Заговор генералов

Фридрих Незнанский

В Российской государственной библиотеке происходят непонятные и трагические события: гибнут сотрудники, пропадают бесценные книги и рукописи. Расследование, которое поручено группе `важняка` Александра Турецкого, показало, что преступники с неуклонным постоянством убирают и убийц сотрудников библиотеки. И никому не приходит в голову, что эти события тесно связаны с подготовкой государственного переворота.

Глава 4.

Звонить в дверь им не пришлось, поскольку, едва они поднялись на площадку, она отворилась сама. Грязнов, стоявший за спиной Турецкого, громко фыркнул, мол, здрасьте вам, пожалуйста!

Еще бы: на пороге стояла Лиля Федотова, следователь все той же Генпрокуратуры и по разным делам — то правая, то левая рука «важняка» Турецкого. Естественно, в зависимости от ситуации. Она даже и сидеть одно время предпочитала в кабинете своего старшего товарища, Александра Борисовича, за соседним столом, напротив. «И если Сашка ее до сих пор не трахнул, — подумал Грязнов, — то он совершил явную ошибку… Тьфу ты, черт! Полковник, о чем ваши мысли?! Довольно-таки стыдно завидовать товарищу…»

Лиля была мало сказать — восхитительна, она выглядела так, будто… Грязнов уже открыл рот, чтобы выразить словами то, что обычно тщетно пытаются объяснить междометиями. В темноте. И наедине. Но повисшая на шее Турецкого красотка — или это просто тут освещение такое? — сделала большие глаза и прижала палец к губам. Из чего следовал вывод, что обычные вольности, принятые между друзьями, на сегодня отменяются. И отменяются они по причине наличия в квартире посторонних, чьи громкие голоса доносились сюда.

Лиля отпустила Турецкого и сделала изящный книксен Грязнову, который тут же окончательно утвердился в мысли, что, если Сашка оказался лопухом, у него, у Вячеслава Ивановича, возможно, появятся некоторые шансы.

— Много гостей-то? — тоном старого брюзги спросил Турецкий. — А ведь обещалась… обнадеживала, все вы бабы на один аршин.

Он протянул Лиле букет, достал из внутреннего кармана черную бархатную коробочку и открыл крышку. Лиля всплеснула руками:

— Господи, красотища какая!

Грязнов сунул нос поближе, вздохнул:

— Элегантная вещица!

Свесившись из коробочки, искрилась какими-то хитрыми своими гранями великолепная золотая цепочка.

— Это мы тебя со Славкой поздравляем, — великодушно заметил Турецкий. — Ну а за внешний вид извини. Мы прямо с пожара.

— Заходите, заходите, — заторопилась Лиля, и Грязнов заметил, что она все же несколько смущена, будто испытывает некую неловкость перед ними. — Раздевайтесь, вот — ванная, умывайтесь и — к столу. Саша, на полотенце! Я побегу, мальчики, к гостям, да?

— Вот же задница! — намыливая руки, с досадой сказал Турецкий. — Сашенька, никого не будет, честное слово! Все меня оставили! Я так страдаю от одиночества! Ну хоть бы кто теплое слово сказал, в щечку поцеловал! Сю-сю-сю, твою мать!

Грязнов засмеялся: уж очень ловко он скопировал Лилю.

— Ну, я и настроился, понимаешь, на интим.

— А я, значит, уже не в счет? — хмыкнул Грязнов.

— Ты — другое дело, ты — друг. Тебе можно даже подглядывать.

— Что?! — возмутился Славка. — Только подглядывать?!

— Спокойно, полковник. — Турецкий вытер руки и уступил Грязнову место у крана. — Тебе все можно… А она сегодня очень даже ничего выглядит, да? И ей совсем не идет наш мундир — ни внешне, ни по духу. А вот кто из нее получится, так это классная любовница!

— А вдруг давно уже получилась? Только тебе о том неведомо.

— Не думаю… Но она рискует опоздать. Или однажды подцепит какого-нибудь генерала. Из ранних. Вроде того твоего замминистра.

