Потому что нельзя быть на свете красивой такой… сборник рассказов

Федора Яшина

Однажды мне довелось попасть в почти безвыходную ситуацию. Вместе со мной в той ситуации оказалось еще некоторое количество человек. Время шло, и наступил момент, когда мы совсем было впали в отчаянье. Среди нас была одна интересная и, видимо, умная женщина, которая, поняв, насколько в нашей ситуации опасно отчаяние, предложила специально для разряжения обстановки каждому напоследок поделиться о своих добрых делах. Не все рассказанные истории оказались добрыми. Впрочем, как посмотреть;)

Пути Господни неисповедимы, или, и ангелы порой засыпают…

…Иной раз, когда кажется,

будто наши ангелы — хранители проснулись,

на самом деле, оказывается, что это просто

чужие ангелы воспользовались нашей беспомощностью…

Св. мученик Лохнеций ст.67 пс.36

Небольшая однокомнатная квартирка почти в центре города. Стены ее, некогда покрытые белой известью, — теперь заляпаны всевозможными пятнами от еды, блевотины, давленых тараканов и прочей отвратности. Из мебели в комнате только стол, диван, да несколько заваленных каким-то тряпьём колченогих стульев. На столе, куча пустых бутылок, крошек, газет, объедков и т. д. Видавший многое и потому сильно потрепанный диван стоит в углу. На нем, поверх серых от нестиранности простыней, раскинувшись во всю диванную широту и долготу, лежит Лукреция — она из тех самых, кого в народе называют конченой пьянью. Глаза её открыты, и она медленно, с отвращением оглядывает свое жилище. В голову лезут разные мысли. Одна из них — самая настырная, — приходящая каждое утро, кажется Лукреции самой правильной и в тоже время наименее выполнимой. Эта мысль настолько её беспокоит, что она даже произносит ее вслух:

— Надо бросать это беспробудное пьянство, — в её голосе чувствуется усталость. — Заеблась я уже.

Она со стоном тянется к пивной бутылке. Та оказывается пустой и Лукреция отбрасывает ее в угол. Поднимается и на не твердых ногах бредет на кухню. Склонившись над раковиной, заваленной грязной посудой, пьет прямо из-под крана.

Напившись, Лукреция идет в уборную, где, несмотря на свой пропитой вид, довольно эротично мочится. Затем лезет ванну, включает воду, быстро настраивает нужную температуру и плюхается на самое дно. Лежа под жесткими струями воды, она еще немножко думает, на столь болезненную для нее тему алкогольной зависимости и решает попробовать еще раз завязать.

Покончив с личной гигиеной, Лукреция принимается за уборку квартиры. Она вяло слоняется из угла в угол, собирая мусор и складывая его в полиэтиленовый пакет.

Неожиданно резко ее охватывает жуткий тремор. Руки начинают трястись, отчего из них все вываливается и никак не хочет запихиваться куда надо. Из-за такого оборота приходится прекратить уборку.

Лукреция садится посреди недоубранной квартиры и сильно отчаивается. Ей становится жалко себя, свою никчемно погубленную жизнь. Ведь было время, когда она училась в институте, имела хорошую работу, красивых и интересных мужчин. «Почему все так сложилось? Что случилось? Что со мной?», — вопрошает она у каких-то невиданных сил и естественно, ответа не получает.

От этих горьких, безответных мыслей, Лукреция немножко плачет. Как и во все прежние попытки, бросить пить оказывается не просто. Чувствует себя, Лукреция очень плохо — её знобит, мутит, голова раскалывается. Помимо, или скорее из-за этого, мысли ее постоянно возвращаются к выпивке. Она знает — стоит ей выпить 100 гр и здоровье ее сразу улучшится, но также она понимает, что наверняка на ста граммах ей не остановиться.

Все эти мысли, конечно же, негативно влияет на, и без того ослабленную, силу воли, и внутри лукрециевского организма происходит борьба между здравым смыслом и неуемными желаниями. В итоге Лукреция не выдерживает и громко, будто для кого-то, произносит:

— А ну все в жопу — похмелюсь! — и идет в магазин.

Впрочем, к её чести, уже непосредственно у прилавка, в тот момент, когда ей привычно подали пол литровую бутылку водяры, Лукреция все же находит в себе силы и произносит хриплым от волнения голосом:

— Нет, Сёма, дайка мне лучше сто грамм и пару литров тоника. — Продавец, давно уже знавший Лукрецию, удивленно смотрит на неё, затем подает маленькую бутылочку-стакан «голубого топаза» и двух литровый батл с желтой наклейкой.

— Да-да Сема, всего сто грамм водки и много тоника. Думаю начинать новую жизнь, бляха-муха.

