Гражданская война Демократов и Консерваторов. Кто убил Кеннеди?

Тесла Лейла Хугаева

Очередная монография автора теории психической энергии, Теслы. Л. Хугаевой. Метафизика философии рационализма находит художественное отображение в фабуле книги, представленной как Собрание великих мыслителей в Храме Духа, учреждающих Большой Суд над Холодной войной. Бертран Рассел и Артур Шлезингер, Александр Солженицын и Михаил Булгаков, Лион Фейхтвангер и Андре Жид, Ромен Роллан и Лев Толстой собираются вместе, чтобы найти виновных в убийстве Джона Кеннеди.

Глава 4

Солженицын. Зло диалектического материализма

Следующую сессию Большого Суда над Холодной войной открыла речь Александра Исаевича Солженицына:

— Дорогие друзья, дамы и господа! Уважаемый Бертран Рассел! Нет слов моих описать, как сердце мое ликовало, слушая вас в прошлую сессию Большого Суда! Как точно и правдиво вы выразили все то, что я пытался сказать американцам и всему прочему капиталистическому миру в своей Гарвардской речи, но не смог найти подходящих слов. Какой шквал негодования обрушили на меня тогда! Уважаемый Артур Шлезингер был очень добр назвать меня в своей известной книге ветхозаветным пророком, но и он не понял мысль, которую я хотел донести. Зато он понял главное: Дух истины и гуманности, который мною двигал, а значит, мы движимы одним и тем же духом! У себя на родине, которую я тоже критиковал как вам известно, с пониманием ко мне отнесся только интеллигенция, Никита Хрущев и Михаил Горбачев: остальные под предводительством КГБ объявили меня злостным предателем.

Дорогой друг, Бертран Рассел! Когда ты воевал со злом капиталистического мира, я воевал со злом коммунистического мира! Я знаю, что эпоху сталинизма ты тоже порицал, всем умным людям была видна его диктаторская суть. Однако, я никогда не сводил всей беды того лагерного коммунизма, о котором я рассказал только к Сталину. Я всегда понимал, что дело много глубже, чем конкретные люди, которые никогда не смогли бы двигать такой махиной в одиночку, без идеологии, без партии, без философии. Всегда я понимал и тот факт, что дело е в экономике, которая тоже только поверхность.

В Гарвардской речи я в равной степени осудил «политический базар» в СССР и «коммерческий базар» в США, давая этим понять, что главное, что составляет нашу жизнь — духовная энергия разума и сердце, нас, «совестливых духом», трагически утеряно в обеих системах. Запад распродал свою душу в рыночном капитализме, союз растерял ее в идеологии диалектического материализма. Я сказал тогда в своей Гарвардской речи о материалистических корнях обеих культур, и о том, что материализм стал провалом эпохи Просвещения. И я настаиваю на этом.

Я не встал на сторону рыночной экономики, и не обвинил коммунизм в коллективной собственности и плохой экономике. Я сказал, что материализм Запада также плох, как материализм коммунистов. Вот что я сказал. И вот почему я попал между двух жерновов.

Гарвардская речь 1978, Александр Солженицын:

«Мерою всех вещей на Земле оно поставило человека — несовершенного человека, никогда не свободного от самолюбия, корыстолюбия, зависти, тщеславия и десятков других пороков. И вот ошибки, не оцененные в начале пути, теперь мстят за себя. Путь, пройденный от Возрождения, обогатил нас опытом, но мы утеряли то Целое, Высшее, когда-то полагавшее предел нашим страстям и безответственности. Слишком много надежд мы отдали политико-социальным преобразованиям, — а оказалось, что у нас отбирают самое драгоценное, что у нас есть: нашу внутреннюю жизнь. На Востоке её вытаптывает партийный базар, на Западе коммерческий. Вот каков кризис: не то даже страшно, что мир расколот, но что у главных расколотых частей его — сходная болезнь. Чем более гуманизм в своём развитии материализовался, тем больше давал он оснований спекулировать собою — социализму, а затем и коммунизму. Так что Карл Маркс мог выразиться (1844): „коммунизм есть натурализованный гуманизм“. Не случайно все словесные клятвы коммунизма — вокруг человека с большой буквы и его земного счастья. Как будто уродливое сопоставление — общие черты в миросознании и строе жизни нынешнего Запада и нынешнего Востока! — но такова логика развития материализма. Но и мы отринулись из Духа в Материю — несоразмерно, непомерно. Гуманистическое сознание, заявившее себя нашим руководителем, не признало в человеке внутреннего зла, не признало за человеком иных задач выше земного счастья и положило в основу современной западной цивилизации опасный уклон преклонения перед человеком и его материальными потребностями. За пределами физического благополучия и накопления материальных благ все другие, более тонкие и высокие, особенности и потребности человека остались вне внимания государственных устройств и социальных систем, как если бы человек не имел более высокого смысла жизни. Так и оставлены были сквозняки для зла, которые сегодня и продувают свободно. Сама по себе обнажённая свобода никак не решает всех проблем человеческого существования, а во множестве ставит новые. Ещё 200 лет назад в Америке, да даже и 50 лет назад, казалось невозможным, чтобы человек получил необузданную свободу — просто так, для своих страстей. Однако с тех пор во всех западных странах это ограничение выветрилось, произошло окончательное освобождение от морального наследства христианских веков с их большими запасами то милости, то жертвы, и государственные системы принимали всё более законченный материалистический вид. Запад наконец отстоял права человека, и даже с избытком, — но совсем поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом. В самые последние десятилетия этот юридический эгоизм западного мироощущения окончательно достигнут — и мир оказался в жестоком духовном кризисе и политическом тупике. И все технические достижения прославленного Прогресса, вместе и с Космосом, не искупили той моральной нищеты, в которую впал XX век и которую нельзя было предположить, глядя даже из XIX-го».

— Это мое выступление 1978 года в Гарварде потом стоило мне моей славы просвещенного человека на Западе. Единицы, такие как Артур Шлезингер, поняли, о чем я говорил. Русские эмигранты обозвали меня агентом КГБ, а в КГБ называли меня агентом ЦРУ (яркий образ злокачественного шпиона запечатлел Н. Яковлев). Рядовые американцы были возмущены моей «неблагодарностью». Чего же они ждали от меня? Что я ругал свою страну только для того, чтобы приехать к ним набивать себе пузо на удобной свободе? Кто же я после этого? Я ругал свою страну с болью в сердце для торжества истины и человечества. Если бы я не отказался от себя самого еще в ГУЛАГе я никогда не смог бы его пережить. И оказавшись здесь, на Западе, не по своей воле, я ставил себе ту же задачу: искать истину и совесть духовной экзистенции человека. И если я не нашел этой истины и этой совести, я чувствую такой же долг перед обществом, перед человечеством громогласно заявить об этом. Если бы я приехал сюда только для своего личного блага, так кто был бы довольнее и счастливее меня. Культ славы в Америке так развит, а меня только раздражал свет рампы и я не смог этого скрыть. О том я и говорю, что материального достатка недостаточно, чтобы быть человеком.

Сегодняшнюю речь я хочу посвятить доказательству той центральной мысли, которую я положил в основу Гарвардской речи в 1974 году. Я хочу говорить о том, что ваша западная система и наша коммунистическая система — имеют общие корни и общее зло, которое произрастает из материализма. Я не буду вас хвалить сейчас, как не хвалил вас тогда, я буду утверждать, что материалистическая философия погубила мир.

Я постараюсь доказать, что все сказанное мной в Архипелаге есть приговор не социализму, а материализму в целом, и особенно диалектическому материализму.

Прежде всего, я много раз подчеркивал там, что именно духовно-нравственная сила общества была разбита и разрушена марксизмом (диалектическим материализмом). Я не уставал подчеркивать, что война классов, которая лежит в основе марксизма — это не только бездумное уничтожение невинных людей, но это прежде всего война интеллигенции, которую диалектический материализм объявил всему думающему и нравственному.

Я никогда не говорил, что Зло породил марксизм или какая то другая философия. Зло заложено в человеке вместе с добром и об этом я тоже писал в Архипелаге. Но есть философии, подобные христианству, которые помогают поддерживать в нас доброе, и борются со злым внутри нас. А есть наоборот такие, которые провоцируют все зло в человеке и убивают то врожденное доброе, что у него есть. Такой философией и стал дарвинизм, материализм, диалектическая логика, которая разрушила все что было в человеке логичного и разумного, превратив истину и ценность суждения в фарс.