— Так и слава Богу, — заметил Грязнов, ополаскивая лицо.

— Но все равно охоту не прекратит! — многозначительно поднял палец Турецкий. — Значит, у нас еще не все потеряно…

— Да ты, брат, уж не ревнуешь ли?

— С какой стати? Она ж мне — не жена и, к сожалению, не подруга. Со-слу-живица, Славка, слово-то какое!

— По-моему, если кто и стареет, так это ты, Санечка. Ты вот — за-адница! А она, между прочим, самый смак. Для тех, конечно, кто понимает.

— Слушайте, вы, наглецы! — раздался из-за двери веселый голос Лили. — Если вы собираетесь и дальше обсуждать больную для вас проблему, валяйте на улицу! Там и найдете себе подходящих!

Мужики дружно прыснули и даже присели от неожиданности. Переглянувшись, покачали головами: надо же так влипнуть!

— А что, Грязнов, — ловко копируя голос бывшего Генсека Горбачева, заметил Турецкий, выходя из ванной и небрежно отряхиваясь, — может, нам с тобой действительно пойти по бабам, а? Как в доброе старое время. Тут явно не светит, хотя хозяйка, как ты довольно наблюдательно отметил, очень даже ничего, и это, — он показал пальцем на крутое бедро Лили, — вполне соответствует…

Чему соответствует, он не успел договорить, потому что Лиля припечатала его рот ладошкой, а другой рукой ухватила Славку за рукав и потянула в комнату.

— Все-таки вы — редкие нахалы. — Она говорила негромко и быстро, словно получала тайное удовольствие от не самых пристойных комплиментов в свой адрес. — И все-то бы вам говорить, обсуждать, обсасывать, а как до дела…

— Но это уже не намек, а упрек! — воскликнул Турецкий. — Лично я, Славка, расцениваю сей демарш как приглашение к танцу. А ты?

Ответить Грязнов не успел, потому что Лиля почти втолкнула их в большую комнату, ярко освещенную хрустальной люстрой, висящей над большим круглым столом, на котором было тесно от блюд, тарелок, бутылок и хрусталя. Десяток гостей вольготно расположились по окружности, и все до единого вопросительно уставились на вошедших. Можно было подумать, что они слышали фривольный разговор в коридоре. Но уже через секунду стало ясно, что все эти гости, среди которых не оказалось ни одного знакомого лица, проявили обычное любопытство к опоздавшим.

Не торопясь, они раздвинулись, благо место было, и освободили пространство для еще двух стульев. И тут же забыли о пришедших, занялись своими разговорами.

Турецкий с Грязновым переглянулись, одновременно пожали плечами и навалились на обильную пищу — по-русски, без соблюдения этикета, накладывая на тарелку все, к чему прикасался взгляд: красную рыбу, колбасу, сыр, ветчину, соленые грибочки, маслины и — аппетитной горкой — традиционный салат оливье. Но только размахнулись, с противоположной стороны стола раздался бархатный баритон:

— Ну что ж, господа, давайте еще раз обратим свои восхищенные взгляды на нашу превосходнейшую, прелестнейшую хозяйку! Что можно противопоставить юности? — Говоривший медленно и значительно поднялся, держа в руке хрустальный бокал, и склонил голову к сидящей рядом Лиле, отчего всем стала видна его лысина, с наивным старанием прикрытая редкой прядью зачесанных сбоку волос.

— Ишь ты, какой бонвиван, — шепнул Грязнову Турецкий, не отрывая, впрочем, глаз от своей тарелки. — Как полагаешь, кто это?

— Да тут и полагать нечего, — буркнул Грязнов, исподлобья наблюдая за произносящим изысканный, по его мнению, тост, — тот самый, о ком ты имел уже удовольствие слышать.

— А-а, — так же негромко протянул Турецкий, орудуя вилкой и ножом, — который с курвой, ага? — и упер в Славку такой наивный взгляд, что тот едва не поперхнулся. — Как нам с тобой повезло, старик!… Может наконец врезать все, что думаем, всю, понимаешь, правду, в эту… в матку. Как? Поможешь или самому?

