Москва-сити

Фридрих Незнанский

Зимнее утро 2000 года… Утро, когда на тихой московской улице было совершено покушение на одного из крупнейших чиновников нашей страны… Дело рук кого-то, кому невыгодна профессиональная деятельность потерпевшего? Попытка «убрать» человека, от которого зависели судьбы слишком многих крупных компаний? Возможно. По крайней мере, таковы «официальные версии» расследования. Но может, это — женская месть красавицы авантюристки, выросшей в мафиозном клане?.. Александр Турецкий начинает собственное расследование дела — и очень скоро понимает, что самые очевидные факты здесь — далеко не столь очевидны, сколь кажутся, а самые неопровержимые улики — далеко не так неопровержимы, как выглядят!..

Младший советник юстиции Якимцев

Якимцев позвонил в Склиф, чтобы узнать, может ли он переговорить с пострадавшим, и с некоторым изумлением узнал, что Топуридзе там уже нет — выздоравливать после операции его отправили в один из филиалов ЦКБ. Евгений Павлович было удивился, но потом сообразил, что сделано это было, видимо, не столько по соображениям престижа, сколько ради безопасности Топуридзе. В Склифе в совсем недавнем прошлом было несколько случаев, когда недобитую жертву внаглую кончали прямо в больничной палате… С другой стороны, такая транспортабельность только что прооперированного человека означала, что он вполне в состоянии побеседовать со следователем. По крайней мере как лицо заинтересованное в этом много больше других. Так оно и оказалось.

Через занесенный снегом яблоневый сад Якимцев прошел по широкой, тщательно расчищенной аллее к большому стеклянному фонарю входа в эту по-своему знаменитую больницу, которая до пертурбации лишь снисходила до обслуживания московского начальства и специализировалась на кремлевских небожителях. Да, в такой больнице чем угодно болеть — одно удовольствие. Она и снаружи производила впечатление, а что уж говорить о том великолепии, которое начиналось внутри! Из мраморного вестибюля высокопоставленный страдалец сразу попадал в огромный, залитый светом холл, больше похожий на какую-то оранжерею — растения в кашпо, растения в вазонах, растения в горшках, растения просто вьющиеся по стенам, а между благолепием этих зеленеющих и цветущих кущ — бесшумный и как бы бесплотный, но до приторности вежливый и предупредительный медперсонал в ослепительно белой спецуре — язык не поворачивается назвать эту одежду халатами. И все больше этот персонал — молодые красивые женщины: похоже, как сахар привлекает мух, так и сверкающее великолепие этой спецбольницы неудержимо влечет к себе отборных лекариц — особенно медсестер…

Да, так-то болеть можно, еще раз подумал Якимцев, следуя за взявшейся проводить его до места медсестрой. Между прочим, никто ни о чем не просил — регистраторная сестра, выписав ему пропуск на вход в палату Топуридзе, прежде чем отдать его, позвонила по телефону: «Варя, иди встреть посетителя к твоему больному из десятой». И сестра почти тотчас же спустилась за Якимцевым — хорошенькая, чернявенькая, замечательно молодая. Это было круто — особенно если учесть, что всего несколько минут назад Евгений Павлович на уличной проходной оформил пропуск на вход внутрь больницы. Прямо как ядерный стратегический объект, думал он, время от времени поглядывая на завиток волос, выбившийся из-под шапочки своего гида, — небось, единственная женская вольность, которую она могла себе здесь позволить. А ведь не зря эти прядки у школьниц раньше назывались завлекалочками…

Они поднялись на нужный им третий этаж. Пост был почти рядом с палатой — за приставленным к стене столом ночной дежурной сидел, полуразвалясь, скучающий милиционер с коротким автоматом через плечо. Он нехотя поднялся, когда провожавшая Якимцева сестричка притормозила подле него и демонстративно отошла в сторонку, дав тем самым понять: она свое дело сделала и больше она ни при чем. Пацан с автоматом сначала взял у Якимцева пропуск, потом потребовал удостоверение и долго изучал, прежде чем, важно кивнув головой, милостиво вернуть.

— Проходите, — на всякий случай сказал он, снова опускаясь на свой стул, от которого у него, вероятно, ныло уже все тело. «Ну вряд ли от тебя был бы прок, подумал Якимцев, явись я сюда с недобрыми намерениями…»

Да, снова сказал он себе, открыв дверь в палату, так болеть можно. Ему живо вспомнилось, как он сравнительно недавно навещал лежащую в Первой Градской родную тетку. Тетка лежала в палате на двенадцать человек. Вряд ли кто-нибудь смог бы его убедить, что тетка хоть чем-то хуже человека, который страдал в этой просторной и светлой палате один.

Они разглядывали друг друга, причем больной — с неким настороженным напряжением.

— Здравствуйте, Георгий Андреевич, — поздоровался Якимцев, по возможности смягчая улыбкой то обстоятельство, что Топуридзе, хозяин территории, понятия не имеет, кто к нему явился, и поспешил представиться: — Якимцев… Евгений Павлович. Следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры…

В ответ на это потерпевший, что Якимцеву понравилось, сразу привстал на своих подушках; он теперь как бы и не совсем лежал, давая понять, что относится к визиту следователя со всем возможным уважением. Еще Якимцеву понравилось, что потерпевший был чисто выбрит: при его-то кавказском происхождении не побрейся он с утра — выглядел бы невозможно заросшим. Следит, значит, человек за собой. Вообще он был симпатичный мужик: на хорошей спортивной шее мощная патрицианская голова — волевой подбородок, живые, умные глаза. Между прочим, у чиновников глаза рано становятся неживыми…

— Извините, — сказал он с едва уловимым кавказским акцентом, — что встречаю в постели. — И улыбнулся. — Зато доступ к телу практически свободный.

Эта тень самоиронии Якимцеву тоже понравилась. Словом, человек сумел расположить его к себе сразу же, хотя Якимцев ехал сюда с некоторой опаской — общение с зажравшимися чиновниками большого удовольствия, надо сказать, никому не доставляет.

— Устраивайтесь, как вам удобнее. — Пострадавший повернулся к застывшей на пороге, не уходившей сестре. — Варенька, сколько нам Никита Валентинович времени отпустил? — Якимцев уже знал, что Никита Валентинович был его ведущий послеоперационный врач, профессор медицины. — Десять минут? — Топуридзе перевел на него свой лаково-антрацитный глаз. — Управимся, Евгений Павлович?

— Вряд ли, — вздохнул Якимцев. — Но ведь и выбора у меня нет, верно?

— Слышите, Варенька, — засмеялся потерпевший, — мы согласны. Так что на ближайшие… м-м… пятнадцать, нет, двадцать минут вы свободны.

— Ох, Георгий Андреевич, — не без кокетства томно вздохнула девица. — Через пятнадцать минут чтобы посетителя уже не было. — И выплыла из палаты.

Они посидели, молча глядя друг на друга. Отпущенное время шло вовсю, а Якимцев все не знал, как подступиться к разговору с этим неожиданно живым больным. И вообще, если бы не сильная бледность, не эта больничная обстановка, ему, пожалуй, и в голову не пришло бы числить обитателя палаты довольно тяжело раненным. Наконец он решился.

Конец ознакомительного фрагмента.