Стая бешеных

Фридрих Незнанский

Преуспевающая, удачливая бизнес-леди вдруг оказалась брошенной на самое дно общества. Складывается впечатление, что вокруг нее сложился заговор, сгустились тучи зла, и источник их никогда не будет найден… Но защищать ее берется адвокат Юрий Петрович Гордеев, на помощь которому в этом крайне запутанном деле приходит известный уже читателям «важняк» из Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий.

Глава 7

МОНАСТЫРЬ

Везли на простой электричке. Набили полный вагон калек, уродов, старых и малых, в дверях встали по двое крепких мужиков и покатили по рязанской дороге.

Хоть все окна в вагоне были открыты, через час езды дышать уже было нечем. Впрочем, это мало кого волновало. Народ привычный и не к таким «прелестям». Люди вокруг Сынка сидели поначалу притихшие, испуганные, а потом потихоньку развеселились. Слепой гармонист начал даже наигрывать что-то веселенькое, «Камаринского», что ли. Сынок в музыке плохо разбирался. Он больше думал о том, что реклама называет красивым словом «имидж».

С детства еще знал, что везде и всегда держаться надо независимо, обособленно, на вопросы отвечать не сразу, а лучше вообще не отвечать. Тогда кажется, что ты мудрее и основательнее. К Сынку сразу же подкатили двое пронырливых и крикливых мужичков. Обоим лет за пятьдесят. У обоих не было по уху и по руке. Только у Саши справа, а у Паши слева. А в остальном они были похожи, как родные братья-близнецы.

— Ага, мы инвалиды с детства, — опередил догадки Сынка Паша. — Мы родились сросшимися, как сиамские близнецы, а великие советские хирурги нас разрезали.

— Чтоб им пусто было, — неожиданно добавил Саша. — У нас на двоих три руки было. Им бы, сукам-коновалам, хоть одному эту руку оставить…

— Мне.

— А почему это тебе? Мне!

— Ага, у тебя нет левой, а у меня — правой! Кому нужнее?

— Тебе какая разница? Ты левша!

— А у меня был выбор?

Близнецы уже чуть не подрались, когда вошел здоровяк из тамбура и цыкнул на них:

— А ну-ка, тихо, мелочь.

Братья тут же успокоились.

— Могли бы кому-нибудь руку оставить, так нет, — продолжал Саша, — равноправие, мать их так.

— Хорошо, пускай руку тебе, а ухо мне!

— Почему тебе ухо?

— Потому что тебе руку!

Сынку уже надоел этот дурацкий спор, и он спросил:

— А куда нас везут, знаете?

Сиамские близнецы задумались и ответили чуть не хором:

— На курорт. — И сами же рассмеялись собственной шутке.

— Не знаем мы, — отсмеявшись, сказал Паша. — И какая разница? Кормят, платят — хуже не будет.

— Я слышал, — понизил голос Паша, — американцы построили такое место для инвалидов. И там людей не хватает. Вот нас и везут.

В добродетельных американцев Сынок не очень-то верил, хотя эту версию выдвигали уже несколько его попутчиков. Но уж слишком не походили на помощников благотворителей крепкие ребята, охранявшие бомжей.

— А не понравится — смоемся, — оптимистично заявил Саша.

«Действительно, — подумал и Сынок, — чего я дергаюсь? Не покатит — уйду и все».

Скоро уставшие от монотонности дороги бомжи в вагоне задремали. Сынок тоже поклевал носом, даже увидел какой-то замысловатый сон почему-то из жизни Древней Греции. Кажется, если ему не изменяла память, это было что-то о Спарте. Еще когда-то учитель истории, которого обожали все — и пацаны и девчонки, — рассказал им историю о пареньке, который в этой самой Спарте нашел лисенка и принес его на урок, спрятав за пазуху. Лисенок, зараза такая, начал его кусать, а он не мог виду подать, чтобы учителя не заметили. Так лисенок прогрыз ему живот до самых кишок. Вот Сынок себе и приснился этим пацаном…

— Подъем! — гаркнули над самым ухом. — На выход!

