Шок-школа

Татьяна Устинова, 2021

Судья Елена Кузнецова была очень рада за свою сестру: той удалось устроить сына Сеньку в престижную школу! Конечно, Натке пришлось раскошелиться, но она уверена, что вложение средств того стоит – в классе пятнадцать учеников, все из приличных состоятельных семей… Вот только она не учла, что ее собственная семья в этот элитный круг не очень-то вписывается: сына Натка воспитывает без мужа, с утра до ночи работает, а не проводит время в салонах красоты, как родительницы других учеников. Очень быстро начались проблемы, решать которые, как обычно, пришлось Лене, когда она обнаружила у себя на столе иск к школе от ее собственной сестры…

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Астахов П., Устинова Т., 2020

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

Июль

— Следующий! Кто, кто следующий? — заметалась, квохча, крупная дама в пудровом летнем костюмчике — нарядном и модном, но совершенно не украшающем слишком массивную фигуру женщины.

Мягко говоря — костюмчик сидел на даме как на корове седло.

Как ни странно, но некоторые люди совершенно не умеют одеваться. И при этом сохранять спокойствие. Деньги у них есть, а вкуса и выдержки нет ни капли.

Натка кротко закатила глаза и правой рукой подтянула поближе сына, похожего сегодня на большую дорогую куклу, а не на маленького разбойника, как обычно.

Нервничающий Сенька был фарфорово бледен, круглые голубые глаза его сверкали, обычно непокорные вихры застыли красивыми волнами, зафиксированными парикмахерским гелем. Идеально отутюженные черные брючки, девственно-белоснежная рубашечка — с галстуком! — и до блеска начищенные туфли завершали картину.

Сеньку можно было ставить на свадебный торт как кондитерский аватар жениха — в паре с любой из присутствующих тут же девочек, принаряженных в едином стиле: в пышное, нежное, белое.

Можно подумать, благородных барышень к первому причастию привели, а не на просмотр — или как правильно называется это нервное действо? — для поступления в первый класс.

— Кто, кто? — не получив ответа, снова заквохтала модная корова в пудровом.

— Мы, мы! — не издеваясь, просто так вышло, промычала Натка, левой рукой удерживая приоткрытую дверь с отпечатанной на принтере табличкой «Приемная комиссия».

Ширина щели у косяка была тщательно выверена методом проб и ошибок. Распахнув дверь пошире, следовало вскоре ждать гневного окрика изнутри: «Закройте, пожалуйста!» Прикрыв слишком плотно вы лишались возможности узнать первой о результате очередного собеседования.

Уважаемая приемная комиссия не приветствовала присутствие в коридоре заинтересованных зрителей и не одобряла какой-либо интерактив.

Зрителям — читай, родителям, преимущественно модным мамашам, — следовало тихо, молча ожидать под дверью, воздерживаясь от вопросов, комментариев и, упаси Бог, подсказок. Но мамаши были не из тех, кто привык ожидать и при этом помалкивать, поэтому в коридоре было людно, шумно и нервозно.

Разноцветные наряды родительниц были щедро разбавлены черно-белой классикой детских парадных одежд, но в глазах от этой пестроты все равно рябило буквально до тошноты.

Одной девочке и в самом деле стало плохо, бедняжку даже вырвало, ее увели в медпункт, а нервозности оставшимся добавила явившаяся уборщица с ведром и шваброй. Выглядела она в своей синей униформе почти элегантно, а ворчала совершенно классически: «Ходют тут всякие…» — и так и норовила пройтись мокрой тряпкой по дорогим туфлям этих всяких.

Эти всякие, даром что не из последних людей — почти сплошь «богатенькие буратины», боязливо отмалчивались.

