За горизонтом. Две повести

Татьяна Ильдимирова, 2023

Что делать, если твоя жизнь в одночасье изменилась и вернуть все как было уже нельзя? И никто не может помочь – решать придется самому. В сборник Татьяны Ильдимировой «За горизонтом» вошли две пронзительные истории, которые рассказывают именно о таких моментах. Шестнадцатилетняя Даша из повести «140 ударов в минуту» мечтала через год отметить с одноклассниками выпускной, поступить в институт и поехать в Бразилию. Но все планы перечеркнули две полоски теста. Осознание этого – катастрофа, но страшнее всего – не оправдать надежды родителей. Как справятся с этими испытаниями Даша и ее возлюбленный Дима? Что их ждет? Ася из повести «За горизонтом» весело проводила время, отмечая день рождения лучшей подруги Яны, но трагедия, произошедшая в городе, разделила ее жизнь на «до» и «после». Несчастье оборвало жизни многих людей, затронув и близкий круг Аси. Теперь девушка ищет ответы на вопросы: Как поддержать подругу, потерявшую брата? Почему это произошло? И как продолжать жить дальше? Татьяна Ильдимирова родилась (в 1981 г.) и живет в Кемерово. Она – член Союза писателей России, финалист «Книгуру» (2019), дипломант Международного литературного Волошинского конкурса (2019).

В тексте упоминаются социальные сети Facebook и/или Instagram (организации, запрещённые на территории РФ).

Meta Platforms Inc. признана экстремистской организацией на территории РФ.

© Татьяна Ильдимирова, текст, 2023

© ООО «Издательский дом «Тинбук», 2023

* * *

140 ударов в минуту

Глава первая

Настоящее время

Даша проснулась под утро от скрипа, распоровшего мягкую душную темноту комнаты, и, пока не вырвалась из сна окончательно, не понимала, что это начинает плакать Соня. Дашу вдавило в диван так, что казалось, она не сможет встать, что бы ни творилось рядом. Вокруг теснились стены, сдвигались шкафы, все ниже опускался потолок, и Даше чудилось, что она лежит, всеми забытая, в картонной коробке, неизвестно где и когда.

Ее заранее пугали бессонными ночами, которые неизбежно должны наступить после рождения Сони. Даша думала: какая ерунда, о чем тут говорить, проще простого: это же все равно что ночь просидеть в интернете, прилечь на два часа, встать к первому уроку, написать контрольную с ясной головой. Иногда и вообще ночь не спишь, а утром как ни в чем не бывало идешь в школу. А нынешний сон совсем другой — мутный, будто вода в забытом аквариуме, и не уходит, цепляется за плечи, волочится за тобой.

Соня все отчаяннее и громче звала ее, и Дима недовольно толкнул Дашу в бок:

— Ты встанешь уже, нет?

— Встаю.

Даша рывком поднялась и стянула футболку. Два шага до кроватки, два шага обратно. Подложив под спину подушку, Даша села на кровати, прижимая к себе дочку. Маленькое существо прерывисто вздохнуло и прильнуло к соску. Покачивая Соню на руках, Даша медленно съезжала обратно в полусон.

Соне исполнилось уже три месяца, а Даша никак не могла привыкнуть, что теперь она не сама по себе Даша, не одиннадцатиклассница, не Димина девушка, а мама вот этой малышки. Мама!

В следующий раз она проснулась, когда сквозь тюлевые занавески начало сочиться утро. От бледного, будто разведенного света казалось, что в комнате стало прохладно. Дима спал, отвернувшись и укрывшись с головой. В глубине горла было горько и квело, словно Даша за всю ночь по-настоящему не спала ни минуты. Соня во сне сползла с рук и лежала под боком. Разбудить ее было страшно.

Даша повыше натянула одеяло, подержала Сонины ножки — обе теплые бархатистые ступни еще помещались в ладони. Даша прислушалась к дыханию Сони и положила руку на ее животик, чтобы почувствовать, как он поднимается и опускается.

От Сони пахло свежими сдобными плюшками. Или домашним творожным печеньем. Когда Даша была дошкольницей, она любила возиться с выпечкой вместе с бабушкой Валей, в ту пору сильной и зрячей, — украдкой подъедать кусочки сладковатого сырого теста, лепить из него всякие фигурки, подглядывать сквозь стекло духовки. Здесь же, в Димкином доме, ей порой хотелось что-нибудь испечь, но она стеснялась лишний раз подойти к чужой плите.

В соседней комнате проснулась Тамара Ивановна, как бывало чаще всего — без будильника. Стены в доме были тонкие, будто картон, и Даша слышала, как Тамара Ивановна шаркает тапочками, дышит, вздыхает, сливает воду в туалете, как шумит кран в ванной, напрягается и пыхтит чайник, нож стучит о деревянную доску, шипит масло, греясь на сковороде.

Тамара Ивановна выходила из дома раньше всех, и, пока дверь за ней не закрывалась, Даша старалась не выходить из Димкиной комнаты без крайней необходимости. Потому что Тамара Ивановна на нее смотрела, а Даша не хотела, чтобы на нее смотрели. Тогда она с новыми силами принималась ощущать себя посторонней, неправильной и корявой. В общем, не той. Дома Дашу вечно в полушутку упрекали, что криво режет хлеб, крошит на пол, слишком толсто срезает корочку с сыра: муж тебя из дома выгонит, сокрушался папа и весело махал рукой. Теперь Даша опасалась в чужом доме порезать криво, накрошить с избытком, поставить в раковину грязную тарелку и забыть про нее до вечера, оставить на клеенке круглое чайное пятно от чашки или на плите — кастрюлю с водой от пельменей.

Когда на телефоне заиграл будильник, Дима только глубже вполз под свое одеяло.

— Выключи, — сказала Даша. — Разбудишь же. Сколько я должна просить, поменяй мелодию, Дим, вроде же договорились. Поставь что-нибудь менее агрессивное. Я сама пугаюсь, а Сонька?

Дима хотел что-то ответить, но передумал и выключил будильник.

— Надо ее в кроватку класть, — кивнул он на Соню. — Мы с тобой вдвоем тут еле помещаемся, а ты еще ребенка тащишь. Вдруг ты ее во сне выронишь.

— Она же не засыпает сама, — напомнила Даша. — Рядом с ней все время надо лежать.

— Нет, ну я ее, конечно, понимаю.

Дима замычал и попытался затащить Дашу под одеяло. Даша отстранилась от его рук, загородилась спящей Соней.

— Ты к первой паре сегодня? — спросила она.

— Да, а что?

— Думала, если ко второй, помог бы мне коляску вынести. Она тяжелая, я каждый раз корячусь по ступенькам. Вчера опять лифт не работал. Я когда-нибудь рухну с лестницы вместе с Сонькой.

— Нет, — сказал Димка, снова заваливаясь в постель, — я к первой. Или вообще не ходить, — задумался он. — Вообще-то спать хочется.

— Ты до скольки вчера сидел?

— А я не помню.

— Играл?

— Ага.

— Опять?

— Я же не просто, я так над задачами думаю.

Закинув свою ногу на Дашину, Димка шумно сопел ей в плечо.

— А что будет, если не пойдешь на пару? — спросила Даша.

— Родителей вызовут, в дневник напишут, в угол поставят, — фыркнул Димка. — Так, прекратили шуточки! Сейчас четная неделя? Вчера я был уверен, что четная.

— Я не знаю.

— Погоди-ка. — Завернувшись в одеяло, он переместился за стол и зашуршал тетрадками. — Блин. Нечетная. Это беда-беда-огорчение. Значит, мне надо быть как штык и лучше не опаздывать.

— Тогда подержи Соню, я по-быстрому в душ схожу.

— Ну я уже опаздываю, солнце.

— Я на пять минут всего.

Дима осторожно, будто в первый раз, принял дочку на руки. Она вздохнула и завозилась, но не проснулась. Даша, закрывшись в ванной, встала под горячий душ.

Мокрые волосы облепили плечи, вода струилась по лицу. Даша замерла. В эти недолгие минуты она была одна, совершенно одна, и казалось невозможным перешагнуть через бортик ванны обратно в утренний студень, вытираться, глядя в зеркало на свое бледное отекшее лицо, накрывать на стол, о чем-то разговаривать, снова быть не одной.

Даша надеялась, что ей почудилось, но к дверям ванной рвался сначала тихий, но все более настойчивый плач. В дверь забарабанили.

— В конце концов! Хватит уже! Даша! Я опоздаю из-за тебя! Ты там утонула?

— Да сейчас я! — закричала Даша, торопливо собирая в хвост сырые волосы и натягивая пижаму.

Соня, вся красная, в сердитом плаче изгибалась у Димки на руках.

— У тебя ребенок плачет, — сказал Дима на случай, если Даша не заметила, и передал ей дочку.

— Ты что, ее успокоить не можешь?

— Не могу, представь себе! У меня, если ты не заметила, нету того, что ей нужно!

Даша выдохнула.

— Как выйдешь, поставь чайник, — кинула она, крепко прижав к себе Соню, — насыпь мне «Нескафе» две чайные ложки. Только сахар не клади, как в прошлый раз. И не съедай весь хлеб, я потом нарежу себе бутеров.

— А мама говорила, тебе кофе нельзя.

— Я сама буду решать, что мне можно, а что нельзя! Без твоей мамы! Не хочешь — можешь вообще ничего не делать! Господи, попросила человека, называется! Никогда никого ни о чем нельзя попросить! Как вы меня все достали! — закричала Даша из-за закрытой двери.

Она вытерла о подушку мокрые щеки и легла в постель вместе с дочкой, приложив ее к груди и пристроив телефон за ее головой.

Яркие фотографии на экране сменяли друг друга.

Лиза, с которой еще полгода назад вместе сидели в школе, смотрит на нее, изгибаясь, с далекого берега моря, бирюзового и густого, как гуашью нарисованного. Лайк.

Оксана показывает в камеру семейство шиншилл. Лайк. Мадинино селфи, еще одно, на переднем сиденье машины, с подписью «Быть счастливой — это очень просто». Кто бы сомневался. Рецепт сырников. Пост, как носить объемный свитер с плиссированной юбкой. Викины котята. Реклама кроссовок. Реклама детского питания.

Лиза пьет через трубочку молоко из кокоса и получает двести лайков. Мадина, Настя и Лена, великолепная тройка, обнимаются на набережной, статус «Живи сегодняшним днем!». Спасибо за полезный совет, без вас бы не догадалась.

После рождения Сони никто из них ни разу Даше не позвонил. Лиза прислала в WhatsApp музыкальную открытку с летящим аистом и слащавой песенкой, Даша нехотя напечатала в ответ «спс» — и наступила тишина. Больше никто не писал ей в личку, не отмечал, не лайкал, словно Даши и вовсе не существовало, и из групповых обсуждений ее тоже исключили. Не оставили даже в группе, где обсуждали «Игру престолов».

А ведь еще год назад Лиза с Дашей считались подругами. Хотя и не такими, конечно, как с Леной, которая три года назад переехала с родителями в Москву и писала Даше только по праздникам. Когда-то Даша рассказывала Ленке обо всем, а теперь никак не могла собраться и рассказать, что у нее родилась дочка.

Дима заглянул в комнату.

— Я, в общем, пошел.

— Иди, — не оборачиваясь, сказала Даша.

