Пока есть просекко, есть надежда

Фульвио Эрвас, 2010

В залитом солнцем итальянском городке, на родине просекко, все встревожены: покончил с собой блистательный граф-винодел, директора цементного завода застрелили, а молодая наследница легендарных виноградников грозит их вырубить, чтобы посадить бананы. Инспектор Стуки, хоть и не выпускает из рук бокала, решительно настроен поймать преступников и вернуть спокойствие горожанам, чтобы все, как и раньше, могли наслаждаться каждым днем и каждым пузырьком игристого. Атмосферный детектив популярного итальянского писателя Фульвио Эрваса очаровывает волшебством уникального региона Италии Венето, напоминает о красоте и ценности каждого уголка земли, наводит на мысли о вечном конфликте между жадностью и уважением к земле, прогрессом и традициями.

20 августа. Четверг

Дни стояли такие жаркие, что казалось, будто лето никогда не кончится. А когда наконец придет короткая осень, нужно будет уже наряжать елку, а не собирать каштаны и ходить по грибы. Такого количества солнечных дней подряд старожилы уже давно не могли припомнить: то ли Создатель включил дополнительное освещение, то ли из-за какой-то гормональной неразберихи у светила начались приливы.

Инспектор Стуки, как и все его коллеги, вынужден был работать в кабинете без кондиционера. Ландрулли пришла в голову гениальная идея принести с собой портативный походный холодильник, который он разместил под столом. Хотя бы бутылки с прохладной водой были всегда под рукой. Стуки без труда выпивал пару литров воды в день.

Инспектор поднес бутылку воды ко рту и замер: в памяти внезапно всплыло одно зыбкое ощущение по поводу смерти Анчилотто, которое раньше от него ускользало: в этой трагедии было слишком много порядка. Между тем сам по себе граф был далеко не приверженцем упорядоченного образа жизни. Разбитые стекла перед входной дверью, беспорядок в гараже, полупустой дом — эти малозначительные на первый взгляд детали как бы выражали желание мужчины избавиться от переживаний по поводу того, что всё должно быть на своем месте.

Но в ту ночь граф Анчилотто надевает дорогую шелковую пижаму и под покровом темноты выходит из дома с бутылкой шампанского под мышкой, не забыв захватить с собой шпагу и полдюжины упаковок снотворного. Он опускается у фамильного склепа, где нашел успокоение прах его предков, отсекает шпагой горлышко бутылки, добавляет снотворного и пьет. Затем устраивается поудобнее и любуется звездами. Может быть, ему повезло и он даже смог наблюдать падение метеорита, сгорающего в плотных слоях атмосферы. Для своего ухода Анчилотто выбрал один из тех дней, когда еще случаются последние летние грозы, но града ожидать не приходится. Дни, далекие от периода весеннего цветения и ложной мучнистой росы, поражающей виноградные лозы. Такое впечатление, что граф решил уйти только после того, как сделал все, что должен был сделать.

Все было совсем не так, как полагал Секондо. Смерть Анчилотто была рассчитана до мелочей. Если бы граф дождался сбора урожая, ему бы пришлось заниматься прессованием винограда, потом беспокоиться о ферментированном сусле, а затем позаботиться о полученном из него вине. Даже без записки с подписью, уже в самой этой смерти содержалось послание.

Сам того не желая, инспектор довольно резко отчитал агента Ландрулли за то, что тот забыл предоставить результаты вскрытия Анчилотто.

— Тебе это больше не интересно? — уколол его Стуки, отдавая себе отчет в том, что это было его собственным желанием — поскорее узнать все подробности дела.

Несмотря на бумажную волокиту, заваленный работой по горло, мыслями инспектор был уже далеко отсюда — среди виноградных холмов «просекко».

Перед тем, как уйти с работы, инспектор Стуки, уже более вежливым тоном и успокоившись, попросил Ландрулли раздобыть ему результаты аутопсии, а также проверить, не обращался ли господин Анчилотто к нотариусу по вопросу о своем завещании, содержание которого могло навести на мысль и дать какую-то подсказку в этой запутанной истории.

