Яблоко транзита

Хаим Калин, 2022

Алекс Куршин, герой тетралогии "Секундант одиннадцатого", обрел новое качество – спецпосланника президента по деликатным поручениям, челнокуя между Россией, Европой и Ближним Востоком. Делает это с большой выдумкой, искусно лавируя между рифами новых и хронически неразрешимых конфликтов. Как всегда смел, прозорлив и эффективен, не изменяя себе в главном – приумножении своих бед, недругов и приключений.

От автора:

Сюжет произведения — производное авторского вымысла. Любые совпадения с историческими лицами, событиями и институциями — не более чем прием для подстегивания читательского интереса.

Глава 1

Ибах, Шварцвальд, Германия, 5 января 2021 г.

Алекс едва себя сдерживал — двухчасовый «маринад» в ожидании приема толкал то утопить клаксон, то метнуть в дом контрагента булыжник: что за выпендреж? почему согласованная аудиенция предваряется ритуалом унижения? При этом некто ехидно нашептывал: встреча-то между эмиссаром страны-отравительницы и ее жертвой, чудом с того света выкарабкавшейся…

– Послушай, Егор! – воскликнул Алекс, обращаясь к своему многопрофильному водителю. – Охране передай: последнее некитайское предупреждение, через три минуты снимаемся. Надеюсь, втолкуют…

Егор Седов, в миру референт МИД РФ, ныне водитель-переводчик, едва переместившись на тротуар, примерз там, где стоял — в объекте их назначения, доме напротив, распахнулась калитка. И знакомый по предыдущим контактам охранник затараторил Егору по-немецки, подкрепляя слова жестикуляцией. Впрочем, в расшифровке не нуждавшейся: Егору — дальше пятую точку мозолить, а парламентарию — на аудиенцию в дом.

Между тем «Добро пожаловать» не подразумевалось — минут пять Алекса мурыжили, прозванивая и ощупывая в прихожей. Более того, родную обувь заменили на тапки квартиросъемщика. Благо, совпадал размер.

Этим дубление самообладания не исчерпывалось — предназначенный, со слов охраны, для переговоров зал был пуст. При этом сверху доносились голоса, перемежаемые сардоническим смехом. И то хорошо…

Без оглядки на вахту охранника Алекс, заядлый турист-курортник, осмотрел просторные кухню с залом, после чего с женской непосредственностью осведомился: «Сто пятьдесят в сутки?» Не дождавшись не только ответа, но и реакции, нервно кивнул, будто признавая свою бестактность. Закончив процедуру сверки с рынком, у журнального столика уселся.

Фоновые шумы будто притихли, и визитер невольно погрузился в предысторию события, перекинувшего его из России в Европу и взбудоражившего его порядок, казалось, надолго обездвиженный пандемией.

Между тем за семь месяцев второго заезда в Россию Алекс не раз порывался со своей «халтурой» и страной обитания размежеваться. Куратору внушал: системный переворот, продиктованный обнулением президентских циклов в РФ, белорусским «Тяньаньмэнь» и отравлением Навального сводит надобность в либеральном советнике российского престола к нулю — столь разъехались и без того малосовместимые ориентиры сторон. Так что на повестке — цивилизованный развод и, потребуйся, новая фамилия.

Артачился при этом не очень, держа в уме череду локдаунов второй волны и паралич авиасообщения. Но тут, будто смирившись с безвременьем, глобус притормозившим, Алекс испытал внезапное просветление. Связавшись со своим куратором, генерал-майором ГРУ Иваном Сафроновым, сменившим Николая Бондарева, советника ВВП по силовому блоку, начальство огорошил:

— Слушай, Иван Анатольевич! Чего бы мне к берлинскому пациенту не слетать? Переубедить возвращаться… Попытка — не пытка… Кому, как не мне?

Генерал промолчал и, нечто промямлив, разъединился. Между тем токи беседы подсказывали: Сафронов, знавший досье Алекса Куршина от «А» до «Я», уникум идеи уловил. Ведь в своих текстах (куда вновь переместились его контакты с президентом России), Алекс последний месяц твердил: Навальному дорога в Россию заказана, вернувшись, он не оставляет режиму выбора, кроме как его арестовать; стало быть, выдвигая инициативу, Алекс, камня за пазухой не держал. Во-вторых, если кто-либо к Навальному, плотно охраняемому, мог быть в Германии допущен, так это Алекс Куршин, западному разведсообществу известный как лицо, застолбившее в большой политике уникальную нишу. На нейтральной полосе между двумя веками — западным сконцентрированным на инновациях двадцать первым и российским агрессивно неуживчивым двадцатым, открученным назад как часовая стрелка.

При всем том Куршин не был до конца правдив, предлагая устранить головную боль Кремля, а точнее, попытаться перевести ее в режим ожидания. Его интуиция подсказывала: Навального не переубедить, бессмысленная затея; при всей своей предприимчивости и политической хватке Россиянин № 2 в своем стержне казался ему приверженцем практик, отзванивающих догматикой. И в стратегических вопросах — формирование долгосрочного курса — его оптика большим разрешением не отличалась.

Но почему бы последний квадратик техзадания старушки истории к своей выгоде не замалевать? Смотришь, и сменит Алексей гнев на милость!

Спустя сутки Смоленская снеслась с немецким МИД, предлагая провести переговоры с Алексеем Навальным через нейтрального посредника. По настоянию Алекса, цель визита изложили предельно ясно, без эвфемизмов. Иначе, он полагал, от ворот поворот не избежать — от немцев или самого Навального.

С миссией в Берлине согласились, как и неделей ранее в Москве. Но, как и Алекс, оба ведомства не до конца искренне. Русские — чтобы скрыть основной мотив предприятия, изложенного Алексу буквально на трапе самолета; добро же немцев, вернее, натовцев диктовалось одним — заполучить для сверки позиций Алекса Куршина, связь с которым оборвалась в сентябре 2019 г., более полтора года назад. Так что интересы Навального, почетного гостя Ангелы Меркель, учитывались по остаточному принципу, а то и примыкания.

— У вас три минуты, — обратился к Алексу Навальный, не поздоровавшись; форма одежды — спортивный костюм. При этом в кресло напротив он садиться не стал — прислонился к поручню лестницы.

Между тем Алекс инстинктивно приподнялся, движимый формальной процедурой знакомства. Но заметив, что малейших поползновений на то у хозяина нет, с глуповатой улыбкой опустился обратно.

— Я так и не понял, кто вы такой и откуда свалились на мою голову. Ассистенты до конца не разобрались. Настоящая абракадабра: союз израильского гражданина и поехавшей на патриотизме Смоленской, — не дождавшись реакции визитера, продолжил человек-легенда, отличившийся не только в этом, но и в том из миров. Добавил: — Однако на встрече немцы почему-то настояли…

Алекс, точно недотепа или в путах шока, то хлопал ресницами, то каменел, намерений не выказывая. Казалось, хамство контрагента его добило, и навязанная полоса препятствий ему не по зубам. Так что интрига вот-вот дверью хлопнет, дедлайн-то на носу. Но не тут то было.

— Леша, ты на водопадах Тоднау бывал? Классное место, десять километров отсюда… — Алекс лучезарно улыбался.

Настал черед Навального опешить: встав в струнку, он словно занял место в изготовившемся к приказу строю.

— Ваш Ибах — дыра дырой, пусть из соображений безопасности полторы улицы — самое то, — продолжил, будто общаясь с кем-то третьим, Алекс. — Знай, неудачное место для отпускника: Фрайбург, не говоря уже Баден-Баден — далеко. Скажи, а что, в российском сегменте интернета форума Шварцвальда нет?

Будто оправившись от психологического прямого, Навальный замотал головой. Казалось, сигнализировал: э-э, придержи лошадей!

— Вообще-то, Шварцвальд не для января, — выставив на мгновение ладони, Алекс дал знать, что заканчивает. — Для зимы лучше края озерные: Бодензее — каких-то две сотни километров отсюда. Да, забыл, Шлухзее, совсем рядом. Так что, возникни вновь интерес к досугу в Германии, с удовольствием маршрут сооружу. Нас, подсевших на Deutsche Welt, хлебом не корми, дай родимым опытом поделиться!

Алексей Навальный, оттолкнувшись от поручней, зашагал к Алексу. Уселся в кресле напротив. При этом, будто мобилизовавшись, струил образ прилежного слушателя, у которого своих идей дефицит.

— Очередь велика? — вновь ошарашил визави Алекс. Конкретизировал: — Шарлатанов, жаждущих перенять твой опыт «забега» в потустороннее? Про журналистов и сочинителей молчу — таковых, думаю, тьма-тьмущая.

— Вернемся к повестке, — миролюбиво предложил Навальный, ставя точку в затянувшейся разминке, его же бесцеремонностью явленной.

— Да, конечно, — согласился Алекс. С напускной важностью продолжил: — Собственно, я к вопросам открыт. К моим текстам по теме (возвращение в Россию Навального), не сомневаюсь, вами прочитанных, особо добавить нечего. Не считая, комментариев и дискуссии, разумеется.

— У меня пока два вопроса: кого конкретно вы представляете? И какова реальная цель визита? — буднично, оттого весомо, озвучил Навальный.

— Я не думаю, что МИД России, немецкими коллегами идентифицированный, мог играть какую-либо партию, кроме кремлевской. А кто персонифицирует Кремль, полагаю, вы знаете… — разъяснял с некоторой пресыщенностью Алекс. — Касательно цели… Основная — идентична заявленной немецкому МИД. Есть еще кое-что, но это частность.

— Предлагаете поверить, что Алекс Куршин, известный масс-медиа как антикремлевский журналист, представляет президента РФ? — обозначил логическую прореху политический крот Навальный.

— Причина подряда в одном: моя кандидатура — единственная, которую в сложившийся ситуации — шабаш отравителей и киллеров — мог согласовать Берлин, — поплыл на любимом судне — велеречивого многословия — Алекс. — При этом я убежден: немцы вам не разъяснили, почему именно парламентер — Алекс Куршин. Как и потребовали не распространяться о встрече. Ну и на десерт: даже СМИ не в курсе, что я здесь. Так что, сколько бы я не плодил обтекаемых смыслов, разобраться в моем статусе и бэкграунде не выйдет — столь он парадоксален и замысловат. Стало быть, предлагаю ограничиться аксиомой: мой взгляд на план Алексея Навального вернуться на родину — независимая позиция, которая, подчеркиваю, совпала с установкой по проблеме Кремля; наши с Кремлем взгляды не более чем пересеклись.