— Наверное, сегодня допоздна.

— Ладно.

— Мама попросила сварить картошку, половину большой кастрюли. Или хотя бы почистить. Сможешь? — Он будто хотел сказать что-то еще.

— Ага. Если будет спать одна. Сам закроешь, ладно?

Дима прошел в комнату — как был, в кроссовках, — протянул Соне палец и неловко погладил Дашу по плечу. С рюкзаком, надетым на оба плеча, он был похож на большую черепаху.

Даша услышала, как повернулся ключ в замке, и пожалела, что они не обнялись по-человечески. Она оставила Соню на диване, пошла на кухню, окно которой выходило во двор, посмотрела вслед Диме и отправила ему сообщение: «Уже скучаю». Потом сделала два глотка остывшего сладкого кофе, вылила остатки в раковину, сменила футболку на чистую, расчесалась и накрасила ресницы, прежде чем Соня обнаружила, что ее нет, и завопила.

Обычно по дороге в универ Дима звонил ей, и, пока шел, они разговаривали. Даша раздражалась, когда он звонил не вовремя и будил ребенка, но ждала звонка и расстраивалась, когда его не было. Почему-то говорить по телефону было проще, чем вживую, и обсудить получалось больше и откровеннее. Такие звонки напоминали ей время, когда они с Димкой только начали встречаться и никак не могли наговориться. По три часа бродили по улицам, а когда расходились по домам, то звонили друг другу и снова говорили. О чем можно так долго болтать? Даша теперь и не помнила.

Телефон бесполезно тренькнул: магазин косметики прислал сообщение о распродаже.

Снаружи хмурилось крапчатое, в дождевых подтеках небо. Соня с самого утра вела себя беспокойно, ерзала, кряхтела и требовала Дашиных рук. Даше казалось, что у Сони болит животик, скорее всего, от колик. Как и говорила врач из детской поликлиники, Даша поила Соню специальным сиропом, гладила по пузику и разрешила ей жить на руках.

Соня, накричавшись, заснула, и Даша наконец снова смогла нырнуть в интернет. Она давно хотела найти в соцсетях одну девушку, с которой лежала в одной палате в роддоме, и узнать, как у нее дела. Девушку звали Аней, фамилия тоже была не из редких — Никитина, было ей лет двадцать, работала она парикмахером. Больше ничего о ней Даша не знала.

Анин ребенок родился намного раньше срока и весил девятьсот граммов. Даша и не знала, что дети бывают такими маленькими! Все мамы на этаже лежали в палатах со своими малышами, новорожденные спали рядом в специальных каталках, а Аня была одна: ее ребенка сразу после родов забрали в другое отделение и сказали, что он может не выжить. Аня почти все время проводила там, а вернувшись в свою палату, так смотрела на Сонечку и на еще двух малышей, что Даше немедленно делалось стыдно. За то, что ей очень больно кормить грудью и нельзя сидеть, что больно ходить, что ее, Дашин, папа не пришел посмотреть на ребенка, за то, что она злится на Соню, которая требует еды каждые два часа и днем и ночью, а сама не берет грудь, не берет, не берет, и отбивается, и плачет, да что ей вообще нужно? За то, что после родов прошло два, три, четыре дня, а Даша так и не почувствовала обещанного счастья и хоть какой-нибудь любви — только усталость, стыд и страх что-то сделать не так. За то, что мама в ответ на ее жалобы спросила: «А ты чего-то другого ждала?» За то, что она, Даша, была как расстроенное пианино: чувствовала то, что не должна была, и не чувствовала того, что должна была. А в это время Аня возвращалась от своего ребенка и не сразу шла в палату, а долго стояла у окна в холле с таким лицом, какого Даша никогда не видела у людей.

Когда оказалось, что Дашу выпишут не когда она ждала, а только через день, она больше не могла сдерживаться, легла лицом в подушку, и ее трясло от плача. Одноклассницы благополучно отстрелялись, закончили год и, избавившись от школы, гуляли, показывались в «Инстаграме» в цветущих яблонях и с охапками сирени, а Даша была здесь и никуда не могла выйти. Аня одна подошла и стала гладить ее по плачущей спине и говорить, что все будет хорошо. Остальные продолжали сидеть в телефонах.

Уже дома через некоторое время Даша вспомнила про Аню и попыталась найти ее в интернете. Она заходила на страницы различных Ань, Анн и Анюток Никитиных из своего города, но все оказывались не теми. Или Даша просто не могла узнать ее.

Время тянулось бесконечно. Даша быстро и беспощадно покромсала картошку, поставила ее на плиту и думать про нее забыла, пока вода не выкипела, а картошка не разварилась в лохмотья и все не пришлось делать заново. Потом она снова ходила с Соней на руках из комнаты в комнату, кругами от окна к окну, показывала машинки и птичек и прыгала с ней на фитболе, с которым надо бы уже начинать делать зарядку.

Несколько раз звонил городской. Даша не снимала трубку, потому что на городской звонили только Тамаре Ивановне. Дашин же телефон молчал, и на ее комментарии к фотографиям Лизы и Мадины никто так и не ответил. Наползала такая серая резиновая тоска, с которой остается только мыть посуду, качать пресс (фитбол!) или читать книги по программе (все равно когда-нибудь придется сдавать экзамены), хотя эти книги казались вязкими, надуманными и пыльными не только снаружи, но и внутри.

Когда становилось совсем невмоготу, Даша изо всех сил прижимала к себе Сонечку, своей щекой касалась маленькой мягкой щечки, и становилось чуть легче. На секунду отпускало.

Квартира была пыльной, тесной, потерто-коричневой, будто один большой старый шкаф. Даша, ненавидящая убираться, сама от себя не ожидая, чуть ли не каждый день протирала влажной тряпкой полки и скрипучие дощатые полы, но дышать проще не становилось. Здесь было много ковров, даже на стене в зале висел такой же ковер, как дома у бабушки, а в каждом углу стоял шкаф, стеллаж или тумбочка, сверху донизу набитые непонятно какими вещами. Книжные полки, будто забытые в старой библиотеке, с пожухлыми серыми, зелеными, коричневыми томами — их никто никогда не доставал. Уродливые статуэтки. Две полки серванта с праздничной посудой, предназначенной только для гостей. Последний раз в гости приходили ее, Дашины, родители — в июне, в день выписки из роддома. Они с Тамарой Ивановной и Димой пили чай с тортом, пока Даша в соседней комнате сначала кормила Соню, а потом, когда та уснула во время еды, просто лежала, смотрела в потолок и каждую секунду хотела домой.

До сих пор, задумавшись, Даша по пути домой сворачивала не в свой двор, а в соседний. Даша каждый раз искала глазами окна своей комнаты, потом кухни, потом — родительской спальни и, если вдруг все окна были темными в вечернее время, немного волновалась.

Папа не разговаривал с ней с того дня, как узнал, что Даша ждет ребенка. То есть говорил, но редко, сухо и по делу. Все равно что не говорил.

Когда Даша одна, без Сони, заходила к родителям, он придумывал себе какое-нибудь срочное дело и уходил из дома. Или закрывался в спальне, будто у него было много работы, и Даша не могла войти к нему. Становилось без слов понятно, что к нему нельзя, просто нельзя — вот и все, что там за компьютером сидит, сгорбившись, посторонний лысеющий человек. Но стоило Даше принести Соню, как отец менялся в лице. Он не спускал крошку с рук и ворковал с ней таким голосом, какого Даша у него не помнила. Неужели он и с ней так говорил, когда Даша была как Соня?

— Почему он так? — спросила она однажды у мамы.

— Все еще не может привыкнуть, — сказала мама. — Говорит, от тебя не ожидал.

Словно Даша совершила что-то гадкое и мерзкое! Словно провинилась и не понимает этого, а не просто родила ребенка, его ненаглядную Сонечку, чуть раньше, чем заведено у ответственных людей. В шестнадцать лет.

— Но ты подожди, рано или поздно он отойдет. Ничего же страшного не произошло. Он и сам переживает и уверен, что ты скоро наиграешься в семью и вернешься домой.

«Не дождется», — сердито подумала Даша.

Ближе к обеду стало теплее, густая облачная серость пошла прорехами и на глазах расползалась на клочки, как старый, поеденный молью свитер. Даша одела Соню для прогулки и спустила вниз коляску, отдыхая на каждой лестничной площадке.

Соня спала в конверте, под задернутым пологом. Даша шла, не глядя по сторонам. Каждый раз, когда она выходила с Соней, ей казалось, что все глядят на нее, на Соню, снова на нее, потому что она выглядела младше своих лет, ее часто принимали за тринадцатилетнюю. Даша пробовала представлять себе, что Соня — ее сестренка, но это не помогало — она чувствовала, что на нее продолжают смотреть, и именно так, чтобы стало стыдно. Даше на самом деле не было стыдно, но чужие взгляды ощущались всей кожей и обжигали. Казалось, будто коляска прозрачная и каждый может увидеть Соню, беззащитную, спящую, сжимающую кулачки, и хотелось закрыть ее всей собой, защитить от любого взгляда, но и сама Даша тоже была прозрачной, доступной для осуждения, поджатых губ, непрошеного совета. По той же причине она не выкладывала в социальные сети ни беременный живот, ни крохотную Соню и страшно разозлилась на Тамару Ивановну, которая без разрешения разместила фотографию внучкиных пяточек на своей странице в «Одноклассниках» и получила семь восторженных комментариев.

Даша дошла до сквера за библиотекой. Она любила это место, тихое, окруженное старыми домами, невысокими, с облупившейся краской и кукольными балконами. Здесь всегда было немного теплее, чем на центральных улицах, и казалось, что и сам город другой.

Даша села на скамейку и, одной рукой покачивая коляску, достала телефон. Ноль пропущенных. Ноль сообщений. Даша сфотографировала Соню в коляске и отправила Диме с подписью «Твоя дочь по тебе скучает».

— Даша! Я только недавно тебя вспоминала! — услышала она знакомый голос.

Лиза улыбалась ей радостно, словно они встретились в школе после каникул.

— Я думала, ты в Тае, — сказала Даша.

— Мы прилетели в прошлую субботу. Я постепенно фотки разбираю и выкладываю.

— И как там? Хорошо? — задала Даша банальный вопрос.

— Ты знаешь, у них же летом сезон дождей. Мы летели и не знали, повезет или нет. И было три дня, когда пришлось сидеть в отеле, потому что лило без остановки, сплошной стеной! Мы, конечно, ездили гулять в торговый центр, но все равно это не то. А потом снова стало жарко. Мы с Пашей брали байк. Мама нас убила бы, если бы узнала.

Паша был Лизиным братом.

— Страшно?

— Очень. Там все ездят как попало. Ты же была там, да? Я помню, что была. Короче, я на всех поворотах глаза закрывала. А Паша, наоборот, любит скорость, я чуть не умерла с ним, ехала с закрытыми глазами, короче, повторять я это не стала.

— Что ты тут делаешь? — спросила Даша.

— Да я же вон, — она показала на дом культуры в конце сквера, — на танцы ходила. Только там идиоты все. Я психанула и ушла.

— Что случилось-то?

— Да ничего! Мы со Стасом с первого класса вместе танцуем! Я всего два занятия пропустила, пока мы были на море! Прихожу, а его с какой-то девчонкой новой в пару поставили. А меня одну оставили. Вроде бы пока все не вышли после каникул, а потом видно будет. Ну что это — видно будет, мне пока вообще туда расхотелось, а главное, Стаса все устраивает. Ты-то сама как?

