Вопль археоптерикса

Татьяна Тихонова (2024)

Даже когда падаешь, все равно надеешься не разбиться, починить машину и вернуться. Но чтобы оказаться посреди джунглей и динозавров на берегу мелового моря?! Пять человек в мире без людей. Два летчика, крестьянин, физик и радист. Экипаж. Боевая единица в мире, где нет войны, в мире, где если взлетишь, то в небо, которое не удастся покинуть — если физик не запустит свою машину времени. Но для этого нужна взлетная полоса, и не мешало бы просто выжить…

Глава 11. Что говорит наука

Темнело, как оказалось, здесь быстро. Будто колпаком, совсем не плексигласовым, накрывало, и все, джунгли начинали затихать. Помню моя тетка по маминой линии, так клетку с щеглами платком накрывала. Надоели, говорила. Только что щеглы трещали и шелухой плевались, а заглянешь под платок — они все по полочкам расселись, сунув головы под мышку. Однако тишина у нас держалась лишь несколько минут — часть лесной живности к этому времени как раз «вынимала голову из-под мышки», и вскоре крик поднимался по-новой.

Нам тоже не спалось. Но мы-то сидели молча, прибитые фактом, что вот она другая жизнь и все тут. Араукарии, гинкго, хвощи и папоротники, под ногами рыщут кусающиеся мелкие твари на двух лапах, над головой — те, что побольше, маячат… Средней величины еды мы так пока и не обнаружили, да и не было времени ее искать. Кроме того, нужна ли она? Как ее сохранить в этой жаре непонятно, опыт с заготовкой анаконды, или как ее назвать, не радовал. Папирос нет, хлеба нет, людей, помимо нас нет. Одни ящеры. И войны нет. Что, с одной стороны, хорошо, всегда хорошо, когда войны нет. Но с другой стороны, ты знаешь, что она есть, а ты здесь сидишь у костра и мух лениво отгоняешь. Возвращаться надо. Но без Прошиной машины нам нечего об этом и мечтать.

Вечером, еще засветло, он, пощелкав тумблерами, прислонив ухо к генератору, пожужжав верньерами и помахав стрелками приборов на своей приборной панели, выдал:

— Думаю, если точно рассчитать, то в наше время вернуться возможность остается, — Проша нацарапал что-то в полевом блокноте огрызком карандаша.

Закончил эту радостную речь и склонился к костру, который у нас вместо светильника. Спать было неохота, а в темноте сидеть тоскливо, да и звери, считается, огня боятся. Но толку от такого освещения было маловато, то разгорался, то еле тлел, сырое все вокруг, водянистое. Из-за жары мы сидели, как в бане на полке. Только веника не хватало.

— Отлично! — среагировал на слово «рассчитать» Алешка. — Помогать надо?

Мне вообще кажется, что возможность логарифмической линейкой пощелкать любого штурмана из уныния выведет.

— Да ладно, я сам, — ответил Прохор. — Понимаешь, без ошибки не обойтись, но постараемся сделать ее минимальной. Чтобы практически в тот же момент вернуться, откуда нас сюда выбросило. Ну, или чуть позже.

— Или чуть раньше, — вставил потрошивший птеродактиля Климов.

Проша прищурился на дым, мотнул головой:

— Нет, раньше не получится. Временной парадокс преодолевать придется.

Временной парадокс?.. Я дотянулся до сваленных в кучу дров, подкинул в прогорающий костер и сказал:

— Рассказывай, Проша, что за парадокс и какая нам от него польза?

— Пользы, наверное, никакой. А парадокс… Алексей, во сколько точно мы сюда перепрыгнули?

— В четыре часа ноль две минуты. Секунды не запомнил, не до того было.

— Вот представьте, возвращаемся мы назад раньше. Например, в четыре ноль одну. Окажется, что совсем рядом два одинаковых самолета летят. В них два одинаковых экипажа. Только один с ужином от повара эскадрильи Николая Семеныча, а другой — с ужином из птеродактилей. Но их два! И нас всех по два. Даже тебя, Михаил, два экземпляра. Но такого ведь не было? Не было. Парадокс: сюда летели, не было, а если вернемся, то уже было.

— Весело, — протянул Костя, — представляю, что начнется, когда оба Ланкастера на базу прилетят и на посадку пойдут. Под трибунал парами и пойдем. Интересно, а у первых нас в том варианте есть шанс выполнить задание?

— Понятно, раньше вернуться невозможно, — Галюченко туманными предположениями с курса не собьешь.

— Подожди, как же невозможно? — ухватил суть Алексей. — Вот мы сидим, индюка местного лопаем, ну или, если с уважением, то орла. Пока летели, здесь у динозавров, нас не было. Мы ведь все родились в цивилизованном двадцатом веке, — он запнулся, взглянул на Галюченко, родившегося немного раньше начала века нашего, но поправляться не стал: — А теперь мы здесь есть. Получается, когда вернемся, окажется, что мы существовали в далеком прошлом.

