Матерь Тьмы

Фриц Ройтер Лейбер, 1977

Пытаясь справиться с гибелью любимой женщины, Франц Вестерн долго топил горе в алкоголе. И вот, когда он, казалось бы, готов начать возвращаться к привычной жизни, Франц начинает видеть странную фигуру, которая машет ему рукой. В попытке исследовать этот феномен, он обнаруживает, что находится буквально в шаге от действительно пугающего и значимого открытия. Оккультные силы спят в сердце городов и, возможно, связаны с ними более прочными узами, чем нам хотелось бы… Силы тьмы уже здесь. От автора работ, награжденных премиями «Хьюго», «Локус» и Всемирной премией фэнтези, Грандмастера «Небьюлы» и обладателя премии Лавкрафта за вклад в развитие жанра. Роман, который считают итоговым в творчестве Фрица Лейбера. В книге есть целая система оккультной науки о связи магических сил и построения городов. Среди героев – Г. Ф. Лавкрафт, Кларк Эштон Смит, Джек Лондон и Алистер Кроули. То самое фэнтези, которое поможет увидеть нечто удивительное в обыденном. Тонкое переплетение пугающей мистики с долгой прогулкой по Сан-Фанциско, каким он был в 1970-х годах. Настоящий подарок для вдумчивого читателя! «Написанная в конце карьеры Лейбера, "Матерь тьмы" показывает писателя, полностью овладевшего всеми тайнами своего ремесла». – speculiction.blogspot «Благодаря тонкому сочетанию реальных исторических личностей с личностями, созданными им самим, Лейбер отдает дань уважения тем, кто был до него. Жанр ужасов – довольно иерархичный жанр, опирающийся на влияние прошлых авторов способами, которые постоянно развиваются и развиваются в новых направлениях, так что этот подход кажется очень правильным». – horrortree «Тот вид ужаса, который заставляет ваш разум пошатнуться от его ошеломляющей формы, монолитной концепции, которая кажется слишком нереальной, чтобы быть возможной». – yellowedandcreased

3

В ХОЛЛЕ Франц миновал выкрашенную в черный цвет запертую дверь без ручки, за которой находился заброшенный чулан для швабр, тоже запертую и тоже черную дверцу поменьше старого желоба для белья или кухонного лифта (никто не помнил, что именно скрывалось за ними) и большую позолоченную дверь лифта со странным черным окном рядом с ней и спустился по лестнице с красной ковровой дорожкой, которая изгибалась под прямым углом отрезками по шесть, три и шесть ступенек вокруг шахты прямоугольного сечения, спускавшейся от тусклого светового люка двумя этажами выше его квартиры. На следующем, пятом, этаже (тут жили Гун и Сол) он не остановился, лишь окинул взглядом обе их двери, находившиеся по диагонали друг от друга возле лестницы, и спустился на четвертый.

На каждой лестничной площадке он видел еще какие-то странные черные окна, которые невозможно было открыть, и еще несколько черных дверей без ручек в пустых холлах с красными коврами. Удивительно, но в старых зданиях имелись тайные места, которые на самом деле не были никак скрыты — их просто не замечали, как, скажем, пять больших вентиляционных каналов, снабженных окнами, которые некогда закрасили черным, чтобы скрыть ветхость шахт, и заброшенные чуланы для тряпок и ведер, ставшие ненужными, после того как не стало дешевой прислуги, а еще в плинтусах плотно закрытые крышками круглые отверстия пылесосной системы, которая наверняка не включалась несколько десятков лет. Он сомневался, что хоть кто-то из жильцов этого дома когда-либо сознательно видел все это, кроме него самого, только что пробужденного к реальности видом башни и всего остального. Сегодня они заставили его на мгновение вспомнить старые времена, когда это здание, вероятно, было маленькой гостиницей с похожими на обезьянок мальчиками-посыльными и с горничными, которых его воображение рисовало француженками в коротких юбках, с зазывным низким смехом (скорее, неряхами без предрассудков насчет того, чтобы подзаработать случайными связями, поправил рассудок). Он постучал в дверь с номером 407.

