Страшный зверь

Фридрих Незнанский

В крупном южном городе убит бизнесмен. Выехавший для расследования сотрудник Генеральной прокуратуры тоже убит. В дело вместе с сотрудниками из охранно-разыскного агентства «Глория» вступает Турецкий, начинающий по просьбе вдовы убитого коллеги поиск убийц и заказчика. Однако вскоре и Турецкий вынужден покинуть город вместе с родственниками убитого следователя, которым также грозит смертельная опасность. И тогда он придумывает хитроумную комбинацию…

Глава третья

Сестры

Катя прилетела следующим утром. Валентина позвонила Турецкому на службу и сообщила об этом. Оказалось, что в Краснополе разыгрался спектакль доподлинного абсурда, основой которого были события драматические.

Еще накануне Катя рассказала своему шефу о ночном происшествии, но главным образом о хамских предположениях наглого «пинкертона» и своей непосредственной реакции. Шеф в отличие от нее серьезно оценил ситуацию: он был в курсе начатого в городе расследования «громкого» убийства Неделина, а над предположением следователя хотя и расхохотался, настолько оно было нелепым, но и задумался о возможных последствиях. Он посоветовал Катерине немедленно принять меры, чтобы заранее обезопасить себя от всякого рода наветов и сплетен, обвинений и прочего. И тут же предусмотрительно подписал приказ о ее отпуске — со вчерашнего дня. С чем девушка и улетела в Москву, никого не предупредив из подруг, как прежде обычно делала.

Впрочем, за своих коллег на телевидении она не беспокоилась, да и шеф пообещал при первой же возможности публично «дать наотмашь» всяким фантазерам из прокуратуры.

Естественно, что Турецкий немедленно помчался к Ванюшиным, на Ленинский проспект, вызвав в душе своей верной помощницы очередную бурю эмоций. «Вот так, — убеждала себя Аля, — готов за первой же юбкой — хоть на край света! А говорит-то как?! Как уверяет в своей преданности?!» И без конца повторяла про себя чужую горькую фразу: «Все мужики подлецы, им бы своего добиться, им лишь бы цветочек сорвать…»

Катя, что сразу понял Александр Борисович, действительно стоила, выражаясь «культурным языком», мессы в Париже. Совершенно очаровательная молодая женщина, в меру рыжеватая, с милейшими веснушками на курносом обаятельном лице, — типичная среднерусская красавица из прошлых еще времен. Теперь понятно, почему на своем телевидении она пользуется такой широкой популярностью. Улыбка ее завораживала, а серьезное выражение, появлявшееся на лице, делало Катю комически строгой: ну, кто поверит, что эта кошечка действительно так уж строга с симпатичными мужчинами? Словом, как говорится, нет слов. Но по сравнению со старшей сестрой она тем не менее проигрывала: Валя казалась неприступной и потому более желанной.

Турецкий все равно растаял. Он успел заметить, что не вызвал у младшей сестры ни подозрения, ни, что было бы гораздо хуже, неприятия. Зато убедился, что Валя, называя себя слабым подобием младшей сестрицы, попросту лукавила, может быть, для того, чтобы посильнее заинтриговать его этим делом, представив Турецкому свою сестру в качестве некоей награды «за смелость». Слабым ветерком просквозило в душе Александра Борисовича мгновенное воспоминание о ревнивой Алевтине, — появилось и растаяло. Само собой понятно, что от него требовалось, помимо расследования покушения, еще и защитить Катю от любых нападок дураков! Вот прямо сейчас же, не отходя, что называется, от стола, который накрывала к чаю Валентина, бросая на него такие взгляды, от которых у него мурашки бежали по спине. Взгляды-ожидания, взгляды-обещания, — это, что ли, черт возьми!.. И еще — взгляды-предостережения. Такая вот богатая гамма чувств.