— Прав Алексей, — продолжил лекцию Проша. — Опыты я не ставил, но, если судить по расчетам, и то, и другое вполне осуществимо. Только огромная разница в требующейся энергии. Два самолета рядом — это очень сильный конфликт прошлого с настоящим. Преодолеть — реально, но, наверное, источник мощностью с ДнепроГЭС задействовать надо.

— Я ездил на ДнепроГЭС. Грандиозная плотина, только где она сейчас? — вздохнул Костя.

— Взорвана, — помрачнел Алексей. — Сам видел. До того, как в бомбардировочную перевели, на разведчике летал в том районе. Два раза над самой плотиной проходили, смотрели, не восстанавливают ли немцы.

Вот ведь, а я и не задумывался, где Алешка штурманил до того, как к нам в эскадрилью попал. Похоже, не одна моя летная книжка нашу компанию на Ланкастер посадила.

— Ладно, выполним задание, фрицев добьем. Мир настанет — восстановим. Сами смастерили, сами и починим.

— Восстановим, — поддержал экипаж.

А без планов на нормальную жизнь — как воевать?

Помолчали, но вопрос-то с машиной времени ответа не получил. Радист толкнул Прошу в бок:

— Ты продолжай, Проша, объясняй, почему сюда попасть ГЭС не понадобилась?

— По рассчетам, конфликт совсем маленький. Побывали мы здесь, не побывали, для нашей действительности, которая сейчас в далеком будущем, разницы никакой. Все наши следы сотрутся, птеродактили, которых мы лопаем, вымрут. За миллионы-то лет. Так что хватило одних батарей, даже генератор не раскрутился — аппаратуру ведь из самолета сбросить не вышло, набегающего потока воздуха не было.

— Ничего себе — набегающего потока не было! — удивился я. — Скорость под 450 километров в час, бомболюк открыт — заклинило ведь, да там так дуло! И не хватило?!

На этом я осекся. Да мало ли как дуло, на пропеллер генератора, может, и не попало ничего. А может, и не мог он крутиться в транспортном положении — пока парашют не раскрылся, — чтобы самолет не зацепить в поле действия машины этой, я ведь не знал — секретность, мать ее! Спросил, уже спокойнее:

— А обратно батарей хватит?

— Конструкция такая, — Проша педантично начал с моего первого вопроса. — Пожалуй, что не хватит батарей. Но можно запустить установку, как в прошлый раз. Взлететь и сбросить. Во время падения набегающий воздух раскрутит пропеллер, сидящий на валу генератора, а генератор даст ток. В установку ни одна пуля не попала. Генератор должен отработать, как и было задумано. Только в тот раз нам самим не нужно было попасть в зону действия, а теперь это как раз и требуется.

— Подожди, Проша, согласно заданию, ведь бомба должна сработать над Рейхстагом. Это он должен был в тартарары убраться. Юнкерс бомболюк пушкой обработал, его заклинило полураскрытым, и вот теперь мы здесь гнезда птеродактилей рассматриваем. А по заданию, эти самые птички должны сейчас гнездо фашистское обгаживать. Если взлетим и бомбу кинем, получается, джунгли в наше время прилетят? Откуда она, машина, знает, что именно самолет надо в будущее возвращать?

— Да не на самолет она действует, а на все вокруг. Время смещает, и пространство перемешивает, но немного. Рейхстаг бы не весь в прошлом оказался, а кусками, какой куда провалился. Самолет маленький, целиком, в одном куске, сюда попал.

— А остальные куски где?

— Так вокруг же ничего не было. Воздух. Где-то здесь он, — Проша покрутил рукой над головой.

— Где-то здесь, — повторил Алексей, озадаченно взглянув на Прошу, — так и Юнкерс могли с собой сюда притащить. Какой радиус действия у машины? Соседи с автоматами точно не заглянут? На огонек?

Мне тоже про это подумалось, Юнкерс тогда совсем близко шел. А Проша будто и не слышал вопроса, шпарил про свое:

— А после сброса вы постараетесь самолет к парашюту поближе держать, чтоб в зону действия попасть.

Самолет к парашюту поближе держать… Не стал я расстраивать Прошу, да и остальных, хотя остальные-то сами были способны догадаться. Скорость у меня минимальная под двести километров в час, даже с потерей высоты. Как я буду машину на одном месте удерживать? Только кругами ходить и надеяться, что бомба сработает, когда близко окажемся? Но я-то промолчал, а Галюченко не удержался:

— Ты, Проша, никогда в кабине стрелка не сидел, парашютиста из нее не бачил. У нас же скорость — тильки купол здесь, змигнув, и мы в километре!

— Решим эту проблему, — вмешался Костя. — Можно круг описать и в расчетный момент команду на срабатывание рацией подать. Вон у тебя, Проша, антенны какие. Аж две пулеметные позиции освободить пришлось — и в носу, и в хвосте.

