1000 не одна ночь

Ульяна Соболева, 2018

Думаете, рабства не существует, а людей уже давно не продают, как скот? Я тоже так думала, пока, вместо обещанной работы няней, не оказалась связанной в фургоне работорговцев. А затем мною расплатились и подарили Аднану ибн Кадиру – бедуинскому шейху, царю Долины Смерти.(Современная версия Аш. Пепел ада) Внимание! В книге все события, персонажи и обычаи выдуманы, утрированы и приукрашены автором. В оформлении обложки использована фотография автора Sofia_Zhuravets ресурс depositphotos. Лицензия # 113148180 и фотография автора oneinchpunch(fabio formaggio) ресурс depositphotos. Лицензия #134628216 Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Аднан слушал, как завывает ветер в пустыне. Глухой звук, страшный для чужака. Вдалеке сверкают сухие молнии в клубке облака. Повернулся к шатру — раскачивается лампада от колебания ветра, и видно, как скрючилась фигура Икрама над тюфяком, на который ибн Кадир уложил русскую. Пока лекарь у больного, всем остальным заходить запрещено. Они ожидают снаружи. Так принято.

Аднан знал, что у нее обезвоживание, солнечный удар и ожоги, но в пустыне нет скорой помощи и врачей, никто не поставит капельницу, не даст сильные лекарства. Только знахарь знает, как вытащить больного с того света именно в этих условиях, только у него есть необходимые снадобья и зелья. На знахаря обычно все молились и дарили ему разные подарки, считая, что в момент болезни или смерти тот сможет облегчить страдания. Аднан давно уже относился к смерти не так, как привыкли в цивилизованном мире. Он ее не боялся. Ведь люди на самом деле трясутся не от страха умереть, а от страха потерять или предстать перед неизвестностью. Ибн Кадир знал, что его ждет при переходе в мир иной, а после смерти матери ни одна утрата больше не трогала его настолько, чтобы он боялся потерять. Самое дорогое ушло с ней, кусок его сердца, души и человечности. Именно тогда он перестал быть ребенком. А еще поклялся, что найдет того, кто спалил дом русской наложницы Кадира, и люто отомстит. Он был уверен, что его мать убили, и чем больше времени проходило, тем сильнее росла эта уверенность.

Знахарь вышел из палатки довольно быстро, долго смотрел на костер, потом перевел взгляд на своего Господина.

— Она — девушка Зима. Ей здесь не место. Солнечные лучи для нее смерть, отсутствие воды — смерть, долгий путь в седле — смерть. Ее надо либо отпустить, либо бросить в песках.

Аднан наклонился к Икраму и очень тихо, с расстановкой произнес:

— С каких пор ты указываешь мне, как надо поступить? Ты забыл, зачем ты ездишь с моим отрядом? Прошли те времена, когда тебя ценили и уважали в деревнях. Я подобрал тебя после избиения камнями и не бросил умирать в пустыне, несмотря на то что тебе сломали почти все кости. Я повез тебя в Каир в больницу, где тебя собрали по частям. И сейчас ты говоришь, что мне надо делать?

Знахарь опустил огромные глаза навыкате и теперь смотрел на свои запылившиеся ботинки.

— Я хочу, чтоб она выжила. И я знаю — что у нее, также как и ты знаешь. Поэтому дашь мне мазей для ее ожогов и сделаешь сыворотку, которой надо ее отпаивать, а еще изготовишь для нее крем, чтоб она могла быть на солнце. Все остальное — не твоя забота, Икрам.

— Я хочу сказать, мой Господин, что все в руках Аллаха. Я, конечно, сделаю то, о чем ты просишь, но не мне решать — выжить ей или умереть.

Лекарь протянул банку с мазью сыну шейха и поклонился.

— Я смазал все ожоги, сыворотку оставил на полу. Надо давать по столовой ложке раз в полчаса. Крем будет готов к рассвету.

— Вот и молодец, Икрам. Иди.

