Хозяйственная история графини Ретель-Бор, или Непросто графством управлять

Татьяна Михаль, 2021

Попала в другой мир, и ты графиня? Прекрасно. Но что если всё не так радужно? Графство бедствует. Муж пропал без вести. На тебя смотрят сочувственно, ведь ты – женщина. Ты в Средневековье, и женщина здесь считается и не человеком вовсе. Но кто сказал, что это обо мне? Засучу рукава и подниму графство с колен. Найду золото и отыщу пропавшего мужа.

Глава 2

* * *

Изабель Ретель-Бор

Постепенно прохожу в себя. Медленно просыпаюсь и первые мысли, что возникают в моём сознании — это:

«Почему в моей палате так воняет?»

«Я, наконец, не чувствую боли. Неужели доктора смилостивились надо мной и вкололи лошадиную дозу обезболивающего?»

Это хорошо.

Но вот запах напрягает. Странный он какой-то. Это был запах телесной вони, мочи, пота, грязи, вековой пыли и дыма.

Стараюсь не дышать носом. Но дышать ртом оказалось тоже неудачной идеей. Вдохнув в себя смрадный воздух, я буквально на кончике языка ощутила этот штынь.

Фу-у-у-у! И бе-е-е-е!

Открываю глаза и на мгновение замираю.

Какого чёрта?

Почему моя палата выглядит как декорация к историческому фильму?

И в тот же миг, воспоминание накрывает как цунами.

Водоворот событий проносится молниеносно: я умерла в своём мире. Я отчётливо это помню. Умирать было больно. Помню своё последние мгновение. Я желала скорейшего освобождения от страданий. Одновременно с этим чувствовала непреодолимое желание жить.

А потом… потом была солёная вода, песок на коже и его скрип на зубах. Холод. Снова боль и движения.

И память Изабель, в чьём теле я теперь живу. Её воспоминания походят на пересказ путника.

Другой мир.

Средневековье.

Новая жизнь.

И я могу ходить.

Как ни странно, но я чувствую себя бодрой и отдохнувшей.

«Наверное, я пролежала без сознания несколько дней, если не недель», — думаю про себя.

Подобрать другого объяснения не могу. Иначе, как же тот факт, что я не ощущаю боли в голове и во всём теле?

Потрогала свою новую голову и подивилась тому, что я теперь кучерявая.

Не нахожу на себе ни шишек, ни ссадин, ни корочек после травмы.

Странно, Изабель падала с высокой скалы и по идее, должно быть переломано всё тело.

Но хорошо, что всё хорошо.

Скидываю с себя толстые, душные и дурно пахнущие шкуры.

Пока ещё не до конца веря в происходящее, гляжу с благоговением на своё новое тело, скрытое в складках рубашки длиной до пят.

Двигаю ногами: поднимаю их вверх, потом вниз. Развожу в стороны. Делаю «ножницы», затем «велосипед».

— Невероятно, — шепчу благоговейно.

Это невероятное ощущение, чувствовать свои ноги. Задрала вверх рубашку и подивилась, насколько изящны и стройны эти ножки. Весело шевелю пальчиками, и всё получается.

Вам, наверное, покажется моё поведение ребячеством, но понять меня смогут те, кто не может ходить.

Сползаю с высокой кровати на пол и тут же возвращаюсь назад.

Пол не просто холодный — он ледяной! Да к тому же грязный. Устлан соломой, которую давно уж надо отсюда вымести.

И не понимаю, зачем тут в принципе понадобилась сухая трава.

Обвела комнату взглядом. Тяжёлые шторы не позволяли свету пробиться внутрь и осветить помещение, но даже в полумраке я рассматриваю обстановку.

На массивном столике у кровати в закоптившемся и измазанном воском подсвечнике догорает свеча. Рядом в золотой миске тлеют и дымятся остатки сухих трав.

Вот откуда этот жуткий запах дыма.

В мерцающем полусвете я вижу всё, что требуется и меня потрясает увиденное.

Это не спальня, а какой-то кошмар!

Мебель хоть и массивная, красивая, добротная в духе викторианской эпохи, но загажена так, что я даже представить не могу, что вообще с ней делали! В углах виднелась многовековая паутина. В чёрном от копоти камине, тлели догорающие угли. Рядом прямо на полу брошены поленья. С потолка свисает кованая и кривая люстра с не зажжёнными, а местами отломанными на ней свечами, богато украшенная полотнами серой паутины.

