Странник века. Книга Фадьяха

Федор Красов

Его судьба – зеркало двадцатого века. Он – сын русского офицера, без родины, без родителей, без бога. Его первое пристанище – монастырь, затерянный в центре Китая. Первые наставники – монахи. Первый друг – огромный белый барс. Путеводная звезда – мать, которую он никогда не видел. Он воевал за три страны. Прошел все моря и все океаны. Взбирался на самые высокие вершины и опускался в самые глубокие пропасти. Много раз умирал, но лишь для того, чтобы снова воскреснуть. Он – СТРАННИК ВЕКА.

Глава 2

Битва за Нанкин

Нас привезли на призывной пункт к вечеру. Всю дорогу я надеялся, что по приезде нам объявят, что война закончилась, и нас, накормив сытным ужином, отправят обратно в монастырь. Наш возница по имени Дэмин был из деревни, поэтому ночевка в городке нам не грозила. Таким образом, уже на следующее утро я мог бы увидеть Юфань. Встреча с ее сестрой или отцом меня не пугала. Один факт мобилизации, без участия в каких-либо военных действиях, должен был убедить моих будущих родственников, что, несмотря на все физические различия, они имеют дело с настоящим китайцем.

Городок был небольшой, и почти сразу же, въехав в него, мы оказались у сборного пункта. Я сразу понял, что надежды мои бессмысленны и войну никто не отменял. Несмотря на поздний час, здесь толпилось множество людей, в основном мужчин самого разного возраста. Были и женщины. Одна из них до сих пор стоит у меня в памяти, и не потому, что она отличалась от других. Наоборот, все они были похожи в реакции на свое горе, а эта женщина и ее сын просто оказались совсем рядом со мной и моими товарищами. Она стояла, крепко держа за руку свое чадо. Он был нашим ровесником и значительно выше своей матери. В отличие от матери, парень давно уже со всеми простился, и теперь мысли его были где-то далеко, за дверями сборного пункта, с которых он не спускал своего немного бараньего взгляда. Мать же, бережно держа руку сына, быстрым шепотом лепетала слова, смысл которых я, как ни прислушивался, никак не мог уловить. Произнеся очередную тираду, она дергала свое чадо за руку, призывая наклониться к ней. А потом так же торопливо целовала и целовала его в гладкие нежные щеки. Сын терпеливо принимал ласки, но в глазах его читалось легкое раздражение. Всем своим видом он старался показать окружающим, что все происходящее — личная инициатива матери и ни в чем подобном он не нуждается. Такое поведение сына по отношению к матери показалось мне оскорбительным. Я вцепился взглядом в несчастную женщину, словно вымаливая у нее свою порцию нежности. Но женщина так и не обратила на меня внимания.

Наш возница, временно взяв на себя функции наставника, скрылся за дверями призывного пункта, чтобы через пару минут появиться вновь, в сопровождении хмурого человека в гимнастерке. Направляясь к нам, Дэмин некстати рассказывал человеку в гимнастерке про сложность обратного пути, помноженную на усталость лошади.

— Вот, — кивнул Дэмин. — Все тут.

Невзирая на сложности возницы, человек взялся нас пересчитывать, невежливо тыкая в каждого пальцем. Дэмин замер рядом, предвкушая скорое окончание своей службы родине, но в то же время слегка опасаясь, что произойдет недодача и ему придется вновь возвращаться сюда. Наконец человек в гимнастерке, закончив счет, кивнул, давая понять, что сделка между монастырем и армией прошла успешно.

— Все в порядке? — суетливо поинтересовался Дэмин, как будто речь шла о мандаринах.

— Да.

Возница, не попрощавшись, поспешил к телеге, оставленной неподалеку от призывного пункта. Мы же, повинуясь хмурому кивку, проследовали за человеком в гимнастерке.

Внутри призывного пункта еще один хмурый мужчина в гимнастерке по очереди записал нас в толстую тетрадь. Поначалу я подумал, что человек этот мог бы сэкономить время и обойтись фигурными скобками — фамилия и возраст наши были одинаковыми, а точная дата рождения тут никого не интересовала, да мы в большинстве своем и не знали ее. Но было еще и имя. Назвав свое, я встретил слегка удивленный взгляд и короткую экскурсию по своей внешности.