Ибн Кадир вошел в шатер следом за знахарем. Девчонка лежала на животе, обнаженная по пояс. Ее кожа блестела от жирной мази и казалась перламутровой. Она очень тяжело дышала, и вся покрылась испариной. Он и раньше наблюдал такое. Не у своих людей, конечно, — у невольников. Чаще это были пленные туристы, которых заставляли работать на всю деревню, иногда женщины. С ними не церемонились. Могли привезти одну такую на всех, запереть в шатре на отшибе, прикованную за ноги к шестам, и трахать за пару копеек ее хозяину, пока та не помрет. Потом их выбрасывали в пески и привозили новую куклу.

Аднана это отвращало, на его территории такого не происходило, и он сам не пользовал таких шлюх. Все же пребывание в цивилизованном мире откладывало свой отпечаток. Но его братья закрывали на это глаза. В деревнях Назира и Раиса таких было несколько.

Ибн Кадир присел на пол у тюфяка и посмотрел на девчонку снова — испарина начала спадать. Видно, подействовала сыворотка. К утру ей должно стать легче. Хотя ему было удивительно, как вообще это полупрозрачное существо выжило в пустыне, да еще и при перевозке через КПП. Она вся казалась ему тонкой, как папиросная бумага, легкой, воздушной. А еще от нее странно пахло. Не так, как от других. Нет. Не духами. Девчонка как раз-таки давно не принимала душ, но ее кожа имела особый аромат, и он на животном уровне ощущал ее запах.

Аднан привык считать, что все эти белокожие слишком изнежены и хрупки. Не приспособлены к жизни в пустыне. Мужчины из его клана не брали себе в наложницы северянок из-за их невыносливости. В песках такие редко выживали, и он знал, что в этом знахарь прав. Только подарок отдавать и бросать не хотелось. Он пока не решил, чего именно он от нее хочет, но девчонка вызывала в нем странные эмоции, она его волновала.

Он снова прислушался к ее дыханию — дышит уже реже и глубже. Скорее всего, спит, а не пребывает в беспамятстве. Аднан не удержался и склонился к ней ниже, чтобы рассмотреть вблизи. Такая хрупкая, словно хрустальная. Кожа гладкая отливает как жемчуг, тонкие скулы, длинные ресницы, губы маленькие, словно детские, светло-розовые. Кожа как прозрачная, просвечивает венки. Он протянул руки и снова потрогал ее волосы. Раньше он спал с русскими. Когда учился в университете. Трахал их пачками. Они были падки на его деньги и на зеленые глаза. Видел блондинок самых разных оттенков. Парочку натуральных, все остальные крашеные. И эта была похожа на крашеную… только на ощупь ее волосы нежнее шелка и слегка вьются. Аднан убрал прядь волос от ее лица и, чуть подняв, перевернул ее на спину. Легкая, как пушинка, почти невесомая, а как приподнялся немного, застыл — увидел ее обнажённую грудь, полную и округлую для такого хрупкого телосложения со светло-персиковыми сосками, вытянутыми из-за ее озноба. И его застопорило, он смотрел на ее тело и чувствовал, как в горле все пересохло, как будто кожу содрало, и в штанах стало тесно. Опустил взгляд чуть ниже и нахмурился — на ребрах синяки. Следы от седла. Плоский живот с маленькой выемкой пупка. И снова вверх к ее груди, которая казалась ему словно нарисованной или вылепленной из алебастра. Скулы обожгло желанием взять один из этих сосков в рот и жадно облизать. Вместо этого он набрал в ложку сыворотку и поднес ко рту русской, чуть приподнимая ее голову и давая отпить. Затем накрыл ее одеялом и опять вышел из палатки наружу.

Рифат все еще пил там кофе и курил кальян, поглаживая между ушами Анмара. Огромного черного пса неизвестной Аднану породы. Он нашел его щенком у дороги, ему сказали, что это смесь волка и еще кого-то, что лучше это неизвестное чудовище добить, но ибн Кадир оставил щенка у себя. Со временем пес превратился в полноценного воина в их отряде и повсюду таскался за своим хозяином. Неласковый, в руки идет только к ибн Кадиру и Рифату. Остальных не подпускает к себе, да никто и не рискует гладить бешеную псину, раздирающую людей в лохмотья.

Аднану пес напоминал черного леопарда своей грацией, непредсказуемостью и дикой энергией. В воздухе все равно летал песок и окутывал фигуру Рифата легким бурым маревом. Пес валялся у его ног, уронив голову на мощные, огромные лапы с длинными когтями. Заметил Аднана и тут же поднял морду, и принялся бить хвостом о песок, разметая в сторону облака песка и пыли.

