Шабашник

Фёдор Романович Козвонин, 2020

Перед вами поэма о необходимых, но ненужных людях. О соли бессолой земли и о надежде, что город-сад всё равно будет. О столице, о провинции; о провинции в столице и о провинциальной столичности. Книга для тех, кто прожил десятые и готов с головой ринуться в двадцатые. Это рассказ с рассеянной и тревожной улыбкой на лице. Роман – наследник всех своих родных. Полемичная история с надеждой на то, что диалог породит если не истину, то понимание. Магический соцреализм с хтоническими замашками. Притча о том, что в тоннеле кромешной серости за поворотом есть свет. Лауреат премии "В поисках правды и справедливости" – 1 место в номинации "Молодая проза России". Содержит нецензурную брань.

Глава III

19.09.201… года. Дорохово, Московская область.

Где-то вдалеке залаяла собака. Открыв глаза, Максим увидел серый потолок, освещённый тусклым, еле пробивающимся сквозь шторы хмурым сентябрьским рассветом. Потолок был подвесным и когда-то, наверное, белоснежным, но бывшие до него вахтовики, не заморачиваясь выходить на улицу или хоть в коридор, курили прямо тут и потому потолок стал серым. Достав из-под подушки телефон, Максим недовольно почесал в затылке — до будильника оставалось ещё восемь минут.

Он всю ночь пролежал с закрытыми глазами, но так и не смог уснуть: досада о том, что от отведённого на сон времени осталось только восемь минут, упала в душу, как булыжник в гладь тихого омута, покойно подёрнутого ряской. Но всплеск с брызгами перешёл в круги на воде, которые, разойдясь в стороны, докатились до берега уже не замеченными. В конце концов, ему не истребителем управлять — роллы он уж как-нибудь скрутит и с недосыпа.

Поднявшись и потянувшись, Максим заправил кровать, провёл по покрывалу ладонью и, убедившись в её почти идеальной геометрической ровности, обречённо вздохнул, опустился на пол и отжался на кулаках ровно тридцать четыре раза. Ещё неделю назад отжиматься надо было только тридцать три раза, и эта перемена не слишком радовала.

Отдёрнув штору, Максим обрадовался неожиданно яркой картине за окном — свет, казавшийся тусклым из-за плотной шторы, ослепительно освещал облачившиеся золотом деревья, а лазурное небо с белоснежными барашками облаков наполнило душу какой-то сладкой истомой. Теперь, несмотря на ощущение пришибленности, было намного приятнее смотреть в грядущее. Немного тревожил появившийся посреди ночи неизвестно откуда сладкий вкус во рту: чтобы избавиться от него, пришлось выпить три стакана воды. Максим успокоил себя тем, что ему это приснилось.

У другой стенки в комнате Максима стояла ещё одна кровать — там должен был спать его напарник, но тот почему-то не приехал и вторую неделю Максим работал в одну каску. Хорошо, что заказов было не так много и было время делать заготовки, следить за ротацией, поддерживать нормальную работу кухни. Плохо, что руководство могло принять решение вовсе не приглашать второго повара, видя, что Максим справляется и так, но при этом поднимать зарплату едва ли сочтут нужным. Эти мысли о беспомощной бесправности раздражали, он гнал их прочь, но всё чаще какой-то голос из дальнего уголка сознания призывал к беспощадному и бессмысленному бунту. Бессмысленному, потому что уйти с вахты и не закончить работы он не мог даже на день раньше срока, ведь тогда по договору работодатель с полным правом не выплатит ему ни копейки. Беспощадному же потому, что тогда одну вахту пришлось бы менять на другую: вернуться в Киров с пустыми карманами он тоже не мог. Ему надо было обеспечить себя хотя бы на месяц, чтобы иметь возможность ходить по инстанциям. Максим хотел восстановиться в органах. В тех самых Органах.

В силовые структуры он очень хотел вернуться, его туда манили две вещи. В первую очередь это была пенсия, до которой оставалось дослужить всего пять лет. Если бы он закончил службу, то до конца дней о хлебе насущном не пришлось бы заботиться. Во вторую очередь, Максим был человек честолюбивый и ему хотелось быть причастным к чему-то большому и важному. Хотелось ощущать то пьянящее чувство полноценности, верить в то, что он у руля, что он хотя бы немножко, но князь мира сего. Зловещий флёр от должности капитана службы исполнения наказаний был ему очень по душе. Хотелось быть, ярким, как пуговица с гербом на кителе, а не серым, как колпак повара-вахтовика. Максим по своей сути был пассивным пассионарием.

Вернуться обратно в систему ему мешало то, что шесть лет назад его уволили из УФСИН с уголовным штрафом, условным сроком и без права занимать должность в течение трёх лет. Тем, кто спрашивал о причинах, он обычно рассказывал об убийстве по неосторожности при выполнении спецоперации. Так же мог рассказать, что нанёс педофилу телесные повреждения средней тяжести, а тот оказался со связями. Когда был в настроении, говорил, что его свои же подставили и пришили коррупцию, превышение служебных полномочий: не на чем было печатать рапорты и он купил две пачки «Снегурочки», чеки выкинул, а система-то палочно-галочная. Поди докажи, что не взятка от жулика? Управление само страдает — хочешь или нет, а паршивых овец в рядах выявлять нужно, даже если их нет. Вот он с этой бумагой и подставился.

Сам же он давно запутался и настоящие причины смешались с мифом. Но он был справедливо убеждён, что раз людей он не расстреливал, не растлевал и миллионов не растрачивал, то шансы вернуться в ряды есть, а спешил он потому, что после тридцати пяти лет его бы не приняли банально по возрасту.

Из окна комнаты Максима была видна железная дорога и дачный посёлок за ней. Где-то далеко шумело большое шоссе. Пора идти на работу.

***

Пошёл двенадцатый день вахты Максима и свою небольшую кухоньку он готовил к открытию автоматически, зная где, что и зачем лежит. Думая о чём-то своём, он включил в электрощитке группу кухонных розеток. Этим он пробудил к жизни бесконтактный гриль-саламандру, заставил тэны фритюрницы устроить круговорот холодного и горячего масла внутри своей чаши. Зашумела включившаяся индукционная плита и бесшумно стала нагревать вчерашний рис рисоварка со смешным названием «Cuckoo».

