Горгиппия

Татьяна Половинкина

Книга для тех, кто любит красивую и сложную поэзию. Чей ум и душу будоражат символисты Серебряного века и романтика шестидесятников. Философия момента, душа иллюстрируемая через пейзажи и состояния.«В поэзию Татьяны я падаю, как в только что собранную душистую скирду сена, не обмятую, не осевшую под действием гравитации, ещё только-только из космоса. Пьянящее сочетание – космоса и самой Земли – существует на стыке волшебства и подлинности».Петра Калугина

Дизайнер обложки Роман Щедрин

Редактор Игорь Глухой

Корректор Кира Саблина

© Татьяна Половинкина, 2020

© Роман Щедрин, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-1037-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Горгиппия — русская Атлантида: её давно не существует, но мы ходим по осколкам её легендарной земли, дышим её мифическим воздухом, греко-русские китежане. Мы живём под вековой водой, в мире, которого не существует.

Сложная простота

Не прекращается спор между «простой поэзией» («традиционной поэзией») и «сложной поэзией». Замечательная краснодарская поэтесса Татьяна Половинкина, вроде бы, принадлежит к стану «сложных поэтов». Это так. Но есть сложность и сложность. Существуют две разные «поэтические сложности» (со своими разными культурными генезисами).

Есть более распространённая сложность, идущая от образного строя стиха. В начале ХХ века в русской поэзии произошла маленькая революция: означающее слово оторвалось от означаемого предмета. Начали этот процесс символисты, в текстах которых образ мог означать всё что угодно, то есть, не означать ничего. «Прекрасная Дама» Александра Блока — это не Любочка Менделеева; и вообще Прекрасная Дама не ездит на пароходе. В современной «сложной поэзии» такого типа связей между словами и предметами почти нет; «рыбы» в этой поэзии никогда не означают реальных рыб, а «птицы» — подлинных птиц. Но все эти слова могут нести в себе какой угодно смысл. Такие стихи надо расшифровывать как кроссворды, прилагая к тому или иному образу определённый культурный код.

Но есть иная сложность, идущая от языка поэзии. Это когда стихотворение в своей содержательной основе вполне традиционно, но усложнён способ транслирования этой основы. Такая сложность берёт начало в ранней лирике Бориса Пастернака. До поры для того, чтобы описать весну или осень, было достаточно взвихренных лирических штампов пейзажной лирики XIX века или точного в гиперреализме слова Ивана Бунина. Конечно, Фет пытался сказать о вёснах по-своему. Он изменил план поэтического высказывания, но оставил неизменным язык высказывания. А у Пастернака иным стал язык, превратившись в безудержный ливень поразительных образов, редких слов и взволнованных обмолвок. Однако мы понимаем, что в его сложных стихах речь ведётся не о горних символах и не о переплетении культурных напоминаний, а о реальной весне и о натуральной осени. Постепенно пастернаковский язык вошёл в плоть и кровь советской поэзии. Я не оговорился — именно советской поэзии, в которой «теснота стихового ряда» даже не считалась «модернизмом». Импрессионистически сдвигали семантические характеристики не только диссиденты (такие, как Леонид Губанов), но и вполне почвеннические советские поэтессы и поэты — Татьяна Реброва, Татьяна Смертина, Мария Аввакумова, Светлана Кузнецова, Борис Примеров.

Стихи Татьяны Половинкиной — это традиционные стихи. Пейзажная лирика, поэзия о любви, произведения о процессе творчества, тексты о состоянии собственной души. Но какой яркой, чистой, свежей радостью видятся эти стихи! Словно бы помутневшие общелирические темы промыли родниковой водой, и они засияли всеми красками. Чудесный родник Татьяны Половинкиной — необычные слова, сложные синтаксические конструкции, индивидуальные, неповторимые авторские интонации.

Вот как сказано об осени (обычнейшая поэтическая тема):

Где в синеве осенний зов,

Станицы туч идут на нерест.

