Клиника доктора Бене Финкеля

Тесла Лейла Хугаева

Эта книга – попытка доказать справедливость движения антипсихиатрии, поставившей целью смену объекта исследования. Отличие нового подхода к антипсихиатрии состоит в отказе от субъективизма экзистенциальной феноменологии, который смешивал границы здоровья и патологии, теряя объективность научного метода. Новый фундамент философии рационализма позволяет четко отделить здоровье и патологию, соединив научный метод и новый объект исследования: психическую энергию сознания вместо физиологии мозга.

Глава 3. Антипсихиатры доктора Бене

В кабинете доктора Бене Финкеля собрались все его немногочисленные сотрудники: четыре врача-психиатра, давние друзья и соратники Бенедикта Яковлевича по антипсихиатрии, его мама Тамара Тенгизовна, которая, не будучи врачом, не стеснялась никакой другой работы от санитарки до завхоза, и медсестра Вера, которую Тамара Тенгизовна в последнее время брала повсюду с собой.

— Тамрико опять пришла с красавицей Верочкой, — тихо шепнул Веня Петров на ухо Светлане Алексеевне. — Наивная старушка. Если она вбила себе в голову женить его на Леви-Финкеле, так это последнее, что надо было делать. Он уже зол как варенный рак.

— Какая же Тамрико старушка, Винцент Григорьевич! — возразила Светлана Алексеевна, которой совсем не хотелось сплетничать о докторе Бене. — Она может на пару лет старше меня. Вы правы в том, что теперь разговоров об этом больше чем нужно. И именно это может помешать ее планам. А вообще я считаю, идея превосходная. Вера Сослановна — настоящий ангел во плоти. И не только красавица, но и умница.

— О чем шепчетесь? Конечно, как и все, брак Верочки Газдановой с Бенедиктом Яковлевичем обсуждаете? Бене видимо единственный кто об этом не знает. — нервно рассмеялась красивая шатенка, врач-психиатр Нина Александровна Тополева. — Ну какая она пара Бенедикту Яковлевичу, Светочка? Красавица и умница! Она примитивна как доска. Вы знаете, я не злобный человек, но истина дороже. Тамара Тенгизовна со своими мечтами устроить будущее сына очень трогательна, я согласна. Но ведь нельзя в самом деле поручать выбор невесты маме, тем более если сын — профессор. Мне тоже этого не понять.

— Бенедикт Яковлевич грозился зачитать нам статью о нашей клинике! Кто знает, где она опубликована? — громко сказала Светлана Алексеевна, чтобы перевести тему

— Сейчас придет, и узнаем. Что вам все не терпится? — огрызнулся Винцент Григорьевич. — Вы же знаете, Бенедикт Яковлевич всегда начинает день с визита к Андрюше Орлову, его новый пациент, с которым он связывает большие надежды.

— Я верю в когнитивный метод Финкеля. — сказала Светлана Алексеевна. — С Андреем или без он рано или поздно докажет всем свою правоту. Вот посмотрите. Орлова он сравнивает со случаем Ван Гога и Гельдерлина. И много ждет от этой терапии для науки. — возразила Светлана Алексеевна, сухая женщина лет 60, которую очень украшал выдающийся орлиной горбинкой нос.

— Увы, вангоги и ницше рождаются раз в двести лет. А это обычные шизофреники. А вот Бенедикт Яковлевич завис в воздухе со своей теорией психической энергии. Это его теория и не рыба и не мясо: с одной стороны, это не биопсихиатрия, с другой стороны, это не антипсихиатрия экзистенциальной феноменологии. Первые лечат мозг, вторые — уникальную душу. Наш доктор Бене вознамерился найти универсальную душу, общие закономерности человеческой души. Это утопия. Вы знаете, я всегда говорю ему это в глаза.