— Кукушка, кукушка, сколько мне тут осталось? — , Макс грустно улыбнулся и слил в раковину конденсат, скопившийся в сборнике рисоварки. Достал из морозилки филе лосося и положил на стол отходить до времени. Достал пакет с замороженными креветками, пересчитал — на сегодня должно хватить, новый полуфабрикат нужно делать только завтра. Мидий тоже с избытом, а вот грибов шиитаке катастрофический дефицит — надо будет поскорее нарезать те, что со вчерашнего вечера замачиваются в кастрюле.

Но первым делом надо поставить вариться новый рис, поэтому Максим поскорее заправил вторую рисоварку и пошёл поздороваться с Ольгой, которая только что открыла главные двери кафе. Должность Ольги гордо называлась «администратор», но на самом деле она совмещала в себе функции официантки, кассира и уборщицы, а администрирование шло как-то само собой. Себя она называла буфетчицей.

— Здравствуй! Как жаль, что ты вчера рано ушёл и меня дожидаться не стал. Тут такое было!

— Я ведь вроде по времени ушёл, — Максим поднял глаза на висящие на стене часы с большим белым циферблатом и толстыми чёрными стрелками. — А разве что-то случилось? Не было ведь посетителей, вторник тухлый.

Ольге было немного за сорок, но она старательно молодилась и держалась так, будто только вчера был тот знойный июньский вечер, когда она выпустилась из колледжа по специальности «киномеханик». Со дня выпуска Ольги прошло всего несколько лет, и этой специальности на рынке труда не стало. Не стало ещё и мужа, зато уже была любимая дочка и с тех пор дочку воспитывала не мама, а бабушка. Деньги на воспитание Ольга зарабатывала, катаясь по стране то проводницей, то официанткой, то кухонной работницей, то горничной и при этом не унывала.

— Из-за этих стрелок здоровенных тут постоянно плюс-минус две минуты, не разобрать. Ты без трёх минут ушёл.

— Ну так и что? Заказы всё равно до без пятнадцати принимаем.

— Случилось, блин. Три минуты двенадцатого уже было, а я ещё дверь не закрыла, зазевалась. И тут вваливается компания — два пьяных вдрызг мужика и две бабы. Один мужик с фонарём под глазом. Шли откуда-то — не то с дня рождения, не то с поминок.

— Ну так и послала бы их лесом. Закрыты ведь — чего ещё надо?

— Я им с ходу говорю, мол, извините, но кина не будет — простынь спёрли, заходите завтра. Бабы и один алкаш сразу развернулись, хотя и на ногах еле держались, но последний, который с фингалом, начал пальцы гнуть, что раз дверь открыта, то и заведение считается рабочим и поэтому его обязаны обслужить. Я уж решила не связываться, понадеялась, что он обойдется кофе или чаем, предложила ему латте с халвой, но он, только прибавляя громкость, заявил, что желает пиццу. Я говорю, что повар ушёл домой, а печь для пиццы выключили полчаса назад. Он оглянулся на своих друзей, в наличии публики убедился и давай орать голимым матом, что его не колышет, кто там ушёл, а кто нет. И чтобы я метнулась резко и приготовила.

Максим быстро оглядел Ольгу и интерьер кафе — кажется, всё в том же состоянии, как было и вчера, без видимых повреждений. Поняв, что история закончится благополучно, всё же высказал, что вертелось на языке:

— Жалко, что меня не было, я б ему и второй глаз подправил. Но всё ведь обошлось? Ты наряд вызвала?

— Я сразу на тревожную кнопку нажала, а бухарику объясняю, что я ведь не повар, я не умею пиццу — я только кофе и чай. В него тогда будто демон вселился, даже его друзья испугались. Он попробовал запрыгнуть на барную стойку, но не смог. Ухнул, как филин, уперся в неё руками, как горилла, и давай верещать, что я еще не знаю кто он такой, а он моего начальника кореш, вместе с ним в школу ходил и завтра они меня оба тут нахлобучат по очереди.

— А ничего, что тут хозяйка — женщина?

— Так вот я до этого момента ещё опасалась, думала, мало ли кто такой? Вдруг действительно местный воротила? А оказалось, сопля поселковая, — Ольга снисходительно махнула рукой. — Так вот, мечется он тут, беснуется, рожа уже сизая — кажется, готов разорвать на куски.

— Но стойку не обходит, хотя пожалуйста — даже декоративного ограждения нет. Клоун! — Максим осёкся. — Мне это сейчас рассуждать удобно. Тебя-то он не напугал?

— А чего мне боятся? Оно же понятно, что перед друзьями и бабами рисуется.

Но ты бы видел, какая с ним перемена сделалась, когда ГБР приехали — парни ладные, под два метра, с автоматами. Упырь этот сразу побледнел, заткнулся и вдоль стеночки к двери двинулся, но охранник его так вежливо к стенке прижал и спрашивает, мол, чего шумим? Тот выпрямился, но руку не стряхнул, и давай излагать, что они сюда зашли без десяти минут, хотели сделать заказ, но буфетчица их обматерила неадекватно и он пытался добиться от неё жалобной книги.

Знаешь, он так говорил уверенно, что если бы не мятая рубаха, волосы дыбом и потная рожа с фингалом, то мог бы сойти за телеведущего с главного канала — прямо и дикция, и пафос какой-то неизвестно откуда образовались. Я даже испугалась, что он сейчас убедит охрану в том, что он тут единственный д`Артаньян. Но охранник на часы посмотрел и говорит иронично, мол, это же вы целых двадцать пять минут жалобную книгу ждёте!? Не притомились? Тот развел руками, мол, сам уже и не рад, что связался. ВОХРа его тогда нежно, как котёнка за шкирку, на улицу куда-то вывел, в темноту. Потом приехали менты, глянули на них — а там баба сидела с бутылкой шампанского. Меня старшина спрашивает: «они у вас вино купили?» Я говорю: «конечно же нет, мы вообще алкоголем не торгуем». Тогда он их всех задержал за распитие алкогольных напитков и в бобик погрузил. В общем, и смех, и грех.