Но ощущения ощущениями, а о деле никогда не забывал Турецкий. И он попросил Катю рассказать максимально подробно обо всей этой истории в Краснополе, поскольку из докладных Германа Ванюшина в Генеральную прокуратуру на имя Меркулова, которые накануне дал ему для ознакомления Костя, уже имел представление, правда, слишком общее, о том, что происходит в городе. Гера знал, конечно, больше, чем сообщал в Москву, и именно этих знаний не хватало Турецкому, чтобы определить для себя хотя бы предварительные подходы к расследованию, которое, без всякого сомнения, придется начинать заново, ибо сам Ванюшин в ближайшее время ничем не сможет помочь. А что придется работать по полной программе, в этом он не сомневался. Иначе в Геру бы не стреляли, а просто «хорошо» предупредили, и никаких контрольных выстрелов тоже не прозвучало бы в ночной тишине.

Рассказ Кати основывался не на ее собственных знаниях вопроса, а, скорее, на тех сведениях, точнее, фактах, в которые ее посвятил сам Гера.

Во-первых, что было немаловажно, наблюдение за собой он обнаружил едва ли не на следующий день после своего приезда в город. Еще в конце осени это было. Но сказал он об этих «хвостах» только Кате, у которой и остановился, чтобы избавиться от гостиничных подглядываний и «прослушек». По собственному опыту он давно знал, что без предварительной тщательной проверки с помощью специальной аппаратуры ни в одной гостинице гостю из Москвы «открывать рот» вообще категорически не рекомендуется. А в данном случае еще у вагона, на перроне вокзала, его стали настойчиво убеждать поселиться в лучшем отеле города, где ему будут обеспечены в буквальном смысле все необходимые условия для приятного проживания, ибо все от него ожидали решительных и скорых действий. Произносимые пассажи казались бы издевательскими, если бы не предельно серьезные выражения лиц встречающих коллег. Что они, эти работники областной прокуратуры, имели в виду, Герман, конечно, догадывался. И тем вернее был его отказ в пользу родственницы, проживавшей в Краснополе. Они поскучнели: очевидно, наказ руководства был жестким, а они не справились уже с первым заданием.

Но это были в самом деле только первые шаги местных лиц, «кровно заинтересованных» в установлении истины. И немного позже, но в тот же день, ему, отказавшемуся якобы от прямого сотрудничества с властью, «подбросили» многозначительный «подарок».

Когда Ванюшин поставил местных деятелей в известность, что желает прямо сейчас же, не заезжая к родственникам, встретиться и переговорить, если это возможно, с пострадавшим Неделиным, с его желанием согласились, правда, неохотно. Стали звонить в городской госпиталь, где лежал в отдельной, разумеется, палате пострадавший от взрыва бомбы, прикрепленной к днищу его автомобиля, «пивной король» — все его так прямо и называли, словно в насмешку, — и выяснять, сможет ли тот принять сегодня у себя следователя, прилетевшего из Москвы? Выясняли долго и пространно: то главного врача не было на месте, то лечащего врача, то дежурной медсестры, то руководителя службы безопасности, обеспечивающего охрану своего шефа. Но, наконец, получили разрешение, хотя, в чем состояла трудность, Герман так и не узнал, не понял. Да, состояние «короля» было средней тяжести, но он оставался в сознании и оказался способным отвечать на вопросы следователя без угрозы для своей жизни. Короче говоря, пока торговались да выясняли, случилось непоправимое. Каким-то таинственным образом, минуя охранника, как позже выяснилось, «отошедшего» на одну минутку в туалет, в палату проник киллер. Он и застрелил бизнесмена Неделина из пистолета с глушителем, который, верный своему «творческому призванию», убийца там и оставил, лежащим сверху, на одеяле покойника. Естественно, что «работал» киллер в перчатках, пальцевых отпечатков, да и никаких иных следов после себя не оставил, а оружие было признано экспертами «незасвеченным». Это было Ванюшину, прибывшему сюда со своим, никому не нужным расследованием, серьезным предупреждением. Вдова же ведь не требует установления истины! Да и зачем ей? Как говорят в предгорьях Кавказа, когда серьезные мужчины беседу ведут, женщине нечего среди них делать. Ей оставлено покойным мужем достаточно денег для безбедного существования! А всем остальным занимается местная прокуратура. Зачем ей московские «варяги»?