— Мне вас жаль, Веня, с вашим допотопным дарвинизмом и материализмом. Рональд Лэйнг хоть и был «кислотным марксистом» подобно Сартру, на философию которого он ориентировался, он хоть признавал наличие души у человека. Вы остаетесь в ортодоксальной биопсихиатрии, которая не признает ни души, ни сознания. Все что вы смогли увидеть у Фрейда, так это его теорию звериных инстинктов, «научный эгоизм», как говорит Бене, и еще половой инстинкт в основе всех импульсов психической энергии. Бене наоборот, стоит на позиции аналитической психологии Карла Юнга и не связывает психическую энергию с биологическими импульсами. В этом смысл гуманистической психологии: искать природу человека, сознания, души, и не сводить все к биологии животного начала, как делают дарвинисты.

— Роналд Лэйнг не считал себя антипсихиатром, он говорил, что не больше антипсихиатр, чем Пастер был анти-врач. Он считал себя самым настоящим психиатром, который несет реформу в психиатрию и борется с лже-психиатрами биологического направления. Я не дарвинист, дорогая Светлана Алексеевна, я вам сто раз говорил. Я — психоаналитик, фрейдист, и как все психоаналитики я немного антипсихиатр в том смысле, в каком говорил о себе Лэйнг. Вы же помните, что все направление выросло на протесте Фрейда, который впервые начал применять психоаналитическую терапию. Мы все за реформу психиатрии. Но я стою на позициях настоящего фрейдизма, которые видит истоки психики в биологических импульсах, да, здесь вы правы. То, что говорит о психической энергии доктор Бене — уже никакого отношения к психоанализу не имеет. И здесь у меня скептическая позиция.

— А я вам говорю, что критика Бенедикта Яковлевича в отношении антипсихиатрии и биопсихиатрии бьет в десятку. — упрямо возразила Птицына. — Он прав, когда говорит, что антипсихиатры потеряли связь с наукой, когда объявили душу «демонической экзистенцией», у которой нет общих для всех закономерностей. Он абсолютно прав, когда смеется над реформацией психиатрии, которая отрицает границу между психическим здоровьем и психической болезнью. И мне также противна книга Мишеля Фуко «История безумия» как и ему.

С другой стороны, биопсихиатрия не менее абсурдна. Изучать мозг, чтобы понять психику, также нелепо как изучать почву цветка, чтобы понять строение его тканей. Но биопсихиатрия хотя бы сохранила научный метод, хотя бы продолжает утверждать общие закономерности человеческой природы!

А Финкель соединил научный метод с новым объектом исследования антипсихиатров, то есть с исследованием души, сознания, психики вместо мозга. Это он и называет своей теорией психической энергии. Где вы здесь видите уязвимое место? По моему победа его метода гарантирована.

— Мы скоро все сможем в этом убедиться, дорогая Светлана Алексеевна, — примирительным тоном заключил Винцент Григорьевич. — Вот, Бенедикт Яковлевич излечит Орлова своим когнитивным методом, и мы будем воочию лицезреть свет его психической энергии. Он всерьез полагает, что болезнь происходит от умственного несварения и когнитивного дисбаланса, и что стоит только исправить этот когнитивный дисбаланс у пациентов, у которых сохранилось сознание и мышление, и излечение гарантировано. И Орлов как раз такой случай — очень умен, начитан, в сознании, прямо какой-нибудь Стриндберг или Ван Гог в самом деле. Заметьте, ни Ницше, ни Гельдерлин после психоза в себя уже не пришли.

— Почем вам знать, Веня, пришли или не пришли? Мы располагаем очень небольшой информацией. О лечении Гельдерлина в течении года в психиатрической клинике нам вообще ничего не известно, ни о методах, ни о теориях, господствовавших в той больнице. Очень может быть, что на начальной продромальной стадии и Ницше и Ван Гог были доступны когнитивному контакту. Никто после начала шизофренического процесса надолго не сохранит трезвого мышления. Суть именно в том, чтобы когнитивная терапия подоспела вовремя, так говорит Бенедикт Яковлевич. И да, не сомневайтесь, Веня, он вылечит Орлова, и докажет справедливость теории психической энергии.