— Хорошо, что всё обошлось.

— Но я до того удивилась той перемене… Знаешь, вот сколько в школе учили, что с людьми надо поступать так, как хочешь, чтоб с тобой поступили: что надо лаской, убеждением. А с некоторыми можно говорить, только если ты его на голову выше и у тебя автомат на плече. Это как если…

Но Ольга не успела закончить мысль — помещение наполнил звук наддверного звонка. В кафе вошёл гость и она поспешила навстречу, а Максим ушёл с раздачи обратно на кухню.

***

В кафе «Флэшбек», расположенном рядом с вокзалом станции Дорохово, вошёл высокий и представительный человек в рясе, с окладистой чёрной бородой: большая спортивной сумка была перекинута через плечо, а под мышкой этот человек держал деревянный ящик цвета морёного дуба, плотно сбитый гвоздиками с жёлтыми шляпками. Ящик был для пожертвований и казался тяжёлым.

Он вошёл на первый этаж, усмехнулся, оглядев полиуретановую подделку под лепнину зала с претензией на греческий стиль, и пошёл на второй мансардный этаж. Тут ему понравилось больше, и он сел лицом к окну, прямо под балкой, обделанной чем-то вроде папье-маше. Сев у окна, погладил бороду и с прищуром осмотрел зал.

Подошла Ольга, отстранённо глядя куда-то в сторону, бесстрастно подала меню, но, увидев наперстный крест, с перепугу сделала книксен и перекрестилась. Батюшка сделал вид, что не заметил её смущения и, не открывая книгу, нарочито окая обратился к ней:

— Хорошо тут у вас, лофтово. Дочь моя, что подают сегодня в вашем заведении приличное мне по сану?

— У нас всё самого высокого качества и наипервейшей свежести. Ой…, — она заметно покраснела и потупила глаза. — Тут дело в том, чего ваша душа желает. Вам бы я порекомендовала лапшу удон с говядиной или салат цезарь с…

— Ты смотри, сегодня постный день — усекновение главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, потому чтоб без мяса. Не желаю оскоромиться.

— Тогда вашему вниманию японское меню. Пожалуйста, вот суши, роллы. Есть горячие, есть запечённые, есть в темпуре. Есть большие роллы гранд — там одной порцией можно наесться, а кроме рыбы и риса ничего и нету.

— А с какою рыбицей сие большие роллы?

— Есть с лососем, есть с угрем, а есть с тунцом.

— А с тунцом которые, они не острые?

— Роллы «Бонито» скорее пряные. Там, конечно, есть зелёный лук и соус спайс, но это только для пикантности. Остроты нет.

— Ага, пикантность нам повредить не должна, в том греха нет…, — с этими словами батюшка внимательно углубился в меню, долго что-то выбирал, причмокивал, и, наконец, сказал:

— Тогда ебаните мне бонито! И пшеничного нефильтрованного пива кружку.

— А вот пива-то у нас не держат… Мы вином уже месяц не торгуем, а винную карту убрать всё руки не доходят.

— И правильно! Нечего смущать паству — подай квасу!

***

Пока Ольга принимала заказ, Макс отнёс рыбную доску на мойку, а кухню заполнил дух сварившегося риса — такой приятный, теплый и зовущий к какому-то прекрасному далёку, которое осталось в том уютном зимнем дне с розовыми от мороза щеками… В тот день бабушка сняла со школьной формы Максимки значок октябрёнка. Формы тоже скоро не стало. Отмахнувшись от морока прошлого, Макс выключил рисоварку, открыл крышку, чтобы выпустить пар, и закрыл обратно — чтобы дойти до готовности, рису надо постоять ещё минут пятнадцать.

Раздался писк и из кухонного принтера выехал чек:

«Ролл «Бонито гранд». Просят, чтобы сделал от души.»

Спустя минуту на раздаче появилась и сама Ольга:

— Ой, какой у нас первый гость сегодня необычный…

Макс, который в это время уже крутил на циновке большой рисовый рулет, словно её и не слышал:

— Вот ты говоришь, что пока к стенке не поставишь, то и говорить невозможно. Был у меня один такой же вот помощник, когда я в Лесном оперативником в колонии был. Типичная жертва мамы с папой, которые за него всё решили и отправили учиться на юриста, а ему бы в артисты, честное слово, или в психологи. Выучился парень, а таких вот птенцов без опыта, без связей и без службы в армии хоть пруд пруди. Помыкался, посувался — сперва консультантом поработал, втюхивая населению автомасла новейшего поколения за баснословные деньги, но населению эти масла были без надобности, так он и сидел на окладе без процентов. Поэтому подался подсобником на установку дверей — тут дело пошло лучше, но для широкой ноги всё равно мало.

Максим ещё раз прошёлся циновкой по граням ролла, которые теперь показались ему достаточно идеальными, и ролл благополучно отправился в лоток со стружкой тунца.

— Зато с этой работой молодому человеку пришло понимание не только мирка папы с мамой. Как-то очень органично научился входить не только в чужие квартиры, но и в доверие к людям. Потому что дверь установить — дело не минутное, а какой же хозяин оставит свою квартиру попечению мастеров из газеты? Тут без догляда никак, а пока следишь, то почему бы и не поговорить? И кто будет вызывать мастеров эконом-класса?

— Разве пенсионеры какие-нибудь.

— Правильно, в основном пенсионеры и другие малоимущие слои населения, которые, однако, за своё малое имущество всерьёз переживают. Иногда и сироты попадались, которым государство по достижении восемнадцати лет квартиру выдало. Но и те, и другие в юридическом деле тёмные, вот дипломированный юрист Костя и стал по ушам им ездить. Предлагал тем, у кого есть право на недвижимость, выгодные сделки — мол, давай, мы твою квартиру продадим, получим деньги и купим другую квартиру, которую срочно вдвое дешевле продают. Он им рассказывал душещипательную историю о том, как на крюке для люстры в просторной гостиной повесилась генеральская дочка: то ли в институт не приняли, то ли любимый бросил. Теперь безутешный отец скорее хочет квартиру эту роскошную с рук сбыть, чтоб ничего не напоминало, поэтому отдаёт чуть не даром. Но мы-то в ней жить не будем, говорил Костя доверчивым слушателям, мы сами её перепродадим, а новым хозяевам о генеральских обстоятельствах ничего не скажем. За какой-нибудь месяц сможешь миллион поднять! А мне десять процентов от сделки. Люди верили и добровольно оставались без квартир.