Вот таково было мнение многих из тех, с кем позже привелось встречаться московскому следователю. И это уже были не намеки, а прямые предупреждения: не суй ты нос в это дело! А он продолжал расследование. Опрашивал свидетелей взрыва, охрану, пропустившую убийцу в палату, просматривал и изучал документы, касавшиеся производственной деятельности предприятий, принадлежавших Неделину. Короче, надоел всем своим выверенным занудством. И вот — новый результат…

Случайные свидетели говорили, что стрелков было двое, и они уехали на машине, стоящей снаружи арки ворот — наготове, другими словами. То есть покушение на Ванюшина было организовано по всем правилам киллерского искусства. Вот только с оружием оплошали, может быть, хотели действительно перевести стрелку со служебной деятельности следователя на какую-нибудь бытовщину, типа мести влюбленного в Катерину неудачника из «новых русских». И пока, получается, именно на эту версию и «клюнул» следователь прокуратуры. Или ему она была предложена вышестоящим начальством? Но, так или иначе, а разыграл Нарышкин эту версию, как по нотам: уверенно и нагло. Такая вот вчера история приключилась…

А сегодня, совсем, можно сказать, недавно, два часа назад, Валентина звонила матери в Краснополь и поинтересовалась, как в городе развиваются дальнейшие события. Услышанное воистину потрясло ее, о чем она и рассказала Катьке, сидевшей рядом с ней во время телефонного разговора.

Утром Ксении Александровне позвонил следователь прокуратуры, как он представился, и не попросил, а потребовал позвать к телефону гражданку Молчанову Екатерину Андреевну. Мать, уже предупрежденная Катей, знала, что отвечать. Нет дома, а куда ушла спозаранку, не доложилась. Следователь все тем же требовательным тоном велел передать Екатерине Андреевне, что она должна сегодня до двенадцати дня, если не желает служебных неприятностей, явиться в прокуратуру для допроса в качестве свидетельницы по делу о причинении тяжкого вреда здоровью гражданина Ванюшина. В случае ее отказа, по отношению к ней будут приняты санкции. И мать покорно согласилась передать: как только, так сразу. А сама тут же перезвонила на Катин мобильный. Дочь находилась в кабинете главного редактора программы и ответила, что ею уже предприняты встречные меры. После чего на машине шефа она вернулась домой за собранным с вечера чемоданом, а оттуда — прямо в аэропорт. Так и получалось, что при всем желании Ксения Александровна, находившаяся в момент отъезда дочери в отпуск, в соседнем с домом магазине, ничего передать ей не смогла, не успела. А если им надо, то пусть сами ее ищут и сообщают. И где она остановится в Москве, тоже неизвестно. Вряд ли у сестры, поскольку та собралась уже лететь сюда, к мужу. Возможно, у кого-нибудь из московских подруг.

Следователь позже перезвонил, узнал об отъезде Екатерины Андреевны и был страшно недоволен, прямо-таки обескуражен. Он снова пообещал Ксении Александровне, что применит какие-то свои санкции, но все это было, очевидно, очередной «страшилкой», поскольку никто у Кати подписки о невыезде не требовал. Значит, они сами оказались дураками. И уж этого шеф пообещал им не спускать, пусть только позвонят к нему, он им в ближайших же вечерних новостях преподнесет нежелательный сюрприз. Распоясались, понимаешь, законники…