Подъезжая на машине к городу, Стуки время от времени бросал взгляд на выстроенные на склонах холмов каменные коттеджи, вид которых с дороги напоминал гигантский вертеп. Улочки казались серыми, спутанными в клубок змеями, ездить по ним приходилось очень медленно, внимательно глядя во все зеркала. На одной из узких улиц инспектору с трудом удалось разминуться с трактором, двигавшимся в противоположном направлении. Ряды виноградников были похожи на легионы пеших воинов времен античных войн. Гибкие, как лианы, лозы казались нежными и слабыми, они вились вокруг опорных столбов и вдоль протянутой между ними железной проволоки. Возможно, это своего рода возмездие, что такой упорядоченный и аккуратный процесс, как разведение винограда, дает начало жидкости, вызывающей, как джин из бутылки, самые разнообразные последствия: она толкает слабого человека к супружеской неверности, помогает растворить усталость после дня напряженной работы и так или иначе выдает всю скрытую сущность человека. Влюбленному помогает решиться и сделать первый шаг. Верующих погружает в тайну крови Христовой, а философов — в сокровенные уголки разума. Всё благодаря этим листьям, которые улавливают солнечный свет и превращают его в сахар. А тот, в свою очередь, в содружестве с дрожжевыми грибками дает начало спирту.

Инспектор оставил машину на большой парковке, той же, на которой стояла красная «мини» в праздничный вечер Феррагосто, когда он, судя по всему, был пойман в сети сестрами из переулка Дотти. «Как это возможно?» — в сотый раз спросил себя инспектор. Попался на крючок, как треска или тунец. Стуки решил спокойно пройтись по городку. Он шел медленно, читая все дорожные указатели, рассматривая таблички с названиями улиц, переулков, площадей, вывески баров и ресторанов, а также музеев и разных других заведений, попадавшихся ему на пути. Можно очень многое понять о месте, внимательно читая вывески и указатели.

В этот час народу было совсем немного. Инспектор зашел в бар на центральной площади и заказал вина. Напротив бара возвышалась церковь, широкая лестница вела к дому приходского священника. Какой миниатюрный городок — всё в пределах шаговой доступности и легко достижимо. Вот только дело, которым он занимался, оказалось довольно трудным. Стуки поговорил немного с официанткой о графе. Та его довольно хорошо знала. Господин Анчилотто каждый день приходил завтракать в бар, где у него имелся свой счет. Граф оплачивал все в конце месяца, в том числе и кофе, которым угощал мэра, библиотекаршу, директора музея радио, билетера небольшого городского театра и Исаака Питуссо.

— А это кто? — заинтересовался Стуки.

— Местный дурачок. Сумасшедший, который целыми днями только и делает, что скоблит ржавчину с крестов на кладбище, а когда в настроении, то и с ворот и металлических оград домов.

Женщина улыбнулась, возможно, вспомнив какой-то забавный случай.

— А граф… вы видели его и в дни, непосредственно предшествующие трагическому…

— Вообще-то нет, — ответила официантка, как будто только сейчас сообразив, что она не могла припомнить графа сидящим за одним из столиков с видом на площадь уже за несколько недель до его смерти.

— Вам не показалось это странным?

— Я знала, что господин Анчилотто много путешествует. Я решила, что он был занят. Хотя, если я правильно помню, в один из тех дней я видела графа прогуливающимся с Исааком-дурачком, а также с патером и с библиотекаршей. Господин Анчилотто был интеллектуалом, не чета нам!

— Но интеллектуалов — поправьте меня, если я ошибаюсь, — не очень-то любят в здешних краях.

Официантка с задумчивым видом пошла в бар, чтобы налить пива одному из гостей.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она, опять подойдя к столику инспектора.

Стуки взглянул на женщину с сомнением. Рассуждения о культуре — дело довольно неблагодарное, тема эта скользкая, всегда найдутся спорные моменты.

— Возможно, он был высокомерный тип и горожане его игнорировали, даже изолировали. А одиночество, понятное дело, может подтолкнуть человека к трагичным поступкам.

Женщина залилась громким смехом.

— Графа? Его никому бы не удалось изолировать, даже если бы они этого очень сильно захотели. Наоборот, он первый ко всем приставал с разговорами. И потом — одиночество! Спросите об этом у некоторых девиц из Бассано.

— Не знаю, можно ли так выразиться… он упражнялся там, в Бассано?

— Упражнялся? Назовем это так. Тренировки, выездные игры, но и много домашних матчей тоже. Даже его сосед дон Амброзио жаловался на шум. Особенно когда графу случалось забить гол.

— Тогда я не понимаю, как такой человек смог покончить с жизнью?

Официантка немного помолчала, что-то обдумывая.

— А что, если это было не самоубийство?

— Вы думаете об убийстве под видом самоубийства?

Женщина пожала плечами.

— Возможно, что за этим стоит какая-то темная история? — продолжал настаивать Стуки.