Кэл, как это иногда бывало, выглядела серьезной семнадцатилетней школьницей, витающей в грезах, а не на свой настоящий возраст — на десять лет старше. Длинные темные волосы, голубые глаза, спокойная улыбка. Они дважды переспали, но сейчас не стали целоваться — это могло показаться самонадеянным с его стороны, ведь она никак не намекнула, что ей хочется этого, к тому же он сам не очень понимал, насколько далеко хотел бы зайти. Она пригласила его разделить с нею завтрак, который готовила. Ее комната была точно такой же, как у него, но выглядела намного лучше — она идеально все отремонтировала с помощью Гуннара и Сола («У меня так хорошо не получится», — в очередной раз подумал Франц). Зато из ее окна вообще ничего не было видно. У окна стоял пюпитр и электронное пианино, представлявшее собой клавиатуру и черный ящик с динамиком, к которому можно было подключать наушники, чтобы заниматься, не нарушая тишины.

— Я спустился, потому что услышал, как ты крутишь Телемана, — сказал Франц.

— А что, если я решила таким образом приманить тебя? — рассеянно бросила Кэл, продолжая возиться с плитой и тостером. — Знаешь, в музыке есть магия.

— Ты имеешь в виду «Волшебную флейту»? — спросил он. — Твой магнитофон не без успеха играет ее роль.

— Волшебство имеется во всех деревянных духовых инструментах, — заверила она. — Считается, что Моцарт уже в ходе работы изменил сюжет «Волшебной флейты», чтобы он не слишком походил на сюжет оперы его конкурента — «Зачарованный фагот».

Франц рассмеялся и продолжил:

— Музыкальные ноты обладают по крайней мере одной сверхъестественной способностью. Они могут левитировать, летать по воздуху. Конечно, слова тоже это могут, но не так хорошо.

— Откуда ты это взял? — спросила она через плечо.

— Из мультфильмов и комиксов, — ответил он. — Словам, чтобы воспарить, нужны пузыри, а вот ноты просто вылетают из фортепиано или чего-то еще.

— У них есть маленькие черные крылышки, — заявила она, — по крайней мере, у восьмушек и тех, что еще короче. Но это чистая правда. Музыка может летать… Она высвобождается сама и обладает силой высвобождать многое другое, заставлять его летать и кружиться.

Он кивнул.

— Вот если бы ты освободила ноты этого инструмента и позволила им кружиться в воздухе, когда занимаешься на клавесине, — сказал он, глядя на электронный инструмент, — вместо того, чтобы держать их запертыми в наушниках…

— Это не понравится никому, кроме тебя, — уверенно сказала она.

— Есть еще Гун и Сол, — ответил он.

— Их комнаты выходят в другие стороны. Да и тебе самому очень скоро надоели бы гаммы и арпеджио.

— Сомневаюсь, — сказал он. А потом поддразнил: — Но, может быть, у клавесина ноты чересчур дзинькают и не годятся для магии?..

— Отвратительное слово! — возмутилась она. — И все равно ты ошибаешься. Дзинькающие (тьфу!) ноты тоже могут творить чудеса. Вспомни колокольчики Папагено — во «Флейте» ведь не один вид волшебной музыки.

Они ели тосты и яйца, запивали все это соком. Франц сообщил Кэл о своем решении отправить рукопись «Башни измены» как есть, без окончательной доработки.

— В итоге мои читатели так и не узнают, какие звуки издает шредер, уничтожающий документы. Да и какая разница? Я честно посмотрел эту серию по ящику, но когда колдун-сатанист запихнул туда руны, из машинки повалил дым. Глупость, правда же?

— Хорошо, что ты сам об этом сказал, — резко бросила она. — Ты и без того слишком много сил тратишь на переписывание этого дурацкого сериала. — Выражение ее лица вдруг изменилось. — И все же, не знаю… Я ведь воспринимаю тебя как профессионала, не в последнюю очередь благодаря тому, что ты, что бы ни делал, всегда пытаешься выжать все возможное. — Она улыбнулась.

