Цефеиды. Кассиопея

Ханна Ким, 2022

Если Вселенная бесконечна, какова вероятность, что в разных ее уголках существуют похожие миры? Возможно, в одном из них ты счастлив и живешь той жизнью, о которой всегда мечтал, без сожалений, с уверенностью в собственном будущем. Быть может, там даже небо другого цвета, а звезды складываются в неизвестные созвездия, и лишь одно из них тебе знакомо. Мингю никогда не задумывался о том, какой могла бы быть его жизнь, родись он в другое время или в другом мире. Он уверен, что для него итог всегда будет один. Вселенная считает иначе, когда дает ему шанс прикоснуться к другой реальности. По ту сторону зеркала небо действительно непривычного цвета – сиреневое. Но там нет самых близких друзей, а единственный, кто может помочь, – соседский ребенок, который в этом мире старше на десять лет.

3

Мингю не запоминает, как долго они не говорят. Судя по ощущениям — час или около того. Он не смотрит на время. Но смотрит на Чонхо — исподтишка, украдкой, потому что теперь смотреть прямо будто неловко и до непозволительного странно. Мингю не может понять, почему. Думает, что, возможно, просто боится увидеть на чужом лице неодобрение — тяжелое такое, увесистое настолько, что им прибить можно. Но на лице Чонхо ничего нет — как тогда, когда он увидел на полу комнаты разбросанные рисунки, что смотрели на них одним и тем же взглядом — взглядом Тэёна. На лице Чонхо пусто, а перед ним самим — стена. Мингю не пытается пробиться сквозь нее, ибо зачем. Ему не нужно это. Ему бы домой вернуться и выдохнуть с облегчением. Ему бы убежать опять и снова спрятаться в своей скорлупе, лишь изредка позволяя некоторым стучаться в нее.

Чонхо сидит на диване и не отрывает взгляда от своего телефона. Мингю продолжает ходить от окна до кухонной стойки и обратно, изредка поглядывая на чужой затылок, что виднеется из-за спинки дивана. Корги сидит где-то между ними — на полпути в одну сторону, на полпути в другую — и время от времени скулит надсадно, намекая не то на необходимость прогуляться по улице, не то на «какие же вы душные». Мингю смотрит на собаку сначала раздраженно, потом — устало и хочет пойти выгулять пса самому, но боится выйти на улицу. Он не знает, чего ждать от этой самой улицы. Города. Мира? Вдруг он выйдет и увидит синих людей или летающие машины? Одна мысль вгоняет в тупой ужас, а желания проверять как-то нет совсем, поэтому Мингю продолжает терпеть и лишь изредка посматривать на Чонхо, в глубине души надеясь, что тот перестанет играть в молчанку. Он, кажется, охуеть какой спец в этой области. Мингю, честно говоря, болтливых не особо любит (особенно если болтают не по делу), но тут напрягается все больше и больше, прямо до самого основания души напрягается. Это молчание угнетает. Хотя, казалось бы, куда уж больше.

Сигареты закончились еще полчаса назад, поэтому он просто мнет пустую упаковку и постоянно чиркает зажигалкой, чтобы хоть как-то занять руки. Думает, что до ночи осталось совсем недолго. Что вот стрелки снова покажут это ненавистное «1:13», и он окажется по другую сторону зеркала. По свою сторону. Дома окажется. Дом, конечно, назван таковым с натяжкой, ибо у Мингю дома нет. Давно уже. Быть перелетной птичкой — занятие такое себе, но так сложилось. А теперь вы посмотрите только, докуда эта птичка долетела. До мира другого. До Чонхо взрослого. До чужой жизни, которой подсознательно хотелось бы жить.

Мингю пытается не думать о том, сколько еще они будут сидеть в этой резиновой тишине, что тянется во все стороны сто раз пережеванной жвачкой, но не выходит как-то, поэтому он думает — и мозг почти откидывается, ибо после всего произошедшего откинулся бы даже самый стойкий. Мингю не откинулся, но близок. Держится. Строит из себя крутого и гордо позволяет тишине продолжать пережевывать саму себя.

Это же Чонхо, господи. Мелкий шкет, с мамой которого он как-то соджу^[6] на кухне цедил, пока этот самый мелкий шкет спал в соседней комнате зубами к стенке. Это Чонхо, который дуется каждый раз, когда его называют милым или намекают на то, что он все еще ребенок. Гиперактивный Пак Чонхо с шилом в жопе размером с Пизанскую башню. Шумный, дурной, но, боже, такой родной. Младший брат, о котором он не просил, да.

