Призрачная нога

Тихон Стрелков

Смолл Уиткинс ненавидел делать то, что получалось у него лучше всего ― убивать, и сколько себя помнил, мечтал свалить из родного дома. И такой шанс ему выпал. Волей случая он встретился с принцессой Флорой, потерявшей по дороге своих стражей, и согласился проводить ее домой. Это решение навсегда изменило его жизнь. Он отправился в путь за свободой и возможностями и даже не представлял, что судьба запихнет его в другой мир и отнимет ногу для того, чтобы потом вернуть ее и снова отнять.

ГЛАВА 11. Я буду прыгать

Покинув «Черную могилу», Смолл еще час шатался по улицам и расспрашивал людей о том, где находится. Все в один голос твердили, что их город именуют Оустрейсом, и что Фондория ― выдуманная дедом нынешнего короля страна. Такой масштаб заговора против Смолла был просто невозможен. Уставший и запутавшийся Уиткинс заснул на лавочке в тени заброшенного сарая, надеясь на то, что, вновь открыв глаза, он очутится в другом месте. И там, в другом месте, Фондория больше не будет выдуманной страной.

Над Оустрейсом висело солнце. Беспризорники в поисках еды носились по узким улочкам города, проверяли ржавые ведра с помоями, заглядывали в бары и бордели, а самые наглые из них ныряли в мясные лавки и с хохотом вылетали оттуда с куском оленины или костью в хрящах. Куртизанки ― в чем на свет появились ― стояли на каждом шагу. Одни скромно смотрели в землю и ждали, другие охотно себя продавали, третьи же, те, что пострашнее, чуть ли не бросались на проходящих мимо мужиков. Несмотря на различия, было у обреченных на распутную жизнь женщин кое-что общее. Все они, едва мужчины выбирали их, улыбались так, будто выиграли поездку в другую жизнь. Наверное, каждая куртизанка в душе мечтала, что следующий холостяк, с которым она разделит койку, возьмет ее в жены. И не придется ей больше торговать телом, чтобы не помереть с голоду. Ведь замужние женщины и старухи, в большинстве своем, занимались стряпней да рукоделием.

Суета Оустрейса не беспокоила Смолла. Мальчуганы трижды пытались обчистить его и без того пустые карманы, прялки дважды пытались его разбудить, крича «Это наше место», к нему даже пьянчуга пристал и разок ткнул сапогом в бок, попытавшись разбудить, но Смолл не отозвался. Он спал, словно сном мертвеца. Его трясло, щеки горели, лоб блестел от пота. Он громко бредил, нес что-то про хрустящее мясо и дымчатого змея. Одна перепуганная бабка закричала, что им завладел Дьявол. Дошло до того, что люди и вовсе стали обходить сарай стороной.

Лишь, когда солнце нырнуло за горизонт, Смолл проснулся. И проснулся не потому, что выспался. Ему было холодно, так холодно, как никогда прежде. Сердце сотрясало грудную клетку, воздух будто резал ноздри, а редкая слюна во рту отдавала железом. Смолл руками оттолкнулся от лавочки и сел. Неприятная дрожь проползлась по позвонку и стрельнула в копчик. Смолл попробовал встать, но зад, словно прилип к лавке.

— Что за…

Он опустил взгляд. Стопы боком лежали на истоптанной земле, но земли он не чувствовал. Смолл попытался пошевелить пальцами ног, и с ужасом понял, что не может. Он совсем не ощущал ног ниже колен.

Страх парализовал тело, но не горло.

— Кто-нибудь! ― закричал Смолл. ― Помогите!

Ветер подхватил его голос и понес вдоль улиц.

Из-за угла дома выскочили три паренька лет двенадцати и замерли.

— Эй, Марл! Чо забыл, чо та старая сказала? ― Один из них схватил другого за плечо. ― Им завладел Дьявол!

— Да клал я на твоего Дьявола! ― Марл смахнул руку с плеча. ― Если сыкотно, ждите там, трусишки!

Подбежав к Смоллу, мальчуган воскликнул:

— Ну и разорался ты! Чем помочь?