— Что ж, попробуй, милая Лукреция. Может в этот раз у тебя, что-то получится. Если бросишь, обещаю в течение недели давать тебе бесплатно, китайскую вермишель.

— Ну что ж, стимул есть.

Соточку Лукреция засаживает тут же у прилавка. Теперь ее не трясет, самочувствие улучшается. Махнув, на прощанье продавцу, она выходит и медленно бредет домой. Раньше, когда Лукреция еще не так много пила, как сейчас и пьянью еще не была, но уже изредка устраивала кратковременные моратории на употребление алкоголя, именно тоник служил своеобразным заменителем бухалова. Своей освежающей горечью он всегда напоминал ей алкоголь, но, что очень важно, им не являлся.

По дороге домой, попивая тоник прямо из горла, Лукреция с досадой, вполне однозначно думает, что не пить у неё не получится и тоником тут не спастись. Причем, с не меньшей однозначностью понимает, что физически, пить уже тоже не может. Организм её устал. Сильно устал. Но, забухерить очень хочется. Что ей делать? Что? Она же не может не пить.

В итоге, чтобы чем-то занять себя и как-то отвлечь мысли от выпивки, пьянь решает сходить в баню. Горячая парилка и ледяная купель всегда способствовали поднятию жизненного тонуса и улучшению самочувствия.

Лукреция заходит домой, скоренько собирает банные принадлежности, берет последние деньги и идет.

В этот час баня, как всегда пуста — лишь старуха банщица, носит туда-сюда воду в здоровенном металлическом ведре, да какая-то монахиня неуклюже раздевается, путаясь в длинной рясе. Наконец ряса снята, и монахиня медленно опускается на лавку, предусмотрительно застеленную газеткой. Она оглядывается по сторонам и никого, кроме голой Лукреции, не обнаруживает. Лукреции, в общем-то, тоже смотреть не куда, так что взгляды их невольно встречаются. Монахиня, смущенно улыбается, залезает рукой в пакет, стоящий у её ног, недолго капается там и извлекает на свет божий бутылку водки:

— Раздели трапезу со мной, православная.

Тут то Лукреция окончательно понимает, что сегодня, явно не тот день, чтобы начинать новую жизнь. «Ладно, не первый раз бросаю. А то когда еще с монахиней, пить доведётся».

Собутыльницу зовут матушкой Глафирой. Выпив пол бутылки и разговорившись о том, о сем, Лукреция наконец созревает для того, чтобы задать монахине вопрос волнующий её в последние дни более всего:

— Скажи-ка мне маменька…

— Матушка, — уже в третий раз терпеливо поправляет та.

— Ну да…, Впрочем, какая разница. Я сейчас не о том, — Лукреция залезает рукой под простынь, накинутую на плечи, теребит зачем-то сиску и забросив ногу на ногу вопрошает. — Я вот, что хочу спросить. Почему в жизни так случается, что у человека, на протяжении всей его жизни, все идет хорошо, и вдруг наступает черная полоса. В один момент, ни с того ни с сего, все начинает рушиться, портиться и человек уже не понимает, откуда у него бралось столько сил, чтоб добиться того, чего он добился и не понятно, куда у него подевались все эти силы. А?

Глафира терпеливо выслушивает эту неожиданную терраду, поглаживает свою мокрую бороду и изрекает тоном, каким обычно пьяные люди излагают всем известные аксиомы:

— Дык, ведь господь испытывает нас…

Лукреция недоуменно смотрит на матушку.

— Чё ему нас испытывать? Мы же не разведчики какие…

Та тоже не растерялась:

— Ну, тогда значит ангелы-хранители заснули.

— Как это?

Монахиня принимает важную позу и с поучительным видом говорит:

— Да, да, дочь моя, ангелы-хранители тоже изредка, но расслабляются. Всю жизнь нашу, они бдят неустанно, следят, чтоб все у нас, было как надо, контролируют, наставляют на путь истинный, в обиду не дают, ну и все такое, сама понимаешь, они же ангелы-хранители. — Глафира подняла бутылку, собираясь налить еще по-полтиничку, и продолжила — От этого трудного, всеохватного дела, они все же иногда устают и засыпают, выпуская нас из-под своего всевидящего ока, иногда на час, а иногда спят годами. Вот тут-то, как раз и важно, чтоб человек не оступился, был покорен судьбе своей, чтоб не нагрешил — Она назидательно поднимает к верху палец и тут же, будто спохватившись трижды крестится и причитает.

— Прости меня Господи, прости меня Господи, прости меня Господи.

«Значит мои ангелочки спят? — спрашивает себя, Лукреция и приятные слезы самосожаления наворачиваются у неё на глазах, — когда же они проснутся, родимые?»