Тишина вдруг вскидывает руки и решает уступить место совершенно постороннему и громкого звуку, который Мингю даже не сразу идентифицирует. Понимает неожиданно, что это урчит его живот. Думает о предателях и том, что кругом один обман, чувствует себя предельно неловко и хочет сквозь землю провалиться, потому что видит, как Чонхо оглядывается на него с вытянувшимся лицом.

Смотрит максимально растерянно и выдает вдруг:

— Ты жрать, что ли, хочешь?

Мингю сглатывает, чувствуя себя неудобно, шарит глазами по кухне, не хочет отвечать совсем, ибо ответ и так известен, хоть он его и сам не осознает. Мнет опять пустую сигаретную пачку в руках и переезжает танком очевидное:

— Нет.

Брови Чонхо ползут еще выше, когда живот Мингю возмущается на это «нет» как только может.

— Что-то я тебе не верю.

— Ну и что теперь? Ты мне бутерброд сделаешь?

— В холодильнике есть кимпап из 7-Eleven^[7]. Даже не просроченный.

— Ебать ты меня обрадовал.

Чонхо фыркает и отворачивается. Мингю начинает жевать щеку изнутри, когда понимает, что, как обычно, феерично просрал шанс завязать подобие разговора. Нет, почему с этим парнем настолько сложно? Что с мелким, что со взрослым.

Он с титаническим усилием переступает через себя и открывает холодильник. Не глядя хватает кимпап (ничего похожего на него там больше нет), на ходу срывает обертку и плюхается прямо на журнальный столик, подминая под себя какую-то газету. Отправляет в рот сразу два куска, угрюмо смотрит на Чонхо, который переводит на него взгляд в ответ. Мингю вдруг замечает, что экран его телефона черный. Он все это время на отражение свое смотрел?

— Что?

— А что? — мгновенно реагирует Мингю с набитым ртом.

Они опять сидят друг напротив друга и снова молчат. Наверное, он бы привык даже к тишине этой, если бы ее не нарушал ворох мыслей в собственной голове, который начинал активизироваться сразу, как только он оказывался с Чонхо лицом к лицу.

Мингю вдруг великодушно решает про себя, что раз он старше, то ему и рулить ситуацией. Очень милосердно же с его стороны, ага? И лучше это сделать…

…а как это сделать. Издалека?

Он все еще чувствует себя немного обиженным, но Мингю не десять лет, чтобы не понимать истинную природу всех сказанных слов. Он упрям во многих вопросах, бесспорно, но упрямство и гордость отходят на второй план куда быстрее, чем он успевает это осознать. Сейчас другие вещи куда важнее.

— Как вы познакомились? — Издалека так издалека.

— С кем? — сразу же оживляется Чонхо.

— У тебя много вариантов?

— С Мингю? А… мы… на курсы вместе ходили. Готовились к поступлению в старшую школу. Правда, он на год младше был и не особо парился по этому поводу, — Чонхо смеется, — говорил, что у него еще целый год в запасе. А у меня вот его не было.

— В одну старшую школу поступили?

— Ага. Он следом за мной.

— Какой верный.

Чонхо опять смеется — чуть тише, чем до этого, и как-то бесконечно грустно.

— Переживаешь, что ли? — нехотя интересуется Мингю.

— А ты бы не переживал?

Он резко перестает жевать и возводит взгляд к потолку, пытаясь представить себе реакцию Тэёна, который по утру открывает свои прекрасные очи и видит не того Мингю, которого привык видеть каждый (или почти) день. В одном он уверен точно: Тэён догадался о подмене так же быстро, как и Чонхо. Если не быстрее. У Тэёна просто под кожу вшит радар на Мингю — его Мингю, — а еще на странности, которые стороной его никогда не обходят. Видать, он заразился. Черт бы побрал этого Тэёна.

— Ты бы не переживал, если бы твой Тэён пропал, а потом бы выяснилось, что он в другом мире? — режет Чонхо без ножа, когда понимает, что Мингю подозрительно долго молчит.

— Этот дурак и в своем мире приключения на свою жопу находит. В этот раз тоже нашел, — отмахивается он и от неожиданности прикусывает язык. Ой, зря.

— Что ты имеешь в виду?

Мингю настырно молчит и дожевывает кимпап, а Чонхо вдруг решает прекратить обстрел каверзными вопросами, переключив свое внимание обратно на телефон. С черным экраном, ну да.