— Я ног не чувствую, ― ответил Смолл с отдышкой, неуклюже развязывая шнурки на сапогах. Голова у него закружилась, и он схватился за спинку лавочки, чтобы не свалиться. ― Все плывет перед глазами… Надо их снять…

— В такую холодрыгу и я ног не чувствую…

— Я не могу ими пошевелить! ― закричал Смолл, и Марл испуганно отпрянул. ― Совсем! Прошу, корни подери, помоги снять сапоги!

— Сказал бы сразу, а то «их надо снять». Нет бы нормально изъясняться. ― Марл присел на корточки, стянул кожаные сапоги и прилипшие к бинтам на стопе Смола носки. ― Фу-у! Гадость какая! Ты что в капкан наступил?

— Нет. Развяжи бинты.

— Мерзко-то как…

— Прошу!

— А заплатишь?

— Сколько захочешь ― только не сейчас!

— По рукам. ― Марл взялся за бинты. Бинты чуть ли не вросли в ногу Смолла, и мальчик не переставал предупреждать: «Будет больно!», «Зараза к коже прилипла, щас дерну!». Но что бы Марл там не творил, Смолл не морщился и не кричал от боли, он ничего не чувствовал.

— Вот дерьмо! ― воскликнул Марл, закончив. ― Вот дерьмо!

— Что там? ― тихо спросил Смолл, его вдруг стало клонить в сон. На глаза, словно опала мутная пленка, и он видел не ясно.

— Да сам посмотри!

Смолл ― ему это стоило немалых усилий ― подался вперед и глянул. Посеревшие ступни были усеяны кроваво-черными язвами, из которых сочился гной. Жилы на ногах почернели и корнями Вечных цветков тянулись к бедрам.

— Конечно, ― пробормотал Смолл, вспомнив, как прошелся по стеклам в доме тетушки Балгани. ― Осколки были пропитаны трупной гнилью… Где у вас лекари?

— Лекари? ― тупо повторил Март.

— Дяди и тети! ― не выдержал Смолл. ― Те, что лечат!

— В трех улицах от…

— Помоги мне подняться и веди.

— Но ты не можешь…

— Смогу! Должен смочь! Быстрее! ― Смолл протянул дрожащую ладонь: Марл схватил и дернул на себя. На мгновение Смолл ― и без того темная улица стала тонуть для него во мраке ― приподнялся, но устоять на непослушных стопах было невозможно, и он срубленным деревом полетел прямо на мальчика. Тот увернулся, и Смолл распластался на земле.

— Эй, ты цел? Эй! Эй, ты чего? ― Смолл не отзывался, и Марл, обернувшись, закричал: ― Парни! Нужна ваша помощь!

Последнее, что уловило угасающее сознание Смолла: его поволокли по земле.

Вновь открыв глаза, он увидел над собой два лица, неясных, но очевидно мужских. Даже страшная лихорадка не помешала понять, что они спорят. Мужики перекрикивали друг друга, размахивая руками. Смоллу их движения казались странными, они словно писали в воздухе.

— Он очнулся!

— Парень, твоя нога…

Смолл не дослушал. Его снова унесло в небытие.

Бредовые и долгие ему снились сны, в них он непременно чего-то лишался. Ему снилась Флора и то, как он не смог спасти ей жизнь. Он видел свое рождение в домике лекаря Аркадио; ветер снес крышу, дождь полил на его крохотное тельце, а молния убила родителей. Смолл страдал и плакал, но когда очнулся, все ушло. Пережитое во сне испарилось подобно пару от дыхания в холодную погоду. И пришла боль. Его ноги горели.

Стоял яркий день. Лучи солнца пробивались сквозь полуоткрытые оконные ставни, делая видным, обычно скрытый от глаз хаотичный танец пыли. Смолл лежал на кровати. Тяжелое тело ныло и отказывалось двигаться. Он сжал пальцы рук в кулак. Уже что-то! Затем попробовал пошевелить пальцами ног. Правая неохотно подалась, но левая… Ужас закрался в душу Смолла. Перебарывая жуткую боль, он сел. И его затрясло. Левая нога была отрезана выше колена.

Воздуха в комнате резко стало меньше. Смолл вцепился руками в то, что осталось от ноги, и завыл. Взгляд прыгал с правой ноги на культю и обратно. И так снова и снова. Сердцу было тесно в груди, мысли разрывали голову.