— Он утверждает, что шизофрения — болезнь умственно одаренных подростков. Об этом пишет вся психиатрическая литература: способности к абстрактному мышлению, построению теоретических систем, чувствительность, способности к творчеству, спонтанный интеллект не обусловленный обучением. Но там речь идет о физиологических факторах, повлекших болезнь вопреки этой одаренности: наследственности или строению тела или еще чего-то. Финкель хочет доказать, что именно одаренность шизоидов приводит их к болезни, вот что удивительно в его позиции. Вот с чем я не могу согласится, Света. Разве одаренность мышлением может стать источником помешательства?

— Ах, Веня, — вмешалась в разговор Нина Александровна, — а мне вот страшно как о своем одаренном балбесе подумаю. Он ведь у меня тоже с детства пятерки хватал, да с книгами по углам забивался. Я радовалась, думала гений растет, Сашка мой. А как стала работать у Бене все больше мне страшно. Талант он конечно талант. Но и все остальное, и замкнутость его, и раздражительность, и неуживчивость, и философствование обо всем. Мне страшно за него. Я такого горя не перенесу.

— Тебе давно пора жениться, Василий, — по своему обыкновению громким голосом зазвенела на него Тамара Тенгизовна. Она не умела выговаривать его имени, и заменила Винцента на Василия. — Были бы у тебя свои дети, ты бы понял о чем мы тебе говорим. У меня тоже сердце разрывается на этих детей смотреть.

— Бенедикт Яковлевич не женится, так что ж я буду! — засмеялся Веня, специально задевая больное место Тамрико

— И ему давно пора жениться. Сколько я ему твержу, женись, создавай семью! Хоть вы ему скажите!

Все взгляды невольно устремились к съежившейся фигуре Верочки, прекрасной рыжеволосой блондинке, словно сошедшей с картины Ботиччели. В свои 36 лет она выглядела двадцатилетней девочкой, и оставалась этой девочкой и ментально и физически. Ее скромность успела войти в поговорку. Именно поэтому ее так полюбила Тамрико, не понимая, что превращает ее жизнь в пытку своей особой заботой. Верочка густо покраснела под взглядами коллег, мечтая теперь только о том, чтобы вылизнуть как-нибудь незаметно за дверь.

— Не слушайте провокаций Винцента, Нина. — улыбнулась Птицына. — Где же Михельсон? Бенедикт Яковлевич будет с минуты на минуту, а Михаила Исааковича все нет и нет.

— Я здесь, Света! — громким басом перебил Светлану Алексеевну высокий мужчина, с длинными седыми волосами и примерно одного с ней возраста. — С трудом добрался с этими пробками, да еще жара меня чуть не убила. Я смотрю, Веня уже разделся без лишних церемоний.

— Да чего тут церемонится, Миша, все же свои. А я ушел за халатом. Если Бене придет, скажите, буду с минуты на минуту.

— Здравствуй, Миша. — улыбнулась Птицына. — Ну, теперь все в сборе: Тамара Тенгизовна, Михаил Исаакович, Винцент Григорьевич, Нина Александровна, и ваш покорный слуга, Светлана Алексеевна. Вот и весь наш небольшой коллектив, а вот статья, где про нас написано! Вы только почитайте! Какая прелесть, товарищи, аж жить захотелось. Как нас хвалят, «коллектив небольшой клиники Бенедикта Леви-Финкеля»!

— Вы забыли Веру Сослановну! — громко поправила Светлану Алексеевну Тамрико. — Она такой же член коллектива как и все мы. У нас не так много медсестер, но Верочка — наша лучшая медсестра.

Вера густо покраснела и хотела было выйти, но Тамрико решительно ее остановила.

— Садись Вера Сослановна. Средний персонал — еще важнее чем врачи. Уверена коллеги согласны. Ты будешь представлять здесь всех медсестер клиники.

