Вершина по имени ты

Татьяна Кононова (2024)

Аля всю жизнь мечтала о романтике, и поход в горы воплощает ее мечту. Но романтика превращается в рутину, а спутниками становятся трудности, обиды и страхи, ошибки прошлого и запретные чувства. Влюбившись в того, в кого не следует, дважды оказавшись на краю гибели и едва не став соучастницей преступления, Аля узнает, что выбор не бывает легким, а горы не любят слабых.

Глава 7. Ошибки прошлого

Георгий Петрович еще недолгое время ходил вдоль цепочек следов, ставил ботинок рядом с разными следами, измерял что-то большим и указательным пальцем, а потом вернулся, серьезный, как никогда:

— Значит, так. Минимум два медведя, а может, и больше, были здесь минут двадцать назад.

Марина ойкнула и невольно схватила рукав стоявшего рядом Антона. Парень взглянул на нее удивленно, но ничего не сказал, а она, поняв, что сделала, смущенно отвела глаза и наткнулась на раздраженный и сердитый взгляд Миши. Тоже нашел о чем думать! — мелькнула у нее мысль, досадная больше из-за своего нелепого поведения, чем из-за его необоснованной ревности.

–…Следы свежие, снег падает медленно и прямо сейчас, река в паре десятков метров. Мишки могут вернуться, и гарантии никакой. Надо уходить, по дороге подумаем, что делать дальше.

— Я предлагаю на полкилометра вернуться назад и чуть-чуть подняться по склону, — высказался штурман Рома, когда все подтянули рюкзаки, грустно вздыхая, и торопливо двинулись подальше от опасного спуска. — Там и ручей был неплохой, и место ничего такое, приличное.

— Утром тогда нам придется пройти больше на те же полкилометра, но лучше полчаса меньше поспать, чем встретить медведей, — согласился Миша. Несмотря на усталость и недовольство новым планом, он убежал от реки первым.

В долине темнело необыкновенно быстро: солнце, ненадолго мелькнув из-за тумана последним лучом, скрылось совсем. Сизым облаком туман спустился в долину, протянулся вдоль реки, подполз почти вплотную к небольшой площадке, которую ребята выбрали для лагеря. Вечерело стремительно, только тонкие лучи фонариков сновали туда-сюда. Марина вызвалась набирать воду, Антон пошел с ней: так сказала Ирина, не ходить по одному и как можно чаще перекликаться по именам. Не совсем шутку про походы в туалет парами встретили сдержанным смешком.

— Кто будет дежурить? — поинтересовалась Аля, подсвечивая Бойкову вторым фонарем, пока он закреплял штормовые оттяжки большой палатки.

— Наверно, мы с Ирой, — отозвался он. — Сегодня сделаем костер и оставим немного от ужина собакам. Будут нас охранять от медведей.

— Вы же говорили, что нельзя подкармливать?

— Да что уж теперь. Все равно вы свои порции не доедаете.

Пока Миша с Ромой ходили за ветками, хворостом и толстыми палками вместо бревен, Аля разложила вещи и коврики в палатке. Руководитель сказал, что придется этой ночью разделиться на две палатки: вдвоем оставаться нежелательно, чтобы никто не бодрствовал один. Сложив всю оставшуюся еду в один рюкзак, его подвесили за репшнуры на более-менее крепкую березу, потом Бойков разжег костер, Ирина взялась за ужин. Слова о том, что нужно создать много света и шума, кое-кто воспринял слишком буквально, и от этого было весело.

— Рома! — крикнул Миша прямо на ухо сидевшему рядом товарищу. — Передай мне хлебцы!

— Держи! — так же громогласно отозвался Роман, и, нарочито громко шурша пакетом, вручил ему добавку. — А может, споем?

— А давай!

Пели, кричали, смеялись, гремели посудой. Аля сперва долго смущалась, но потом, когда Марина втянула ее в круг и заставила подпевать известные дворовые песни, наконец сдалась, и уже четыре звонких голоса разлетались эхом на всю долину и отзывались где-то за хребтом. Едва поужинав и помыв свою и Ирину миску, Антон молча ушел в палатку, одна из собак увязалась за ним, словно осознавая свою функцию охранника, а Ирина у костра обхватила себя руками за плечи и, покачиваясь от холода, задумчиво смотрела на молодежь, прыгающую, хохочущую и до хрипоты горланящую “Кукушку”. В детстве родители не раз брали ее в походы в лес, в небольшие горы или на сплавы по рекам и рассказывали, что природа любит тишину и гармонию, а люди у нее — не хозяева, а гости, и вести себя надо соответственно. Не шуметь, не ругаться, не оставлять мусор и не нарушать изначального спокойствия, чтобы не огорчать тех, кто здесь живет и не показывается людям на глаза. У каждого места есть свои хозяева, которые берегут его от беды и помогают людям, но только при должном отношении и уважении…