— Я нормально. — Даша замолчала и постаралась улыбнуться.

— Покажешь?

— Смотри. — Даша приоткрыла полог коляски, чтобы Лиза заглянула в нее.

— Лапочка какая, — заулыбалась Лиза. — Малышечка. На кого похожа?

— Мы сами не знаем. Вроде на Димку больше, чем на меня. Дима говорит, что губы мои, а глаза его, серые, — сказала Даша и снова укрыла Соню.

— Как назвали?

— Соня.

— А чего такое имя популярное? У нас в классе три Сони.

— Это в честь Диминой бабушки. А я еще решила, что, может быть, спать будет хорошо.

— И как спит?

— По-разному, — хмыкнула Даша. — Бывает, что плохо, а бывает, что и очень плохо. Слушай, — спросила она после паузы, — что про меня говорят в школе?

— Ничего, — ответила Лиза.

— Так уж и ничего?

— Ладно. Вместо биологии приходила тетка из центра планирования семьи и рассказывала, как важно соблюдать осторожность и какие бывают способы. Все ржали, как психи. А Лариса Степановна на каждом уроке сообщает, как ей плохо без Рыковой, потому что остальные всё забыли за лето, а вот если бы пришла Даша… Ну и еще физрук. «Рыкова так сильно не хотела сдавать нормативы, что с перепугу родила».

— Придурок.

— Это точно.

— А наши говорят что-нибудь?

— Слушай, это же неважно на самом деле. Но ничего особенно обидного. Я бы точно не обиделась. Так, прикалываются, дурацкие шутки, честно. Мне кажется, на самом деле многие сочувствуют. Кто-то и завидует, у вас же любовь и вообще. Ты лучше скажи, больно было?

— Больно, но терпимо, — сказала Даша. — Я думала, будет хуже.

— Интересно, почему в сериалах тогда все рожающие орут как резаные.

— Я тоже боялась, что так буду орать, но мне сделали укол в позвоночник, и потом почти не было больно. Только оченьочень тяжело все равно, у меня никак не получалось. Ты как будто выпихиваешь из себя волейбольный мяч, — призналась Даша. — Или вообще баскетбольный.

— А укол больно?

— Укол как укол. Только когда его делают, нельзя шевелиться, а я очень боялась, что дернусь.

— Вообще не могу себе это представить, — отвернулась Лиза. — Ты когда вернешься? В этом году? С нами будешь сдавать?

— Нет, я год пропускаю, — сказала Даша. — Мы решили, так лучше.

— Ну да, нам говорили. Но это ты зря, я считаю. Я бы на твоем месте старалась все успевать. С другой стороны, меня так все достало, — вздохнула Лиза.

— Это тебя за неделю уже все достало?

— Конечно! Ты что, забыла нашу школу? Меня уже ко вторнику все достает так, что хоть плачь. Пока не забыла, ты продиктуй мне свой номер, а то у меня старый телефон украли. Надо как-нибудь встретиться всем вместе, ты же можешь ее с кем-нибудь оставить?

— Она ест примерно каждые два часа и не спит без меня, так что…

— Как это — не спит без тебя?

— Надо рядом с ней лежать, она просыпается, если я отхожу. А иногда вообще надо ее спящую на руках держать.

— Ну проснется, и что?

— Будет орать.

— Я бы на твоем месте точно свихнулась, — решительно сказала Лиза.

В последний раз Даша видела ее в мае, за месяц до рождения Сони. К тому времени Даша перестала ходить на уроки и в очередной раз шла в клинику, через школьный двор, чтобы сократить путь. Она шла животом вперед, как дирижабль, и казалась себе невозможно толстой. Кое-где лежал снег, но день был по-летнему теплым. Лиза с девчонками без курток сидели на скамейке у спортивной площадки. Даша хотела сесть с ними, потрындеть как ни в чем не бывало, если бы они потеснились. Но Лиза взглянула на Дашу так, будто никогда не знала ее, а остальные вообще никак на нее не смотрели.

— А на бёздник мой придешь? — спросила Лиза. — В субботу в пять у меня. Родителей не будет.

— Может быть, — ответила Даша. — Я не знаю.

— Ты скажи, если бы не ребенок, ты хотела бы прийти?

— Ага.

— Вот и приходи. Обязательно приходи, слышишь?

Соня начала возиться и поднывать.

— Что это она у тебя? — спросила Лиза.

— Может, голодная, может, холодно ей.

— А как ты ее понимаешь?

— Методом проб и ошибок. — Даша вынула дочку из коляски и принялась ее укачивать. — Ты же, например, свою кошку понимаешь, хотя она и не говорит.

Сонины щечки были холодными. Лиза погладила Соню по ножке.

— Правда, хорошая такая, словно куколка.

— Конечно, ты у меня очень хорошая, — сказала Даша Сонечке. — Самая лучшая девочка на свете.

Пока Даша качала Соню, Лизе позвонил отец, и она ушла. Даше показалось, что с облегчением. Она посмотрела ей вслед: Лиза уходила быстро. То ли ее действительно ждал отец, то ли не знала, как отделаться от Даши.

Соня, почуяв, что мама отвлеклась, по-настоящему раскричалась, и так, что Даше пришлось почти бегом катить коляску домой. Пока они ехали быстро, Соня повизгивала, а когда остановились на светофоре, то завыла сиреной.

Пожилая женщина, упакованная в пальто от шеи до лодыжек, похожая на Дашину учительницу физики, нагнала их, легко, будто само собой разумеется, отодвинула Дашу от коляски и, подняв полог, наклонилась над Соней.

— Ну что же ты так кричишь, ну что же ты так плачешь, что случилось с такой замечательной деткой? — заворковала она мягко, будто рассказывала сказку. — Наверное, мама тебя не покормила вовремя? Наверное, тебе холодно в такой легкой шапочке? Ты моя бедная! А ты посмотри, — она обратилась к Даше уже нормальным голосом, — у ребенка уши голые. Шапка сползла, все уши наружу. Да и шапка… для красоты же куплена, не для тепла.

На секунду Даше почудилось, что эта посторонняя безумная тетка готова выхватить у нее коляску и покатить к себе домой. Женщина уже пыталась самостоятельно шуровать внутри, поправляла на Соне шапочку и байковое одеяльце. От того, что чужие руки прикоснулись к Сонечке, Дашу бросило в жар. Она едва сдержалась, чтобы не вырвать коляску силой.

— Ей же сквозит, не понимаешь, что ли? Знаешь, сколько я отитов видела у таких маленьких? Заморозила ребенка. Конечно, она у тебя кричит. Малышка плачет, сердце кровью обливается, а ты даже на руки ее взять не можешь. Как будто ты ей не мать.

«Вы что? Это моя сестра», — хотела ответить Даша, но вместо этого развернула коляску и сказала:

— Мне пора ее кормить.

Кого она обманет? Ей снова казалось, что все женщины вокруг нее по умолчанию знают правду: видели Дашу в клинике или в роддоме или слышали про нее от мамы, от Тамары Ивановны, от кого-нибудь из школы. И что она одна в толпе наглых, вездесущих, громогласных женщин, каждая из которых точно знает, что и как делать правильно, как жить верно, а как — нельзя, и от их коллективного знания не спрятаться и не скрыться.

— Могла бы и спасибо сказать! — донеслось ей в спину. — Молодежь! Что, в интернетах ваших ничего не пишут про вежливость и благодарность?

Даша сделала вид, что ничего не услышала, и ускорила шаг.

Дима вернулся домой в половине восьмого. Даша, как и утром, кормила осоловевшую Соню, лежа на диване. Тамара Ивановна на кухне смотрела сериал про больницу и жарила котлеты. От запаха лука по всей квартире Дашу мутило. Она не выносила лук, особенно в сочетании с мясом, а Тамара Ивановна, как назло, верила в лук как в средство от всех болезней и щедро строгала его во все блюда.

— Ты долго, — прошептала Даша, увидев Диму. — Где был?

Он бросил в угол спортивную сумку и ехидно ответил:

— В библиотеке.

— Врешь!

— Четыре пары, потом тренировка, потом надо было пересечься кое с кем.

— Тебе так уж обязательно ходить на эти тренировки? И пересечься, наверное, можно было в другой день? Я тебя жду, твой ребенок тебя ждет.

Дима в уличных джинсах лег с ними на диван, обнял одновременно Дашу и Соню, провел большим пальцем по Сониной щечке и спрятал лицо в Дашиных волосах.

— Как тут мой Сочень поживает?

— Ты бы переоделся сначала, — сказала Даша. — В уличной одежде, руки не помыл, ребенка хватаешь.

Она бы хотела говорить ему совсем другое, и чувствовать она тоже хотела другое — радость от того, что он наконец пришел. Но теперь в комнате стало тесно и душно, Димкина рука лежала тяжестью на ее боку, пахло от него спортивным залом и отчего-то — ненавистным луком, он был слишком рядом, его было слишком много. Он целый день занимался интересными делами, ходил на волейбол, общался с людьми, умеющими говорить, с людьми, для которых он был своим, и Даша отчаянно ему завидовала. И пусть бы он ходил в уличной одежде — Даша не боялась микробов. Но он выглядел так, словно был готов прямо сейчас уйти в нормальную жизнь.

— Я что, не могу спокойно домой прийти? — громко зашептал Дима. — Где был? Что делал? Почему не звонил? Могу я просто отдохнуть или нет? Мне еще к семинару готовиться. Я все понимаю, но и ты тоже пойми!

Он был тысячу раз неправ, но Даша не хотела ссоры и еле сдерживалась, чтобы не закричать.

— Ты не забывай, я тоже устаю, — сказала она.

— Гулять ходили?

— Да. Дим, ты переоделся бы все-таки.

— Я купил всем эклеры, — вспомнил он и пошел в коридор.

— А хлеб в этом доме никто не купил? — закричала с кухни Тамара Ивановна.

— Я схожу! — закричала в ответ Даша.

Рядом было несколько магазинов, но Даша выбрала торговый центр, что подальше. Она купила полукруг ржаного и батон и поднялась на фуд-корт, на самый верхний этаж. Даша часто после школы сидела здесь с компанией и теперь надеялась встретить хоть кого-то. Она взяла кусок пиццы, колу и села за столик на одного.

Дважды позвонила мама — Даша не ответила, потом принялся названивать Дима, и тогда она вообще отключила телефон. Есть, не заглядывая в телефон и не болтая, было странно и не очень вкусно. Дашу окружали счастливые люди — они были с друзьями, могли сидеть здесь допоздна, их не дергали звонками каждую минуту, они могли пойти в кино (Даша полгода не была в кино), или по магазинам, или просто гулять. Даша снова почувствовала, как сильно отличается от них. Не внешне. Но ее как будто выкинуло из привычного круга нормальных людей, и теперь оставалось только смотреть на них со стороны.

Надо было торопиться, но она все-таки заскочила в «Л’Этуаль», чтобы брызнуться духами и купить бальзам для губ в подарок Лизе. По дороге домой она останавливалась и вдыхала с запястья прохладный жасминовый аромат.