Кто знает здешние порядки, может, и уборщица скажет свое веское слово, когда будет решаться, брать ребенка в элитную школу или не брать. Тех, кого на пол тошнит, определенно не возьмут, а с остальными-то пока непонятно…

Дверь под Наткиной рукой дрогнула и рывками пошла на нее, выпуская полуобморочную девочку в белом. У бедняжки был дикий взгляд, потный лоб и такой лихорадочным румянец, словно уважаемые члены приемной комиссии битый час рассказывали ей неприличные анекдоты или — с поправкой на элитность заведения — читали вслух «Лолиту» Набокова.

— Алина! Линочка! Ну что? Ну как?!

Очередная дама в модном летнем костюмчике (светлый беж, натуральный лен, юбка с запахом, рукава буфами — и все тот же эффект «седла на корове») пылко прижала полуобморочную девочку в белом к своей пышной груди.

Тесно притиснутая к бежевому льну девочка Линочка молчала, слабо трепыхаясь, как выловленная в пруду золотая рыбка.

— Следующий! — нервно рыпнулась толстуха в пудровом и попыталась пропихнуть под локтем Натки свое собственное чадо — набриолиненного мальчика в черно-белом костюме с галстучком.

Тут Натка подумала, что совершила ошибку, когда не позволила Сеньке пойти на собеседование в джинсовых шортах с бахромой и майке с толстой желтой зайцебелкой, именуемой покемоном.

Майка была старая — покемоны уже почти вышли из детской моды, но любимая и, главное, счастливая. В ней Сенька выиграл дворовый чемпионат по мини-футболу, выловил на рыбалке с дядей Костей Таганцевым здоровенного карася и не сломал, а лишь ушиб руку, свалившись с шелковицы в саду приморского домика дяди Никиты Говорова, друга семьи. Трудновыводимые пятна от ягод шелковицы с покемоновой майки, кстати, невероятным образом отстирались без следа — реально чудо-прикид, настоящий амулет на удачу.

Ой, зря она настояла на брючках с рубашечкой, тем самым убив всю Сенькину индивидуальность…

Но сокрушаться было уже поздно.

— Стоять! — Натка перехватила чужого черно-белого мальчика и ввинтила на его место своего собственного. — Сеня, готов?

— А если нет? — все-таки проявил неубиваемую индивидуальность Сенька.

— Разговорчики в строю! — грозно рявкнула Натка.

И спешно пригладила на голове сына непокорные вихры, вопреки парикмахерскому средству норовящие превратиться в подобие предательских рожек и выставить ее маленького ангела сущим исчадием.

Пальцы слиплись от геля. Несмотря на это, взволнованная Натка склеившимися перстами тут же истово перекрестила Сеньку. Он скривился. Натка погрозила ему пальцем, а потом последовательно показала «вилку» — знак «Виктория», большой палец и кукиш.

Совсем недавно она верстала в своей газете заметку «Пять жестов пальцами, которые приносят удачу» и собиралась применить полученные знания прямо сейчас. Полученные сведения пригодились к месту.

Не тот был случай, чтобы хоть чем-то пренебрегать: конкурс в эту элитную школу образовался просто дикий — восемь человек на место!

— Пальцы скрести! — с этими словами любящая мать под взглядами несколько ошалевших от ее загадочной жестикуляции родительниц решительно втолкнула сына в логово приемной комиссии, придумав дополнительный «бонусный» жест для сыночка.

Вот придумали же пытку для невинных деток-дошколят!

Неубиваемый Сенька воинственно шмыгнул носом, обреченно протопал в класс и пропал из виду.

Натка прильнула к косяку.

Через щель приоткрытой двери открывался внушительный вид на уважаемых членов приемной комиссии.

Три важные дамы, ориентированные к зрителям в коридоре в профиль, бок о бок сидели за покрытым длинной скатертью столом. В этой диспозиции они очень напоминали Натке что-то смутно знакомое, когда-то крайне важное…

А-а-а, она догадалась: барельеф с изображением Маркса, Энгельса и Ленина!

Натка не сдержалась, хихикнула и поймала на себе сочувствующий взгляд тетки в пудровом. Та, похоже, решила, что чужая мамаша на нервной почве двинулась умом.