Турецкому рано было высказывать какие-то собственные предположения, ему требовалось хотя бы взглянуть в глаза этому Нарышкину, и, значит, надо срочно лететь в Краснополь, не откладывая дела в долгий ящик. А делать этого страшно не хотелось, будто он что-то важное упускал в своей жизни. Впрочем, он уже знал, что именно. Валя, как он видел, была недоступна, а вот Катя его просто очаровала. Да и сама она, видя внимание, с которым ее слушал Александр Борисович и мягко задавал свои вопросы, не выходящие за рамки «светского» приличия, словно бы проникалась к нему доверием и оттого становилась все обворожительней. Голова у Турецкого шла кругом, но он сумел сообразить, что флирт, каким бы опасным он ни казался, флиртом и остается. И чтобы не оказаться в дураках, иной раз надо просто снизить накал интимности, перевести нарастающее напряжение в шутку. Это проявилась в нем не трусость, а твердая уверенность, что подобных женщин стремительным натиском не завоевывают, и что битва за нее, если он когда-нибудь решится, будет длительной и даже с непредсказуемым финалом. Поэтому лучше все оставить в том положении, в котором они теперь находились. Тем более что и Валентина, как успел отметить про себя Александр Борисович, посматривала на них уже с некоторой удивленной ревностью. И это был не самый лучший вариант в том случае, если бы Саша, как звала его по старой памяти Валентина, решился бы продолжить свое наступление, даже не форсируя событий.

Но еще он понял, что Катя, судя по стремительным огонькам, посверкивающим в ее темных глазах, была бы вовсе не прочь познакомиться поближе со старым знакомым семьи Ванюшиных. Интонации ее волшебного голоса, — профессионально поставленного, разумеется, — слышал он, становились все более глубокими и страстными. Это показалось бы в иной ситуации просто странным, но он будто влюблялся в ее голос, который его попросту завораживал.

Нечто подобное, между прочим, он, не так и давно было дело, уже испытывал. В Новороссийске это случилось, куда он сбежал после серьезной ссоры с женой, и где познакомился с доктором-кардиологом, прелестной дамой, лечившей его тетку. И там тоже поводом для сумасшедшей влюбленности оказался совершенно, надо сказать, волшебный голос не менее обаятельной, чем Катерина, женщины. Но та, которую звали Линой, проявила настоящую мудрость, сумев объяснить буквально очумевшему от любви к ней Саше, что ничего путного, кроме именно мимолетной влюбленности, у них не получится. Она была замужем за моряком дальнего плавания, которого не любила, а про Сашиных жену и дочь она слышала от него же самого. Так вот и расстались, бесконечно влюбленными друг в друга, одномоментно счастливыми, и каждый покорно унося в душе свою неутоленную тоску…

Для Александра тот случай был жестоким испытанием воли и нервов, и он мысленно дал себе слово больше не повторять подобных «экспериментов» над самим собой. Ну и над женщинами — тоже. Разве им легче?.. Но как раз слово-то дать себе гораздо легче, чем устоять перед подлинной красотой. А тут был именно тот самый случай. И даже «проснувшееся» воспоминание о Новороссийске не успокаивало разыгравшегося воображения. Останавливал лишь тот факт, о котором между делом сказала Катя, что она, несмотря на сердечную любовь к старшей сестре и оставленной в Краснополе матери, задерживаться в Москве не собирается. У нее со дня на день уже назначен отлет в Таиланд, где она и собирается провести целый месяц, ни о чем не думая и занимаясь исключительно собственной релаксацией. Устала, чертовски устала от проклятой и любимой работы. Уже бредовые видения стали появляться.

Валентина на этот «пассаж» предположила, в свою очередь, что Катька просто одурела от одиночества, и ей давно пора подумать о толковом муже. Но только не краснопольском, где никогда никого порядочного не было — либо «зацикленные» на своих «мужских качествах» тупые джигиты, либо дельцы полубандитского пошиба. А возраст уже не тот, чтобы, как говорится, начинать всю жизнь сначала. Катя ведь уже «сбегала» однажды, по ее выражению, замуж, но вовремя опомнилась.