У сирот же, получивших квартиру у государства, право на приватизацию появляется только через пять лет, поэтому таких захочешь, а не разведёшь. Но и тут смекалка сработала. Он находил тех, которым до приватизации оставалось год-два и предлагал очень выгодную работу на Севере вахтой, а квартиру чего простаивать будет? — Давай её сдавать! Словом, втирался в доверие и под этим соусом заставлял подписывать много лишних документов, к знакомому нотариусу подопечных водил и доверенности на себя оформлял. Когда его взяли, то в отельной папочке девять генеральных доверенностей на недвижимость нашли. Он как раз прокололся, когда пытался продать квартиру одного своего подопечного, а тот с вахты вернулся раньше времени. Хорошо, что успели до окончания сделки отозвать документы, а то бы пиши пропало.

Тут Максим вспомнил, что ролл уже несколько минут лежит в стружке, а Ольга как-то странно на него поглядывает, будто готовясь вот-вот сказать что-то непоправимое. Поэтому он быстрее достал ролл и принялся резать. Но говорить не прекратил:

— Так вот. Дали этому кексу два года общего режима. Понятно, что он сотрудничать со мной сразу же захотел, лишь бы я о деталях его статьи не рассказывал — на зоне много выпускников детдомов и того, кто сирот обижал, могут понять не в полной мере и под шконку загнать по тихой грусти со всеми вытекающими. Поэтому он регулярно докладывал о пьянках, о наколках, о настроениях и намерениях других заключённых — старался, в общем, отрабатывал. И ему хорошо, и у меня с показателями всё в порядке… Ладно, потом доскажу, когда заказ отдашь.

Максим протянул Ольге нарезанный ролл, та поставила его на поднос, где уже стояла большая кружка кваса, и ушла к гостю.

Когда Ольга пришла к столику с заказом, батюшка сидел переодетый в спортивный костюм Adidas, поверх которого была наброшена флисовая жилетка. Спортивная сумка стояла под столом, дароносица — рядом, на полу.

— Досадно, что в сей трапезной нету образа, дабы было на что освятить чело крестным знаменем. Но времена сейчас лихоимные и бездуховные, потому выкручиваемся в меру своей смекалки.

Батюшка перекрестился на окно, выходившее на запад, отхлебнул кваса, взял двумя палочками лохматый ролл, обмакнул его в соевый соус и, резко и коротко выдохнув, отправил его в рот. Принялся вкусно и задумчиво жевать.

Ольга откланялась и ушла обратно к раздаче на первый этаж, где её уже ждал Максим, с ходу продолживший:

— И вот однажды прихожу я из отпуска, вызываю Костика к себе. Сажу его на табуретку, начинаю вопросы задавать и тут он достаёт из кармана телефон и небрежно так в руке крутит. Я интересуюсь у него пока корректно: «Ты берега-то не попутал, родной?». Он ногу на ногу закинул и, ухмыляясь так, с прищуром на меня сморит и, нарочито выговаривая гласные, мне говорит: « — Начальник, ты мне теперь никто! Я на Управление теперь работаю, они мне УДО обещали через полгода и телефон для связи с ними выдали!». В голове у меня сразу рой мыслей, выстроившихся в стройный ряд: если он действительно на Управление работает, то выдавать мошеннику в зоне телефон это последнее дело, ведь он с телефоном таких делов наделает, что только один Бог ведает, при этом после работы я хотел к тёще заехать в сад, помочь яблоню подрезать и у меня в пакете лежит секатор для сучков. Решение пришло само собой. Расстегнул я верхнюю пуговицу рубашки, завернул рукава, взял секатор, встал и говорю: «Я, того рот наоборот, тебе сейчас этим секатором палец отрежу, а ты его в Управлении потом предъявишь. И жуликов, которые с тобой сидят, лично в курс поставлю кто ты есть. А сам рапорт напишу и пойду школу охранять».

Костя сразу в лице переменился — побледнел, заикаться начал, телефон на стол положил, встал и, пятясь, из кабинета моего молнией вылетел. Мне потом в Управлении сказали, что это они специально меня проверяли и что экзамен я выдержал. А Костя продолжил с ещё большей прытью мне своих товарищей сливать.

Ольга внимательно слушала, следя за тем, как Максим эмоционально размахивает руками и надеясь, что гость со второго этажа не слышит его речей.

— А самое главное, что парень этот очень видный, высокий и статный — такому в кино играть какого-то казачьего атамана: Ермака или Матвея Платова. И голос красивый, такой глубокий баритон. Все природные данные, чтобы артистом быть, а не людей обманывать. Не мудрено, что такому сходу доверишься, ведь просто олицетворение всего самого хорошего. Жаль, что в Кирове нету театрального ВУЗа — может, на сцене он бы нашёл себя.

— Так может он ещё исправится. Не знаешь, что с ним после отсидки сделалось?

— Не знаю, но уверен, что с проторенной дорожки ему не свернуть и даже если выберется из этой колеи, то всё равно потом обратно свалится. Нормальной работы ему не найти, поэтому ему не будет давать покоя мысль, что чем год работать и заработать двести тысяч, лучше одного лоха обуть и за один раз два миллиона в карман положить. Это как бросить курить — неделю не куришь, месяц, год, но потом обязательно сорвёшься. Только за сигарету по этапу не повезут.

***

Когда Ольга пришла рассчитаться с батюшкой, тот укладывал разобранную дароносицу в сумку.

— Ох, и уважили вы меня! А как зовут того кашевара знатного, что готовил трапезу?

— Максимом его зовут, — Ольга немого стушевалась, потому что испугалась, что батюшка может быть недоволен роллами, а она выдала коллегу.

— Низкий ему поклон! А он украинец, белорус?

— Нет, он наш, русский. Вятский парень.

— Вятский — значит, хватский! Я когда-то имел благодать провести там три года, которые наставили меня в моём пути и укрепили веру. Истинно говорю!

— А там какой-то мужской монастырь?