Ночь укрыла горы темным покрывалом и легла в долину. Над головой одна за другой загорались яркие звезды, такие большие и светлые, каких никогда не бывает в городе. Сырой и прохладный весенний ветер шевелил выбившиеся из косы русые пряди — поежившись, Ирина заправила их под капюшон худи и вдруг почувствовала, как на плечи опустилось нечто мягкое и теплое, и чья-то рука ласково погладила по спине, заботливо подворачивая длинные полы куртки, насквозь пропахшей дымом костра, табаком и еще неуловимым, тонким ароматом, похожим на хвою. Незаметно вдохнув, она ненадолго задержала дыхание, стараясь оставить в памяти этот теплый и терпкий запах.

— Ты куришь? — с улыбкой спросила Ирина, когда Бойков сел рядом, снял ботинки и протянул озябшие ноги к огню. Костер скользнул по его задумчивому обветренному лицу золотистыми бликами, лишний раз подчеркивая ранние морщины и темные круги под усталыми глазами.

— Отец курил. Это его штормовка, — хмуро отозвался Георгий и подтолкнул к костру еще хвороста. С радостным хрустом огонь набросился на угощение, и золото жарко брызнуло вверх, рассыпаясь искрами. — А я побаловался и быстро бросил, не хотел здоровье гробить.

— А сейчас твой отец…

— Погиб три года назад.

— Прости, — зябко поежилась Ирина и опустила голову, делая вид, что увлечена догорающей палочкой. Рыжий огонек сделался голубым, потом почернел и совсем погас.

— Я десять лет проработал спасателем на горной базе. Были разные случаи, и благополучные, и нет. Но не сумел спасти самых близких, — негромко проговорил Бойков, прищурившись и глядя в огонь. Ира посмотрела туда же и увидела только пламя, но ей на мгновение показалось, что Георгий смотрел в свое прошлое. — Отца, жену, дочку… Они ехали с дачи, и… авария с камазом. Он выскочил на встречку, папа успел развернуться и принять удар на себя, но… не помогло это никому.

— Какой ужас, — Ирина невольно ахнула и прикрыла рот ладонью.

— Мне даже проститься с ними не дали, — хрипловатый голос Бойкова надломленно дрогнул. — Но, может, и хорошо, что не видел.

Он кашлянул в кулак, сжал переносицу двумя пальцами. Ирина, сидевшая совсем рядом, вдруг увидела, как в отсвете пламени блеснули его серые глаза, и поспешно отвела взгляд: вот так близко столкнуться с чужой болью — то еще испытание, особенно если человек не склонен к откровениям.

— Ты поэтому уволился с базы?

— В общем, да, — вздохнул Бойков. — Сначала совсем не мог общаться с людьми и тем более видеть чужие проблемы, но так ведь и одичать можно. А здесь, в горах, получается забыть о себе. Надо думать о других, и на свое горе просто не остается времени. Аля очень похожа на мою Катюшу. Смотрю на нее, а вижу дочку. Такие же глаза, косички, смеется так же, — добавил он, помолчав. — Только… ей было семнадцать.

— Мне очень жаль, — тихо сказала Ирина и, потянувшись, коснулась его руки. Георгий мягко сжал ее тонкие пальцы, замерзшие после долгой возни в ручье, и с грустью посмотрел ей в глаза — долго и пристально.

— Не бери в голову. И прошлым жить не надо. У каждого есть что-то такое, что нужно просто пропустить через себя. Боль делает нас сильнее, но чтобы справиться с ней, совсем другая сила нужна.

— Как же ты справился?

— Сам не знаю, — Бойков со вздохом уронил голову на скрещенные руки. — Просто однажды понял, что нет ничего хорошего в том, чтобы спиться с горя или еще чего похуже. Они живы, пока их помнят. А я… жив, пока есть, ради чего.

— Знаешь, — Ирина заглянула ему в глаза, — может быть, все те, кто нас покинул, точно так же сидят у костра, видят оттуда нас и как бы говорят — мы вас любим, но пока еще не ждем. Поживите, побудьте на этом свете и за себя, и за нас, а как время подберется — приходите, только не торопитесь. А мы будем смотреть на вас и радоваться…

Они долго еще сидели рядом и молчали. Больше того, чем он рассказал, Ирина расспрашивать не решилась, и Георгий просто держал ее прохладные руки в своих, горячих от близости костра, и она с трудом прогоняла комок в горле и наворачивающиеся слезы после его истории. Конечно, и ей было что рассказать, но она не хотела говорить о плохом, особенно теперь, особенно с ним, когда дрогнула и пошла трещиной его собственная оборона. Ненадолго Ира снова вспомнила родителей, двадцать лет проживших душа в душу: мама говорила — неправильно думать, что та самая пресловутая каменная стена — это непременно мужчина. Если ты хочешь помочь человеку, поддержать, подхватить, для этого вовсе не обязательно считаться парой, семьей, даже лучшими друзьями. Достаточно услышать, вовремя почувствовать просьбу о помощи, даже если ее никогда не озвучат вслух: для этого нам даются сердце и внутренний голос. Ирина и сама себя собирала по осколкам, но понимала, что лишиться фантомной любви и неслучившегося счастья — это все-таки не то, что в одно мгновение потерять всех, кто был дорог, и похоронить свою жизнь под руинами жизни близких.