Да, верно, так называемое пересечение далеко от гуманитарных побуждений, ибо кремлевские навязали «встречный план», но об этом позже, если дойдет вообще….

— То есть, если следовать в русле вашей логики, ваша задача — доказать на пальцах, почему Россия, страна моего гражданства, мне противопоказана? — встрял, дождавшись паузы, берлинский пациент.

— Не совсем так, — чуть подумав, ответствовал парламентер российского и прочего закулисья. Во-первых, у вашего безумного предприятия — сдать себя в прокат вечнозеленому Гулагу — есть свой джокер по умолчанию: реальные предпосылки политической судьбы Нельсона Манделы и гарантированный в ближайшие годы Нобель. Стало быть, потенциал обретений столь значителен, что практически уравновешивает риски вашей задумки добровольно себя засадить, пусть на кону ваша собственная жизнь, которая после сверхдерзкого отравления котируется не дороже предыдущей и нынешней Конституции вместе взятых… Так что моя, пацифиста-либертарианца, миссия — это как можно скрупулезнее разложить пасьянс ваших перспектив, ни в коей мере на вас, Алексей, не давя. Решение сугубо за вами.

Резюмирую. На мой аналитический взгляд, оба подхода, в общем и целом, равнозначны, при этом на гамбургских весах: трамплин для решающего карьерного скачка, пока, правда, гипотетического, и ваша уникальная, принадлежащая уже не вам одному, а всему человечеству жизнь. Простите за пафос, но, нельзя не призвать, вы уже фрагмент истории и отнюдь не проходной…

— Не понимаю, реквием зачем? — возбудился объект, как оказалось, планетарных страстей. — Я не вчера пуганный, только больше, чем тридцать суток, кишка у них тонка!

— Не тот случай, Алексей! Объявив о процедуре по замене условного срока на реальный, Кремль отрезал себе пути отступления. Так что посадка — их ситуативный минимум, коль с физическим устранением облом…

— Меня ждут избиратели, думские выборы на носу! Дезертировав, каково буду выглядеть? — давил на подотчетность политика электорату Навальный.

— А что, на своих похоронах лицо сохраните? — особо не напрягался с аргументами Алекс.

— Не дождутся! — петушился председатель ФБК.

— Ладно! — хлопнув себя по коленям, Алекс резко встал на ноги. — Получилось то, что получилось. Перейдем к послесловию, сразу оговорюсь — кремлевской сборки. Отмечу: не работай оно на предмет миссии, я бы предложил им искать иного курьера. Так что одевайтесь…

— Не понял!? — лицо Навального вытянулось.

— Мы перемещаемся в автомобиль, где Егор, вас обыскав на предмет фотокамеры, даст прочитать кремлевский месседж, — изложил сюжет «послесловия» Алекс.

— Серьезно!? Мне гульфиков не хватило? — возмутился подопытной кролик цифровой диктатуры.

— Алексей, под мое поручительство процедура согласована с немецким МИД, ваша охрана в курсе. Автомобиль и Егора они прежде обыщут сами, текст читать минуту, — озвучил «Руководство по эксплуатации» вотчины теневых сношений Алекс.

Кремлевская заготовка, гибрид директивы и помилования, блистала ясностью мысли: «Фильм «Дворец для Путина», фальшивка в стадии завершения, в сеть выложен быть не может. Пока ФБК этому требованию следует, председателю Фонда гарантируется иммунитет от уголовного преследования (административные аресты не в счет). Кроме того, г-н Навальный сможет вернуться в Российскую Федерацию после думских выборов.

Согласие председателя ФБК повлечет отзыв представления прокуратуры по замене условного срока на реальный в деле «Ив Роше». Подчеркиваем: иммунитет г-на Навального будет действовать ровно до тех пор, пока фильм-пасквиль пылится на полке».

Егор, державший планшет ниже уровня окон, уничтожил не облаченный в файл абзац едва Навальный отвел взгляд от экрана. После чего вернулся в свою привычную позицию — рулевого, прежде пристроив планшет в бардачке.

Навальный сидел на заднем сиденье, транслируя дефицит задач, и, казалось, не брал в толк, что событие себя исчерпало, оставив микро-зазор для двух или трех знаков. Их приемщик — Алекс Куршин, ошивающийся с охранниками рядом.

Наконец Навальный выгрузил себя наружу и двинулся в дом, не выказывая желания с кем-либо общаться, включая Алекса Куршина, в то время как стороне переговоров хоть какой-то жест полагался.

Минув Алекса, Алексей остановился. Будто вспомнив о чем-то, развернулся к нему, казалось, вопрошая: ничего не хотели мне сказать? В то время как подразумевалось наоборот…

Переминавшийся с ноги на ногу Алекс двинулся к Навальному и, сблизившись, с сочувствием приобнял. У калитки оба остановились, жестами сообщив охране: у нас разговор тет-а-тет.

— Причина августовского покушения теперь ясна? — виновато обратился к Навальному Алекс, точно он частичка коллективной вины режима-отравителя.

На гладком, безупречных черт лице визави отобразился то ли ужас пережитого, то ли отчаяние тупика; Навальный отмахнулся, казалось, не в силах поддерживать разговор.

— Знаете, Алексей, ваше отравление у меня вначале закольцевалось с белорусским кризисом. Дескать, кремлевских тот в такую икоту вогнал (было от чего!), что в панической атаке они кинулись устранять значимого, но явно переоцененного оппозиционера — дабы вытравить и намек на протестную активность. Ныне ясно, что это не так. Пусть неким раздражителем гражданское неповиновение в Беларуси для покушения на Навального и послужило, но было глубоко вторичным. Во главе угла, как выяснилось, ваш фильм. Надо же… Смех да грех! В первой половине моей жизни фетву объявляли за книгу, во второй — за киноролик. Кстати, отличная аналогия! Ваш план, пусть с некоторыми натяжками, аналогичен поездке Салмана Рушди в Иран в 1989 г., произойди подобное. Думается, вы это и сами понимаете. Оттого на грани безумия беснуетесь, изображая падишаха. А не проще ли переждать полгода, год, перед тем как принять решение. И, оставшись в Европе, вы себе развязываете руки с фильмом…

— Да они только этого и ждут, чтобы я затихарился, теряя сторонников! Вернись я в Россию, нашему полку не только прибудет, но и удвоится. А умное голосование — рано или поздно «Единую Россию» до маргиналов низведет! — вспыхнул, точно бенгальский огонь Алексей, у которого, казалось, некий цензор отправляет в спам не совпадающую с его генеральной линией информацию.

Алекс машинально, точно дежурное «здрасьте», кивнул, затем вклеился в визави взглядом, точно срисовывает его лик, и протянул руку для прощания. Предельно радушно — уже двумя руками — пожал руку Навального, склонив при этом голову. Оборачиваясь, изобразил V и двинулся к своему автомобилю.

Следующие двадцать минут фокус Алекса занимала прозрачная избирательная урна, неким чудом запечатленная на одном из минских избирательных участков. Помня о фальсификациях всех предыдущих выборов, минчане, голосуя за Светлану Тихановскую, загибали бюллетени. Навскидку, казалось, в пропорции 70:30. Но официальные цифры ЦИК Беларуси — почти с точностью до наоборот.

Вынырнув из картинки, Алекс увидел, что Егор гонит авто по маршруту, коим они проследовали в Ибах.

— Извини, Егорка, прикорнул… — вернулся в общую широту Алекс.

— Да что вы, Алекс Владимирович! Мы четырнадцать часов на ногах, а вы как огурчик… — струил хорошие манеры отпрыск двух преподавателей Московского университета.

— Раззява я, зато твой инстинкт на месте. Нам и правда, на Тоднау. Общее направление — Фрайбург. Пункт назначения — Тоднау-Мюггенбрюн, деревенька с дюжиной домов. Зато гастхаус закачаешься, с бассейном и парилкой. Заночуем… Хозяйка меня помнит… На въезде разбуди…

Глава 2

Тоднау-Мюггенбрюн, Шварцвальд, Германия, 12 января 2021 г.

На часах 07.00, плоть и дух ликуют (контрастом бремени лет), в окрестностях — чарующая, встречающаяся лишь в глубинке тишина.

Будто рай в отдельно взятой келье, но не взорвавшегося воображения, а «прямого эфира», земной. В считанных сантиметрах — реактор рая, имя ему — женщина. Источник безумных восторгов и жестоких драм. Два последних года — талисман неурядиц, а то и предвестие покушений.

Между тем Алекс успел втрескаться в эту удивительнейшую из женщин, но не безоглядно, какая-то его часть на взводе: не медовая ли Ольга ловушка? Ее явление столь необычно, что будь на ее месте некто искушеннее, Алекс выставил бы как провокатора его мира теней вон. Но все по порядку.

На постой с Егором они стали во вторник (05.01.2021 г.) ближе к ночи, преодолев за день порядка тысячи километров. Покинув Берлин с петухами, в Ибах въехали в сумерках, около 16.30. Два часа — «настройка» самообладания у резиденции Навального, полчаса малопознавательной беседы и час на переезд к объекту ночлега, вопреки локдауну откликнувшемуся на бронь. Гостиницы-то все на замке.

При этом бронь оплачена добрым дядей — немецким МИД, надо полагать, выдернувшим из внесезонной спячки хозяйку заведения. Оттого на вновь прибывших, впрямь космических пришельцев, Йохана таращила глаза, вгоняя Егора в смущение; он не знал, что врученные им Алексу командировочные — оплатить постой — тот прикарманил, но, не зажиливая, а дабы сократить вопросы «почему». Егор ведь дисциплинарный пригляд миссии, нареченной ее формальным главой «кто в лес, кто по дрова».

Вояж вел свой отсчет с четвертого января — последний рейс «Победы» в Бранденбург накануне заморозки авиасообщения. Хлипкость его перспектив едва не аукнулась частным рейсом, но состоялся регулярный рейс.

