Искушение

Трейси Вульф, 2020

Моя жизнь изменилась навсегда. Да, я вернулась в академию Кэтмир, но моя память по-прежнему подводит меня. Что со мной произошло, почему я ничего не помню? Как раз в тот момент, когда я наконец начинаю чувствовать себя в безопасности, Хадсон дает о себе знать. Он знает правду, и она разрушит мои отношения с Джексоном. Но пока никто из них не готов раскрыть всех карт, а тем временем зло подбирается к нам все ближе. И теперь я должна бороться не только за себя, но и за других учеников. И их спасение, я уверена в этом как никогда, потребует новых жертв.

Глава 3. По сравнению со мной спящая красавица отдыхает

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я отталкиваю Джексона и, спотыкаясь, делаю несколько шагов назад.

Он издает какой-то утробный звук, но не пытается остановить. Он просто смотрит на меня, и в его взгляде читается такое же потрясение, какое испытываю сейчас и я сама.

— Что это было? — шепчу я.

— О чем ты? — отвечает он, пристально глядя на меня. И тут я понимаю, что он этого не услышал, не ощутил.

— Не знаю. Прости, — эти слова вырываются у меня безотчетно. — Я не хотела…

Он качает головой, тоже сделав шаг назад.

— Не бери в голову, Грейс. Все в порядке. Ведь тебе пришлось столько всего пережить.

Он имеет в виду то, что случилось с Лией, говорю я себе. Но ведь тогда и ему пришлось много чего пережить. И по нему это заметно, я понимаю это, когда окидываю его взглядом с головы до ног. Сколько я его помню, он никогда не был таким худым, так что теперь его умопомрачительные скулы и волевой подбородок кажутся еще рельефнее. Его темные волосы стали чуть длиннее и выглядят непокорнее, чем обычно, они почти полностью закрывают его шрам, а фиолетовые круги под глазами так темны, что похожи на синяки. Он по-прежнему прекрасен, но теперь его красота подобна открытой ране, от вида которой у меня щемит сердце.

Чем дольше я смотрю на него, тем больше меня одолевает паника. Такие изменения не могли произойти за одну ночь. Волосы у людей заметно не отрастают за день или два, и они не худеют так быстро. Что-то произошло, что-то существенное, но я почему-то не помню что.

— В чем дело, Джексон? — Когда он не отвечает, я поворачиваюсь к дяде, чувствуя вдруг вспыхнувший гнев. Как же мне надоело, что меня все время держат в неведении.

— Скажи мне ты, дядя Финн. Я знаю — что-то не так. Я это чувствую. К тому же у меня что-то с памятью, и…

— У тебя что-то с памятью? — повторяет дядя Финн, впервые подойдя ко мне близко с тех пор, как сюда вошел Джексон. — Что именно ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что не могу вспомнить, что я ела сегодня на завтрак. Или о чем мы с Мэйси говорили вчера перед тем, как лечь спать.

Джексон и дядя Финн обмениваются долгими взглядами.

— Прекратите, — говорю я им. — Не пытайтесь вести себя так, будто меня тут нет.

— Мы и не пытаемся, — заверяет меня дядя Финн, примирительно приподняв руку ладонью вверх. — Мы, как и ты, пытаемся понять, что к чему. Давайте пройдем в мой кабинет и поговорим. — Он поворачивается к миссис Хейвершем. — Не могла бы ты вызвать сюда Мэриз? Скажи ей, что здесь Грейс, и попроси прийти как можно скорее.

Она кивает.

— Само собой. Я дам ей знать, что это срочно.

— А зачем нам Мэриз? — Я чувствую, как мышцы живота напрягаются при мысли о том, что меня опять будет осматривать наша школьная фельдшер, по совместительству являющаяся вампиром. После последних двух осмотров мне пришлось проваляться в кровати куда дольше, чем хотелось. — Я же не больна.

Но тут я во второй раз за сегодняшний день опускаю взгляд на свои руки, и ко мне наконец приходит осознание того, что они окровавлены и все в синяках.

— Вид у тебя, прямо скажем, неважный, — нарочито спокойным тоном говорит мой дядя, когда мы входим в его кабинет и он закрывает за нами дверь. — Я просто хочу, чтобы тебя осмотрел медик, чтобы убедиться, что все в порядке.

У меня накопилась куча вопросов, и я твердо настроена получить ответы на них. Но, когда я усаживаюсь на один из стульев, стоящих напротив письменного стола дяди Финна из вишневого дерева, сам он пристраивается на угол столешницы и начинает задавать мне собственные вопросы:

— Я понимаю, что это может показаться тебе странным, Грейс, но не могла бы ты сказать мне, какой сейчас месяц?

— Какой месяц? — У меня падает сердце, сжимается горло, и я с трудом выдавливаю из себя: — Ноябрь.

Когда Джексон и дядя Финн переглядываются опять, до меня доходит, что с моим ответом что-то здорово не так. По спине моей бегут мурашки, я пытаюсь сделать глубокий вдох, но на мою грудь словно давит тяжелый груз, и у меня ничего не выходит. В висках стучит кровь, я чувствую себя все хуже, но отказываюсь сдаться на милость тому, что обещает стать полномасштабной панической атакой. Вместо этого я хватаюсь за края стула, чтобы дать себе точку опоры, и трачу следующую минуту на то, чтобы мысленно перечислить несколько предметов в комнате, как меня учила мать Хезер после того, как погибли мои родители.