Он смотрит на настенные часы. Минутная стрелка щелкает и передвигается на одно деление вперед. Только девятый час вечера. Как просидеть в этом резиновом молчании еще несколько часов? Мингю надеется, что этим все и ограничится. А потом он, может, даже посмеется над абсурдностью всего, что произошло. Это же так иронично. Так, блядь, тупым ножом по подтаявшей коже где-то в районе груди.

— Сейчас я думаю обо всем этом и… — начинает Чонхо и сразу спотыкается, путается в словах, а взглядом — в волосах Мингю. — Разве такое вообще возможно?

— До тебя только сейчас и доперло? Серьезно? — Мингю чужой взгляд из прядей волос выпутывает — поднимается с места и уходит на кухню.

— Чем больше я думаю об этом, тем больше… я даже не знаю, как это сказать. — Чонхо оборачивается ему вслед, закидывая руку на спинку дивана. — Никто мне не поверит. У меня нет доказательств.

— А зачем тебе что-то доказывать? Ты собрался кому-то рассказать об этом? — Мингю выбрасывает упаковку кимпапа и по привычке лезет в карман, запоздало вспоминая, что пачка сигарет давно пустая.

— Нет. Просто… подумалось вдруг.

— Я — живое доказательство, если на то пошло.

Чонхо фырчит, как кот, которого погладили, когда не просят, и встает с дивана.

— Пойдем.

— Куда?

— Сигарет тебе купим. Все равно делать больше нечего.

Тишина вдруг схлопывается, съеживается до размеров точки, а затем словно почти взрывается в попытке стать чем-то другим. Почти, но нет. Мингю чувствует, как она балансирует на краю пропасти — не может ни рухнуть вниз, ни остаться. Наверное, не время еще.

Он моргает пару раз, переваривая услышанное, тянет руку, чтобы выбросить пустую пачку следом за оберткой кимпапа, но передумывает на полпути — кладет мятую коробочку на стол под вопросительным взглядом Чонхо. Пожимает плечами. Не хочет произносить вслух, что это все, что осталось у него от Тэёна в этом мире.

Интересно, как много времени нужно, чтобы научиться разговаривать друг с другом молчанием?

У них неплохо получается.

— Печеньку возьми с собой, — бросает Чонхо через плечо.

— Что? Печеньку? — Мингю аж тормозит от непонимания.

Сзади радостно гавкает корги.

Оу.

— Только не говори мне, что вы назвали собаку Печенькой.

— Не мы, — Чонхо посмеивается, пока зашнуровывает кеды.

— О господи, ладно, — сдается Мингю, хочет добавить вдогонку: «Меня это не касается», но эти слова как будто не хотят покидать рот, хотя имеют полное право быть сказанными. Он оборачивается на собаку: — Ну пойдем, Печенюха. Только сразу говорю: я за тобой какахи убирать не буду. И к слову, — он глядит на Чонхо, — мне босиком идти?

— Можешь… можешь надеть вон те кеды, — тот кивает в сторону мятных конверсов, а Мингю сразу понимает, чья это обувь.

Он, честно говоря, вообще ни о чем не успевает подумать. Ни когда они в лифте спускаются на первый этаж, ни когда смотрит, как корги натягивает поводок, утягивая Чонхо вслед за собой к выходу. Ни о чем не успевает.

Вплоть до момента, когда застывает на этом самом выходе и не может сделать больше ни шага.

Смотрит вперед с испугом, страхом почти, и он не как снежный ком нарастал, страх этот, — он просто взял и одним выверенным движением сжал горло, перекрывая кислород. И надавливает вдогонку еще раз, для верности так, — будто показывая, кто здесь хозяин.

Мингю смотрит сквозь стеклянные двери вперед, на улицу, и не может сделать ни вздоха, потому что ему, блядь, страшно. Он не знает, что там. Не знает, что его ждет. Там мир ведь другой совсем. Там дороги другие, люди. Чужое все. Не его.

Лучше бы он остался в квартире.

Чонхо оборачивается на него, приподнимает брови в немом вопросе, придерживает за собой дверь и смотрит. Корги перестает рваться вперед и терпеливо садится возле его ног. Мингю сглатывает и не может заставить себя ответить на чужой взгляд. Но ответить на взгляд Чонхо — это одно, а вот поднять глаза чуть вверх — это другое совсем.

Мингю нервным жестом трет шею, борется с желанием ногтями кожу поскрести, вздыхает глубоко и через силу. Все нормально ведь. Подумаешь. Нормально же. Хорошо все.