Агреман немцев на миссию был предварительный — зеленый свет ей зажигал лишь благоприятный итог очного собеседования в Берлине.

Оказалось оно между тем необременительным — тема Навального, как и предполагал Алекс, всплывала лишь церемониально. Вел интервью отнюдь не служащий МИДа, а офицер БНД (немецкая внешняя разведка). Интересовало его не число уготованных добровольцу в колодники уголовных дел, а сам Алекс Куршин, испытывавшийся на североатлантическую пригодность. Дышит ли кремлевскими кислородом?

Его (Алекса) расслабленность в обрамлении многозначительных кивков зажгла зеленый свет встрече с берлинским пациентом, бывшей, по сути, площадкой дипломатического брокерства нового поколения. Последний аккорд интервью: в ближайшее время — шпионская летучка натовского созыва, расходы за постой — принимающая сторона.

Егор убыл шестого, забрав их взятый на прокат автомобиль. Но не в Берлин, а в удобный своей близостью Франкфурт-на-Майне, откуда ожидался еще рейс-другой в Шереметьево. Итоги их миссии по урезониванию ярого абитуриента казенного дома Алекс изложил Егору устно. Впрочем, неприступный лик Навального при их расставании в Ибах в дешифровке не нуждался.

Рывок Алекса за флажки не самой большой, но национального масштаба тайны, разумеется, был с куратором согласован. Как и не было сомнений: минуть ВВП та процедура не могла. Немаловажно заметить: на тот момент статус Алекса при дворе претерпел метаморфозу — обесценился и укрепился разом. Не лояльность трону, а дар хранить чужие секреты стал его визитной карточкой. При этом переворот, проделанный ВВП с конституцией, казалось, требовал иных распутиных, точнее, ненужность оных. Из чего следовало: удерживать в России аналитика-чужестранца с задатками медиатора потеряло базовый смысл

Между тем, услышав о просьбе конфидента — цивилизованно разъехаться — президент к ней приценивался добрых два месяца. Но тут сам проситель сделал предложение (визит парламентеров к Навальному), от которого было не отказаться. Да и прорисовалось невольно: проверенный, ориентирующийся в российских реалиях агент влияния в Европе — дело не лишнее. Не предсказать ведь, сколько россиян-экспатов кинутся записываться в Секту свидетелей Гулага. Он же не резиновый…

Стороны ударили по рукам, прежде заключив джентельменское соглашение: Куршин, как и прежде, о кремлевском ангажементе (пусть то малая тайна) помалкивает, продолжает баловать либеральную мысль своими текстами (3-4 в месяц), держа в уме их адресат, ревностно соблюдает режим, воздерживаясь от запрещенных и не совсем веществ. Кремль же, соответственно, прочная крыша, как и добросовестный работодатель — десять тысяч евро в месяц на российский счет Алекса, его остаток 357.000 в той же валюте. Из счета, однако, доступны лишь три тысячи в месяц, то есть 36.000 в год. Впрочем, для некогда эксцентрика-маргинала, уходившего в недельные запои — ограничение, не лишенное рационального смысла, хоть и в духе преобладающего в стране уклада — рейдерства…

Так Алекс Куршин, завершив очередной российский цикл судьбы, сел на событийную мель, к которой, в общем-то, давным-давно стремился. Тот модус заработал честно, являя пример здравомыслия и изобретательности, причем, редкого извода — житейского.

Но не успел он к новой рамке себя примерить, как угодил в оборот в чем-то драматичнее, чем прежний. Да еще в условиях карантина предсказывавшийся с трудом.

Общеизвестно, было бы поле притяжения, а претендент/ка на ту кабалу найдется. Так вот Алекс Куршин с юных лет таким магнитом слыл и, что любопытно, контрастом возрасту только крепил репутацию рокового мужчины. Разумеется, в своей возрастной категории, впрочем, весьма эластичной…

Кремлевская вольная, вызволившая его из полудобровольного плена, помимо философских далей, поначалу никуда не звала. К самому бы, новому, приноровиться: триумф-то легкие распирает. Потому Ольгу — единственно одушевленное в отеле лицо, за кадром мелькавшее — он ни так, ни этак не воспринимал. Тем более как женщину, ибо обслугу, синих воротничков, находил не столько себе неровня, сколько бесперспективную (в силу занятости) для общения. Ко всему прочему, его незримо отталкивал регионального колорита костюм, в который горничная была облачена — униформа заведения и стиль региональных слетов и банкетов этой страны. В этом, он полагал, было что-то атавистичное, ассоциативно отсылающее к не столь давним, но явно не лучшим немецким временам.

Тут Ольга себя огранила во времени и пространстве. Ее не стало больше, то был, скорее, эффект челнока. Ее контур мелькал то в столовой, то в бассейне, причем, мимолетно — он даже не успевал его запечатлеть.

У Алекса, бывалого путешественника, та перемена не могла не отложиться, ведь гостиничная обслуга обучена держаться условной подсобки. Правила эксплуатации гостиницы предназначены сводить к минимуму пересечения персонала с гостями.

Как бы то ни было, те едва различимые подвижки приглядом не казались. Зато в какой-то момент его потревожило другое, дыхнувшее душным миром страстей. Рано утром, в 07.30, выходя на пробежку, он впервые лоб в лоб столкнулся с горничной, казалось, в смятении.

Но то стало лишь прелюдией откровения. Прозвучавшее Guten Morgen позвало, как минимум, познакомиться, но некая инерция полуяви полусна тому помешала. А смутил Алекса русский акцент, который он определял безошибочно. Причем делал он это чуть ли не с садистской настойчивостью — без оглядки на обстоятельства, поры годы и материки. Мог с бухты барахты вогнать в краску девятнадцатилетнюю кассиршу в Манчестере, урожденную Великобритании, перейдя с ней на русский и ничуть не смущаясь, примет ли этот прикладной мультикультурализм этнически гомогенная очередь позади или нет. Не меньше конфузились его спутницы по поездкам: человек будто достойный, но под этой вывеской — рентген инквизитора.

На следующее утро он уже инстинктивно высматривал в лобби горничную, оказалось, вполне ничего, да и возраста второй молодости. Но тщетно, Алекс нахмурился; ее образ — растревоженной женственности — навещал его уже целые сутки. Следовал он за ним и всю пробежку, хоть и казался сгинувшим безвозвратно.

Между тем по возвращении в лобби Алекса ждала та самая пустившаяся в кругосветку страсти женщина, кивнувшая вместо приветствия. Дымящая чашка чая, которую она как бы предлагала вошедшему, казалась Алексу самым неуклюжим ритуалом знакомства, который он когда-либо встречал, при этом неудержимо влекущим. То был еще приз удачливому, обласканному судьбой мужику и даже символ очага, вокруг которого завяжется ближайшая жизнь.

Алекс некоторое время постоял у входа, казалось, оценивая то ли претензию на свою персону, то ли провокацию, и, наконец, определился. Отряхнувшись и сбив с кроссовок снег, он неуверенно, если не застенчиво потопал к горничной, на ходу протягивая руку, как бы намереваясь угоститься предложенным чаем.

Угостился, но пить не стал, по крайней мере, пока — примостил чашку на журнальном столике. Казалось, его больше беспокоила неестественно зависшая чашка в руке у горничной, нежели нелепость самой ситуации, чреватой не совсем понятно, чем.

— Предлагаю познакомиться. Я Алекс, — обратился к визави, как оказалось, миротворец не только российской закулисы.

Женщина, вся на иголках, вскинула голову, возможно, в изумлении, почему этот господин заговорил с ней по-русски. Она-то повода не давала… Откликнулась: «Ольга. Очень приятно».

Будто время развить приключение, но Алекс, условно говоря, поперхнулся — незнанием, какие слова и действия приличествуют моменту. Стушевался, потупился, надо полагать, приноравливаясь к встрече-самозванке. Но причина тому — не элемент неожиданности, а сильное чувство влечения, на него нахлынувшее. Его было не описать — оно просто возникло, прибирая естество созерцателя.

— Пора готовить вам завтрак. Пейте чай, остывает ведь… — обнулила неловкий эпизод Ольга и устремилась на кухню. Ее нетвердая походка сулила череду прекрасных откровений, которые, как это у дорожного романа водится, обрываются болью разлуки; за свою развеселую жизнь Алекс вкусил множество встреч и расставаний.

Они проговорили до обеда, и могло возникнуть впечатление, что голод общения — единственная сила, которая их чувствами и мыслями управляет. И искра божья, вспыхивающая между мужчиной и женщиной, здесь ни при чем. Казалось, будто каждый из них вырвался на час-другой из многодневной одиночки, оттого успеть бы выговориться. При этом Алекс, встретив тонкую, эмоционально богатую натуру, прикипел к ней, Ольга же, как ей казалось, не запала на сердцееда, а преследовала прикладную цель, обознавшись при этом. Подслушав во время завтрака разговор Алекса и Егора, изобиловавший эвфемизмами, пришла к выводу, что импозантный Алекс Владимирович, как его величал с пиететом юный помощник, крупная российская шишка. Стало быть, шанс решить ее проблемы, пусть теоретический. Так это было или не совсем, но Ольга, реально угодившая в лужу неурядиц, покушение на суверенитет гостя объясняла себе таким образом.

То, что с кандидатурой в покровители вышла промашка, Ольга вникла спустя считаные минуты общения. Алекс был кем угодно, только не россиянином, как и не занимал он в российской иерархии власти или влияния какую-либо нишу. Она, москвича по рождению, в первом браке вращавшаяся в околовластной тусовке, это прочувствовала. При этом более харизматичную в своих манерах персону, чем Алекс, она не встречала; ничего общего с заносчивым, пузырящимся самомнением, фальшь на фальши, московским бомондом он не имел. Главное — при всей его монументальной незаурядности он был какой-то настоящий, лишенный рисовки, самомнения. Более того, ей казалось, на него можно положиться, пусть никаких физических доказательств тому, помимо «продукта» голой интуиции, не существовало.