— Тебе, Саня, один хрен, а мне под ним ходить… Нет, не мне, а делу! Чуешь?

— Вот с этого и надо было начинать… Тишина в студии! Это он нам слово дает. Ща получит, блин! — Турецкий встал и тоже поднял, но не бокал, а рюмку. — Нам, так сказать, мужикам, сильно повезло. Господа, говорите? — Он обвел глазами присутствующих. — Это… интересно. Лиля, сделай одолжение своему, так сказать, старшему товарищу, то есть мне, представь нас с Вячеславом твоему народу, которого, если верить недавним твоим уверениям, в настоящий момент здесь нет и быть никак не может, ибо ты умираешь от тоски и одиночества. Впрочем, возможно, я ослышался, когда говорил с тобой днем по телефону. Скорее всего, именно так, поскольку и день-то сегодня какой-то неудачный, я бы сказал, драматический. Там, внизу, на втором этаже, сгорела женщина. На происшествие собралась, точнее, задействована вся Москва. Давно столь массового посещения не наблюдал. Впрочем, повторяю, сидящим здесь все мной рассказанное вряд ли интересно. Как неинтересно оно и тем, кто поднял шум на весь мир. Это ведь несложно, в общем, обладая некоторой властью, по-быстрому навешать распоряжений и отвалить на праздник сердца. А что делать прикажете? Время такое. Нельзя же, в самом деле, постоянно сострадать и лично выезжать на каждое происшествие. Дураки всегда найдутся. Вот вроде Грязнова, самого грамотного сыщика на свете, без преувеличения, или аз грешного, тоже не от конфирмации… Что еще можно добавить? Лиля — женщина красивая, которая имеет полное моральное право праздновать свое совершеннолетие с кем угодно и когда угодно. Поэтому вперед, Лиля, но помни: жизнь состоит не только из праздников. Слышал, тебя уже завтра ждут на службе с целой кипой предложений по поводу многочисленных «висяков», коими в последнее время так грешит Генеральная прокуратура. Почему-то. Я все сказал, Вячеслав Иванович, от нашего имени? Ничего не забыл? — Грязнов кивнул, и Турецкий продолжил: — Ну раз такое дело, я кончаю. Тебя я, Лиля, уже целовал, поэтому позволь нам со Славкой теперь просто спокойно поесть. Мы устали и голодные. — И, садясь, заключил: — Между прочим, Славка, я всегда был уверен, что в нашей профессии корпоративность была выше любых других привязанностей. Но ты, я полагаю, сочтешь, что я не прав, так?

— Ну почему же? Как раз и прав, — не поднимая головы, но тоже громко сказал Грязнов. — Только я уже давно не вижу корпораций. Ферейнов, к примеру, до фига и больше, а вот чтоб как в добрые старые… извиняй, дружище.

Неловкую паузу неожиданно нарушил тамада, он же заместитель министра, господин Кашинцев, новый человек в системе высшего руководства МВД. Он выпил свой бокал, плеснул на дно водки и снова поднялся.

— Мужики, — сказал проникновенно, — я очень рад познакомиться с вами. Лично для меня это высокая честь. Ей-богу, не вру. Я ведь в нашем министерстве недавно. Да вы и сами знаете. О вас, Вячеслав Иванович, я слыхал еще, когда в академию нашу поступал. Ну а Турецкий, как мне говорила наша уважаемая именинница, вообще легенда. И я теперь готов ей поверить. Поэтому я прошу вас… не знаю, как сказать, чтоб не обидеть, а, все равно… мужики, я рад знакомству с вами. А что касается этого пожара… ну так что было делать? Лиля кричит: дом на воздух взлетел! Вячеслав Иванович, я готов лично принести извинения и вам, и вашим коллегам.