Да, тут Турецкий, если бы он не нес на плечах определенных обязательств перед собственной семьей, и мог сделать решительный шаг навстречу. С полным пониманием и огромной охотой. Но…

Правда, ему показалось… ну да, именно показалось, конечно, что Валентина в какой-то момент разговора с Катей подала ему знак, поощряющий его интерес к ее младшей сестре. Будто намекала одним взглядом: не теряйся, мол, не все так неприступно, как тебе кажется… Нет, наверняка показалось. Уж кто другой не знал бы, а Валентина-то была в курсе семейного положения Саши, когда сама только собиралась замуж за Ванюшина. Ну и что, тут же возникло возражение, мало ли что ей известно? Может, также знает и о том, что в семье Турецкого постоянные нелады? А тут родная сестра не пристроена! Недаром же, наверное, заметила, что сама она никакого сравнения с младшей сестричкой не выдерживает. Но тут она явно лукавила — выдерживает, да еще как! Настоящей стала женщиной, в самом соку. А может, это ее способ обратить его внимание на себя? Черт возьми, совсем запутался… Мысли не о том. А о чем?

Катя, без слов, очень хороша, но главный вопрос дня — все-таки Гера, вот на этом и должны быть сосредоточены сейчас главные мысли и действия. А разбираться, скажем, в деле того же Неделина Турецкий вовсе не желал, ну, разве что постольку, поскольку оно пересекалось с делом о покушении на Ванюшина, не более. Поэтому, отвечая на вопрос Вали, собиравшейся не позже завтрашнего дня вылететь в Краснополь, как себя вести с представителями городской администрации, которая, конечно же, станет высказывать свои сожаления, сказал следующее.

Избежать контактов не удастся, как и выслушивать их фальшивые сожаления и оправдания — тоже. Относиться к этому надо спокойно и якобы с пониманием, чтобы не вызывать у них подозрения о каких-то своих предпринятых кардинальных решениях. Можно только сказать, что жена обратилась в частное охранно-разыскное агентство, где работают некоторые бывшие сослуживцы мужа, и они пообещали помочь ей установить истину. Поскольку Генеральная прокуратура ничего толком расследовать не может. Ничего страшного, наверх будет немедленно доложено, а особых оправданий здесь не потребуется: объясним, мол, что нами предпринят такой тактический прием. Но вот кто конкретно станет заниматься расследованиями у них в городе, этого они пока знать не должны. Вопрос о помощи решался с руководством агентства, а не с конкретными сотрудниками. Кто приедет, тот сам и представится. И ничего серьезного о сестре и ее роли. Звонила, рассказала о каком-то наглом сопляке из прокуратуры и улетела куда-то отдыхать: достали — вот основная причина. Буквально этими словами — пусть попрыгают. Зато уже заранее в городе, для дальнейшего оперирования фактами первоначального расследования можно будет при нужде спокойно задаваться вопросами: «Интересно, кто тот сопляк? Какой сопляк? Ах, этот?! Ну, тогда с вами все понятно…» Очень полезно кое-кому бывает услышать о себе постороннее, непредвзятое мнение.

Катю, как и Валентину, понемногу отпускало напряжение, они заметно расслаблялись, и это обстоятельство уже само по себе говорило об успехе миссии Турецкого, попытавшегося внести в семью Ванюшиных, или Молчановых, как угодно, спокойствие и уверенность, что дело закончится не самым худшим вариантом.

Как говорится, и горько, и смешно. Но почему же странный вроде бы намек Валентины никак не выходил из головы? Вот этот вопрос не давал Турецкому покоя. И был момент, когда ему снова показалось, что теперь уже и Катя, со своей обостренной женской интуицией, проникла в его тайные мысли и даже как бы отнеслась к ним с сочувствием и пониманием. Но не с абстрактным пониманием, а так, будто хотела бы поощрить его усилия. Нет, в самом деле, разве женщина должна делать первый шаг навстречу? Турецкий прекрасно знал, что это — прерогатива мужчины. С нетерпеливым и трепетным ожиданием добиваться согласия, либо же — не менее впечатляющей оплеухи. Значит, что, вперед? Нет, боязно. А боязно было оттого, что его непрошеная, незваная активность могла бы показаться этим прекрасным женщинам неуместной, да и просто неприличной, и тогда наверняка рухнуло бы хрупкое, установленное с ними доверие.