Электричка подкатывала к какой-то небольшой станции. Какой, Сынок не разглядел — на улице уже был вечер.

Бомжи стали хватать свои пожитки и тянуться к выходу, но крепкие парни эти мешки, котомки, рваные сумки и пакеты у бомжей вырывали из рук и выбрасывали.

— Нечего, нечего, там вам все новое дадут.

У Сынка никаких пожитков не было, поэтому ему волноваться было нечего, а вот с сиамскими близнецами повозились — те вцепились в свой небольшой солдатский мешок и ни за что не хотели его отдавать. Стояли плечом к плечу и довольно ловко отбивались от крепкого парня.

— Не тронь! Не отдадим!

На помощь пришли другие парни, близнецов расцепили и, отобрав мешок, вышвырнули на платформу.

Мешок упал прямо под ноги Сынку, и он незаметно сунул его под пиджак. Зачем он это сделал, он и сам не знал.

Электричка стояла, пока не вышли все бомжи. Просто один из парней сдернул стоп-кран и не отпускал его, пока вагон не освободился.

«Они тут, как хозяева, — подумал Сынок. — С ними шутить не стоит».

Выстроив бомжей на платформе и пересчитав их, парни произнесли напутственную речь, смысл которой сводился к простому — идти недолго, в пути не отставать, если кто отстанет, мы поможем.

Как потом оказалось, все нехитрые тезисы этой речи были сплошным враньем.

Бомжи тащились сначала по дороге, а потом по лесной тропе часа три. Скоро многие стали отставать, падать от усталости, особенно калеки. Но парни с этим справлялись лихо — просто начали отставших бить почем зря. Да весело так бить, с шутками-прибаутками.

— Шоковая терапия, ребятки!

— Дают — бери, бьют — беги!

— На земле лежать — вредно для здоровья!

— Не спи, простудишься!

Безропотные бомжи кричали, стонали, но поднимались и шли. Сынок тащил на плече Сашу, который тихонько ныл:

— Лучше бы я сдох в канаве… Лучше бы меня менты загребли… Лучше б я стал гомосеком…

Последняя перспектива рассмешила Сынка, а оказывается — зря. Обиженный почему-то Саша с горячей обидой и не менее горячей, но тщательно скрываемой гордостью рассказал, что к нему на Савеловском рынке, где он промышлял попрошайничеством, не раз подкатывался какой-то «приличный человек», как выразился сам Саша, со странным предложением — «участвовать в судьбе».

— Это что значит? — спросил Сынок.

— А ты сам не сечешь? Трахнуть он меня хотел. Извращенец хренов. А с виду — приличный человек. Эх, лучше бы я гомосеком стал.

Когда наконец вышли из леса, шумная компания была тиха и жалка.

— Все, ребята, пришли! — приободрили бомжей крепкие парни. — Ну-ка, построились, веселее.

Посреди огромной поляны в темноте ночи белели высокие белые стены. Почему-то казалось, что эти стены невероятной толщины. Прямо-таки крепостные. За стенами угадывались церковные купола. Огромные чугунные ворота были закрыты.

— Э-э… — протянул Паша. — Это че, монастырь? Я в монахи не пойду. Я че, дурной? Я и в Бога не верю.

Наверное, такие же мысли осенили головы и других бомжей, потому что и так не очень бодрый ход толпы сначала замедлился, а потом и вовсе остановился.

— Вот тут, Сашка, тебя гомосеком сделают точно, — мрачно предрек Паша. — Монахи же все пидоры.

— Чего встали? Вперед.

Но толпа угрюмо молчала. Эти несчастные, полуголодные, больные люди, будущее которых было беспросветным и ничтожным, ни за что не хотели променять свою никчемную жизнь на благочестивую.

— Мы в монастырь не пойдем! — наконец решился кто-то высказать общую мысль.

— Кончай бузить! Какой это монастырь? Тут нормальные люди живут, — расхохотались парни. — Вас там, придурков, оденут, обуют, вымоют и накормят.

Но толпа уже парням не верила.