— Значит, все-таки я был прав, — негромко сказал Турецкому Слава, — поэтому месть должна быть красивой. Ладно, сочтемся однажды. — И громко продолжил: — Не берите в голову, товарищ генерал. Работа — она и в сортире работа, кому, как не нам с вами, знать. Это в провинции по свистку обычно все службы в ружье ставят, а в Москве от такого азарта только неразбериха бывает. Это я так, из опыта. Генпрокуратура, МУР, недоставало еще ФСБ, ФСК, ФАПСИ и президентской охраны. Чтоб, знаете ли, полный джентльменский набор. Повторяю, на первых порах такое бывает. Поэтому никто не в обиде. И давайте забудем. А то над нами смеяться станут.

Гости, похоже, не врубились, о чем идет речь и о каких обидах говорит этот рыжеватый нахальный тип, так независимо пикирующийся с заместителем министра внутренних дел. Все они, к счастью, были далеки от той профессии, которую выбрала себе именинница, они были дальними и ближними родственниками, для которых знакомство с руководителями правоохранительных, так сказать, структур было не только лестным, но и престижным. Если б только выражались яснее да и выглядели посолиднее.

Между тем пришло первое насыщение, а вместе с ним и некая апатия. В смысле нежелания дальнейшей пустой болтовни и, напротив, активного желания покурить. В этой столовой никто еще не курил, значит, следовало выйти в коридор. Или на лестницу. Что хуже. Но, вообще-то говоря, по старинной советской привычке не помешала бы и кухня — этот вечный клуб диссидентов, мечтателей и обойденных жизнью. Получилось так, что Турецкий, Грязнов и генерал Кашинцев, не сговариваясь, поднялись и дружно отправились на кухню. Молча вынули свои пачки. У генерала оказались, случайно разумеется, лучшие — подлинный «Честерфилд». Турецкий не устоял, Слава подумал и тоже вынул сигарету, взамен предложив «Ронсон». Первые затяжки, как и положено, были сделаны в молчании. Затем все трое взглянули друг на друга и весело, безудержно, по-идиотски глупо расхохотались.

— А ты, мужик, ничего! — похвалил сквозь смех Турецкий и хлопнул генерала по плечу.

— Хлопцы, — с легкой грустинкой сказал Кашинцев, — ну гадом буду, даже поговорить не с кем. Верите?

— Это случается, — солидно заметил Грязнов. — Но очень редко. А при мне еще ни разу… Шурочка вот, помню, хотела однажды всплакнуть… Помнишь, Саня? И та удержалась. И нас не оказалось рядом — См. роман Ф. Незнанского «Контрольный выстрел» (М., 1997)…

— Это вы, мужики, про Романову? — тихо спросил генерал. — Та, что вместе с сыном в реке утонула, да?

— Ага, — зло хмыкнул Грязнов, — именно утонула… Но я хотел не о том… не о ней, генерал. Я — вообще о жизни.

— Мужики, — начал Кашинцев, словно принял кардинальное для себя решение. — Я действительно о вас слышал много. И разного. Но привык верить своим впечатлениям. И, если не будете смеяться, скажу: женщинам. Они ошибаются реже нас. Так вот, я не хотел бы, чтобы наше знакомство стало тем первым блином, который, сами знаете. Вот вам моя рука, и дальше — что в моих силах, понимаете? Я в Москве человек новый, и мне эти аппаратные игры по херу… Извините… А что, там, внизу, действительно серьезное дело выплывает?

Турецкий с Грязновым переглянулись, как бы решая, что делать: поверить или послать к чертовой бабушке? Слава кивнул первым. Турецкий усмехнулся и сказал:

— Наглая работа. Поэтому ничего нельзя исключить. Нечто подобное мы с ним, — он кивнул на Славу, — имели года полтора назад. Довели до суда, но все кончилось пшиком. Скучно, генерал. Понимаете?

— Понимаю, — ответил Кашинцев, гася окурок в пепельнице. — Я, со своей стороны, могу обеспечить только то, что в моей компетенции. Ее не так уж и много, но она есть, мужики. Вот вам визитки, звоните по прямому. В конце концов, нас не так уж и много на свете.

— Нас — это вы кого имеете в виду? — поинтересовался Грязнов.

— Я сказал нас, — и хлопнул Турецкого с Грязновым по плечам. — Но, мне кажется, мы можем испортить прекрасной женщине праздник.