— Очень волнуюсь, — поддерживая эту версию, доверительно призналась Натка пудровой тетке.

И, кстати поймав гениальную мысль, полезла в сумку за своей пудреницей.

Не для того, чтобы поправить макияж, разумеется: из пудреницы с зеркальцем при должной ловкости можно было соорудить подобие перископа.

Ловкость у Натки имелась, перископудреница была быстро приведена в боевую готовность, умело задействована и, наскоро пристрелявшись, она поймала в прицел Сеньку.

Он уже что-то отвечал, умильно тараща большие голубые глаза на «Маркса-Энгельса-Ленина» без усов-бород, зато с бюстами.

Важные дамы взирали на милого мальчика с непроницаемыми лицами — как будто и вправду их из мрамора высекли!

— Ничего, ничего, это ненадолго, — вслух подумала Натка, не сомневаясь ни в одном из многочисленных талантов любимого сына.

Особенно в его уникальной и неповторимой способности выводить из себя самых сдержанных взрослых, будь то благостные буддистские монахи, терпеливые индийские йоги или нордически спокойные потомки тевтонских рыцарей.

В Сеньке убийственно сочетались детская непосредственность, природная любознательность и неуемная энергия. В отличие от других мамаш, тихо возмущавшихся несправедливостью пропорции «трое взрослых на одного ребенка», Натка нисколько не сомневалась, что и при таком раскладе ее Сенька выйдет победителем.

Опыт побед над взрослыми у него имелся.

К примеру, когда Сеньке было пять, он втихаря удрал от стариков в деревне и отправился в самоволку, тормознув на проселке армейский грузовик. В кузове под тентом сидели солдаты. Несмотря на то что при них имелись свои командиры, через час под руководством Сеньки они дружно пели хором «Если с другом вышел в путь» и даже позволили юному массовику-затейнику снять фрагмент этого концерта на телефон, так что позже Натка смогла оценить безупречную слаженность армейского хора.

Правда, в тот раз авантюристу и манипулятору Сеньке не удалось добиться, чтобы его высадили у метро, но и в полицейском участке, куда его доставили спевшиеся армейские хористы, милый мальчик произвел неизгладимое впечатление.

Когда срочно вызванная Натка приехала за сыном, тот сидел в кабинете начальника, заливаясь не слезами, как следовало бы потерянному чаду, а чаем с конфетами в широком ассортименте.

Кто бы мог подумать, что суровые полицейские такие запасливые сладкоежки…

— Ну что там? Ну как? — очередная нервничающая мамаша невежливо толкнула Натку, желая самолично заглянуть в кабинет хотя бы одним красиво подкрашенным глазком с накладными ресницами.

— Все под контролем! — строго ответила Натка, под напором чужой силиконовой груди лишь пошатнувшись, но не сдав позиций.

Сенька и в самом деле справлялся. Мраморные лица «Маркса-Энгельса-Ленина» уже заметно размягчились, теперь на них читались вполне человеческие эмоции: У «Энгельса» — удивление, у «Маркса» — сомнение, у «Ленина» — простодушная радость. За вождя мирового пролетариата в комиссии отвечал специалист-логопед, и он успел было заскучать, но Сенька внес в происходящее свежую струю.

— Одеяло убежало, улетела простыня, — услышала Натка: испытуемый перешел к декламации. — И подушка, как лягушка, ускакала от меня…

Заскрипели половицы: это в классе перед лицом высокой комиссии проскакал резвый мальчик, талантливо изображающий подушку и лягушку в одном флаконе.

— Боже, боже, — строго по тексту тихо простонала Натка.

С полгода назад Сенька открыл для себя «Мойдодыра» Чуковского — и безоглядно влюбился в это бессмертное произведение.