Все стены комнаты увешаны портретами в золочёных рамах — большие, средние, огромные, маленькие. Ощущение, что все эти хмурые лица глядят на меня, вызывает во мне дрожь. Ужасно! Ко всему прочему здесь душно и стоит затхлый, прокисший запах.

С отвращением морщу нос.

Возникает желание немедленно раздвинуть шторы, чтобы впустить солнечный свет и распахнуть окна, дабы глотнуть живительного свежего воздуха.

Ко всему прочему у меня возникло обыкновенное желание сходить в туалет.

Средневековье… Тут поди туалеты там, где сам пожелаешь.

Надула щёки и выдохнула возмущённо воздух и тут, меня кое-что настораживает.

Дую ещё раз, а потом касаюсь языком передних зубов и понимаю, что у меня отсутствует верхний передний зуб!

Зашибись! Беззубая графиня!

Лезу пальцем в рот и трогаю десну — немного припухшая.

А стоматологов тут миллион процентов нет. А если есть, то только по части выдрать зубы, а не протезировать и имплантировать.

Расстроилась сильно, но потом взяла себя в руки.

Зато ноги есть. Снова сползаю с кровати и, шипя от холода, начинаю прыгать, скакать, делаю прыжки по типу, как делают их балерины, кружусь и смеюсь. Это счастье ходить на своих двоих!

За этим занятием и застала меня женщина по имени Элен.

— Ох, Всемогущий Инмарий, неужто вы графинюшка, умом тронулись! — воскликнула женщина, хватаясь за сердце.

— Нет, — отвечаю немногословно. — Я праздную.

— Празднуете? — хмурится она. — Но в эту пору нет праздников, графинюшка.

— Есть, — не соглашаюсь с ней и снова кружусь. — Я жива! Разве — это не повод радоваться?

* * *

Изабель Ретель-Бор

— Я Инмарию усердно молилась, графинюшка! — трясёт руками женщина, дабы я впечатлилась, насколько сильно помогли мне её молитвы. — И остальных заставила молиться за вас, хоть целитель и сказал, что вы не умрёте и с утра уже будете бодры.

Натянуто улыбаюсь и, перескакивая с ноги на ногу от холода и произношу:

— Благодарю…

И тут же добавляю:

— И простите меня, Элен за пережитое… Стоя на обрыве, я глядела в синюю даль и размышляла над будущим. Я поняла, что должна менять свою жизнь, своё отношение к ней. Хватит плыть по течению. Нужно начинать двигаться вперёд. Этот тлен упадок ни к чему хорошему не приведут.

Женщина на меня глядит в священном ужасе.

— Имею в виду, нельзя жить и дальше в грусти и печали, — добавляю с лёгкой полуулыбкой на губах. — Отныне, всё будет по-другому.

— Ох, беда-а-а! — тянет последнее слово служанка. — Вы снова попытаетесь убиться, да?

Так, кажется, кто-то неверно меня понимает.

— Нет, Элен, — говорю немного резким тоном и сурово гляжу женщине в глаза. — Забудь это слово. Оно ко мне не имеет никакого отношения.

— Но как же…

По поводу самоубийства. Нельзя, чтобы тут считали, будто я (именно я), пыталась наложить на себя руки. Причём я этого и не делала. Могу подтвердить, положа руку на сердце или на священную книгу, если таковая в этом мире есть.

Память Изабель ничего подобного не подсказывает. Имеются священные писания, молитвы и подобное, а нечто, похожее на Библию — нет.

— Элен, хочу кое-что прояснить, — проговариваю чётко. Забираюсь на кровать, так как ногам становится невыносимо холодно.

— Что же, графинюшка? — переплетает она крепкие пальцы в замок.

— Элен, вот тебе истинная правда — я не бросалась со скалы, меня столкнули, — говорю зловещим тоном. — Клянусь своей бессмертной душой и самим Инмарием. Кто меня толкнул — я не знаю.

Элен раскрывает в ужасе свои, итак, большие и круглые глаза, отчего они начинают походить на огромные блюдца. Прижимает ладошки к губам, выражая всю степень удивления, ужаса и страха и шепчет:

— Как же это?.. Кто посмел-то?.. Как Инмарий только позволил?

Качаю удручённо головой и роняю лицо в ладошки. Всхлипываю и мелко вздрагиваю.

