кухню.

Приятно висеть в пространстве, не чувствуя тела, покачиваясь в такт поворотам струящейся мелодии в окружении ярких цветовых снов.

«Да, я сплю. И мне хорошо!» — промелькнуло в мозгу Владислава, и он провалился в темноту.

Когда проснулся, с трудом возвратился в реальность. За окнами ни зги не видно. Он сидит за столом, на котором разбросана в беспорядке посуда с остатками еды и бокалы, один пустой, другой с недопитым коньяком. Напротив Лёня с аппетитом доедает яичницу.

— Я вырубился, даже запись до конца не дослушал. Зато сон приснился, чистый абстракционизм. Долго я спал?

— Ровно столько, сколько длилась запись. И не сон это был, а… что-то вроде гипноза. Ну и… как ощущения?

Леонид надулся от распиравшей его гордости.

— Улётно! — сознался слегка ошалевший от «эксперимента» Влад. — Даже не представляю, как тебе это удалось. Ты… Гудвин от музыки. Ничего похожего я не слышал. А ощущения!.. Что-то подобное бывает у тех, кто кислотой балуется или марихуаной. Ну, последнее я, предположим, пробовал. А так… даже не знаю, с чем сравнить. Демоническая музыка! Только… теперь вот в голове пусто как-то и звон в ушах, не очень-то приятно, и язык плохо слушается, и металлический привкус во рту… — перечислял Влад. — Я реально хочу спать… И всё же, что от меня-то надо?

Лёня взглянул из-под пучковатых бровей на взъерошенного друга:

— Что ж, пришёл момент сказать всё, — торжественно произнёс он. — Мне клавишник нужен. Позарез. Не хочешь попробовать? Хорошие бабки плачу.

— А сам что? — удивился Кречетов.

— Так нужен сексапильный, харизматичный, чтоб публика пищала, девочки в обморок падали, ну, сам понимаешь — типа, русский Рэмбо.

Не успел он договорить, как у Кречетова снова зазвонил мобильник. Владислав нажал кнопку ответа, и на всю комнату разнёсся встревоженный голос Тимоши:

— Влад! Ну как ты, дружище? Прости, раньше не мог. Пока Петьку с Дашуней уложили… Живой? Напугал ты нас сегодня. Шуму наделал. Только о тебе и говорят.

— Тим, спасибо тебе, — Кречетов, насколько позволяло ему его состояние, изображал безмерную благодарность за беспокойство. — Знаю, что свалял дурака, но теперь уж назад не повернёшь, так что… Насчёт работы? Ещё не думал. Добрышев предлагает на мастер-классах ему помочь. В училище? Посмотрим. Давай созвонимся ближе к августу. Хорошо. Ну, пока. Привет Таньке.

И отключил мобильник. Затем поднялся из-за стола, провёл пятернёй по волосам, всем видом показывая, что он на пределе усталости.

— Лёньк, — взмолился он, — отпусти меня спать. Я сегодня думать больше не в состоянии.