Выразительный образ кривоногого и хромого умывальника, периодически являющегося такому же, как он сам, неидеальному мальчику, запал в детскую душу так глубоко, как не сумели этого сделать популярные современные киногерои. Айронмен, человек-паук, капитан Америка, могучий Тор и всякие там черепашки-ниндзя померкли в тени Мойдодыра — для Сеньки по-свойски Додырчика.

Мамину спальню — таинственный приют неуловимого Додырчика — ребенок обыскал и обшарил с простукиванием стен и половиц. «Где же он тут у тебя прячется?» — бормотал Сенька, ввинчиваясь под кровать с налобным фонариком из набора «Лего».

— Боже, боже, что случилось? Отчего же все кругом завертелось, закружилось и помчалось колесом? — донеслось из класса вместе с изумленно-испуганным возгласом, и тут же кто-то застучал ладонями по столу, прихлопывая взметнувшиеся бумаги.

В щель приоткрытой двери ветром вынесло одинокий кувыркающийся лист.

Черно-белые мальчики, нежные кисейные девочки и их душистые ухоженные мамочки в модных нарядах самых трендовых расцветок и фасонов молча отследили полет белого листа и дружно, как по команде, уставились на Натку.

— Ну так завертелось же, закружилось, — разведя руками, объяснила она.

Вновь заскрипели половицы.

— И помчалось колесом, — завершила свой комментарий Натка и опасливо прислушалась к короткой паузе.

Ой, не к добру она…

— Ах ты, гадкий, ах ты, грязный, неумытый поросенок! — ликующе возвестил радостный детский голос под взрослый нервный смешок и длинный скрежет спешно отодвигаемого стула.

Натка заглянула в кабинет и наконец увидела свою родную кровиночку живьем, а не в зеркальце перископудреницы.

Сенька подскочил к столу высокой комиссии и обращался, не мелочась, прямиком к завучу, азартно уличая ее от имени и по поручению своего любимого Додырчика:

— Ты чернее трубочиста, полюбуйся на себя: у тебя на шее вакса, у тебя под носом клякса…

На шее у завуча было изящное серебряное колье от Тиффани, под носом приоткрылся в изумлении аккуратно напомаженный розовый рот, но Сеньку мелкие разночтения не смущали.

— У тебя такие руки, что сбежали даже брюки! — заклеймил он завучиху в безупречном платье-футляре. — Даже брюки, даже брюки убежали от тебя!

— Я думаю, достаточно, — кашлянула дама-психолог — «Карл Маркс» уважаемой приемной комиссии.

Но Сенька уже разогнался, как паровоз, и остановить его было невозможно.

Он ударил в воображаемый медный таз и вскричал: «Кара-барас!» так, что загудело даже в коридоре.

— И сейчас же щетки, щетки затрещали, как трещотки — «Как ТРИ щетки, три в одном, понятно?» — деловитой скороговоркой пояснил юный артист оригинального жанра в сценическом режиме «реплика в сторону».

На талантливо изображенных трещотках у «Ленина»-логопеда взгляд сделался завороженным, почти влюбленным.

У завуча «Энгельса» дрогнуло и потекло, казалось бы, крепко бронированное ботоксом лицо.

Сенька был в ударе.

Декламируя и жестикулируя, он успевал пояснять, что мочалками его мама называет невоспитанных соседок-малолеток, а Крокодилом в их доме кличут зубастого питбуля соседей со второго этажа.

Он продемонстрировал триумвирату нарисованное гуталином на запястье пятно и поведал ему — да, да, только ему и еще полусотне ошеломленных происходящим зрителей в коридоре, — что это обладающий волшебной силой тайный знак секретного мойдодырского сообщества. Стоит только потереть его — и из маминой из спальни сразу же выскочит, как дядя Костя в прошлое воскресенье, сам Додырчик!

— А хотите, я его вызову прямо сейчас? — занеся послюнявленный палец над пятном, в звенящей тишине спросил верный друг, поклонник и соратник начальника умывальников и командира мочалок Арсений Кузнецов.

