Гамлет

Уильям Шекспир (Шейк-спир), 2020

Пред вами не просто поэтический перевод знаменитого и совсем не известного «Гамлета», а его рифмованная версия, оживающая для русскоязычного читателя новыми, гораздо более яркими красками, чем общепринятые варианты, основанные на белом стихе и прозе оригинала.

Предисловие автора перевода

Прогуливаясь в очередной раз по сдержанной экспозиции лондонской Национальной галереи, я был совершенно озадачен тем, что обнаружил в знакомой зале с работами Рафаэля. Со стен на меня смотрели яркие, будто накануне писанные полотна узнаваемого всюду и всегда мастера. Я их видел, помнил и… не узнавал. Ведь не могли же здесь повесить репродукции да к тому же распечатанные на таком колоритном принтере! Разумеется, я обратился к пожилому смотрителю зала, который сразу же всё расставил на свои места, пояснив, что «наш Рафаэль недавно вернулся после реставрации».

Хотя так оно и было на самом деле, здесь я упоминаю о моём неожиданном «открытии» Рафаэля в качестве аллегории. Многие вещи, которые мы привыкли воспринимать как данность, на самом деле не такие — или были не такими — какими мы их знаем сегодня. Это касается и живописи, и одежды, и кинематографа, и архитектуры, и книг. Почти всё стареет и ветшает вместе с нами, и мы уже не знаем и не помним, каким оно было первоначально. Да нам часто и не до того. Мы идём по залам нашей жизни, любуемся знакомыми произведениями, здороваемся со знакомыми сотрудниками и воспринимаем всё, как оно есть — сегодня и сейчас.

Но иногда прошлое оживает, как мой британский Рафаэль, и мы начинаем видеть первоначальный замысел автора, а не то, что от него осталось.

А теперь несколько слов по существу.

Вас наверняка не мог не задеть заголовок. Ведь обычно пишут «Предисловие переводчика». Почему появился какой-то «автор перевода»?

Для того, чтобы сказать, «я читал Пушкина», «я читал Байрона», «я читал Конфуция», нужно вообще-то читать этих авторов в оригинале. В противном случае вы обязаны сделать то, что никогда делать не хочется: посмотреть, кто эту вещь переводил на понятный вам язык. Это касается даже прозы, не говоря уж о поэзии. Хотя существуют красивые афоризмы вроде «переводчик прозы есть раб автора, переводчик поэзии — его соперник», позволю себе с Василием Андреевичем не согласиться, во всяком случае, в первой части. Даже если вы сами не до конца представляете себе труд переводчика художественного произведения, возьмите одну и ту же книжку в разных переводах, будь то «Сто лет одиночества» или «Гарри Поттер», и вы сразу же увидите, что общий для всех оригинал рождает совершенно разные его интерпретации. А дальше можно долго рассуждать о переводческом чутье, знании родного языка и т.п.

Насчёт поэзии Жуковский, конечно, прав. У поэтического языка совершенно иные внутренние законы, нежели у любой, самой литературной прозы. Почитайте замечательные переводы на английский того же «Евгения Онегина» (выполненные до и после отвратительного подстрочника Набокова), и вы увидите, что вся их замечательность сугубо британская, поскольку это уже никакой не Пушкин, каким его можно почувствовать только по-русски. Вот вам несколько примеров начала про «моего дядю». Судите сами:

My uncle's goodness is extreme,

If seriously he hath disease;

He hath acquired the world's esteem

And nothing more important sees;

… или

My uncle, of most fair persuasion,

When taken seriously ill,

Enforced respect on the occasion —

His best idea, if you will.

… или

My uncle's in the grand tradition:

By getting seriously sick

He's wrung himself some recognition

And could devise no shrewder trick.

… или

My uncle was a man of virture,

When he became quite old and sick,

He sought respect and tried to teach me,

His only heir, verte and weak.

… или

My uncle, man of very honest life,

When he became in earnest sick,

Forced everyone to be obliging,

And couldn't invent a better trick.

… или

My uncle knew his situation,

So, taking promptly to his bed,

Exacted total dedication,

And rightly too, it must be said

… или

Uncle, a man of purest probity

Has fallen ill, beyond a joke.

Respected now, and scorned by nobody

He has achieved his masterstroke

Если вы не знаете английского языка и не читали произведения, подписанные псевдонимом «Шейкспир» (иногда «Шейк-Спир») в оригинале, смело считайте, что вы не читали Шекспира¹. Относительно близкие к первоисточнику интерпретации, не более того. Почему? Причин тому несколько. Главная упомянута выше — перевести «один в один» невозможно, причём любая попытка будет сразу же и вполне оправданно названа «буквальным переводом», что всегда, мягко говоря, ужасно. Во-вторых, личность самого переводчика — и как человека, и как знатока предмета. Чтобы не ходить далеко, возьмите того же Бориса Леонидовича. Пастернак был из той плеяды богоизбранных интерпретаторов, которые переводили, языка оригинала не зная. В личной беседе со мной, юным студентом филфака МГУ, замечательный Морис Ваксмахер признался, что с английским не знаком, и все подстрочники Оскара Уайльда ему делала жена. Пастернаку подстрочники делал профессор Морозов, но Борис Леонидович был слишком велик и талантлив, чтобы обращать внимание на его упрёки по поводу отступлений от оригинала. Поэтому в той же «Трагедии Ромео и Джульетты» вы, сопоставляя первоисточник и пастернаковское «прочтение», обнаружите не только фактические ошибки, но и лакуны в несколько строф, вызванные совершенно непонятно какими соображениями². Чуть более подробно на эту тему вы можете почитать в «Приложениях».