— Могли бы, — подчеркнул Турецкий. — Но уже нет такого желания.

— А мне она нравится, — вдруг с грустью сказал Кашинцев. — Все понимаю… Эх, братцы, плюнуть бы!

— Так за чем же дело?! — воскликнул Турецкий.

— Дело? — усмехнулся Кашинцев. — За мной, Александр Борисович, за мной…

— Это бывает, — бодро провозгласил Грязнов. — Что же касается объекта вашего внимания, генерал, то могу с уверенностью сказать: этой девушке может противостоять только талант. Или гигант. Что, в общем, близко. Все остальное может ее просто обидеть.

— Ишь вы какие! — захохотал Кашинцев. — А условия-то ничего, стоящие! Молодцы! А ну как?…

Славка вдруг поднял сжатый кулак, потряс им над головой и сказал:

— Пусть победит сильнейший! — после чего отправился к столу.

— Шутка, — серьезно прокомментировал Турецкий.

— Ну вы — артисты! — покачал головой генерал Кашинцев.

…Бес, который в определенном возрасте настырно тычет в ребро, никак не мог успокоиться. Все эти танцы-шманцы-обжиманцы, которые затеяла именинница, определенно указывающие на то, что, несмотря ни на какие беды и горести, жизнь неостановима, были, по мнению Турецкого, не очень, мягко выражаясь, уместны. Именно сегодня и в этом доме. Но после возвращения с кухни он подумал: а что действительно будет, если он заставит всех присутствующих размышлять о смерти, о пожарах, уносящих жизни, о бренности сущего? Да после этого останется только повеситься от тоски. И прав Славка, который перестал мучиться мыслями о той самой бренности и, подхватив пухленькую визави, стал демонстрировать ей особо опасные па настоящего московского танго, которое танцевали на летних площадках в многочисленных некогда ЦПК и О. На виртуозов, помнил Турецкий, сбегались смотреть все окрестные мальчишки. И шалели, особенно когда кавалер медленно пускал свою партнершу через выставленную вперед ногу и она обтекала ее и млела, и народ ахал от вожделения. Были времена!… И надо же! Не забыл Грязнов… действительно артист…

Подсела Лиля, тяжело дыша после объятий бравого генерала. Спросила:

— Так что ты мне присоветуешь?

Можно было подумать, что она решила действовать в дальнейшем сообразно с условиями, которые должен выставить Турецкий.

— Если от меня что-то еще зависит, — нравоучительным тоном начал он, — то замечу следующее: хочешь заниматься и дальше нашей работой, просто отдайся ему и не будь мещанкой. При условии, что тебе это очень надо. А если хочешь зажить жизнью иной, не имеющей к нам отношения, плюй на все и всех и ступай замуж. Ну а надоест, ты и сама знаешь, что делать. Позвонишь — помогу, а?

— Нахал ты, Сашка, — шепнула она в самое ухо. — Не знаю, что б я делала, если бы тебя не было всегда рядом.

— Можно подумать! — фыркнул Турецкий.

— Не ври хоть себе. Что я, совсем уж ослепла, что ли?

— Ты, надо понимать, мне что-то собираешься предложить?

— Не хами, Турецкий. А то возьму вот и отдамся. На глазах у всех…

— Кому?

— Нет, ты все-таки законченный сукин сын… Не знаю, зачем ты мне постоянно снишься?

— Лилька, ты играешь с огнем. Представляешь, какой будет конфуз, если мы с тобой, не считаясь с общественным мнением, возьмем и предадимся любострастию? Кажется, этот процесс раньше называли именно так.

— Нет, ты сатана… А генерал мне, между прочим, предложение сделал. И теперь ждет. Ты — как?

— Понимаю: между прочим. На бегу, так сказать? Значит, сегодня, порыдав мне в жилетку, пардон, от одиночества, ты не выдержала и назначила-таки смотрины?

— Нет… Но…

— «Нет» — понятно, но очень смущает — «но». Чего ты все время ерзаешь? Хочешь сесть ко мне на колени? Прямо вот так — при всех?