— Это ужасно, Элен. Кто-то желает мне смерти, хотя я никому не делала зла. Но что ещё хуже, теперь все будут считать меня графиней, которая пыталась убить себя! А ведь это тяжкий грех! Элен, что же мне делать?

Я откровенно вру.

Изабель сделала этот страшный шаг — она убила саму себя.

Но её больше нет. А я есть. И не желаю, чтобы на меня косо глядели, шептались за спиной, показывая пальцем.

У графини Ретель-Бор должна быть безупречная репутация. Никто не станет воспринимать всерьёз женщину, точнее молодую девушку, которая слаба духом и имеет суицидальные наклонности, одним словом — безумна. А у меня таких данных нет.

Тем более, средние века… Тут разговор с душевнобольными однозначно короткий. А мне проблемы нать? Совсем не нать!

А вот попытка убить меня — это уже другой разговор. С этой стороны я выступлю в роли жертвы, которую некий злодей (уверена, что у графа найдётся пара-тройка недругов) решил меня убрать со своего пути. Мотив можно отыскать любой. Элементарно, что приходит на ум — зависть или желание заполучить графство (ведь кому-то оно же отошло бы в случае моей смерти, да и граф считается погибшим, хоть тело его и не найдено). Или же просто кто-то ненавидел Изабель — служанка или слуга. Да что мелочиться-то, быть может, кто-то из знати!

Это я навскидку предполагаю. А так, вариантов масса, если хорошо поразмыслить.

— Ох, моя бедненькая, Изабелюшка, — причитает Элен и обнимает, крепко прижимая меня к своей необъятной груди.

В нос тут же ударяет неприятный запах немытого тела, пота, тухлых яиц и прокисшей капусты.

Меня тут же начинает тошнить. Задерживаю дыхание.

— Никто не станет думать о вас дурно! Никто не посмеет! Я всем-всем скажу правду, графинюшка! Все узнают, что кто-то посмел сотворить зло — решил убить саму графиню Ретель-Бор! Мы найдём преступника, графиня! А если сами не найдём, то письмо напишите королю, пусть присылает защитников!

Вот последнего не надо, от слова совсем.

— Ты так добра, Элен. И ты права — люди должны знать правду, — говорю нежным голосом ангела.

Женщина гордо кивает. Её глаза блестят, даже горят желанием уже бежать и искать злодея, дабы придушить его собственными руками.

Хорошо, что у Изабель, точнее, у меня, есть такая помощница.

Элен — не просто служанка. Изабель выросла у неё на глазах. Она верно служила в замке отца Изабель. Не ушла, когда были распущены все слуги, ведь благородный род разорился. Она осталась и помогала по дому, не требуя жалования. После свадьбы девушки с графом она была отправлена вместе с Изабель в графство Ретель-Бор, дабы также преданно служить молодой семье. Вот тут уже Элен была щедро вознаграждена. В её ведении были все слуги замка. Нет, Элен — не управляющая. Она координирует работу служанок. Да, да! Только женская половина служащих ей подчиняется. А мужчины — это уже в ведении управляющего, как в прочем, в его ведении и женщины, в том числе сама Элен.

Шовинизм во всей красе.

— Не грустите, графинюшка. А то, что задумали — жить не в печали, а в радости — это верное дело.

Она снова обнимает меня, обдавая убийственным амбре.

Я спешно говорю:

— Мне очень надо в туал… по нужде. Да и помыться хочу.

— Помыться? Не богоугодное это дело, графинюшка! — восклицает Элен.

— Слушай, в моей комна… опочивальне дурно пахнет. Мне нужно помыться и надеть чистую одежду. А пока я буду заниматься делами — накажи слугам отмыть тут всё и отстирать. Пусть постелют мне новую постель.

Элен в недоумении начинает лупать глазами.

— Дык недавно же тут всё убирали и стелили? — обводит она рукой эту роскошную помойку.

— Не припомню, — пожимаю плечами.

— Ну как же, всего-то два сезона прошло.

Обалдеть!

Два сезона — это значит, шесть месяцев! Полгода комната не убирается! Как Изабель тут ещё до дня самоубийства не зачахла.

— Отныне я меняю правила, — заявляю категорично и немного возмущённо. — Мы не грязнули, Элен. Я не грязнуля и не желаю жить в замке, который похож на хлев.

А вдруг загажена только моя комната, а сам замок блестит и сверкает?