— Конечно же вы правы, дорогая Тамара. — поспешил согласиться Миша Михельсон, чтобы спаси скромную Веру от удара, столько внимания привлекла к ней неуместная забота Тамрико. — Читай вслух, Света!

— Да, с удовольствием. Слушайте, господа. Статью назвали «Когнитивный метод Леви-Финкеля». Часть статьи написана в форме интервью с Бенедиктом, часть в форме его биографии. Тут интереснейшие подробности. Наш Бене был разведчиком, не поверите, товарищи!

— Чего-чего?

— Да, вы не ослышались. Правда, недолго, пока у власти был Горбачев. А вот здесь еще интереснее, оказывается, вместе с ним в автокатастрофе погибла его жена Анна Белогородская! Дочь профессора психологии П. Н. Белогородского!

— Петра Николаевича? Он преподавал нам в МГУ! — воскликнул Винцент Григорьевич. — А я все думал, как это Бенедикта из Бауманки занесло в психиатрию? Значит, дело жены продолжает. И почему нам никогда не сказал о ее смерти?

— Он не может говорить о своей жене, — громко вмешалась Тамара Тенгизовна. — Очень любил ее. И теперь еще любит. Словно бы помешался на ней. Других женщин не видит совсем. Она для него жива. Всегда с ним. Мне иногда кажется, он постоянно с ней разговаривает. И психиатром он стал, чтобы ее дело продолжить.

— А что же разведка, Тамрико? Почему он нам никогда не сказал? — спросил Миша.

— Какой из него разведчик, Миша, не смеши меня. Он там служил пока совсем юношей был, с 17 до 25 лет. И пока Горбачев заполнил его молодую голову романтикой демократии, он верил в демократический социализм. И сейчас верит. Потом, когда ушел Горбачев, ушел и Бено. А в 30 лет случилась та катастрофа, Бено всегда подозревал, что нападение, тогда жена его умерла, первый антипсихиатр в России. Многим ее антипсихиатрия была поперек горла. Они оба продолжали дело ее отца-диссидента профессора Белогородского, Бено любил старика как отца.

— Значит еще не пережил смерть жены. 15 лет для такой трагедии — ничего. Может и никогда не справится. — Светлана Алексеевна всегда брала сторону Бенедикта Яковлевича, и сейчас тоже никто не удивился ее словам. — Посмотрим, что дальше пишут:

«маленький Бено, так называла его мать, Тамара Тенгизовна, был очень способным ребенком. Настолько, что его отец, Яков Иосифович Леви-Финкель, который происходит из еврейской семьи раввинов, принял решение помочь мальчику получить хорошее образование, и переехал из Тбилиси в Москву. Ребенка отдали в школу для одаренных детей, где он усиленно изучал иностранные языки, математику и физику. Уже в 14 лет он поступил в Бауманский университет, в 17 окончил его. Примерно в это время юноша остался без отца, одного из руководителей синагоги, репрессированного за пропаганду анти-марксистских идей в русле иудаизма. Яков Леви-Финкель умер через год после освобождения из принудительной госпитализации в психиатрическую клинику. Как особо одаренного в 1985 году его приглашают в Высшую школу разведки. Это как раз время прихода к власти Михаила Сергеевича Горбачева. Бенедикт Яковлевич Леви-Финкель так говорил об этом периоде своей жизни: «Я был юношей, почти ребенком, который жил в романтические времена великой горбачевской оттепели. Мы все, восторженные юнцы, гордились им, и верили, что это продолжение курса социализма, той прекрасной левой философии, которая лежала в основе всех великих революций: Английской, Французской, Американской, Русской. Мы не стеснялись советского прошлого нашей страны, мы были убежденными социалистами. Когда я в университете увлекся трудами Эйнштейна и Ландау, меня нисколько не удивило, что оба они были социалистами. Нам казалось, что это естественно для каждого разумного человека. Потому нас переполняла гордость за Михаила Сергеевича: он сохранял в своей философии главное, философию братства и единства человечества, и резко критиковал все злоупотребления, которые имели место во времена репрессий. Да, я был польщен, когда меня попросили стать частью этого государства. Чего никогда бы не случилось, если бы не мое восхищение политикой и личностью Горбачева. И сразу после того, как Ельцин лишил его власти, мы, наше поколение романтиков, ушли из политики и с государственной службы.