Когда я впервые несколько лет назад переводил «Гамлета», мне хотелось, чтобы русский читатель увидел в нём то, что видит читатель английский, чтобы каждое слово было не случайным, а передавало скрытый смысл, заложенный в него судьбой Эдварда де Вира и «добрыми перьями» Фрэнсиса Бейкона. Так получилась моя версия, изданная под называнием ««Гамлет»: Литературный детектив»³. Это была весьма интересная работа по восстановлению и передаче именно смыслов, однако по её окончанию у меня продолжало оставаться чувство незаконченности, если не сказать разочарованности. Мне было искренне непонятно, почему талантливые поэты, такие как тот же де Вир, чьи поэтические послания посаженному в тюрьму сыну сегодня всемирно известны как сборник шекспировских сонетов, не смогли написать нечто подобное «Горю от ума», а ограничились белым стихом со считанными рифмами и обилием абсолютно прозаических — во всех отношениях — диалогов. Неужели великолепные вирши их современника Эдмунда Спенсера не подвигли целую группу его собратьев по перу к написанию именно поэтической трагедии, а не просто к шифрованию нужных им идей в форме нерифмованного ямба — в лучшем случае?

Свою задачу я посчитал на тот момент выполненной, выше головы, как говорится, не прыгнешь (хотя любой прыгун в высоту эту поговорку опровергает), перевод получился не буквальным, но максимально — на мой, разумеется, взгляд — точным, во всяком случае, по нему уже можно было составить себе представление об оригинале, его языке, о заложенных в слова идеях и т.д.

И всё-таки литературная совесть продолжала меня глодать. Она настойчиво убеждала в том, что можно сделать нечто более интересное, чем даже оригинал. Для англичан он почти неприкосновенен. «Почти» в том смысле, что редакций «Гамлета» существует огромное множество. Есть его тексты в старой записи. Большинство издаётся в современной. Существуют прозаические англо-английские пересказы текста, расшифровывающие смысл устаревших, забытых или изменивших своё изначальное значение выражений. Однако никто и никогда не возьмётся делать из «Гамлета» нечто хотя бы отдалённо напоминающее байроновского «Чайльд Гарольда», к примеру.

Русский читатель «Гамлета» не знает. И не только в силу тех обстоятельств, о которых я говорил до сих пор. Русский читатель не читает. Ему скучно. Он уже давно в большинстве своём стал в лучшем случае зрителем всевозможных экранизаций и театральных «интерпретаций». Возможно, подспудно он понимает, что переводной «Гамлет» — не очень-то и «Гамлет». Однако факт остаётся фактом: как таковой текст трагедии широкому читателю неизвестен, неинтересен и знаком разве что по фразе «Так быть или не быть». Всё. Дальше, как говорил сам Гамлет, тишина…

И тогда я решил набраться здоровой литературной наглости и стать автором — автором как бы перевода. Потому что предлагаемое ниже прочтение — это попытка максимально бережно сохранить мой же русский перевод со всеми скрытыми в нём смыслами, но при этом переложить его на традиционный для русского уха не просто поэтический, а рифмованный язык, который, как мне искренне хочется верить, вернёт читателю желание читать, знать, а быть может, и цитировать это всемирно известное — и почти неизвестное — произведение большой литературы.

К. Шатилов

P.S. В своей версии я постарался максимально сохранить не только язык, смыслы реплик и количество строк в каждой, но и форму. Оригинальный пятистопный ямб получил лишь чередующиеся женские и мужские рифмы. Редкие отступления от этой структуры определялись опять же оригиналом. Сохранены точечные парные рифмы, к которым авторы прибегают, как правило, в конце актов для выражения итога или «морали». Размер и рифмовка также меняются — следуя исключительно оригиналу — в местах поэтических вставок: напевов и драматических фрагментов — речей персонажей, изображающих актёров. Все прозаические диалоги преобразовались в общую поэтическую форму — пятистопный ямб с чередующейся рифмой — и стали более компактными и лаконичными.

Примечания

1

Подробнее о проблемах «имени» вы можете почитать на сайте shakspeare.jimdofree.com

2

Как «Трагедия Ромео и Джульетта» должна читаться и пониматься по-русски на самом деле, я постарался показать в переводе, который всегда доступен по адресу ridero.ru/books/tragediya_romeo_idzhuletty

3

Продаётся в бумажном и электронном виде по адресу ridero.ru/books/gamlet_literaturnyi_detektiv