— Можно и так сказать. Там когда-то Эдуард Стрельцов свои страсти смирял.

Ольга, услышав известное имя, но не зная тонкостей биографии знаменитого футболиста, одобрительно сжала губы. Бородач же продолжал:

— Это мой духовный университет, ибо там я познал правду. Однако, дочь моя, а повар ваш племени русского? Не вотяк, не черемис?

— Не знаю даже… Я и о национальностях таких не слыхала. Но, нет, могу вас уверить, что он русский. Такой же, как и мы с вами.

— Да и верно — если бы на моей тарелке были кожыпог или сокта, то я бы ещё подумал, а тут — суши, — батюшка довольно и утробно улыбнулся. — Суши дело тонкое и очень хорошо, что у вас русские готовят. Это прямо чувствуешь, энергетика у пищи другая. Славно готовите, очень славно. Сколько с меня причитается?

— С вас триста девяносто пять рублей.

Батюшка долго копался в кошельке, и наконец достал мятую бумажку в двести рублей, одну сотенную, одну пятидесятирублёвую. Сорок пять рублей он высыпал мелочью на скатерть. Собрав их со стола, Ольга поняла, что скатерть придётся стирать.

— Не будешь ли ласкова, дочь моя, подскажи страннику, как отсюда уехать до Петрищево?

— А вот вы как выйдете, так идите налево — там сразу за переездом будет остановка. Автобусы часто ходят, ждать не придётся.

— Благослови тебя Бог!

Сидя на стуле спиной к окну и положив одну руку на стоящую на колене сумку, батюшка теперь походил на Пугачёва из учебника истории, где донской казак брался судить и миловать по своей воле.

***

Ожидая, пока микроволновка разогреет обед, Максим глядел в окно вслед уходящей к автобусной остановке фигуре. С перекинутой через левое плечо спортивной сумкой и сигаретой в правой, субъект вразвалочку шёл к переезду. Что-то из далёкого прошлого померещилось, будто когда-то он уже видел такую походку.

— Блин, ну бандит из девяностых — ни дать, ни взять. Клоун! — Прозвенел звонок микроволновки и Максим достал пышущую паром глубокую тарелку. Обед был готов.

Когда с едой было покончено, Максим вышел на пожарную лестницу покурить. Что-то зашуршало в кустах на другой стороне дороги и Максим спустился по ступенькам вниз. Как только он ступил на тротуар, откуда-то из разросшихся кустов сирени выехал мужик с синяком под глазом верхом на собаке. Огромная кавказская овчарка тащила за собой пьяного и щуплого человека в чёрной форме с надписью на спине жёлтыми буквами «Охрана». Мужик держал собаку правой рукой за ошейник и почём зря лупил её кулаком левой. Косые удары вовсе не тревожили большое и сильное животное. Мужик, казалось, это понимал и только больше ярился, поэтому ещё меньше попадал в цель:

— У, кобелина ты сучья! Шкура дешёвая! Вот ты мне скажи, вот как так-то, а? Что там эта кобыла хотела? Ты почему не тявкал? Ты почему этой твари горло не перегрызла? А кочегар тот заднеприводный? Вот теперь что делать-то, а? Нет, ты мне скажешь, я добьюсь от тебя! Ты есть подчинённая мне единица!

Собака встала, флегматично посмотрела по сторонам, заметила Максима, остановилась и печально опустила глаза, будто извиняясь за поведение своего спутника. Охранник иначе понял намерение животного. Решив, что то наконец покорилась его воле, он отпустил ошейник и размахнулся что было духу, чтобы ударить собаку ногой, но промахнулся и грохнулся на землю, больно ударившись затылком об асфальт. Животное в этот момент подняло голову и пошло через дорогу в сторону Максима. Пошло спокойно и размеренно, а пьяный, который так и остался лежать на асфальте, вдруг заплакал:

— Ну как же так? Сука! Сука! Сука! Кобыла ночная! Я же на разряд сдал, я же аттестацию прошёл! Кобыла сучья! Парабола корявая! Сучья ночная кобыла!

И он снова заревел в голос. Собака подошла к следившему за всем этим Максиму, остановилась перед ним, подняла голову и внимательно на него посмотрела. Несмотря на всю телесную свирепость животного, никакого страха или тревоги не было. Максим опустился на одно колено, погладил голову собаки и почесал за ухом. Когда смотрел между ушами, то увидел, что рядом с хныкающим пьяницей ходит большая чёрная птица. Кажется, ворон. В этот миг собака шумно выдохнула, отстранила голову и пошла мимо него, куда-то в сторону железной дороги. Туда, где шумело шоссе.

Максим оглянулся на лежащего и всхлипывающего пьяницу и, хмыкнув, стал подниматься по лестнице. Спешил закончить с замоченными грибами шиитаке, пока не пошли заказы. Ворона уже не было.

19.09.201… года. Плацкартный вагон. Киров-Москва.

«Возможно, на тебя смотрит миллионер!». Это такая наклейка на зеркале в туалете плацкартного вагона. Наклейка пропагандирует железнодорожную лотерею, а в зеркале отражается печальное и уставшее лицо Сергея. Интересно, сколько людей соблазнилось и прияло участие в этом мероприятии? С одной стороны, от надписи веяло какой-то вахтёрской уверенностью и она очень гармонично вставала в один ряд с табличками, оспаривать правомерность которых бессмысленно: «Не курить!», «Не прислоняться!», «Ногами на унитаз не вставать!». И, если судить по шрифту и стилистике, повелительно-указующие таблички и рекламу розыгрыша делал один и тот же дизайнер. Причём делал пакетом, скопом, гуртом и за одну и ту же зарплату. Из-за этого казалось, что вероятность увидеть в зеркале миллионера была сопоставима с вероятностью испортить био-туалет или получить штраф за курение. Но, с другой стороны, чтобы не курить и ломать унитазы никаких усилий прилагать не нужно. Значит, не было смысла участвовать в лотерее, потому что смотрящим миллионером ты являешься также, как ты являешься тем, кому не стоит прислоняться к дверям и вставать на унитаз ногами.