— То есть вы не связываете тоталитарное репрессивное государство с философией социализма?

— Конечно, не связываю. Вся либеральная философия — это философия социализма. Возьмете ли вы Евангелие Христа или Общественный договор Руссо, Государство Платона или Очерк о правительстве Локка, Права человека Томаса Пейна или естественное право Гуго Гроция и Кондорсе. Неслучайно ведь, Реформация Лютера сделала первую великую революцию Европы, а реформация индепендентов Кромвеля — вторую. Американская и Французская революция — уже были следствиями этих христианских революций. А русскую революцию подготовили не Ленин с Марксом, а великая русская литература: Толстой и Чехов, Достоевский и Герцен, Чернышевский и Некрасов, Белинский и Тургенев. И все что сегодня есть в мире либерального и социально справедливого, это тот самый демократический социализм христианства и борцов за права человека. И самое главное об этом всегда говорил и писал Михаил Сергеевич Горбачев»

— Узнаю восторженность Бенедикта, — воскликнула Светлана Алексеевна. — Он никогда не идет на компромиссы, если считает, что правда на его стороне. Есть в нем что-то от его отца раввина, какой-то религиозный энтузиазм, с которым он словно бы несет свой долг, миссию. Какая-то святость, я бы сказала, с которой он служит людям. Как сейчас не можно быть социалистом, а он грудь колесом. Заклюют его теперь и свои и чужие: свои за левизну, чужие за реформацию левизны, он ведь не признает у них именно то, что им нравится: диктатуру государства и собственность государства.

— Что он левый романтик знаем мы все. Что он в оппозиции к власти — тоже. Но что однажды он был разведчиком — ничего не могло шокировать меня, старика, больше, — улыбнулся Михельсон.

— Ладно тебе прибедняться, Миша, ну какой ты старик. А Бено все правильно сделал: и то что тогда пошел поддержать Горбачева, и то, что вместе с ним вышел со службы, опять таки в поддержку Горбачева.

— Читай дальше, Света. Меня словно током электрическим прошило. Это сколько же лет было нашему Бене, когда он ушел со службы? В каком году он ушел?

— А в 1991, сразу после Беловежских соглашений и отставки Горбачева с поста Президента СССР, он выходит со службы, но не из политики. Он активная оппозиция Ельцину. Только после гражданской войны 1993 года он окончательно выходит из политики. Вот его собственные слова: «Тогда стало ясно, что политика Горбачева была во многом миражом, каким то фантастическим сном, не имеющим под собой базы в реальной действительности. Ибо люди, которые якобы отстаивали его политику, и противостояли Ельцину в той гражданской войне, были ничем не лучше Ельцина, или тех коммунистических лидеров, которые предшествовали Горбачеву. Мне стало очевидно, что Горбачев был просто нашим сном о свободе, социализме и демократии, сном, который к великому сожалению прервала грубая действительность, в которой не оказалось места для политики Горбачева. Мы все вдруг стали ирреальностью вместе с ним». В 1993 году ему было всего 23 года. И он уже нес на своих плечах все разочарование человечества.

— Дорогая Светлана Алексеевна! — возразил Петров, — Я уважаю Бенедикта Яковлевича не меньше вашего. Но для меня тоже открытие его служба в разведке. Вы правы в том, что 23 года и служба в личной охране Горбачева его в какой-то мере оправдывают.