— Сашка… Ну почему ты все знаешь наперед?! Да, хочу! И всегда хотела… Это ты сам…

— Разумеется, дорогая, — почти отеческим тоном начал остужать ее Турецкий. — Ты знаешь, я вот недавно подумал, ну, прикинул свое прошлое, попробовал заглянуть туда, вперед, и пришел к тому, что лично мне в моем возрасте, не знаю как другим, скажем, тому же Славке… О, ты только погляди! Не я буду, если он сегодня не уведет эту твою родственницу!… Извини, извини… О чем это я? А-а, да! Так вот пришел я к выводу, дорогая Лилиан, что мне самое время настало считать не подвиги, а свои любовные неудачи. Прикинул как-то ночью, в одиночестве, и, ты знаешь, так понравилось! До того смешно, что ты и не поверишь! Вот у нас с тобой, к примеру. Или еще бывало с дамами… Чудо! Вспомнить всех, кто мне не дал…

— Так это ж какой-то мазохизм, Турецкий! Тебе не стыдно?

— Конечно, стыдно, когда хотел и мог, а не вышло. Зато с какими женщинами! Так, значит, ты уже, говоришь, приняла решение? И я у тебя побоку? А ты не подумала, что мне будет очень обидно?

— Во! Наконец-то! Именно этого я и хочу!

— Садистка… Впрочем, буквально все те женщины, с которыми у меня все-таки получалось, мало чем отличались от тебя. Они брали у меня все самое дорогое — мои чувства: нежность там, страсть и прочее, то есть получали все, что хотели, а потом меня же уверяли, будто заботились исключительно о моем наслаждении, а я есть самая натуральная неблагодарная свинья. Как это тебе нравится?

— Ты считаешь, что в своих любовных безобразиях всегда оставался пострадавшей стороной?

— Ну конечно! — с жаром подхватил Турецкий. — Однажды только понадеялся на тебя — и вот… Но я и тебя понимаю. Я, как говорят в Одессе, не фасон для невесты. Исходи из этого. И — вперед, Лиля! Твое будущее рядом. Почти в кармане.

— А я уже решила. И для этого мне совсем не требовался такой твой обстоятельный комментарий. Могу пообещать только одно…

— Не надо, я уже догадался. Ты хочешь сказать, что мне будет очень горько?

— Еще как, Турецкий! — заявила Лиля.

— Я тебя понимаю, — вздохнул Саша. — Между прочим, у Грязнова, когда мы были, как ты догадываешься, молодые, имела место одна подруга. Верная ему до безумия. Не знаю даже, почему он на ней не женился. Так вот, она выходила шесть или семь раз замуж. И всякий раз — всерьез. Но! Перед каждым бракосочетанием она прибегала к Славке за последним, так сказать, благословением. И он ей никогда не отказывал.

— Нет, я, конечно, знала, в какой компании нахожусь… по вашей милости… А эту Славкину даму я не видела?

— Ну что ты! Она давно уже живет в Америке. У нее известный муж, такой… немного рыжий сын, и, кажется, она не собирается возвращаться на родину предков.

— Слушай, Турецкий, последний вопрос…

— По-моему, очень официально.

— А я и не отрицаю. Поклянись мне сейчас, что ты никогда не пожалеешь о своих словах.

— Лиля, это очень серьезно. Такой клятвы я тебе дать не могу. Это — выше сил. Больше того, держа в качестве шафера венец над вами, в церкви, разумеется, я так понимаю, что без венчания не обойдется — модно, да и… престижно, наконец, так вот, держа над одной из брачащихся голов тяжелый брачный венец, обещаю тебе не переставать думать о том, как бы я тебя в самый святой момент схватил бы за подол подвенечного платья, намотал вот эдак и… дальше пусть работает твоя собственная фантазия.

— Какой же ты гнусный негодяй, Турецкий! — напряженно рассмеялась Лиля. — Ты нарочно говоришь, чтобы я теперь все время думала об этом?