Хмурюсь от этой мысли и понимаю, что она не логична. Уверена, эта комната самая чистая, а весь остальной замок выглядит ещё хуже.

— Но что скажут люди, графинюшка? — качает она головой.

— А ты займи их умы другой темой, Элен. Пусть подумают хорошенько — кто может желать мне зла. Вдруг, этот грешник ходит-бродит рядом с нами, претворяясь преданным подданным?

— Ох, ох, ох! Теперича сама спать не смогу от этих дум тяжёлых. Не представляю, кто бы осмелился на такой грех, — вздыхает женщина и добавляет: — Я позабочусь, чтобы вам принесли бочку, кипятка, колодезной водой и утиральник. Да и завтрак чтоб подали.

— И по нужде мне сильно надо… — вздохнула я, крепясь уже из последних сил.

Элен быстро нагибается и вытягивает ночной горшок из-под кровати — фарфоровый, не какой-то там металлический.

Вздыхаю про себя. Утки и спец. туалеты мне прекрасно знакомы.

Только возмущает меня тот факт, что женщина ставит горшок рядом с кроватью и не уходит, мол, садись и делай свои дела.

Выставлять себя на обозрение не собираюсь.

Память Изабель подсказывает, что в том углу есть ширма.

Гляжу в нужный мне угол, и Элен вдруг говорит:

— Ох, графинюшка! Обуйтесь-ка, пол ледяной же! Сегодня печь потухла, помощник пекаря захворал, и не углядели за огнём. Теперь пока разогреется… Да и в вашем камине почти тепла нет. Ох, простите меня бедовую. Сейчас дров подкину. А вот это на ножки наденьте.

Она мне суёт тапки, похожие на кожаные галоши, отделанные изнутри мехом.

Обулась и благодарно улыбнулась. Тепло.

И тут же улыбка моя померкла. Я про зуб вспомнила.

Показала Элен зуб, точнее его отсутствие и сказала:

— Смотри, что произошло при падении.

— Знаю, знаю, графинюшка. Но ничего, новый вскорости вырастет.

В смысле?

Как вырастет? Откуда ему вырастать, если только он не молочный.

И тут память Изабель приходит мне на помощь.

А ведь точно! Вырастет! Месяца через два!

То-то я гляжу, с Элен что-то не то. А у неё все зубы на месте, да какие зубы! Все как на подбор — ровные и белые.

Улыбаясь и не стесняясь больше отсутствия своего зуба, беру ширму из пыльного угла и ставлю её в этом же углу. Утаскиваю горшок за ширму и гляжу, как Элен подбрасывает дрова в камин, удовлетворённо кивает, глядя на то, как огонь жадно начинает пожирать сухое дерево и только потом с задумчивым видом уходит из комнаты.

Надеюсь, моё поведение не вызвало у неё особых подозрений.

После её ухода, могу расслабиться.

Фарфор ледяной и края его врезаются в ягодицы. Сделав дело, я ощущаю небывалое облегчение. Поднявшись, машинально тянусь за рулоном туалетной бумаги, но ничего нет.

— Блин… — вздыхаю я.

Срочно нужны средства гигиены!

Добираюсь до изогнутой деревянной скамьи, медленно опускаюсь на обитое ярко-красной тканью сиденье. В изумлении гляжу на девушку, отражающуюся в тёмных глубинах металлической поверхности, которая, определённо, тут именуется зеркалом. Волосы, безжалостно спутанные и слипшиеся от солёной воды, имеют благородный тёмно-ореховый цвет. Глаза — два громадных золотисто-карих омута — отражают и возвращают пристальный взгляд. Губы — красивой чувственной формы. Черты лица милы и изящны.

В земной жизни в силу особенностей, к моему сожалению, я не могла носить длинные волосы. Они были у меня короткие, зато всегда ухоженные. И блондинкой я была. Полноватой.

И было мне тридцать девять лет.

А сейчас, в отражении на меня глядит девушка лет так двадцати — двадцати двух. Хрупкая на вид, нежная — похожа на эльфа. Но вот взгляд…

В моих новых необыкновенных глазах отражается ум, стойкость и несгибаемая воля. Эти качества были не свойственны той другой Изабель.

— Здравствуй, — шепчу своему отражению.

Не скрою своего восхищения — Изабель красива. Улыбаюсь себе и смеюсь. Без переднего зуба отражение в зеркале становится немного комичным.