— В 20 лет он женится на Анне Белогородской, сестре его коллеги по разведке в окружении Горбачева, Григория Белогородского. Вот что он пишет о своей женитьбе: «Анна появилась в моей жизни подобно нимфе на гребне волны, научив меня понимать волшебную страну женственности, которая до нее была для меня наглухо закрыта. Я был таким стеснительным подростком, что дожил до семнадцати лет, ни разу не сходив на свидание с девушкой. Анна была старше меня на 12 лет. Ей было 29 и она была доцентом кафедры психологии, дочь профессора психологии П. Н. Белогородского, моего первого учителя и второго отца. Я встретил ее в гостях у Григория, друга по разведшколе. Она научила меня анализировать себя. А Петр Николаевич, отец Анны и Григория, в то время уже пожилой диссидент, не раз обвинявшийся за свою резкую оппозицию официальной психиатрии в стране, научил меня ориентироваться в психологии, тогда я впервые узнал об антипсихиатрии, и очень заинтересовался политической подоплекой этой, как мне раньше казалось, такой далекой от политики науки. Я вспомнил о репрессиях, которым подвергли моего отца, Раввина Якова Леви-Финкеля, я был бесконечно благодарен профессору Белогородскому за те откровения, которые прояснили для меня ситуацию в этой важной науке и ее связь с политикой. Я понял, что отныне только наука имеет для меня настоящее значение, и что наука — единственный путь к честной и эффективной политике. Тогда я впервые понял, как большая сила сокрыта в психологии. Я закончил и факультет психологии, и специальность психиатрии. И только после гибели жены, я всерьез занялся своей клиникой, навсегда связав с ней свою жизнь».

— Бог ты мой, — воскликнула Нина, — Он никогда не рассказывал нам о своей погибшей жене. Он казался такой загадкой в своем замкнутом образе жизни. оказывается, он глубоко страдал из-за открытой раны. Бедняга Бене.

— А ведь прошло 15 лет с автокатастрофы. Вот что он пишет о катастрофе: «Я всегда увлекался Ландау. Я мог часами слушать преподавателей физики, которые знали его лично и любили рассказывать о нем анекдоты. Я нашел мемуары Коры Ландау. Я читал о страшной катастрофе, превратившей жизнь любящих супругов в ад. И никогда я не мог подумать, что вся эта история повторится в моей семье. В каком то смысле она и не повторилась. Могло это быть связано с моей службой в разведке? Я не знаю. Я не могу обвинять без твердой уверенности, но сомнения никогда меня не покидали. Я выжил чудом. Анна погибла. Я остался на костылях, она в сырой земле. Конечно, это не совсем трагедия Ландау. Но все же. Есть какой-то рок в том, как я был им увлечен, и как катастрофа разбила и мою жизнь тоже. С другой стороны, в определенном смысле я родился после этой катастрофы. Пока была жива Анна, я был безоблачно счастлив. Я жил для нее, для нас. Только когда ее у меня так безжалостно отняли, я стал тем, кто я есть сейчас. Я стал доктором Бенедиктом Леви-Финкелем, главврачом известной психиатрической клиники. Я посвятил всего себя науке, работе, пациентам. Я перестал жить для себя, и стал жить для них. Моей целью перестало быть счастье. Теперь я живу, чтобы в мире стало хоть немного меньше боли. Хоть на капельку. Я буду считать, что жил не зря»

— Молодец, Финкель, дружище. Растрогал старика. — сказал Михельсон, утирая слезу. Я знал, что из него херовый разведчик. Но человек он первоклассный. И если я до сих пор не уехал в Израиль, то только потому, что нашел в нашей клинике второй дом. Мои дети и внуки давно уехали из страны, и я терплю разлуку с ними, потому что не могу оставить наше общее дело.

— Это очень благородно с твоей стороны, Миша, — сказала растроганная Светлана Алексеевна, которая любила Бене Финкеля как сына.