— Дядю Костю? — обморочным голосом переспросила дама-психолог, непрофессионально упустившая нить сюжета.

— Да, только старлея Таганцева нам тут не хватало, — мужественно борясь с подступающим истерическим смехом, пробормотала Натка и осторожно побилась головой о дверной косяк.

Получилось слишком громко.

— Закройте дверь! — очнувшись, рявкнула из кабинета дама-логопед.

Натка поспешно выполнила категорическое требование.

— Ну вот, — огорчилась чья-то мамочка, стройная, в элегантном костюме палевого цвета. — Теперь мы не узнаем, чем все закончилось…

— Вы разве не читали «Мойдодыра»? — высокомерно удивилась другая мадам, в лимонном. — Как можно, это же вечная детская классика! Моя Анжелочка перечитала всего Чуковского еще в четыре года!

Присутствующие заволновались.

Тема правильной и своевременной подготовки к школе, усиленного и скоростного развития детского интеллекта и неустанного поиска творческих способностей ребенка для данной аудитории была крайне актуальна.

— Маленький герой «Мойдодыра» в итоге стал ярым приверженцем гигиенических процедур, — авторитетно добавила высокомерная мамочка в лимонном.

— Меня вообще-то интересует судьба совсем другого маленького героя, — сказала мамочка в палевом, и Натка взглянула на нее с благодарностью.

Дверь задергалась, выражая желание открыться. Натка отлепила от нее плечо, сдвинулась в сторону, и в коридор неторопливо и важно — совсем не в духе своего порывистого кумира — Мойдодыра — выступил юный герой Сенька.

— Ну? Как?! — дружно выдохнули в коридоре.

— А какие варианты? — Арсений Кузнецов продолжал демонстрировать яркую индивидуальность. — Все супер!

— Ур-р-ра-а-а! — завопила Натка, сгребла сына в охапку да так и потащила по коридору к выходу.

Трехчасовая пытка вступительными экзаменами отняла у нее, наверное, целый год жизни.

Странно, что она еще тогда не подумала — а сколько же отнимут годы обучения в этой школе?

— Лена-а-а! Гуляем!

Натка ворвалась в квартиру как ураган, подхватила меня, выронила — я все же потяжелее, чем девочка Элли, даже если вместе с собачкой, — и закружилась сама. Широкая юбка василькового платья надулась и развернулась ярким цветком.

— Ур-ра! Кузнецовы рулят!

— Да? Чем конкретно? — уточнила я не без опаски, прикрывая собой трюмо, с которого буйная васильковая юбка запросто могла смести всю мою косметику.

Не то чтобы там имелось что-то особенно редкое или дорогое, просто мне неохота было выискивать потом увертливые мелкие тюбики по углам прихожей.

— Мам, уже можно? — послышалось из-за двери, которую ураган по имени Натка оставил приоткрытой.

— Сеня? — Я узнала голос племянника, открыла дверь шире и выглянула на лестничную площадку. — Ого! Да мы гуляем!

— А я тебе что говорю!

Натка отпихнула меня и метнулась из квартиры, но тут же влетела обратно, приплясывая и пятясь. На ходу она торжественно возвестила:

— Арсений! Давай! — И мажорно задудела какой-то неопознаваемый праздничный марш. — Там-там-тадам, та-та-тататадам!

— О! Это откуда? — Вовремя выглянувшая из своей комнаты Сашка как раз застала торжественный выход, точнее вход, Сеньки.

— Музыка — из «Полицейской академии», а торт из кондитерской «Ванильное небо», он сделан на заказ, — скороговоркой ответила Натка и снова мажорно затрубила, затамтамкала.

Мелко семеня ногами и чуть приседая, племянник аккуратно вдвинулся в дверь в классическом стиле девушки с приветственным караваем, только без вышитого рушника и с тортом вместо хлеба. Большой прямоугольный торт помещался в открытой коробке с низкими бортиками и имел интригующий вид солидного портфеля — шоколадно-коричневого, с золотым замком-застежкой.