— Нет с машиной радиосвязи, — огорчился физик. — Это не антенны, а бесконтактный емкостной контур. Как предохранитель работает, чтобы процесс внутри самолета не включился.

Проша оборвал себя на полуслове, покраснел и промямлил:

— Я думал, что как предохранитель. А она все равно включилась.

— Ничего, — не сдавался Климов. — Рация на Ланкастере раздельная — передатчик себе оставим, приемник к бомбе прикрутим, а таймер на ней отключим.

— Круг описать, — проворчал я, — к бомбе прикрутим… Дырки латаем… А никто не заморочился, как взлетать будем.

Замолчали. Проша на меня удивленные глаза уставил. Алешка отвернулся. А, тоже, значит, думал уже, Костя скривился и бровки домиком сделал, прикидывал, поскольку эту проблему с кондачка не решишь. Петр Иваныч смотрел, а сам будто пересчитывал что-то. А что тут пересчитывать, лес валить придется, но это ж целая просека нужна.

— Сколько потребуется для взлета? — откликнулся первым Проша.

— По-хорошему, этому кораблю нужно не меньше метров семисот твердого покрытия. В длину. И в ширину метров восемьдесят, а лучше — больше. На кочке вильнешь, крылом в фарватер не впишешься, и в елку.

Проша помрачнел.

— Ух ты, семьсот метров! Семьсот на восемьдесят — больше пяти гектаров рубить, — уныло восхитился Костя, повернувшись к джунглям. — А может, по пляжу разгонимся?

— Не получится, — я даже удивился несообразительности радиста. — Видел, какие борозды пропахали, когда садились? Этот песок ногой ткнешь — по полколена закапываешься.

— И чего ухать, як филин, — сонно проворчал Галюченко, — козу бы найти. Какой тут птеродактиль, Проша, по твоим приметам к козе ближе? Молочка бы.

— Да какие козы, Петр Иваныч, — физик удивленно потер облупившийся нос, — ни одного молоконесущего животного на весь Меловой период. Не произошли они еще.

Нас разобрал хохот, такое удрученное лицо стало у бортстрелка.

— Тьфу ты. Вот ведь занесло, так занесло, — покачал головой Галюченко, — Гитлер — подлюка, все наперекосяк из-за него. И сюда свалились, и в баню не попали, даже рубаху сменить не получается. Полосу рубить надо, выбираться, я завтра два этих гингки свалю.

И так он это ровно сказал, что мы забыли смеяться и уставились на него. Проша первым очнулся:

— Правильно, Петр Иваныч, и я два.

— Ох, держите меня семеро, — хохотнул Алешка, — чем валить-то будете? Топоры чи есть, чи нет? — ехидно выдал он.

Ишь, как раззадорило, по-украински шпарит не хуже Галюченко.

— Один есть! — сказал я, рассмеявшись и зевнув. — В аварийном Ланкастера. Лопата даже имеется. Слышал, аварийку так собирают — попал один в переплет, в тундре, скажем, приземлился, в следующий раз обязательно сухое горючее в НЗ воткнут. Нам-то в ЕР-ке не повернуться будет с топором, да еще и с лопатой, а в Ланкастере их и не заметишь. Петр Иваныч прав, его и топор завтра. Но, извини, только на один день, дальше жребий тянуть придется. Всем, включая меня. Да и намахаешься так, что к обеду взвоешь.

— Не взвою, чи я дрова ни разу в жизни не рубил. Ну ладно, значит, отдохну в принудительном порядке, а остальные завтра на подхвате. Я спать, что-то засыпаю уже, — потянулся Галюченко. — По уставу положено.

— Устав еще не написали здесь, неграмотные, всеобуч у динозавров не вводили, — пробубнил радист. — Не положено спать ефрейторам.

— Нет устава, нет и службы. Так спать буду, — пожал плечами Галюченко.

— Проша, а что говорит наука про каменные топоры? — отвернулся от стрелка Костя, его конопатое лицо было сонным, но решительным.

Что говорит наука, я уже не слышал, решив, что ничего хорошего она про это говорить не могла. Какие они там были? Кремниевые? Или, к примеру, обсидиан имелся у индейцев кроу. Вот ведь в непутевое же место попали, даже кремния на топоры в местный сельмаг не завезли, ни захудалого обсидиана, — думал я, уже засыпая. И воды-то нашли, да только тухлой и мутной, будто по ней стадо коров этих здешних бродило. Теперь животы у всех болели, и есть не хотелось, хоть и еды в виде зеленых полно… Перед глазами почему-то проплыла прозрачная Соня. Сквозь нее проступил Алексей, что-то жарко рассказывавший динозавру. Не местному, а тому, морщинистому, из Плутонии… Динозавр не отвечал, но сально ухмылялся…