В сосновых рощах рдеет вереск,

Предвестник журавлиных снов.

Блестят, как косяки хамсы,

Дождя уклончивые струи,

Летя в распоротость сырую,

В осоловелые овсы…

И никакой «осени-просини» и «сентябрьской грусти». Хотя «журавлиные сны» есть.

Вот опять осень, но другая, поздняя…

Сникают изветшалых листьев кипы,

И высь строга, как скол совиных скул.

Там поездов затравленные хрипы

И над стрехой ветров хоральный гул.

Под рубищем тумана стынут сопки,

И рощи тлеют грудами тряпья.

Сквозь лязг флюгарки, жалостный и знобкий,

Утешной грусти исполняюсь я.

А вот — весна…

Весна владычествует без затей,

Вонзая в землю поросли стрекала.

Я перестала свято ждать вестей,

Быть чьим-то терпким вымыслом устала.

Накрытый домотканым рушником,

Доходит день на жостовском подносе.

И рот мой горький больше ни о ком

Отчаянных молитв не произносит.

И, да — в этих необыкновенно зорких к миру вовне стихах есть-таки лирический герой. Точнее, лирическая героиня. Сильная, гордая, дерзкая, чувственная — но и целомудренная, молчаливая, не расплёскивающая себя. Старообрядческая послушница. Есть и скупые, поданные одним штрихом лирические сюжеты. Есть и «ты»…

Где ты будешь, чем ты станешь,

Я тебя не повторю —

Капля каменная капищ,

Пригвождённая к огню.

Но эти сюжеты — не эпические, а лирические; они выражаются не в событиях («полюбил-разлюбил»), а в тончайших движениях и изменениях состояния «я». В сущности, события неважны (рефреном повторяется «я умру и с тобой, и врозь»).

Татьяна Половинкина — безусловный лирик. Бывают поэты-лирики, в чьих стихах совсем нет природы — только чувства и быт. Мне такие поэты не нравятся. Отключённость от природы — разрыв очень важного канала с Бытием; а связь с природой — залог мощного действия этого канала. В стихах Татьяны Половинкиной так много трав, полевых цветов, деревьев, таинственных озёр, холмов, снегопадов и листопадов, что кажется, будто вся эта флора и синоптика диктует её строки, предъявляет-дарит поэтессе то или иное уникально-неповторимое сложное слово. Не автор пишет стихотворения о природе, а природа сама создаёт их, проходя через душу и дух автора. Оттого эти «модернистские» стихи выглядят так реалистично. Это не холодные «записки фенолога», а звёзды, вётлы, вёсны, грозы, пригорки и ложбины, черёмухи и осоки, овсы и багульники, ставшие поэзией. Летние стихи Татьяны Половинкиной — интонационно само лето, а зимние — говорят так, как говорила бы русская зима. И даже «культурные», «богемные» образы (которых в этой книге немало) продиктованы силами природы. «Гжель и палех» — это «дым и чернозём», которые напитали простой одуванчик; и само стихотворение, словно бы подсказано этим одуванчиком. А как трогательно и незабываемо лето, которое «обратилось в бегство, лапотками наследив»!

Не всё в этой книге ровно: встречается недостаточная отшлифованность языка, бывают несостыковки слов, иногда появляются точечные стилистические срывы в чрезмерность, жеманные гламурности («постмортемы» и «бонеты»), не всегда «переварены» чужие слова (строка «где по ногам взбегают травы» повторяет Юрия Кузнецова, а стихотворение «Рыбы» полностью зависимо от интонаций и образов мандельштамовской «Мастерицы виноватых взоров»; также налицо влияния Бориса Пастернака и Марины Цветаевой). Но всё живое, настоящее, растущее и развивающееся неотделимо от таких непростых моментов.

А поэзия Татьяны Половинкиной — настоящая. И эта книга безусловно знакомит нас с подлинным Поэтом с большой буквы.

Кирилл Анкудинов,

кандидат филологических наук,

член Союза Писателей России