А прежде чем зайти домой, Даша еще несколько минут стояла на лестничной площадке. Она ни о чем не думала, просто стояла, пока могла еще чуть-чуть побыть Дашей, а не мамой, не «твоей Дашей», не «Дашей-ты-что-так-долго-тебя-только-за-смертью-посылать».

Глава вторая

Пять недель

Осень была теплой и ароматной, как спелая тыква, почти до последних дней октября. Даша таскала летние кроссовки, не застегивала куртку, а на большой перемене выходила с девчонками посидеть на стадионе и вовсе без нее — солнце не давало замерзнуть. Все изменилось в один день, а точнее, в одну ночь: когда утром Даша спустила босые ноги на пол, она словно ступила в августовскую речку.

— Даша, надень под джинсы колготки, — сказала мама, наматывая на шею огромный клетчатый шарф.

Колготки! Под джинсы! Дашу аж передернуло.

— У меня от них ноги чешутся!

— Странно, у меня почему-то не чешутся. Надевай, лето кончилось.

Даша колготки надевать не стала, но, посмотрев в окно, вместо сетчатых кроссовок обула грубые осенние ботинки. Уже на лестнице она почувствовала, что даже через носки они натирают пятки. Особенно правую. Хорошо, что до школы недалеко.

Она выбежала из подъезда и едва не упала — поскользнулась на ступеньках, покрытых едва заметной снежной пудрой. Даша поглубже спряталась в куртку: ветром хлестнуло по лицу, холодом обдало открытые лодыжки. Тонкая ледяная корка на асфальте приятно хрустела под ботинками, и Даша специально шла так, чтобы хруста было больше, ей казалось, что и воздух — дымчатый, мерзлый — тоже скрипит. Так странно: когда приходит зима, тебе сначала очень-очень холодно, всегда холодно, и на улице, и дома. А к середине декабря уже привыкаешь и в минус двадцать гуляешь как ни в чем не бывало. Иногда даже и без шапки.

В кармане пискнул телефон, это Дима прислал первое сообщение. По утрам они всегда обменивались смешными картинками или роликами с «Ютюба». Сегодня он скинул большого кота, спящего на батарее.

На втором уроке пошел нешуточный снег, сразу, без разминки. Он валился щедро, здоровенными, с виду теплыми хлопьями, и в классе стало по-особенному светло.

— Смотри. — Лиза толкнула Дашу в бок.

Юрка по фамилии Пашот забрался с ногами на подоконник, сдвинув в сторону цветы, и продолжал слушать историка, разглядывая снегопад через свернутую трубочкой тетрадь. Потом он приоткрыл окно, зачерпнул с карниза горсть снега и, спрыгнув на свое место, затолкал его за шиворот соседу Саньку. Тот молча и невозмутимо продолжал строчить в тетради.

— Ты что, вообще ничего не пишешь?

Даша взглянула на дважды подчеркнутое слово «Реформы» на пустом листе и ответила Лизе:

— Ручка сдохла.

— Возьми мою.

— Да ну, это все в учебнике есть, — сказала Даша и опустила голову на руки.

В классе стоял обычный негромкий гул, который звался тишиной и порядком. В нем сплетались безразличный голос учителя, скрип стульев, легкое потрескивание ламп, шаги в коридоре, шелест тетрадей и едва слышная мелодия — кто-то играл в телефоне. По полу между ногами учителя бегал огонек лазерной указки. Павел Олегович продолжал невозмутимо диктовать тем, кому это надо.

— Зима, — вполголоса сказали сзади.

— Пойдем лепить снеговика!

— Ты чего, маленький?

— Слышь, а давай из Ванюшина лепить снеговика!

Даша посмотрела на Санька — он сидел ссутулясь, продолжая записывать за учителем, словно говорили не о нем.

— Еще десять минут, — вздохнула Лиза.

Даша проверила телефон: ни одного сообщения. Ей показалось, что если она просидит в классе еще хотя бы две минуты, то вскочит на ноги и завопит во все горло. Павел Олегович продолжал монотонно читать книгу о том, что было давно и неправда. А даже если и правда, все равно — о том, что никак не могло касаться ее, живой Даши, о том, что было не нужно ей вот ни на чуточку, и раньше тоже, а сейчас — тем более. И это был только второй из пяти сегодняшних уроков.

Следом была литература, где Дашу неожиданно похвалили за сочинение, хотя она даже не старалась и написала первое, что в голову пришло. Это тоже было неважно. Здесь, в школе, вообще не могло случиться ничего важного и не было ничего, похожего на настоящую жизнь. Зато Дима написал, что встретит ее после уроков. Каждая минута казалась длиннее предыдущей, болела натертая нога, доска была едко-зеленой, писатели с портретов смотрели с ехидцей и осуждением, особенно Некрасов: доля ты, горькая долюшка женская, вряд ли труднее сыскать. От Иры, сидящей спереди, оглушительно разило духами. У мамы тоже были такие духи, прежде Даше казалось, что они пахнут приятно, и Даша иногда брызгала ими на себя. Больше никогда!

Анна Ивановна ходила между рядами и смотрела, кто чем занят. Не ругалась, просто смотрела, и поэтому приходилось что-нибудь записывать. Она никогда не присаживалась на уроках и даже после сложного перелома ноги, прихрамывая, ходила по классу, иногда поглаживая кого-нибудь по голове или по плечу. Анна Ивановна была немного — совсем чуть-чуть — похожа на Дашину бабушку, и, наверное, не только на ее, потому что в классе ее звали Бабаней.

— Что с тобой, Даша? — спросила Анна Ивановна, положив руку ей на плечо.

— Ничего.

— Ты что-то бледная, тихая. И не слушаешь совсем.

— Я слушаю.

— Ты не заболела?

— У меня болит живот, — призналась Даша.

Позади кто-то противно засмеялся, и у нее вспыхнули щеки. Внизу живота, сжавшись в плотный комок, лежал колючий страх. Этот страх был с ней уже третью неделю даже во сне, был первым, что ощущала Даша каждое утро, и не оставлял ее ни на минуту.

— К медсестре пойдешь?

— Я потом, на перемене, — быстро ответила Даша. — Я на самом деле слушаю, мне интересно.

Она соврала — потому что Бабаня всегда радовалась, если кто-то ее внимательно слушал или задавал вопросы. А соврать было несложно.

— Это оттого что вы едите что попало, — сказала Бабаня и пошла дальше по проходу. — И пьете колу. Верно, Пашот?

— А что сразу я-то? — привычно спросил Пашот.

— У тебя пустая банка под стулом. Я всегда говорила, что такие напитки изуверские в школе продавать нельзя. А ты, Даша, сходи к медсестре обязательно. Живот — это может быть серьезно.

Снег всё шел и шел, и хорошо было бы выйти во двор хоть на минутку, зачерпнуть его полную горсть и там же прикладывать его ко лбу, к щекам, сжимать в кулаке, пока не замерзнет ладонь, а остатки положить в рот и долго рассасывать, как леденец. Пока он еще чистый, новорожденный.

На большой перемене Даша вышла из столовой, где витали запахи подгоревшего молока и картофельного пюре, и стукнулась к медсестре. Пожаловалась на живот, ответила на пару обычных вопросов и получила таблетку, которая должна была унять боль, и справку, чтобы пропустить физкультуру. На это и был расчет. Даша спустилась в спортзал и, опустив глаза, предъявила справку длинному и тощему, как фонарь, физруку, который искренне считал свой предмет самым важным. Физрук двумя пальцами взял справку и с подозрением поднес к глазам.

— Живот, — заторопилась Даша. — Очень болит. Я сегодня пропускаю.

— Пропускаешь и пропускаешь. Сколько можно уже? Нормативы кто за тебя сдавать будет, Владимир Владимирович Путин? На ГТО сколько человек из вашего класса записалось?

Даша пожала плечами и села на скамью в дальнем углу зала, предназначенную для освобожденных и больных. Вскоре к ней подсела Настя и сразу углубилась в телефон. Остальные сегодня играли в волейбол, без особого азарта перекидывая мяч через сетку. Физрук бегал по залу и давился свистком. Даша тоже достала телефон и стала смотреть фотографии, листая назад, к их с Димкой общему лету, к поездкам на дачу и на речку, к рок-концерту на площади и долгим велосипедным прогулкам по окрестностям. Даша постоянно снимала совместные селфи и листала их перед сном или когда приходилось долго и нудно чего-то ждать.

— Это кто? — спросила любопытная Настя, заглянув через плечо. Даша как раз дошла до фотки, на которой Дима в контактном зоопарке пытался снять с себя носуху.

— Да так, никто, — ответила Даша и погасила экран.

— Как будто ответить сложно, — скривилась Настя и отвернулась. — Можно подумать, мне правда интересно. Урод какой-то.

— Настенька, учи биологию, это носуха. — Даша прикинулась дурой, и Настя фыркнула в ответ.

Последним уроком был факультатив по обществу, и Даша на него не пошла. Хотя она всю физру отсиделась на лавке, ей казалось, что от нее несмываемо разит чужим потом, древней пылью гимнастических матов и резиновым мячом, и нужно было срочно выйти на свежий воздух, иначе все почувствуют, как от нее пахнет, и это будет ужасно. Ее мутило от столовской еды, и во рту сохранялся привкус комковатого пюре. Невыносимо хотелось колы.

«Что молчишь», — неожиданно написал Дима. Даша трижды начинала набирать ответ и в конце концов отправила грустный смайлик и вслед еще одно сообщение: «Устала». Он немедленно ответил: «Перенесем на завтра?» «Хочу погулять прямо сейчас», — написала Даша.

Димка не отвечал долго, минут сорок. Наверное, передумал с ней встретиться. Даша и сама перехотела. Она купила в ближайшем магазине вожделенную колу и, сидя на заснеженной скамейке в чужом дворе, залпом выпила две трети бутылки. Снова замерзли ноги, но это был приятный, бодрящий холод. Бабушка, кутая ее в детстве, говорила: «Жар костей не ломит», а Даша, ненавидящая вариться и потеть в лишних слоях одежды, не понимала, чем это жара лучше холода. Куда лучше десять раз озябнуть, чем один раз вспотеть.

От холодной газировки ломило зубы и щекотало в носу. Даша проверила телефон и увидела три непринятых вызова, все от Димки. Она не стала перезванивать. Вместо этого начала гуглить «причины задержки», но, не закончив, стерла запрос.

Дима подошел к Даше со спины и закрыл ей глаза ладонями. Она не узнала его рук и на долю секунды испугалась:

— Ты чего подкрадываешься?

— Я не подкрадываюсь, я собирался тебе звонить, смотрю, а ты тут сидишь. Ну что, куда пойдем? Гулять? На набережную? — Он отряхнул ей плечи и капюшон. — Ты не замерзла сидеть в сугробе? У тебя на плечах по килограмму снега.

— Я не хочу нигде ходить, я ногу стерла.

— Пойдем тогда ко мне смотреть «Ходячих мертвецов».

— Ты один? — спросила Даша.

Она побаивалась Тамару Ивановну и старалась пореже попадаться ей на глаза. Тамара Ивановна смотрела на всех так, будто заранее ждала от людей чего-то плохого. Даже когда она улыбалась и была приветливой, она как будто знала, на что действительно способен человек. Даше чудилось, что Тамаре Ивановне известно, как Даша украла из магазина шоколадку, как в первом классе соврала, что Пашот толкнул ее в лужу, и каким словом назвала саму Тамару Ивановну в недавнем разговоре с мамой.