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«Если б это было так просто! — что где-то есть чёрные люди, злокозненно творящие чёрные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?…В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нём, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру. Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях — совсем разным человеком. То к дьяволу близко. То и к святому. А имя — не меняется, и ему мы приписываем всё. Завещал нам Сократ: познай самого себя!»

Диалектику Гегеля превосходно высмеял в своем гениальном романе Джордж Оруэлл, «1984»: мне лучше не сделать. «Война — это мир», «Свобода — это тюрьма», «Любовь это ненависть» — это гегелевское единство противоположностей, которое на самом деле уничтожило и логику и всякое мышление, Маркс назвал единственно правильной наукой! То были последние дни и науки!

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«Объединить ли всё теперь и объяснить, что сажали безвинных? Но мы упустили сказать, что само понятие вины отменено ещё пролетарской революцией, а в начале 30-х годов объявлено правым оппортунизмом! Так что мы уже не можем спекулировать на этих отсталых понятиях: вина и невиновность. И ещё было бы неверно приписывать 37-му году то „открытие“, что личное признание обвиняемого важнее всяких доказательств и фактов. Это уже в 20-х годах сложилось. А к 1937 лишь приспело блистательное учение Вышинского. Оказывается, в тот грознопамятный год в своём докладе, ставшем в специальных кругах знаменитым, Андрей Януарьевич (так и хочется обмолвиться Ягуарьевич) Вышинский в духе гибчайшей диалектики (которой мы не разрешаем ни государственным подданным, ни теперь электронным машинам, ибо для них да есть да, а нет есть нет), напомнил, что для человечества никогда не возможно установить абсолютную истину, а лишь относительную. И отсюда он сделал шаг, на который юристы не решались две тысячи лет: что, стало быть, и истина, устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь относительной. Поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы всё равно никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном смысле. (Может быть, сам Вышинский не меньше своих слушателей нуждался тогда в этом диалектическом утешении. Крича с прокурорской трибуны „всех расстрелять как бешеных собак!“, он-то, злой и умный, понимал, что подсудимые невиновны. С тем большей страстью, вероятно, он и такой кит марксистской диалектики, как Бухарин, предавались диалектическим украшениям вокруг судебной лжи: Бухарину слишком глупо и беспомощно было погибать совсем невиновному — он даже нуждался найти свою вину! — а Вышинскому приятнее было ощущать себя логистом, чем неприкрытым подлецом.) Отсюда — самый деловой вывод: что напрасной тратой времени были бы поиски абсолютных улик (улики все относительны), несомненных свидетелей (они могут и разноречить)»

Другой источник диалектического материализма — борьба за выживание организмов Дарвина. Известно, что Маркс хотел посвятить «Капитал» Дарвину, но тот отказался от этой сомнительной чести. На место борьбы организмов Маркс поставил борьбу классов, и в итоге официальной целью коммунистов стало уничтожение целых классов людей! И это уничтожение было полностью оправданно идеологией. Вот так философия диалектического материализма запустила машину ГУЛАГа, в которой планомерно уничтожались целые потоки людей. О том моя книга: об идеологии, которая запустила массовое уничтожение людей, абсолютно обосновав и оправдав его с теоретической стороны. Диалектический материализм — это дарвинизм плюс немецкий идеализм (Кант, Гегель, Фихте). Скажите, дарвинизм и немецкий идеализм не составлял ли сущность гитлеризма? Дарвинизм плюс немецкий идеализм не составляет ли все еще базисную основу научной парадигмы западной цивилизации? Составляет! И значит, я был прав, когда говорил, что ваше общество поражено той же болезнью!

