Игра в кроликов

Терри Майлз, 2021

С раннего детства К. искал во всем скрытые связи и закономерности, разгадывал головоломки. И вот, после психотравмы, ОКР и трагической гибели родителей, он увлекается опасной игрой «Кролики», окруженной противоречивыми слухами. Говорят, что игре тысячи лет, а может, это и не игра вовсе. Главное, что ее победитель становится легендой и баснословно обогащается. Однажды К. посещает один из победителей «Кроликов» и просит о помощи. Распутывая клубок околоигровых тайн, К. вплотную подбирается к секретам собственной семьи, не зная, что по пятам за ним идет Тьма.

3. Если хорошо прислушаться, можно услышать ревень

Пол выложен плитками: триста девяносто пять белых, четыреста черных. От входа до столика — ровно двадцать один шаг.

Над автоматом для молочных коктейлей висит маленький телевизор, на экране которого профессиональные спортсмены играют в доджбол — в вышибал, если говорить по-простому. На тротуаре за окном виднеется кислотно-зеленый автомобиль: «Додж Челленджер».

«Додж».

На ум сразу приходит значение слова.

Финт. Хитрость. Уловка.

Алан Скарпио улыбается, обводя вилкой помещение.

— Хорошее местечко, согласись?

— Да, довольно классное.

— Я взял тебе кофе, — говорит он, кивая на грязно-белую керамическую кружку, стоящую на столе.

— Спасибо. — Я присаживаюсь на диванчик, обитый потертым кожзамом.

Кафешка расположена через улицу от игровых автоматов Фокусника. Она старая, еще пятидесятых годов; такие обычно называют забегаловками, а то и похуже. На столиках стоят маленькие музыкальные автоматы — некоторые, кажется, даже работают.

Ситуация не укладывается в голове: я сижу за одним столом с Аланом Скарпио, чуть ли не самым богатым человеком на свете, и смотрю, как он с аппетитом поедает ревеневый пирог.

«Доджбол».

За столом в углу сидит женщина — что это на ней, бейсболка с логотипом «Лос-Анджелес Доджерс»? Кафель на стенах кучкуется группками — пять, шестнадцать, пять, восемь плиток; их количество совпадает с позициями букв в слове «Додж».

Становится страшно.

С самого детства у меня была одна-единственная реакция на любую тревогу: бесконечный поиск закономерностей. Иногда доходило до того, что сосредоточиться на чем-то другом просто не получалось. С возрастом приступы становились чаще и сильнее, так что мне пришлось научиться с ними бороться. Обычно я повторяю уже известные закономерности, и чаще всего они связаны с теннисом.

Я обожаю теннис. С поразительной точностью помню целые турниры — не только теннисные, конечно, бейсбольные тоже, да и диалоги хорроров запоминаю не хуже, — но теннис для самопальной терапии подходит лучше всего. У меня даже есть любимый матч: четвертьфинал Открытого чемпионата США 2001 года, встреча Пита Сампраса и Андре Агасси. Я отстукиваю их подачи на ногах: Сампраса — на левой, Агасси — на правой. Представляю каждый удар, каждый пропущенный и отбитый мяч, и в какой-то момент страх ослабевает и мне становится легче.

Эта техника спасла меня после аварии с участием Энни и Эмили Коннорс, и она же помогла позже, когда родители погибли в несчастном случае во время отпуска в Греции.

После их смерти у меня ушло несколько лет, чтобы отработать систему дыхательных упражнений, помогающих справиться с приступами тревоги, зато теперь не приходится отстукивать на ногах матчи от начала и до конца.

Я успеваю добраться до завершения второго сета и только тогда осознаю, что творю. Поспешно убрав руки с колен, я отпиваю кофе.

Уже десять лет мне не приходилось прибегать к этому методу, не меньше.

Твою мать. Да почему же так страшно?

По слухам, Скарпио пятьдесят шесть, но выглядит он лет на десять моложе. Не особо высокий, худой, с нечесаными каштановыми волосами, светло-голубыми глазами и широкой хитрой улыбкой. Одет в темно-синие джинсы, ботинки-дезерты из выцветшей коричневой замши и белую рубашку. Светлокожий, с едва заметным акцентом — то ли английским, то ли уэльским.

— Вот ты знаешь, что ревень растет так быстро, что его можно услышать?

— Серьезно? — спрашиваю я, потому что не знаю.

— Ага. У меня есть аудио на телефоне, если хочешь послушать.

— А… Круто…

— Да ладно, я стебусь. — Он возвращается к пирогу. — Но не про ревень. Он реально быстро растет, и у меня есть его звуки, но тебе ли не по хрену. Ты хочешь узнать, зачем я пришел, что мне понадобилось в зале игровых автоматов и в первую очередь зачем мне нужна твоя помощь. — Он улыбается. — Угадал?

— Да. Но про ревень послушать тоже интересно.

Алан Скарпио кивает.

— Врешь, ну да ладно. — Он гоняет вилкой крошки по тарелке, собирая их в кучку. — Точно ничего не хочешь? Пирог просто охренительный.