— Ну что? Когда выносить будем? Или бросишь здесь, да двинемся в дорогу?

Ибн Кадир молча сел напротив друга и вытянул длинные ноги к костру. Прохлада начала пробирать и его самого. Под утро всегда так в пустыне.

— Она живая, и выносить МЫ ее не будем.

Рифат сделал маленький глоток и втянул аромат, проведя носом над верхом чашки.

— Надо же. Живучая какая. Я думал, это конец. Или Икрам нашаманил?

— Нет, Икрам, как и ты, предлагал вынести. Она просто жива, и я пока не желаю, чтоб она умирала.

Пока они говорили, Анмар поднялся с песка, отряхнулся и перешел к хозяину, растянулся прямо на его ногах.

— В этом мире все предатели, даже псы. Пока я кормил его, он лежал возле меня. Но стоило прийти тебе, как я стал совершенно неинтересен.

Аднан почесал пса за ухом и усмехнулся.

— Он был бы предателем, если бы поступил наоборот. Променял бы меня на твой кусок мяса. Тогда б я пристрелил его.

— Не променял бы. Я уже не раз пытался дать ему кусок пожирнее, чем ты даешь. Этот волчара предан только тебе. Я вообще удивляюсь, тебя всегда любят животные и бабы. Кстати, о бабах… если твоя русская жива, почему б не развлечься с ней, пока дышит? Я бы попробовал беленького мясца и потолкался членом в ее розовый ротик.

Аднан развернулся к Рифату так резко, что пес вскочил на лапы от испуга.

Глаза ибн Кадира потемнели настолько, что сейчас казались почти карими. С лица Рифата тут же исчезла плотоядная ухмылка.

— Давай проясним этот момент прямо здесь и сейчас — это моя вещь. Это мой подарок. Я не собираюсь ни с кем ею делиться. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Если она мне надоест, я просто отрежу ей голову.

Рифат ухмыльнулся, но ухмылка вышла натянутой.

— Твоя, конечно. Я просто предложил.

— А ты не предлагай, если тебе не предлагают. Я хочу, чтоб ты понял — к ней нельзя приближаться, прикасаться, разговаривать, пока я не дал такого распоряжения. Пусть это уяснят все. Кто тронет — отрежу руку за воровство.

— Не слишком ли много заботы о вещи? Руку отрезать за эту русскую шавку? Что с тобой?

— Я просто предупредил. Не трогать! И да, отрежу руку — это касается всех, даже тебя, Рифат.

Друг промолчал, допил кофе, остатки плеснул в песок. Когда допивал, пальцы слегка подрагивали. Давно его предводитель с ним так не разговаривал.

— Пойду, обойду лагерь.

Аднан посмотрел ему вслед и зарылся рукой в прохладный песок, перевел взгляд на шатер, а перед глазами ее полуобнаженное тело, как навязчивая картинка, и от одной мысли, что кто-то еще его увидит, кровь вскипает в венах смертельным ядом. Это его вещь, и только он имеет на нее все права.

* * *

Я открыла тяжелые веки, несколько раз моргнула и вдруг резко распахнула глаза. Подскочила на матрасе, тяжело дыша и чувствуя, как тянет кожу на руках и на спине, но уже не жжет как раньше, словно ее опустили в кипящее масло. В голове немного шумело, и на губах остался привкус чего-то терпко-горького с примесью мяты и алкоголя. В горле пересохло, и мне ужасно хотелось пить, глаза тут же выхватили на полу кувшин, я схватила его обеими руками и жадно принялась глотать воду. Она показалась мне вкуснее всего на свете. Прохладная, все с тем же привкусом мяты и с легкой кислинкой. Наверное, туда добавили лимон. Я пила так алчно, что вода стекала у меня по подбородку на разгоряченную кожу, и только когда холодные капли потекли по груди, я с ужасом поняла, что я почти раздета. Отняла ото рта кувшин и замерла. Меня парализовало на несколько секунд. Я даже не сразу поняла, что сижу голая до пояса с кувшинов руках и смотрю на того, кто вдруг обрел на меня все права.

Конец ознакомительного фрагмента.