Помню, наш герой Тян и здесь оказался первым, спросив у записывающего, когда нам выдадут оружие. Тот ответил малопонятным смешком. Несмотря на все боевые умения, привитые в монастыре, нам всем очень хотелось ощутить в руках какую-нибудь винтовку, а еще лучше автомат. Пользоваться ни тем, ни другим мы, естественно, не умели. В монастыре огнестрельного оружия не держали. Пара старых кремневых ружей была в деревне. А единственную винтовку в своей жизни я видел у коммунистов, когда те прятались в ущелье рядом с монастырем. Оружие нам так и не выдали. Вместо него нам досталась аккуратно сложенная форма, кусок хозяйственного мыла и жестяная банка с тушенкой. Еще через несколько минут мы оказались в казарме, которая находилась тут же, в недрах призывного пункта.

Очередной мужчина указал нам наши койки. На койках были матрасы и подушки. После шестнадцати лет, проведенных на голых досках, никто из нас даже не подумал спросить про одеяло. Не дожидаясь слов благодарности, мужчина ушел.

— А ничего, жить можно, — подвел Тян некоторый итог сегодняшнему вечеру. — Я думал, будет хуже.

Я молча согласился с Тяном. Как выяснилось позже, все это мало чем напоминало армию со всеми ее порядками, схожими по всему миру, и объяснялось полным отсутствием веры в победу над превосходящим по всем параметрам (кроме численности армии) интервентом.

Пока же кто-то из ранее прибывших одолжил нам нож, чтобы мы смогли добраться до своего консервированного ужина. Тушенку ели руками, подолгу облизывая жирные пальцы. Могу ошибиться, но сильно сомневаюсь, что кто-то из нас позже смог вернуться к вегетарианству. А в целом, проматывая в голове первый день в китайской армии, можно было прийти к выводу, что мы сменили один монастырь на другой, более комфортабельный.

Наутро нас вывели на плац, где первый хмурый мужчина, поприветствовав нас в рядах армии Китая и совершив небольшой экскурс в славную историю Поднебесной, пообещал нам скорую победу. Звучал он очень неубедительно, то и дело оглядываясь на прочих находившихся здесь офицеров, словно опасаясь, что его слова вызовут у них смех. Далее помощник его зачитал наши будущие места дислокации. Фронт боевых действий был обширен, и нас, неудавшихся буддистов, разметало по всей стране. Мне предстояло нести службу в Нанкине, который на тот момент был столицей Китая.

Прощание с товарищами вышло коротким, точнее будет сказать, что его не было вовсе. Как-то неожиданно я оказался в колонне, которая разномастным маршем покинула плац. Я оглянулся. Тян разговаривал с Дженом, как я понял, их отправляли куда-то на юг. Прочих я не увидал. Знаю лишь, что один из моих товарищей — тихоня по имени Чангпу, соорудил себе в армии вполне приличную карьеру, довоевавшись за пять лет войны до лошади и верного денщика. Он бы пошел и дальше, но за год до окончания войны погиб под Шанхаем.

Еще через пару часов меня и еще одну сотню «нанкинцев» усадили в товарный поезд, идущий в столицу. Рядом со мной в вагоне оказался тот самый сын-верзила, не желавший отвечать на нежность своей матери. Выражение лица его с прошлого дня так и не поменялось. Очевидно, найдя его в один прекрасный день и нацепив на себя, он не готов был с ним расстаться, пока не найдется что-то еще более удачное. Я тронул парня за плечо.

— Как зовут твою маму?

Этот странный вопрос заставил парня ненадолго расстаться со своим лицом. Он с удивлением посмотрел на меня, пытаясь понять, что это было. Не справившись с задачей, он снова надел баранью маску, очевидно решив, что ему послышалось. Переспрашивать я не стал.

Нас привезли в Нанкин в середине ноября. Состав шел несколько суток, и я был рад вновь оказаться на твердой земле. Другое дело, что первые несколько дней в Нанкине у меня раскалывалась голова, оставляя в покое лишь по ночам. Выходец из буддийского монастыря, я оказался совершенно не готовым к объемам большого города. Глаза мои, привыкшие замечать муравья за десяток шагов, разбегались в разные стороны, сбрасывая в мозг совершенно ненужную информацию. Уши моментально утонули в городской какофонии. Все мои феноменальные чувства, взращенные при монастыре, на поверку оказались пригодными лишь в тепличных условиях и моментально забили тревогу. Спустя несколько дней я привык к городу. Хотя точнее будет сказать, что это город приучил меня к себе, постепенно притупив все эмоции.