Она осторожно прислонилась щекой к плечу Бойкова, погладила его смуглую шершавую руку, и он тогда опустил голову, словно тоже скрывая настоящие эмоции. От близости огня даже глазам было жарко, Ирина сощурилась и смахнула слезы, набежавшие то ли от едкого дыма, то ли от ее собственной внутренней горечи.

— Спасибо, — снова послышался рядом тихий хрипловатый голос руководителя.

— За что? — искренне удивилась Ирина.

— За все. А главное, за то, что не осуждаешь меня.

— Мы ведь не осуждаем чашку за то, что она бьется, — Ира сжала его руку сильнее и почувствовала, как он отозвался, тоже крепко стиснув ее согревшиеся пальцы. — Если она нам дорога, мы ее склеиваем. Конечно, останутся следы, как шрамы, и она не будет такой красивой, как раньше, но от этого мы не станем любить и ценить ее меньше. Останется память и… какой-то опыт.

Вместо ответа Георгий Петрович крепко обнял Ирину за плечи и почти сразу же отстранился.

— Ладно, я пойду. Нам пора укладываться спать. Завтра подъем в половину пятого. День будет сложным. С утра тебе скину карту, можно дойти километров пять до перевала Фуга, это чуть южнее, и там склон должен быть попроще. Без особой техники пройдется, наверно, часа за три-четыре. Мы пойдем на Геологический, и если все будет хорошо, то вечером или следующим утром встретимся с вами в соседней долине, под склонами у реки Архондон.

Ирина запрокинула голову, сглотнув последние слезы. Там, наверху, видно было только одну яркую звездочку: тучи никак не хотели расходиться, лишь изредка пропуская на небо бледную луну с откусанным краем. Ирина давно уже не помнила, что такое романтика, но почему-то очень не хотелось смотреть в это самое небо снова одной. Хотя она и понимала, что сейчас, перед сложным днем спортивной группы, к которой они с братом не имеют никакого отношения, думать об этом, вроде как, не очень-то порядочно: у руководителя другие заботы, и ему вовсе не до нее.

— Было бы здорово пойти с вами, — сказала она, стараясь, чтобы в голосе не звучало слишком много напрасной надежды.

— Ира, я… — Бойков нахмурился, поскреб в затылке, думая, что ответить, чтобы не задеть эту маленькую, но сильную и смелую женщину. — Я бы с удовольствием, но не уверен в вашей подготовке. Ребята полгода тренировались, умеют ходить траверсом, пользоваться палками и альпенштоком, работать с веревками, страховкой, карабинами, узлы вязать, в прошлом месяце зачет сдавали. Я понимаю, что ты была в походах, но это технический перевал…

— Я понимаю, — мягко улыбнулась женщина, эхом повторив его слова, и, в доказательство, что не обижается, ласково тронула его прожженный рукав. — Сама давно не ходила, а Антон и вовсе первый раз… Нам надо взять кого-то третьего в палатку, да? — ловко сменила она тему.

— Возьмите Марину, если вы не против, — ответил Георгий, немного поразмыслив. Напряжение исчезло: к ее облегчению, он не чувствовал себя виноватым за отказ или очень умело скрывал чувства. — Мне кажется, они с Антоном хотят узнать друг друга поближе.

Ирина рассмеялась и, потянувшись к нему, взъерошила черные с проседью пряди. Георгий прикрыл глаза, покорно вытерпев растрепанную челку, и, перехватив ее руку, приложил ладонь к своей щеке.

— Колючий, — Иринины пальцы ласково пробежались от виска к подбородку, погладив отросшую щетину.

— Да знаю, — вздохнул Бойков. — Неудобно бриться в походах. Постоянно режусь.

— Ну что, спокойной ночи?

— Спокойной, Ириш.

Ее имя прозвучало у него так мягко и нежно, что женщина на мгновение задержала дыхание, остановив в памяти этот теплый и ласковый миг. Руководитель направился к палатке, попутно собирая свою команду, и Ирина, кутаясь в оставленную ей на ночь куртку, долго еще смотрела ему вслед и слышала сказанные усталым хрипловатым голосом слова, в которых сквозь смысл звучали бесконечные стойкость и горечь: “Боль делает нас сильнее, но чтобы справиться с ней, тоже сила нужна… Совсем другая”.