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«Это так открыто и объяснялось (Лацис, газета «Красный террор», 1 ноября 1918): «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию, как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«В 19-м же году с широким замётом вокруг истинных и псевдо-заговоров («Национальный Центр», Военный Заговор) в Москве, в Петрограде и в других городах расстреливали по спискам (то есть брали вольных сразу для расстрела) и просто гребли в тюрьму интеллигенцию, так называемую околокадетскую. А что значит «околокадетская»? Не монархическая и не социалистическая, то есть: все научные круги, все университетские, все художественные, литературные да и вся инженерия. Кроме крайних писателей, кроме богословов и теоретиков социализма, вся остальная интеллигенция, 80% её, и была «околокадетской». Сюда по мнению Ленина относился например Короленко — «жалкий мещанин, пленённый буржуазными предрассудками», «таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме». [12] Об отдельных арестованных группах мы узнаём из протестов Горького. 15.9.19 Ильич отвечает ему: «…для нас ясно, что и тут ошибки были», [13] но — «Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость!», и советует Горькому не «тратить себя на хныканье сгнивших интеллигентов»

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«Одно остаётся у нас общее и верное воспоминание: гниловища — пространства, сплошь поражённого гнилью. Уже десятилетия спустя, безо всяких приступов злости или обиды, мы отстоявшимся сердцем сохраняем это уверенное впечатление: низкие, злорадные, злочестивые и — может быть, запутавшиеся люди. Они по службе не имеют потребности быть людьми образованными, широкой культуры и взглядов — и они не таковы. Они по службе не имеют потребности мыслить логически — и они не таковы. Им по службе нужно только чёткое исполнение директив и бессердечность к страданиям — и вот это их, это есть. Мы, прошедшие через их руки, душно ощущаем их корпус, донага лишённый общечеловеческих представлений. Но, помнится, и нацисты аргументировали так же?

Духовно-нравственных преград, которые могли бы удержать Органы от пыток, не было никогда. В первые послереволюционные годы в «Еженедельнике ВЧК», «Красном мече» и «Красном терроре» открыто дискутировалась применимость пыток с точки зрения марксизма. И, судя по последствиям, ответ был извлечён положительный, хотя и не всеобщий. Вернее сказать о 1938 годе так: если до этого года для применения пыток требовалось какое-то оформление, разрешение для каждого следственного дела (пусть и получалось оно легко), — то в 1937—38 ввиду чрезвычайной ситуации (заданные миллионные поступления на Архипелаг требовалось в заданный сжатый срок прокрутить через аппарат индивидуального следствия, чего не знали массовые потоки «кулаческий» и национальные) насилия и пытки были разрешены следователям неограниченно, на их усмотрение, как требовала их работа и заданный срок. Не регламентировались при этом и виды пыток, допускалась любая изобретательность».

— Что мне хотелось бы сказать этим? Что философия, которая разрушает разум и совесть человека, его духовную энергию и нравственные силы, стимулирует в нем противоположную энергию: жестокость, властолюбие, тщеславие, жадность. Именно об этом моя книга «Архипелаг», а вовсе не о вреде плановой экономики и социализма, как ее хотят представить у вас на западе, чтобы сделать мои свидетельства веским аргументов в борьбе против левого движения. Я против той энергии зла, которую высвобождает материализм, особенно безумный диалектический материализм, где дарвинизм помножен на немецкий идеализм, разрушающий основы логики и мышления. Вот против чего я протестовал в «Архипелаге». И именно это я пытался донести до вас в Гарвардской речи, а вы назвали меня неблагодарным за то, что я не мог не защищать истину в Гарварде также, как я защищал ее в ГУЛАГе.

На протяжение всей моей книги тянется рефлексия о проблемах добра и зла, а вовсе не о проблемах плановой и рыночной экономики, которые для меня вообще не важны. И на протяжении всей книги я не устаю повторять, что материализм высвобождает энергию зла в человеке, устраняя угрызения совести удобной для садомазохизма философией «целесообразности». Разве не целесообразностью оправдывали свое зло в отчете ЦРУ, опубликованным Джоном Марксом в 70-годы в США? И разве они не называли также как марксисты, человеколюбие устаревшей моралью? Разве эти агенты ЦРУ не упивались также своей властью над человеческими существами, над которыми они ставили эксперименты, чтобы научится контролировать их разум? И разве они не проштудировали все архивы подобных экспериментов гитлеровских концлагерей? Разве не взяли на вооружение все, что узнали о методах пыточного следствия в советских тюрьмах? Разве офицер КГБ Юрий Носенко не попробовал на себе в железобетонной камере ЦРУ с вечным электрическим светом все то, что его коллеги по КГБ десятилетиями пробовали на гражданах советов?