Письменный стол. Часы. Комнатное растение. Волшебная палочка. Ноутбук. Книга. Ручка. Папки. Еще одна книга. Линейка. К тому времени, когда я дохожу до конца перечня, мой сердечный ритм становится почти нормальным и мое дыхание тоже. Вместе с этим я обретаю абсолютную уверенность в том, что случилось нечто ужасное.

— Какой месяц? — тихо повторяю я, повернувшись к Джексону. С первого моего дня в Кэтмире он был со мной так честен, как только мог, и именно это мне нужно теперь. Я беру его руку, обхватываю ее обеими ладонями. — Пожалуйста, Джексон, скажи мне, чего я не знаю?

Джексон нехотя кивает.

— Тебя не было почти четыре месяца.

— Четыре месяца? — На меня обрушивается шок. — Четыре месяца? Не может быть!

— Я понимаю, что тебе это кажется странным, — пытается успокоить меня дядя Финн. — Но сейчас март, Грейс.

— Март, — повторяю я, потому что, похоже, только на это — повторять за другими — я сейчас и способна. — А какое число?

— Пятое марта, — голос Джексона звучит угрюмо.

— Пятое марта. — Это даже не паника: меня захлестывает ужас — дикий, чудовищный ужас. На меня наваливается неописуемое ощущение болезненной незащищенности и пустоты. Четыре месяца моей жизни — последнего моего года в школе — просто исчезли, и я не помню о них ничего, ничего. — Я не понимаю. Как я могла…

— Все хорошо, Грейс, ничего страшного. — Джексон, по-прежнему, не отрываясь, глядит мне в глаза, его взгляд тверд, пожатие руки тоже. — Мы с этим разберемся.

— Ничего страшного? Я же потеряла четыре месяца, Джексон! — Когда я произношу его имя, мой голос срывается, я судорожно хватаю ртом воздух и пытаюсь еще раз. — Что со мной произошло?

Дядя сжимает мое плечо.

— Сделай еще один глубокий вдох, Грейс. Хорошо. — Он ободряюще улыбается. — Умница. А теперь сделай еще один такой вдох и медленный выдох.

Я делаю, как он сказал, замечая, что, пока я выдыхаю, его губы продолжают шевелиться. Успокаивающее заклинание? — думаю я, когда еще раз вдыхаю и медленно выдыхаю, досчитав про себя до десяти. Если это и впрямь заклинание, нельзя сказать, что оно так уж эффективно.

— Теперь, когда будешь готова, скажи мне, что последнее ты помнишь? — Он тоже смотрит мне в глаза, и его взгляд полон теплоты.

Последнее, что я помню.

Последнее, что я помню.

Этот вопрос кажется простым, но для меня он совсем не прост. Отчасти из-за зияющего черного провала в моей памяти, отчасти из-за того, что столь многое из того, что я помню, плохо различимо, туманно. Как будто мои воспоминания находятся глубоко-глубоко под водой и я вижу только их тень. Тень былого.

— Я помню все о том, что случилось из-за Лии, — говорю я наконец, потому что так оно и есть. — Помню, как лежала в лазарете. Помню… как мы лепили снеговика.

Это воспоминание согревает мою душу, и я улыбаюсь Джексону, а он улыбается мне в ответ — во всяком случае, губами. В глазах же его читается все та же тревога.

— Я помню, как Флинт извинился передо мной за то, что пытался меня убить. Помню… — Я осекаюсь и прижимаю ладонь к моей вдруг жарко вспыхнувшей щеке, когда вспоминаю, как по чувствительной коже моих шеи и плеча скользили клыки, прежде чем погрузиться в плоть. — Джексона. Я помню Джексона.

Мой дядя прочищает горло с таким видом, будто он тоже изрядно смущен. Но вопрос его звучит коротко:

— Может, что-нибудь еще?

— Не знаю. Это так… — Я опять осекаюсь, когда в мозгу проносится новое воспоминание — ясное, четкое. Я поворачиваюсь к Джексону, ища подтверждения. — Мы шли по коридору. Ты начал рассказывать мне что-то забавное. Это была шутка про… — Ясность начинает размываться, сменяться туманной мглой, которая теперь заволакивает большую часть моих воспоминаний. Я пытаюсь прорваться сквозь нее, цепляясь за одну-единственную отчетливую мысль. — Нет, дело было не так. Я спросила тебя, какая у твоей шутки концовка. У той, про пирата.

Я застываю, когда ясной становится еще одна часть этого воспоминания, та, от которой у меня холодеет кровь.

— О боже! Хадсон! У Лии получилось. Она вернула его. Он был здесь.

Я смотрю то на Джексона, то на дядю Финна, ища у них подтверждения, пока этот образ затапливает все мое существо. Тянет меня в глубину. — Он жив? — спрашиваю я, и мой голос дрожит, как натянутая струна под тяжестью всего, что Джексон рассказал мне о своем брате. — Он в Кэтмире?

Лицо Дяди Финна мрачнеет.

— Как раз об этом мы и хотели тебя спросить.