— Нет! Нет! Нет! ― Смолл изо всех сил ударил кулаком в левое ребро ― бинты вокруг культи покраснели ― и его ослепила боль. Он и не знал, что бывает такая боль. Горела не только отрубленная конечность, сама душа словно плавилась. Он бацнул по ноге еще раз и еще.

В комнату вбежали лекари. Один из них отвесил Смоллу сочную оплеуху.

— Возьми себя в руки! ― воскликнул он и одним выверенным движением руки прижал Смолла к кровати, а другим влил ему в рот горькую смесь. Лицо парня скривилось. ― Знаю, мерзкая вещь, но тебе станет лучше.

Он не соврал. В голове у Смолла заметно прояснилась, а по телу расползлась прохлада, самую малость, но притупляющая агонию.

— Что вы сделали со мной?

— Что мы сделали? ― переспросил худой, рыжебородый мужик с впалыми щеками. ― Шкуру твою спасли ― вот что!

— Вы отняли у меня ногу.

— Скажи спасибо, что одну.

— Ты был плох, ― мягко сказал второй лекарь ― крепкий, с приятным лицом и теплыми карими глазами, ― трупный яд распространился слишком далеко, еще пару дней и ты бы умер. Если бы ты пришел к нам раньше, сразу, как отказали ноги, все могло бы сложиться иначе. Зачем ты терпел?

— Я не терпел. Очнулся на лавочке ночью, а ногами пошевелить не могу. Стал кричать. Прибежали мальчики. Один из них снял мне сапоги. Дальше не помню.

Лекари переглянулись.

— Нет, ты что-то путаешь, ― сказал крепкий. ― С такими ногами, как у тебя, ты дней двадцать должен был, как овощ на месте сидеть.

— Такого не было. Еще вчера я бегал.

— Бред! ― воскликнул худой хриплый голосом. ― Этого не может быть.

Смысла переубеждать лекаря Смолл не видел. Плевать! Его волновало и пугало другое.

— Почему я чувствую ее? ― спросил он, мягко обхватив культю. ― Почему я чувствую продолжение ноги? Пальцы зудят и ломят, а стопа болит… Но там нет ничего. Там нет ничего, но нога… она будто все еще здесь.

— Это нормально, парень, ― сказал крепкий. ― После ампутации конечности такое случается порой. Фантомной болезнью зовется.

— И это пройдет?

— А ты того хочешь? ― спросил худой.

Смолл промолчал. То ли на него так подействовало успокоительное, то ли шок сыграл свою роль, но Смоллу почему-то казалось, что если он ответит «да», нога уже точно никогда не вырастет. А потерять эту безумную и наивную мысль он не посмел бы.

— Рано или поздно все проходит, ― заверил крепкий.

— Но ты вряд ли доживешь до этого дня, ― подхватил худой. ― А ведь я предлагал Джозу остановить твои мучения. Кусочек черной смерти в рот, и ты безболезненно отправляешься на тот свет. Но, как видишь, Джоз был против.

— Мы не боги, Коган, чтобы решать, кому жить, а кому умирать.

— Ты прав, мы не боги. Но люди отчаянно доверяют свои жизни нам. И как думаешь почему? Они знают, что мы те, кто может подарить им счастливую жизнь или удачную смерть. ― Коган ополоснул руки в мыльном растворе и присел на стул возле Смолла. ― Давай-ка глянем как там твоя нога. Ах да, прости! То, что от нее осталось.

— Парень, не обращай внимания, у Когана злой язык…

–…но руки золотые.

— Ты серьезно считаешь, что мне стоило умереть? ― спросил вдруг Смолл, и Коган вздрогнул. Голос прозвучал слишком громко и слишком уверенно.

— Считаю, ― тут же отозвался Коган. ― Ты на всю жизнь остался калекой. Куда ты подашься? Ночные вылазки для тебя закрыты, родни тут у тебя, как я понял, нет, может быть получится телом заработать, но разве это нормальная жизнь? У тебя нет ничего.

— У меня есть вторая нога!

— И что она тебе даст, эта твоя вторая нога? Ты и ходить толком не сможешь!

— Коган, хватит! ― крикнул Джоз.