Но ему больше не удалось ничего из нее вытянуть. Только имя одной из «спортсменок» из Бассано — Кикка.

— А вы как о ней узнали? Господин Анчилотто сам всем о ней рассказывал?

— О, он называл ее своей племянницей: его племянница Кикка, которая жила в Бассано, в этом великолепном городе-крепости. Иногда граф приходил с этой красивой брюнеткой в бар завтракать. Понятное дело, он делал это, чтобы немного поразвлечься: ему нравилось провоцировать городских ханжей.

— И дона Амброзио в том числе. Возможно, их огненные ночи любви также были симуляцией?

— Не думаю. Однако такие девушки, как эта Кикка, могут иметь весьма опасные знакомства. Кто знает?

— Вы бы могли мне ее описать?

«Лакомый кусочек!» — подумал Стуки. А еще удивился: с какой точностью женщины в состоянии заметить все, вплоть до мельчайших подробностей, когда речь идет об их сопернице или просто другой женщине. Особенно когда дело касается маленьких недостатков.

Священника городка, дона Амброзио, инспектор уже встречал на похоронах графа Анчилотто. Когда в девять часов вечера Стуки позвонил в дверь приходского дома, отвлекая того от просмотра телепередач, патер не нашел нужным пригласить инспектора войти. Он сам подошел к калитке, натянув на лицо дежурную улыбку, сложил руки на животе, всем своим видом выражая полное взаимопонимание, и внимательно выслушал инспектора Стуки, не преминув напомнить ему, что пару недель назад он уже все рассказал полиции о беспокойной жизни графа.

Как на соседа на графа дон Амброзио пожаловаться не мог. В городе случалось и похуже. Конечно, господин Анчилотто излишней скромностью не отличался, а еще никогда не выключал свет во дворе своей виллы.

— Говорят, что его дом можно было назвать довольно открытым?

— В каком-то смысле да.

— Скажем, гостеприимный дом?

— Но не ночью же! Господь наказывает нам спать по ночам.

— Вы бы не могли мне сказать, кто помогал господину Анчилотто по хозяйству?

— Синьора Аделе Тоньют.

— Вы думаете, я ее потревожу, если приду к ней в этот час?

— Нет. Идите, идите. Она живет одна, к тому же страдает бессонницей. Вы должны вернуться на площадь, пройти в арку, потом вниз по лестнице до мостика. Как перейдете через ручей, третий дом слева — там живет синьора Аделе. Хотите, я позвоню и предупрежу о вашем приходе?

— Спасибо, дон Амброзио.

Патер, которому не терпелось вернуться к своему телевизору, с облегчением засеменил в дом. Инспектор, следуя указаниям дона Амброзио, перешел мостик. Поднимаясь по ступенькам, Стуки обратил внимание на слабый огонек висящей на деревце лампочки, в мерцающем свете которой он различил силуэты четырех мужчин, судя по всему иностранцев, увлеченно играющих в настольный футбол на заднем дворе одного из соседних домов.

Один из четверых был таким высоким, что ему приходилось изгибаться, чтобы отбивать мяч, летящий в ворота: он взял на себя роль защитника. Остальным трем было от тридцати до сорока. «Славянская внешность», — подумал Стуки. Мужчины переговаривались очень тихо, чтобы лишний раз не раздражать соседей.

— Кто выигрывает? — спросил Стуки.

— Кто лучше играет, — ответил один из них, с длинными густыми волосами и лицом художника.

— Всегда выигрывают лучшие, даже обидно!

Аделе Тоньют стояла на балконе, украшенном горшками с геранью, с которыми было бы не стыдно поучаствовать в конкурсе на самый цветущий балкон.

— Добрый вечер, синьора! Я хотел бы вас спросить кое-что о господине Анчилотто…

— Вы кто?

— Вас не предупредил дон Амброзио? Он не звонил?

— А, это! Я и забыла. Извините, как вас зовут?

— Инспектор Стуки, полицейское управление Тревизо.

— Вам холодно?

— Нет.

— Тогда можно поговорить и так, с балкона.

— Хорошо, — ответил Стуки, оглядываясь. Рядом никого не было. — Вас удивило то, что произошло с господином Анчилотто?

Синьора Аделе вдруг разволновалась, губы ее задрожали. Первым порывом женщины было вернуться в комнату, но она сдержала себя и стояла, крепко ухватившись за перила балкона.

— Да, — сказала она еле слышно.

— У него были неприятности?

— Он был немного уставшим.

— Только уставшим?