— Поддерживаю, Финкель — хороший человек. Но — фантазер! Ой, фантазер! — сказал Винцент Григорьевич. — Вспомните мое слово. Он еще найдет себе приключения с этой его теорией психической энергии. У меня всегда уши краснеют, когда он начинает эту свою любимую тему прессе изъяснять. Именно потому, что я не меньше вашего люблю нашего Финкеля, и краснеют у меня уши за него! Я ведь и в глаза ему говорю, что он фантазер. Он мог бы меня уволить. Ан нет! Слушает с уважением! Потому и я его уважаю.

— Веня, я тоже тебе всегда правду в глаза говорю. — сурово сказала Светлана Алексеевна. — Твой дарвинизм — это не наука. Одно паскудство. И если ты умный человек, не можешь этого не понимать. Бене — гений, он это понял и ищет новые пути в психиатрии на основе гуманистической философии. А ты со своим дарвинизмом и фрейдизмом — обезьяне прошлое бихевиоризма Павлова.

— Хахаха, Нина, как она меня, оцените! Обезьяне прошлое! Ну, Светочка, держитесь, мы еще встретимся на узкой тропинке, когда ваш фантазер Финкель разобьет себе лоб в кровь, отказываясь от фармакологии. Я буду его страховать и отговаривать ради него самого. Но я вижу, что он такой же упертый фантазер, как и вы, и что все мои увещевания будут тщетны.

— Светлана Алексеевна, читайте уже про нашу клинику. Биографию Финкеля мы дальше знаем! — очнулась и Нина.

— Клинику очень хвалят. Вот что они пишут: «Клиника Бенедикта Леви-Финкеля, известная в Москве как клиника Бене, выгодно отличается от государственных психиатрических учреждений. Отличия столь разительны, что все кому дороги их родственники, согласны платить любые деньги, только бы обеспечить своим близким место в клинике Бене Финкеля. Известны даже случаи, когда в клинику Бене обращаются пациенты из других стран. Чем же Финкель заслужил такое доверие пациентов? Никакого секрета из методов своего лечения Бенедикт Леви-Финкель никогда не делал. Он смело выступил с новой идеей психотерапии, противопоставив свои методы в равной степени и старой биопсихиатрии, и более молодому течению антипсихиатрии, обращаясь к авторитетам психиатров 20 века — Карлу Ясперсу и Александру Кемпинскому. Идея Финкеля состоит в том, чтобы соединить научный метод эмпириков с объектом исследования субъективистов. Он утверждает, что биопсихиатрия потеряла объект исследования, отказавшись от души, от психики в пользу мозга; но при этом сохранила научный метод, объективность и связь с опытом. В то же время, антипсихиатрия, вернув объект исследования в виде сознания, души, потеряла научный метод, отказавший от объективности. «Субъективизм в науке, — говорит Леви-Финкель, — это потеря науки, это ее самоубийство. Право же, кто станет всерьез обсуждать заявления психиатра Фуко о том, что нет границы между разумом и безумием, что есть только относительная истина в духе историзма Гегеля. Мы стоим за реформацию психиатрии, начатую антипсихиатрами, но мы отказываемся от философии экзистенциальной феноменологии, восходящей к субъективизму немецкого идеализма. Мы настаиваем, что душа — такая же объективная реальность, как все энергии природы. Это психическая энергия, которая имеет свои общие закономерности, выражающие общую природу человека. Таким образом, мы опираемся на рационалистическую философию, и сохранив новый объект исследования отказываемся от субъективизма реформаторов».