— Что хватит-то? Все по делу говорю! Жизнь парня сломана! Он не сможет даже ходить…

— Да задрал ты со своим «Он не сможет ходить»! ― заорал Смолл, рывком вытащил из-под головы подушку и бросил в ошарашенного Когана. ― Я и сам знаю, что не смогу, корни тебя подери. Но тогда я буду прыгать!

— На одной ноге, да?

— Да. И буду прыгать быстрее, чем бегают.

— Кто? Такие же немощные, как ты?

— Нет, такие немощные как ты.

— Хочешь поспорить?

— Хочу. Дай мне только время восстановиться…

— Восстановиться? ― Коган грустно улыбнулся. ― Ты так и не понял? Ты уже никогда не восстановишься.

— Клянусь! ― воскликнул Смолл. ― Больше всего на свете мне сейчас хочется зарядить тебе левой ногой по лицу!

— Первая шутка в статусе калеки? ― Коган расхохотался. Джоз подхватил его смех. ― Торопить не стану. Будешь готов посоревноваться, дай знать. ― Коган начал разматывать бинты. ― А сейчас мы глянем, как там поживает твоя культя.

Коган промыл культю Смолла и наложил чистые бинты. С правой ногой он возиться не стал, сказал, что язвы заживут в течение десяти дней. Джоз принес тазик с водой и кусок мясо. Смолл умылся и через силу поел.

— Спасибо, ― сказал он, когда они остались наедине с Джозом.

Джоз поправил закатанные рукава свободной рубахи и грустно улыбнулся.

— Ты не обращай внимания на Когана, у него есть причины хмуриться. Когда ему было восемь, его отец, славный мужчины и надежный лазутчик, подхватил какую-то болячку. С роду таких не видывал. Его нога покрылась красноватыми пузырями, которые лопались, оставляя после себя гнойные дырки. А там где гной и открытые раны ― не далеко и гангрена. В общем, чтобы он не помер, ему пришлось отрезать правую ногу. С потерями каждый справляется по-своему, отец Когана налег алкашку. Напивался, кричал, проклинал весь свет. Напивался, кричал, проклинал весь свет. Коган, как мог, пытался вернуть отца в нормальное состояние. Подбадривал, кормил, помогал мыться. Он даже устроился на работу, чтобы содержать отца, ведь после смерти матери тот был единственным его родственником. Он верил, что отец оправится, снова станет жизнерадостным и смелым. Но… Однажды Коган вернулся домой и нашел отца мертвым. Он лежал в кровати, запрокинув голову, и у него был черный язык. Он принял яд ― черную смерть ― и оставил сыну жалкую короткую записку: «Мне незачем жить таким».

— Он не должен был так поступать, ― Смолл покачал головой. ― Он не должен был бросать сына.

— Я это знаю, ты это знаешь, когда-то и Коган это знал. Но те времена далеки, Коган так сильно восхищался отцом, что принял его решение. И даже больше, стал считать верным. Теперь его не переубедить.

Смолл опустил глаза на культю. Может отец Когана все-таки был прав? Может и ему стоит проглотить черную пилюлю и лишить себя страданий? Нет. Смолл мотнул головой, прогоняя дурные мысли.

— Джоз, ― обратился он, ― если я оступлюсь, расскажи мне это снова. А если не стану слушать ― через силу.

— Сомневаюсь, что в этом будет надобность, парень.

— Зови меня Смоллом. А то парень, парень…

— Смолл, ― произнес Джоз, словно пробуя имя на вкус, ― хорошее имя. Ты очень сильный человек, Смолл. Ты справишься.

Смолл не нашел, что ответить, и лишь коротко кивнул.

Джоз пообещал зайти ближе к вечеру и ушел.

С улицы доносились голоса людей. Тихие и громкие. Низкие и высокие. В окне мелькали силуэты беспризорников, юрких и быстрых. Кто бы мог подумать еще вчера, что он будет завидовать этим несчастным ребятам? И не только им, а вообще всем людям на своих двоих. Смолл стиснул зубы, ― он не станет таким, как отец Когана! ― напряг все тело и сел. Культя горела так, словно ее прижгли не вчера ночью, а только что и посыпали, издевательства ради, солью. Смолл руками ухватился за бедро, ясно ощущая невидимое глазу продолжение ноги.

— Призрачная нога, ― прошептал он и тихо заплакал.