Чонхо протягивает ему раскрытую ладонь, предлагая последовать за ним, а у Мингю перед глазами вдруг картина мазками густыми, воспоминание акварелью яркой — как когда-то давно он так же протягивал руку маленькому Чонхо, который боялся выйти на улицу, так как мама запретила покидать квартиру. «Все в порядке, — говорил Мингю тогда, — она не будет ругаться, ведь с тобой я».

А сейчас руку протягивает Чонхо — ему, Мингю, протягивает. Светит опять своими глубоко прочерченными линиями жизни и сердца, а Мингю вдруг кажется, что одна из линий глубже стала, высеченной на коже словно, но рассмотреть не успевает, какая именно, потому что накрывает линии своей рукой. Не думая вообще — опять, — по инерции, на автомате.

Он почему-то принимает чужой жест не-помощи (понимания?) и позволяет выдернуть себя на улицу. Две секунды или три — Чонхо сразу же отпускает его руку и слегка улыбается. И в улыбке этой насмешки нет совсем, там только «видишь, ничего страшного». А Мингю задирает голову и смотрит на небо, которое не бледно-сиреневое уже, а лавандовое такое, яркое, кричащее. Кричит, правда, не небо вовсе, а солнце закатное, что решило вконец добить те крохи самообладания, что остались внутри. Если бы Мингю не был Мингю, он бы заплакал, наверное.

Лавандовое поле, которое не поле вовсе, а небо.

Для него это слишком.

Он опускает голову и смотрит вниз, на свою обувь. Свою ли? Кеды принадлежат Мину. Ему же в этом мире не принадлежит ничего, кроме пустой пачки сигарет и телефона, который по-прежнему греет задний карман джинсов. И ничего не изменится до той самой минуты, когда он покинет это место. Немного же осталось совсем, верно?

Чонхо кашляет в кулак, привлекая внимание, и Мингю вздрагивает. Мгновенно придает себе безразличный вид, засовывает руки в карманы штанов, становится весь из себя такой мне-удивительно-похуй, но спрятанные в карманах ладони подрагивают, а кожа на нижней губе чуть трескается, потому что он не прекращает елозить по ней зубами.

— Идем? — ему заглядывают в глаза, чуть наклонив голову.

— Идем, — соглашается Мингю и делает первый шаг после того, как его делает Чонхо.

— Здесь есть 7-Eleven в этом же доме, но, если ты хочешь пройтись… — предлагают неуверенно, а Мингю уже кивает, не успев дослушать до конца.

Осознает вдруг, что не чужого мира боится, не того, что там, за гранью и слишком далеко от его понимания, боится не правильной стороны реальности (потому что изнаночная — та, из которой он пришел), а того, что захочет остаться.

Невозможно.

Невозможно, поэтому Мингю чуть ускоряет шаг и равняется с Чонхо, который, наоборот, идти начинает медленнее, будто давая ему немного свободы. Мингю быстро шарит взглядом по округе и переводит взгляд себе под ноги. Делает так снова и снова, пока истершаяся нить внутри не обрывается, а он — на одно краткое мгновение не теряет равновесие, вырвавшись за (не) существующие пределы самого себя.

Корги тихо тявкает и останавливается у одной витрины. Мингю тормозит тоже, смотрит на огромное количество щенков и котят за стеклом, которых разместили так, чтобы проходящие мимо люди не могли удержаться от того, чтобы поглазеть. Корги тычется носом в стекло, где с обратной стороны радостно виляет хвостом маленький пушистый щенок, похожий на белое облачко.

— Он каждый раз здесь останавливается, — усмехается Чонхо.

— Это приют? — Мингю таращится на крошечного серого котенка с черными пятнами.

— Их продают. А еще это ветеринарная клиника. Куки, пойдем. — Чонхо тянет поводок, но корги упирается.

А Мингю, в общем-то, вполне солидарен с этой собакой, хотя сам не понимает, почему. Стоит себе и глазеет на котенка, который спокойно сидит перед стеклом, обернув пушистым хвостом лапы.

— Ты так смотришь на него, что мне аж купить его тебе захотелось, — как-то подавленно выдает Чонхо спустя минуту.

— Что? — вздрагивает он и оборачивается, смотрит удивленно. — В хёна играешь, что ли?

— Прости, привычка.

— Расслабься, отучиваться не придется.