— Нет, конечно, я с тобой. Ну? Так мы идем? Или я тебя домой провожу?

— Идем, — ответила Даша. — Ты мне только физику реши.

— И алгебру, видимо, тоже. Решу, конечно. Куда деваться, когда встречаешься с гуманитарием!

Квартира была свободна. На кухонном столе лежала записка «Свари себе пельмени».

— Пельменей хочешь? — спросил Димка.

— Может, позже.

— Нет, ты сразу говори, чтобы я знал, сколько штук варить.

— Тогда буду. Штук десять. И не в чайнике.

— Не понял.

— Это наш домашний прикол. Когда папа студентом был, они с другом в общаге, в своей комнате, варили пельмени в чайнике, чтобы не идти на общую кухню и ни с кем не делиться. Папа это не только рассказывал, но и показывал, натолкал пельменей в электрочайник, они там к чему-то прилипли… Мама сильно потом ругалась.

Даша забралась с ногами на узкий кухонный диванчик и грела руки о чашку с чаем. В этом доме все пили самый простой чай, черный из пакетиков, как полагается — со сладким, а не со всякими церемониями. Дома мама постоянно сидела на диетах, старалась не приносить в дом запретные продукты и ругалась, если их покупали Даша или папа. Даша тащила в дом шоколад тайком, хранила у себя в сумке и ела тоже тайком, в своей комнате. Папа иногда просил поделиться захомяченным.

Даша надкусила пряник и достала пакетик из чашки: передержала — чай стал слишком крепким. Положила руку на живот: страх, пригревшись, засыпал и почти не шевелился. Можно было представить себе, что все в полном порядке. Как было раньше.

— Что в школе? — спросил Димка, бросая в кипяток пельмени.

— Ничего нового, — откликнулась Даша.

— Вызывали?

— Может, ты еще и электронный дневник посмотришь?

— Да я так просто спросил, чего заводишься с полоборота? Сидишь грустная, нервная… будто не рада, что увиделись.

— Так я грустная или нервная?

— Да не знаю я. Не такая, как обычно.

— Наоборот, все как всегда. Это-то и достало. Каждый день одно и то же.

— А я в Москву лечу на каникулах. — Димка прям заулыбался.

— На все каникулы? — расстроилась Даша.

— Наверное. Вначале конкурс. Это три дня, потому что три этапа и культурная программа. А потом мама договорилась, чтобы я на остаток каникул поехал к ее сестре. Чтобы не просто туда и обратно, а было время немного погулять. Я себе столько всего запланировал!

Даша вздохнула:

— Я бы тоже хотела.

— Ничего. Вот когда поступим…

— Ты-то точно поступишь.

— Ага, щаз. Я упорно на тестах валюсь. Репетитор говорит, у меня нестандартное мышление. Я как тест вижу, так мозги сразу набекрень. Во будет прикол, если ты поступишь, а я нет.

— Со второй попытки точно поступишь, ты же юный гений.

Димка был на месяц старше, но уже в одиннадцатом, потому что после первого класса перескочил сразу в третий, а с восьмого перешел учиться в гимназию, что неподалеку. Дашин папа преподавал там историю, и у Димки тоже (по истории у него было между уверенной тройкой и слабой четверкой).

В седьмом классе Даша тоже сдавала экзамены в гимназию. Родители настояли хотя бы попробовать. Поступить было сложно. Даша очень волновалась, недобрала два балла и не прошла. Наверное, отец мог бы помочь, договориться с кем надо, как все нормальные папы, но он не стал. Принципиально. Так нельзя: другие дети были лучше, ты плохо подготовилась — остаешься в старой школе. Даша на отца почти не обиделась, а вот мама — еще как (принципы дороже дочери) и не разговаривала с ним четыре дня.

— А я, может быть, на зимние праздники уеду, — сказала Даша. — Мама предложила во Вьетнам на Новый год. Они с папой уже выбирают отель.

— Так это же здорово!

— Это, наверное, очень здорово, и я хочу поехать, я ни разу не была на море зимой. Из зимы в лето, ты только представь! Но я думала, мы вместе отметим. Вместе с тобой, Дим.

— Тебя разве отпустили бы? — Он усмехнулся.

— Ты же сам говоришь: нет ничего невозможного для человека с интеллектом.

Родители предпочитали выпить в полночь по бокалу шампанского, поесть бутербродов с икрой и мандаринов и лечь спать, как в самую обычную ночь. Даша надеялась, что ей удастся незаметно вернуться домой поздно.

Димка поставил на стол две тарелки с пельменями:

— Давай уже, ешь, человек с интеллектом.

Он заедал пельмени хлебом и шумно прихлебывал чай. Даша неохотно ковырялась в тарелке и в сотый раз разглядывала магниты на холодильнике. Вон тот, «Крестный отец», в прошлом году привезла из Италии Даша. Страх снова приподнял голову, и не только смотреть Димке в глаза, но и просто смотреть на него было сложно.

— А кто еще в Москву едет? — спросила Даша.

— Егор Михалыч, это наш физик. Ну, еще Кира.

— Кира, значит.

— Вот только не надо начинать.

— Я и не начинаю вовсе, — сказала Даша и, не жуя, проглотила горячий пельмень. — Я прикалываюсь вообще-то, не понял?

Серьезная глазастая Кира жила с Димкой в одном подъезде. Их мамы дружили, и Кира с Димкой тоже дружили с незапамятных времен. Даша не ревновала. Ревновать стыдно, Кира ей просто не нравилась. Она часто звонила Димке, Даша знала это, потому что время от времени на всякий случай проверяла его телефон и читала СМС. Пока там не было ничего подозрительного.

— Кира едет с мамой. Ей там тоже что-то надо.

— Да мне вообще-то без разницы. Ты лучше скажи: у твоей мамы сегодня есть тренировка?

Тамара Ивановна дважды в неделю ходила на восточные танцы и в дни занятий возвращалась поздно, когда Даша уже была у себя дома.

— Нет, сегодня же среда.

— Точно.

Димка поставил на стул ноутбук и включил очередную серию «Ходячих мертвецов». Даша, как обычно, забралась с ногами на диван и легла Димке на плечо. Было неудобно, даже очень неудобно. У Димки, оказывается, очень острое плечо. Даша потерлась об него щекой и сползла чуть ниже — все равно неудобно. Легла головой к нему на колени. Димка положил руку ей на волосы и машинально гладил, как кошку.

Внутри все дрожало. Вроде как даже подпрыгивало.

— Если замерзла, вон плед, — не отрывая взгляда от экрана, сказал Димка.

Даша взяла оранжевый плед и, укрывшись, легла на то же место. Согреться не получалось, она словно мерзла внутри, а не снаружи. Даша снова налила себе чаю и, выпив половину чашки, села рядом с Димкой, закинув ноги ему на колени. Ноги быстро затекли. Даша почти не замечала, что происходит на экране, даже когда серия закончилась и Димка включил следующую.

Промелькнула невозможная мысль: сказать. Вот так просто: взять и сказать.

Кажется, я…

Может быть, но это еще не точно, я…

Как продолжить, Даша не знала. Потому что все сразу изменится. Скажет — и все сразу станет другим, в следующую же секунду.

А если не сказать, все еще может решиться само собой. Сегодня, завтра или на этой неделе. Так бывает. Окажется, что все страхи напрасны, что она себе все напридумывала. Напридумывала — какое хорошее слово. Даша читала, сильнее всего человек боится того, что никогда с ним не произойдет.

Она снова представила себе, как говорит:

— Дима, ты знаешь…

Какое у него будет лицо? Что он ответит?

Хотя всегда же можно поспешно добавить: «Шутка…»

И все-таки: какое у него будет лицо?

Глава третья

Шесть недель

В первый день каникул Димка уехал. Московский самолет вылетал в половине восьмого, и за два часа до этого Даша надела джинсы, куртку и выскользнула из квартиры. Димка разбудил ее телефонным звонком, как договорились. Родители еще спали.

Даша выскочила из подъезда и с разбегу врезалась в Димку. Она, пряча лицо в капюшоне, сразу же обхватила его за талию:

— Выиграй там все что можно, ладно?

Димка, похлопывая ее по спине, ответил:

— Ну ты зареви еще, можно подумать, навсегда прощаемся. Семь дней всего, Дашкин, ты что?

— Я скучать буду, — прошептала она, дыша в его плечо.

— Сходи в кино с девчонками, потом расскажешь.

— А ты, ты скучать будешь?

— Буду, конечно. — Он поцеловал ее в капюшон — наверняка хотел в лоб, но промахнулся. — Я тебе какой-нибудь подарок привезу.

«Сказать», — промелькнула мысль. Сказать сейчас все как есть, не подбирая слова специально.

— Ну все, мне пора, такси ждет.

Даша выдохнула:

— Посмотри на меня, пожалуйста, я тебе сейчас кое-что расскажу.

— Расскажешь, когда вернусь. Или позвони, ладно?

Он быстро поцеловал ее куда-то в район уха, снова попал в капюшон и поспешил к своему дому. Наверное, действительно приехало такси…

На кухне уже сидела мама с мокрыми волосами, с патчами, наклеенными под глазами, и наблюдала за кофе в турке. Ей почти никогда не удавалось сварить кофе так, чтобы он не убежал и не заляпал грязной гущей всю плиту. Как ни следи за ним, кофе оказывается проворнее.

— Где была? — весело спросила мама.

Даша удивлялась, как она легко просыпается в такую рань. Если бы не мама, Даша бы не верила, что люди-жаворонки существуют. Только мама все равно собиралась на работу дольше, чем Даша в школу, потому что медленно пила кофе, читая ленту «Фейсбука». Считалось, что это ее личное время. Если кто-то еще вставал рано и начинал шарахаться по квартире, мама обижалась.

— Димка уехал, провожать выходила к подъезду.

— Да, я видела вас. Знаешь, Даш… — она замялась, — ты напрасно так к нему льнешь… прямо на шею вешаешься. Неправильно это: он должен к тебе, а не ты, понимаешь? Ты кофе будешь или пойдешь досыпать?

— Во-первых, я на него не вешаюсь, я его обняла — и все, потому что он на неделю уезжает. Во-вторых, я кофе хотела, а теперь уже не хочу. Вешаешься! Надо же было придумать такое! — Даша вымыла руки и швырнула на стол кухонное полотенце. Теперь от рук пахло средством для посуды. — Зачем ты за нами подсматривала? Чтобы мне потом настроение испортить?

— Я не подсматривала за вами, Даш, я встала, пошла варить кофе, выглянула в окно, а там ты льнешь к нему, а он — как дерево.

— Сама ты дерево, он просто еще не проснулся, и вообще, он сдержанный!

— И ты тоже должна быть сдержанней, Даш. Он к тебе, а ты от него. Иначе им неинтересно, как ты не понимаешь.

— Дурой уродилась, вот и не понимаю.

— Тише говори, отец еще спит.

Кофе, перелившись через край турки, с громким шипением заливал плиту. Мама сняла турку.

— Потом уберу.

— Я и правда не понимаю, — начала Даша. — Девушка должна быть гордой, как еще говорят, загадочной, сдержанной, скромной. Верно? Но тогда выходит ерунда. Как узнать своего человека, если быть загадочной? Как он сможет понять, что я вот такая именно, а не другая? А главное, зачем мне нужен парень, с которым я должна притворяться? Я бы, например, не хотела дружить с человеком, который вечно строит из себя кого-то другого.