Успехи японской армии согнали в Нанкин толпы беженцев, увеличив население мало не в два раза. Погода стояла относительно мягкая, и люди без проблем находили себе приют прямо на улице.

Нам повезло больше. Нас расквартировали в казармах в центре города. К излишеству казарм призывного пункта добавилось одеяло. Правда, нас снова оставили без оружия.

Тут книги в очередной раз выставили меня дураком. Лишенный семьи, не отыскав ее в монастыре и окрестностях, я надеялся найти ее тут. Первым вечером я столкнулся с четырьмя парнями, которые вполне подходили на роль моих братьев. Парни, хоть и были постарше меня, также являлись новобранцами. Насколько я понял, все они были родом из одного южного поселка, и это обстоятельство помогло им, не дожидаясь японцев, установить в казарме свои правила.

Не сильно понимая, куда они попали, ребята эти по вечерам обходили казарму, внимательно оглядывая новоприбывших на предмет наживы. Кто-то расстался с теплой кофтой, у кого-то нашлась пара монет. Очередь дошла до призывника по имени Фэй. Это был тот самый молчаливый парень с бараньей маской на лице. Помимо материнской нежности, ему ничего не досталось в дорогу, а ею он не мог поделиться даже при всем своем желании. В отместку Фэя стащили с койки и начали избивать. Фэй не сопротивлялся, лишь прикрывал руками голову, понимая, что все скоро закончится и надо лишь немного потерпеть.

Я сидел на своей койке, изучая клочок газеты, найденный в туалете. В спартанском монастыре моем не принято было ни за кого заступаться, это считалось унизительным для бойца. Но монастырь остался далеко на севере, зато перед глазами стояло лицо несчастной женщины, матери Фэя. Я спрятал газету под подушку и встал.

— Оставьте его, — очень тихо попросил я. Первое время в городе я старался говорить тихо, если, конечно, обстоятельства не требовали кричать.

Парни оставили Фэя и окружили меня.

— Ты кто такой?

— Это твоя подружка?

— Ты что, не китаец?

— Что у тебя с глазами?

Град бессмысленных вопросов завалил меня. Сначала я думал что-то отвечать, но быстро сообразил, что ответа от меня никто не ждет. Такое поведение я позже встретил, наблюдая за семейством бразильских макак в джунглях Амазонки. Вожак стаи несколько минут кружил вокруг своего противника, тоже обезьяны, взвинчивая себя криками и ударами в грудь.

Я никогда не дрался против четверых и вообще не дрался очень давно. Плюс ко всему у меня болела голова, но я не боялся. Наконец один из ребят обратил внимание на серебряный медальон с вензелями, который висел у меня на шее. Он протянул руку, чтобы схватить и сорвать медальон. Мне удалось поймать его за палец и больно вывернуть его, тем самым опустив соперника на колени. Друг его замахнулся и попытался ударить меня кулаком в лицо. Я легко ушел от удара, после чего отпихнул его ногой. Перелетев через пару коек, он ударился головой о чью-то тумбочку. Те двое, что остались, решили не ввязываться. Я отпустил первого и вернулся к газете. До прихода японцев эти четверо больше никого не обижали. Хотя, может быть, я просто ничего про это не слышал.

Разочаровавшись в рядовых, я начал подбирать кандидатов на роль родных и близких из старшего командного состава. Дела тут были немногим лучше.

Командир взвода, лейтенант, немногим старше нашего, мечтал стать генералом. Каждое утро он обходил вверенные ему койки и с помощью нитки проверял нашу аккуратность. Прикладывая нитку к застеленному белью, он смотрел, ровно ли все сделано. При нахождении брака лейтенант немедленно скидывал все, включая матрас, с кровати и предлагал солдату застелить кровать заново.

Это упражнение никак мне не давалось, и раз за разом постель оказывалась на полу.

— Что ты за солдат, Фадьях, — орал лейтенант, заставляя меня почувствовать свою неполноценность.