Поэтому возможный миллионер смыл следы своего пребывания в пахнущий хлоркой биотуалет, который оголтело всосал полученное с жутким хлопком и будто холостым контрольным выстрелил в пустоту. Потом миллионер вымыл руки непригодной для питья технической водой и почистил зубы. Ведь если пить нельзя, то полоскать же можно? Но реклама лотереи всё равно примеряла на смотрящего шкуру миллионера: как было бы здорово вырвать без боя у судьбы кусок, который тебе не принадлежит! Кусок, которого ты не заслужил, и который всё равно не пойдёт тебе впрок. Так что Сергей решил в лотерее не участвовать. Он вышел из туалета и, пройдя несколько метров вдоль торчащих в его сторону разнокалиберных пяток, сел за откидной столик, достал из рюкзака кружку, вынул из нагрудного кармана пакетик чая и пошёл в другую сторону вагона за кипятком снова мимо пяток, обмундированных в носки самых разных цветов и фасонов.

–…что президент РЖД плацкартные вагоны назвал стриптизом коллективным, поэтому…

Набрав кипятка из титана, похожего на какую-то адский механизм, сочинённый сумрачным гением на погибель человекам, Сергей заварил чай. Вагон постоянно дрожал, шатался, кренился в разные стороны и сохранить равновесие стоило немалого труда.

–…значит, пусть он в своих шубохранилищах этим и занимается, потому что иначе…

Сергей вернулся на своё место и сел лицом в направлении движения поезда. Хотя было уже темно, но движение за окном чего-то невнятного и таинственного в своей непрерывности казалось умиротворяющим, а изредка мелькающие огни семафоров казались чекпойнтами, золотыми воротами из компьютерных игр детства и это успокаивало — значит, ещё один шаг к цели сделан.

На следующем перед Сергеем нижнем боковом месте сидел одетый в тельняшку мужчина лет пятидесяти в очках и с бородой. Мужчина пил чай из стакана в подстаканнике и читал потрёпанную книгу, изданную в те времена, когда ещё не севшая на нефтегазовую иглу страна приходила в себя от первого полёта человека в космос. Материал переплёта этой книги был каким-то совершенно привычным, но при этом непонятным — это была не ткань, не кожа, а нечто среднее. Вроде вещь повсеместная и привычная, а как назвать и что это вообще такое и знать не знаешь. Оттого и неловко, потому что стыдно осознавать, что и привычных-то, обыденных вещей не знаешь. На обложке было написано «Вещий», а вот следующее слово было закрыто ладонью читающего.

Соседями Сергея сбоку были двое: похожий на сильно обрусевшего итальянца худощавый и неприятно небритый мужчина лет сорока, а напротив его койки суетилась примерно тех же лет статная женщина в очках — неотразимо яркая блондинка с землистого цвета лицом в оспинах.

Расстелив на столике газету, женщина достала из сумки что-то завёрнутое в целлофан и напоминающее батон колбасного сыра. Она нарезала его под углом тонкими ломтиками и внутри, как начинка в рулете, оказалась колбаса с мелкими вкраплениями жира. Всё это время мужчина сидел с толстым сборником сканвордов на коленях, но ручки у него не было.

Совершив тот же, что и Сергей, отважный поход за кипятком, женщина насыпала в кружку кофе «три в одном» из пакетика, томно посмотрела вдаль:

— Вы не в курсе, скоро остановка? — спросила она у потрёпанного «итальянца».

— Если чтобы покурить выйти, то до Нижнего терпеть придётся, — плацкартный челентано деловито посмотрел на циферблат наручных часов, которые он достал из кармана треников. — Значит, ещё шесть часов ехать.

— Тогда нам остаётся только кофе пить, — женщина положила обе ладони на столик. — Давайте знакомиться, что ли, дорога ведь не близкая? Меня Марина зовут.

— А меня Леонид, — он поперхнулся. — Лёня то есть.

— Очень приятно, Лёня. Вот, угощайтесь, — Марина обворожительно улыбнулась.

Мужчина, заметно стушевавшись этой улыбкой, недоверчиво взял кусок, и разглядел внутри сыра колбасу:

— Ничего себе! Два в одном!

— Да, мы любим удивлять аудиторию, на которую нацелены, — при этих словах Лёня покраснел и положил ногу на ногу. Заметившая это Марина продолжала:

— Я в Москву еду, командировка от колбасного бутика «Шилкрафт». Буду выставлять и демонстрировать прелести и деликатесы нашей компании: салями из кабана с белыми грибами, сыровяленые чипсы из оленины, чоризо из медвежатины, бобриный брегенвурст, мортаделла из тетерева, брауншвейгская из лосятины и кабанятины, сырокопченая колбаса из гуся с коньяком в сыре а-ля грюйер… Вот она, как раз на столе. Ну, чтоб вы знали, что едите. Вкусно?

— Да просто объедение! — обалделый замухрыжка заёрзал на койке.

— Всё натуральное, настоящее. Своё то есть, вятское, — сложив руки на груди, блондинка посмотрела в окно, словно позировала для портрета. — У нас налажена работа с промысловиками и в этом деле мы первые если не в России, то в нашем регионе точно. Правда, выхода на большие сети пока нет — у нас ведь рука руку моет, поэтому может быть в столице и получится найти свою нишу, выйти на рынок и заинтересовать бизнес-партнёров, а у себя дома… Но не будем о грустном. Вот вам, например, понравилось?

— Очень вкусно, говорю же. Думаю, такое вот многих заинтересует.

— Да вы больше берите, не стесняйтесь! Вороне бог послал не один кусок.

Губы мужчины скривились, будто он одновременно хотел плюнуть и выматериться, но не сделал ни того, ни другого:

— Ой, а вот о воронах не надо, ладно?

— Почему?

— Да Юлька, дочка моя, просто на этих воронах свихнулась — никакого спасу от неё нет. Читает про них с утра до ночи, прикинь, да? Пока её подруги по дискотекам, она какие-то мифы мусолит. Нормальные девки в кино ходят, по каткам разным, клубам, а ей ничего, кроме этой сволочи летучей, не надо. Она даже домашнего ворона заводила!

— Это ведь накладно, наверное? — с кажущимся очень искренним интересом спросила Марина.

