Унесенный

Федор Федорович Метлицкий, 2019

Космический турист-2, выйдя в скафандре в открытый космос, неожиданно для себя отсоединяет спасательный фал и улетает в космос. Зачем я это сделал? – с ужасом думает он. И вспоминает свою земную жизнь. Что это было? После запрета его организации, которой он отдал жизнь, а потом смерти сына, жены, он ищет потерянный смысл своей жизни и оправдание своего побега от Земли, чтобы спокойно, без отчаяния приготовиться к расставанию со всем, что любил. В этой книге был использован звуковой дневник «мыслеоткровений» Туриста-2, записанный на пленке в секретном отделе ранца его скафандра.

4

Немного успокоившись, Гордеев холодно ужаснулся. Зачем невольно отстегнул спасательный фал: из инстинктивного желания освобождения, сбежал от постоянной замкнутости в стенах существования?

Странно, здесь, в черной бесконечности, он перестал чувствовать себя одиноким в россыпи звезд и туманностей. Был всецело свободным — никаких ограничений. Свободен от любви и от плакатов! Все, что ограничивало, вызывая страдание, исчезло. Сейчас, в недосягаемости от страдания, кажется, могу летать, ныряя в звездной пыли, или вздымаясь над ней и падая вниз, в любую сторону без визы. Тем более, что родных нет, а попутчики — «пускай они поплачут, им ничего не значит». Он представил наивную радость попутчиков, что это не они улетели в бездну.

Здесь уже не надо притворяться или закрываться в иллюзиях. И вся горечь судьбы растворяется в этом новом измерении, где, наконец, успокоен.

— Почему я не мог полюбить по-настоящему свое окружение?

И не стал нажимать кнопку приемопередатчика, все равно невозможно повернуть назад.

____

Может быть, не мог жить там, на Земле, потому что устал от неудач? Или одиночества среди людей, ослепших в своих интересах? В каждой стране планеты население занято своей реальностью — проживает жизнь внутри разных степеней обеспеченности, стремясь к успеху, каждый по-своему. Кто хочет денег и длинного автомобиля, трехэтажного дома с несколькими ваннами, курильной, бильярдной, с лужайкой и бассейном; кто силится обеспечить семью самым необходимым… А страны, те до сих пор дерутся за жирные куски чужой земли, оттяпывая частями, или вожделеют рынки сбыта, уже освоенные другими.

И всем вливается в головы один и тот же объем информации, и каждый отбирает свое, не ведая, что другой вливает в себя те же самые шаблоны мысли, усилием ли воли в жажде понять смысл, или без усилия подбирая то, что случайно залетает в голову, и в голове оседают лишь слухи.

А те, кто взобрался на вершину успеха, не могут отказаться от своего интуитивного превосходства, как начальник поневоле ощущает себя выше своих суетящихся подчиненных, когда он входит в свой кабинет (Гордеев давно отрезвел, ему уже этого не было нужно). Хотя иногда могут увидеть себя трезво, обнажаясь догола, стать самими собой, обычными людьми. Впрочем, не все ли равно, глупы они или умны, при взгляде из космоса.

Сейчас его перестали волновать недоброжелатели — стал смотреть на бывших соперников, уже отболев, с удивлением, как на древнего египтянина, пьяницу и соблазнителя, кравшего вещи из пирамиды фараона, о суде над которым рассказано в древнем свитке.

Мир в сознании ячеист, в каждой ячейке свои глупости и иллюзии самосохранения, ибо никто не видит себя со стороны. Все проблемы сливаются в одну: добиться благополучия и, не дай бог, не умереть.

Здесь, в космосе, те эмоциональные пристрастия удаляются в прошлое, и каждая реальность на Земле, на протяжении всей истории прошлого и настоящего видится в настоящем времени, и слепо кружится внутри себя, не зная, что можно посмотреть на себя со стороны.

Маленькие истории жизни туристов на космическом корабле утонули — в величии космоса. Отсюда Земля виделась отстраненным голубым шариком — в ней исчезли угнетающие мелкие вещи и делишки, значительные, когда они у собственного носа.

Для Гордеева разделение между тем прошлым и настоящим, в черной пустоте, стало таким невообразимым, как между планетой людей и экзопланетой, удаленной на несколько световых лет, о которой ничего не известно.

Он летел в безграничную близость вселенной, слыша вздохи из самого ее начала, шум реликтового излучения. Летел в невероятную новизну, что питала его с юности. Претворял в актуальность то, что вечно любят люди — бесконечный полет, формулу поэзии. И становился ясным смутный замысел искусства Земли, хотя оно пока лишь стремится стать космическим. Его вдохновение — из земного, человеческого. Чудо — из человеческого.

Станислав Лем мечтал о большом искусстве, как сама Земля, земное тяготение, вылепившее человека. Как она прекрасна, и потому так трудно космонавту быть не в своей среде!

Сейчас в искусстве все еще сохранилось сочувствие к нищим духом Акакиям Акакиевичам. А как быть с теми, кто не желает выбираться из темноты? А с теми, кто бесцеремонно вторгается в личное пространство других людей?

____

Он усмехнулся: какими пустяками я занят в моем положении?

Так вот какая она: безграничность! Если бы только не этот надрыв пустой бесконечности, откуда уже не вернуться назад!

И потянуло на поэзию. Стал сочинять стихотворение, оно получалось каким-то зловещим.

Как это страшно — не на Земле

Жить, о ее угрозах не зная, —

И вдалеке не ведать о зле,

Далью его миражи развевая.

Что же дальше? В иное прорыв?

Вакуум, холод — среда обитанья?

Там, в невесомости, страшны дары,

Необратимость в земные страданья.

Легкие — крыльев моих пузыри,

Хрупкие кости и тонкие ноги.

Где-то на дне атмосферы Земли

Предки остались в начале дороги.

Как земноводные, стали чужды,

Нет, и не вспомнится близость былая.

Только лишь в памяти — прежняя жизнь,

И теплота, что нас вместе сбивала.

____

Он казался себе неподвижным, хотя летел со скоростью сорок тысяч километров в секунду, топорщась, мнилось ему, ногами в бездну, и странно, мозг обманывал, давая ощущение комфортности. Былая жизнь лежала перед ним, как на ладони, виделась компактной и цельной, так, что в сознании вместилась вся целиком.

Есть разные возможности узнавать события. Есть сообщения в картинках, в эмоциях и метафорах, хотя метафоры хромают. Или в разнообразной информации виртуальными средствами. Но есть такая встроенность лица в структуру космоса, когда теряется смысл языка, образа, биографии. Что-то подобное возникало в его мозгу.