— Разве это плохо, Лиля, постоянно знать, что ты нравишься мужчинам, что каждый из них готов бежать, как говорится, задрав штаны, за комсомолкой? Ну так как, я ответил на твой последний вопрос? Если да, то нам, кажется, пора со Славкой отбывать восвояси. Во-первых, не хочу твоего генерала травмировать, поскольку он, вероятно, неплохой мужик, а во-вторых, если я немедленно не уведу Славку, он непременно трахнет вон ту твою родственницу, которая, кажется, совсем не против.

— Господи! Какие же вы грубияны! С кем я работаю! Трахнет! Ты хоть какие-нибудь другие слова-то знаешь?

— Да. Но обычно я их шепчу женщине потом, перед восходом солнца.

Лицо Лили вытянулось так, что Турецкий расхохотался. Смех — как щит. Неужели эта красивая и небесталанная, даже совсем неглупая дурища могла действительно нафантазировать себе, что ей удастся выстроить нечто вроде совместного жилища с Александром Борисовичем? Но ведь это было бы огромной и непоправимой ошибкой с ее стороны: в первую очередь он никоим боком не был готов к подвигам подобного рода.

— В общем, я тебе так скажу, подруга, — вздохнул Турецкий. — Ты знаешь обо мне достаточно такого, из чего можно было бы при желании составить неплохой компромат. Я помню о некоторых твоих похождениях и, кстати, всегда, как ты знаешь, одобрял их. О чем это говорит? Давай не будем нагнетать страсти и продолжать шлепать каждый своим путем, ну а если вдруг напряжение достигнет критической точки, кто ж нам запретит помочь друг дружке снять его известным способом? Извини, что получилось немного цветисто, зато по делу. Не так?

— Ты просто поразительный негодяй, Турецкий. Честное слово. Я, конечно, постараюсь сделать все, чтоб ты прямо сдох от зависти. Если б могла, просто убила бы сейчас тебя! Не знаю, почему я тебя так люблю… Уходи с глаз моих, а то я обязательно натворю такого, о чем потом всю жизнь жалеть буду…

— Ну-ну, спокойно, девушка! — погрозил пальцем Турецкий. — Держи себя в руках. И, кстати, намекни-ка родственнице, если она уже не в курсе, что Грязнов поможет ей сделать поразительное открытие. Славка сегодня без транспорта, а я — на колесах.

— А мне ты не хотел бы дать своего последнего благословения? — Лиля так посмотрела на него, что Саше стало немного жалко генерала.

— Полагаю, дорогая, что ты еще не созрела окончательно для святого причастия. Но — не исключено. Иди, иди к родственнице.

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Турецкий вышел на кухню, где в одиночестве задумчиво дымил Грязнов, и спросил его:

— Ну, как у тебя? Хохлушка чернобровая созрела?

— Я… еще размышляю… — неопределенно протянул Славка.

— Да? А я уже дал команду Лиле, чтоб она выдала ее тебе под расписку. Для проведения следственного эксперимента. Я бы на твоем месте…

— Так ведь тогда надо везти…

— А друг у тебя на что? Колеса во дворе, Фрунзенская — пустая.

— Разве у тебя появились какие-нибудь планы?

— Планы мои зрели еще с утра. И они никоим образом не вступили в противоречие с планами нашего бравого генерала. Каждому на сегодня свое. Поэтому, если ты готов?…

Чернобровая казачка, а вовсе не хохлушка уже стояла на стреме, облаченная в пушистую светлую шубку. Лиля глубоко вздохнула и закрыла дверь за ушедшими по-английски, то есть без разрешения и долгого прощания, коллегами. Почему-то ей было не очень весело. Впрочем, понять ее нетрудно: еще не известно, заставила ли она Турецкого помирать сегодня от зависти, но то, что она завидовала этим нахальным мужикам, и особенно своей родственнице, это несомненно. Однако генерал был, несмотря на выпитое, абсолютно трезв и, вероятно, имел тоже свои виды. Независимо от того кардинального решения, которое так или иначе вынуждена будет принять в высшей степени приятная хозяйка данной квартиры.