Через какое-то время Чонхо все-таки удается оттащить Куки от витрины, и они идут дальше. Идти, правда, приходится лишь минуты две от силы — они проходят мимо одного из выходов станции метро и останавливаются перед большим 7-Eleven. Мингю оглядывается на выход из подземки и вспоминает отстраненно, что пару лет назад даже был здесь. И воспоминание это кажется совсем чужим. Не его.

В магазине Чонхо проходит сразу к кассе, а Мингю встает между рядов и разглядывает все, за что цепляется его взгляд. Ничего необычного — все те же пестрые обертки шоколадных батончиков и привычные названия вроде KitKat. Все родное и чуточку приевшееся — он видел все это каждый божий день, потому что рядом с его бывшим домом за углом был именно 7-Eleven. Все привычное, да, но-

небо почему-то сиреневое.

Где та грань, которую прочертила Вселенная, разделив два мира?

…Может, грань — это небо?

На выходе Чонхо сует ему в руки пачку сигарет, и Мингю сразу же открывает ее, не глядя. Начинает смолить прямо посреди улицы и ловит спиной пару недовольных взглядов от проходящих мимо тетушек. Чонхо (привычно) молчит и лишь искоса наблюдает за ним — то ли выкрутасов еще каких ждет с опаской, то ли просто приглядывается. Так сразу и не скажешь. Мингю об этом не размышляет особо — у него других забот по горло. Сейчас вот, к примеру, первоочередное — это спасти себя от никотиновой ломки.

— За сигареты спасибо, — говорит он, когда они заворачивают в небольшой парк позади дома, чтобы выгулять корги. — Сказал бы «с меня пиво в следующий раз», да следующего раза не будет.

Чонхо усмехается понимающе и спускает Куки с поводка.

— Расскажи мне, — просит он.

— О чем? — Мингю пытается прикурить уже третью сигарету, яростно чиркая зажигалкой, но та не слушается.

— О своем мире, — отвечают ему и забирают зажигалку из рук. — Я бы предложил взамен рассказать о своем, но ты и так все видишь своими глазами.

Мингю чуть сильнее сжимает фильтр сигареты губами и наблюдает за тем, как Чонхо чиркает зажигалкой и огонек появляется с первого раза. Ему отчего-то сильно хочется закатить глаза, но вместо этого он быстро прикуривает и выхватывает зажигалку из чужих рук, едва ту успевают погасить.

— Я не знаю, что рассказать о своем мире. Кроме того, что наше небо не такое, — нехотя говорит он, кусая фильтр.

— Голубое?

— Ага.

— Я бы посмотрел.

— Ты это уже говорил.

Чонхо кивает слегка и едва заметно улыбается, а Мингю вдруг думается, что мелкий Чонхо тоже бы сказал нечто подобное. Что хотел бы посмотреть. И дело, наверное, даже не в небе.

— А другой я какой? — спрашивают у Мингю, и тот даже не теряется от неожиданного вопроса, а на автомате выдает:

— Дурной.

Ему в ответ одобряюще смеются — тепло так, задорно, до мурашек непрошенных. Если и теряться, то не от вопросов, застающих врасплох, а от смеха вот такого. Нехороший смех. Совсем нехороший. Все нехорошо, что начинает нравиться быстро. Для Мингю.

Через пять минут им приходится быстро драпать в сторону дома, потому что Куки пристроился к симпатичному той-терьеру, и хозяйка собачки начала рассыпаться в совсем неприличных словах, что преследовали их все то время, которое они бежали.

«Все еще чужое, — думает Мингю, влетая внутрь здания, — все еще абсурдно, — думает, тыкая на кнопку лифта, — но как же, мать вашу, уморительно». Жаль, Тэён не здесь. Он, наверное, начав улепетывать, и той-терьера прихватил бы с радостным визгом.

— А ты какой? — Чонхо все-таки умеет не только смехом врасплох заставать, но и вопросами.

— В смысле? Я? — Мингю застывает с одним снятым кедом.

— Да. Своего Мингю я знаю, а тебя вот нет, — неразборчиво бубнят в ответ, нехотя словно.

— Тебе двадцать два, а ты все еще думаешь, что людей вот так и узнают? Никто никогда тебе не расскажет. На это нужно…

— Время? — Чонхо блестит своими темными глазами в потемках коридора. — Его нет. Потому я и спросил.

— Спросил и уверен, что я отвечу? Я вообще не… — Мингю глотает оставшиеся слова и сразу же забывает, что хотел сказать. Он не… что? Не знает, какой он?