— Нет, спасибо. — Я отпиваю чуть теплый кофе.

— Ну, я наелся, — говорит он и откидывается на спинку стула, выдыхая. От пирога ничего не осталось — даже крошки нашли свое место в животе таинственного миллиардера.

Какое-то время мы сидим молча, но потом я не выдерживаю:

— Ну так, — говорю я, — зачем вы пришли?

— Вижу, меня не ждали.

— Еще бы.

— Понимаю. Обычно-то ты видишь меня по телевизору или в интернете. Я как-то в баре наткнулся на Гэри Бьюзи. Сразу его узнал, как какого-то закадычного друга. Даже улыбнулся ему, когда проходил рядом.

— Это он постоянно твердит про какие-то безумные заговоры?

— Кто ж знает, может, и он, но я его помню по фильмам. «На гребне волны». Классика. «Два сэндвича с фрикадельками»! — Скарпио вскидывает два пальца и вопит так, что слышно во всей забегаловке. — «Два мне возьми, Юта!»

— Не помню такой сцены, — говорю я. Официантка, подошедшая к столику, сурово смотрит на Скарпио, как на ребенка, пролившего молочный коктейль на пол.

— Все в порядке? — устало спрашивает она. У нее большие серо-зеленые глаза, но белки пронизаны тонкими красными капиллярами, а голос слегка хрипит. Типично для человека, который ведь день обслуживал бесконечный поток идиотов. Скорее всего, ее смена подходит к концу, и последнее, чего она хочет, — проблем.

— Все замечательно. Простите. Нам не нужны сэндвичи. Буду вести себя потише, обещаю, — улыбается Скарпио.

— Спасибо, — отвечает она. — А то у меня уже нет сил вас выставлять. — Улыбнувшись, она устало подмигивает и подливает мне кофе.

— Спасибо.

— Не за что, — отвечает она, явно радуясь, что мы не испортили ей весь вечер.

Алана Скарпио она не узнает. Может, поищет информацию о нем завтра, когда придет на работу и увидит, что к чеку на семь долларов приложено триста долларов чаевых.

Дождавшись, пока официантка уйдет, Скарпио достает телефон и кладет на стол.

— Что тебе известно о «Кроликах»?

Я бросаю взгляд на его телефон. Может, он хочет зачем-то записать разговор? Но на экране не открыто никаких приложений — виднеются только дата, время и милая собачка на заставке: спаниель с голубым платком, повязанным вокруг шеи.

— Ну, в целом то же, что и всем заинтересованным, — говорю я, пытаясь получше сформулировать ответ.

— А если конкретно?

Я не понимаю, что Скарпио хочет услышать. Если он и правда Калифорниак, победитель шестой игры, то ему известно куда больше, чем мне. А если он не Калифорниак, то деньги все равно при нем есть, так почему бы не нанять эксперта, раз так хочется узнать побольше про «Кроликов»? Нет, разумеется, я тоже знаю немало. Друзья и прочие знакомые считают меня главным знатоком игры. Но Алан Скарпио может позволить себе самых лучших — по крайней мере, получше вечно безработного задрота, судорожно выстукивающего на коленках теннисный матч двадцатилетней давности.

— Что, боишься говорить из-за предупреждений? «Играя, помни: никому ни слова»? — спрашивает Скарпио, цитируя отрывок из Игрового манифеста Прескотт, который мы слушали на собрании.

— Нет, конечно, — отвечаю я, хотя все, кто интересуется Игрой, слышал про опасности, с которыми предстоит столкнуться, включая таинственных Смотрителей, которые любой ценой поддерживают порядок в игре. Поговаривают, встреча с ними может закончиться плачевно.

— «И вот идет, тропинкою, по краю», — говорит Скарпио.

— Что? — переспрашиваю я.

— «Божественная комедия» Данте, Ад, песнь десятая. «И вот идет, тропинкою, по краю».

— Точно, — говорю я. — «И вот идет, тропинкою, по краю, между стеной кремля и местом мук, учитель мой, и я вослед ступаю»^[1]. Ну, или как-то так.

— Неплохо, — замечает Скарпио.

— Спасибо, — отвечаю я. — Мы половину семестра потратили на изучение Ада. Но… при чем тут это вообще?..

— Прости, весь день пытался вспомнить строфу.

— Можно же было найти в интернете…

— Но так же неинтересно. — Алан Скарпио улыбается и отпивает кофе, и вдруг где-то рядом раздается непонятный скрипучий треск. На мгновение мне даже кажется, что лампы в кафе моргают в унисон со странной какофонией.

Мы что, призвали Смотрителей разговорами об игре? Или что-то пробудилось, когда Скарпио процитировал Данте?

— Что это такое? — спрашиваю я.

— Ревень, — отвечает он, указывая на телефон. — Жуть, согласись? Немного обработать, и можно в саундтрек хоррора пихать.

Я киваю. Жуть, вот уж точно.

Какое-то время Скарпио смотрит на меня, словно ожидает чего-то, а потом улыбается.