— Обычные проблемы со здоровьем для мужчины в шестьдесят пять.

Стуки желал расспросить экономку о вилле графа: о полупустом доме, странностях обстановки, о винном погребе. Но инспектору не хотелось сообщать женщине, что он уже побывал там, воспользовавшись ключами Секондо.

— Возможно ли осмотреть дом господина Анчилотто? Вы бы могли меня сопровождать?

— Вы полицейский и проводите расследование? Разве есть какие-то подозрения по поводу смерти графа?

— Никаких. Обычные формальности, связанные с наследством, — на ходу выдумал Стуки.

— Наследство?

— Вы об этом ничего не слышали, синьора Тоньют?

— Нет, это меня не касается.

— Могло так случиться, что господин Анчилотто оставил все свое имущество… как ее зовут?

— Кого?

— А, вспомнил! Кикка из Бассано.

Женщина сделала вид, что не услышала.

— Когда вы хотите осмотреть виллу графа?

— Не знаю, скажите вы, когда вам будет удобно.

— Ну раз уж вы здесь…

Вслед за синьорой Аделе Стуки направился к вилле. Они не пошли через мостик и по лестнице, поэтому их путь оказался длиннее. Женщина передвигалась с трудом и шла очень медленно. По дороге инспектору пришлось выслушать долгий рассказ о ее невзгодах, о причинах, по которым ей все еще приходилось работать: чтобы помогать своим внукам — детям разведенной дочери. Вот так: не успели пожениться, а уже развелись, и никто не подумал о детях, какая от всего этого будет путаница у них в головах. И сейчас у родителей не хватает денег на детей, поэтому бабушкам и дедушкам приходится им помогать. А так хотелось бы потратить собственные деньги на круизы! Но нельзя: постоянно нужно то одно, то другое. Если бы старики жили поменьше, никаких разводов бы не было. Увеличение продолжительности жизни стало проблемой, это повредило институту брака, вот что произошло.

Синьора Аделе нащупала за столбом выключатель и включила свет у входа — тот самый, что мешал спать дону Амброзио. Женщина открыла ключом калитку, и они прошли к главному входу. Стуки услышал уже знакомый ему скрип двери, заметил бронзовую подставку для зонтов и кое-как намалеванную, зато старинную, начала XIX века, картину. Экономка уверенным жестом повернула выключатель, осветив большой зал, уже обследованный инспектором. Он притворился, что удивлен видом огромного пустого помещения.

— Господин Анчилотто избавился от мебели?

— Да, говорил, что хочет более современную.

— И когда это произошло?

— Что-то около трех месяцев назад. Сервант, стол и стулья забрали в июне… три человека на грузовике.

— Обычно у того, кто все распродает, есть какие-то финансовые проблемы.

— Денежные? Совсем нет!

Стуки недоверчиво покачал головой. Женщина стала показывать ему дом. Только в комнату покойника она не захотела войти, сказала, что тот ей постоянно снится. Во сне граф старательно расчесывал волосы, как он это всегда делал перед сном, потом аккуратно развешивал на плечики свои вещи, все, кроме носков; хрустел пальцами, будто проверяя, как работают суставы. Дальше шел ритуал с шелковой пижамой: граф раскладывал ее на постели, как скафандр космонавта, и вслед за этим очень медленно, сантиметр за сантиметром, надевал на голое тело. Во сне мужчина проделывал это с такой тщательностью, какую наверняка проявил и шелковичный червь, чтобы создать для этой пижамы шелковую нить, которая в начале своего пути была свернута в кокон. Кокон — это своего рода урна для праха, но эта смерть с пробуждением. Граф считал, что убивать шелковичных червей — жестоко. И добавлял, что, с другой стороны, все изысканное в своей основе часто жестоко.

— Это он вам говорил?

— Да.

— Каждую ночь?

— Нет конечно! Только в те ночи, когда был слишком уставшим и звал меня, чтобы я приготовила ему травяной чай для улучшения сна.

— Травяной чай? — воскликнул инспектор, находя, что этот факт никак не вяжется с найденными в крови графа барбитуратами.

— Ну да, травяная смесь, которую специально для него приготовляли в местной фитоаптеке.

— Граф принимал какие-нибудь лекарства?

— Нет, по крайней мере, я не знала об этом. Только аспирин иногда. Здесь склад, — добавила женщина, — вы хотите его осмотреть?

Инспектор немного побродил по помещению, делая вид, что рассматривает разные предметы.

— У него была собака? — спросил Стуки, указывая на красный поводок.