Иногда проще узнать других, чем самого себя. Иногда внутри такая дыра, что в нее не то что другим не дашь посмотреть, но и сам не заглянешь. Однажды только — сдуру, спьяну, — а потом перекрестишься и взгляд отведешь. Не будешь глядеть больше. Просто нет там ничего — темнота кромешная, пустота, вакуум, хуйня какая-то.

— Ты ментоловые сигареты куришь, — говорит Чонхо, вешая поводок на одну из вешалок.

— О чем ты? — Мингю настолько потерялся в своих размышлениях, что находится не сразу.

На него смотрят многозначительным взглядом и пожимают плечами.

— Ты же не сказал ничего.

— О чем ты вообще?

— Я купил ментоловые сигареты. Наобум, если честно. Ты не заметил?

Мингю открывает рот, чтобы возразить, но сразу же захлопывает его обратно. Облизывает губы с остаточным привкусом табака. Накрывает ладонью пачку сигарет в заднем кармане джинсов. Подвисает окончательно.

Не заметил, да. Потому что обычно такие и курит.

— Как ты понял?

— Мне показалось, что сигареты, которые ты с собой притащил, не твои. Не удивлюсь, если Тэёна, — бросает Чонхо через плечо, исчезая на кухне.

Приехали, думает Мингю. На хуй, просто на хуй вот это все.

Корги хватает зубами его штанину и начинает тянуть на себя, смешно рыча. Он смотрит вниз на пса и почему-то уже не хочет стряхнуть его с себя.

— Так что? — сразу прилетает вопросом в Мингю, стоит ему зайти на кухню. Чонхо стоит возле кофемашины и засыпает в нее новую порцию зерен.

— Что?

— У нас еще три часа до нужного времени. В любой другой ситуации я бы предложил посмотреть какой-нибудь фильм или порезаться в приставку, но вряд ли ты будешь в восторге.

— И? Что ты предлагаешь?

— Не знаю, — Чонхо чешет затылок и достает чистую кружку, — поговорить, может. Я уже пытался, если ты не заметил.

— Не заметил, — фыркает Мингю, на что получает прищуренный взгляд, полный укора.

Они молча пьют кофе, но в этот раз тишина между ними другая какая-то совсем — не тянется резиной во все стороны, а звенит стеклом, готовым вот-вот разбиться. У каждого поперек лица прописаны слова — обрывками, слогами, — которые хочется сказать. Слоги сталкиваются, складываются в неизвестные слова, снова разбегаются. У Мингю на языке вертится миллион фраз и предложений, которые почему-то очень хочется озвучить, дать им жизнь, но он только громко молчит и маленькими глотками отпивает кофе, наблюдая за корги, который окончательно устал и задремал на полу возле их ног.

— Тебя хоть кто-нибудь может растолкать? — интересуется Чонхо неожиданно.

— Прости?

— Ты молчун.

— Ты тоже.

— Возможно. Но у тебя по молчанию черный пояс.

— Да боже. Что ты хочешь услышать от меня?

— Как у тебя оказалось это зеркало? Это же произошло недавно, верно? — сразу же спрашивают у Мингю.

Он хмурится, тянется к карману за сигаретами. Подходит к окну, щурится немного, разглядывая вечернее небо. За огнями города видно плохо, но Мингю видит все равно — темно-фиолетовое. И звезды, боже. Несколько мигающих точек звезд — всего несколько, но ярких настолько, что от их голубого света режет глаза.

Он закуривает и снова прячется от чужих небес — поворачивается спиной к окну и глядит на Чонхо.

— Я переехал несколько дней назад. В новом доме в кладовке стояло это зеркало. Осталось от предыдущих арендаторов. И если бы не ты…

— Я? — приподнимает брови Чонхо.

— Не ты, — поправляет себя Мингю запоздало, — другой ты, мелкий.

— А что он?

— Уговорил достать это зеркало и поставить в спальне. Тогда все и началось — по ночам в одно и то же время.

В подробности как-то не очень хочется пускаться. Почему переехал, куда именно, при каких обстоятельствах. Как смотрел на спящего мелкого Чонхо, чувствуя спиной чей-то взгляд со стороны зеркала. Как названивал Тэёну посреди ночи. Как видел его в последний раз, после пропав-

где-то. Где?..

— Ты видел его?

— Кого? Другого себя? Видел, один раз. И охуел от жизни настолько, что, наверное, не спал бы потом месяц. Увы, нет возможности проверить пока.

Чонхо начинает смеяться, но резко замолкает, возводя взгляд к потолку.

— Он тебя видел не один раз.