— Так что, давай Лукерья, выпьем за ангелов наших верных, чтоб не уставали особо, и мы, непутевые, чтоб трудностей им не создавали.

— Ты Глашка, будто не про ангелочков вовсе, а про лошадей каких говоришь.

Водку допили. Глафира сидит некоторое время в задумчивости, а затем подзывает банщицу. Шепчет ей что-то на ухо, та понимающе хмыкает, скрывается в своей каморке и через некоторое время, приносит пива……

…на улице, только начинает светать. Лукреция слышит сквозь свой чуткий алкоголичный сон телефонный звонок. Она нехотя поднимается, оглядывается по сторонам и к своей радости обнаруживает, что находится дома. Звонит Прокл.

Она слышала от кого-то из знакомых, что Прокл, теперь стал кем-то вроде бандюги. Но не бандюга, это точно. Хотя кто знает? Она ведь ничего не знала.

Лукреция не виделась с ним уже около года и до того случая еще год, так что она даже не сразу понимает кто звонит. Прокл говорит, что хочет приехать прямо сейчас т. к. нужно срочно увидеться. Лукреция сперва, по привычке, радуется, как и всякий другой пьяница, надеясь на халявное бухло, которое было бы очень кстати, так как головная боль начала усиливаться, требуя своей законной опохмелки. Но тут пьянь вспоминает, что еще вчера, решила, с сегодняшнего дня не пить. Потому, через силу выдавливает из себя:

— Только без водки и прочего бухла, пожалста.

Она вешает трубку и уже собирается опять лечь на диван, как вдруг видит на полу черную рясу. Лукреции становится не хорошо и смутные предчувствия начинают одолевать ее. Теперь она слышит, что в ванной будто бы кто-то моется.

Так и есть. Матушка Глафира стоит в ванной и намыливает свое староватое тело. Увидев в дверях Лукрецию, она от неожиданности вздрагивает.

— Ох Лукерьюшка, согрешили мы с тобой. Дуры. Бабы пьяные… Уж ты прости меня, бестолковую, что втянула тебя… Уж очень ты хороша была в баньке-то… не выдержала я, юность свою монастырскую вспомнила…

Лукреция кое-что начинает припоминать… «Докатилась! Лесбуха ебаная»

— Все, раскаиваться будем потом и не здесь. Сейчас ко мне друг приедет, так что мойся быстрей и беги в свой монастырь.

Заметно, что Глафира обиделась, но сейчас это даже к лучшему — быстрее уйдет.

Ушла, а через пару минут, нарисовался Прокл. Он внял просьбам и вместо алкоголя принес торт. По такому случаю, Лукреция кипятит воду и заваривает свежего чаю. Торт. Она уже забыла, когда ела его в последний раз. Это было вкусно, приятно…, но блядь, один хер ей хочется забухать. Она чувствует, что ей просто необходимо поделиться с кем-нибудь этой проблемой.

И пьянь не выдерживает — делится. Гость важно задумывается. Кажется, он сразу осознал Лукрециеву беду. Спустя некоторое время, Прокл говорит, что тут один выход — нужно лечиться в специальной, закрытой лечебнице, он мол, знает одну такую. Кореш его, будто бы лечился там и вылечился — уже год не пьет. Лукреция хмыкает и отвечает, что это здорово, и она с удовольствием полечилась бы там, да денег у неё осталось не много — все что годами скопила уже пропила. Осталась так, мелочь.

И тут Проклушка удивляет. Нисколько не скромничая он говорит, что даст бабла.

— С хуя ли, — не верит конченая пьянь.

Тут Прокл немножко мнётся, но потом все же говорит, будто сорвал где-то, нехилый куш. После этого, он на мгновение замолкает, мельком смотрит на огромную клетчатую сумку, которую принес собой и добавляет:

— Теперь мне нужно на время, где-нибудь затаиться.

В общем, он предлагает снять у Лукреции квартиру, а деньги, которыми он заплатит за проживание, можно будет потратить на лечение.

Конечно, предложение звучит слегка гниловато — брать деньги за жилье со своего друга, хоть и не близкого, пьянь не хочет — но, тем не менее. Она думает пару минут, потом еще немножко ломается и решает, что деваться ей, в общем-то не куда. Не спиваться же из-за своей подлой гордыни. И соглашается. «Может они проснулись наконец?». Да и Проклу, в чём тот сам признается, лучше бы пожить одному.

Ловкий бандюга приступает к действиям. Он находит по телефонному справочнику номер той лечебницы и звонит. Там отвечают, что через час будут.