Как бы то ни было, женская проницательность Ольгу не подвела: Алекс Куршин, в дебюте разговора будто профессионально отбракованный, парадоксальным образом оказался тем человеком, который ей нужен. Он, в недалеком прошлом консультант в области миграции, в два счета вник в ее безумную историю, после чего безапелляционно заключил: дело гиблое, смысла тратиться на адвокатов нет, но кое-что поправимо.

Для всех знакомых с институтом международного брака история Ольги — трафарет, пусть статистический. Выживаемость таких союзов на 20% ниже мононациональных. Кроме того, на 80% они фиксируются между гражданами преуспевающих и проблемных стран, являя собой целую отрасль информационного обмена и посреднических услуг.

Приказал долго жить и альянс москвички и фрайбуржца, едва перевалив на третий год. Собственно, его похороны состоялись чуть ли не с последними аккордами марша Мендельсона, когда выяснилось, что Ольга у Франца уже третья так называемая трофейная жена. Первые две гражданки Беларуси и Украины.

Ее, как и предшественниц, участь симметрична судьбам остарбайтеров восьмидесятилетней давности. Далеко не все — жертвы облав. Добровольцев, поверивших сказкам о сладкой жизни в Германии, на оккупированных территориях СССР хватало.

В новом веке нужда в мобилизационных усилиях отпала — победители буквально встали в очередь хоть с краешку примоститься в стане побежденных. Вот и Оля, сжав зубы, терпела хозяйские интонации в устах суженого, одержимость перверсиями и беззастенчивый поиск в сети очередной кандидатки в невесты славянских корней.

В какой-то момент крышку долготерпения сорвало, и Ольга, хватая в охапку четырнадцатилетнюю дочь-подростка (от первого брака), устремилась, куда глаза глядят. Только… дочь Ксюша наотрез отказалась к матери присоединиться. Из Германии, страны ее мечты, где друзья и даже парень, она ни ногой. Мама же, истеричка, вставшая с колен, пусть своей уязвимостью и дальше упивается. Она же, Ксюша, пока у дяди Франца поживет, а там посмотрим.

Понимая, что коллизия принимает непредсказуемый оборот, Ксюша и вовсе исчезает. Между тем, проведав, что мать, возненавидев Франца до последней молекулы, от него ушла, возвращается в дом Франца.

Недолго думая, Франц извещает немецкий МВД об обрыве супружеских отношений, что автоматически аннулирует Ольгин вид на жительство; ей предписывается в месячный срок покинуть страну. Одновременно адвокат Франца подает прошение предоставить Ксюше вид на жительство по гуманитарным соображением. Основание: мать ребенка бросила, спустя рукава заботилась о ней и прежде; злоупотребляет алкоголем.

Тем временем Ольга находит пристанище в приюте для женщин, страдающих от домашнего насилия. Девяносто процентов его обитателей — беженки волны пятнадцатого из мусульманских стран. К счастью, Йохана, активистка феминистского движения, вытаскивает Ольгу из приюта, где не с кем было и словом перекинуться, и в нарушение всех правил трудоустраивает Ольгу в своей гостинице с правом проживания.

Восстановить отношения с дочерью не удается — та упрямо сбрасывает звонки матери. Личный же контакт невозможен, поскольку, не покинув страну в установленный срок, Ольга вступила в добровольное общество нелегалов; столкнись она с Францем, сигнал в иммиграционную полицию гарантирован. Да и мысль с ним еще раз пересечься равнозначна наложить на себя руки. Круг замкнулся.

Ксюша же, вундеркинд и, вообще, хорошая девочка, не подумайте ничего такого. Никаких отклонений, Франца и на километр не подпустит. Просто ее замкнуло на немецком порядке, игре по правилам. Еще тошнит от вселенского «Салам Масква», когда за считаные годы коренные москвичи оказались в меньшинстве. Вновь себя в метро представить — лучше удавиться…

Ознакомившись с «историей болезни», Алекс понял, что немецкий социальный случай, попахивающий педофилией — это последнее, чего в его досье — синтез политической акробатики и скалолазания без страховки — не хватало. В особенности, когда в его планах временно обосноваться в Германии, о чем он даже намекнул офицеру БНД.

Но то была лишь сухая констатация профессионала, человек же под тем же именем Алекс Куршин, ведомый противоречиями и возвышенным, решил Ольге помочь. Чего бы это не стоило.

Впрочем, помощь громко сказано. Ибо проблема несовершеннолетней Ксюши, похоже, жертвы заковыристого посттравматического синдрома, не стоила и выеденного яйца. Да и возникла как таковая благодаря истовому поклонению богине Фемиде, женщине дико педантичной и страшно медлительной. Ведь беглый взгляд мало-мальски продвинутого современника отсвечивал: достаточно конспективного обнародования сути происшествия с несовершеннолетней, чтобы дом Франца осадили десятки журналистов и феминисток с непоправимыми репутационными последствиями для последнего.

Он, Франц, воспользовался своеобразным подарком, в основе которого коллаж трудностей подросткового возраста и видовая неповоротливость институтов права. Представить, что крупный управленец этого не понимает, было сложно — не исключено он сам пал жертвой нечистоплотных юристов. Стало быть, непродолжительный, минуты на три, звонок — все, что требовалось, чтобы, не медля, Франц выставил Ксюшу со всеми ее иллюзиями из своей обители вон, прежде вызвав два таксомотора.

Другое дело, куда это все заведет; не возникало сомнений, что дочь и мать — одержимы европейским очагом. Разрыв же с Францем в лучшем случае отодвигал европейскую мечту в долгий ящик (при условии нового брака Ольги с европейцем). Тогда не лучше ли вернуться к мужу и мало-помалу его перевоспитать или как-то к нему приладится? Ему ведь невдомек: лафа с парадом невест — в прошлом, даже третья привозная — редкое стечение обстоятельств. Как бы не остался на бобах (в бобылях)…

Оказалось не лучше. С последовательностью, на которую способны лишь женщины, угодившие в переплет, Ольга переключилась на Алекса, закрыв глаза на двадцатилетнюю разницу в возрасте. Алекс не возражал. По мягкому свечению его глаз угадывалось: ему уютно от одного присутствия Ольги. В результате в считанные дни оба телом и чувствами до упора разомлели, точно всю жизнь к этой встрече шли.

Йохана, хозяйка, соотнеся воспаривший лик Ольги и с поэтической задумчивостью Алекса, пришла в ужас. Как следствие, недовольно покачивала головой и Ольге нечто вполголоса выговаривала, шипя порой. Было ясно, не обломись Алексу статус ВИП-гостя, Ольга бы в этом убежище вряд ли задержалась. А так, едва Йохана убралась восвояси, как они вновь накинулись друг на друга, отнюдь не предаваясь упражнениям сладострастия. То была капсула обожания, когда каждый ревностно держался ее границ в страхе утерять притяжение, столь им дорогое.

Рай в отдельно взятой келье потревожил шум двигателя, хлопок автомобильной дверцы, а чуть позже — настойчивый стук во входную дверь гостиницы. Алекс покосился на Ольгу, спавшую рядом — нулевая реакция. Стук повторился — Алекса кольнуло смутное чувство, напомнившее, что он элемент комбинации незакрытого абонента. Забравшись в тапки, он зашагал к окну, из которого просматривался фасад здания.

Уличное освещение до парадного крыльца не доставало, но силуэт крупного мужчины все же просматривался.

В столь ранний час, да еще в условиях карантина посетитель — как минимум сигнал тревоги. Между тем у Алекса от сердца отлегло. Он почти сразу сообразил: если кого-то и отправят по его душу, то ломиться в лоб тот не станет. Дверь-то в отель запирается только на ночь.

— Что случилось? — промяукала Ольга, откликнувшись на очередной стук и не нащупав Алекса рядом.

— К нам кто-то ожидался в такую рань? — спросил Алекс.

— Йохана не предупреждала… А кто это? — откликнулась, бормоча Ольга.

— Мужик какой-то, — разъяснил Алекс, поморщившись на очередной стук. Заключил: — Пойду разберусь.

— Не иди, мало ли что… — охраняла семейный очаг Ольга, насчитывавший меньше недели. Но увидев, что Алекс устремился на выход, окликнула: — Подожди, я с тобой!

Набросив на себя халат, Алекс быстро спустился с первого этажа на нулевой. После чего включил освещение в лобби и у парадного входа, удивившись, что обнаружил выключатели с первой попытки. Между тем, открывая входную дверь, Алекс поймал себя на том, что действует легкомысленно. Хотя бы потому, что, по меньшей мере, напрашивалось осведомиться, кто посетитель такой. Но, найдя себе оправдание в никаком знании немецкого, Алекс довершил начатое.

Визитер и постоялец недоуменно осматривали друг друга, точно каждый из них предполагал здесь встретить кого-то другого. Затем Алекс сощурился, будто норовя без очков нечто рассмотреть.

— Дай брату пройти, — обратилась Ольга, прижимаясь к спине Алекса и смыкая руки на его животе.

Алекс, словно в замедленной съемке, стал разворачиваться, казалось, вопрошая: как догадалась?!

— Вы сильно похожи, если не считать, что ты моложавый красавчик, а брат твой просто мужчина, — внесла ясность в генеалогическое древо женщина, надо понимать, с претензиями на экстрасенсорику.

Сторониться Алекс не стал, зато потянулся к ручной клади визитера, весьма похоже, нареченного его братом неслучайно. Они впрямь чертами и фактурно были схожи, кроме того, после присоединения к ним Ольги непринужденно вписывались в эпизод как хорошо знакомые люди.

Алекс одной рукой подхватил скарб вновь прибывшего, другой неуклюже изобразил: следуй за мной. Когда троица переместилась в номер, главный квартиросъемщик объявил:

— Женя, ты, наверное, не прочь спать завалиться, резкая смена часового пояса, куда ни смотри. На диване кости бросай…

Увидев, что «на часовом поясе» Ольга вскинула голову, Алекс разъяснил:

— Это мы с тобой провинциалы — обитатели старушки и окрестностей. Женя — гражданин Нового Света, не хухры-мухры!