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«Рассказывает очевидец (из окружения Горького, в то время близкого к Ягоде): в поместьи Ягоды под Москвой в предбаннике стояли иконы — специально для того, что Ягода со товарищами, раздевшись, стреляли в них из револьверов, а потом шли мыться… Как это понять: злодей? Что это такое? Есть ли это на свете? Нам бы ближе сказать, что не может их быть, что нет их. Допустимо сказке рисовать злодеев — для детей, для простоты картины. А когда великая мировая литература прошлых веков выдувает и выдувает нам образы густо-чёрных злодеев — и Шекспир, и Шиллер, и Диккенс — нам это кажется отчасти уже балаганным, неловким для современного восприятия. И главное: как нарисованы эти злодеи? Нет, так не бывает! Чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие. Такова, к счастью, природа человека, что он должен искать оправдание своим действиям. У Макбета слабы были оправдания — и загрызла его совесть. Да и Яго — ягнёнок. Десятком трупов обрывалась фантазия и душевные силы шекспировских злодеев. Потому что у них не было идеологии. Идеология! — это она даёт искомое оправдание злодейству и нужную долгую твёрдость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки, и слышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почёт. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завоеватели — возвеличением родины, колонизаторы — цивилизацией, нацисты — расой, якобинцы и большевики — равенством, братством, счастьем будущих поколений. Благодаря Идеологии досталось XX веку испытать злодейство миллионное. Его не опровергнуть, не обойти, не замолчать — и как же при этом осмелимся мы настаивать, что злодеев — не бывает? А кто ж эти миллионы уничтожал? А без злодеев — Архипелага бы не было. Прошёл слух в 1918—20 годах, будто петроградская ЧК и одесская своих осуждённых не всех расстреливали, а некоторыми кормили (живьём) зверей городских зверинцев. Я не знаю, правда это или навет, и если были случаи, то сколько. Но я и не стал бы изыскивать доказательств: по обычаю голубых кантов я предложил бы им доказать нам, что это невозможно. А где же в условиях голода тех лет доставать пищу для зверинца? Отрывать у рабочего класса? Этим врагам всё равно умирать — отчего ж бы смертью своей им не поддержать зверохозяйство Республики и так способствовать нашему шагу в будущее? Разве это — не целесообразно?»

Так проявляется высвобождение этой злой энергии человека. Отмирает мораль человеколюбия и сострадания, на ее место становится тщеславие, которое стремится к противоположному: к садомазохизму, к унижению других, к причинению им боли для своего возвеличивания. Им кажется это властью, им кажется это управлением разумом других людей, им кажется, что жадностью приобретать вещи они смогут заменить утерянное нравственное здоровье. Но помните вечную истину Христа: «Что тебе, если весь мир приобретешь, а душу свою потеряешь?». Они теряют свои души, и в конце теряют и вещи и власть, палачи всегда становятся жертвами. Их участь хуже участи их жертв, даже когда, или особенно когда им удается избежать наказания: их жертвы страдают и теряют тело, они же теряют душу и становятся живыми мертвецами при жизни. Мы в тюрьме научились совершенно безошибочно отличать «стукачей», которых сажали нам в камеры палачи: так срабатывает интуиция духовной энергии, которая сразу отличает своего антипода — энергию тщеславия и садомазохизма. Я написал об этом удивительном природном механизме в Архипелаге. О том же писал в своих воспоминаниях Петр Кропоткин, который сиживал до нас в царских тюрьмах.

Солженицын «Архипелаг», Т1:

«И, видимо, злодейство есть тоже величина пороговая. Да, колеблется, мечется человек всю жизнь между злом и добром, оскользается, срывается, карабкается, раскаивается, снова затемняется, но пока не переступлен порог злодейства — в его возможностях возврат, и сам он — ещё в объёме нашей надежды. Когда же густотою злых поступков или какой-то степенью их или абсолютностью власти он вдруг переходит через порог — он ушёл из человечества. И может быть — без возврата»