Имя Нина, принадлежащее разбитной хохотушке краснодарского разлива, не вызвало никаких томительных ассоциаций в душе Турецкого, ибо по намеченной программе завтрашний день предназначался исключительно семье, вот и будут Нина с Ириной, свежий воздух и все сто удовольствий, а все до завтра оставалось в собственных руках.

Турецкий обернулся к своим пассажирам, вольготно расположившимся на заднем сиденье, и не смог удержаться от восклицания: шубка была распахнута, а крепенькие на зависть, провинциальные ножки перекочевали на Славкины колени. Парочка тягуче целовалась. Дотерпят ли, вот вопрос! Так подумал, отворачиваясь, Александр Борисович, хмыкнул и врубил по газам.

Высадив осоловевших от взаимного желания пассажиров возле собственного подъезда и вручив Грязнову ключи, Турецкий тут же, безо всяких объяснений, рванул в сторону Орехова-Борисова. Но, вырулив к развилке Варшавского и Каширского шоссе, вдруг подумал, что время не такое уж раннее, а одинокие женщины имеют обыкновение планировать свои вечерние действия загодя. И хотя Клавдия уже имела более чем прозрачный намек от Турецкого, подтверждения ведь не получила и ну как успела от неожиданной тоски кинуться во все тяжкие?! Надо дать ей время одуматься и принять единственно правильное решение. Следовательно, позвонить. Уже привыкший к своему безотказному аппарату, Турецкий сунулся в бардачок, но вспомнил о сделанном подарке и посожалел, что собственная трубка осталась дома, в багаже.

Поздно вечером издать из автомата телефонный звонок — в Москве проблема. Жетончики только в метро. И не в каждом. Пока побегал, пока нашел и купил, заплатив непривычно безумные деньги, чуть было не пропала охота. А если у этой чертовой Клавдии еще и какой-нибудь гость окажется, тогда все. Человечество потеряет доверие к себе со стороны одного из лучших его представителей.

Телефон не отвечал, и длинные гудки, показавшиеся совершенно унизительными, будто Александр Борисович чего-то выклянчивал у судьбы, навевали самые гнусные мысли по адресу непременно распутной, необязательной секретарши. Турецкий почти наяву видел, как лениво выползает она из-под одеяла, потягивается и думает: брать трубку или нет, тем более вон и кавалер прикорнул, притомившись, и если звонок от Сашки, то придется этого случайного гостя выставлять на ночь глядя за дверь… Вот такую развратную картину нарисовал себе Турецкий, назло не вешающий трубку: пусть звонит.

Наконец ленивое:

— Алле-о…

— Клавдия! Это ты, что ли?! — почти возмутился ее тоном Турецкий.

— Ай! Саша! — Клавдия завопила в трубку, едва не оглушив. — Ты где?

— В двух шагах от тебя, — сухо ответил он и, помолчав, добавил: — Но теперь боюсь оказаться лишним.

— Ты с ума сошел! Я ждала, ждала и… уснула… Так ты будешь?

— Буду! — так же резко и сухо заявил Турецкий, прикидывая, каким способом начнет он серию своих мстительных поступков в отношении Клавдии Сергеевны. Вспомнилась сегодняшняя ее поза в кабинете Кости, отчего заместитель генерального прокурора икнул и чуть не подавился. Она и будет самым подходящим вариантом. Для начала.

Но, как известно, человек предполагает, а Господь — тот располагает.

Клавдия стремительно открыла дверь, обхватила Турецкого обеими руками, и несколько мгновений спустя, которые позже показались ему почему-то безумно долгими, он посторонне решил, что месть можно отложить на потом, на когда-нибудь…

— Ты знаешь?… — задумчиво сказала она в середине ночи.

— Клавдия, — строго перебил ее Турецкий, — заруби себе на носу: когда ты со мной, все разговоры категорически отменяются. У меня уже был с тобой такой отрицательный факт. И хватит.

— Ну и хорошо, — облегченно вздохнула она. — А то мне показалось, что тебе может быть со мной скучно.

«Напротив! — хотел возразить он. — Так весело мне давно не было!» Но благоразумно решил промолчать. И удвоить силы. Тем более — было ради чего…