— И это все означает, что… — я вопросительно посмотрела на сестру.

— Что Сеньку приняли в Шоко-школу!!! — Натка оборвала торжественный марш и восторженно завизжала.

— О! Круто! Тащи сюда. — Сашка, размахивая руками, как регулировщик дорожного движения, препроводила Сеньку в кухню, и там они в четыре руки сгрузили торт на стол. — Кому чай, кому кофе?

Вот интересно — Сашка у нас правоверная зожница, но это совершенно не мешает ей при случае набивать живот вредными тортиками. Она просто говорит себе: «Сегодня мне можно» — и лопает калорийное сладкое без зазрения совести.

Я, как судья, все никак не могу постичь принцип, по которому моя дочь сначала устанавливает для себя строгие законы питания, а потом объявляет их временно недействительными. В моем представлении это как если бы Ньютон признавал закон всемирного тяготения только с понедельника по пятницу: «А на уикенд давайте от земного притяжения немножко отдохнем».

Впрочем, это я так, к слову. На самом деле, как всякая нормальная мать, я только рада, когда мой ребенок не ограничивает себя в еде, а заодно и меня — я тоже обожаю сладкое.

— Так, кому чай, кому кофе? — нетерпеливо повторила Сашка уже под свист закипающего электрочайника.

— Лично мне — валериановых капель! — откровенно рисуясь, вздохнула Натка и прижала руку к бурно вздымающейся груди под васильковой тканью. — Кто бы знал, как я переволновалась!

— Саш, теть Наташе успокаивающий ромашковый чай! — крикнула я и закрыла дверь на лестницу.

Незачем соседям по дому знать, как мы тут взволнованы и что именно празднуем. Соседи у нас хорошие, тихие и незаметные, но одно имя Сеньки способно ввергнуть их в шок и трепет. Особенно жильцов снизу, которых мы Сенькиными стараниями дважды топили — потом приходилось заново белить им потолки.

— С ума сошла? Какой ромашковый чай? Сегодня мы пьем шампанское! — Сестрица перестала прикидываться умирающим лебедем и выудила из своей сумки-торбы пузатую бутыль. — Не помешало бы охладить его, конечно, но я не дотерплю. Где у тебя бокалы?

— Кухня, отмена заказа, теть Наташе бокалы! — крикнула я и распахнула перед сестрицей дверь ванной. — Руки-то хоть помой! Прискакала вся в мыле, как конь апокалипсиса…

— Ну нет, давай-ка сменим образный ряд, у нас все же не конец света, а наоборот — начало новой жизни! — Натка проворно ополоснула руки, выскочила из ванной, сверкая улыбкой и мокрым стеклом — сунула, значит, там бутылку под холодную воду. — Наконец-то представитель нашей фамилии выходит на нужную орбиту!

«Ой-ой, землянам впору ужаснуться, как тем соседям снизу», — подумалось мне. Уж на орбите Сенька развернется, натворит незнамо чего — он у нас парень непредсказуемый…

— Мам, а можно я съем замочек? — крикнул непредсказуемый Сенька с кухни.

— Какой замочек? — моментально насторожилась Натка.

— Оковы земного притяжения, — хихикнула я.

— Он же посередине, как я тебе его вырежу? — запротестовала Сашка в кухне.

Она уже ходила вокруг стола с острым ножом и таким же прищуром, прицеливаясь к торту.

А, так вот о каком замочке речь — с кондитерского портфеля!

— Дай-ка мне, — я забрала у дочки нож и бестрепетно вонзила его в середину торта. — Тебе, Арсений, сегодня можно всё! Вот, ешь свой замочек. Это будет где-то даже символично.

— Почему это символично? — заинтересовалась Натка, торопливо распутывая проволочный намордничек на горлышке бутылки.