Завершая долгий разговор, Александр убедил их, что уже завтра, по всей вероятности, вылетит в командировку, но контакт с Валентиной, которая также собиралась лететь тем же самолетом, установит не сразу, сперва осмотрится в городе, в котором в последний раз был черт-те когда. А остановится он в какой-нибудь скромной гостинице, и разыскивать его не надо, сам появится, когда будет нужда. Затем он записал все необходимые номера телефонов для возможных контактов, в том числе и на телевидении, и решил уже попрощаться. Но Валентина неожиданно огорчилась: целый вечер провели в рассуждениях, и только по чашке чая выпили. А там ужин готов! Неужели откажется? И столько откровенного сожаления и, что важнее, скрытого соблазна прозвучало в ее словах, что Александру стало трудно отказываться. Оставалось немедленно и с энтузиазмом отложить свой уход.

Катя захотела немного выпить, сказывалось напряжение ее последних дней. Турецкий готов был поддержать компанию, не желая и вспоминать о том, что он — за рулем. А за столом как-то сама по себе возникла совсем другая тема. Катя поглядывала на гостя с теплой усмешкой и вдруг спросила:

— Это правда, Саша, что ты… — Они еще в начале беседы перешли на «ты» с легкой руки Валентины. — Что ты когда-то здорово приударял за Валькой?

Нет, ехидства в вопросе не слышалось, скорей любопытство и, похоже, скрытая зависть к более «удачливой» сестрице. Хотя сейчас язык не поворачивался называть ее так — в ее-то нынешнем положении.

— Увы, было дело, — серьезно ответил он, с улыбкой поглядывая на хозяйку дома. — Она уже тогда была просто удивительной женщиной. Ну, девушкой, я имею в виду… То есть еще не женой, и даже не невестой в общепринятом смысле. Герка только еще собирался предложить ей стать его невестой. И мы, помню, горячо обсуждали этот сокровенный для него вопрос.

— И что же было в ней такого удивительного? — тоже улыбаясь, продолжила Катя.

— Валюш, извини, что мы о тебе словно бы в третьем лице разговариваем… А дело, Катюшенька, в том, что она уже тогда была чертовски хороша, просто прекрасна, как, впрочем, и сегодня. Только тогда красота ее казалась хрупкой, трогательной, а сейчас Валя заматерела, так сказать, превратилась в шикарную женщину. Но уже и тогда у нее совершенно отчетливо проявилось потрясающее умение видеть людей насквозь. Все их мысли, чувства там, и прочее. Ей нельзя было врать, это я понял буквально с первых же наших разговоров. Именно это меня и покорило, хотя… — он замолчал.

— Хотя ты был уже не первый год женат, — с легким смешком закончила за него Валентина. И, тоже помолчав немного, продолжила с легкой грустью теплого воспоминания: — А я ведь все замечала. И взгляды твои, и даже, как у тебя учащенно колотилось сердце, ощущала, представляешь? Ах, если б ты был тогда свободен, Сашка!..

— Но ведь Гера тоже был в ту пору… — начал, словно оправдываясь, Турецкий, но Валя его снова перебила:

— Гера всегда был одинаков. Он и сегодня такой же, как десять лет назад, дай бог, чтоб и дальше таким же оставался… — Она вздохнула. — А ты — совсем другой. Я, помню, Катьке, маленькой еще, говорила: вот бы мне такого мужа! Век бы горя за ним не знала… Ты помнишь, Катюша?