— Ещё как накладно! На день рождения выпросила. Вот что нормальной девке надо? Правильно: телефон, платье, туфли, а этой… Главное, стоит-то он ни разу не мало! Две моих зарплаты! Я ей сразу сказал: «Тебе надо, поэтому ты за ним и ходи. И чтоб он по квартире не летал!». Так он месяц у неё в комнате просидел и изодрал все обои, все подушки изнахратил, все углы загадил, а она в нём души не чает! Даже когда он ей из ноутбука все кнопки повыдергал, она ему только пальчиком погрозила! И молча в мастерскую пошла. У меня не заикнулась даже на ремонт денег попросить. Но из терпения я вышел, когда он её в плечо клюнул, причём до крови аж! Она-то ничего, но я думаю, а если в другой раз он её в лоб или глаз? Изуродует ведь на всю жизнь и куда я… — он оборвался на полуслове. — В общем, пока она в школе была, я пришёл в её комнату, открыл окно и этого — метлой! Выгнал, окно закрыл, а потом стекло разбил, будто это птица сделала. Дочка три дня ревём ревела!

— Ох, извини, что прерываю, но не мог бы помочь мне достать матрац с третьей полки, а то я до этой верхотуры не допрыгну сама.

Леонид торжественно встал посредине первой полки и вытянулся, насколько хватило сил, Марина как будто совершенно случайно потёрлась плечом об его бедро. Когда же она заправляла койку, то опять же совершенно случайно, но надолго задержала свой призывно обтянутый пёстрыми леггинсами тыл ровно напротив лица Лёни. Леггинсы были неприлично меньшего размера, чем им бы следовало быть. От всего этого Леонид вспотел, в растерянности потёр рукой татуировку на левом плече со щитом, мечом и буквами «ПВ». Потеряв было нить разговора, но не имея сил продолжать молчать, он вспомнил и продолжил:

— Теперь боюсь, что на Новый год ещё одного птеродактиля выпрашивать начнёт. И разговоров у неё только о воронах! Сказки детские читает — то про Крабата, то про Ворона Вороновича, а раз друзей у неё нет, то эти все свои мысли и идеи она мне излагает — и что Черномор у Пушкина это ворон, и про яблоки молодильные у ворона в саду, и про то, что Жар-Птица на самом деле ворон.

— Так она ведь на то и Жар, она яркой должна быть, чтоб светится!

— И я ей о чём! Он же чёрный, говорю! А потому и чёрный, говорит, что единственный до Солнца долетел и жар его вынести смог, но только почернел, закоптился.

— Ну, логика, конечно, есть…

— Да что там логика…Я теперь знаю, что во время войны сам Черчилль велел воронов в этом… как его у них? Башня-то ихняя?

— Биг Бен? — что-то вспыхнуло в глазах Марины. Лёня сглотнул:

— Не, Тауэр, во. В этом самом Тауэре Черчилль воронов и подкармливал — англичане очень суеверные были и верили, что если вороны с насиженных мест снимутся, то быть беде. И что у Одина, бога чухонского, два ворона было — первый за него мыслил, а другой за него всё помнил. И у половины греческих богов тоже всё вороны — у Афины, у Аполлона, что у этого… врач-то который древний?

— Эскулап? — Марина поёжилась плечами, будто ей вдруг стало холодно, но Лёня увлёкся рассказом и ничего не заметил.

— Не, Асклепий! Во имечко-то, да? А запомнил, потому что каждый день по десять раз! Да фиг с ними, с греками! Чукчи наши, не спились ещё которые, думают, что мир ворон создал. Не знаешь, у них там на этом севере вообще вороны есть?

— Там их если им только на выставках кто показывает, в зоопарках. А вообще север — это же очень грустно и холодно. Как там люди вообще живут? Мне и в нашем климате очень холодно и зябко…, — Марина уже обхватила себя за плечи и вся сжалась, как живописная Алёнушка, которой для полного несчастья в жизни не хватает только козлёночка. — Я на медсестру училась когда-то — мечтала в Пицунду уехать, в ведомственный пансионат. Там и платили хорошо, и климат хороший… Но потом Союз развалился, а следом и Пицунды, считай, не стало. Поэтому я бросила училище и пошла в бухгалтера. Но по специальности не работала совсем, всё только числилась. По сути, была то секретаршей, то директором исполнительным в масштабах двух киосков и одного подпольного цеха, а то и козой отпущения, на которую в случае чего шишки повалятся. Слава богу, что не получилось ни разу из меня козу ту сделать — обычно всё как-то само собой или закрывалось, или хозяина съедали рыбы покрупнее.

Кажется, тут я тоже уже своё дорабатываю — кирдык конторе приходит, несмотря на эти все понты. Я Андрею Ивановичу, директору нашему, говорю, что лучше в Петербург ехать, ведь в Москве одни мусульмане да евреи, а продукция наша не кошерная и не халяль, но он уверен, что Питер — та же провинция, только с метро и музеями, а сила и деньги в Москве.

Марина грустно потупила глаза, вздохнула и, немного помолчав, продолжила:

— Но мне-то что? Лишь бы командировочные платили. А вообще поездка эта только манёвр перед тем, как компанию продать выгоднее — мол, участники Экспоцентра, все дела.

— Вот что в Москве одни жи… евреи и мусульмане, так это ты в самую точку! Без них и у меня не обошлось! Юлька сейчас индейскую мифологию читает. Ага! Я ей говорю, что ни хрена своей мифологии у этих индейцев нет, всё у других народов спёрли, а может быть и не спёрли, а просто кто-то эти «индейские» мифы за самих индейцев выдумал. Выдумал, а теперь печатает и девочкам молодым, которые ещё ничего не понимают, подсовывает. Ведь этих чингачгуков, считай, и не осталось совсем — кого поубивали, а кого по заповедникам разогнали. А заповедники эти по другую сторону океана и уж сильно вряд ли, что моя Светка когда-то там окажется и спросит у первого встречного могиканина про его ворона любимого. А потом сам давай кумекать и понял, что к чему. Не в индейцах тут вообще дело, ими одно что прикрываться удобно. Ни за что не поверишь!

— Неужели мусульмане? — ещё только что такая беззащитная Марина распрямила плечи и скрестила на груди руки.