— Потому что школа — это как тюрьма! Одиннадцать лет несвободы! — с надрывом произнесла Сашка, отсидевшая за партой уже восемь лет из упомянутых одиннадцати. — Да, мама? Ты же именно это имела в виду?

Вообще-то да, именно это. Но прямо согласиться со сказанным было бы непедагогично, поэтому я уклончиво пробормотала:

— Ну как-то, где-то…

Тут очень кстати бабахнуло открывшееся шампанское, и мы удачно сменили тему:

— За нашего первоклассника! — вскричала Натка. — Ура, товарищи! Ура!

Торт оказался вкусным, и очень скоро от большого портфеля осталась маленькая борсетка. Сашка с Сенькой с трудом отвалились от стола и утопали в комнату дочери. Мы с Наткой остались допивать шампанское.

— Школьные годы чудесные, как они быстро летят… Их не воротишь назад, — ковыряя остатки торта, который тоже улетучивался огорчительно быстро и при этом не имел никаких шансов вернуться, лирично замурчала сестрица. — Эх, Лена, помнишь ли ты наши школьные годы? Условно чудесные… Тридцать восемь гавриков в классе и вечно раздраженная пенсионерка Антонина Ивановна в роли первой учительницы…

— У меня было сорок гавриков и Вера Петровна, — кивнула я.

— Парты исписанные, стулья фанерные, расслаивающиеся и царапающие ноги, колготки на них вечно рвались, — не затормозилась Натка. — Запах тушеной капусты из столовки, страшные бурые пятна от мастики на сером паркете. В гардеробе постоянно роняют и топчут одежду, режут куртки, тырят мелочь из карманов. В буфете вечная очередь за коржиками и язычками, в туалетах — курилки, в коридорах на переменах пыль столбом и гвалт, как на вокзале.

— Не самые лучшие у тебя воспоминания о школе, — заметила я, подливая сестрице шампанского.

— Так и школа у нас с тобой была не самая лучшая! — Натка завозилась, села прямо и гордо вздернула нос. — А вот у Сеньки в классе будет всего пятнадцать учеников, представляешь? И никакой босоты-гопоты, только специально отобранные умненькие детки из приличных семей! И литер «А»!

— Первый «А»? — повторила я. — Круто!

Во времена моего школьного детства класс «А» всегда вел самый опытный педагог. В «ашки» отбирали самых лучших деток, для них составляли самое удобное расписание, им первым доставались любые «вкусные плюшки» вроде походов в театр и экскурсий. «Ашки» — это была элита школы. Негласно, конечно, официально в те времена мы все были равны. Но по умолчанию подразумевалось, что «ашки» — это высший сорт, «бэшки» — первый, «вэшки» — второй, «гэшки» — третий…

Сашка моя, обучаясь в обычной переполненной «районке», в начальной школе была в классе «Е». «Ешки-сыроежки», — дразнили их другие литеры.

А ведь был еще первый «Ё», вот кому совсем уже не повезло: в семь-то лет зваться бабками-ёжками — каково?

— А учительница наша, только представь, не замшелая бабка, а целый кандидат педагогических наук! — сказала Натка и растроганно хлюпнула шампанским. — И учить нас будут по специальной программе, в которую с первого же года входят азы экономики и иностранный язык!

— Экономика — в первом классе? — искренне удивилась я. — Не рановато ли?

— Такое время, Лен, — философски развела руками сестра. — И люди теперь такие… Это нам с тобой на карманные расходы по десять-двадцать копеек давали, а у Сенькиных одноклассников совсем другие бюджеты, ими надо учиться распоряжаться смолоду… Ну, давай за Сеньку? За его первый шаг к большому жизненному успеху!

— За Сеньку грех не выпить, — согласилась я.

Мы сдвинули фужеры — бабушкины еще, тяжелые, темно-красного граненого стекла — и по кухне поплыл хрустальный звон. Привычно торжественный…

И чуточку печальный.