— Я уже догадался, — кривится Мингю, — у меня, знаешь ли, волосы на затылке танго танцевали.

— Я все никак не могу перестать думать о том, насколько… — Чонхо замолкает на пару секунд и цокает языком, будто пробуя на вкус слова, которые еще не успел произнести. — Насколько это поразительное стечение обстоятельств.

— То есть?

— Насколько высока была вероятность того, что у вас обоих окажется это зеркало? Ты сам это говорил. И… нет, правда, насколько? Один к миллиону? Миллиарду? Она была настолько ничтожна, что…

— Что вот он я, — усмехается Мингю и выдыхает дым через нос.

— Если я правильно понял, это зеркало — что-то вроде двери в другой мир. Но что он такое — этот другой мир? Параллельная реальность? — Чонхо хмурится до того сильно, что это выглядит даже забавно.

— Если бы была параллельная реальность, она была бы параллельной, понимаешь? Я тут параллельность едва ли вижу. — Мингю делает последнюю затяжку и кидает окурок в окно.

— А твой Тэён… Хм. Ты… ну, влюблялся в него? — начинает обстрел вопросами Чонхо, а Мингю мгновенно делает возмущенное лицо и уж очень хочет кинуть в него пустую кружку из-под кофе:

— Боже, что? Нет. Конечно, нет. У Тэёна в башке черт пойми что, и мужиков я там ни разу не замечал.

— Заглядывал, что ли?

— Зачем, если и так показывают с превеликим удовольствием. К чему вообще подобные вопросы?

— Пытаюсь найти эту самую параллельность, — пожимает Чонхо плечами с предельно безразличным видом. — Она есть, но совсем… размытая как бы. Не понимаю ничего, в общем, — хмурится он опять, а Мингю не удерживается от тихого смешка.

— Что, когда ты наконец осознал весь тот пиздец, что произошел, захотел в этом пиздеце покопаться в попытках прогрызть себе путь к истине?

— Не думаю, что она есть — истина эта. Она так же размыта, как наши с тобой параллели, — криво улыбается Чонхо, а Мингю закатывает глаза.

— Сам-то хоть понял, что сказал?

А Чонхо смеется опять. По-чонховски так смеется, привычно очень, тепло, по-домашнему — и пусть это откровенно бредово звучит. Мингю бросает в окно потерянный взгляд и опять задумывается о том, а где он, дом этот. Что значит это его «по-домашнему». Если дом — его мир, правильно ли, что он хочет вернуться не в него, а к людям, что дороги? Значит ли это, что дом — это люди, их любящие сердца, в которые они тебя впустили? И ты впустил — в свое.

Чонхо перестает смеяться и просто улыбается, глядя Мингю за спину в сторону раскрытого окна. А того вдруг отпускает резко и молчать уже не хочется — чувство такое, что ответишь на любой вопрос, какой бы тебе ни задали. Чонхо не задает — рассказывает сам. Ерунду всякую, что ничего не значит по сути, но Мингю слушает внимательно, хоть и делает вид, что ему глубоко безразлично каждое слово.

Ему рассказывают о Мине — что он улыбчивый очень и мягкий, не способный другим отказать. Часто теряет нить разговора и в облаках витает. Что любит безразмерные свитера и песни, исполненные на родном языке. Терпеть не может пиво и постоянно ругает Чонхо, ибо у него оно в холодильнике всегда стоит. Мингю слушает все это, слушает и не знает, как относиться к услышанному. Вроде бы про совсем другого человека рассказывают, бесконечно чужого и далекого, но, с другой стороны… Если у медали две стороны, то его вторая сторона — вот такая? В длинных свитерах и с мягкой улыбкой на губах? Похоже на дикость — для Мингю. Он слишком далек от этого всего — далек запредельно.

Был бы он таким, если бы родился в этом мире?

Или стал третьей стороной — той, что пока и не существует вовсе?

— Я порой думаю, что мы только поэтому и поладили так хорошо, — говорит Чонхо. — С ним в принципе ссориться довольно сложно, но когда это случается, обычно он идет мириться первым. Не знаю, как бы все сложилось, если бы он был таким же упертым, как я.

«У меня тебе плохие новости», — хочет сказать Мингю, но прячет эти слова в дыме сигарет, который выдыхает в уже давно прокуренный воздух кухни. Бессмысленно говорить то, что станет пустым звуком меньше чем через пару часов. Новости, конечно, плохие, но какая разница. Вряд ли они с Чонхо еще успеют столкнуться лбами.