Лукреция тут же начинает суетливо собираться, все время путаясь, не зная толком что с собою взять и по пути пытается давать Проклу всяческие указания по хозяйству, которое за время её пьянства, мягко говоря, сильно порушилось. Тот в свою очередь успокаивает, что все будет в порядке. Он мол, вообще не будет выходить из дома в целый месяц, так что от скуки наведет здесь порядок. Пьянь поверила. Прокл никогда ей не врал.

Когда приехала машина из лечебницы, бандюга залез рукой в ту самую, здоровенную сумку, достал из нее пачку денег и отдал Лукреции, сказав, что это на лечение и мелкие расходы. Пьянь взяла их и не внятно бормоча себе под нос:

— Проснулись голубчики. Проснулись наконец, — с легким сердцем уехала.

Наконец Прокл остался один.

— Кто это, бля у неё проснулся? Совсем крышу у дурёхи сорвало. — Он присел на диван, приколотил небольшой косяк, подкурил и смачно затянулся.

Теперь все будет хорошо. Главное сделано, осталась мелочь — тихо пересидеть месяц никому, не попадаясь на глаза. Повезло, что он умудрился в такой напряженный момент вспомнить о Лукреции. Впечатление, что ему подсказали это откуда-то сверху. В тот момент, когда он уже совсем отчаялся и впал в панику, его будто озарило. В голове кто-то произнес — Лукреция! и все вышло круто. Да, всё же он, Прокл, родился под счастливой звездой. Это точно.

Докурив косяк, Прокл прошелся по квартире, огляделся. Жилье, прямо скажем, выглядело не очень аппетитно. Но деваться было некуда и пришлось взяться за уборку.

Провозился до вечера, зато результат был весьма заметен. Разбросанные по всюду шмотки Лукреции, он собрал в один пакет и запихал на антресоль, помыл полы, содрал с окон шторы и выбросил, ибо они оказались настолько зачморенные, что стирать их было просто в падлу. Стер пыль со шкафов, подоконников и прочего, помыл плиту на кухне, унитаз, ванну… ну в общем сделал все как надо. Проветрил комнаты. Дышать стало легче. По крайней мере, теперь почти не чувствовался этот ужасный запах не свежести, столь присущий квартирам алкоголиков. Позвонил в магазин, который доставляет товар на дом, и заказал всякой ерунды необходимой в хозяйстве. Заказал также пиццу.

Принял душ.

В общем, устроился на новом месте, как мог и начал жить.

Тут надо добавить, что в то время, Прокл очень много курил анаши и как у всякого, кто с этим знаком, у него развилась мания преследования. В свете последних событий, эта напасть беспокоила его особенно сильно. Ему постоянно мерещилась всякая фигня. Он боялся привлечь к себе внимание, потому все время был в напряжении. Естественно, из дома никуда не выходил, боялся даже нос показать. Сидел один, в тишине без музыки и телевизора — у Лукреции ничего не было. Свет естественно тоже не включал, потому жил как зверь — просыпался на восходе и засыпал на закате. Короче говоря, Прокл начал потихоньку сходить с ума. Долгими бессонными ночами его мучила совесть за содеянное. Ему виделось окровавленное лицо того типа, пытающегося выговорить своими разбитыми в клочья губами одно слово:

— Не убивай…

Это было ужасное время. Каждый раз, когда хлопала дверь в подъезде, Прокл вздрагивал и хватался за оружие. На телефонные звонки он не отвечал. Пару раз, кто-то ломился в дверь, и он еле сдержал себя, чтобы не начать палить. Ещё боялся, что Лукрецию хватятся, будут искать, поэтому, еще, когда она была здесь, попросил написать записку, что она уехал в деревню отдохнуть на месяц. Теперь эту записку повесил на дверь и ходить перестали.

Питался Прокл преимущественно пиццей, благо ее легко было заказать по телефону.

Тем не менее, ему отчего-то казалось, что поедание пиццы по два, три раза в день в течение месяца, может вызвать некоторые подозрения. Он не знал, как избавиться от этих навязчивых идей и в итоге решил делать крупные заказы, рассчитанные на трех, четырех человек. Пиво и водку тоже неизменно заказывал в большом количестве, дабы люди думали, что тут весело проводят время, а вовсе не скрываются. Конечно, он ни чего этого не пил, просто складывал вдоль стен. Почему-то ему казалось, что крупные заказы выглядят менее подозрительно. Ведь искали его одного, а не группу людей. Чтоб его не узнали курьеры, он постоянно встречал их в одежде деда мороза, клоуна или еще кого, благо время было предновогоднее и это не вызывало подозрений. Да и пиццерий в округе было вдоволь.

Конец ознакомительного фрагмента.