— Даш, ты все поймешь, когда станешь старше.

— Опять! Вот ты меня старше — ты все поняла?

— А я и не говорю, что уже поняла. Даш, я же не хочу впустую нудить. Я просто не хочу, чтобы тебя обидели. Когда открываешься перед не тем человеком, потом может быть очень больно. Особенно в первый раз. Но и во второй, и в третий тоже. Всегда больно. Надо быть осторожнее, понимаешь? Присматриваться к людям.

Даша глотнула кофе.

— Димка хороший, — сказала она.

— Я и не говорю, что он плохой, — ответила мама. — Мне многое из того, что ты рассказываешь, в нем очень даже нравится. Похоже, он умный мальчик, целеустремленный. Но я его почти не знаю.

— А я знаю! И я в нем уверена! Я ему верю как себе!

Мама кивнула, молча допила кофе и принялась протирать плиту.

— Планы на каникулы есть? Или без Димы белый свет не мил и ты все каникулы будешь сидеть в телефоне и киснуть?

— Киноклуб на инглише, — вспомнила Даша, — это в четверг.

— Что вы там сейчас смотрите?

— «Шерлока». А в среду у Миланы день рождения. Она пригласила всех в боулинг! В боулинг, прикинь? Я сто лет не играла.

— Я нас тогда на завтра запишу на ногти. Смотри, как отросли. — Она показала руку. — И тебе пора уже поменять цвет на какой-нибудь яркий, раз каникулы, что думаешь?

— А челку покрасить можно? Она смоется через неделю! Хочу в розовый!

— Лично я была бы не против, но твой отец этого не переживет.

— Я у него сама спрошу.

— Ну что же, попробуй. Веди переговоры. Сможешь его убедить — можешь хоть в зеленый целиком покраситься.

— Я не хочу в зеленый. Ты лучше скажи: точно сможешь на маникюр?

Мама кивнула. Она была адвокатом и иногда принималась работать в самое неподходящее время, когда ничего не предвещало беды. В поездках не расставалась с ноутбуком. Однажды в театре прямо посреди спектакля она надолго вышла в холл, оставив Дашу одну в зрительном зале. Даша даже успела испугаться, она тогда совсем мелкой была, только-только пошла в первый класс.

Прошлым летом мама оформила Дашу работать в своей фирме на четыре часа в день, на весь июль. Даша стояла в бесконечных очередях на почте, снимала копии с документов, сшивала их и делала всякую мелкую работу, которую никто больше делать не хотел. У работы был только один плюс, но перекрывающий все минусы — это зарплата (Даша купила себе на распродаже кожаную куртку, рюкзак и крутые кроссовки). Все остальное ей не нравилось, в работе не оказалось ничего захватывающего. Она пробовала читать документы, но ее одолевала скука: одни люди не хотели платить штрафы, кредиты и алименты, другие разводились и делили имущество — чайники, телевизоры, диваны, даже деревья, растущие на даче. Даша не могла понять, почему мама бывает так увлечена работой, что ходит в офис в выходные. Из-за этого у нее не хватает времени на нормальную жизнь. Было бы ради чего возвращаться домой поздно со словами: «Всё, я закончилась!»

Мама говорила, что у нее профессиональная деформация: она сразу распознаёт вранье и сама обманывает легко и непринужденно. Ее не любили в Дашиной школе, потому что она всегда выгораживала Дашу перед учителями, не сдавала деньги на ремонт и могла написать жалобу куда угодно. Бывало, она устраивала Даше приключения, будила ее с утра пораньше и говорила: «Я позвонила в школу и сказала, что ты заболела». Вместо школы они ехали в соседний город, где мама час проводила в суде, а потом они вместе шли в какое-нибудь интересное место, например в «Икею». Правда, мама там начинала работать, сидя на демонстрационном диване, но все равно было здорово: как-то раз Даша купила огромную акулу и всю обратную дорогу ее обнимала (а теперь с ней спала). Мама очень удивилась, увидев их с акулой на кассе!

Дорога туда-обратно была еще лучше. Они или разговаривали, или слушали музыку. Мама ставила альбомы, которые слушала в Дашином возрасте, и рассказывала о них, а Даша ставила то, что было принято слушать в классе, хотя мамина музыка нравилась ей гораздо больше. А если разговаривали, то не про оценки или репетиторов, а про жизнь. Про то, почему мама защищает интересы людей, которые не правы, — и ведь сама знает, что не правы. Почему у нас в стране все так, как есть (и почему лучше об этом ни с кем не говорить). И мама много рассказывала про свою юность, про мальчишек и дискотеки, про лучшую подругу (ну, тетю Катю, ты ее помнишь, мы у нее жили в Питере), и как у мамы на улице украли норковую шапку, и как они с девчонками впервые пили шампанское (наутро чуть не померли), и про то, как она чуть не завалила вступительные, потому что перед самым важным экзаменом гуляла с парнем. И про то, как в первый раз в жизни пришла в суд и с перепугу назвала старенького строгого судью «Ваше Величество». Даша иногда рассказывала что-нибудь в ответ — про какую-нибудь подружку, но на самом деле про себя. Даже если Даша засыпала в машине и спала до самого дома, все равно ей казалось, что они успели поговорить о чем-то важном.

— Мам, — спросила вдруг Даша, — а тебе, случайно, в Новосиб не надо?

Мама закончила красить левый глаз и ответила:

— По работе пока нет, но можно запланировать и сгонять в выходные. В аквапарк, давай?

— Это с папой, а я хочу только с тобой, вдвоем.

Мама кивнула:

— Посмотрим.

Это означало скорее «нет», чем «да». В лучшем случае — «не сейчас».

В первый день Димка прислал четыре сообщения, во второй — два, в третий — ни одного. Даша залезла на сайт конкурса и посмотрела расписание мероприятий. Димка должен быть занят весь день. «Если мужчина хочет позвонить, он позвонит в любом случае», — подумала Даша маминым голосом. Во рту стало сухо и горько. Она написала Лизе и полчаса обсуждала с ней сериалы. Лиза как раз сидела под дверью стоматолога и хотела отвлечься, и Даша словно была рядом с ней. Потом Лиза сообщила «Иду на казнь» и пропала. Только вечером написала, что все хорошо, не больно.

Димка тоже нашелся вечером и скинул сразу много фотографий. В Москве, оказывается, тепло, снега нет, все ходят без шапок, а он приехал в меховой ушанке, как Филипок. Даша ничего ему не ответила, решила помучить до утра, и через час он позвонил — голос у него был такой радостный, что Дашин страх съежился внизу живота и затих.

После звонка Даша лежала в ванне и, пока вода не остыла, вспоминала, как они с Димкой впервые поцеловались. Это случилось в апреле, но было будто вчера: она сама потянулась к нему, уже не могла больше ждать, а его губы были сухими и прохладными. Она боялась, что все испортила, и была готова заплакать, а он словно выдохнул с облегчением, вцепился в нее мертвой хваткой и никак не мог отпустить домой. Даша опоздала на полчаса, ее немного поругали — надо же предупреждать, когда задерживаешься, а она была такая счастливая, так смеялась внутри: и пускай себе ругают, и пускай, она все равно никого не слушает, столько в ней счастья, что никто никогда в жизни не сможет ее расстроить.

Даша стала замерзать. Она добавила горячей воды и положила руки на живот. Все как всегда, там ничего не могло быть. Конечно же, ничего, будь не так — Даша бы обязательно почувствовала. Невозможно не ощущать, что внутри тебя новая жизнь. Даша была по-прежнему худой и, к Дашиному сожалению, плоской, словно десятилетняя. Непонятно, что Димка в ней нашел. Мама говорила, что до рождения Даши была такой же, а теперь ей остается только завидовать или ходить в зал трижды в неделю.

Но скоро страх не только вернулся на прежнее место, чуть ниже пупка, но и холодком заструился по спине вдоль позвоночника. С ним еще можно было поторговаться: все будет хорошо, если я не буду наступать на трещины на асфальте, если у лестницы окажется четное количество ступеней, если я насчитаю двадцать зеленых машин, если Димка пришлет сообщение, если в его дворе будет гулять пудель Митя, если поймаю по радио любимую песню, — и тогда страха становилось меньше на каплю, на микрон, на выдох-вдох.

На всякий случай она купила в аптеке подальше от дома тесты на беременность. Три теста, чтобы уж наверняка, хотя девушка-фармацевт и сказала, что эти тесты очень точные. Даша, разумеется, изобразила, что она покупает тесты для старшей сестры.

Даша представляла, как обо всем рассказывает маме, будто смотрела кино. Настолько все казалось нереальным. Она вздрагивала каждый раз, когда кто-то из родителей открывал дверь в ее комнату. Мама заходила и поливала цветы, брала из шкафа книгу или запускала в комнату робот-пылесос, и каждый раз она отмечала: «Опять сидишь в телефоне». Даша не хотела привлекать лишнее внимание и отмалчивалась, хотя сама-то мама жила в телефоне ничуть не меньше нее…

Вообще-то Дашу редко по-настоящему ругали. И вспомнить-то особо нечего. Разве что… Однажды, когда она училась в пятом, они с Лизой и другими девчонками на спор воровали в магазине напротив школы маленькие шоколадки. Нужно было вынести шоколадку так, чтобы не заметили ни продавцы, ни охранник. Всем удалось выйти с добычей, а Даша бестолково все кружила и кружила по магазину, не в силах взять чужое. Она решила купить плитку и сказать всем, что украла ее, но через окно на нее смотрела Лиза, и проще было положить плитку в карман куртки, чем выйти из магазина с покупкой. Ну что — ее поймали, все убежали, и начался такой стыд, не описать словами: разумеется, никто не поверил, что она случайно, заплатить не разрешили, вызвали полицию.

Мама примчалась очень быстро, заплатила за шоколад и устроила в магазине грандиозный скандал. Полиция уехала восвояси, перед Дашей сухо и неохотно извинились.

— Поговорим дома, — сказала мама, когда Даша пристегивалась в машине. — Ты шоколад-то ешь, ешь, раз так сильно захотелось.

Даша не смогла проглотить ни кусочка. Всю дорогу до дома она ехала ни жива ни мертва, а мама, будто ничего не случилось, рассказывала, что в таком же возрасте украла из магазина красный лифчик, который бы ей никогда не купили; что ни разу его не надела, потому что он оказался пятого размера, и что до сих пор ей стыдно проходить мимо здания, где находился уже тысячу лет назад закрытый магазин.

— Расскажем отцу? — спросила она потом.

Даша просила не говорить.

— Я не буду, но ты должна сделать это сама.

— А если я не смогу, ты скажешь?

— Я тебя, разумеется, не выдам, но свои выводы о тебе я сделаю.

За ужином, давясь слезами и борщом, Даша рассказала все как было и ушла в свою комнату. Никто не пришел ее утешать, отец больше месяца смотрел на нее так, будто она прозрачная, и старался с ней не разговаривать. Лизу с тех пор он терпеть не мог, она стала «той девочкой, что тебя воровать научила». А злосчастная шоколадка лежала в шкафу неделю, пока мама не разломала ее и не выложила на стол к чаю. Все ели шоколад, и Даша тоже съела один квадратик. Несмотря ни на что, было вкусно.