Его клиника, реализующая на практике методы гуманистической психиатрии, действительно очень успешна! Именно это обстоятельство и привело нас в клинику Бене Финкеля. Вот что он говорит об этом сам:

— Нам пришлось столкнуться со стеной непонимания. Над нами смеялись, нам не верили. Но мы шли к своей цели, не обращая внимания ни на насмешки, ни на злопыхательство. Мы никогда не игнорировали критику по делу, и всегда давали развернутый ответ на все замечания по существу. В чем состоит новаторство нашего метода? Мы отрицаем пропасть между психиатрией и психологией, то есть между здоровой психикой человека и последующим психозом. Мы утверждаем, что причины психоза не биологические в тех случаях, когда речь идет о неорганических заболеваниях мозга. Ясперс утверждал, что психозы, вызванные органическими и неорганическими заболевания мозга, отличаются также как часы разбитые молотком и часы, которые стали неправильно ходить. В первом случае разрушен механизм, во втором случае механизм цел, но работает иначе. Это очень важное отличие, которое не принимают в расчет, когда ведут с нами полемику о гуманистической психиатрии. Пожалуйста, услышьте нас: мы говорим только о психозах с неорганическим заболеванием мозга: шизофрении или маниакальной депрессии. Мы ни в коем случае не говорим о психиатрии органических повреждений мозга. Вот с этого следует начинать.

— А правда, что вы утверждаете, что можете вылечить шизофрению когнитивным методом, без фармакологии?

— Да, это правда. Однако, и здесь меня не хотят услышать. Я не говорю о Лечении шизофрении, я говорю о Предупреждении, Профилактике шизофрении! То есть я утверждаю, что если правильно воспитывать и питать сознание подростков, давать им правильное образование и правильную социальную среду, то шизофрению можно полностью предотвратить. Я это утверждаю, так как связываю этимологию шизофрении с работой сознания, а не мозга, с полем психической энергии. Что же до лечения, то в массовом порядке оно маловероятно. Однако, есть шанс излечить особо одаренных шизофреников, о чем пишет Ясперс в своей книге «Стриндберг и Ван Гог». Но это излечение может быть только как доказательство неорганической природы шизофренического психоза. А вовсе не лекарством для всех шизофреников. Для массы остается только одно средство — Профилактика. Рядовых шизофреников излечить не удастся после дебюта шизофрении. Это возможно только на стадии преморбида, то есть на стадии так называемой шизоидности, или в самом начале шизофрении, на продромальной стадии.

— Это ваша идея найти современного Ницше или Ван Гога. Мы наслышаны о том, что вы ищите особо одаренных подростков по примеру Карла Ясперса и надеетесь на примере их лечения найти, наконец, тайну шизофрении. Вы связываете эту тайну со снятием границы между психологией и психиатрией, я правильно вас понял?

— Да, вы абсолютно правы.

— Вас также остро критикует в связи с вашим отказом от фармакологии. Это правда, что вы считаете, что психиатрии должна отказаться от нейролептиков?

— Психиатры сами очень хорошо знают о катастрофическом вреде, который нейролептики наносят организму. Их аргументы в этом случае таковы: какой вред больше? Вред от психоза или вред от нейролептиков? Но если нейролептики не лечат, а часто усиливают психозы, или же «лечат» психозы по принципу нет человека и нет психоза, я не вижу, какова может быть польза от подобной «терапии». Я говорю в данном случае о терапии в кавычках.

— Какую альтернативу нейролептикам вы можете предложить?

— Профилактику! Мы утверждаем, что в правильной социальной среде, при правильном образовании, психозы, которые не связаны с органическим повреждением мозга, возникнуть не могут.

— В чем секрет успеха вашей клиники?

— В гуманистическом подходе. Мы окружаем пациентов такой любовью и такой заботой, чтобы они получили хоть представление о том тепле, которого они были лишены. И в скором времени планируем начать терапевтическом образование, мы называем это интеллекта-терапией. Это мало связано с когнитивной психологией»

— Ну что скажете, друзья? По моему, наши дела идут как нельзя лучше. Такая гордость взяла и за клинику, и за нашего доктора Бене.

— Вот ведь фантазер! — даже вскочил с места Винцент Григорьевич и нервно заходил по кабинету. — Не работал бы с ним бок о бок каждый день, сказал бы, что он в жизнь не видел живого шизофреника.