— Еще бы! — засмеялась Катерина и посмотрела Турецкому в глаза: — еще как помню! А когда Валька сказала вчера, что собралась встретиться с тобой, чтобы упросить заняться этим делом, у меня будто что-то екнуло внутри: дай, думаю, увижу, наконец, того самого, мифического, о котором, между прочим, в силу своей профессии, немало слышала разных мнений.

— Сплетни-то? — усмехнулся Турецкий.

— Зачем? Не только, хотя хватает всякого. Но главным образом про то, что «некий Турок», если уж за что берется, всегда доводит дело до конца. А за это его и терпеть не могут, и даже ненавидят те, кто попадают в сферу его внимания. Скажешь, неправда? — она хитро уставилась на него.

— Вопрос, однако… — Турецкий постарался придать своей усмешке загадочный вид.

— А еще рассказывают о том, что он просто жуткий бабник.

Вот тут Александр снисходительно пожал плечами и даже покорно руками развел: мол, ничего не поделаешь, куда против правды?

— Но это не все. Говорят, что и женщины от него без ума. А что, это действительно так? Или завистники врут? Цену набивают? Но зачем? Или это он сам такие слухи о себе распускает? Вон, сколько вопросов сразу! Ну, интересно, что скажешь?

И только теперь Александр смутился, чем вызвал невероятно веселую реакцию у обеих женщин, кажется, отстранившихся, наконец, от общей своей беды.

— Что, слабо ответить? — продолжала настаивать Катя, но без сарказма или иронии, а по-прежнему шутливо. — Ты же, говорят, всегда очень храбрый с женщинами?

И он сдался.

— Слушайте, девочки, если я вам скажу сейчас правду, вы же мне не поверите. Тогда зачем она вам?

— А чтоб все-таки узнать твою правду. Разве уже одного этого мало? — с вызовом парировала Катя.

— Правду, говоришь?.. Ну, пожалуйста, мне не жалко ради хороших людей… Знаете, наверное, я все-таки храбрый и, вероятно, решительный, только с теми, кто сам того сильно желает, и я это вижу. А так?.. Скорее, нет. Вот тебе, например, Катюша, я бы ни за что не признался, что с первой же минуты, как увидел, влюбился в тебя. И тут же испугался. Потому что не смог бы ответить себе на простой вопрос: а что дальше? В самом деле, а что дальше? Понимаете, девчонки, получается так, что чем желаннее тебе женщина, чем прекраснее она кажется тебе, тем труднее ей признаться в своих чувствах. Потому что, зная себе истинную цену, она никогда не поверит тебе. Цену, я имею в виду, высшую, духовную, — Саша быстро взглянул на Валю, а затем перевел взгляд на потолок и для верности ткнул туда пальцем. — Ну, а если она и поверит, то, наверное, по той лишь причине, что будет уже твердо знать: этот способен на все, кроме обмана и предательства. А мужики врут, когда говорят, что могут уговорить любую женщину. Если только женщина сама не пожелает, чтобы ее поскорее уговорили. Либо если мужики — давно отпетые негодяи, которые действительно способны на все, вплоть до обсуждения в кругу себе подобных конкретных женских достоинств или недостатков. Таких я не принимаю на дух, хотя их немало, и с ними поневоле приходится общаться. По службе, например… А что обо мне говорят?.. Ну и пусть, если им легче оправдать себя. Это ж, в принципе, понятно, почему так рассуждают: уж если он, ваш случайный кумир так неразборчив в связях, как обычно выражаются завистливые ханжи, то чем я хуже? Но это как раз и означает, что он определенно хуже. А женщину надо любить, ибо в ней природа сосредоточила все, что нужно остальному человечеству. У меня, если хотите, и принцип в жизни такой: если ты можешь сделать женщине приятное, непременно сделай это. Ну а если она еще и нуждается в твоей помощи, тем более. К сожалению, такая постановка вопроса почему-то не находит горячей поддержки у моей жены. А вот почему, до сих пор не знаю и не могу понять на протяжении уже почти двух десятков лет. Так что, если вам, дорогие мои, что-нибудь известно из области этой, в высшей степени темной материи, не томите, подскажите, а то так и помру непосвященным в ваши женские тайны. Что, слабо? — он смешно передразнил Катю и показал ей кончик языка.