Ольга обрела растерянный вид, казалось, пасуя перед неподвластными ей истинами. Алекс, наоборот, подтянулся, будто накануне важных открытий. Действительно, вскоре перед ним приоткрылось: его брата, жителя Нью-Йорка Евгения Куршина, с которым разругался больше десяти лет назад, в этот, пусть не забытый, но все же задвинутый Богом на свои задворки уголок, в условиях герметичного карантина могло доставить одно-единственное учреждение — Центральное Разведывательное Управление США. Вследствие чего ко всем иждивенцам его коллизии, во главе которых стоял сам Алекс, добавился еще один человек, точнее семейная единица.

— Саша, как можно было угодить в историю, от которой моя жена за ночь чуть не поседела? — разбирался с причудами геополитики нью-йоркский подрядчик по развозке газет, выспавшись. — Мне казалось, круче твоего залета в бруклинский централь десятилетней давности быть не может. Хорошо мама не дожила…

— Памятник хоть ей поставил? — уходил от ответа актор геополитической закулисы, проясняя семейные дела при этом.

— Кажется, фото памятника в мобильном, — вспоминал Евгений Куршин, поглядывая на своего старшего брата, как тяжелобольной на титулованного, снизошедшего на прием пациента врача. — Ты все-таки намекни, почему меня в Манхеттене среди бела дня две машины заблокировали…

— Не надо тебе туда, Женя, сделай усилие и забудь. Вот что еще, — Алекс перешел на шепот, — при ней ни слова. Оля — человек золотой, но не в курсах, кто я и откуда. Да и неделю всего вместе…

— Извини, Саша, но я уже тут, прихвачен с потрохами…

— А-а, понял! — метнув на брата пытливый взгляд, откликнулся Алекс. — Твоей женой, Таней, отвергнутой беженкой, пригрозили. Выслать. Неоригинальны, как всегда… Кстати, чем добирался? Небо-то на замке!

— Бортом DHL Ла-Гуардия-Хитроу. С Лондона в Страсбург — частным двадцатиместным, по-моему, с английским дипломатами. Оттуда такси, — разложил на пальцах транспортную логистику сильных мира сего заложник одноразового пользования.

— Круто, — присвистнул Алекс. — Ладно, давай то, что привез. Чем они тебя нагрузили?

— Материального — ничего. Запоминай номер. Звонить с 09.00 до 13.00, время наше. Звонить с автомата, две недели — предельный срок, — ввел в курс «явок и паролей» Евгений Куршин.

— Вот что… — Алекс задумался. — Твоей супруге внуши, что я связался с серьезным криминалом. Испытав позыв ностальгии, нанял американских бандитов тебя доставить в Европу. Продумай, как звучать достоверно. Убедив ее, раз и навсегда событие и меня забудь. Что, впрочем, у тебя неплохо до сих пор получалось…

— Мальчики, к столу! Обед готов, — мило прощебетала Ольга, точно мир, в котором им суждено жить — это не средоточие эгоизмов и патологий, между собой конкурирующих, а охваченная пандемией обожания и нежности среда.

Глава 3

Район Вестминстер, Лондон, штаб-квартира «Открытой России» 26 апреля 2021 г.

Михаил Худорковский морщился, что, как ни странно, добавляло его лику голубых кровей мужское начало. Могло показаться, что Михаил столкнулся с чем-то крайне неприятным — настолько был раздражен. Но длилось это считанные мгновения — Худорковский, стряхнув эмоции, сосредоточился. Потянувшись к селектору, пригласил главу своей службы безопасности.

— Скажи мне, Виктор, этот Куршин, толкователь путинских снов, он как? Шансы достать его есть? — обратился к Виктору Сомову в недавнем прошлом знаменитый сиделец.

— Куршин, Куршин, дай бог памяти… — растерялся хранитель, но чаще воитель корпоративных тайн. Застыв, изобразил некий жест прозрения: — Ну да, израильтянин, в рот которого смотрит президент. Так он с января вне обоймы, если не ошибаюсь — сигнализировали мои источники в МИД и ФСО. Ошивается где-то в Германии…

— Не понял! — повысил голос по обыкновению едва открывающий рот Худорковский, пусть самую малость. — И ты три месяца молчал?

— Он, Куршин, за семью замками был, в «Бочаров Ручье» дематериализовавшись. Узнать новые координаты вышло чудом, между делом… — разъяснял, сколь неисповедимы пути кремлевских фаворитов, Сомов.

— Ладно, — отмахнулся Худорковский. — Но не врубиться, что Куршин — один из наших приоритетов тебе, Витя, чести не делает. Постучав пальцами по столешнице, в полголоса произнес: — Выкладывай…

— Не знаю. Внешне, будто Кремлем он списан… — струил сомнения Сомов. — После нескольких лет изоляции иначе его дембель не объяснить…

— То-то и оно, что не списан, — возражал Худорковский. — Вчера такое отчебучил, что сомневаться не приходится: он все еще в ближайшем круге президента.

— Что именно? — насторожился Сомов.

— Очередной политтехнологический трюк: предложил референдум по аналогии с прошлогодним. Только на повестке не конституция, а юридическая неприкосновенность президента по выходе в отставку, практически безусловная; категория тяжких преступлений сведена к минимуму — государственная измена. То есть ВВП в шоколаде, госизмена-то ему не грозит, — обрисовывал претензию ветеран Руси сидящей, знавший в проблеме толк. — Этим Куршин, однако, не ограничился…

— Подождите, Михаил Борухович, — аккуратно встрял Сомов, — к чему вся суета? Закон о юридической неприкосновенности президента России, по-моему, минул обе палаты. Тавтология зачем?

— Тебе бы, Виктор, взять курс основ политического мышления — не тянешь совсем, — добродушно журил некогда функционер райкома ВЛКСМ, одним прыжком забравшийся в первую сотню ФОРБС. — Референдум — это пик легитимности. Разумеется, и его можно похерить, проведя новый, но ауру сакральности у механизма не отнять. Взяв паузу, Худорковский продолжил: — Но это только часть новшества, хоть и принципиально важная. Куршин идет дальше, понимая, что, не перенеся нынешний пропрезидентский консенсус элит — подушка безопасности режима ВВП — в будущее, юридические гарантии для экс-президента, коррупционера всех времен, сомнительны. Отмечает: иммунитет заработает лишь в пакете с гарантиями неприкосновенности для всего политического класса. Потому Куршин предлагает исключить люстрацию, во всех ее разновидностях, из арсенала реформирования российского общества, правда, сохраняя для госаппарата подсудность по коррупционным преступлениям, ограничив ее, однако, пятью годами. Это — второй вопрос референдума, который, на взгляд Куршина, следует разбавить еще несколькими, в общей упряжке, как на предыдущем…

— Лихо! — присвистнул Сомов. — Тут и моего разумения хватает, чтобы понять. Простыми словами, Куршин сегодня — это отдел кадров, застилающий уход ВВП обильной соломой; устраняет, еще недавно казалось, непреодолимое — пожизненную для президента одиночку.

— Вот именно! — оживился дока пенитенциарных практик. — Алекс Куршин — самый одаренный политтехнолог, вплотную подобравшийся к корню проблемы президентского иммунитета. Причем, некогда предложив идеальный вариант — лежку ВВП-пенсионера в нейтральной Австрии — он вчера корректирует методу — перегоняет ее на российские рельсы, должно быть, получив от хозяина, истого патриота, некое подобие вето. Но самое интересное то, что свое холуйство Куршин сдабривает весьма убедительными аргументами в свое оправдание. Настаивает, что вывести президента из-под юридической петли, по ходу дела наделяя иммунитетом российский политикум — один из главных приоритетов России. Пусть воспитательный аспект новации, с его слов, ужасающ — покрывается мирового масштаба преступник и целая армия злодеев помельче — но общественная выгода, социальные дивиденды в разы перекрывают издержки. Дескать, путинизм — реальное по своим последствиям иго, но, не устранив его — без оглядки на цену — счастья не видать… — Худорковский, казалось, театрально потупился.

— Понятно, — откликнулся Сомов. — Только, в чем наш интерес, Михаил Борухович, пока не пойму.

— Что-то ты недогадливый в последнее время, Виктор, — хитро лыбился работодатель. — Червонец строгого, полагаешь, мне следует простить. Из высших соображений я чалился? Заметь, совершенно ни за что. Куршин же моему кровнику крышу мастерит, так ловко, что просто не по себе… Так, где он конкретно?

— Где-то записано, по-моему, район Шварцвальд. Да, забыл, там он встречался с Навальным, прежде чем в свободное плавание пустился. Убеждал в Россию не возвращаться… — хмурился некогда российский разведчик, пять лет назад сделавший из СВР ноги.

— Во даешь: и о Навальном умолчал! — потряс головой Худорковский. Шумно выдохнув, спросил: — Адрес Куршина, надеюсь, есть?

— Да, гастхаус какой-то. Зачем он нам? — откликнулся Сомов.

Худорковский принял задумчивый вид и будто глядел в Сомова в упор, но, казалось, думал о стороннем, с темой встречи не перекликающимся. Затем неопределенно повел головой, словно разминая шею, и, наконец, застыл, транслируя отрешенность мысли и чувств.

— Все же, зачем он нам? — повторил вопрос Виктор Сомов, запечатлев уход шефа в себя родимого. — Ведь, скорее всего, за три прошедших месяца Куршин куда-то съехал — аренда куда дешевле гостиницы. Теперь в условиях локдауна ищи-свищи…

— Без локдауна я бы его и сам нашел, — холодно заметил Худорковский. — Ты, зачем мне тогда? С учетом пол-лимона фунтов в год, на тебя расходуемых… Так вот, отвечаю на твой вопрос: Куршин много говорит. И всё не по делу…

На мгновение-другое оживленный Вестминстер сковала зловещая тишина, которую расцвечивали зависшие лики мучеников — мужчины и женщины славянской наружности. Но хлопнувшая за Сомовым дверь рассеяла мираж.

***

Вашингтон, округ Колумбия, Государственный департамент США, 27 апреля 2021 г.

Бретт Холмгрен, помощник госсекретаря по вопросам разведки и анализа данных, перечитывал статью Алекса Куршина, о существовании которого до вчерашнего дня не подозревал. При этом нечто смутное пробудило название газеты, опубликовавшей статью Куршина — Каспаров.ру. Будто фамилия одного из среднеазиатских царьков, чьи имена у Холмгрена не откладывались, но щелчок смс-сообщения зажевал эту гипотезу.