Власть — это яд, известно тысячелетия. Да не приобрёл бы никто и никогда материальной власти над другими! Но для человека с верою в нечто высшее надо всеми нами, и потому с сознанием своей ограниченности, власть ещё не смертельна. Для людей без верхней сферы власть — это трупный яд. Им от этого заражения — нет спасенья. Помните, что пишет о власти Толстой? Иван Ильич занял такое служебное положение, при котором имел возможность погубить всякого человека, которого хотел погубить! Все без исключения люди были у него в руках, любого самого важного можно было привести к нему в качестве обвиняемого. (Да ведь это про наших голубых! Тут и добавлять нечего!) Сознание этой власти («и возможность её смягчить» — оговаривает Толстой, но к нашим парням это уж никак не относится) составляли для него главный интерес и привлекательность службы. Чту там привлекательность! — упоительность! Ведь один ты знаешь спецсоображения, больше никто. И поэтому ты всегда прав. В одном только никогда не забывайся: и ты был бы такой же чуркой, если б не посчастливилось тебе стать звёнышком Органов — но только будь верен Органам! Нет, это надо пережить — чту значит быть голубою фуражкой! Любая вещь, какую увидел — твоя! Любая квартира, какую высмотрел — твоя! Любая баба — твоя! Любого врага — с дороги! Земля под ногою — твоя! Небо над тобой — твоё, голубое! А уж страсть нажиться — их всеобщая страсть. Как же не использовать такую власть и такую бесконтрольность для обогащения? Да это святым надо быть!..Если бы дано нам было узнавать скрытую движущую силу отдельных арестов — мы бы с удивлением увидели, что при общей закономерности сажать, частный выбор, кого сажать, личный жребий, в трёх четвертях случаев зависел от людской корысти и мстительности, и половина тех случаев — от корыстных расчётов местного НКВД (и прокурора, конечно, не будем их отделять)».

— Меня поняли превратно, — продолжал свою речь Солженицын, зачитав очередную выдержку из своей известной книги. — Говорили, что я против демократии и против прогресса. Андрей Сахаров прочитал мне отповедь, как если бы я призывал к авторитарному обществу и мистическому мышлению. Я говорю о религии как о духовной энергии человека, а духовной энергии человека нет и не может быть без разума, без совести и сердца. Христианство — это философия духовной энергии, которая много важнее материального выживания, и прямо противоположна энергии тщеславия и садомазохизма. Это я хотел сказать. Берегите духовную энергию! Созидайте, ищите, не бойтесь идти за правдой, не продавайте душу ни власти ни жадности ненасытной! Не говорите что правды нет, и не теряйте свой разум, ибо разумом живет сердце и душа человека. Может быть, как говорил Артур Шлезингер, это кажется «позой пророка». Нет, друзья, я просто стараюсь сказать своими словами то, чего у меня нет средств высказать на научном языке. Иначе бы вы поняли, что я не ретроград, и что духовная энергия единственное, что есть важного для прогресса и будущего человечества.

Речь Александра Солженицына приветствовали долгими аплодисментами. Андре Жид прослезился, а Лион Фейхтвангер подошел обнять сердечного друга. Бертран Рассел присоединился к восторженным поздравлениям писателей:

— Дорогой Александр Исаевич! Я материалист, но я никогда не был ни марксистом, ни поклонником немецкого идеализма. Я поддерживаю теорию эволюции Дарвина, но я всегда был против социального дарвинизма — все мои книги о демократическом социализме, в где люди должны жить в дружбе и сотрудничестве. В своей истории философии я писал, что философия Фихте безумна, а философия Канта и Гегеля — ложная в своей основе. Я писал в своих книгах, как вредна философия конкуренции для общества, и каким ядом разливается социальный дарвинизм, когда западный капитализм превращает коммерческую жизнь в состязание на выживание сильнейшего. Я называл их динозаврами, которые поклоняются силе, и которые как динозавры вымрут, а интеллектуалы унаследуют их королевство. И я тоже часто отмечал, что наш мир безумен и движим патологической энергией, что добро пассивно, а зло активно. Как материалист, я не мог осудить марксизм за материализм, но я всегда чувствовал, что в нем пропущен уровень человечности, и я говорил об игнорировании психологии и этики, всегда ставил это в вину марксизму.

Мы с тобой согласны в главном, ни рыночная экономика, ни плановое хозяйство не решат проблем человечества. Проблема эта на уровне этики и психологии. Я искал решения в системе образования, ты ищешь ее в христианстве, как мой друг Альберт Швейцер, и мы оба отвергаем безумие социального дарвинизма и немецкого идеализма.