Я спешно извинялся и все переделывал. Лейтенант шел дальше. Эта история повторялась три дня. На четвертый я раздобыл нитку и перед появлением взводного самостоятельно проверил амплитуду постели. Это не помогло. То ли нитка у лейтенанта была прямее моей, то ли за три дня у него выработался инстинкт по отношению именно к моей койке, но моя постель снова оказалась на полу.

Командир роты без конца пил и ходил по казарме в расстегнутой гимнастерке с перекошенным от злобы лицом. Командир батальона был трезв, но злобы в нем было не меньше, чем в старшине, а учитывая занимаемую должность, может, и больше. На третий день знакомства с новоприбывшими он со всей тщательностью объяснил нам, кто мы такие и почему должны вскоре сдохнуть. Никуда не годился и полковник, принимавший у нас присягу. Унылый и уставший, он с трудом дослушал наш стройный хор, чтобы сухо кивнуть и в спешке покинуть плац. Та еще была армия.

Я нахожу только одно объяснение этим старшинам и генералам. Годы, предшествующие войне, были годами лютого воровства. Деньги, присылаемые из-за границы или чудом появлявшиеся в самом Китае, растаскивались бесследно и моментально. Неудачникам, не сумевшим добраться до кормушки, оставался сам Китай. Так потихоньку за какой-то десяток лет страну разобрали на винты, болты, пули, нитки, в общем, на все, что можно было взять, унести, и, желательно, остаться при этом незамеченным. Легкие деньги без всякой пощады вырывали из рядов патриотов даже самых закаленных и проверенных бойцов.

Убедившись, что армия — далеко не самое лучшее место на земле, я успокоился, и мир немедленно изменился к лучшему. Старшина соседней роты оказался приятным улыбчивым человеком. Может быть, он не воровал (хотя бы не с таким удовольствием, как многие другие), а может, дело было в его замечательной дочке, каждый день приносящей обед в казарму. Дождавшись, пока отец разделается с курицей, она подолгу висела у него на шее, не обращая внимания на строгость обстановки. Излишеством выглядели шахматы, которым в знак благодарности научил меня Фэй. С легкостью разобравшись с правилами игры, я долго не мог достичь победы, без конца рекомендуя сопернику тот или ход.

— Не надо подсказывать, — сердился Фэй. — Иначе я не буду играть.

Я поспешно просил прощения. Тем не менее Фэй не мог найти хода лучше, раз за разом загоняя мое войско в безвыходную ситуацию.

Внешность моя, растворившись в многолюдном Нанкине, не пугала и не раздражала людей. Именно в Нанкине в первый раз в жизни я увидел русского человека (что он именно русский, я понял много позже, находясь в фашистской Германии, где земляков моих было с избытком). Это был пожилой мужчина, широкоплечий и статный. Он спокойно сидел на скамейке в городском парке и кормил голубей, отламывая от круглого белого каравая большие куски, не обращая ни на кого внимания. Его спокойствие странно смотрелось посреди города, который, следуя военной лихорадке, весь куда-то бежал, уезжал, добывал еду и постоянно ругался. Наверное, в жизни этого человека все уже случилось, и он пребывал в полной уверенности, подкрепленной выработанным иммунитетом, что хуже уже не будет.

Я не нашел, что сказать ему, и просто аккуратно присел на краешек скамейки, стараясь не спугнуть столовавшихся голубей. Русский оторвался от птиц и бросил на меня взгляд. Изучив мой профиль, он опустил глаза на армейскую гимнастерку. Еще минуту, позабыв про голубей, сосед мой пытался совместить в голове увиденное. И, наконец, не справившись с задачей, просто сказал:

— Хороший день сегодня.

Произнесено это было на моем родном языке, которого я на тот момент не знал. Боясь спугнуть земляка, я кивнул. Больше он ничего не говорил, а я так и не рискнул обратиться к нему по-китайски. Не знаю, знал ли он язык. Пару слов знал наверняка, но было видно, что он не хочет ими пользоваться, не любит их и устал от них. Еще с полчаса мы молча просидели на скамейке. Пора было возвращаться в казарму, где Фэй уже расставлял шахматные фигуры. Уходя, я снова кивнул, и мужчина кивнул в ответ.

Конец ознакомительного фрагмента.