О том, что, возможно, случилось теперь, рассказывать было куда страшнее.

Однажды мама в раздражении, в конце разговора, который начался с оценок и вдруг стал сложным и неприятным, сказала, почти крикнула:

— Чего ты вообще хочешь, Даша?

Маме не нравились ее четверки. Мама считала, что Даша должна стремиться к большему, но не по всем подряд предметам, а по любимым, как Дима со своей химией. А у нее и любимого-то предмета нет, разве что инглиш. Она училась неплохо, но без особого энтузиазма.

— Я смотрю на тебя, — распаляясь, продолжала мама, — и вижу человека, который совсем ничего не хочет. Для которого главное в жизни — не напрягаться. Которому лень сесть и выучить чуть-чуть больше, чем задано. Не спорь со мной, я сказала: лень. Я вижу человека без целей в жизни. Тебе не восемь лет, не тринадцать, тебе почти шестнадцать. Так чего ты хочешь, я не могу понять? Торчать по уши в своем телефоне? И это все? Так я могу и телефон забрать, ты понимаешь?

— Ничего я не хочу! Я! Совсем! Ничего! Не! Хочу! — закричала в ответ Даша и до утра закрылась в своей комнате.

На самом деле она хотела многого.

Например, чтобы все оставили ее наконец-то в покое. Чтобы перестали решать за нее, что она должна чувствовать. Чтобы ее считали человеком, а не ребенком. Чтобы, когда ей бывает плохо, ее бы просто обнимали, а не рассказывали, как надо было поступить и что другим людям бывает куда хуже, чем ей.

Хотела гулять допоздна, ходить на любые концерты. Научиться ездить верхом, кататься на сноуборде, на горных лыжах, на сапе. Волосы обрезать очень коротко. Наконец почувствовать себя красивой. Наблюдать за рассветом на морском берегу. Купаться при луне. Поехать в Южную Америку. Завести кошку, собаку, шиншиллу. А работу такую, чтобы постоянно путешествовать, — такое вообще бывает, чтобы жить в поездках?

Еще — засыпать в обнимку с Димой, чувствуя, как стучит его сердце. Чтобы и вечер, и ночь, и утро быть вместе. Родители ни разу не разрешили им ночевать вместе, сколько ни просила Даша отпустить ее с ночевкой. Быть дома в десять — вообще детский сад, но нет, нет и еще раз нет.

Яблоки, молоко, оливковое масло, сельдерей, лимоны, хлеб. Даша шла в магазин через школьный стадион, срезая путь. В выходные снег неожиданно растаял, а в ночь на понедельник холод вернулся и сковал лужи, грязь и пожухлую траву. Даша шла осторожно, чтобы не растянуться. Школа следила за ней пустыми окнами, Даша повернулась к ней спиной и надела наушники. Музыка помогала хотя бы недолго не думать ни о чем.

В магазине быстро набрала корзину: яблоки, молоко, лимоны, хлеб. Масло, чуть не забыла! Теперь домой.

Сквозь музыку ей почудилось, что кто-то ее зовет. Даша прошла еще несколько метров и обернулась. Ей не послышалось, ее и правда звали: на крыльце магазина стояла Анна Ивановна, Бабаня.

Даша вынула один наушник и вернулась.

— Ты забыла, — сказала Анна Ивановна и отдала ей карту магазина. У нее на плече болталась холщовая сумка, из которой торчала бутылка молока. В голосе сидела легкая простуда.

— Я прямо за тобой стояла в очереди, — добавила Бабаня. — Ты меня не заметила.

— Спасибо, — опомнилась Даша.

— Задумалась?

— Да, извините.

— Ты в какую сторону?

Даша неопределенно махнула рукой:

— Домой.

— Проводишь меня вон туда? — спросила Бабаня, показав в сторону восьмиэтажки. — Скользко. Ты же никуда не торопишься?

Отказываться было неудобно, тем более что прошлой весной Бабаня уже ломала ногу, поскользнувшись в гололед, а еще раньше — руку.

— Только я и сама могу упасть, — предупредила Даша, подставляя локоть.

В школе она не замечала, что Бабаня едва-едва достает ей до плеча, потому что рядом с ней Даша чувствовала себя маленькой.

— Что делаешь на каникулах?

— Да ничего особенного.

— Читаешь что-нибудь не по программе?

— Нет, если честно, — сказала Даша. — Почему-то не хочется.

Она и по программе-то, сказать по правде, не читала.

— Ты в последнее время задумчивая такая, постоянно витаешь мыслями где-то далеко. Если хочешь, можешь мне рассказать. Иногда с родителями или с подругами не хочется делиться, а с посторонним человеком — легче. Никто в школе не узнает.

Даша сказала:

— Не хочу, — и правда не хотела.

— Можно тогда я спрошу?

Даша промолчала.

— Хорошо, не буду спрашивать.

— Знаете, — неожиданно выдохнула Даша. — У меня есть подруга, очень близкая, самая лучшая, вы ее не знаете, она не из нашей школы, тоже учится в десятом. Она встречается с парнем, давно, все серьезно у них. Теперь у нее задержка, и она не знает, что делать. Она еще никому об этом не рассказывала, только мне. Она боится и не знает, как ей быть.

Они перешли дорогу и вошли в сквер, Даша разглядывала верхушки деревьев, унизанные вороньими гнездами. Небо было бледное-бледное, предснежное. В горле пересохло.

— Я родила сына в шестнадцать лет, — неожиданно сказала Анна Ивановна. — С той самой минуты, когда впервые его увидела, ни одного дня в жизни не жалела, что стала матерью.

— Я не знала, что у вас сын, — глупо сказала Даша.

Если задуматься, она ни о ком из учителей ничего не знала.

— Он, конечно, взрослый уже. Красивый, умный, врач! Окулист! Работает в Германии, две дочки у него, двойняшки, внучки мои. Его семья — это самое лучшее, что у меня есть! Хотя я была с ним одна, хотя нам было тяжело, хотя мои родители не сразу приняли меня с ребенком и я училась на заочном, жила у тетки, работала, стирала руками пеленки, я так и не смогла найти ему отца, у меня не было времени ходить на свидания, но я голову даю на отсечение — я ни о чем никогда не жалела.

Даша слушала молча. Ей казалось, она и так наболтала много лишнего. Было все равно, что там за сын у Бабани, и чуть-чуть стыдно, что совсем не интересно слушать про него и хочется поскорее уйти домой. Почему стоит только чем-то поделиться, как люди, не дослушав, начинают рассказывать собственные истории?

— Если захочешь поговорить про подругу, приходи, — сказала Бабаня и погладила ее по плечу. — И подругу приводи.

Даша проклинала себя за свой длинный язык: через несколько дней ей предстояло войти в класс и сесть напротив Анны Ивановны, знающей теперь намного больше, чем следовало.

— Самое главное, ты ей объясни, что родителям все равно сказать придется, — втолковывала Бабаня. — Лучше рано, чем поздно, и еще чтобы никаких таблеток и ни к каким бабкам. А то ведь разные бывают случаи, здоровья потом не вернешь.

— Кому объяснить? — не поняла Даша.

— Подруге твоей, как ее зовут?

— Лиза, — назвала Даша первое попавшееся имя. — Но это другая Лиза, не Самойлова.

— Я поняла, что другая, это частое имя. Да не волнуйся ты так, на тебе же лица нет. В вашем возрасте кажется, что это катастрофа, личный конец света, земля из-под ног, а потом приходит понимание: ничего страшного-то не произошло. В нашей школе практически каждый год такое случается, кто из десятого идет рожать, кто из одиннадцатого. Вот здесь живет недалеко Вика Мезенцева, очень хорошая девочка, пухленькая, скромная такая, застенчивая, но приветливая всегда. Я ее часто вижу, она гуляет с мальчиком. Два года назад ее мама ко мне приходила, так плакала, чуть все глаза не выплакала, что же теперь с Викой будет? Пятнадцать лет… А в результате отличный пацан получился, вся семья в нем души не чает.

Она снова начала о других, будто истории из чужой жизни могли помочь и все исправить, и Даша почти не слушала. Сельдерей, вспомнила она, сельдерей! Корень сельдерея!

— Мама меня убьет, — вслух сказала Даша и поторопилась объяснить: — Я сельдерей забыла купить.

По дороге домой она увидела маму. Сначала заметила женщину в кроссовках, пальто и мужской шляпе, из-под полей которой выглядывали светлые волосы, и потом узнала маму. Мама шла медленно, на ходу переписываясь в телефоне, и Даша подошла так близко, что при желании могла бы ее напугать. На локте у мамы висел прозрачный пакет с круглым бугристым корнем сельдерея.

— Я тоже купила, — сказала Даша, догоняя ее и показывая свой пакет.

— Я была уверена, что ты забудешь, — ответила мама. — Я видела тебя сегодня утром около поликлиники, — потом сказала она. — Что ты там делала?

— Я снова хочу ходить в бассейн вместе с Лизой, — быстро придумала Даша. — Надо было узнать, как получить справку.

— Узнала?

— Я зашла и сразу вышла, как только увидела очереди в коридоре.

— Ты мне напомни, я достану тебе справку. Это ты вообще-то хорошо придумала. Я бы тоже походила в бассейн, можно попробовать выбраться вместе. Ты извини, мне сейчас надо позвонить по работе, чуть не забыла.

Она отошла на несколько шагов в сторону и уже до самого дома говорила по телефону. А дома, не успела Даша переодеться, мама открыла дверь и закричала не своим голосом:

— Дашка, ты совсем обнаглела, что ли? Я что, о многом прошу?

— Это ты совсем! — закричала в ответ Даша, не ожидавшая скандала.

— Так. — Мама прошла в комнату и села на ее стул верхом. — Я в очередной раз тебе напоминаю: я много работаю. Я устаю. Если ты не заметила, я делаю все, чтобы твоя жизнь стала еще немного интереснее. Когда прихожу домой, я хочу увидеть хотя бы намек на порядок. А не этот срачельник!

— Ты только орать умеешь! По-человечески скажи, что не так. Сейчас все уберу.

Мама встала со стула и начала ходить по комнате.

— Я же вообще-то прошу немногого. Если у тебя что-то с памятью, напоминаю: вещи — в шкафы, а не бросать где ни попадя, на письменном столе — порядок, грязную посуду — в посудомойку, грязную одежду — в корзину, пару раз в неделю запускать пылесос. Господи, да он даже сам пылесосит, его только включи! Все! — Она снова начала закипать. — Даша, я в твоем возрасте должна была убирать всю квартиру! Тряпкой и руками, а не как ты! Это была моя постоянная обязанность, и попробовала бы я схалтурить! Мне бы прилетело так, что мало бы не показалось!

— Да что я не сделала-то?

— На кухне бардак. Нож в масле на столе. Крошки, корки от апельсина, чашка грязная, сыр обрезала и бросила, чтобы я убрала, Дашенька ведь у нас такая занятая, насвинячила и пошла, это же матери заняться больше нечем, да? Только за Дашенькой прибирать?

— Это не я! — со злостью закричала Даша. — Это папа! Меня даже дома не было! И оставь меня уже, наконец, в покое! Достала!

Мама молча вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Даша рухнула на кровать и трижды набрала Димку, но он все не отвечал.