Он почувствовал еще один слабый укол совести, но легко подавил его.

— Знаешь, у меня есть отличная идея, — сказал он, когда она подливала ему кофе. — Пойдем-ка сегодня на Корона-Хайтс. Я думаю, оттуда будет отличный вид на центр города и Залив. Чуть ли не до места можно будет добраться на «муни»^[2], да и на холме вряд ли понадобится много карабкаться.

— Ты забыл, что я должна репетировать перед завтрашним концертом и в любом случае не могу рисковать руками, — сказала она с чуть заметным упреком в голосе. И тут же добавила, виновато улыбнувшись: — Но не отказывайся от прогулки из-за меня. Почему бы тебе не пригласить Гуна или Сола? Мне кажется, они сегодня как раз выходные. Гун с удовольствием куда-нибудь вскарабкается. И где этот Корона-Хайтс?

Он объяснил, помня, что она не питает к Фриско того страстного и яркого интереса новообращенного, какой владел им.

— Наверное, это рядом с парком Буэна-Виста, — сказала она. — Ты бы лучше туда не ходил. Совсем недавно там произошло несколько убийств, связанных с наркотиками.

— Туда я и не собираюсь, — сказал он. — И, сдается мне, насчет Хайтс ты слишком уж тревожишься. За последние несколько лет там стало гораздо тише. Кстати, в одной из поистине сказочных лавок старьевщиков я добыл вот эти две книги.

— Ах да, ты же собирался показать их мне, — сказала она.

Франц вручил ей ту, которая была открыта, со словами:

— Я видел много псевдонаучных книг, но эта едва ли не самая захватывающая из всех. Тут попадаются и вполне здравые идеи, но все это перемешано с настоящей чушью. Даты выпуска нет, но я считаю, что ее издали примерно в 1900 году.

— «Мегаполисомантия», — медленно прочитала вслух она. — Что бы это могло быть? Предсказание будущего по городам?..

— По большим городам, — уточнил он, кивнув.

— О да, «мега».

Он продолжал:

— Предсказание будущего, и все такое прочее. А еще, по-видимому, и сотворение магии на основе этого знания. Хотя де Кастри называет это «новой наукой», как будто он второй Галилей. Во всяком случае, этот де Кастри очень обеспокоен «огромным количеством» стали и бумаги, которые накапливаются в больших городах. А также ископаемого топлива (он почему-то особо выделяет керосин) и природного газа. И электричества, представь себе; он тщательно подсчитывает, сколько электричества протекает по стольким-то тысячам миль провода, сколько тонн светильного газа в баках, сколько стали в новых небоскребах, сколько бумаги расходуется для правительственных отчетов и желтой журналистики и так далее.

— Ой-ой-ой… — прокомментировала Кэл. — Интересно, до чего он додумался бы, если бы жил сегодня.

— Самые мрачные его предсказания, без сомнения, оправдались. Он серьезно размышлял о растущей угрозе автомобилей и бензина, но прежде всего — электромобилей, несущих в батареях целые ведра натурального электричества. Он вплотную подошел к нашим современным страхам перед «огромными скоплениями гигантских дымящихся чанов» серной кислоты, необходимой для производства стали. Но что его больше всего беспокоило, так это психологические или духовные (он называет их «параментальными») эффекты накопления всей этой дряни в больших городах, масса нетто ее жидких и твердых составляющих.

— Прямо протохиппи какой-то, — усмехнулась Кэл. — Что это был за человек? Где жил? Чем еще занимался?

— В книге об этом не говорится ровным счетом ничего, — ответил Франц, — и я никогда не находил других упоминаний о нем. В своей книге он довольно часто упоминает Новую Англию, и Восточную Канаду, и Нью-Йорк, но только в общих чертах. Он также несколько раз упомянул Париж (в связи с Эйфелевой башней) и Францию. И Египет.