— С игрой происходит что-то странное, — говорит он.

— В каком смысле?

— Не знаю, но если мы не разберемся с ней до начала новой итерации, то дружно окажемся в полной заднице.

Телефон Скарпио вибрирует. Он опускает взгляд на экран.

— Прошу извинить, — говорит он и отвечает на звонок. — Что такое?

Лицо его начинает сереть на глазах.

— Точно? Ладно, сейчас буду, — говорит он и вешает трубку. — Так, я побежал. — Звонок явно встревожил его. — Надо кое с кем встретиться. Не проводишь меня до машины?

— Хорошо, но…

— Я бы хотел обсудить кое-что по пути, если не возражаешь.

Раз Алан Скарпио хочет что-то со мной обсудить — значит, буду идти, пока не отсохнут ноги.

— Эм, ну, давайте, — говорю я.

Мы выходим на улицу. Я поднимаю воротник, закрываясь от моросящего дождя, но Скарпио погода не трогает. Он выходит на тротуар. Я спешу за ним следом.

— Обещаю, я все тебе объясню, — говорит он. — Только сначала хочу кое-что выяснить. Не против?

— Нет, конечно, — говорю я.

— Чудесно. Начнем с предыдущего вопроса. Что тебе известно о «Кроликах»?

За недолгий путь от закусочной до машины Скарпио я рассказываю все, что знаю об игре: о ее загадочности и таинственности, о ее нелегальности и зависимости, которую она вызывает; о том, что о ней сложно узнать, если не искать специально. О слухах, окружающих ее: о ее древности и связях с орденом тамплиеров, иллюминатами, обществом Туле. В подробностях описываю возможную награду: то ли победителей берут в АНБ, то ли в ЦРУ, то ли выдают миллиард долларов, то ли наделяют бессмертием; говорю и о списке победителей, так называемом Круге, который беспорядочно появляется в случайных странах по всему свету перед началом и после завершения очередной итерации. Вспоминаю все, что могу, о загадочной Хейзел, самом известном игроке всех времен, — говорят, она вышла из игры после победы в восьмой итерации. Заканчиваю я рассказом о том, что изучающие игру люди считают Алана Скарпио Калифорниаком, победителем шестой игры, и что именно благодаря этому он астрономически разбогател.

Говоря это, я осторожно поглядываю на Скарпио, но тот остается невозмутим.

— Еще что-нибудь? — интересуется он.

— Большинство любителей «Кроликов» думают, что десятая игра уже закончилась, а следующая еще не началась. Так что мы ждем одиннадцатой ите — рации.

— Все? — спрашивает он.

— Вроде да, — отвечаю я, когда мы подходим к черной «Тесле» Скарпио.

— Как насчет встретиться завтра? Позавтракать вместе?

— Давайте, — говорю я.

— Отлично.

Скарпио достает из кармана небольшой футлярчик из черной кожи и протягивает свою визитку. Она сделана из плотного беловато-серого материала — то ли холста, то ли бамбука. Текста нет — только номер телефона.

— Давай встретимся в кафе часов в одиннадцать, продолжим наш разговор, — предлагает он. — Если не сможешь — позвони, перенесем встречу. Но дело важное, так что постарайся прийти.

Он садится в машину, заводит ее и опускает окно.

— Я приду, — говорю я, изо всех сил стараясь сдержать рвущуюся на лицо придурошную улыбку.

— До завтра, — отвечает он, а потом трогается, выруливает на дорогу и растворяется в ночи.

Вскоре свет фар исчезает, а я еще долго стою на месте, пытаясь переварить то, что только что произошло.

Сначала меня удивило, что у Алана Скарпио нет личного водителя, но, если так подумать, это вполне вписывается в его характер. Для миллиардера он показался вполне себе свойским парнем — если, конечно, не вспоминать слухи о его баснословном выигрыше в таинственной и потенциально опасной игре, о которой мало кто слышал.

ИГРОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ: ОФИЦИАЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ ХЕЙЗЕЛ

(Аутентифицировано через блокчейн)

Если вы уже слышали эту историю — скажите, и я замолчу.

В отдел невостребованных писем заходит мужчина и спрашивает заведующего, не поищет ли он одну марку. Ее напечатали в 1932-м, а изображен на ней арктический беляк. Выпустили марку в Терланде. Если вы хоть чуть-чуть разбираетесь в географии, то знаете, что такой страны нет.

Но марка очень красивая. Просто поверьте.

Что-то в ней постоянно кажется странным — словно ты уже ее видел, словно всю жизнь знал о ее существовании.

Главный ключ к успеху — научиться выделять крупицы важной информации из белого шума, которым нас сбивают с пути. И это касается не только жизни, но и игры.

Можно сколько угодно думать, что наш мир держится на опасной тайне, скрытой от чужих глаз, но это не значит, что наш мир не держится на опасной тайне, скрытой от чужих глаз.

Хейзел 8–. — .–..–.–.–. — .. — . — …..–.–.–..–….–…–..–.–.–.–. — ³

Примечания

1

Перевод Михаила Лозинского.