В общем и целом, текст малоизвестного публициста, сколь бы исключителен он ни был, шансов удостоиться внимания Холмгрена не имел. В первую очередь потому, что не принадлежал к общепризнанному лидеру мнений. Более того, он даже на его столе не оказался бы — служба комплектовалась опытными, тонко разбирающимися в аппаратной казуистике аналитиками.

Между тем тремя днями ранее Пол Стеймацки, сотрудник русского сектора службы, в тексте Куршина рассмотрел второе дно, которое на поверку и вовсе оказалось многослойным. Запрос Пола в ЦРУ имел мгновенный отклик: «Алекс Куршин, независимый аналитик — приближенный президента РФ. Его выкладки последнему представляют огромный интерес. С упомянутой статьей Куршина мы знакомы, готовим даже Белому дому докладную записку по ней. В целях экономии времени и усилий готовы, поделившись знаниями и кадрами, этот раздел разработки вам уступить».

Расквитавшись с чтением, Бретт Холмгрен некоторое время перебирал свои впечатления, основательностью не отличавшиеся. Российскую проблематику он недолюбливал, находя ее неподдающейся традиционным оценкам. Не принимал он и российский властный бомонд, отвращавший дешевым высокомерием и неотесанностью. При этом в мировой иерархии о рангах Россия занимала уникальную нишу как носитель второго по мощи арсенала уничтожения.

В последние годы, начиная с покражи Крыма, Россия впала в истерию, «орошая» пространство дипломатии и СМИ своей версией бесноватости. И незаметно заскочила в стан сомнительных с позиций демократии режимов, а то и откровенных изгоев, где даже такие традиционные союзники России как Казахстан и Беларусь, персоналистские диктатуры, держали от нее некоторую дистанцию.

Те или иные культурно-идеологические коллизии не могли, однако, нивелировать исключительный профиль России. В особенности, если речь шла о Проблеме-2024, обретшей в 2020 г. аномальные, чуть ли не апокалиптические черты. Так что статья Куршина, которая прочерчивала для 2024 г. новую расстановку, требовала, как минимум, трубить полный сбор. Что и было сделано. Вскоре перед Бреттом Холмгреном рассаживались глава сектора России Пол Стеймацки и Энди Стецько, куратор досье «Алекс Куршин» в ЦРУ.

— На правах гостя коллега из Лэнгли выступит первым, — объявил хозяин кабинета, обменявшись приветствиями. — Хотелось бы увидеть феномен в развитии…

Энди Стецько, ветеран сюжета, мимически изобразил, что он будто не против, но собраться с мыслями не помешает. Пожевав губами, все же начал:

— Понимаете, этот Алекс Куршин большой оригинал. Казалось бы, эксцентрика и серьезная аналитика несовместимы, но в его случае первое — питательная среда, витаминизирующая второе, и без того незаурядное. Между тем его буффонада, граничащая с утратой берегов, нередко в плюс, а то и фактор его безопасности. В частности, попав в Стокгольме в оборот крутого криминала, удумавшего шантажировать президента России, Куршин непостижимым образом выкрутился — развел головорезов как лохов. Их полторы извилины вокруг пальца столько раз намотал, что те, офигев, дали деру. К чему это я? Во-первых, откликаюсь на вашу, господин Холмгрен, просьбу придать феномену некий объем, во-вторых, важно закрепить понимание: Алекс Куршин ныне лучшая кандидатура для закулисных игр с президентом России. Не вообще, а по проблеме транзита и передаче президентских полномочий. Что еще, дабы прочувствовать тему? — Энди задумался. Продолжил: — Главное преимущество Куршина в том, что он не столько над схваткой, сколько силён лавировать между струйками своего мега-приключения; держит рот на замке о чем-либо, что может сторонам события навредить. При этом крепок в обобщениях, которые либо логически выстраиваются и без него, либо чья польза перекрывает потенциальный ущерб.

В последних числах января я с ним общался. Узнав, что Куршин из России выехал, мы с ним связались, наплевав на карантин. Опасаясь колпака русской разведки, снарядили в Германию его брата, жителя Бруклина, не без труда убедив передать Алексу номер для связи с ЦРУ.

Алекс позвонил и, в общем, пришелся ко двору, подтвердив прежнюю репутацию — парня, соответствующего уровню экстраординарной миссии, которую волею обстоятельств оседлал.

— Как, кстати, его угораздило? — встрял Холмгрен. — Не Нетаньяху ли сосватал другу Владимиру?

— Нет, по протоколу подобное вряд ли возможно, — пристально глядя на Холмгрена, причащал к загадкам закулисья Энди. — Такие союзы — каприз потустороннего, выплеск божественного начала. Если серьезно, отталкиваясь от традиционных оценок, то инициатор сотрудничества — российский президент. Пусть, выяснилось, им искусно манипулировали…

— Господин Холмгрен, — подключился к дискуссии Пол Стеймацки. — Я при случае сагу этого Тура Хейердала от политики изложу. Энди часа два взахлеб…

— Так вот, — продолжил представление человека-загадки Стецько, — Алекс мне приоткрыл: российский президент готов в 2024 г. покинуть Кремль, по крайней мере, на уровне самоощущений. В последних двух встречах не то чтобы президент об этом ему намекал — говорил о своем уходе, как о недалекой перспективе. Кроме того, просил Куршина познакомить с популярными маршрутами индивидуального туризма — тот в этом дока. Кроме того, Куршин, как и некоторые наши аналитики, зациклился на сентенции президента трехлетней давности: «Единственно, о чем мечтаю, это путешествовать — и не в бронированном лимузине, а налегке. Это то, что меня ворожит».

Напрашивается вопрос: можно ли воспринимать всерьез гипотезу Куршина, продукт голой интуиции, держа в уме прошлогодний конституционный переворот, практически увековечивавший режим ВВП? Оказалось можно, ибо Куршину вторят куда более известные эксперты российского политического дискурса. Схожа у этого круга и аргументация: продли президент свой статус еще на одну каденцию, неимоверные нагрузки должности, о которых многие даже не догадываются, уравновесят риски (а скорее, превзойдут их) утерять должностной иммунитет. Действительно, фатальный инфаркт/инсульт куда опаснее состязательного процесса, даже чреватого пожизненным заключением. Это еще не все. Куршин, как и его единомышленники, отмечают затухание президентского контура, пресыщение им рутиной публичной фигуры…

— Господа, вам не кажется, что мы погружаемся скорее в драматургию события, нежели в его анализ? Беллетристика не может служить подменой общепринятых причинно-следственных связей, — вздохнув, попенял Энди Стецько председатель форума.

— Но тут никуда не деться, шеф, — играл брокера межведомственных притирок Стеймацки. — Разведка — практикующие психоаналитики. Собственно, при их безрыбье без фрейдистских упражнений далеко не уедешь…

Холмгрен заразительно рассмеялся и, все еще содрогаясь от смеха, по-свойски махнул рукой Энди продолжать.

— В чем-то вы, господин Холмгрен, правы — пора сводить хаотичные элементы к общему знаменателю, — загонял отару смыслов на ночевку Энди. — Итак, сухой остаток. На взгляд Куршина, российский президент в стремлении увековечить свое президентство, в отличие от прочих автократов, жаждой власти не отягощен и руководствуется одним — сохранить свободу для себя, семьи и ближнего круга, чему президентское кресло служит гарантией. Причем, во главе перечня — семья, судя по недавним разоблачениям, достаточно ветвистая. Никаких прочих примесей в его базовой мотивации нет, полагает Куршин, чем отличается от прочих кремлеведов. То есть ни детских резей патриотизма, ни узколобого властолюбия, ни зова миссионерства. Программа президента со всеми ее максимами — это разминуться с пожизненным, разом оберегая от приговоров семью, в той или иной мере замешанную в его невиданных коррупционных преступлениях, часто как пассивные прокладки. При этом властная рутина ему настолько надоела, что свое кресло он хоть сегодня готов уступить, возникни только реальные, с запасом прочности гарантии судебного иммунитета.

В этой неопределенности и завязывается невероятное — одержимость ВВП Алексом Куршиным, малоизвестным публицистом. Причем, отнюдь не случайно. Дело в том, что у Куршина вышло создать алгоритм, позволяющий президенту выйти сухим из коррупционной воды. Как именно? Очень просто. Сдать ядерный чемоданчик вменяемому русскому политику в обмен на вид на жительство в Австрии, которая, отталкиваясь от интересов глобальной безопасности, обеспечит ВВП иммунитет от судебного преследования и, соответственно, отказ в экстрадиции.

Президент, ясное дело, не мог себя представить клянчащим приют у ненавистных ему западников, но не это определяло повестку. На тот момент преобладало: впервые сформулирован принцип, суливший ВВП надежную подушку безопасности. То есть недоверие президента ко всем и вся в части перспектив его выхода в отставку оказалось преувеличенным. Стало быть, шансы остаться на плаву в стране экономического и правового рейдерства, некогда им стимулированного, все-таки есть. Вопрос лишь времени и нужных кадров. А на худой конец, случись ливийский сценарий, и альпийская опция сойдет…

Что еще важно? Где тот свищ, через который вынесло мозг российского президента, пустившегося в авантюру — заиметь консультанта-иностранца, как оказалось, на крючке у нескольких спецслужб? Мистики тут никакой. Президент подсел на Куршина осознанно и зряче, увидев у будущего фаворита средоточие редких качеств, главное из которых — это провидческая оценка, насколько тяжелы и масштабны коррупционные преступления ВВП. Заметим, за три года до сенсационного разоблачения Навального «Дворец для Путина»! В истории человечества, отмечает Куршин, еще не умыкали полуострова, губернии, а то и целые округа, как это провернул клан ВВП. Как и ни у кого не выходило делать коррупционные подарки достоинством в миллиард евро с подземным хоккейным дворцом, дендрарием, оранжереей, церковью, чайным домиком, вертолетными площадками и несть числа прочей нередко бессмысленной роскоши.

Таким образом, узрев ахиллесову пяту президента, бывшей одной из ревностно оберегаемых в России тайн, Алекс Куршин, переместившись в Россию, заделался серым кардиналом национального транзита власти.