Неизвестно, чем бы кончился этот молчаливый бунт, если бы ворота вдруг со скрипом не распахнулись и не вышли бы к толпе прибывших несколько человек с фонарями.

Это тоже были одноногие, однорукие, ущербные люди, но куда более сытые, здоровые и счастливые на вид.

— Картавый! Вовка! — радостно закричал один из них, увидев кого-то в толпе. — И ты здесь?! Канай сюда, обнимемся! Чего мнешься, дурак, ты знаешь, как тебе подвезло! В рай попал!

Он обнял одного из пришедших, а тут и другие разыскали своих знакомых по прежней нищей жизни. Началось живое общение, которое всегда убедительнее всяких призывов. Обитатели странного монастыря расписывали нынешнюю свою жизнь в таких лучезарных красках, так убедительно, что вновь прибывшие постепенно оттаивали.

— Ну хватит тут разговоры разговаривать, — вышла из ворот пышногрудая тетка, почему-то со скалкой в руке, — ужин стынет! Есть-то хотите?

Вид у нее был такой уютный, вкусный, домашний, что бомжи сразу признали в ней то ли мамашу, то ли любимую жену. Наверное, еще и скалка в ее руках придавала образу давно забытое нищими ощущение семейного тепла.

Уже размягченная толпа бомжей потянулась в ворота, а Пашка подскочил к пышногрудой и наябедничал:

— А нас в дороге били!

— Как били? — не поняла тетка. — Кто?

— Да вот эти! — он ткнул пальцем в крепких парней.

— Вас били?! — ахнула тетка.

— Били! — закричали бомжи. — Вот эти фашисты!

И скалке тут было найдено применение. Как же тетка охаживала по бокам крепких парней — ну прямо тебе строгая жена привечает пьяного мужа.

Бомжи зашлись в злорадном хохоте, который окончательно успокоил их.

Только Сынок подумал: «Чего-то слишком мягко стелят».

Впрочем, вслух не высказался, держал «имидж».

Действительно, постригли, продезинфицировали, вымыли, дали более или менее приличную одежонку и накормили просто, но от пуза. И тут увидел Сынок, что люди вокруг него обычные. Конечно, инвалиды, конечно, калеки, но физические недостатки перестали быть так видны, а высветились лица — нормальные лица нормальных людей. Даже откуда-то из забытых загашников достали приличные манеры: пропускали вперед женщин, помогали безногим, не бросали объедки на пол, даже не чавкали. И разговоры вдруг пошли вполне человеческие, даже задушевные. Конечно, вспоминали милые времена, когда были физически здоровыми, когда могли работать и любить.

Сынок улучил минутку и заглянул в мешок, столь рьяно оберегаемый Сашей и Пашей. Были там, как у хорошего солдата, — ложка, нож, котелок, теплые портянки, сточенные лезвия и несколько парных фотографий, очевидно, родители близнецов, хотя почему-то пар этих было несколько.

Чего уж сиамские близнецы так за этот мешок держались, разве что фотографии жалко было?..

Сынок вернул нехитрый скарб Саше и Паше, которые чуть руку ему не обцеловали за это.

Изнутри монастырь оказался… монастырем. Только в церквах были столовые, какие-то мастерские, огромные спальни, еще что-то, чего Сынок рассмотреть не успел или не смог — многие помещения были закрыты.

Когда поели и покурили на улице, повели всю компанию размещаться на ночлег.

Женщин в одну сторону, мужчин — в другую.

— Ты рядом с нами просись, — советовали близнецы. — Ты нам теперь кореш по гроб жизни.

Но просить и не пришлось. Их завели в небольшую церковку, где уже стояли у стены разобранные железные кровати, свалены были в углу матрасы, на входе выдали каждому комплект постельного белья и полотенце. Бомжи сами собрали кровати, которые очень напоминали солдатские, сами поставили, как считали нужным.

Сынок расположился рядом с окном, на верхней койке, а близнецы еще долго спорили, кто будет спать под ним, впрочем, конца спора он уже не слышал, уснул. Даже подумать не успел…