Глава четвертая

Семь недель

В понедельник началась новая четверть. Дима должен был вернуться вчера, но он так и не позвонил, не ответил ни на одно из сообщений, не был в сети. Даша спала беспокойно, несколько раз просыпалась посреди ночи и первым делом проверяла, не пришло ли новое сообщение, а потом никак не могла согреться и снова заснуть. Тоскливо ныло внутри живота, и холодно было и в груди, и губам, и пальцам ног, и шее, у кромки волос. Не представлялось, что через несколько часов снова придется идти в школу, отсиживать уроки, отвечать, если спросят, стоять у доски перед классом, смеяться с девчонками на подоконнике в холле, у автомата с шоколадками, есть в столовой пирожки с картошкой и печенкой и вообще вести себя, словно она нормальная, как раньше. Хотелось запищать, как мышь, и целиком уместиться в теплой душной щели между кроватью и стеной.

Все вокруг стало немного другим, словно сдвинулось на волосок. Словно кто-то вернулся в прошлое и раздавил там бабочку, как в рассказе Брэдбери. Даша представила, как выходит утром на кухню, а там вместо ее мамы пьет кофе другая женщина. Такая, что внешне выглядит как Дашина мама, а внутри — другая, незнакомая. В конце концов, если Даша перестала быть собой, то и все остальные тоже должны измениться.

В щель под дверью сочился свет. Даша заглянула на кухню: мама с телефоном в руке сидела на своем обычном месте и пила кофе из своего обычного тазика — огромной кружки, которую больше никому не разрешалось брать.

— Ты чего не спишь? — спросила мама.

— В школу пора вставать.

— Сейчас пять утра, попей воды и иди поспи еще.

— Ага. — Даша прислонилась к двери.

— Что-то случилось? Или просто голова болит?

— Да так… Вообще-то, он не звонит, не пишет, сообщения не читает, временно недоступен. Я весь день ждала, а он… Я уже так больше не могу! — выдохнула Даша и закашлялась.

— Когда он должен был приехать?

— Вчера рано утром.

— Так ведь вчера все самолеты сели в соседних городах из-за тумана, моя коллега вообще приземлилась в Барнауле. Не переживай, найдется твой Дима, скоро позвонит, не надо себя накручивать из-за ерунды. Ты ему, главное, не пиши сто пятьдесят тысяч СМС, а то вообразит, что ты без него умираешь. Пусть думает, что тебе все равно.

Мама спокойно пила кофе, будто ничего не происходило. Она даже не подняла глаз от телефона, будто лента в «Фейсбуке» была важнее и интереснее Даши. Даже лайки ставила! И улыбалась тому, что там прочитала!

— Он бы написал, это совсем на него не похоже, он мне всегда пишет! Он телефон выключил, никогда такого раньше не было! Да что я тебе все это рассказываю! У тебя на все один ответ: «Не переживай, не накручивай!» Как будто я могу так просто взять и все свои чувства отключить! Я не робот, у меня есть причина переживать, настоящая причина, не детский сад! Мне не может быть все равно! А ты никогда не понимаешь, ничего не понимаешь!

— Ну да, конечно, ты права, ты одна у нас такая умная и тонкая. Будто мы с папой не любили никогда.

— Наверное, не любили, — из-за двери хрипло ответила Даша. — Иначе бы понимали.

Она снова достала телефон из-под подушки, одно за другим отправила «Ты меня игноришь?» и «Раз тебе не надо, то и мне это все больше не надо» и выключила телефон. Совсем.

Когда родители уехали на работу, она решительно достала из потайного кармана рюкзака три теста на беременность и через пятнадцать минут сидела на полу в ванной, скорчившись и глядя неверящими глазами на шесть четких красных полосок — по две на каждом тесте.

Сердце билось в горле, словно Даша долго бежала. Слюна во рту была горькой, уши заложило. С неба косо сыпалась мелкая колючая крупа, а под ногами был вязкий, грязный, рыхлый снег, и кроссовки быстро промокли.

Даша оказалась в школе к третьему уроку, привычным движением — руки помнят — стерла следы потекшей туши и поправила волосы перед зеркалом, из которого смотрела на нее самая обычная Даша, только чуть грустная. Кажется, за каникулы она еще сильнее похудела. Вокруг были люди, люди и люди, кто-то здоровался с ней, с кем-то — она, кто-то обнял ее за талию и коснулся щекой, кто-то спросил, где была, почему не писала. Ее торопили на следующий урок, и Даша в толпе побежала на третий этаж, не помня, в какой кабинет, — просто все побежали, и она тоже. Это было правильно и хорошо: в толпе она уже не была собой и могла хотя бы недолго не думать о своем. Она даже смеялась, когда смеялись все, и это тоже было правильно: смеяться, когда смешно.

Когда историк вызвал ее к доске и начал гонять по датам, она почти все назвала правильно. Даже странно. Она не задумывалась над ответами, цифры сами собой всплывали в памяти, будто Даша с ними родилась.

На большой перемене Лиза куда-то пропала и только перед самым звонком как из-под земли выросла, подхватила Дашу под руку, увлекла в закуток под лестницей и стала, смеясь, рассказывать, как ее поймала безумная женщина Бабаня и непонятно зачем долго объясняла про счастье материнства, совсем с ума сошла, главное, чтобы не додумалась донести свои фантазии до Лизиной мамы. Даша испугалась, невпопад поддакивала и толком ничего не успела сказать, потому что грянул звонок — редкий случай, когда вовремя, и они заторопились.

Даша села рядом с Лизой, уронила голову на руки и закрыла глаза. Вокруг шумели, кричали, и шум этот был ненастоящий, словно шел с экранов телефонов. На улице уже начало темнеть, в классе включили вечерний свет. Пахло сыростью, противными духами и яблоком, которое с громким хрустом поедал Пашот.

По расписанию была литература, но вместо нормального урока в класс пришла пожилая поэтесса и читала свои стихи, посвященные красоте родного края. Даше стихи не понравились, они были слишком правильные, гладкие, ни о чем, но ей было жаль поэтессу, которую никто не слушал. Даша привычно сделала вид, что ей интересно, и машинально рисовала в конце тетради придуманных фантастических тварей.

Поэтесса раскачивалась у доски в такт стихам, по рядам прогуливалась Анна Ивановна и всякий раз, проходя мимо, гладила по плечу Дашу или Лизу. Родной край за окном был припылен сероватым шороховатым туманом — какой-то из заводов выпустил в воздух очередную гадость. Когда настанет время идти домой, дышать будет противно, в носу и в горле станет немного кисло, а если не кисло, то горько.

Даша жалела, что оставила телефон дома. Было странно, будто не хватало важной части тела. На крайний случай на дне рюкзака валялась ее старая кнопочная звонилка, но ее номера Димка не знал, и Даша не могла проверить, появился ли он в зоне доступа. Наверное, по законам жанра он звонил ей не один раз, прислал кучу сообщений с извинениями, цветами и котятами. Она могла бы позвонить сама, но это было бы уже слишком. Больше никогда она не позвонит Димке сама, ничего ему не расскажет, думала Даша и сглатывала горькую слюну.

В классе сильно запахло ацетоном: Настя за соседним столом перекрашивала ногти. У Даши закружилась голова, даже слегка замутило. Стараясь не смотреть на Анну Ивановну, Даша взяла вещи и вышла. Раздевалка, к счастью, оказалась открытой.

На улице практически не было ни людей, ни машин, и, если сильно постараться, можно было представить, что Даша осталась в городе совершенно одна. Даже голубей не видать. И кошек тоже. Как будто все ушли, а ее забыли. Если вернуться сейчас в школу, там тоже окажется пусто. Даше захотелось закричать, что она здесь, — тогда наверняка кто-то выглянет из окна. Но тут из банка вышел человек, и из пекарни, и из аптеки, в которой работала Димкина мама, и вдруг оказалось, что на самом-то деле людей вокруг полно.

Даша зашла в аптеку и начала разглядывать витамины. На некоторых упаковках было написано, что они для беременных, для таких, как Даша. Она обжигалась об это слово. Даша ничего не собиралась покупать, она хотела только посмотреть, работает сейчас Димкина мама или нет. Вначале за прилавком никого не было, а потом вышла женщина, но другая, не Тамара Ивановна. Хорошо, что так. Иначе Даша не выдержала бы и спросила. А это плохо. Димка подумал бы, что Даша просто обижается, а не что ей все равно. Ей все равно, решила Даша, а раз так решила, то все равно ей будет на самом деле. Она вонзила ногти в ладонь и быстрым шагом пошла на набережную. Домой совсем не хотелось.

На набережной Даша спустилась к воде, где мало кто гулял, и села на большой камень, надвинув капюшон на глаза. Они с Димкой часто приходили сюда, а еще под мост. Здесь по-особенному молчалось, хотя каждый камень был неживым на ощупь, а вода — холодной, мутной и мусорной.

Льда еще почти не было, река лежала грязной серой лентой. Однажды, когда Даша была маленькой, они с папой перешли по льду на другой берег, в сосновый бор, и съезжали там с горы на снегокате. Даше было страшно, особенно на середине переправы, — они шли по реке, которая текла прямо под их ногами. Отец говорил, что лед толстый и что им ничего не грозит, но Даша боялась сделать каждый шаг. На льду виднелись рыбаки, издали похожие на черные шахматные фигуры, но из-за них было еще страшнее: проруби! По реке могли пойти трещины.

«Аборт», — просто подумала Даша. Одним словом. А-борт. Слово перекатывалось на языке, как горькая таблетка. Думать его было неприятно, но ни о чем другом думать не моглось. Интересно, можно так, чтобы вообще никто не узнал, оставить в тайне? Нужно ли согласие от родителей? Надо ли ложиться в больницу? Будет больно или терпимо? Сколько надо денег? Даша не знала и не хотела гуглить. Как будто, когда начнешь гуглить, узнавать, читать чужие истории, это слово превратится в нечто осязаемое.

Отчего-то слезы текут, когда все не очень страшно: допустим, упала с велосипеда, украли телефон, обиделась на Диму, получила несправедливую двойку. А если происходит то, что давит тяжестью на грудь, заплакать не получается. Когда бабушке неудачно сделали операцию на глазах и было непонятно, сможет ли она видеть одним глазом хоть немного или нет, Даша не плакала. Только воздух стал сухим и горячим и в горле будто застрял шерстяной клубок. И видеть никого не хотелось. Как и сейчас.

Даша бросила в реку камень, и еще один камень, и еще… Она непонятно где то ли забыла, то ли потеряла перчатки, и руки, даже втянутые в рукава куртки, замерзли так, что пальцы едва шевелились, и снова заложило нос. И вообще она замерзла вся, даже брови. Хорошо бы заболеть, посидеть дома еще неделю. Надоела школа. В младших классах Даша любила школу, потому что была отличницей и все ее хвалили — и мама, и Евгения Сергеевна, у Даши были самые аккуратные тетрадки, она никогда не баловалась на уроках. Тогда все было просто и понятно: существовало правильное и неправильное, и если вдруг кто-то вел себя неправильно, то ему должно быть стыдно, а если все делаешь правильно — ты лучше тех, кто что-то делает не так. Даша хотела бы снова стать прежней, знать не знающей, каково это — ощущать колючий холод по всему телу, думать про аборт, ждать, что Дима позвонит, быть самой одинокой и самой напуганной девочкой на свете.

Конец ознакомительного фрагмента.