Кэл кивнула:

— А вторая книга?

— Это весьма интересно, — сказал Франц, вручив ей книжечку. — Прежде всего, это вовсе не обычная книга, а тетрадь со страницами из рисовой бумаги, тонкой, как луковая шелуха, в переплете из плотного жатого шелка цвета, пожалуй, чайной розы; вернее, такой обложка была, пока не выцвела. Писали в ней фиолетовыми чернилами тонкой перьевой авторучкой и заполнили лишь на четверть. Остальные страницы пусты. И, знаешь, когда я купил эти книги, они были перевязаны вместе куском старой бечевки. Судя по всему, так они пролежали не один десяток лет — на обложках отчетливо видны следы веревок.

— Угу, — согласилась Кэл. — С того самого 1900 года? Миленькая тетрадка. Вот бы и мне завести такую же для дневника.

— Тетрадка и впрямь хороша. Но связали их вместе не раньше 1928 года. Пара-тройка записей датирована, и все они, кажется, сделаны на протяжении нескольких недель.

— Он был поэтом? — спросила Кэл. — Даже не читая, видно характерное расположение строчек. И кто же все это писал? Старина де Кастри?

— Нет, определенно не де Кастри, но его автор этих записок безусловно читал. А вот поэтом, пожалуй, он был. Вообще-то, мне кажется, что я угадал, чей это дневник, хотя доказать это будет нелегко, поскольку он ни разу нигде не подписался. Я думаю, что это был Кларк Эштон Смит.

— Я слышала это имя, — сказала Кэл.

— Наверное, от меня, — ответил Франц. — Он тоже сочинял ужастики с уклоном в сверхъестественное. Богатейшая фантазия, роковое стечение судеб и все такое. «Тысяча и одна ночь» в китайском стиле. По духу произведения похожи на «Шуточки смерти» Беддоуса. И как раз здесь, в Сан-Франциско, в 1928 году он и начал писать свои лучшие рассказы. Я сделал ксерокопию этого дневника и дал ее Джейми Дональдусу Байерсу, авторитетному специалисту по Смиту, который живет поблизости, на Бивер-стрит (кстати, совсем рядом с Корона-Хайтс; по карте хорошо видно), и он показал ее де Кампу (который полностью уверен, что это Смит) и Рою Сквайрсу (который так же твердо уверен, что это не Смит). Сам Байерс в полной растерянности. Говорит, что нет никаких сведений о том, что Смит в те годы на сколько-нибудь заметный срок приезжал в Сан-Франциско, и что, хотя почерк похож на руку Смита, он выдает куда больше нервозности, чем замечалось в каких-либо других его рукописях… Но у меня есть основания полагать, что Смит держал свою поездку в тайне и имел серьезный повод для крайнего волнения.

— Вот это да! — воскликнула Кэл. — Ну ты и накрутил тут! Но я понимаю почему. Это же très romantique^[3], чего стоит одно только ощущение этого ребристого шелка и рисовой бумаги под пальцами.

— У меня была особая причина, — сказал Франц, сам не зная почему, понизив голос. — Видишь ли, я купил эти книжки четыре года назад, еще до того, как переехал сюда, и много раз читал и перечитывал этот дневник. Человек, любивший писать фиолетовыми чернилами (лично мне кажется, что это был Смит), раз за разом описывает, как «посещал Тиберия на Родосе, 607». На самом деле дневник полностью — или почти полностью — представляет собой отчет о серии таких бесед. Это самое «Родос», или «Родс»^[4], и номер 607 засели у меня в памяти, так что, когда я отправился подыскивать жилье подешевле и мне показали здешнюю комнату…

— Конечно же, это номер твоей квартиры, 607, — перебила его Кэл.