За этим односторонним разговором было бы неплохо поглядывать на время, но когда Мингю вспоминает об этом, настенные часы показывают уже первый час ночи. Чонхо следит за его взглядом и тянет губы в улыбке — пытается, потому что та ломается на полпути. Волнуется, наверное. Мингю оборачивается к окну и смотрит на ночную улицу, которая словно ярче стала после того, как время за полночь перевалило.

Здесь Сеул тоже не спит никогда.

— Может… пойдем? — неуверенно предлагает Чонхо.

Мингю кивает дергано и начинает волноваться сам. Что, если он не сможет вернуться? А Мин попал не в его мир, а черт знает куда? Что, если с Тэёном что-то случилось в его отсутствие?

Они заходят в комнату и садятся: Чонхо — на кровать, Мингю — в компьютерное кресло у стола. Он проворачивается в нем пару раз и сразу же одергивает себя. Понимает, что это одна из его привычек, которые нет желания демонстрировать. Чонхо наблюдает за ним внимательно и молчит — в этот раз напряженно и с таким лицом, будто про себя ведет обратный отсчет.

(До взрыва.)

Когда часы показывают час ночи, Мингю начинает нервно трясти ногой, не отрывая взгляда от минутной стрелки. Легкая занавеска на приоткрытом окне колеблется все сильнее; в комнате начинает пахнуть озоном, будто только что дождь прошел, но на небе облаков нет совсем — там только пульсирующие голубые звезды светят, которых Мингю только пять штук насчитал.

На «1:10» он встает с кресла и подходит к зеркалу. Чонхо подрывается следом, но Мингю отпихивает его вбок — так, чтобы его отражения в зеркале не было. Начинает вглядываться в свое же лицо, щурится беспощадно, пытается высмотреть хоть какие-то изменения, но зеркало молчит — только и остается, что взглядом по его поверхности скрестись.

Чонхо выдыхает шумно, когда минутная стрелка громко щелкает.

Мингю не смотрит на часы — знает, что время они показывают нужное. Напрягается весь, ощупывает взглядом свой силуэт так, словно руками трогает, дышит глубоко и полной грудью, пропускает через себя запах озона, который почему-то слабеет быстрее, чем движется секундная стрелка часов.

Ничего.

В зеркале просто Ли Мингю. Там просто Ли Мингю, чьи синяки под глазами даже в темноте рассмотреть можно. С пальцами, пропитанными запахом табака. С волосами, выжженными краской. Там просто потерянный Ли Мингю, а через несколько секунд — найденный Пак Чонхо, который чувствует неладное и подается вперед, потеснив отражение Мингю своим. Глядит на него темными глазами через это самое отражение и поджимает губы. Мингю губы поджимает тоже и не знает, что сказать.

— Не вышло? — рвет тишину своим голосом Чонхо.

— Как видишь.

— И что теперь?

— А я знаю?

Мингю трет пальцами переносицу и горько усмехается. Кажется, он знал, что так будет. Всем надломом внутри себя чувствовал. Потому что, когда с ним случается пиздец, это пиздец глобальный, и его не исправить парой банок пива и задушевным разговором на чужой кухне. Неужели он в принципе посмел надеяться на то, что просто дождется нужного времени и все встанет на круги своя?

Он подходит к окну и отодвигает занавеску. Смотрит на темно-фиолетовое небо с пятью яркими звездами, из которых в его мире бы точно сложилась Кассиопея, и резко вздыхает через рот.

— Чонхо.

— Да?

— У вас здесь в сентябре дожди идут?

— Довольно часто, да. Почему ты спрашиваешь? — Чонхо подходит ближе и встает рядом.

— Каждый раз, когда я чувствовал чужое присутствие, за окном шел дождь. — Мингю переводит на него немного ошеломленный взгляд. — Я понял это только что.

— Ты хочешь сказать, что нам нужно не только определенное время, но и дождь?

— Кажется. Я… не уверен? Я не знаю. — Он опускает взгляд себе под ноги.

— Сезон дождей скоро к концу подойдет, — тихо говорят ему, а Мингю про себя просто на части рассыпается.

Если он вернется в свой мир, то всей душой возненавидит фиолетовый цвет. Все его оттенки.

(Или наоборот — будет пытаться найти его везде.)

Небо — это действительно грань.

Примечания

6

Соджу — традиционный корейский алкогольный напиток, обычно крепостью 19°. Чаще всего производится на основе сладкого картофеля.

7

7-Eleven — крупная сеть небольших круглосуточных магазинчиков.