Вместе с тем президент, снедаемый страхом возмездия, не помышлял класть яйца в одну корзину безопасности. Извращенно поимев конституцию, обзаводится индульгенцией на очередные двенадцать лет неподсудности. То есть основательно прикрывает свои тылы, которые, он понимает, в перспективе столь же сейсмически нестабильны, как и японские острова. Следовательно, 2024 г. — приоритетный ориентир, для своего воплощения требующий смелых и нестандартных решений…

— Спасибо Энди, — подал голос Холмгрен, давая знать, что регламент, хоть и не объявленный, себя исчерпал.

У Стеймацки и Стецько, казалось, заострились уши, и они почти синхронно подались вперед. Похоже, наступал момент истины, который в известной степени был обязан им. Ведь они славно потрудились, перелопатив кучу материалов по теме. Пол и вовсе блеснул, рассмотрев в последней статье безвестного ему Куршина далеко идущие выводы. После чего снесся с ЦРУ и за два дня не только погрузился в предмет, но и разнообразил кейс Куршина самобытными оценками человека со стороны.

— Ребята, думаю, ваш ждет повышение по службе, по крайней мере, я буду рекомендовать, — заговорил после некой прикидки Холмгрен. — Завидная точность мысли и знание предмета в сфере, чье значение трудно переоценить. Если уход ВВП в 2024 г. — реальная перспектива, то наше стратегическое планирование, включая военные бюджеты, претерпят существенные коррективы. Ведь нынешний хозяин Кремля откатил американо-российские отношения в дремучие шестидесятые, пусть, в известной степени, риторически. Только… как мне вашу, ребята, метафизику Джо продать, зная, что президенту больше страницы не осилить, а в нашем активе — сплошные обобщения и гипотезы; экскурсы в подкорку не самого умного на свете парня не подменят, условно говоря, выдержек кремлевской переписки. Генералы даже слушать не захотят!

— Разумеется, господин Холмгрен! — верноподданнически поддержал шефа Стеймацки, минутой ранее представленный к повышению. — Пока референдум по иммунитету в России не объявлен, у нас нулевой цикл. Вы правы, торопиться некуда, но откладывать в долгий ящик тоже нельзя — Белый дом не поймет, если мы последуем за процессом, а не предвосхитим его. Так что, никуда не деться, придется наши выкладки в уши Джо вложить…

— Эка ты хватил, Пол, — предостерегал Холмгрен. — В уникальности инфы госсекретаря вначале убедить надо. Субординация — королева бюрократии. Блинкена не перепрыгнуть, как бы не хотелось сократить маршрут. Но не суть. Можно сколько угодно раздувать меха сенсации через СМИ, сетевые форумы, но административный ресурс пока правит бал. Чем больше тяжеловесов власти в загашнике у политического проекта, тем выше шансы на его успех.

— Кто бы спорил! — согласился Стеймацки. — Блинкен — первая инстанция, понятное дело…

— Ладно, будем закругляться, — сворачивал повестку Холмгрен. — Так вот, чем дальше я погружаюсь в проблему, тем больше охватывает чувство: плебисцит, сводящий подсудность ВВП к фактическому нулю, вряд ли его удовлетворит; президент России точно пучок нервных окончаний — малейшая социальная подвижка откликается у него паническим задействованием всех членов. Огромный контраст между его публичным образом — уверенного в себе крепкого парня — и содержанием, то есть сущностными характеристиками персонажа. Оказалось, не рядового алармиста, а жертвы каверзного синдрома — маниакального недоверия к окружающему миру, даже к своим искренним сторонникам. Так что, на мой взгляд, при всей привлекательности референдума о неподсудности хозяин Кремля на него не пойдет, сочтя его недостаточно надежным инструментом. Но… позабудем на время о референдуме. Значимость вашего, ребята, исследования в том, что настрой президента, якобы уйти в двадцать четвертом, весьма похоже, имеет место быть, возникни лишь нужные предпосылки. В связи с чем нахожу сделку «ядерный чемоданчик-австрийские гарантии неподсудности» пока безальтернативным для обсуждаемого лица вариантом. Но тут прорисовывается: почему бы упомянутую формулу в узком кругу «Большой семерки» не обсудить, проинформировав для начала Белый дом? Странно, что коллеги из Лэнгли до сих пор держали инициативу на паузе. Кстати, когда Куршин снова выйдет на связь?

Энди Стецько несколько секунд безмолвствовал, точно переваривал вопрос, но в конечном итоге развел руками.

Глава 4

Селеста, Эльзас, Франция, 30 апреля 2021 г.

Алекс Куршин на старости лет подженился, в смысле предпочел отношения случайным связям. Да еще под одной крышей, бывшей временной для обоих. И, как это у таких скреп водится, с обозом физлиц и незакрытых счетов.

Моцион семейной ячейки сочился идиллией удавшегося, бережно сложенного очага. Энергия тихого обожания пробивалась и через маски, закрывавшие лица микроколлектива, то и дело менявшегося местами. Ольга и ее дочь Ксюша попеременно брали Алекса под руку, исполняя внешне теплый, но все же не вполне естественный ритуал. В нем Алекс был однозначно ведомым, пусть уступившим себя добровольно, а скорее, с удовольствием.

Если прекрасный пол в той раздвижной связке смотрелся предельно собранным, преисполненным важностью задачи, то Алекс транслировал глуповатую покорность, ничуть не походя на фигуру геополитических игр. Казалось, он во власти покровителя жвачных, внушившего своему подданному умиротворенность стойла.

Все, однако, было несколько по-другому. Алекс действительно попал в оборот двух особей женского пола, сдувавших с него пылинки и закармливавших от души, да еще в него влюбленных. Одна — как тонкая, богатого внутреннего мира женщина, с ее слов, встретившая мужчину ее жизни, другая — как дитя нулевых, зацикленных на нужных, сулящих пользу людях. Между тем глуповатая сытость в лике Алекса — не более чем заставка уныния. Ведь он хандрил — и не вообще, «на погоду», а как посрамленный эксперт. Часом ранее он просмотрел фильм Христо Грозева о взорванном в Чехии офицерами ГРУ складе боеприпасов, прочих «прелестях» российских властей, пусть не перевернувший его представления о ВВП, но девальвировавший собственную самооценку.

Контент не оставлял сомнений: Федеральная служба безопасности, Служба внешней разведки и Главное разведывательное управление Генштаба России — силовые органы, практикующие неприкрытый терроризм. Диктуется он отнюдь не высшими интересами государства, а низменными инстинктами рафинированного криминалитета, во что сподобилась властная надстройка РФ. Повылазившие за последний месяц теракты как поганки после дождя сорвали с этих служб фиговый листок якобы служения целям национальной безопасности. И низвели многочисленные, хорошо структурированные институты до содружества банд тонтон-макутов — символ расчеловечивания и краха гражданского общества.

При всем том сегодняшние разоблачения сенсацией были относительной (свирепые клыки российских силовиков засветились давно), но собирательный эффект терактов, в конце концов, свел частности к неумолимому выводу: терроризм — отнюдь не спорадическая гримаса, а лицо режима ВВП. Следовательно, покровитель, а то и вдохновитель террористических практик — сам Верховный Главнокомандующий, какие бы скидки на нерадивость или произвол его подчиненных ни делать.

Тогда концепция Куршина о примате коррупционной составляющей в решении ВВП — не расставаться со скипетром — не столько ошибочна, сколько правда наполовину. Ее главное достоинство — отсечение плевел второстепенных мотивов от зерна истины — пусть по-прежнему актуально, но сам тезис заметно поблек. Ибо без увязки с фактором, сегодня обозначившимся, изолированно подаваться не может. Так что ламентации несистемных либералов, угрожающие ВВП Гаагой, имеют под собой все основания; истина — в совокупности логически выхоленных, сопряженных друг другой аргументов.

Еще до российского конституционного переворота Алекс полагал, что аресты в 2016-2018 г. отставного президента Бразилии Луис Инасиу Лула да Силва и подвергнутой импичменту президента Кореи Пак Кын Хе, впоследствии приговоренных за коррупцию к беспрецедентным для глав государств срокам, не могли не травмировать строй мыслей и чувств ВВП. Ведь до недавних пор каста политических тяжеловесов, по крайне мере в развивающихся странах, была для Фемиды недосягаемой. Этот прецедент усугублялся сразу несколькими обстоятельствами: обе страны — Бразилия и Корея — в целом, хоть и со многими натяжками, были сопоставимы с Россией, а то и типологически близки к ней. Главное — их отличал плотно сбитый коррупционный бэкграунд.

Случись те репрессии под конец второй каденции ВВП, то есть до 2008 г., рокировкой, полагал Алекс, и не пахло бы, и конституцию употребили бы еще тогда. Ведь весь российский политикум, включая президента, при перегрузке состава национального достояния в свои закрома не столько веровал в свою неуязвимость, столько, потерявшись во времени и правовом пространстве, сподобил страну в резиновую куклу для безудержных утех… Следовательно, некогда полагал Алекс, у мании ВВП — держаться стен Кремля до смертного одра — есть очевидный генератор, необязательно им осознаваемый. Это — бразильско-корейский прецедент, индикатор того, что эпоха неприкасаемых в западной системе координат позади. Дурной же пример заразителен…

Таким образом, самый умный и цепкий в своем клане — ВВП — испытал не то чтобы подобие катарсиса, а прозрение: властный бастион, построенном им на примате силы, стало быть, презумпции неуязвимости, столь же уязвим, как и свободы простолюдинов. Стало быть, окапываемся, плавно преобразовывая Гуляйполе золотой лихорадки по-русски в цифровое рабовладение. Тысячелетие — явный перебор, а два-три поколения — самое то. О правнуках можно не беспокоиться — человеческая память коротка. Ныне кому в голову придет прессовать цеховиков эпохи застоя?

Между тем побудительные мотивы президента — судорожно цепляться за подлокотники трона — для Алекса Куршина, помимо терроризма, сегодня приросли еще одним откровением. Перед ВВП маячила большая, нежели два пожизненных, опасность — кровная месть семей или близкого круга жертв государственного террора, потеряй он свою беспрецедентную по численности охрану по выходе в отставку. Ведь столь гнусные злодейства, как отравление Скрипалей (в назидание намылившимся в Англию госчиновникам-кидалам), не в правилах русских прощать.