— А ведь вывернулся, негодник! — воскликнула Катя. — Нет, ты заметила, Валюха, ведь он же почти сдался было нам на милость, но ухитрился увильнуть и выскочить невредимым? Молодец. И, как я рассуждаю, вполне достоин награды. Нет, Саша, не пугайся заранее, я не потребую от тебя жертвы. Но чисто по-женски хотела бы проверить, так ли то, о чем ты рассуждаешь с неподдельным пафосом? Во всяком случае, твое «непризнание» в своих чувствах мне пришлось по душе. Сестрица моя ненаглядная, как ты считаешь, могу я узнать то, что не удалось в свое время тебе? Пусть даже в лечебно-профилактических целях? — она задорно расхохоталась, снимая возникшее было напряжение.

— А ты — все такая же хулиганка, дорогая моя, — ласково усмехнулась Валентина и вздохнула. — Ну, почему нет? Лечись, дорогая. В любом случае, ты, я уверена, в докторе не разочаруешься. И вообще… — Она вдруг досадливо поморщилась, махнула рукой в сторону соседней комнаты и сказала голосом усталой пожилой женщины: — Знаете, пойду-ка я, ребятки, прилягу, что-то голова весь день не на месте… Катюша, ты поможешь мне убрать со стола?

Турецкий тут же вскочил, предлагая свою помощь, но обе женщины остановили его: сиди, мол, сами управимся. И действительно, быстро освободили стол от посуды, которую унесли на кухню, а потом вернулись и отодвинули его к стене, сложив, как книжку.

Валя посмотрела на Александра странным взглядом и вышла, не глядя на них, только кивнув и плотно притворив за собой дверь. А у Турецкого возникло такое ощущение, будто он только что совершил предательство в отношении Валентины. И он тоскливо посмотрел на Катю как на спасение, но встретил ее слегка насмешливый взгляд и почувствовал, что будто получил от нее неожиданный удар под дых. А ее неестественно блестевшие глаза, в которых только что плавало столько откровенного желания, что совладать с собой Саше оказалось не под силу, оказывается, просто смеялись. Уж не над ним ли? И эта мысль вмиг отрезвила его.

Однако он продолжал внимательно разглядывать лицо Кати, ее прелестные веснушки, разбегающиеся от переносицы по бархатным щекам. Интересно, наверное, подумал он, в интимную минутку попробовать их сосчитать… вслух… И увидеть ее реакцию… Странное дело: родные сестры, но абсолютно разные, ничего общего, даже цвет глаз, не говоря об этих замечательных веснушках. Очевидно, одна похожа на отца, а другая на мать. Но до чего ж обе красивые!

И опять мелькнула мысль о Вале. Зря, конечно, затеялся весь этот разговор о прошлом… Неудобно, стыдно…

— Я знаю, о чем ты думаешь… — усмехнулась Катя. — Но она действительно весь день жаловалась мне на головную боль. Это и понятно. А тебе я хочу сказать совершенно искренне, что если бы мы оказались с тобой вдвоем, Саша, где-нибудь на краю света, я бы, ни секунды не задумываясь, отдалась тебе. И наверняка была бы безмерно счастлива, я знаю… Но, увы. Я Вале не говорила, что у Герки дела очень плохи. Спрашивала врачей, они ничего не обещают. Саша, помоги ей, очень прошу. Ты — крепкий, я тебе верю, помоги ей, не изменяй своим прекрасным принципам… А я? если я тебе так нравлюсь, как ты говорил, что ж, видимо, мне придется просто пожалеть себя и посочувствовать, что вот могла бы, да… не смогла…

Катя с лукавой грустью улыбнулась, и Турецкий понял, что время его кончилось. Он поощрительно подмигнул ей и поднялся, чтобы ехать домой…