Франц кивнул:

— Я понял, что это было предопределено или каким-то таинственным образом предрешено. Как будто я долго искал «Родос 607» и в конце концов нашел его. В те дни у меня было много загадочных пьяных идей, и я не всегда знаю, что делал и где был; например, я напрочь забыл, где находился тот сказочный магазин, где я купил эти книги, и его название, если оно у него было. Вообще-то, я был по большей части пьян в то время… Тот период…

— Совершенно верно, — согласилась Кэл, — но, к счастью, ты не буйствовал. Мы с Солом и Гуном решили позаботиться о тебе и уломали Доротею Луке и Бониту, — добавила она, имея в виду перуанку, управлявшую домом, и ее тринадцатилетнюю дочь. — Но даже тогда тебя никто не принял бы за обыкновенного пьянчугу. Доротея сказала, что ты пишешь «выдумки, чтобы пугать, espectros y fantasmas de los muertos y las muertas», но она считает тебя джентльменом.

Франц рассмеялся.

— «Призраки и духи мертвых мужчин и мертвых дам». Как это по-испански! И все же, держу пари, ты и подумать не могла… — он осекся, не договорив.

— Что я когда-нибудь лягу с тобой в постель? — закончила за него Кэл. — Не будь так категоричен. У меня всегда были эротические фантазии насчет мужчин постарше. Ты лучше скажи мне, как эта история с Родсом-Родосом уложилась в твоем странном тогдашнем мозгу?

— Она так и не уложилась, — признался Франц. — Хотя я все же думаю, что любитель фиолетовых чернил имел в виду какое-то конкретное место, помимо очевидного намека на Тиберия и его изгнание Августом на остров Родос, где будущий римский император изучал ораторское искусство, а также сексуальные извращения и немного колдовства. Кстати, любитель фиолетовых чернил не всегда называл Тиберия. Иногда у него встречается Теобальд, иногда Тибальт, а однажды и вовсе Трасилл, который был личным гадателем и колдуном Тиберия. Зато всегда упоминается этот «Родос 607». И один раз Теудебальдо, один раз — Дитбольд, и трижды Тибо, что и убеждает меня, помимо всего прочего, что Смит почти каждый день навещал де Кастри и писал о нем.

— Франц, — перебила его Кэл, — все это очень увлекательно, но мне репетировать. Исполнять партию клавесина на миниатюрном электронном пианино и без того непросто, а завтра вечером мне играть не что-нибудь, а Пятый Бранденбургский концерт.

— Ну конечно же… Прости, совсем забыл. Я настоящая сексистская свинья мужского пола, и нет мне прощения… — начал Франц, вставая со стула.

— Давай-ка не делай из этого трагедию, — бодро сказала Кэл. — Все было очень интересно, честное слово, но теперь мне надо работать. Забери свою чашку — и, ради бога, эти книги, а то я буду все время заглядывать в них, вместо того чтобы играть… И вовсе ты не сексистская свинья: свинья не ограничилась бы только одним тостом.

— И… Франц, — позвала она, когда он уже хотел открыть дверь. Он повернулся, держа книги под мышкой. — Будь осторожен там, наверху, когда полезешь на Бивер и Буэна-Висту. Позови с собой Гуна или Сола. И помни… — Не договорив, она поцеловала два пальца и коротко махнула ими, серьезно посмотрев ему в глаза.

Он улыбнулся, дважды кивнул и вышел, чувствуя себя счастливым и взволнованным. Но, закрыв за собой дверь, все же решил, что отправится ли он на Корона-Хайтс или нет, а просить приятелей со следующего этажа составить ему компанию не станет: это был вопрос смелости, или по крайней мере независимости. Нет, сегодняшнее приключение будет только его собственным. К черту торпеды! Идем на таран! Полный вперед!

Примечания

2

Muni metro — название современной трамвайной системы Сан-Франциско.

3

Очень романтично (фр.).

4

Родс — по-английски название греческого острова Родос, где несколько лет провел в изгнании будущий император Древнего Рима Тиберий, и распространенная фамилия Родс, в честь представителей которой были даны многие названия улиц и т. п., пишутся одинаково — «Rhodes».