— Светлый лабрадор по кличке Либера, девочка.

— А куда она девалась?

— Граф отдал ее кому-то после того, как распродал мебель.

— Странно. Кому-то из знакомых?

— Даже не знаю. Собака жила с графом больше десяти лет.

— Можно осмотреть винный погреб?

— У меня нет всех ключей от дома, я отдала их полиции.

— Послушайте, — сказал Стуки, уходя с виллы, — та мысль о коконе как о смерти с пробуждением, это слова господина Анчилотто?

— Да, его, он умел очень поэтично выражаться.

— Простите, может быть, это не совсем деликатно. Это вы обнаружили тело графа?

Женщина вздрогнула. Ей припомнилось, что она сразу же пошла на кладбище, как только новость распространилась по городу.

— Нашел его городской дурачок Питуссо, — сказала она таким тоном, будто только сумасшедший мог увидеть Анчилотто лежащим среди могильных плит с бутылкой вина под боком.

Я тру и скребу. Скребу и тру. Они трут моментальные лотереи, а я скребу ржавчину. Потому что удача ускользает, а ржавчина остается. Этот народ покрыт ржавчиной. Ржавый народ, он не достоин империи. Я пытаюсь отскрести ржавчину с креста на надгробной плите синьоры Луиджины Мазет, в замужестве Кальдеран. Этот крест стал покрываться ржавыми наростами ровно в 4 часа поутру, после одной из бессонных ночей. Не то чтобы в ту пору ты, синьора Мазет, спала как сурок. Ты ложилась спать без пятнадцати двенадцать и просыпалась еще до зари. Из окна твоей квартиры на верхнем этаже дома с таверной ты, скажем так, наблюдала за ближними и все замечала. Причиной твоего плохого сна были переживания по поводу того, что дела в твоей прачечной шли не очень хорошо. Сначала тебя это даже развлекало: найти способ, как вывести, чтобы и следа не осталось, пятно жира от майонеза, оливкового масла, мороженого, особенно на мужских брюках. Или все-таки это было не мороженое? Но ты об этом никому не рассказывала, у каждого свои пятна, те, которые они заслужили. И никто не может запятнать себя за другого, потому что это сразу заметно, что человек это делает из-за гордости, чтобы казаться всем или привычным, или совсем другим. Это зависит от того, какие пятна сейчас в моде.

«Мир никогда не будет кристально чистым, — любила ты повторять клиентам твоей прачечной, — слишком не увлекайтесь салфетками и другой ерундой. Немного грязи не помешает, это часть жизни. Рождаются тоже не идеально чистыми. Покойники иногда бывают чистые, но только потому, что их моют». В последнее время тебе стало нелегко держать прежний ритм. Несколько раз тебе даже случилось перепутать одежду порядочных людей и негодяев, холостяков и женатых. Как-то так получалось, что иногда чьей-то жене попадались чужие кружевные трусы или другие непотребства. Ты спровоцировала больше разводов, чем казино в Югославии. Тогда и началась твоя бессонница. С твоего балкона тебе было все хорошо видно, и ты начала кричать: «Сумасшедшие! Безумцы!» Безумец тот, кто возвращался поздно ночью, тот, кто провожал до дома невесту. Без ума была твоя кузина, которая хотела пожертвовать свою почку неизлечимо больному. Сумасшедшей была твоя дочь, которая отправилась автостопом в Исландию через Индию.

И люди стали приходить под твой балкон ради забавы, только чтобы услышать: «Сумасшедшие! Безумцы!» Эй, синьора Мазет, а что, если я куплю криптовалюту? — Сумасшедший! Синьора Мазет, я собираюсь отпраздновать свой день рождения. — Безумец! Но то, что тебя действительно прославило, — это твои суждения о браке.

Как по-вашему, синьора Мазет, могу я жениться на Мариэлле и на Луиджине? — Безумец! А не выйти ли мне замуж за Сильвано? — Сумасшедшая!

Один раз я показал тебе мою палку из черной акации, а ты — «Безумец!»

Тогда я сказал тебе, что сейчас как дам палкой, и ты промолчала, будто перед тобой и вправду был сумасшедший. Тебе, синьора Мазет, вся эта грязь навредила. Ужасная болезнь, та самая, что была у моего отца Луиджи, год рождения 1921, который во время войны босиком прошел всю Россию, вдоль и поперек. Совсем как солдаты Наполеона. Эта ржавчина от холода. Ржавчина уничтожает империю. Но я скребу.