Кроме того, был бы объект возмездия сам Главнокомандующий, то полбеды, не столь уж сложно одиночке схорониться. Но как обезопасить семью, детей и внуков, которые и слышать не захотят о пожизненном бункере? А ведь они — приоритетная цель, первая партия кандидатов в ад.

Дабы усладиться воплем отчаяния виновника торжества, где потчуют только холодным…

Всего этого ВВП, продвинутый индивид, не мог не понимать, более того, должен был, как спортсмен-профессионал, спинным мозгом прочувствовать. Таким образом, в основе его сверхцели — низвести конституцию до продукта цикличной переработки — лежала целая кладка фобий. На том фоне альпийское шале взамен досрочной отставки будто казалось безальтернативным в своей надежности проектом. Но только до сегодняшнего дня, претерпев в глазах Алекса метаморфозу. Проект уже требовал радикального дополнения — гарантий безопасности для семьи и родственников президента, включая их виды на жительство в ЕС. Что усложняло успех предприятия в разы, уравнивая отношение к нему ВВП и идеолога-вдохновителя — как стремящаяся к идеалу, но в сути своей умозрительная схема. Ведь вовлеченность президента РФ в международный терроризм обесценивает его непростые позиции в торге «альпийское шале — ядерный чемоданчик», когда вашингтонскому и брюссельскому обкомам и без того предстояло бы лезть из кожи вон, дабы нейтрализовать в своих странах общественное мнение, крайне чувствительное к правонарушениям государственных чинов.

Ко всему прочему, сама операция «Альпийское шале», будто единственный шанс ВВП прикрыть свою набедокурившую задницу, существует по большей части в фантазиях одного борзописца и какого-то числа цэрэушников не очень понятного уровня. Этакое классическое, хоть и присыпанное сахарной пудрой зеро. Точно в тире, с патронами, но без ружья…

Между тем, получи проект даже добро Большой семерки, о логистике операции можно только догадываться. Не придется ли недавнему небожителю проползти на брюхе несколько административных округов, прежде чем в зубы сунут аусвайс? Что для президента РФ, конечно же, неприемлемо.

Так что в обнажившимся срезе, утрамбованном уголовными делами особой тяжести под завязку, предложенный Алексом референдум, якобы оберег судебного иммунитета ВВП, не более чем заявка на конкурс политической публицистики. Пробьется ли в длинный список — большой вопрос. За ВВП, оказалось, тянется не шлейф, а целая туманность преступлений. В итоге ядерный чемоданчик, сколь бы уникальным политическим товаром он ни был, в контексте оползня разоблачений его держателя стремительно терял в цене…

***

Исполняя священный ритуал отхода ко сну, Ольга и Ксюша уже несколько раз сменили друг друга в ванной комнате. Шумов при этом никаких, синхронность перемещений изумляет, общаются взглядами, порой — междометиями. С трудом верилось, что в этой заводи гармонии дочь несколькими месяцами ранее показала матери спину.

Алекс невольно любовался действом, норовя вспомнить, сколько раз он возводил сруб семьи, и были ли у него гражданские союзы, свободные от детей. Но вскоре чертыхнулся, запутавшись. Единственное, что сквозь колючку сомнений пробилось, это — двукратное перевыполнение им в девяносто восьмом двухгодичной «нормы» обновления партнерши, с соответствующим перерасходом бюджета…

Инициатива разъезда зачастую исходила от него, но далеко не всегда он был ведом эго женолюба. Он пил, впадая в многодневные, а то и недельные астралы. И было проще потеряться, нежели сохнуть от комплекса вины, а то и бесчестья. Одно дело калечить судьбу партнерши, нередко далекой от идеала, другое — травмировать ее детей, живущих с маргиналом под одной крышей. Пусть и при тяжких дозах отравления Алекс Куршин — пример дружелюбия и трезвости суждений…

Время шло, старел не только Алекс, но и женщины, на которых он мог претендовать. Из его ареала незаметно исчезли дети партнерш, перейдя в категорию взрослых. Ненадолго, однако. Их нишу заняли внуки, дети дошкольного возраста, внутренний мир Куршина перевернув. То ли он вступил в цикл розовых пузырей, то ли не израсходовал отцовский инстинкт, дав путевку в жизнь только одному отпрыску. Так что расставание с последней пассией отозвалось не только рыданьями ее внуков, но и влагой собственных глаз. Ему бы и вовсе пришлось резать по живому, не соревнуйся с ним бабушка внуков в изобретении поводов для застолий…

Ольга сошла с небес после цикла длительной изоляции, один из признаков которой — воздержание. Контрастом секс-слалому с Катей в Хельсинки, в «Бочаров ручей» на плотское «довольствие» Алекс поставлен не был; внутренний распорядок любые интрижки среди персонала исключал. При этом эскорт услуги в его смету (с выездом в Сочи) закладывались. Но, выслушав предложение, он столь непреклонно отмахнулся, что администрации ничего не оставалось, как развести руками.

Между тем не предыстория в события интригу с Олей заискрила, а положение звезд, по обыкновению к чудикам и праведникам благосклонных. Освятили они и союз Алекса и Ольги, приблатненного влиянием маргинала и редкой душевной чистоплотности женщины.

Если оставить за скобками несколько исходных, то Алекс с Ольгой внешне казались счастливой, обласканной провидением парой. В их энергетике пробивалось брожение свежих дрожжей — индикатор мега-встречи на взлете. Но куда больше — гармоничное слияние двух больших сердец, заработавших в едином ритме обожания.

Между тем та идиллия время от времени омрачалась. Будто недопонимания почти никакого, но Ольга всем естеством ощущала: при всей открытости их душ между ними идеологический барьер, которого на пике влюбленности они пока не замечают. Чем-то мир Алекса напоминал Ольге устои ее родителей, но лишь отчасти — слишком самобытен персонаж.

Алекс пенял ей возрастом, пусть не напрямую. Так, по крайней мере, ей казалось. Будто двадцать лет разницы — ее достоинство, но, судя по репликам, адресованным третьим лицам, он находил такие альянсы тягчайшим из грехов. Не было дня, чтобы путешествуя по сети, он не чихвостил очередную, с его слов, сделку работорговли, которая, он полагал, перекинулась из мира больших денег на все мало-мальски обеспеченные слои России, включая — о небо! — высоконравственных либералов. На любителях «свежатины» из той страты Алекс оттаптывался с особым упоением.

Каждый раз, чертыхнувшись, виновато поглядывал на Ольгу, надо понимать, стыдясь самого себя. Ко всему прочему, в своих текстах Алекс писал о гендерном перевороте, он утверждал, обезобразившем и без того малопривлекательную Россию. Как результат, за последние годы Алекс отписался от десятков либералов-прогрессистов, запятнавшихся себя так называемыми брачными союзами «по экспоненте».

Едва в их ячейке обосновалась Ксюша, как казус неравных браков и партнерств усугубился дискриминацией религиозной символики. Два нательных крестика, спаровавшись, надо полагать, сотрясли его кодекс воинствующего атеиста, и будто деликатный от природы Алекс свой микроколлектив принялся мало-помалу кошмарить. Обставлял это, правда, курьезными историями с приправой шуток-прибауток. То есть заходил то с флангов, то и вовсе из катакомб аллегорий.

Идиллию их общежития тряхнуло, притом что прямых претензий к религиозной символике комендант общежития не предъявлял. При этом разглагольствовал об обезлюдевших в Европе храмах, об эксгибиционизме нательных крестиков — будто один из маркеров российского ренессанса, с его слов, неуклюжий вызов западной культуре. И вообще, искусственное возрождение РПЦ рано или поздно аукнется крахом православия, куда более драматичном, чем столетие назад…

В какой-то момент заумь эта перешагнула критический порог, и женская фракция их бивуака банально зарыдала, сотрясая среду безутешными всхлипами. Чего, с оглядкой на уязвимость их видов на жительство в ЕС, только не хватало…

Алекс подтвердил свою репутацию пугала черных лебедей, а то и крепкого решалы: в течение минуты бессловесно дематериализовался, прикрыв за собой бесшумно дверь.

«Педагогическая» уловка сработала — прекрасный пол не только перекрыл хлябям духа кислород, но и бросился за ним вдогонку. Вскоре он был обнаружен под навесом ближайшей автобусной остановки, как казалось, погруженным в некие калькуляции. После чего с женской сноровкой и непосредственностью он был на свое почетное место — галерного раба семейного благополучия — водворен.

Допрос, где оба следователя из хороших, расколол кормильца, вскрыв мотив его богохульства. Причина, оказалось, не в зацикленности русских на кладбищенской символике, о чем Алекс некогда обмолвился, а в конфликте идентичностей. Еврейской идентичности Алекса не примириться с крестом, старшим братом свастики, под сенью которых нацисты свели в могилу большую часть европейского еврейства, деда и дядю Алекса включая.

Генетическую память, коварнейший провокатор, разъяснял он, никакой анестезией не придушить, сколько бы Алекс Куршин ни слыл космополитом. Стало быть, он, наследник жертв по крови и духу, вправе чтить их память не меньше, чем россияне символы православия, новейшая версия которого отзванивает цитатником Мао. Но он, конечно, не тиран и не домашний деспот, наоборот, поборник идеалов мультикультуризма и терпимости. Стало быть, к самоограничению слабый пол не зовет, как и, упаси боже, бесконечно далек от сексизма. Кроме того, констатируя гримасы российского института брака, свое разочарование на трепетную и бесконечно преданную ему Оленьку не перекладывает. Такой гармонии, как в их ячейке, еще поискать, и, имейся претензии — без стеснений и недомолвок. Кто он такой, чтобы крестики, предметы культа, в штрафной изолятор помещать. Но просить не трясти ими как туземки бусами, пусть не совсем комильфо, но в контексте озвученного — грех малый. И, наверное, в их личном пространстве — постели — кресту точно нечего делать. В остальном — все хорошо, прекрасные маркизы, все хорошо. Главное, найти точки соприкосновения с его, Алекса Куршина, религией — его Высочеством Компромиссом. Все остальное, включая неземную любовь, приложится.

Конец ознакомительного фрагмента.