— Почему же мусульмане? Еврейские это всё проделки, — Леонид обрадовался, что удивил Марину и торжествовал, как кочет на плетне. — Ты знаешь, что Христа меж двух разбойников распяли? Один его уважал, уверовал на кресте-то… Но не в первом дело, а во втором, который над Христом стебался. За эту глуму прилетел ворон и выклевал тому разбойнику глаз! Маленько непонятно, да? Тут штука в том, что был такой пророк Илия, тоже очень почитаемый… Илья пророк ведь и мой покровитель! Я ведь в ВДВ служил когда…Но об этом потом, — Леонид снисходительно прищурился куда-то в район сомкнутых колен Марины. — Короче, дело в том, что пророк Илия вороном оборачивался и Христа в пустыне кормил. Понимаешь? Он и был тем вороном, который разбойника уконтрапупил прямо с неба! И я подумал о воронах вообще, без всей этой мифологии художественной. Тут и вспомнил, что нос у воронов огромный, и каркают они противно, и чёрные, и падальщики, и жадные очень, под себя гребут? — довольный собой Лёня откинулся на койке, скрестил руки на груди. — Понимаешь меня теперь? Вороны — евреи мира животных! Жиды с самого детства пытаются детям внушить, что вороны хорошие на самом-то деле! Что и мудрые, что и добрые, чтоб верили им. Хитро действуют, не напрямую, а на подсознание, исподтишка… Зато наверняка! Вот тебе и Каркуша с самых яслей по телевизору, а как подрастёт — тут и Карыч. Думаешь, стихотворение у поэта По про ворона знаменитое такое потому, что уж очень написано распрекрасно? Нет! Потому что евреям на руку пришлось — они его и раскрутили, чтобы такие вот дурёхи, как моя, читали и думали…

Леониду казалось, что он производит на Марину грандиозное впечатление, поэтому он вспомнил телевизионное выступление какого-то генерала конца девяностых:

— Нет, ну сучье племя, а? Я бы их в окно выкидывал, вот прямо в темноту эту — на щебенку и под колёса! Так что, чёрный ворон, я не твой! — Лёня призывно подмигнул. — А бабы-то их, еврейские, они ведь когда…

— Подожди, я сейчас схожу мочалку выжму, — сказала блондинка, встала и ушла в сторону туалета. Там она миллионершу увидит.

Сергей наконец уснул и проспал тревожным, неспокойным сном, пока его не разбудили пьяные вопли:

— Что ты мне руки крутишь, гад? Ты на кого наехал, э? Слышь, пёс?! Знаешь вообще кто я? Подрядчик, мля, в законе коронованный! Я нюх топтал! Погоны с тебя сниму!

Пока здоровенный полицейский выводил буяна из вагона, проводница объясняла что-то второму, который был немного меньше первого:

–… Да, это он в туалете покурил, зеркало разбил и ещё какой-то пакет в вакуумном унитазе смыл. Теперь до Москвы никому туда не сходить… Конечно, я его предупреждала, но он же пьяный в стельку. Так что забирайте его, а потом он пусть как хочет, так от Нижнего и добирается.

Сергей вышел следом на перрон и молча смотрел, как упирающегося Лёню полицейские вели куда-то за здание вокзала. Дул холодный пронзительный ветер и полицейские были очень не рады ночной работе, поэтому Лёня несколько раз стукнулся о стену вокзала, которое в этом освещении казалось одинокой базальтовой скалой. «Вещий» в тельняшке стоял рядом и курил:

— Интересно, что он завтра сделает первым делом, когда очухается? Подумает, что напрасно не определился как зовут его дочку: Юля или Света? Или пожалеет, что соврал про службу в ВДВ, когда на плече татуировка погранвойск?

Сергей удивлённо посмотрел на соседа, дремоту сняло, как рукой. Тот продолжал:

— Это же всё заметно даже слушателю, которому разговор вообще до лампочки, а если этот дуралей поверил, что им заинтересовались, то должен каждое своё слово взвешивать. Просто незачем было врать, вообще рот открывать не стоило — всё и так в руки идёт! Наверняка в его мечтах не только она угощала его колбасой, но и он от души потчевал её… Придурок так и не понял, что на нём испытывали силу женских чар перед столичным вояжем.

Сергей сплюнул в сторону:

— А сейчас он ментам будет впаривать о том, кто он такой есть. И ведь лепит, что он минимум какой-нибудь помощник депутата. А как в торец не прописать такому помощнику депутата из плацкарта?

— Это уж известно, сам бог велел. Так что и тут лучше бы молчал — отделался бы только пустыми карманами. Но вообще-то женщина эта разочарованная и менты разражённые — ещё ладно. Свинство, но ладно. Если этот Лёня только окружающим врёт, а вот если он сам себе такую пургу метёт и в неё верит, тогда, считай, что всё: конченый он человек и несчастнее его на свете нет.

— И где он такой дичи про евреев набрался?

— Наверное, в армии или у телевизора — когда он молод был, там разные выступали. Нассали парню в уши в молодые годы, а он эту веру свято пронёс сквозь года, — бородач в тельняшке захлебнулся каким-то нутряным натужным кашлем. С облегчением сплюнув, отдышавшись, он как будто на излёте заговорил:

— Знаешь, врать другим — ещё куда ни шло, потому что рано или поздно эти другие поймут, что к чему, отвернутся и уйдут. Но уйдут уже наученные лапшу с ушей снимать, опыт полезный получат. А если врать себе, то ты останешься один на один с обманутым самим собой, а от себя не уйдёшь и придётся вопрос решать кардинально. Если самому себе лжёшь и свою же ложь принимаешь, то до того доходишь, что никакой правды не различаешь ни в себе, ни в других. Поэтому перестаёшь себя и других уважать, не ценишь никого, не любишь, а без любви сам не замечаешь, как до полного скотства доходишь. Никогда себе не ври. Не забывай об этом, пожалуйста.

«Вещий» докурил и пошёл обратно к вагону. Уже подойдя к подножке и взявшись за поручень, он сказал, резко обернувшись назад и глядя Сергею куда-то выше глаз, в район лба:

— А переплёт моей книги из ледерина сделан. Ну, так. Вдруг тебе интересно.